Чтец

Старшие утверждают, что мне не хватает чувства юмора. Говорят, что чтец должен его развивать. Интересно, засчитается ли моя легкая ирония над жизнью, если я оживлю засохшее деревцо?
У домашних растений бывает интересная судьба. Их вручают на день рождения, например, когда не хватает фантазии на что-то другое, или могут случайно купить в супермаркете, потому что скидка. Растение может появится после возгласа: «А что это у тебя такое? Можно я отломаю веточку?» Или попасть на подоконник любым другим способом.
Всерьез растения воспринимают редко, сначала зеленое или цветное что-то вносит разнообразие в интерьер, его поливают, иногда обрывают подсохшие или завядшие листочки. Крайне редко растение получает имя, но это больше как насмешка. У меня, например, жил кактус Васька, пока не сгнил. Через год-другой если растение все еще стремится к свету и смирившись со своей жизнью в горшке выпускает молодые побеги, оно может превысить допустимые нормы высоты и ширины. Такой экземпляр переносят вместе с горшком в подъезд, где его может быть поливают, а может быть и нет. Тогда организм погибает от обезвоживания и слившись с обстановкой лестничной клетки долгое время олицетворяет человеческую забывчивость.
Один из таких экземпляров, небольшое деревцо когда-то бывшее фикусом Бенджамина, занимает угол рядом с окном между пятым и шестым этажом. Именно его я и задумал оживить. От растения остались сухие тонкие ветки торчащие из лысеющего ствола. Как то я хотел выдернуть деревцо из пластикового горшка, чтобы проверить осталась ли связь с корнями но остановился. Лучше верить, что растение впало в спячку, и может согретое заботой проснуться.
Есть много способов вернуть жизнь в тело, которое отказывается жить, но для красоты момента и доказательства, что чувство юмора у меня в норме я выдумал свой. Нашел старый обглоданный временем сборник поэзии Александра Пушкина, а в нем жизнеутверждающее стихотворение про дуб. Теперь каждое утро я выхожу в подъезд, открываю книгу и громко с выражением читаю: «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том, и днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом». И дальше по тексту. Я внушаю фикусу, что он потомок этого волшебного дуба и если ему захочется продолжить свой земной путь – перенесу в свою светлую просторную кухню и даже одену символическую золотую цепочку.
В этом действии главное отказать от сомнений. Любые: «А вдруг не получится? А может уже слишком поздно?» Необходимо сразу отсекать. Это даже не вопрос веры, это скорее детское принятие мира таким какой он есть без возражений и лишних вопросов. Ты будешь жить – это единственный факт, который меня интересует. А как и почему? Это не важно.
В это утро я тоже приготовился продекламировать стихотворение, открыв книгу и для большей убедительности приняв позицию оратора. Удерживая книгу в правой руке, а левой помогая словам обретать силу, отправлял их в мир, командуя словами как дирижер музыкальными нотами. Мне удалось прочитать лишь первую фразу, в этот момент зазвонил телефон.
Этот старинный аппарат, которому больше полусотни лет, занимает центральное место в моей квартире. Его трель слышно на несколько пролетов вверх и вниз, и звук этот означает только одно – мне предстоит поработать.
Я захлопнул книгу и поднялся на пол пролета, войдя в квартиру сбросил обувь и подошел к телефону.
Этикет чтеца предполагает, что я снимаю трубку, прикладываю к уху и молча жду. Оператор, тот кто принимает заказ и передает исполнителю произносит цифру от одного до семи, которая обозначает сложность работы и, соответственно, глубину погружения. Я слышу короткое «три». После этого мне надо расслабить тело, обычно для этого я наваливаюсь на стенку рядом с телефонной тумбочкой, и медленно выдыхаю весь воздух из легких. Оператор транслирует картинку. Он не знает ее значение, и мне совсем не обязательно что либо понимать. Мое дело увидеть образ и запомнить побольше деталей.
