Как же здорово после трудового дня удобно умоститься с мужем на ступеньках своего дома, вдыхать свежесть политого огорода, смотреть на подметённый двор, ощущая, как усталость покидает натруженную спину, и обсуждать в тишине летней ночи насущные дела. Непременно наши посиделки завершались вопросом о смысле жизни. В тот раз из маленького переносного магнитофона слушали песни группы «Любэ».
«Эх, война, война идёт, а пацана девчонка ждёт».
- Слушай, вот ведь и смысл: девчонка ждёт.
- Пожалуй, ты права. Для чего ждёт? Любит.
- Потом детки появятся. Значит, жизнь не прервётся. Это и есть самое главное.
Пять лет моё свадебное платье хранится, как реликвия. За это время с помощью родителей мужа выстроили красивый дом, посадили яблоневый и вишнёвый сад, завели две пары поросяток, а вот детский смех в нашем доме всё не раздавался. Не получалось.
Марта появилась у нас, когда ей исполнилось уже четыре года. Неожиданно овдовевший, сосед как-то растерялся один. Он любил своё хлопотливое хозяйство и ни за что бы не расстался с ним, но понимал, что не сможет дать всем столько тепла, заботы и ухода, сколько дарила жена.
И Марта превратилась в члена нашей семьи. Забот, конечно, прибавилось. Мы приняли её, как принимают самого желанного гостя: всё лучшее - для неё. Встречая на улице соседа, Марта никак не реагировала, словно впервые видела его. "Сильный характер", - отмечала я про себя.
Однако ни через год, ни через два она и к нам не испытывала привязанности.
Мы были для неё такими же, как все остальные люди. Если бы за ней ухаживала, к примеру, наша соседка, ей было бы всё равно.
Чтобы порадовать Марту и увидеть её радостной, я старалась придумывать ласковые имена, изменяя строгое Марта на другие звонкие и мелодичные, но понимала, что ей это совершенно не нужно. Равно, как и поглаживания. Она косила на меня непонимающим глазом и сторонилась, будто говорила: "Чего пристала? Оставь меня в покое".
Все в мире знают о волнующем влиянии музыки, превращающей почти в реальный полёт нежные движения души. Поэтому включала всё тот же магнитофон, и могучей рекой
лилась из него чудесная музыка. Я млела в живительных водах, и тонуть в них было для меня сладостно. Часто я пела, вспоминая своё участие в студенческом хоре, с желанием увлечь и Марту. Но любые мелодии оставляли её равнодушной, и музыкального слуха у неё было не больше, чем у яблони в нашем саду или у созревшего качана капусты.
Мы читали ей вслух книги, те, от которых сами с восторгом замирали в детстве: стихи Агнии Барто, Сергея Михалкова. Много позже, уступая затаённой надежде повлиять захватывающими историями, – «Овод», «Два капитана». Некоторое время Марта хлопала прямыми, закрывающими глаза ресницами, затем отворачивалась и, ничего не говоря, демонстративно показывала нам спину. Причем, с годами музыка и чтение ей нравились всё меньше.
На наши с мужем мягкие попытки учить её хотя бы быть аккуратной во время еды, просто не реагировала, по инерции стараясь утолить голод, не заботясь при этом ни о ком и ни о чём. Наши укоряющие взгляды не проникали в её сознание. Так же она вела себя и при гостях. Эстетические чувства других людей волновали её меньше всего. "Вероятно, - догадывалась я, - она не знает, что посторонним неприятно видеть её неряхой, грязнулей. Это врождённое чувство у неё отсутствует. Сколько бы я ни старалась мыть её, чистить комнату, посуду, ей не дано понять важность таких простых моментов. Она не виновата".
К нам приходила моя подруга с двумя сыновьями семи и пяти лет. Они, раскрыв рты от удивления, смотрели на Марту, чвакающую, смачно жующую, распускающую слюни, и только дёргали свою маму за руку, вопросом в глазах пытаясь разрешить прыгающие в их головах вопросы. Да и подруга, обычно шумная и подвижная, превращалась в Тихий океан, когда по нему впервые проплывал Магеллан. Наевшись, Марта и не думала играть с мальчиками, чем снова вызывала их недоумение. Наверно, они казались ей предметами, препятствиями или недостойными внимания. Она, осуждающе зыркнув на них, ложилась отдыхать.
Свою комнату Марта любила, но что такое порядок – было выше её понимания. Могла вылить еду на пол и лечь сверху, явно испытывая удовольствие чувствовать боком тепло разлитого супа или каши. Потом нехотя поднималась и ртом собирала остатки. В поисках чего повкуснее без зазрения совести раскидывала хлеб, варёную картошку, чтобы позже растоптать их ногами. Я не раз наблюдала подобные сцены и, прости меня, Господи, думала: «Настоящая корова».
Как-то влиять на Марту не получалось, она словно была окружена невидимой сферой, центром которой была она, а в радиусе метра - прочные, хоть и прозрачные стенки. От сферы отскакивало всё, не проникая внутрь. Она жила своей собственной жизнью. От нас ей требовались только еда и питьё.
