глава 35 Отмщение

Смеющаяся гордость рек и озер

глава 35

Отмщение


Писатель: Цзинь Юн


Переводчик: Алексей Юрьевич Кузьмин





Понемногу стемнело, и у алтаря Неба и Земли вокруг клана Южная Хэншань не осталось посторонних людей.


И Хэ спросила: "Старший брат-наставник глава клана, нам тоже спускаться?" Она называла Лин-ху Чуна "Старший брат-наставник глава клана", чтобы показать, что не признает объединение пяти кланов в один, и особенно не признает, что главой их клана оказался Юэ Бу-цюнь. Лин-ху Чун ответил: "Давайте-ка мы здесь ночь проведем, ладно?" Ему казалось, что от Юэ Бу-цюня держаться надо, чем дальше, тем лучше, и он в самом деле не хотел еще раз столкнуться с ним лицом к лицу на дворе клана Суншань.


Едва он это сказал, как множество учениц клана Хэншань с облегчением перевели дух, все чувствовали тоже самое, и никто не хотел спускаться вниз. Некогда в городе Фучжоу их прежняя настоятельница попала в беду, и просила помощи у клана Хуашань, но Юэ Бу-цюнь совершенно не внял правилу, что "пять кланов меча едины энергией, связаны поддержкой", наотрез отказал, тяжело обидив всех учениц клана Северная Хэншань. Сейчас Лин-ху Чун ранил себя ради Юэ Лин-шань, это всех расстроило, а когда обнаружилось, что Юэ Бу-цюнь занял место главы единого клана, то у всех родилось неприятие, так что они предпочитали остаться лагерем у алтаря Неба и Земли, чтобы не осквернять уши и глаза.

И Цин поизнесла: "Старший брат-наставник глава школы, Чжанмэнь шисюн, тебе не нужно много двигаться, лучше всего будет залечивать раны прямо здесь. Да вот только вот этот большой старший брат...", – говоря, указала глазами на Ин-ин. Лин-ху Чун рассмеялся: Этот уважемый не большой старший брат, не Дагэ, это барышня Жэнь". Ин-ин все время поддерживала Лин-ху Чуна, вдруг услыхала, как он внезапно раскрыл ее личность, и невольно засмущалась, тут же отскочила от него на несколько шагов. Лин-ху Чун не был готов, стал заваливаться назад. И Линь придержала его сзади за левое плечо, произнеся: "Поосторожнее!"


И Хэ, И Цин, и другие давно знали, что Лин-ху Чуна и Ин-ин связывают глубокие взаимные чувства. Одна ради любимого пришла в Шаолинь отдать свою жизнь, другой ради нее возглавил орду героев рек и озер, штурмующую монастырь. Когда Лин-ху Чун принимал на себя руководство кланом Северная Хэншань, эта барышня Жэнь пришла с поздравлениями, и разрушила злые козни колдовского учения, оказав огромное благо клану Северная Хэншань. Услыхав, что этот дородный курчавобородый молодец на самом деле является барышней Жэнь, все и поразились, и обрадовались.

[Курчавобородые молодцы – частый типаж героев династий от Хань до Тан. В эти эпохи был расцвет тяжелой панцирной конницы, и требовался типаж воинов, способных носить тяжелые доспехи, и работать тяжелым оружием. Так происходил отбор типажей типа нашего Ильи Муромца – здоровенных бородатых мужиков, весьма отличающихся телосложением от героев современного спортивного ушу.]

Все ученицы клана Хэншань давно уже считали барышню Жэнь суженой своего наставника, и относились к ней со всей сердечностью. И Хэ и другие раздали сухой паек и чистую воду, каждый перекусил по отдельности, и все легли спать, не снимая одежд.


Кроме тяжелой раны, у Лин-ху Чуна истощились все физические и духовные силы, и он провалился в глубокий сон, спал до полуночи, когда внезапно был разбужен окриком одной из учениц: "Кто здесь?" Хотя Лин-ху Чун и имел тяжелую рану, но уровень внутренней энергии у него был очень высоким, он сразу проснулся, и сообразил, что это караульная ученица окликнула постороннего. Он услышал, как тот человек ответил: "Это Линь Пин-чжи, ученик господина Юэ Бу-цюня, главы объединенного клана Пяти твердынь". Караульная ученица спросила: "С какой целью явился сюда глухой ночью?"
Линь Пин-чжи ответил: "Ничтожный договорился с людьми о встрече этой ночью у подножия алтаря Неба и Земли, не знал, что уважаемые сестры-наставницы будут здесь ночевать, премного провинился". Его речь была предельно учтивой.



И в этот самый миг с западного направления раздался грубый старческий голос: "Малявка Линь, ты тут перед своим кланом Пяти твердынь пресмыкаешься, надеешься, что он тебе поможет победу одержать, зачем надоедаешь старому даосу своими происками?" Лин-ху Чун тут же узнал голос главы клана Цинчэн Ю Цан-хая, слегка вздрогнул: "У брата-наставника Лина кровная месть к Ю Цан-хаю, он договорился с ним о встрече, наверняка хочет расплатиться за убийство отца и матери".

Линь Пин-чжи ответил: "Я не знал, что сестры-наставницы из клана Северная Хэншань остановятся здесь на ночлег. Поищем другое место, чтобы не мешать доброму сну посторонних". Ю Цан-хай расхохотался: "Чтобы не мешать доброму сну посторонних? Хэ-хэ, ты уже и так всех растревожил, теперь добрячком прикидываешься. Каков тесть, таков и зятек. Говори уже быстренько, что хотел, и все пойдут спокойно баинькать". Линь Пин-чжи ледяным тоном произнес: "Насчет спокойного сна, то эти слова ты можешь забыть на всю оставшуюся жизнь. Ваша фракция Цинчэн прибыла на гору Суншань, имея вместе с тобой тридцать четыре человека.

Я договорился встретиться только с тобой, зачем вы втроем явились?" Ю Цан-хай расхохотался, обратив лицо к Небу: "Да что ты такое? Да кое ты право имеешь мне указывать? Твой тесть – глава клана Пяти твердынь, только ради его авторитета я с тобой согласился поговорить. Есть, чем пёрнуть – давай уже, не сдерживайся. Хочешь драться – тоже можно, обнажи меч, дашь мне посмотреть, наконец, каков у тебя прогресс в вашем семейном искусстве "меча, отвергающего зло"".


Лин-ху Чун понемногу поднялся в сидячее положение, и в свете луны увидел стоящих друг напротив друга Линь Пин-чжи и Ю Цан-хая, между ними было около трех саженей. Лин-ху Чун подумал: "В тот день, когда я в городке Южная Хэншань получил тяжелые раны, этот низкорослый даос мог убить меня одним ударом ладони, счастье, что брат-наставник Ли вступился за справедливость, рванулся на выручку, и спас мою жизнь. Если бы тогда этот низкорослый даос наградил меня ударом ладони, был бы сегодня Лин-ху Чун на этом свете? После того, как Линь шиди вступил в наш клан Хуашань, его боевое искусство выросло, но все же не настолько, чтобы сравниться с уровнем коротышки-даоса. Наверняка Линь шиди уговорился встретиться с Ю Цан-хаем, имея за собой поддержку шифу и шинян. Но, если шифу и шинян не явились, то я, Лин-ху Чун не могу оставаться в стороне".



Ю Цан-хай рассмеялся холодным смехом: "Если ты на что-то годен, так должен сам прийти ко мне на гору Цинчэн, и отомстить. Но ты чертовой украдкой заманил меня сюда, пресмыкался перед монашками, чтобы те все вместе напали на старого даоса – это в самом деле смешно".


И Хэ услышала это, не сдержала гнев, и заорала: "Этот малявка Линь, и его с тобой отношения, что месть, что благодарность, нашего клана Северная Хэншань каким боком касаются? Ты, карликовый даос, какую-то чушь несешь. Раз уж между вами такая ненависть, что одному не жить, так давайте, мы поглазеем на веселье. А если ты испугался, так не надо наш клан Северная Хэншань сюда притягивать". Она была очень недовольно Юэ Лин-шань, а, как говорится, "любишь дом, люби и ворон на его крыше, ненавидишь дом, так ворон и подавно", так что к мужу Юэ Лин-шань она испытывала еще большее отвращение.