Я вижу лес. Весенний молодой, тонкие белые стволы берез перемешаны с соснами. Слышу пение птиц и чувствую прикосновение теплого солнца. Если я протяну руку, то смогу дотронуться до шершавого молодого листочка. Я лежу на животе, мне нравится все, что я вижу, правая рука до боли в суставах что-то сжимает. Вот и все. Больше никакой информации.
Я слышу гудки. Оператор выполнил свою работу, теперь моя очередь выполнить свою. Если в образе лес – значит буду ехать за черту города, искать похожее место, и начну свое путешествие оттуда. Я переодеваюсь, натягиваю плотные серые штаны, шерстяную рубашку. На выходе обуваюсь в старые туфли с протертой подошвой. В кармане лишь деньги на проезд. Ключи от квартиры оставляю у консьержа и выхожу в летний день. Хорошо, что сегодня тепло.
Добравшись до остановки жду автобуса, перемешиваюсь с людьми, слышу их настроение и мысли. Тревоги, заботы страхи. Весь тот материал с которым нам, чтецам, приходится работать. Мой наставник, когда обучал меня погружаться в дрёму, часто шутя злился: «Понадумывают всякое, а нам потом раздумывай за них!» Тогда во времена романтического юношества я не понимал его слов, а думал что понимаю. Мы вместе веселились, когда он демонстрировал сгустки чужих обид. Создавая из дрёмы образ он говорил: «Посмотри как эта старая женщина обижается на свою соседку, за то, что у нее в два раза больше урожая! Посмотри какая она смешная в своей обиде.» Да, чувство юмора хорошее качество, когда снова, снова и снова переживаешь осколки страшных судеб.
Номер три, не так глубоко как «семь», но достаточно, чтобы потом на пару дней закрыться в квартире и успокаивать себя горячим чаем, горячей ванной и мягким пледом. А значит надо собраться, открыться, и поверить. Точнее - нет, это не вопрос веры, это действие, в котором ничего кроме действия не остается.
Понадобилось несколько пересадок, случайных подземных переходов, легких прикосновений к дрёме, дополнительной работы с сомнениями прежде чем я оказался в лесу. Здесь везде тропы людей, почти на каждой поляне следы мыслей, разговоров и надежд. Мне приходится вынюхивать пересечения маршрутов, искать такую точку куда никто случайно не забредет. Если кто-то найдет меня, лежащем на пузе среди кустов, может как минимум испортить сессию, а если ненароком станет меня будить, проверяя жив ли, то вытащит меня из дрёмы с черным сгустком на руках и тогда придется долго вычищать реальность от снов прошлого. В общем, не надо беспокоить здешних туристов лишний раз. По этому я проверяю все несколько раз.
Между тропинками есть скрытый от глаз участок леса. Здесь все очень похоже на переданный мне слепок воспоминаний. Совсем рядом такие же тонкие берёзки, чуть дальше похожие сосны. Местная птица что-то напевает своё. Я ложусь животом в мягкую лесную подстилку из мха и сосновых иголок. Перед лицом зелёный листочек, шершавый если его погладить.
В дрёму попасть не сложно, поглубже расслабить тело и обострить внимание, наблюдать но не что-то конкретное а сразу все, как дозорный на сторожевой башне, который не знает откуда появится опасность, по этому видит и случает сразу все. Я вкладываю лоб в развернутые ладони, закрываю глаза, с шумом выдыхаю.
*
Мне обязательно надо закончить этот рисунок сегодня, я очень стараюсь, лица у мамы и папы получаются не совсем похожими, но я добавляю красных пятен на щеки и делаю глаза синими. Мама и папа держаться за руки, а рядом стою я. У меня голубое с розовыми полосками платье, волосы уютно стянуты бантом, конечно я гораздо ниже ростом и мне приходится поднимать руку вверх, чтобы поймать папину ладонь. Вчера я не успела закончить рисунок, не успела, а мне так хотелось показать его родителям до того, как они начнут свои взрослые разговоры. Я знаю, что если я успею сегодня, если покажу его папе, то он все поймет.
