Стоял две тысячи восемнадцатый, если совсем быть точным - ноябрь.
Ветром снесло ковер из золотистых, с красными переливами,листьев. Через открытое на микро проветривание окно тянуло ледяной свежестью осеннего ливня.
Джентльмен в пологой шляпе, с пухлыми полями, мелодично наигрывал джаз, на Лалике 1935. Корпус которого, был покрыт дубовой облицовкой. Белые и черные, отливающие мрамором, клавиши были выдолблены из бивней мамонта. Который видел живых существ, еще до начала антропогинеза.
Рояль был отменный, но и стоящий на столе кофе был вполне недурственен, совсем даже очень, даже. Разве что он уже слегка остыл, и едва уловимо выпускал в воздух клочки белого пара.
На кухне ни чего не выдавало типичного выходного-вторника, который случался ровно раз в семь дней и проводился им строго в бетонной коробке, под крышей очередной замызганной многоэтажки. Каких сейчас полно.
Ими заполнены поля и луга, на которых можно было бы с лихвой порезвиться, верхом на сивом мерине. А нет, теперь мы на них существуем, бывает что и по пять-шесть тысяч людей в одном доме, на одном лугу.
Пианист встал из за рояля и сменил пластинку на старом, скрипучем патифоне, дамы тот час бы пустились в пляс. Но не он. Его задница крепко прилегала к сиденью стула, изогнутая под тридцать градусов спина, не касалась спинки, худое тело нависало над столом. Патефон тихо жужжал, выдавая умиротворенный мелодичный джаз, без ноток импровизации и нартицизма.
Духовые напрочь отсутствовали. Вот в ком жил настоящий дух свободы, в духовых инструментах и их исполнителях.Это какую силу духа нужно иметь, чтобы извлекать из метала, звуки. Причем делать это играючи, мелодично, со слегка пошлыми нотками абсурда.
Чего чего, а вот духа то в нем и не было, а про свободу не подлежало быть и речи. Сидячий образ жизни. По 8-10 часов просиживания жопы за рабочим столом, поглядывая в экран, периодически отрываясь от книжки. Вот весь его жизненный рацион. Ночью сон, днем работа. В выходные, на кухне под лампой, не переставая он считывал и перелистывал страницы.
Книжный червь, литературный задрот, библиотечная пыль. Миры из букв, хитросплетения фраз, магия слов. Все эти неотъемлемые атрибуты заядлого библиофила, образовали внутри его сознания свой- закрытый от реального мира, мирок. И каждый выходной-вторник, он раздвигал на кухне однушки, границы своей дикой и невообразимо странной вселенной. Все больше корешков было поставлено на полку. Все новые чужие истории, порождали футуристические пейзажи и развратную социальную среду, которыми кишело его сознание.
Не вдаваясь в подробности, тот скудный мирок, в который он погружался: Выглядел весьма уныло и погано. В нем было много чревоугодия и плотских утех. Беспардонная лесть, ради удовольствия, тонула в мессиве из животной страсти и людских пороков.
Развратным игрищам придавались на белоснежный простынях, а кровавое правосудие вершили ,скрываясь от чужих глазниц, в закоулках каменных мостовых. Герои его миров, обычно жили на грязных, пропитых набережных, выходящих окнами прямиком на обмелевший и всеми забытый канал. По нему уже не ходили параходы, по нему даже утки не плавали. А герои вязли в алчности и жажде легкой и беспардонной наживы.
И лишь разочарование преследовало его, в окончании каждой прожитой жизни, жизни героя. Героя без почестей. Героя без медалей. Героя без сюжета. Героя в своих глазах.
Представляя себя героем, самого нашумевшего книжного бестселлера и додумывая своим изощренным умом или скудным умишкой, мысли великих мыслителей. В этот момент в мире существовал лишь он. Других не было,он был один.
-Другие? Пф, другие... Кто они? Другие лишь пушечное мясо,пустые подделки идеального человека, сверхчеловека. Как говорил великий Заратуштра, как писал могучий Ницше, как разлиновывал Ван Гог, нося лишь одно ухо.
-Люди искусства, литературы и поэзии. Лишь они имеют право жить и творить!Лишь это высокоинтеллектуальное племя. Остальные ни что. Да да, именно ни что! Ведь они не люди,- они лишь существа, которые должны делать правильно. Как говорят, как нужно, как верно. Но вот незадача, они все делают строго наоборот. Не верно, не правильно, не так, не по правилам, не по регламенту, не по закону.
А художнику правила не нужны, он творец. Ему нужна дисциплина и вера. Вера в свою силу создателя.- думал он, разглядывая книжную полку.Еще вчера, на работе он прикончил полное собрание сочинений Фицжеральда. После чего был слегка романтичен и ветренен. Именно поэтому теперь он жаждал, чего то более темного и зловещего, чего то вопиюще безысходного.
