- Я ничего пока вам не буду рассказывать о вас, – снова заговорил доктор, когда в «логове» совсем смерклось, и я только теперь осознал, что мы больше полутора часов просидели в тишине. Я больше не мог видеть его лица, а мне хотелось, и я даже обрадовался, когда он завозился, шумно сопя, и зажёг, хоть и неприятно раздражающую моё обоняние, но дающую довольно света керосиновую лампу. Обрадовался, но возразил, понимая, что своими дикарскими привычками пугаю и эпатирую его – вот только мне это почему-то нравилось:
- Зачем нам сейчас свет? Нам не нужно выполнять тонкую работу - вынимать занозу, например, и даже есть нам сейчас не нужно – мы уже ели сегодня.
- В темноте я не вижу вас, - просто и коротко ответил он.
- Зачем вам меня видеть? Всё ещё боитесь, что я наброшусь на вас и схвачу за горло?
Он медленно покачал головой:
- Вы этого не сделаете. Врага вы во мне тоже не видите и не боитесь меня…
- Но, может быть, вы меня боитесь? – подмигнул я, и это получилось у меня как-то игриво и гадко, как будто я был – не я, а рогатый праведник с потными ладошками.
- Нет, - ответил он и отодвинул лампу, оставив своё лицо в тени. Впрочем, я всё равно его видел достаточно хорошо – и слух, и зрение у меня, надо полагать, обострились из-за жизненных обстоятельств. Но, боже мой! Если и вправду всё обстоит так, как говорит – и, похоже, верит – доктор, это же перевернёт всю мою жизнь. Как и любые перемены, боязно, однако, не такова моя жизнь, чтобы её не стоило перевернуть. А если он всё-таки ошибается?
Мне бывало больно и холодно. Я испытывал голод, испытывал жажду, но никогда мои чувства не были в смятении. Не зная прошлого, я предпочитал и не задумываться о нём – мне хватало забот о настоящем, моя жизнь и так не была слишком лёгкой и праздной. Но сейчас, благодаря доктору, я задумался, и будущее показалось мне бездонной пропастью, полной самой чудовищной пустоты. Моя жизнь, бывшая до сих пор простой и понятной, вдруг обернулась бессмысленной и бесполезной до тошноты – настолько, что прекратить своё существование представилось на миг более целесообразным, чем продолжить. Я почувствовал и понял, что уже никогда, ни единой минуты больше не смогу удовлетворяться настоящим и самим собой в том виде, в каком есть. Захотелось, уподобившись одинокому волку, задрать морду и завыть от безысходности и тоски.
- Я вас растревожил, - вдруг проговорил доктор, оказывается, очень внимательно наблюдавший за мной всё это время. – Это должно быть тягостно, я понимаю, но иначе не только мне не обрести вас вновь – будь это так, я, может, и сдержался бы, не стал вламываться в ваш здешний мир со своими признаниями и бередить вам душу – вернее, то, что от неё осталось. Но иначе вам и самому себя не обрести. А не обретя себя, вы и выбирать не сможете. И если не вспомнить, не почувствовать, то хотя бы понять, осмыслить, представить себе то, о чём я говорю, вы должны – ради свободы выбора, ради воли этот выбор сделать. Вы не могли так перемениться, каковы бы ни были обстоятельства, чтобы просто отказаться от попытки вернуть потерянное. Уж настолько-то я вас знаю…
Я кивнул – не в знак согласия, просто давая понять, что расслышал то, что он сказал и принял его слова к сведению.
Мысли же мои по-прежнему тревожно бились в темя и виски, как живые рыбы. А что, если всё это – правда? Потеря памяти могла быть следствием болезни, травмы. Слухи о гибели, если тело не найдено, не обязательно верны – два года назад, например, ходили слухи о том, что старший сын мельника погиб по дороге в Глазго, и будто бы даже были тому очевидцы. И только много позже стало известно, что он нанялся матросом на голландский торговый корабль и уплыл на заработки куда-то в Румынию или Турцию. А то, что я, прикрыв глаза, могу себе мысленно представить карту Евразии и указать, где на ней Румыния, а где Турция, только лишняя гирька на чашу весов легенды доктора. Но как? Как мог человек, погибший в Швейцарии, воскреснуть с чистого листа на севере Шотландии? Что должно было произойти между этими двумя точками во времени и пространстве?