Но вот я слышу звук открывающейся двери, а значит я опять не успела. Я чувствую как в груди появляется боль – это сердце сжимается от страха. Мне надо выйти из комнаты открыть дверь, сказать папе, что я его люблю, обнять со всей силы и не отпускать до тех пор пока злой колдун  живущий в нем не уйдет. Я стою возле двери, сжимаю дверную ручку так, что белеют пальцы, но не могу опустить ее вниз.
Я вслушиваюсь. Взрослые что-то говорят в кухне, слишком далеко чтобы разобрать слова у меня не получается уловить нотки настроения, я вслушиваюсь всматриваюсь пронзаю дверь взглядом и шепчу богу: «Пожалуйста не надо, пожалуйста пусть сегодня все будет хорошо». Я даже начинаю верить в свою способность договориться со всевышним. Наивная дура.
Колдун просыпается, уже проснулся. Я слышу стук. Это папа бьёт по столу, нет это злой колдун его рукой ударяет так, что подпрыгивают и тарелки и чашки. Я слышу как колдун кричит, папиным голосом. Слышу всхлипы и звон бьющегося фарфора. Я хочу спрятаться, исчезнуть ничего этого не слышать. Я хочу выбежать туда к ним в эту бурю, я хочу отдать свое тело злому колдуну, я знаю он возьмёт меня, я маленькая, а значит вкуснее чем родители, и потом, когда это чудовище вселится в меня, когда сожрёт меня изнутри, когда станет мной, а я стану им вот тогда и я буду кричать со всей силы .
Я наваливаюсь на дверную ручку но не могу открыть, тело парализовано страх и злой колдун побеждают, а значит, мама закроется в ванной и будет там плакать, тихо, чтобы я ничего не услышала. Папа откроет оставленную для праздника бутылку водки и уснет прямо на диване в кухне. А я опять совершу свой странный ритуал: сожму со всей силы кулаки и запрокину голову вверх, зажав сильно-сильно шею. Теплая волна поднимется из живота и ударит в голову, наполнит ее болью, острые иглы врежутся в череп внутри, но зато я ничего не буду думать, вообще ничего, а значит ни страха ни обиды не останется.
Но вдруг у меня появляется идея. Такая сильная, что страх не может остановить. Я опускаю ручку вниз, толкаю всем телом дверь делаю десять твердых шагов и оказываюсь в кухне. Я успеваю увидеть то, что раньше только представляла. На полу везде-везде осколки белых тарелок перемешанные с землёй. Рядом с ножкой дивана лежит растоптанный кустик алое. Стол сдвинут в сторону. Злой колдун бьёт маму по лицу, папины глаза это не папины глаза, это глаза колдуна, но и мама на маму не похожа. Мама спит, а вместо мамы злая ведьма с серым чужим лицом. У мамы из носа течет кровь папа снова замахивается, но я беру стул, поднимаю его над головой и добавляя столько негодования, сколько есть в моем маленьком шестилетнем сердце, опускаю его на пол. В звуке трескающегося дерева есть радость и успокоение, а главное – мама и папа просыпаются, это больше не злой колдун и не старая ведьма – это мои родители, удивлённые, как лунатики проснувшиеся на краю крыши.
Они смотрят на меня, ничего не в силах сказать, а я выдыхаю, чтобы успокоиться и объясняю: «Знаете, родители вы уже взрослые и имеете право жить так как вам нравится, вы можете сколько угодно ссориться и вообще вправе поубивать здесь друг друга. Возможно вы думаете, что я вас не слышу, когда прячусь в своей комнате, или считаете меня такой самостоятельной, что я могу все это спокойно терпеть. Так вот это все не так. Мне каждый раз страшно, и я каждый раз так сильно не хочу все это терпеть, все эти крики и грохот, что молюсь богу и прошу сделать меня глухой. Я знаю – бог  меня любит, и сжалиться надо мной и я действительно оглохну. А вы потом будете лечить меня у разных докторов, но никто не сможет меня вылечить потому, что никто не сможет найти истинную причину болезни. Вы состаритесь, а я превращаюсь в одинокую унылую дуру, и глядя на меня вам будет стыдно за вашу просранную жизнь».