-Что может быть безысходнее Кафки, лишь может быть Лафкрафт.- и все же он остановился на Кафке. Этот огромный, в тысячу страниц том, в котором были собраны все сборники депрессий знаменитого чешского Франца. Он наклонил большим пальцем корешок и толмут безысходности упал ему во вторую руку. Пришлось резко одернуть свободную руку вниз, и подхватить конечность с рукописью. Одна рука не смогла осилить томик Кафки.
Готичная Чехия манила его своим мраком и содомом, своими свирепыми каменными горгульями и мощенными красным булыжником, готическими мостами.Воссоздавая в чертогах разума массивы Праги, он использовал образы и описания, подаренные его величеством, Францем Кафкой. Виват королю!Вивать короля!
Открыв первую страницу, драмы "Процесс" он приоткрыл дверь, а потом и полностью вышел на узкую улицу. Красный булыжник- первое за что зацепился его глаз. Быть может потому, что он всегда смотрел только под ноги.
-Смотри под ноги, иначе расшибешься- достаточно жесткий ультиматум для кого бы то не было. Поэтому он и преклонялся перед этим правилом и неумолимо следовал ему.
Оглянувшись по сторонам, он заметил резные газовые фонари. Горелки тлели за тончайшим чешским стеклом, которое теперь красуется в музее стекла "Мозер".
Под фонарем, на кованных цепях удобно устроилась деревянная табличка. На которой, черным по коричневому было написано: "Not;;em".
Он заглянул за угол трехэтажного дома, из черно-коричневого кирпича и взгляду его открылся тусклый переулок. На котором падшие женщины подпирали стены, а криминогенное отребье рыскала глазами по сторонам и трепалось о падщих женщинах, и о позах, в которых они их "взад вперед наоборот".
-Чего то не хватает в этом пейзаже,- подумал он, перелистывая страницу,- а точно, крови и конечно же кишок.- его разум всегда вносил свою лепту, в каждую прочитанную историю. Тем более, в рассказы его любимого Франца Кафки. В рассказы, в которых он прожил уже тысячу жизней героев. Героев без почестей. Героев без медалей. Героев без сюжета. Героев лишь в своих глазах.
Добавив пару мертвых шлюх и разрывающих друг друга сутенеров, он отвел взгляд от уже надоевшего переулка и с истинным наслаждение проследовал к двери, распологавшийся под деревянной табличкой с надписью "Нотариус".
Джентльмен за роялем засеменил пальцами, легкий соул. Иголка патифона плавно за вальсировала по грамм пластинке. Он постучал в дверь и стал ожидать реакции.
Дверь приоткрылась, слегка скрипнув половицами, он проскользнул внутрь. Стол был завален бумагой, исписанной черными, идеально вычерченными буквами .Сегодня Франц снова впустил его в свою комнату, приоткрыв дверь в свою голову. Через глаза которой, на белый свет лилась лишь тьма и злоба.
Он схватил первый попавшийся под руку листок, чуть не порвав начало первого абзаца, он начал жадно поглощать фразу за фразой, предложение за предложение, главу за главой.
И вот он уже стоит у Карлова моста, который кишит озлобленными, одинокими и алчными тварями. Так похожими на людей, на него, на вас. Похожие на людей, но потерявшие божеский вид. И это не высшее племя интелектуалов. И это даже не экранные мыши, эти просто существа. Которые начали вскрывать друг другу черепушки и пожирать чужую плоть. Поднявшись на Староместскую мостовую башню, он ощутил резкий запах горелой плоти, которую пожирали существа внизу. С ним пришло чувство настоящего блаженства, радости и счастья. От того, что ему опять удалось очутиться в этом готичном королевстве тусклых красок. Его внутренний мир наполнился тишиной и легкой свежестью горелой плоти. Которую сменил свежий ноябрьский бриз, прорвавшийся через приоткрытое окно панельной, однокомнатной квартиры. Иголка наконец зафиналила свой танец и висела в пространстве, в то время, как пластинка наматывала очередной марафонский круг. Сквозь кромешную тишину, было слышно как зрачек глаза пробегает по строчкам, складывая печатные знаки. Будто стук клавиш печатной машинки, на которой стенографистка молниеносно набирает текст приговора. Приговора, которым закончится процесс.
С периодичностью в тридцать три секунды раздавался еще один, едва уловимый звук. Хруст пожелтевшей от пыли бумаги, которую переворачивали два тонких пальца, с грязными, не стриженными ногтями. Тянулись минуты, секунды, часы, пока он гулял среди разложившихся трупов , по узким Пражским улицам. Воспроизведенных в сознании, по чертежам великого и ужасно Франца Кафки. Слава темному властелину!
Темная вселенная, которую он так долго выстраивал в голове, вдруг резко содрогнулась. Чешский небосвод начал медленно осыпаться, Звезды расплылись в один сплошной белый потолок. Каменная мостовая плавно перетекла в ламинат, а зачахший канал превратился в грязное окно кухни. Сквозь мертвую тишину прорвавшись, прямиком в левый висок, а точнее в левое ухо, вонзился свистяще-свирлящий, слегка содрогающий стену по соседству, звук.