Ю Цан-хай имел неплохие отношения с Цзо Лэн-чанем, в этот раз Цзо Лэн-чань даже лично написал ему два письма, приглашая на гору Суншань принять участие в церемонии, дабы повысить престиж. После того, как он прибыл на гору Суншань. то предполагал. что именно Цзо Лэн-чань займет циновку главы объединенного клана, и поэтому, хотя у него и была месть с кланом Хуашань. но это его никоим образом не заботило. Мог ли он догадаться, что Юэ Бу-цюнь отберет это место для себя, это было настолько неожиданным, что он даже не успел вовремя спуститься с горы.


Едва отряд клана Цинчэн двинулся спускаться с горы, как к ним подошел Линь Пин-чжи, и тихонько предложил встретиться вечером у подножия жертвенника. Хотя слова Линь Пин-чжи и не имели особого веса, но он разговаривал таким неучтивым тоном, что отказаться было практически невозможно. Ю Цан-хай подумал: "Твой клан Пяти твердынь только что создан, а ты уже так дерзишь, но ведь ты всего лишь желторотый птенец. Твой клан внутри и так трещит по швам, уж тебя-то мне бояться не стоит. Надо только озаботиться, чтобы ты помощников не пригласил, всем скопом меня не атаковал". Поэтому он несколько помедлил, следя. не взял ли Линь Пин-чжи с собой подкрепление, и к своему удивлению, обнаружил, что тот явился на в одиночку поднялся к вершине. Он втайне обрадовался, взял с собой только двоих учеников, велев остальным рассредоточится по склону горы и быть готовыми по сигналу прийти на вывручку.

Поднявшись на вершину. и увидев спящих, Ю Цан-хай втайне огорчился, подумав: "Тридцать старых монахинь, как же я оконфузился, младенца вверх ногами запеленал. Я проследил, чтобы он не вел помощников с собой, и не догадывался, что они тут заранее были подготовлены. Старый даос попал в сложную ситуацию, надо продумывать планы спасения".


Он хорошо знал, что мастерство меча клана Северная Хэншань не уступает его клану Цинчэн, но сейчас три госпожи-наставницы старшего поколения были убиты, Лин-ху Чун получил тяжелую рану, высоких мастеров больше нет, но много людей – много силы. Если сотня монахин встанет в строй с мечами в руках, окружит его со всех сторон, то ему придется весьма не просто. Услыхав слова И Хэ, хотя она его и обозвала "карликом", что было весьма не вежливо, но из ее слов стало ясно, ч то эти две стороны друг другу не помогают. и ему полегчало. Он произнес: "Уважаемые не поддерживают друг друга, и это превосходно. Давайте же все посмотрим, каков меч клана Хуашань в сравнении с мечом моего клана Цинчэн, как вам такое?" Пом едлил немного, и продолжил: "Не стоит полагать, что, раз Юэ Бу-цюнь победил старшего брата-наставника Цзо Лэн-чаня, то меч клана Хуашань представляет из себя что-то необычайное. В мире боевоевого искусства множество кланов и школ, и каждый имеет свои уникальные достижения, клан Хуашань нельзя назвать не имеющим равных в Поднебесной. На мой взгляд, меч клана Хуашань намного уступает мечу клана Северная Хэншань".


Содержащийся в его словах намек ученицы клана Хэншань не могли не уловить, но И Хэ не приняла его во внимание: "Вы, двое – хотите драться, так деритесь, бормочете тут не пойми что в третью стражу, людям спать не даете, да что это такое, в самом деле".


Ю Цан-хай в сердце оскорбился: "Сегодня старый даос намерен расправиться с малявкой Линем, это основное, не могу сейчас с вами, вонючими монашками, рассчитаться. Позже ваш клан Северная Хэншань на реках и озерах столкнется со старым даосом, я уж постараюсь, чтобы вы хлебнули горечи". Он имел характер предельно мелочный, был очень высокомерным, если младшие члены воинского сообщества были недостаточно уважительны к нему, он уже был недоволен, но то, как сейчас разговаривала И Хэ, если бы это случилось в прошлое время, он бы просто взорвался бы от гнева.

Линь Пин-чжи подошел на два шага, произнес: "Ю Цан-хай, ты позарился на трактат о мече нашего семейства, ради него убил моих отца и мать, уничтожил несколько десятков охранников нашего охранного бюро Фувэй. Этот кровавый счет сегодня будет сведен свежей кровью.

Гнев Ю Цан-хая вознесся вверх, он громко произнес: "Этот скот своими руками убил моего родного сына, ты бы не нашел меня, так я сам нашел бы тебя, чтобы казнить казнью тысячи ножей, десяти тысяч ран. Ты ушел под защиту клана Хуашань, прислонился к Юэ Бу-цюню, как к великой горе, неужели думал спрятаться?" Раздался лязг, и его меч вышел из ножен. Это был пятнадцатый день месяца, и луна ярко светила в небесах, он, хоть и был низкого роста, но меч имел длинный. Лунный свет отражался в мече, как в воде, мерцал перед его телом, показывая могучую форму, энергия и сила были незаурядными.


Ученицы Хэншани разом подумали: "У коротышки с давних пор могучая репутация, оказывается, вовсе не пустяк".


Линь Пин-чжи не стал вынимать меч, подошел еще на два шага, между ним и Ю Цан-хаем осталась всего одна сажень. Он, склонив голову, вгляделся в него, в его глазах полыхал огонь гнева.


Ю Цан-хай увидел, что тот не вынимает меч, подумал: "Ты, малявка, так возгордился, а если я сейчас применю прием "Водный дракон взметается из изумрудной пучины", пройдусь мечом снизу вверх, от подбрюшья до горла рассеку тебя, будет рана в два с половиной локтя длиной. да только ты младше, мне неудобно первым начинать". Закричал: "Ты все не вытащил меч?" Он был в полной готовности, стоило только Линь Пин-чжи положить руку на меч и дернуть, как он бы тут же провел этот прием "Водный дракон взметается из изумрудной пучины", и рассек бы ему живот. Ученицы Хэншани могли бы только похвалить его за скорость, и не смогли бы обвинить в том, что он нанес неожиданный удар.


Лин-ху Чун заметил колебания его меча, и крикнул: "Линь шиди, берегись, он целит тебе в подбрюшье".


Линь Пин-чжи холодно усмехнулся, и внезапно рванулся вперед, его движения были быстры. как прыжки зайца, в одно мгновение ока он оказался на расстоянии локтя от Ю Цан-хая, так, что двое едва носами не столкнулись. Этот прием был предельно странным, никто такого и предположить не мог, но исполнение было таким быстрым, что и представить себе невозможно. Он так быстро переместился вперед, что левая рука рука Ю Цан-хая, и его правая рука с мечом оказались за спиной противника. Он не мог согнуть свой меч, чтобы удаоить в спину Линь Пин-чжи, а Линь Пин-чжи левой рукой захватил его правое плечо, а правой рукой нажал на точку сердца.


Ю Цан-хай только почувствовал онемение в точке "цзянь-цзин", в правой руке совершенно не осталось силы, и меч упал на землю. Линь Пин-чжи справился с ним одним приемом, методы были очень странными, похожими на то, как Юэ Бу-цюнь победил Цзо Лэн-чаня, движения были точь-в-точь такими же. Лин-ху Чун развернулся, встретился глазами с Ин-ин, они не сговариваясь, прошептали: "Дунфан Бубай!" Двое в упор смотрели друг другу в глаза, и во взгляде партнера прочли и ужас, и некоторое смущение. Было очевидно, что Линь Пин-чжи использовал то же гунфу, какое Непобедимый Восток показал тогда на скале Хэйму.



Линь Пин-чжи собрал силу в правую ладонь, но выпускать не стал. В сиянии луны он увидел, как глаза Ю Цан-хая внезапно наполнились ужасом. Линь Пин-чжи испытал в сердце непередаваемое удовольствие, почувствовал, что если он сейчас одним ударом ладони убьет своего кровника, так тот просто легко отделается. И в этот миг раздался далекий голос Юэ Лин-шань: "Младший братец Пин, младший братец Пин! Батюшка велит тебе сегодня временно пощадить его".


