Вид мой с ними, наверное, был нелеп, но это именно я был с ними. Во время моей последней поездки в Навинск. Мало того, что я был с ними нелеп и смешон, вдобавок они, топорщась, постоянно мешали мне.
Зачем, спросите, я туда ездил? — и я, подавив на своем лице усмешку, отвечу вам — столь нелепым покажется вам мое объяснение; я хотел там продолжить свое образо-вание. Да-да, именно там. Мне вдруг взбрела почему-то в голову мысль, что в вузе, который я когда-то давным-давно закончил, по какому-то недоразумению, либо еще как, я недоучился, и потому спустя много лет я решил этот пропуск наверстать. Но этот шаг меня подбило объявление в газете — я написал запрос туда, мне выслали оттуда толстый пакет с контрольными, которые я сделал и отослал туда — и вот мне теперь оттуда пришел вызов.
Вот такая тут со мной была нелепица, но объяснение ей я нахожу вполне логичное — несмотря на минувшие годы, я по-прежнему чувствовал себя молодым. Потому и бродят в голове моей молодо разные такие вот шальные мысли. Будь иначе, на этот шаг разве бы я решился?
Но в Навинске, в институте, дела мои не заладились. И первое, что мне там бросилось в глаза, что уже одно это отбило у меня всякую охотку к продолжению учебы, так это огромное количество народа. — И он хохотнул. — Как во время приемных экзаменов. Или как в час пик в московском метро. Что одно уже это нагнало на меня такую вселенскую тоску, что я тут же разом расхотел учиться. И среди этой толпы — ни одного знакомого лица. Разве что на время мелькнуло там в ней молодое (или моложавое) лицо Кольки Цыплянского-прокурора, или кем он там был еще по профессии, с которым я, однако в институте не учился, а служил только в армии. И жил он в последние годы в Веснянске.
И тут объяснение я этому нахожу; да мало ли что могло за эти годы случиться. Действительно. Вон, какие метаморфозы с людьми теперь происходят. И только ли с людьми. Так и тут. А кроме того, там я мог просто-напросто элементарно обознаться. Только и всего.
И так, с учебой, у меня там заробевшего, так ничего и не получилось. И по возрасту я ну никак теперь не подходил на роль студента. Да нет, я некоторое время конфузливо позволил себе потыкаться бестолково по кабинетам, но так и ничего там толком не добившись, с облегчением решил, что уж коли время мое давным-давно и безвозвратно ушло, то все это мне теперь уже и ни к чему. Поздно это все уже. Как говорил когда-то философ — в одну и ту же реку дважды войти, никому не дано.
И тут, тому, что случилось, объяснение было простое — просто там, дав мне оттуда вызов, что-то напутали, а я все это по наивности своей и рассеянности, как это всегда бывает, принял за чистую монету.
И после всего этого, что там случилось пора была мне возвращаться домой в мой родной сонный Веснянск.
Конечно, храня в себе по прежнему остатки любопытства и меланхолии, я наверное мог бы пройтись налегке по его улицам, но там у меня сегодня никого не было, а если кто и был, то я тех давно уже забыл; он, Навинск, был мне сегодня тотально чужим и я, поборов в себе все искушения вспомнить минувшие дни, пошел на вокзал, чтобы купив там билет, тотчас же с облегчением отбыть домой. И наверное это и сделал бы, если бы на улице, ведущей к нему, среди сотен незнакомых лиц случайно не встретил своего веснянского знакомого, с которым когда-то вместе работал в фирме «Гранит». (Он, как выяснилось потом, вот уже как десять лет перебрался сюда жить и жил теперь здесь в частном доме на лопухастой, в тополях, улице на его окраине).
От него-то я и узнал, что здесь в городе неподалеку от него живут люди, которые могут прояснить мне биографию полковника Окунева. Причем они приходились ему какими-то дальними, там по какому-то аж десятому колену, родственниками.