- Когда вы… получили известие о смерти? – спросил я, и слова давались мне с трудом, как будто им что-то препятствовало.
- В октябре. В начале октября пять лет назад.
- Я тоже помню себя почти пять лет, но тогда была весна, кажется… Не май – ещё холодно. С календарём я познакомился позднее, а теперь думаю, что то был, может быть, март.
- И что тогда получается? – живо отозвался он. - С октября по март пять месяцев, почти полгода. За это время можно сделать многое.
- Что, например? Вы можете хотя бы предположить себе тот путь, который привёл человека, о котором вы говорите, как о своём якобы погибшем друге, сюда, в мою лесную хижину и в мою драную шкуру?
Доктор ответил не сразу - сначала крепко потёр ладонью лицо, как человек в замешательстве, который не может решиться на что-то, но всё же в конце концов решается.
- Предположить могу, - сказал он твёрдо. – Но мне понадобится время, чтобы вы узнали о моём предположении, потому что без некоторой преамбулы оно прозвучит для вас сущей дичью, а я даже не знаю теперь, на какой уровень понимания рассчитывать. Прежде вы были химиком и, уж скорее, сами могли для меня что-то пояснить. Второе: в рассказе я вынужден буду называть имена и, может быть, для вас всё снова закончится припадком, потому что у меня и на этот счёт есть соображения. А вы ещё больны. И нога ваша будет заживать ещё долго, и бронхи тоже, и, самое главное, я даже угадать не могу, сколько усилий потребует исцеление вашей души.
- Так я – попросту душевнобольной?
Он улыбнулся - снова очень ласково:
- А вы как думали, дорогой мой? Память вы потеряли, веру – почти, мечетесь по лесу под личиной злого духа, и даже не уверены в том, что не совершаете всех этих ужасных убийств в бессознательном состоянии. Вы на меня готовы были с ножом кинуться. Вас мучают кошмары, и под их влиянием вы чуть не придушили меня. При малейшей попытке обрести себя и отыскать в глубине подсознания былые связи вас скрутило в истерических судорогах. Конечно, душевным здоровьем вы сейчас никак не можете похвастаться – уж примите это, как данность.
- А что? Может, это и лучше, чем злой дух этих мест, - вслух задумался я. – Вот что, доктор: пока я не нахожу фактов, всерьёз противоречащих вашим словам. Но это не значит, что я не найду их в дальнейшем. Вы верно обо мне сказали: я недоверчив и подозрителен, поэтому если вы всё-таки мне лжёте и как-то используете меня, предупреждаю добром: поостерегитесь. Потому что, как только я поймаю вас на лжи, я выспренних речей говорить не стану, и предупреждать вас не стану тоже.
- «Выспренних», - с удовольствием повторил он. – Просто уму непостижимо, как здесь никого не озадачила ваша речь – я уже не говорю о столичном выговоре, но даже словарный запас должен был хоть кому-то показаться необычным для деревенского плотника и гробовщика.
-А с кем я тут разговаривал? - усмехнулся я. – Разве, со стариком, и то мы бесед не вели – он больше говорил, я слушал.
- Вы не первый раз упоминаете этого старика, - осторожно заметил доктор. – Я так понял, это - местный житель, который оказывал вам помощь продуктами и одеждой взамен на вашу лояльность к его имуществу? Владелец крайнего к лесу двора?
- Да. Идэм мак-Марель. Он мне вроде как родня… ну, то есть, родня тому о`Брайану, за которого меня принимают местные жители.
- Забавно, - доктор мотнул головой, и от этого движения его светлые волосы растрепались, и он поправил их взмахом руки – машинальным и как-то странно захватившим моё внимание – с этого момента я стал ожидать повторения такого жеста, как будто это имело какое-то особое значение для меня.
- Что именно забавно? - спросил я хмуро.
- Да то, что мы с моей спутницей именно у него и остановились.
- Я знаю, - сказал я.
- И ещё то, что он вам, действительно, родня. Не о`Брайану, а вам, Шерлоку Холмсу.
Я невольно вздрогнул.
- Что? – быстро спросил доктор.
- Не зовите меня этим именем. Я – Магон.
