Иван Сергеевич! В продолжение обсуждения затронутой в моём прошлом письме темы хочу раскрыть её поподробнее.
Так вот, все эти мысли пришли мне в голову, когда я читал Ваши романы: «Дворянское гнездо», «Дым», «Первая любовь». Во времена, описываемые в рассказах, письмо было чуть ли не единственным средством общения между разделёнными расстоянием людьми, в нём всегда была необходимость, и поэтому эпистолярный жанр являлся действенным инструментом тренировки живого языка. Теперь же общение на расстоянии даётся намного проще и быстрее, что сводит к минимуму надобность в письменной речи, а стало быть, и в поддержании её традиций и особенностей, составляющих её преимущество, не дающих упроститься, увянуть и сильно выцвести устной форме языка.
Читая «Вешние воды», я обратил внимание на различия между сегодняшним русским языком, пережившим в последние годы значительную голодовку эпистолярного жанра, и языком романа, написанного сто пятьдесят лет назад. Они нисколько не противоречат друг другу, но как же последний приятен сердцу, насколько певуч и красноречив. Вчитываясь в строку, восхищаешься ею, хочешь поглотить ещё одну, и ещё, и так до бесконечности стремишься наслаждаться этой гармонией слов и выражений. Как завороженный ты растворяешься в повествовании, проникаешь внутрь сюжета, чувствуешь и ощущаешь с необыкновенной лёгкостью всё то, что переживают герои романа.
И это несмотря на то, что некоторые слова из романа у нас теперь употребляются довольно редко, некоторые вовсе потеряли хождение в силу замещения другими, а некоторые до того забыты, что об их смысле приходится только догадываться. Замечание это в значительной степени досадное, досадное потому, что встречая такие слова и выражения в Ваших романах, поневоле восхищаешься их сочностью, каким-то необыкновенным ароматом, идущим от них, и сетуешь на невольную безвозвратную потерю.
Не буду далеко ходить, а приведу пример из того же романа «Вешние воды». Вот только послушайте, как звучит, именно звучит в истинном значении этого слова, один только маленький отрывок.
Санин в гостях у Полозова.
«…А ты, Дмитрий Павлович, – прибавил Полозов, – возьми себе комнату да через три четверти часа и приходи. Пообедаем вместе.
Полозов поплыл дальше, а Санин спросил себе номер попроще – и, приведя туалет свой в порядок да отдохнув немножко, отправился в громадный апартамент, занимаемый его светлостью князем фон Полозоф.
Он застал этого «князя» восседающим на роскошнейшем бархатном кресле посреди великолепнейшего салона. Флегматический приятель Санина успел уже ванну взять и облачиться в богатейший атласный шлафрок; на голову он надел малиновую феску. Санин приблизился к нему и некоторое время рассматривал его. Полозов сидел неподвижно, как идол; даже лица в его сторону не повернул, даже бровью не повел, звука не издал. Зрелище было поистине величественное! Полюбовавшись им минуты с две, Санин хотел было заговорить, нарушить эту священную тишину – как вдруг дверь из соседней комнаты растворилась и на пороге появилась молодая, красивая дама в белом шелковом платье, с черными кружевами, в бриллиантах на руках и на шее – сама Марья Николаевна Полозова. Ее густые русые волосы падали с обеих сторон головы – заплетенными, но не подобранными косами.
– Ах, извините! – проговорила она с полусмущенной, полунасмешливой улыбкой, мгновенно прихватив рукою конец одной косы и вперив на Санина свои большие серые светлые глаза. – Я не думала, что вы уже пришли.
– Санин, Дмитрий Павлович, приятель мой с детства, – промолвил Ползов, по-прежнему не оборачиваясь к нему и не вставая, но указывая на него пальцем».
Почувствовали прелесть языка? Не знаю как вас, а меня даже одно только предложение уже приводит в восторг: «Флегматический приятель Санина успел уже ванну взять и облачиться в богатейший атласный шлафрок; на голову он надел малиновую феску». Вроде бы оно понятное и не отличается изысканностью выражения, но что-то в нём есть завораживающее, согласитесь. Возможно, в то время оно было вполне обыденным, но для нас звучит немного непривычно, с налётом старины что ли. Дело даже не в том, что сейчас вместо слова «шлафрок» употребляют «халат», нет, совсем не в этом (хотя и это тоже существенно). И феска также известна сейчас больше по знакомству с Турцией, несмотря на то, что в Крыму её редко, но всё же используют в качестве национальной одежды. Нет, не забытые слова придают основную долю колорита этой фразе, а более всего выражения: «флегматический приятель» и «успел уже ванну взять». Сейчас мы так не говорим, мы говорим «флегматичный», и подразумеваем под этим человека склонного к флегматизму, спокойного и медлительного. Слово «флегматический» почти не употребляется, но звучит в современном понимании несколько с издёвкой, и более образно характеризует Полозова. Правда ведь, есть в нём какая-то изюминка? Есть та точность и тонкость сравнения, рисующая в нашем воображении совершенно вялого закисшего человека, совершенно невозмутимого и медлительного, бесстрастного в своём равнодушии и сдержанности.
Однако, даже это свойство не помешало ему проявить прыткость и «ванну взять», пока Санин занимал одну из комнат. В этом весь курьёз ситуации и очарование удивительно меткой характеристики Полозова, пребывающего в полном хладнокровии, спящего почти на ходу, но успевающего почерпнуть от жизни все блага, не торопясь и со смакованием.
А каково выражение «успел уже ванну взять»? Мы теперь говорим «принял ванну», и оно больше означает некое подаяние нам или наше снисхождения до подношения. «Взять ванну» это уже совсем другое, хотя по действенности практически одно и то же, но по смыслу больше понимается как некий акт собственного превосходства, поскольку речь идёт не о милостыне в отношении нас, а о проявлении нашей же воли. Тут прослеживается хозяйский подход к жизни, своего рода исполнение желания или изъявление прихоти, воплощённое в жизнь. Естественно, что после этой «победы» Полозов не мог надеть простой халат, он «облачился в богатейший атласный шлафрок». Само слова «облачиться» мы теперь тоже редко упоминаем, а если и упоминаем, то преимущественно с юмористическим оттенком. Надо отдать должное, что оно довольно ёмко характеризует помпезность и торжественность не только надевания величественных одежд, но и значительность, важность самой той персоны, которая облачается в них.
Таких слов из романа, оставленных за границей хождения в современной разговорной речи, можно назвать много. А у Вас они живут и радуют своей особенностью, неизбитостью, более точным попаданием в свойство того или иного предмета, действия, чувства. Разве скажем мы сейчас «он безмолвствовал», мы говорим проще – «молчал». Или вот, нам никак не придёт в голову сказать «довольно», мы сухо говорим – «хватит». А разве это одно и то же?
А.А. 12.04.2018