Она и кричала, и быстро бежала вверх по склону. Увидев, что Ю Цан-хай и Линь Пин-чжи неподвижно стоят напротив друг друга, на секунду остолбенела, но заметила, что Линь Пин-чжи схватил своего противника, и запечатал ему жизненные точки, перевела дух: "Батюшка сказал, настоятель Ю сегодня является нашим гостем, нельзя ему вредить".


Линь Пин-чжи хмыкнул, левой рукой добавил своей энергии, освобождая заблокированную точку "цзянь-цзин" на плече Ю Цан-хая. Сначала Ю Цан-хай почувствовал еще большую ломоту, но вслед за этим обнаружил, что внутренняя энергия противника абсолютно заурядная, к сожалению, его точка была заблокирована, иначе он показал бы, что противнику далеко до его уровня. В один миг огорчение и гнев смешались в его сердце, было же очевидно, что воинское искусство его противника ничтожное, хоть десять лет он будет тренироваться, а не достигнет уровня старика-даоса, а вот внезапно подловил его своим странным приемом, уничтожил в один миг всю репутацию героя, к тому же он мстит за отца и мать, может и не послушаться приказа учителя, и забрать его жизнь.


Юэ Лин-шань произнесла: "Батюшка велел тебе сегодня пощадить его жизнь. Ты хочешь отомстить, боишься, что тон за край небес убежит?"



Линь Пин-чжи поднял левую руку и отвесил Ю Цан-хаю две звонкие оплеухи. Ю Цан-хай рассвирепел, но противник держал правую руку напротив его точки сердца, хотя он и был юнцом со слабой внутренней силой, но, если ударит с силой, то прервет его канал сердца, и одним ударом ладони оборвет его жизнь, это-то ладно, сто проблем – один исход, но самое страшное, что он может смягчить удар, и убить не убьет, да и в жить не даст – это будет еще более жестоким. Он в один миг взвесил все плюсы и минусы, и не осмелился даже шелохнуться.


Отвесив ему две оплеухи, Линь Пин-чжи громко рассмеялся, отошел назад на три сажени, и склонив голову, пристально вгляделся в его лицо, не говоря ни слова. Больше всего Ю Цан-хаю хотелось поднять меч, но поразмыслил, что он относится к поколению старших мастеров, одним приемом был повержен, после поражения снова лезть в драку – это повадки мерзавцев, если в соревновании по боевому искусству повторно потерпит поражение, то это будет стыднее в сотню раз. Он сделал шаг вперед, но второй не последовал.


Юэ Лин-шань топнула ножкой, и вдруг увидела сидящего подле императорского жертвенника Лин-ху Чуна, подошла к нему, и спросила: "Дашигэ, ты... твоя рана не опасная?" Лин-ху Чун, едва услышал ее слова, разволновался так, что сердце едва из груди не выскакивало, пролепетал: "Я... я... я..." И Хэ холодно обратилась к Юэ Лин-шань: "Успокойся, не умер!" Юэ Лин-шань слышала, но не воспринимала, глядя на Лин-ху Чуна, произнесла: "Тот меч из руки вылетел, я ... я не хотела тебя поранить". Лин-ху Чун ответил: "Да, конечно, я знаю... конечно, я знаю, конечно, я знаю". Обычно он всегда был раскованным и непринужденным, но сейчас, перед лицом сяошимэй превратился простов деревянного болвана, одну и ту же фразу три раза повторил. сам не понимал, что произносит. Юэ Лин-шань произнесла: "Ты тяжело раненен, мне мне в самом деле очень неловко, надеюсь, ты меня не винишь". Лин-ху Чун ответил: "Нет, не могу, я, разумеется, не могу винить тебя". Юэ Лин-шань тихонько вздохнула, низко опустила голову, и прошептала: "Я пойду!" Лин-ху Чун произнес: "Ты... ты куда уходишь?" В его словах и их тоне проявилось крушение всех надежд.


Юэ Лин-шань медленно отошла, опустив голову, быстро побежала вниз по склону, остановилась, обернулась, и крикнула: "Дашигэ, те две сестрицы клана Северная Хэншань, которые пришли на гору Хуашань, батюшка сказал, что мы были с ними не вежливы, очень извиняется. Когда мы вернемся на Хуашань, тут же попросим у них прощения, с почетом проводим с горы".


Лин-ху Чун ответил: "Да, очень хорошо, очень... очень хорошо". Он провожал ее взглядом, пока она спускалась с вершины, и постепенно ее силует потерялся среди сосен. Внезапно он вспомнил, как она ежедневно приносила ему вино и еду на утес Сыгуоя. Когда она уходила с утеса Размышлений, он никак не мог с ней расстаться, и никак не мог подобрать слов, скажет несколько фраз – и все, и так до тех пор, пока она не прониклась чувствами к Линь Пин-чжи, и тогда уже все изменилось.


Он вновь вспомнил о былом, стало трудно контролировать свои чувства, и вдруг раздался холодный смешок И Хэ: "Да что в этой девке особенного? Три сердца две мысли, не может с людьми чистосердечно общаться, сравнить с нашей барышней Жэнь, так она недостойна ей обувь надевать".


Лин-ху Чун вздрогнул, только сейчас вспомнив, что Ин-ин стоит рядом с ним, а у него сейчас души-хунь потерялись, души-по упали, вид жалкий, конечно, это всем в глаза бросилось, и он не5вольно ощутил волну жара в лице. Но тут он увидел, что Ин-ин сидит,прислонившись к алтарю Неба и земли, будто дремлет, и подумал: "Надеюсь, что она заснула, это было бы кстати". Но Ин-ин была такой тактичной, разве могла в этот момент уснуть? Лин-ху Чун так подумал, ясно понимая, что сам себя пытается обмануть, в смущении попытался найти слова, чтобы обратиться к ней, однако, так ничего и не придумал.


Имея дело с Ин-ин, он тут же становился намного более сообразительным, понял, чтосейчас лучше вообще никаких слов не говорить, а потом отвлечь ее внимание, чтобы больше не вспоминать об этой ситуации. Поэтому он потихоньку улегся, на спину, и неожиданно легонько охнул, почувствовав боль от раны.


Ин-ин как и ожидалось, была вся во внимании, подошла и шепотом спросила: "Рана болит?" Лин-ху Чун ответил: "Да ничего". Потянулся к ней, и взял ее за руку. Ин-ин хотела сбросить его руку, но он держал крепко. Она испугалась. что резкое движиние причинит боль в ране, и пришлось позволить ему держать.


Лин-ху Чун потерял очень много крови, он был слаб, и его клонило в сон, прошло некоторое время, и он в самом деле заснул.


Проснувшись на следующее утро, увидел, что солнце уже заливает розовым сиянием горы. Все боялись его разбудить, и никто не говорил вслух. Лин-ху Чн почувствовал, что уже никого не держит, неизвестно когда Ин-ин сняла его руку, но ее внимательный взгляд был прикован к его лицу. Лин-ху Чун слабо улюбнулся ей, сел, и произнес: "Возвращаемся на гору Хэншань!"


К этому времи Тянь Бо-гуан уже срубил несколько жердей, и соорудил носилки, вместе с монахом Бу Цзэ они приподняли Лин-ху Чуна, и двинулись спускаться с горы. Продвигаясь через двор клана Суншань, увидели Юэ Бу-цюня, стоявшего в проеме ворот, улыбающегося во все лицо, однако, госпожи Юэ и Юэ Лин-шань поблизости не было. Лин-ху Чун произнес: "Шифу, ученик, не может ударить челом, прощаясь с тобой". Юэ Бу-цюнь произнеес: "Не стоит, не стоит. Вот заживут твои раны, тогда и поговорим, как следует. Я стал главой клана Пяти твердынь, а вот дельных помощников нет, так что отныне полагаюсь на твою поддержку". Лин-ху Чун через силу улыбнулся, Тянь Бо-гуан и Бу-цзе повыше подняли носилки, и помчались, как ветер, за считанные мгновения, оказавшись уже очень далеко.



Горная дорога на спуске была сплошь забита героями, пришедшими в этот раз на гору Суншань. Дойдя до подножия горы. наняли несколько повозок с осликами для Лин-ху Чуна, Ин-ин, и других.