Тогда я уходила в другую комнату и, успокаивая себя, смотрела в окно. «Вот наши свиньи. Даже они соблюдают чёткий порядок в свинарнике, в своём доме, хоть люди и считают их самыми грязными животными. А зря! Ты посмотри, фекалии у них строго в одном углу, пищу ждут молча, деликатно терпят голод: без криков, без драки. И жажду могут выносить долго, хоть и страдают. Да с них бы пример брать многим людям», - я сама, до замужества жившая на двенадцатом этаже элитной высотки, понятия не имела о привычках и поведении свиней.
А когда Марта без причины ударила соседского мальчика, я услышала от него то же слово: «Корова». Обиженный ребёнок размазывал кулаками слёзы. Марта, и правда, росла крупной и сильной. Лёгкой, девичьей походкой не могла похвастать ни в детстве, ни в юности. Шаг чеканила тяжёлый, слегка переваливаясь всем телом с ноги на ногу. Назвать её подвижным козлёнком язык не поворачивался, а вот кличка «Корова», к нашему сожалению, прижилась. Все дети сразу понимали, о ком идёт речь.
Как-то Марта умышленно, с радостью в глазах, разбила две трёхлитровые банки, вывешенные для просушки на заборчик во дворе. Я не выдержала и шлёпнула проказницу. Она, видимо, обиделась и прошмыгнула в сад.
«Надо бы приласкать её, объяснить, что не сдержалась и что в другой раз
не сделаю подобного», - чувствуя себя виноватой, раскаивалась я, идя
следом. Однако наткнулась на откровенно-равнодушный взгляд: она плевать хотела на мои извинения, на банки и на меня в придачу. В ней бурлила кровь и толкала на бесшабашные поступки. А мне очень хотелось рассказать ей, с каким трудом мы собирали эти банки, как они нужны, ведь мы делали по четыреста литров консервации каждый год и берегли хрупкие, стеклянные изделия не меньше драгоценностей. "Наверно, она не поймёт наших трудов никогда, - разочарованно думала я. - И какие мысли у неё в голове - не известно. О чём-то наверняка ведь думает? Эх, узнать бы. Но как проникнуть в её душу, если она не желает никого впускать, никогда не делится с нами впечатлениями или переживаниями. Такой вот характер достался. А может, и душа не у всех есть?" - доводила я себя до кощунственных мыслей.
- Знаешь, я специально нашёл в интернете значение имени Марта, - удивил меня муж.
- Чтобы понять, почему она не как все?
- Слушай: "Имя Марта наделяет носительниц непростым характером... Не перебивай, - заметил, что я так и подскочила. - Свободолюбивым, независимым, эгоистичным. Марта - холодная, упёртая, сухая, не мыслит шаблонно, на всё имеет своё мнение". Да это прямо про нашу Марту!
- Именно: когда мы идём направо, она бежит налево, я её ласкать, а она - отскакивает, как ошпаренная.
Марта не читала книг и не пользовалась интернетом, а это, возможно, пошло бы ей на пользу.
Зато наша Марта обожала много есть, долго спать и дурачиться. Правда выбирала растительную пищу. Примчавшись с улицы с ярким румянцем, принималась жадно пить. Мне казалось, что она способна выпить и одно ведро, и два, и даже – три. Если ей не давали пить столько, раздавался пронзительный и долгий крик. Она монотонно, с небольшим перерывом громко кричала до тех пор, пока мы не сдавались. В этих
случаях нас волновала уже не Марта, а соседи.
- Что подумают соседи?
- А что мы издеваемся над ней. Да-да, не сомневайся.
И снова непроизвольно сравнивала Марту с нашими хавроньями. Чего уж скрывать - сравнение было не в пользу Марты.
Распознать её внутренний мир нам не удавалось. Неизменное равнодушие к ласке, музыке, чтению и даже к шлепкам приводило нас в недоумение. Не помогали ни наши учёные степени, ни жизненный опыт. Мы бились как рыбы об лёд. Наконец пришли к выводу принципиальной невозможности осмыслить поведение и ход мыслей Марты, а потому перестали изводить себя стремлением понять её, ту, которая, в сущности, не догадывалась и никогда не догадается о наших душевных да и физических муках с ней.
С годами Марта превратилась в сильную, мощную, высокую и даже агрессивную особу. Идти рядом с ней было уже небезопасно: вдруг взбрыкнет или стукнет могучей головой? Иногда она, и без того своенравная, превращалась в неуправляемое существо.
Однажды фурия сорвалась с места, словно укушенная бешеной собакой, и понеслась по двору, захватив при этом с верёвки для сушки белья мой ситцевый халат. Так и выскочила на улицу, отрывая в истерике рукава и выдирая с мясом пуговицы. Соседские дети – врассыпную: «Корова взбесилась!». Мы с мужем насилу успокоили её, догнав и вернув домой. У нас тряслись от волнения и погони руки и ноги, сердце скакало подобно прыткому мячику. И стыдно было, и горько. Не только меня, но и мужа Марта могла толкнуть крепким боком, и мало бы не показалось.
И тогда поняли: всё – сил больше нет. Я кричала, а муж покорно слушал:
- Не могу больше! За что мы должны страдать от её несносного характера.
Мы объездим все сёла, пусть даже очень далекие, но найдём спокойную корову.
- А Марту продадим. И не важно, что у неё самое жирное молоко в округе. Наше здоровье дороже.