Конечно, последние слова из моих уст звучат смешно и сейчас должны появится улыбки, а за ними начаться новая жизнь, в которой мои родители счастливо держась за руки будут рассказывать о моем смелом выступлении, которое все изменило, но я вижу страх в глубине папиных глаз, и мне надо, жизненно важно, узнать что это за страх.
Я рассматриваю папино лицо. На самом деле он очень добрый внимательный сильный и умный, на его подбородке есть маленький шрам. Этот шрам мне что-то напоминает. Я всматриваюсь и слышу хриплый голос.
Выше ногу! - Кричит он мне. - Ровнее осанку!
Неужели это мой отец? Солнце печет в затылок, я марширую на заднем дворе уже второй час. Я готов потерять сознание, но знаю, что если это произойдет он выльет на меня воду из ведра. Я стараюсь, тяну ногу вытягиваю подбородок, я ненавижу его, ненавижу так сильно, что сжимаю кулаки и чувствую как ногти впиваются в ладонь.
- Ко мне! – Командует он.
Я срываюсь подбегаю и замираю, вытянувшись в струну в двух метрах от него. Живот сжимается сам собой, тело помнит прошлый удар, согнувший меня пополам и его крики почти истеричные крики: «Вставай солдат! Вставай!»
Я смотрю на него, стараясь не встречаться взглядом. Старая военная форма, превратилась в серо-коричневое бесформенное что-то, от него воняет затхлостью и перегаром, сморщенная рожа, в седой щетине, взъерошенные волосы. Неужели это мой отец? Неужели и я буду таким же когда вырасту? Зачем тогда жить?
- Тебе сколько лет солдат? – Процеживает он слова сквозь перекошенные губы, растворяя их в ненависти. Почему он так меня ненавидит? Что я ему такого сделал?
- Двенадцать! – Отвечаю громко и четко.
- Я в двенадцать на заводе пахал, а ты живешь тут на всем готовом.
- Шаг вперед! – добавляет он громче.
Я чувствую как от горла, через нос к глазам подтекает струйка едкой обиды. «Только не плачь, пожалуйста, только не плачь», внушаю я сам себе.
- Шаг вперед, - плюется он словами.
Я делаю шаг вперед, а он отталкиваясь руками от скамьи поднимается навстречу. Я знаю, что будет дальше, совершаю самое сильное усилие чтобы не сжаться от страха, продолжаю стоять. Отец сжимает ладонь и примеряется.
- Не надо! – Выдавливаю я.
- Держать удар, солдат! – Командует он.
- Не надо! – Сдерживать слезы больше нет надобности, конечно они не помогут, конечно он разозлиться еще больше, конечно надо поднять глаза и посмотреть в его глаза, и я почти готов это сделать. Но в мой подбородок въезжает его кулак. Вот все, все уже произошло, я отлетаю на пару метров вправо, врезаюсь в стену сарая, падаю, ударяюсь подбородком об край каменного фундамента.
Чувствую боль сразу с двух сторон, оказывается я рассек подбородок до крови, рука, которой я провел по лицу сразу стала мокрая и красная. Он, мой отец, делает шаг в мою сторону, я знаю что он заставит меня подняться, скорее всего ударит сапогом в живот. Но мне уже не страшно.
Я поднимаюсь сам, вскакиваю и ору в его сторону:
- Тебе конец! Понял!
- Стой урод! – Кричит он мне в спину, но мне не страшно, теперь страха нет и больше не будет. Он не погонится за мной, а если сделает это – то упадет на третьем шаге, он слишком пьян. А если все же рискнет преследовать – я дам отпор, теперь мне не страшно, теперь меня защити ненависть.