Ближе к вечеру, пришли к небольшому поселку, увидели чайный ресторан под навесом, полный людьми – это все были люди из клана Цинчэн, и Ю Цан-хай среди них. Тот увидел, что прибыли ученицы клана Северная Хэншань, и аж в лице переменился, отвернулся в другую сторону. В маленьком поселке другой чайной не было, ученицы Хэншани сели отдыхать на каменные ступеньки под карнизом на другой стороне улицы. Чжэн Э и Цинь Цзюань пошли в чайную заказать горячего чая для Лин-ху Чуна.



Вдруг послышался топот копыт, на проезжем тракте поднялась пыль, две лошади мчались галопом. Перед въездом в городок всадники остановились – это были мужчина и женщина – супруги Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань. Линь Пин-чжи закричал: "Ю Цан-хай, ты же ясно понимаешь, что я тебя миром не отпущу, почему не бежишь со всех ног? Или решил в этом месте смерти дождаться?"


Лин-ху Чун в повозке услыхал голос Линь Пин-чжи, спросил: "Это нас Линь шиди догнал?" Цинь Цзюань была в его повозке, и как раз поила его чаем, тут же откинула занавеску, чтобы он мог видеть происходящее снаружи.


Ю Цан-хай сидел на скамье, поднял чашку чая, отпил, не обращая никакого внимания, допил до конца, и только после этого произнес: "Я как раз жду тебя здесь, чтобы ты приехал на свою погибель".

Линь Пин-чжи закричал: "Отлично!" Едва он это крикнул. тут же спрыгнул с коня. выхватывая меч. В полете сделал укол назад, и тут же снова прыгнул в седло, с криком помчался галопом вместе с Юэ Лин-шань. На пыльной улице остался стоять только один ученик клана Цинчэн, из его груди хлестала пызырящаяся алая кровь, он медленно-медленно начал падать, и рухнул вперед.


Этот прием Линь П ин-чжи был очень странным, в самом деле всех озадачил. Когда он спрыгнул с лошади с обнаженным мечом, было явно, что он стремится атаковать Ю Цан-хая. Ю Цан-хай видел его атаку, и обрадовался – ему именно это и было нужно. Он предполагал сшибиться с ним и убить на месте, в отместку за свой позор у подножия императорского алтаря неба и Земли. Потм Юэ Бу-цюнь наверняка бы начал его разыскивать в гневе, разбираться с этим делом, но это была уже история далекого будущего. Он не предвидел, что противник на полпути изменит план, с быстротой молнии убьет его ученика, и тут же ускачет. Ю Цан-хай был и потрясен, и разгневан, вскочил на ноги, ринулся догонять, но двое всадников были уже далеко.


Этот прием меа был неизмеримо странным и загадочным, не говоря уже о том, что очень быстрым, у лин-ху Чуна от удивления язык к небу прилип, он подумал: "Если этот удар меча предназначался мне, и если бы у меня в руке не было клинка, то способов защититься не было бы, он бы меня наверняка заколол". Размышляя о своем уровне фехтования. он предполагал, что его уровеньзначительно превосходит мастерство Линь Пин-чжи, но этот только что продемонстрированный прием был настолько быстрым, что он не сумел найти к нему контрприема.


Ю Цан-хай протянул руку в сторону поднятой ускакавшим Линь Пин-чжи пыли, топнул ногой. и зашелся в ругани, но Линь Пин-чжи уже давно был очень далеко, мог ли он услыхать эти поношения? Ю Цан-хай был в бешенстве. не зная, как сорвать свой гнев, повернулся. и заорал: "Вы, вонючие монахини, точно знали, что придет это Линь, вперед пришли, путь ему проложить. Хорошо, эта скотина Линь умчался, если вы такие смелый. давайте, выходите на смертный бой!" Ученицы Хэншани в несколько раз численно превосходили отряд фракции Цинчэн, кроме того, имели таких сильных бойцов, как хэшан Бу Цзэ, Ин-ин, Тянь Бо-гуан, и Шестерых святых из Персиковой долины. Если бы они все начали бой, у клана Цинчэн не было шанса победить. Ю Цан-хай не мог не знать соотношения сил, но он обезумел от гнева, хотя раньше всегда хладнокровно составлял искуссные планы, но сейчас совершенно потерял контроль над собой.


И Хэ тут же выхватила меч, в гневе крикнула: "Хочешь драться – давай, кто еще боиться твой клан Цинчэн?"


Лин-ху Чун произнес: "Сестрица-наставница И Хэ, не обращай на него внимания".


Ин-ин тихо сказала несколько слов Шестерым святым из Персиковой долины, после чего Тао Гэнь, Тао Гань, Тао Чжи и ТаоЕ внезапно вихрем помчались к привязанной возле тента лошади.


Это был скакун, на котором ехал сам Ю Цан-хай. Послышалось жалобное ржание, и четверо святых из Персиковой долины схватили скакуна за четыре конечности, потянули в четыре стороны, раздался жуткий треск, и скакун был разорван на четыре куска, во все стороны полетели внутренности и хлынула кровь. Это был высокий скакун с крепкими ногами, но был разорван в клочья голыми руками четырех Персиковых братьев, у этих четверых физическая сила была потрясающей, такую редко встретишь. Ученики клана Цинчэн от ужаса изменились в лице, да и ученицы Хэншани тоже почувствовали, как их сердца застучали от страха.


Ин-ин произнесла: "Старый даос Ю, у этого Линя месть к тебе. Мы ему не помогаем, только смотрим со стороны, опустив рукава, ты нас в это не впутывай. Если в самом деле хочешь биться, то вы нам не противники, уж лучше всем поберечь силы".


Ю Цан-хай был потрясен, его решимость пропала, раздался шелест – он вернул меч в ножны: "Раз уж мы все как колодезная вода и речная, каждый сам по себе, то пусть каждый идет своей дорогой, прошу вас уходить первыми". Ин-ин ответила: "Не годится, мы будем следовать за вами". Ю Цан-хай наморщил межбровье: "Это почему?" Ин-ин ответила: "Не буду обманывать, методы меча этого Линя в самом деле крайне странные, нам необходимо увидеть все тонкости".


У Лин-ху Чуна холодок пробежал по сердцу, Ин-ин высказала его тайные мысли, удивительные методы меча Линь Пин-чжи не могли быть вскрыты даже при помощи его "Девяти мечей Дугу", в самом деле, нельзя было обойтись без пристального изучения.


Ю Цан-хай произнес: "Вы хотите увидеть методы меча этого малявки, но ко мне это имеет какое отношение?" Едва он это произнес, как понял свою оговорку, месть Линь Пин-чжи к нему была глубока, как море, убив одного ученика, Линь Пин-чжи не махнет на это дело рукой, он, конечно, будет мстить дальше. Ученики клана Северная Хэншань хотят посмотреть, как Линь Пин-чжи будет применять свои приемы меча, как он будет истреблять людей его клана.


Любой человек, изучающий боевые искусства, едва узнает, что есть какое-то особенное боевое мастерство, тут же захочет на него посмотреть, в клане Хэншань все изучают меч, не могут упустить такой шанс. Им нужно только идти следом за кланом Цинчэн, словно они ягнята, идущие на убой, и посмотреть на работу мсника, забивающего скот, что в этом мире может быть более обидным? Он разозлился, уже набрал воздух, чтобы в ступить в перебранку, но в последний момент сдержался, фыркнул через нос, подумав: "Этот малявка Линь не более чем использует странные приемы, подло нападает врасплох, обе его атаки мы встретили неподготовленными, неужели у него в самом деле есть какое-то умение? Иначе почему же он не вступит со мной в открытую и честную схватку? Хорошо, следуйте позади, дам вам увидеть отчетливо, как дедушка изрубит этого скота в мясную подливку".


Он повернулся, прошел обратно к навесу, взял чайник заварить чай, и вдруг услышал странный стук – оказалось, его рука тряслась, и крышечка чайника подпрыгивала, издавая звон. Только что, когда Линь Пин-чжи явидлся для битвы, он спокойно допил свой чай, не обращая на врага никакого внимания, но сейчас вновь и вновь спрашивал себя: "Отчего мои руки дрожат?