Доктор вскинул голову и из полумрака посмотрел мне в глаза таким острым взглядом, что я почувствовал его физически.
- Нет, буду вас звать именно так, как назвал. Это – ваше имя, тогда как Магон – имя демона и злого духа. А вы - не демон и не злой дух.
- Но я и не ваш друг, доктор. Мне ещё не раз придётся повторить это, возможно, причиняя вам боль…
- Обязательно причиняя мне боль, - перебил он. – Только это ничего не меняет. Помните вы меня или не помните, друг вы мне или нет, но я вам друг, и друга звать собачьей кличкой я не стану.
- Вы причиняете мне страдания, произнося то имя. Физические страдания, - ещё раз попытался я.
- Ну и пострадайте, - отрезал он и сжал губы так, что в углах рта вздулись желваки.
Мне вдруг сделалось почему то смешно, и смех этот не был злым.
- Ну-ну, - сказал я. – Добрый доктор. Пораненной капканом ноги—то мне не довольно… Ладно, вернёмся к старику. Значит, Шерлок Эйдан Холмс Сэмплиер… Да, я слышал о Сэмплиерах – когда-то они жили здесь и состояли в родстве и с Брайнами, и с Мак-Марелями. Только, сдаётся мне, даже их потомки давно вымерли.
- Не все, младшая ветвь перебралась южнее, в Румынию и Венгрию, во Францию, соединившись с семьями Цепечей и Вернье. Старик вам бы лучше рассказал – говорят, он помешан на геральдике и родовых древах. Но вы , как я смотрю, и сами не то. чтобы в полном неведении.
- Я здесь пять лет, - напомнил я. – И эти пять лет с памятью у меня больше никаких проблем не было.
- Но странно. что вы не попытались наладить отношения хоть с тем же стариком. Объяснить ему, что вы…
- Что? Посветите сюда, - попросил я, стаскивая через голову рубашку. – Вы в первый раз осматривали меня без достаточного света и с конкретной медицинской целью. Не подумайте только, Бога ради, что я вас как-то разжалобить хочу – вы просто взгляните на эти доказательства моих попыток «объясниться». Нескольких месяцев хватило, чтобы перестать их предпринимать… Что?
Со странным выражением застывшего лица он протянул руку и коснулся моих шрамов. Их было у меня предостаточно – и едва заметные, и глубокие, порезы; пара пулевых «звёздочек» - я вспомнил, как одну пулю выгрызал зубами из плеча, а другая прошла вскользь, не задев кости, по краю ребра; следы хлыста – только свежие, старые затягивались бесследно.
Пальцы доктора, вздрагивая, скользили по моей коже, словно он был слеп и изучал моё тело, как географическую карту, наощупь. Я замер, не шевелясь, и увидел, что губы его чтото беззвучно шепчут, а потом он, действительно, закрыл глаза, и из-под ресниц скатилась на щёку прозрачная капля, блеснувшая искрой в свете лампы.
- Доктор… - тихо сказал я.
- Ничего, - тихо откликнулся он, продолжая меня касаться. – Я просто…
- Вы плачете…
- Да, наверное… Не судите меня строго, Холмс, столько всего… А теперь я на вас наглядеться не могу, и все эти ваши раны – каждая из них – для меня новая боль, но я бы от этой боли ни за что не отказался бы.
- Судить вас я не могу никак, - сказал я. – Вы мне жизнь спасли. И ещё вы предлагаете мне жизнь – пусть она не моя, но я бы, наверное, принял это. Только и вы уж не судите меня строго –мне тяжело понять, даже представить…
- Оттого я и стараюсь не спешить, - сказал он, наконец, убирая руку. – Но не всегда могу. Вот сейчас мы заговорили о Мак-Мареле… Насколько мне известно, это его внучатая племянница Ингрид вышла замуж за Джона Холмса из Сассекса, и вы – её младший сын. Ваша мать – из тех Сэмплиеров, которые некогда породнились с Вернье, и возможно, что в вас течёт галльская кровь. Ваш родовой дом, Сэмплиер-холл на Чаячьем мысу – наследственное владение, доставшееся после смерти ваших родителей вам и вашему брату, но корни вашего рода здесь, в Шотландии, и Идэм Мак-Марель приходится вам прадедом.