-Не может быть! Этого просто не может быть!- паника сменилась яростным гневом.
Только теперь он осознал, что снова вернулся в свою унылую кухню, в однушке. В очередной серой новостройке, на окраине очередного серого города.
Резкая боль поразила его узкий, морщинистый лоб. Крысиные глазки, багровые от злости, в панической ярости, забегали по ослепительно белым стенам. Зацепив взглядом окно, он в ужасе задернул черную тюль, чуть не уронив гардину. Вешал ее он, поэтому и держалась она так себе.Обронив взор на зеленый кухонный гарнитур,его череп почувствовал непереносимую, скверную, нарастающую, сверлящую дыры с сознании, боль. Тут же прострелило и правый висок, черные, сальные волосы слегка приподнялись, намагнитившись. В анфас Ив был пострижен коротко, а вот в профиль была видна отвратительная челка, представляющая собой сборище слипшихся патл. Песня дрели не умолкала.
- Это что за конченная ртуть? Это что правда дрель? Какого художника потеряла родина? Я знал, что это должно было рано или поздно случиться. Не могу я жить на этаже один, всю свою осознанную гребаную жизнь. Да, я одним из первых, пять лет назад сюда въехал. Поселился в новеньком сереньком жилом комплексе "Треклятая жизнь", и прекрасно уживался один на долбаном этаже. А теперь за моей стеной, кто-то делает дырки, в своей стене. Вот ведь жизненный каламбур, смял бы и выкинул.-каламбуры каламбурами, но факт оставался фактом, в квартиру сбоку кто-то въехал. И этот кто-то не на работе, во вторник, а занимается ремонтом. Значит у него выходной, или отпуск. Ив надеялся на вариант, под номером два.
Сверло не смолкало больше двух часов кряду и это жутко бесило его. Он расхаживал по кухонному ламенату и бубнил замысловатые проклятия себе под нос. Пульсирующая вена, на прямоугольном лбу начала приобретать какие то невообразимые размеры. Он все сильнее начал осознавать масштаб своей личной трагедии. У него появился сосед.
-Сейчас я тебе это сверло, засуну в твой поганый рот и намотаю на него твой мерзкий, бледно розовый язык.- случился пик ярости и проклятие вырвалось наружу. Он произнес эти слова ненависти шипящим шепотом. По спине пробежал холодок, волосы на трухлявых руках приподнялись, на высохшей груди показались мурашки. Все его нутро наполнило ненавистью и злобой. Он рвал и метал, он потрошил и расчленял, вот только делал он это там... В чешских переулках сознания, в котором считал себя героем, но на деле, на ситуацию он повлиять не мог. Претензии не выходили наружу, они складывались на книжной полке его большого, заставленного покорной яростью, сознания.
-Я пойду и убью его! Завалю, как старую овцу.- провозгласил он сам себе, и естественно не куда не пошел. Конечно, ведь он выходил из своего жилого куба только лишь на работу или в магазин. На улице он появлялся лишь по великой нужде, и это было обязательное условие. Просиживая свой выходной на кухне, он таким образом отказывался от общения с простыми людьми. И любой внешний раздражитель его вида, был ему омерзителен и чрезвычайно противен. А теперь блаженную тишину его прекрасного мирка нарушает какой-то кусок банального человеческого дерьма.
-Не выходной, а дерьмо!- новая волна озлобленной ненависти ко всему живому вокруг заставила его кончики пальцев вжаться в ладонь, образовав кулак. Костяшки побагровели, а желтые, длинные не стриженные, грязные ногти, напротив стали белее соды.
- И что теперь? Гулять пойти, пока этот урод потрошит свою стену, издавая этот омерзительный звук! На каждого сраного урода уже заведен процесс, всех ждет цитадель- его кулак с легкость остановила гипсо картонная стена. Сначала послышался хруст костяшек, после чего кухня наполнилась писклявым тихим воем, не сумевшим затмить песнь дрели.
Ив упал на за ламинированный пол, он был бессилен. Красное от злости лицо, было искривлено сконфуженной гримасой, которой бы позавидовал сам Джим Керри. Не осознано, его колени подогнулись под живот, а руки легли сверху. Будто укрывая тонкие ляшки, теплым пледом.Перед свернувшимся калачиком Ивом,ждал своего часа Кафка. Но Ив не мог читать. Он мог только лежать на полу и смотреть в белизну стены. Его глаза закрылись, а щеки орошило горькими соленными слезами. А его новый сосед, все продолжался просверливать дырки, одну за одной. Всю ночь, то закрывая, то открывая глаза, он слышал сквозь сон, слегка слышный свист дрели. Этот сволочной свист не дал ему повода выспаться и начать новый рабочий день бодро и продуктивно. Хотя продуктивность, это не про него.