Отчего мои руки дрожат?" Собрав все свои физические и духовные силы, он успокоился, но крышечка чайника звенела по-прежнему. Его ученики считали, что их шифу необычайно силен, но на самом деле Ю Цан-хай в глубине сердца понимал, что если бы этот удар мечом Линь Пин-чжи был направлен в него, то он никак не сумел бы защититься.


После того, как Ю Цан-хай выпил чашку чая, он так и не сумел сосредоточится, распорядился отнести погибшего ученика на пустырь за городом, и там похоронить, а остальным пока отдыхать под навесом. Люди из городка издалека наблюдали, как в схватке погиб человек, все дома давно уже в страхе позакрывали двери, кто мог осмелиться глядеть хоть одним глазком?


Группа клана Хэншань рассеялась в лавке и под карнизами домов. Ин-ин в диночестве села в свою повозку далеко от повозки Лин-ху Чуна. Хотя уже вся Поднебесная знала о ее чувствахк Лин-ху Чуну, но ее скромность нисколько не уменьшилась. Ученицы клана Хэншань накладывали мазь на рану Лин-ху Чуна, меняли повязки, она даже одним глазком не смотрела. Чжэн Э, Цинь Цзюань, и другие понимали ее, безостановочно сообщали о ситуации с Лин-ху Чуном, Ин-ин только слегка кивала головой, не произнося ни слова.


Лин-ху Чун тщательно обдумывал этот прием Линь Пин-чжи, собственно, сам прием не был чем-то необычным, но применение его было крайне внезапное, без каких-либо предвестников, в кого бы не попал такой внезапный удар, даже если бы это был мастер высочайшего уровня – и ему было бы сложно отбиться. В тот день, когда Непобедимый Восток на утесе Хэйму бился в окружении, имея в руках только вышивальную иглу, но четверо высоких бойцов не могли ему сопротивляться. Сейчас, размышляя над этим, он начал приходить к выводу, что дело было не в том, что Дунфыан Бубай имел непревзойденный уровень внутренней силы, или приемы были невесть какие ловкие, но дело было в том, что его движения были стремительными, а атаки и защиты, продвижения и отступления было совершенно невозможно предугадать. Когда Линь Пин-чжи у императорского жертвенника подчирнил себе Ю Цан-хая, и только что, когда он одним уколом меча убил его ученика, его гунфу было точь-в-точь, как у Непобедимого Востока, да и Юэ Бу-цюнь, выколов глаза Цзо Лэн-чаню, очевидно использовал точно такое же гунфу. "Меч Бисе" и изученный Непобедимым Востоком "Драгоценный трактат Куйхуа" имели общее происхождение, выходит, то, что использовали Юэ Бу-цюнь и Линь Пин-чжи, как раз и было "Методом меча, отвергающего зло"".


Подумав об этом, невольно закачал головой, повторяя: "Отвергающий зло, отвергающий зло! Отвергающий какое такое зло? Это гунфу по сути и есть зло". В сердце подумал: "В современном мире, боюсь, есть только один человек, который может противостоять такой технике меча – дядюшка-великий наставник Фэн. После того, как залечу рану, обязательно снова отправлюсь на гору Хуашань, просить указаний у дядюшки-великого наставника Фэна, буду умолять его старейшество дать наставления, как одолеть эти приемы. Фэн тайши-шу говорил, что не хочет видеться с людьми из клана Хуашань, так я сейчас как раз не являюсь членом этого клана". Снова подумал: "Дунфан Бубай уже умер, Юэ Бу-цюнь – мой отец-наставник, Линь Пин-чжи мой младший брат наставник, эти двое ни в коем случае не будут использовать эту технику против меня, отчего же я так стремлюсь найти уязвимые места в приемах этой школы меча?" В друг он вспомнил одну вещь, внезапно подскочил, садясь в повозке, от его резкого движения ее тряхнуло, в ране стрельнула боль, и он не удержался от стона.


Цинь Цзюань встала рядом с повозкой : "Может быть, еще чаю?" Лин-ху Чун ответил: "Не стоит. Сяошимэй, попрошу тебя попросить барышню Жэнь прийти сюда". Цинь Цзюань приняла просьбу.


Через некоторое время явилась Ин-ин с Цинь Цзюань, спросила: "Что-то случилось?"


Лин-ху Чун произнес: "Я сейчас вдруг вспомнил одну вещь. Твой батюшка говорил, что передал Непобедимому Востоку "Драгоценный трактат Подсолнечника", который был в вашем учении. В то время я полагал, что "Драгоценный трактат Подсолнечника" содержит гунфу, готорое далеко уступает волшебным навыкам твоего батюшки, но..." Ин-ин продолжила: "Но гунфу моего батюшки, совершенно очевидно уступало навыкам Непобедимого Востока, так?" Лин-ху Чун ответил: "Именно так. Я так и не понял, в чем тут дело". Среди людей, изучающих воинский путь, если увидели удивительную книгу по боевому искусству, не может быть, чтобы сам не изучил, а передал другим: даже если это связи между отцом и сыном, мужем и женой, учителем и учеником, учениками по школе, да хоть самый любимый человек – самое большее – станут изучать вместе. Но просто отдать другому – это выбивается из нормальной логики.


Ин-ин произнесла: "Я то же спрашивала об этом батюшку. Он говорил, что во-первых, боевое искусство, содержащееся в этом трактате, ни в коем случае нельзя изучать. Во-вторых он и сам тогда не подозревал, что это боевое искусство настолько мощное". Лин-ху Чун спросил: "Нельзя изучать? Это почему?" Ин-ин зарделась: "Да откуда мне знать, отчего нельзя изучать?" Она помолчала немного и добавила: "Участь Непобедимого Востока, что в ней хорошего?"


Лин-ху Чун проинес звук "Эн" в знак согласия, смутно ощущая, что шифу и самом деле идет по пути Непобедимого Востока. Он в этот раз разбил Цзо Лэн-чаня, захватил должность главы клана Пяти твердынь, но Лин-ху Чуна это нисколько не обрадовало. В его сердце все эти "Тысяча, осеней, десять тысяч лет, объединим мир Цзянху", все эти льстивые слова слышанные им на Хэймуя, понемногу стали у него связываться с Юэ Бу-цюнем.


Ин-ин прошептала: "Ты потихоньку лечи раны, не мучь себя всякими размышлениями, я пойду поспать". Лин-ху Чун ответил: "Хорошо". Он откинул занавеску на повозке – лунный свет лился, как вода, отражаясь на лице Ин-ин. В этот миг он почувствовал себя очень виноватым перед Ин-ин. Ин-ин медленно развернулась, и вдруг произнесла: "Твой Линь шиди, весьма красиво стал одеваться". Сказала, и пошла к своей повозке.


Лин-ху Чун был несколько удивлен: "Она сказала, что младший брат-наставник Линь весьма красиво стал одеваться, что она этим хотела сказать? Линь Шиди недавно стал новобрачным, одевается в наряды жениха, в этом нет ничего странного. Вот девушки, не обращают внимания на то, как человек меч использует, а все заботы только о том, как другие одеваются, вот занятно". Он закрыл глаза, вспоминая, в какой наряд был одет Линь Пин-чжи во время его молниеносного удара, но так ничего и не вспомнил.


Он спал до середины ночи, когда вдали послышалось конское ржание, две лошади скакали с запада. Лин-ху Чун сел, откинул занавеску, но увидел только, как ученицы Хэншани вместе с людьми клана Цинчэн один за другим пробуждаются ото сна. Ученицы Хэншани построились семерками, образовав строй мечников, и застыли в неподвижности. Некоторые люди из клана Цинчэн метнулись к перекрестку, другие бросились спиной к глинобитной стене, у них вовсе не было той выдержки, как у учениц Хэншани.


Две лошади на большой дороге подскакали длиже, в лунном свете все было видно совершенно отчетливо – это были Линь Пин-чжи и его супруга. Линь Пин-чжи крикнул: "Ю Цан-хай", ты убил моих родителей ради того, чтобы воровски изучитьметоды меча, отвергающего зло моего семейства Линь. Теперь я тебе прием за приемом дам все посмотреть, так что будь внимателен". Он натянул поводья, спрыгнул с лошади, закинул меч за спину, и быстрым шагом пошел навстречу группе учеников клана Цинчэн.