Биография у этого полковника была более чем затейливая — копаясь в книжном хламе, я ее случайно нашел и она, сам не знаю почему, осталась во мне. Не то чтобы я о ней помнил постоянно, но как факт – был такой вот человек на свете. Был он уже в царское время полковником. В годы гражданской войны он – командир батальона егерей, которого до сих пор помнят в наших местах бесхитростные придорожные обелиски. Затем доблестный герой-комдив в Первой конной армии, которого наверное хорошо еще кое-кто помнит на сонной Висле. Потом начальник пехотного училища в европейской части страны. Командирство батальоном егерей ему потом припомнили – но чаша, уготованная ему судьбой, однако минула его: толи заслуги его перед новой властью перевесили прегрешения перед ней, толи еще там тому была какая причина – точных данных у меня нет. В скорбных списках кающихся духовидцев он, однако, не попал. А потом он стал в довершение ко всему крупным тех. специалистом. По дирижаблестроению.И вот теперь этот материал сам шел мне в руки. Нет, этим надо было непременно воспользоваться, сколь бы не был я в Навинске подвержен разочарованию и усталости от этой моей неудачной поездки в родной институт. Ради этого я даже был согласен заночевать в Навинске.
— Какой он был на вид? – помнится, спрашивал я как-то краеведа Баковнина Николая Семеновича, которому в московском архиве доводилось видеть фотографию этого человека.
Тот недоуменно пожимал плечами:
— Да самый обыкновенный.
Дальние родственники Окунева, у которых находился его архив, жили в Навинске также на окраине, на улице со странным и мало вразумительным названием «Бис-Венгелевская».
Что означает это название, я до сих пор затрудняюсь сказать, фамилия ли это какого-либо революционного поляка, либо еще что.) И видом она была несколько странноватая; в один ряд, широко открытая в пологую лобастую степь, что подступала к городу с юга, отчего тот, если забыть его сверкающую бриллиантами огней угловатую каменную утробу, в этом месте напоминал мне притаежное село, где дальше, если отступиться взглядом, виднелся, синея у горизонта, глухой сосновый лес, который, раскачиваясь в пространстве, прорезала стремительная полоса шоссе с лежащей рядом с ней параллельно линией железной дороги.
Родственники его были людьми пасмурными, но его фотографию и его бумаги мне показали. (Лицом это был действительно самый обыкновенный человек; я даже затрудняюсь назвать какого-либо известного артиста, который был бы хотя бы отдаленно похож на него, чтобы вы могли составлять представление о его облике.) А кроме того в старой подшивке газет (за какой год — не скажу) в синюшно-чернильного цвета переплете, с одним обтрепанным листом, что выступал уголком из нее сверху, я увидел большой материал с иллюстрациями о нем; а точнее о той конторе, в которой он занимался дирижаблестроением.
А кончил он свою жизнь самым заурядным образом — он погиб на фронте в бою, защищая Родину.
Вот такая человека биография.
И рассматривая эти документы, я испытывал странные чувства: с одной стороны меня подмывало желание толи выпросить у них этот архив, толи купить его. (Не думаю, что он представлял для них какую-то особую ценность; надувая щеки, они просто-напросто, как ныне это многие делают, демонстрировали мне свое желание повыгодней все это продать. И неизвестно, какую бы цену они заломили за него.) Я был сегодня столь стеснен в деньгах и наглости, чтобы заняться выпрашиванием его у них, после конфуза в институте, во мне теперь не было уже ни на грош. Да и куда я потом приткну его у себя дома, если мне в моей тесной квартире и свои-то бумаги теперь уже некуда ложить.
И эту мысль, не без сожаления впрочем, я оставил. Да мало ли в этой жизни, как бумаг, так и диковинных судеб — все их не соберешь.
На следующий день, распрощавшись со Звонцовым (такой была фамилия моего знакомого) в ночь поездом я отбыл из Навинска домой. Город оставался за моей спиной сном. В котором я был. И в котором я не был. И биография Окунева. И сожаления о том, что они таковыми остались во мне, во мне не было.
Я лежал на верхней полке ветхого и плохо освещенного общего вагона и силясь заснуть, глядел не мигая, как в небо, на покачивающийся над моей головой облупленный потолок. Я чувствовал себя уставшим и выжатым. Но заснуть мне не давали лежащие у меня в голове комковато кирзовые сапоги. Ибо что — либо подложить еще под голову мне было нечего.