Я огибаю сарай, трогаю лицо, там жжет словно десяток ос вздумали одновременно кусать. Вижу открытую дверь и вместо того, чтобы бежать в лес, и может быть не возвращаться залетаю в сырой полумрак. Здесь есть топор, я знаю где его искать. Уже через пол минуты я чувствую холодную деревянную рукоять, я сжимаю его так сильно, что боль от ладони распространяется вверх по руке. Но я уже не боюсь. Сегодня все закончится.
Выбежать во двор не получается, меня кто-то хватает за руку. Это мать. Она смотрит на меня, и я ее не узнаю. Совсем другое лицо, в глазах спокойный лед, а кожа серая.
- Я сама. – Говорит она, и разжимает мои пальцы, чтобы забрать топор.
Она идет на задний двор, а я за ней.
Отец лежит в траве, на животе. Теперь я вижу правду. Это просто старый пьяница, который ничего в жизни не смог сделать значимого. Этот мужчина закончит свою жизнь в алкогольном угаре, а я буду жить дальше, так как захочу. Он больше никогда ко мне не прикоснется. Мать стоит рядом, вся ее сила исчезла она старая уставшая женщина и топор в ее руке большой и тяжёлый. Мне жалко ее, и странно но и отца жалко тоже. Я ложусь рядом с ним, прямо в траву и закрываю глаза.
Солнце греет правую часть лица. В лесу тихо, слишком тихо. Перед глазами шершавый листик, если дотронуться можно почувствовать, что он живой. Я хочу прикоснуться к нему, но не могу. Сжатый кулак не реагирует на волевые команды. Поворачиваю голову вправо, это простое движение вызывает боль в шее, вижу черный ствол винтовки, пальцы впиваются в цевье так, что ладонь сводит судорогой. Пахнет гарью, и в паре метрах я вижу язычки огня и серые струйки дыма. Вокруг слишком тихо.
Почему так тихо? Почему я ничего не слышу? Напрягаюсь, вслушиваюсь, ни шума ветра, ни пения птиц, даже огонь горящий совсем рядом делает это молча. Я напрягаюсь еще сильнее, но ничего кроме тихого ровного звона услышать не могу. Почему-то хочется курить. Немного странно делать это лежа на животе, а с другой стороны , какая разница, мне лишь надо достать сигарету. Пачка лежит в нагрудном кармане, надо приподняться, но оказывается я не могу это сделать. Тело отказывается подчиняться приказам.
- Вставай, солдат, – говорю себе. Сначала тихо, почти шепотом, но потом громче, еще громче, шепот переходит в крик, но я ничего не слышу.
- Вставая, солдат! – Ору со всей силы, но звук съедает пропитанный непонятной жидкостью воздух.
Наконец-то приходит первая волна страха, а с ним едкие догадки. Неужели это все? Отвоевался? Отбегался? Вот так просто? Рычу, пытаясь подняться, но ничего не происходит, все что я могу сделать – это вернуть голову вперед, положить подбородок в сосновые иголки и всмотреться в этот молодой росток с зеленым листиком.
Рука сжимающая винтовку безжизненная, отдельная от меня, у нее суверенитет, другую руку я вообще не чувствую, есть ли она? Пытаюсь повернуть голову, чтобы посмотреть, но понимаю, что это уже не важно.
Вот и все.
- Последнее желание, солдат? – Спрашивает кто-то живущий внутри меня.
- Закурить и рюмочку водки. – Отвечаю ему, представляя как жидкость охлаждает и одновременно нагревает горло.
Никто не исполнит моего последнего желания. Увы. Там, в горле, вместо приятного расслабления появляется обида. Горькая, с привкусом соли, она ползет вверх, но я не даю обиде завладеть умом. Я же солдат. Я кричу со всей силы:
- Ненавижу! – Кричу так, чтобы обида превратилась в ярость, а ярость наполнила это простое и понятное слово.
Приподнимаю голову, хочу ударить кулаком по земле, со всей силы, но рука остается лежать где-то сбоку, впиваясь в цевье винтовки.