Лин-ху Чун сосредоточился, увидел, что тот одет в изумрудно-зеленую рубашку, на рукавах и отворотах были вышиты темно-желтые цветы, канты о тделаны золотым шитьем, на талии был затянут золотой пояс, преливающийся сиянием при каждом шаге, в самом деле, наряд был весьма роскошен. Он подумал: "Линь шиди всегда был таким скромным, едва стал новобрачным, тут же все так изменилось. Ну, это тоже не удивительно, это же молодежь, взял в жены такую девушку, обрадовался до предела, и в радости захотел так нарядиться".


Прошлым вечером у императорского алтаря Линь Пин-чжи внезапно атаковал Ю Цан-хая, в этот раз все снова выглядело точно также, но разве мог ю Цан-хай снова попасться на этот трюк? Ю Цан-хай прокричал приказ, и четверо учеников обнажили мечи. двое кололи в грудь справа и слева, а еще двое подрезали на нижнем уровне, чтобы отрубить ноги.


Шестеро святых из Персиковой долины перепугались, трое закричали: "Малявка, берегись!", а трое других в тот же миг кричали: "Берегись, малявка!"


Линь Пин-чжи пустил в ход руки, быстро нажал на запястья двум ученикам, которые кололи его в грудь, выкрутил им руки, затем ударил ребром ладоней по локтям тем двоим, что подрезали его на нижнем уровне. Раздались четыре крика, и двое опрокинулись. Эти двое хотели пронзить его грудь, но он так вывернул им руки, что они вонзили мечи в собственные подбрюшья. Линь Пин-чжи вскричал: "Меч, отвергающий зло", второй и третий приемы! Хорошо рассмотрели?" Развернулся, вскочил на лошадь и ускакал.


Ученики клана Цинчэн замерли от потрясения, не в силах преследовать. посмотрели на оставшихся на ногах двоих, и увидали, что один из них пронзил грудь товарищу, и второй точно также. Двое уже умерли, но продолжали сжимать рукоятки мечей, опираясь друг на друга лицом к лицу, твердо стояли на земле.


Линь Пин-чжи так нажал и так подтолкнул, все это Лин-ху Чун разглдел совершенно отчетливо. Он был и потрясен, и восхищен, подумав: "Предельно умно, это абсолютно точно методы меча, это не техника захватов. Просто в этот момент у него в руках меча не было".


В лунном свете низкорослая фигурка Ю Цан-хая стояла рядом с четырьмя мертвыми телами, замерев в оцепенении. Ученики окружили его со всех сторон на почтительном расстоянии, не решаясь произнести и слова.


Прошло довольно много времени, Лин-ху Чун выглянул из повозки, и увидел, что ю Цан-хай по-прежнему стоит без движения, а его тень мало-помалу удлинилась, все это было невыразимо странно. Некоторые уеники отшли, некоторые сели на землю. но Ю Цан-хая все так же стоял, как будто окоченел. Лин-ху Чун вдруг почувствовал волну жалости к этому высокому мастеру старшего поколения, который попал в такие условия, что не мог осуществить ни одного плана, и ему оставалось только самому себе связать руки, и ждать смерти, он и в самом деле очень переживал за него.


Постепенно им овладела дремота, глаза закрылись, во сне он почувствовал, что повозка двинулась, и услышал понукание погонщика. Оказывается, уже рассвело, и все уже тронулись в путь. Он выглянул из-за занавески, и увидел людей клана Цинчэн – некоторые садились на коней, некоторые двигались пешком, глядя на их одинокие понурые фигурки, почувствовал невыразимую жалость, они были похожи на стадо овец и коров, которое само идет на бойню. Он подумал: "Все они знают, что Линь Пин-чжи обязательно придет снова, и понимают, что у них нет никакого способа ему противостоять, но если они сейчас разбегутся в разные стороны, то клан Цинчэн прекратит свое существование. Неужели случится такое, что Линь Пин-чжи явится на гору Цинчэн в храм Сунфэн, и ему никто не выйдет навстречу?"


К полудню достигли большого поселка, который раскинулся среди лугов, клан Цинчэн расположился в большой гостинице, за едой и выпивкой, а ученики клана Хэншань сели перекусить в небольшом ресторанчике напротив.


С противоположной стороны улицы было прекрасно видно, как люди клана Цинчэн едят мясо большими кусками, и пьют вино из больших чарок, но монашки не произнесли и слова осуждения. Каждый понимал, что этим людям осталось жить считанные дни, и неизвестно, не последняя ли это трапеза в этой жизни.


Двигались еще одну стражу, после полудня достигли берега реки, тут послышался стук копыт – Линь Пин-чжи с супругой неслись, отпустив удила. И Хэ свистнула, и люди клана Хэншань тут же остановились.

В это время жаркое солнце стояло высоко в небе, две лошади мчались вдоль берега. Подскакали ближе, и Юэ Лин-шань натянула поводья, останавливаясь, а Линь Пин-чжи поскакал дальше. Ю Цан-хай махнул рукой, и клан Цинчен стал убегать вдоль реки в южном направлении. Линь Пин-чжи расхохотался, закричал: "Коротышка Ю, ты куда убегаешь?", – и послал коня следом.

Ю Цан-хай вдруг развернулся, его меч сверкнул радугой, нанося укол Линь Пин-чжи. Это был очень мощный прием, похоже Линь Пин-чжи был шокирован, он отразил этот удар своим мечом. Ученики клана Цинчэн тут же окружили его. Ю Цан-хай наносил удар за ударом, то на верхнем уровне, то понизу. Этот старец лет шестидесяти был посмелее иных молодых – его меч только и делал, что непрерывно атаковал. Восемь учеников клана Цинчэн стояли перед и позади коня Линь Пин-чжи, размахивая мечами, но лошади не вредили.


Лин-ху Чун посмотрел несколько приемов, и сразу понял замысел Ю Цан-хая.


Достоинством техники меча Линь Пин-чжи были внезапные изменения и молниеносная скорость. Но сейчас он сидел на лошади, и это его достоинство было ослаблено: для быстрой атаки ему необходимы были быстрые перемещения вперед и назад, а между ногами у него была лошадь, которая вовсе не способна к таким быстрым наскокам и возвращениям. Восемь учеников образовали сплошную сеть мечей вокруг его коня, не давая Линь Пин-чжи спрыгнуть на землю. Лин-ху Чун подумал: "Оказывается, глава вракции Цинчэн действительно необычайный человек, его способ необыкновенно эффективен".


Меч Линь Пин-чжи изменялся чудесными превращениями, но, раз он сидел на лошади, Ю Цан-хай вполне мог ему сопротивляться. Лин-ху Чун отследил еще несколько приемов, перевел свой взгляд вдаль, на далекую фигурку Юэ Лин-шань, и вдруг его тело тряхнуло, и он пришел в ужас.


Он увидел, что шестеро учеников клана Цинчэн окружили Юэ Лин-шань, понемногу оттесня ее к речному берегу. Ее лошади вонзили меч в брюхо, та жалобно заржала, прыгнула, и Юэ Лин-шань свалилась на землю. Она откатилась, защитившись мечом от двух мечей, и встала на ноги. Шестеро учеников атаковали ее, не щадя собственной жизни, в их числе Лин-ху Чун заметил Хоу Жэнь-ина и Хун Жэнь-сюна.


Хоу Жэнь-сюн бился с мечом в левой руке, как всегда, отважно и дерзко. Юэ Лин-шань, хотя и выучила на стене в пещере на скале Размышлений методы меча фракций пяти твердынь, но приемов клана Цинчэн не знала. Для нее, те техники меча на стене в пещере были слишком сложными, на самом деле, она выучила только самые основы, и, только благодаря указаниям отца, это было на что-то похоже. Она на алтаре Неба и земли победила двух высоких мастеров клана Тайшань, используя их приемы, используя приемы клана южная Хэншань, победила главу этой школы, но все это было благодаря тому, что она с самого начала захватывала инициативу, подавляя их психологически, но в случае с учениками клана Цинчэн это не действовало.