- Прадедом? Старик? Разве он так стар. Ему лет сто, что ли? Ведь мне, я думаю, не меньше пятидесяти теперь – я вас старше лет на десять, так? – я судил по тому, сколько мне давал Старик и сколько было моему прототипу о`Брайану при жизни.
Но доктор покачал головой.
- Вам сорок два года, Холмс, - снова с ласковой грустью в голосе проговорил он. - Вы двумя годами младше меня, а не старше. Вы выглядите не на свой возраст от нелёгкой жизни и ещё из-за того, что ваши волосы седы, а кожа задубела от солнца и ветра. Но если вглядеться, как может вглядеться медик, обращая внимания на те анатомические признаки, по которым возраст можно определить более или менее точно, становится очевидно, что вам не намного больше сорока.
- Сорок два… - повторил я. – Значит, тридцать семь из них…
- Не хороните их пока, Холмс. Амнезия не обязательно и даже не слишком часто бывает безвозвратной. Возможно, это –последствия той катастрофы в горах, о которой я вам говорил: сход камнепада, экипаж полетел в пропасть. Вы остались живы, но вы могли получить травмы, ушибы. Могли, например, удариться головой – у вас под волосами тоже есть шрам – помните, откуда он?
- Насколько мне известно, это – след удара деревом, который убил о`Брайана.
- Но вы же не о`Брайан.
- А кто я?
- Я же сказал, что узнал вас.
- Вы назвали имя, которое мало, о чём мне говорит. Имя – ещё не человек.
- Да все слова – ещё не человек. Я буду рассказывать. Я очень много буду рассказывать – поверьте, просто не совсем понимаю, с чего начать.
- С себя, - сказал я.
- С себя? –он словно бы удивился.
- Ну. мне же предстоит пока общаться с вами, а не с самим собой – вот и знать я больше хочу о вас.
- Это резонно, - заметил он. – Впрочем, с логикой у вас всегда было… - он прервался на полуслове и вдруг закатился в мучительной судорожной зевоте.
Я подумал, что уже глубокая ночь, и что он и прошлую провёл здесь без сна, и едва ли успел отдохнуть дома днём.
- У вас очень усталый вид, доктор. Давайте мы оба немного поспим – конечно, здесь не королевское ложе и пованивает, но на шкурах тепло и мягко.
- Я подолгу могу обходиться без сна, - сказал он. – Просто сегодня днём мне пришлось попробовать некое снадобье, не особо подходящее для поправки здоровья, и – вы правы – я совершенно разбит. Новизна впечатлений и разговор с вами отвлекли меня от собственной физиологии, но, видимо, она всё равно решила взять своё. Благодарю вас за заботу – постель из шкур меня вполне устроит. Ненадолго. Было бы опрометчиво спать слишком крепко и слишком долго – вас ищут по-прежнему, да и меня могут хватиться, но до рассвета…
- А до него уже немного, - сказал я. – Ложитесь здесь и погасите лампу.
Едва я закрыл глаза, мне начал сниться всё тот же сон – он, видно, был послан какой-то высшей силой окончательно извести меня. Теперь всё было ещё отчётливее: и запах воды, и свет фонарей, и парапет, влажный от тумана и шероховатый под рукой. И силуэт корабля, надвигающегося громадной тенью, был пугающе реален. Но теперь я как бы со стороны услышал и то имя, которым называл меня доктор, и свой собственный голос:
- Пора, мистер Холмс, мы и так слишком задержались, - проговорил мой спутник. – С этим уже ничего не поделать.
- Ещё минуту, сеньор Мармората, - сказал я – и проснулся с перехваченным дыханием и колотящимся сердцем. Чувство тревоги – руководство для хищника, и я сначала приподнялся, готовый метнуться, нащупывая рукой рукоятку ножа, и только после понял, что именно меня встревожило: в логове был чужой. Я чуял его запах, перебиваемый всепроникающей вонью керосина, слышал его дыхание - беспокойное, неровное. Но этот чужой назвался моим другом и был моим гостем, и я «пригладил шерсть». Он спал, но спал скверно – вскрикивал, стонал, ворочался во сне, что-то бормотал невнятно. Похоже, странные сны тревожили не одного меня. Я попытался разобрать хоть несколько слов, но не смог.