- Последнее желание солдат? – Этот противный голос издевается.
Зачем спрашивать, если осуществить желание невозможно? У меня есть, что курить, вот совсем рядом, мне лишь надо подняться, может быть просто перевернуться на спину и рассматривая синее небо, украшенное обрывками облаков, втягивать едкий дым и вспоминать то время, когда все было хорошо.
- Кому нужна была эта война? – обида оформляется словами.
А голос снова спрашивает:
- Последнее желание, солдат?
Хочу вернуться домой, увидеть жену, хочу чтобы сын вырос, хочу узнать в кого он превратится. Но ведь и это невозможно. Тогда какая разница чего желать, если ни одно из желаний не сбудется?
Хочу чтобы меня помнили. Пусть знают, что не зря все это. Пусть думают, что я погиб героически, защищая их, пусть верят, что мы однажды победим. Пусть у них, тех кто остался дома и никогда меня не дождется будет все хорошо.
На ненависть сил больше нет и я кричу:
- Почему? Почему? Почему?
А голос отвечает:
- Прости.
Простить? Кому нужна была эта война? Простить тех, кто ее начал? Простить тех, кто вручил мне оружие и отправил на смерть? Простить себя, за то что без возражений и попыток что либо исправить согласился на все на это? Простить?
- Ненавижу… – выдавливаю из себя слово и почти слышу то, как оно превращается в звук.
Облако уходит в сторону и я чувствую прикосновение теплого луча солнца. «Прости», говорит оно мне. Освещенный ярким светом листик, становится прозрачным. Меленький, беззащитный зеленый отросток, на его поверхности хорошо видно ворсинки. Вот, что должен делать человек – смотреть на красоту и восхищаться, радоваться, любить, а не воевать.
- Прости. – Говорит листик.
- Прости. – Повторяют ему другие листики.
Это полный бред, - прощать, но оказывается это возможно, и я прощаю. Всех-всех дурных людей, затеявших войну, всех согласившихся играть в эту уродливую игру. Всех, кому не нужна красота, кто вместо любви выбирает ненависть. Я прощаю всех, кто остался дома и не дождется моего возвращения.
- Я прощаю. – Эти слова даются легко.
- Я прощаю. – Не надо совершать никаких усилий.
- Последнее желание солдат? - Снова звучит тот же голос.
Последнее желание? Пусть больше не будет ненависти. Пусть люди увидят красоту и научатся любить и прощать. Пусть солнце согревает каждое живое существо. Пусть закончится война.
Хочется спать и я знаю, что могу уснуть. Закрыть глаза и позволить мягкому течению унести меня, но мне хочется смотреть на этот лес. Ведь я останусь здесь навсегда, превращусь в дерево или, если повезет, стану рыжей белкой. Война закончится, а значит у всех у нас все будет хорошо.
Я закрываю глаза. Я чувствую запах дыма, он приятный. На огне кто-то готовит еду.
Я лежу на животе. Голова повернута вбок, руки вытянуты вдоль тела. В щеку впивается какая-то веточка. Совсем рядом, возможно на соседней поляне или чуть дальше играют дети я слышу их голоса и смех. Солнце согревает, ветер играет верхушками сосен.
Я дома, война закончилась. Конечно, еще не все на своих местах и много плохих историй осталось в прошлом, а значит у меня еще много работу. А на сегодня – достаточно. Я переворачиваюсь на спину и вижу синее небо украшенное обрывками белых облаков. Солнечные лучи пытаются пробиться сквозь скопление пара к земле, и в этом месте серый цвет становится золотом.
Это очень красиво и ради мига этой красоты стоит жить. Стоит дышать ради того чтобы слушать шум ветра и наблюдать как птицы ведут свою маленькую птичью жизнь. Когда-нибудь , когда каждый будет прощен, когда каждый поверит в любовь – ничего кроме красоты не останется. А мне пора возвращаться к моему фикусу-дубу. Есть предчувствие, что на его сухой ветке появился зеленый росток.
Декабрь, 2018.