Лин-ху Чун посмотрел несколько приемов, и понял, что у Юэ Лин-шань нет шансов отбиться, и в этот самый миг раздался крик "А!", – Юэ Лин-шань ловким приемом клана Южная Хэншань отрубила руку одному из учеников клана Цинчэн. Лин-ху Чун обрадовался, ожидая, что оставшиеся ученики клана Цинчэн немедленно разбегуться, но эти пятеро упорно держались, не отступая ни на шаг, и даже ученик с отрубленной левой рукой, как бешенный, бросался в атаку. Юэ Лин-шань увидела, как он нападает, весь залитый кровью, с искаженным лицом, в испуге отступила на несколько шагов, дошла до края берега, оступилась, и рухнула на речную гальку.


Лин-ху Чун от возмущения закричал: "Какая потеря лица, как не стыдно!" Он спешно обратился к Ин-ин: "В тот день, когда мы атаковали Дунфан Бубая, тоже прибегли к этому способу". Он не заметил, когда она успела подойти к нему. Лин-ху Чун вспомнил, как в тот день на утесе Хэйму они атаковали Непобедимого Востока, и почти проиграли, к счастью, Ин-ин развернулась, и напала на Ян Лянь-тина, разрушив спокойствие духа Дунфан Бубая, и только так они сумели его убить. Сейчас Ю Цан-хай применил точно такой же план, разумеется, он не знал о том, как они справились с Непобедимым Востоком, но критические обстоятельства заставляют применять лучшие решения, и он в схожей ситуации независимо придумал такой же план. Он предполагал, что Линь Пин-чжи увидет, что его любимая супруга попала в опасность, развернется к ней на помощь, и утратит концентрацию. Но кто знал, что Линь Пин-чжи проигнорирует опасность для его супруги, и будет самозабвенно рубиться с Ю Цан-хаем, не обращая внимания на то, в какую беду попала Юэ Лин-шань.


Юэ Лин-шань, после того, как упала, тут же вскочила на ноги, и меч заплясал в ее руках. Шестеро учеников знали, что судьба их клана, их собственная жизнь и смерть зависят от того, смогут ли они сейчас убить противника, и атаковали, невзирая на опасность для своей жизни. Человек с отрубленной левой рукой отшвырнул меч, покатился по земле, и правой рукой ухватил Юэ Лин-шань за голень. Она перепугалась, закричала: "Пин ди, Пин ди, быстрее помоги мне!"



Линь Пин-чжи громко кричал: "Коротышка Ю хотел увидеть меч, отвергающий зло, так пусть посмотрит хорошенько, чтобы умер удовлетворенным!" Он использовал свои приемы, чтобы подавить Ю Цан-хая. Ю Цан-хай заранее тщательно изучил внешние формы его "меча, отвергающего зло", но среди этих не столь уж и многочисленных приемов было множество внезапных изменений, когда он использовал эти приемы со скоростью грома и молнии, то Ю Цан-хай только громче кричал от гнева, а его положение только ухудшалось и ухудшалось. Ю Цан-хай полагал, что его внутренняя сила намного превосходит силу Линь Пин-чжи, и собирался обезоружить его ударами меч в меч, да только их мечи все это время так ни разу и не столкнулись.


Лин-ху Чун возмутился, заорал: "Ты... ты... ты..." Изначально он полагал, что Линь Пин-чжи удерживается Ю Цан-хаем, и не может вырваться, чтобы прийти на помощь жене, но, услыхав его похвальбу, сразу понял, что Линь Пин-чжи не принимает близко к сердцу проблемы своей супруги, а хочет только вволю поразвлечься с Ю Цан-хаем. В это время солнце палило вовсю, издалека было видно, как Линь Пин-чжи слегка скривил уголки рта, на его лице было и выражение волнения, и крайней ненависти, было видно, что его сердце залито упоением мести. Если сравнивать его с кошкой, которая сначала мучает мышь, чтобы потом загрызть, то у кошки все же не бывает такой лютой ненависти к мышам.


Юэ Лин-шань снова вскричала: "Пин ди, Пин ди, быстрее сюда!" Голос ее охрип, силы иссякли, положение было отчаяным. Линь Пин-чжи ответил: "Сейчас, ты продержись еще немного, я еще не закончил показ своего "меча, отвергающего зло", пусть они посмотрят хорошенько. Коротышка Ю к нам изначально не питал вражды, все произошло из-за этого "Меча, отвергающего зло", так пусть уж он его увидит от наала до конца, ты скажи, так, или нет?" Он говорил медленно и с расстановкой, было очевидно, что эти слова предназначались не супруге, а Ю Цан-хаю, он еще боялся, что противник не поймет его слов, и добавил: "Коротышка Ю, ты скажи, так, или нет?" Его движения были изящными и прекрасными, каждый прием выполнялся красиво и элегантно, в выражении лица однако, было нечто от стиля учениц Хуашани, выполнявших комплекс "Девятнадцать дорожек меча Нефритовой Девы", только к этому на треть подмешивалась внушающая ужас энергия, несущая смесь мрачности, жестокости и порока.


Изначально Лин-ху Чун хотел увидеть приемы меча Бисе, в этот момент Линь Пин-чжи как раз подробно демонстрировал их Ю Цан-хаю, случай был самый благоприятный. Но он всеми мыслями был с Юэ Лин-шань, которая попала в беду, даже если бы однажды Линь Пин-чжи с этой дорожкой меча пришел убивать его самого, он уже вовсе не собирался изучать эти приемы, слыша неоднократные крики о помощи от Юэ Лин-шань, он не выдержал, и крикнул: "Сестрица-наставница И Хэ, И Цин шицзы, вы быстрее отправляйтесь спасать барышню Юэ. Она... ей не отбиться".


И Хэ ответила: "Мы же сказали, что обоим сторонам не помогаем, боюсь, вмешиваться будет неудобно".


Люди мира боевых искусство особенно ценят два иероглифа "верность слову". Есть, конечно, люди "боковых школ, левого пути", нет зла, которое бы они не могли сделать, но, уж если произнесли слово, то уж потом приходится ему следовать, а если кто "сожрет свои слова" то такие нарушители слова будут презреннейшими людьми в мире рек и озер. Даже Тянь Бо-гуан, на что был преступный развратник, любитель цветочек сорвать, и то слово свое твердо держал. Когда Лин-ху Чун услыхал слова И Хэ, он тут же вспомнил, как она от всего клана Хэншань ясно пообещала Ю Цан-хаю, что не будут вмешиваться в его разборку с Линь Пин-чжи в ту ночь, когда те пришли к алтарю Земли и Неба. Если сейчас кто-то придет на помощь Юэ Лин-шань, то это весьма повредит авторитету клана Северная Хэншань. Он невольно разволновался, заговорил: "Это... это...", и выкрикнул: "А великий наставник Бу Цзэ? Тянь Бо-гуан?"


Цинь Цзюань сообщила: "Они вдвоем вчера вечером ушли вместе с шестью святыми из Персиковой долины, сказали, что им надоело смотреть на мрачную физиономию коротышки Ю, и они собираются пойти выпить вина. К тому же, они ввосьмером тоже все принадлежат к клану Хэншань..." Ин-ин метнулась вперед, стремительно примчалась к берегу реки, рванула из-за пояса два коротких меча: "Смотрите внимательно, я дочь главы волшебного учения Солнца и Луны Жэнь Ин-ин, вовсе не ученица клана Северная Хэншань. Вы, шестеро взрослых мужчин, вместе напали на женщину, заставили людей глядеть на такое непотребство. Барышня Жэнь, если видит несправедливость, не может в такое дело не вмешаться".


Лин-ху Чун, увидев, что Ин-ин вмешалась, не смог сдержать радости, перевел дух, и тут же почувствовал острую боль в ране, откинулся назад, сидя в повозке. Шестеро учеников клана Цинчэн не обратили на Ин-ин никакого внимания, продолжая изо всех сил атаковать Юэ Лин-шань. Та отступила назад на несколько шагов, раздался всплеск, и она провалилась в воду левой ногой. Она не знала русла реки, тут же запаниковала, и ее приемы совершенно разладились. Как раз в этот момент она почувствовала боль в левом плече – атакующие укололи ее мечом. Тот с отрубленной рукой по-прежнему впивался в нее правой рукой, держа за правую голень. Юэ Лин-шань рубанула его мечом по спине, и этот потерявший руку боец разинул рот, и впился ей в ногу зубами. У Юэ Лин-шань в глазах потемнело, она подумала: "Я вот так и умру?" Вдалеке был виден Линь Пин-чжи, который наискось колол мечом, держа левую руку в мудре меча, описывая дугу в воздухе, форма была возвышенной и элегантной, он сам любовался собственной демонстрацией техники меча.


Ее сердце наполнилось горечью, она теряла сознание, когда вдруг к ней рванулись два длинных меча, потом раздался всплеск, и два ученика клана Цинчэн пролетели мимо нее, с плеском упав в реку. Юэ Лин-шань окончательно потеряла сознание, и рухнула наземь.


Короткие мечи плясали в руках Ин-ин, за десяток приемов остальные пять учеников клана Цинчэн получили ранения, их клинки были выбиты у них из рук, и им пришлось отступить. Ин-ин ногой отбросила агонирующего однорукого бойца, затем стала поднимать Юэ Лин-шань, оказалось, что вся ее одежда ниже пояса промокла в речной воде, а юбка и рубашка все забрызганы свежей кровью. Она подхватила ее и выволокла на берег.


Тут послышался голос Линь Пин-чжи: "Ну что, вы хорошенько посмотрели на мою технику "меча, отвергающего зло"?" Его меч сверкнул, и он пронзил сердце одному из окружающих его коня учеников клана Цинчэн. Он громко расхохотался: "Фан Жэнь-чжи, ты такой злобный преступник, тебе досталась такая легкая смерть, ты слишком легко отделался!" Он тряхнул удилами, его конь перепрыгнул через опрокинувшегося Фан Жэнь-чжи, и умчался прочь".


Ю Цан-хай исчерпал все силы. как мог он преследовать? Линь Пин-чжи вдруг натянул поводья, и закричал: "Ты Цзя Жэнь-да!", и погнал коня вперед. Цзя Жэнь-да стоял далеко в стороне, увидел, что его преследуют, закричал, развернулся, и бросился бежать. Хотя Линь Пин-чжи и не спешил, но лошадь потихонькуу настигала пешего, он вынул меч, и пронзил врагу правое бедро. Цзя Жэнь-да свалился.


Линь Пин-чжи послал коня , и конь прошелся копытами по его телу. Цзя Жэнь-да издал жалобный стон, но все же еще не умер. Линь Пин-чжи расхохотался, развернул коня, и еще несколько раз проехал по нему туда и обратно, так что Цзя Жэнь-да в конце концов затих навсегда.


Линь Пин-чжи больше не стал обращать внимание на людей клана Цинчэн. подъехал к Юэ Лин-шань и Ин-ин. обратился к жене: "Садись на коня!"

Юэ Лин-шань гневно смерила его взглядом, прошло некоторое время. и она процедила сквозь зубы: "Езжай-ка ты сам". Линь Пин-чжи спросил: "А ты?" Юэ Лин-шань ответила: "Какое тебе дело до меня?" Линь Пин-чжи взглянул на учениц Хэншани, рассмеялся холодным смешком, сжал бока лошади ногами, и понесся, обгоняя собственную пыль.

Ин-ин никак не могла представить, что Линь Пин-чжи сможет проявить такое бездушие по отношению к своей молодой жене, она была поражена. предложила: "Госпожа Линь, отдохни в моей повозке". Глаза Юэ Лин-шань наполнились слезами, она изо всех сил сдерживалась, чтобы не залиться потоком слез, всхлипнув, сказала: "Я... я не пойду. Ты... ты зачем спасла меня?" Ин-ин ответила: "Это не я тебя спасла, это твой дагэ Лин-ху Чун хотел тебя спасти". У Юэ Лин-шань сердце защемило, она больше не смогла сдерживаться, и слезы хлынули ручьем, она попросила: "Ты... прошу тебя дать мне лошадь". Ин-ин ответила: "Хорошо". Развернулась, и вскоре привела лошадь. Юэ Лин-шань поблагодарила: "Большое спасибо, ты... ты..." Вскочила на лошадь. послала ее на восток, в противоположном направлении от того, в котором поехал Линь Пин-чжи, похоже было, что она возвращалась на гору Суншань.


Ю Цан-хай увидел, как она ускакала, удивился, но не стал об этом много размышлять, думая о своем: "Пройдет ночь, и этот мерзавец Линь снова убьет нескольких моих людей, он хочет убить всех моих учеников одного за другим, чтобы я остался в одиночестве, и только тогда он примется за меня".


Лин-ху Чун не выдержал смотреть, в каком ужасном состоянии находится Ю Цан-хай, с полностью потеряными душами-хунь и улетевшими душами -по, скомандовал: "Тронулись!" Погонщик откликнулся, "Слушаюсь!" Он прикрикнул нпа мулов, щелкнул плетью в воздухе, и мулы покатили повозку вперед. Лин-ху Чун издал звук разочарования – он видел, что Юэ Лин-шань поскакала на восток, сердце звало его туда же, но повозка неожиданно покатила на запад. Он погрустнел, но не посмел отдать вознице приказ сменить маршрут с запада на восток, только откинул занавеску, и смотрел вдаль. Силуэт Юэ Лин-шань уже давно исез вдали, а он все размышлял: "Она ранена, путешествует в одиночестве, о ней никто не заботится, как же лучше поступить?" Вдруг он услышал слова Цинь Цзюе: "Она вернется на гору Суншань, к своему отцу, и будет там в безопасности, тебе не стоит беспокоиться".


У Лин-ху Чуна стало легче на душе, он ответил: "Да". Сам подумал: "Младшая сестра-наставница Цинь очень проницательна, угадала мои мысли".


В полдень следующего дня путешественники остановились перекусить и отдохнуть в маленьком кабачке. Этот кабачок на самом деле нельзя было назвать настоящим заведением – просто в стороне от дороги было несколько навесов с дощатыми столами и лавками, где подавали чай и еду для прохожих. Когда нахлынула толпа людей клана Хэншань, в лавочке для них не оказалось достаточно риса, хорошо еще, что ученицы Хэншани имели с собой и рис, и котлы, и все столовые приборы в нужном количестве. Они сели на лавках, а в стороне от навеса установили котлы и начали готовить еду.


Лин-ху Чун уже очень долго сидел в повозке, ему очень это надоело, а под действием лекарств клана Хэншань, принятыхвнутрь, и нанесенных наружно, его рана уже хорошо заживала. Чжэн Э и Цинь Цзюань взяли его под руки и помогли выйти из повозки, посадили под навес для отдыха.


Он посмотрел на восток, размышляя: "Не знаю, а вдруг сяошимэй сможет приехать?"

Тут на большой дороге показалось облако пыли, с востока двигались люди, это как раз были Ю Цан-хай со своими учениками. Достигнув кабачка, люди клана Цинчэн слезли с коней и тоже расположились под навесами для отдыха. Ю Цан-хай в одиночестве сидел за столом, пребывая в полном молчании и оцепенении. было очевидно, что он уже познал свою судьбу, и не избегал людей клана Хэншань, перед смертью все другие дела были слишком мелкими, и, если ученицы клана Хэншань увидят, как ему суждено умереть, это его не слишком заботило.


Прошло совсем немного времени, и с запада раздался конский топот, примчалась лошадь, на ней в роскошном парчовом одеянии восседал Линь Пин-чжи. Он остановился у навеса и увидел, что люди клана Цинчэн не обращали на него никакого внимания: все по-отдельности как варили еду, так и варили, как пили чай, так и пили чай, такая ситуация привела его в недоумение, он усмехнулся: "Вы не вступаете в бой, но я все равно буду вас убивать". Он спрыгнул с коня, хлопнул его по крупу, конь пошел на луг шипать траву. Линь Пин-чжи заметил под навесом свободный стол, и сел за него.



Едва он вошел под навес, как Лин-ху Чун почувствовал волну сильного аромата, он посмотрел на Линь Пин-чжи: тот точно пропитал свои роскошные одежды благовониями, на его шапочке был вшит изумруд, на перстне красовался огромный рубин, на туфлях была вышивка жемчугом, он был одет, как наследники семьи богача, разве был он похож на человека мира боевых искусств?



Лин-ху Чун подумал: "Изначально его семья владела охранным бюро Фувэй, он барчук из богатой семьи. Он несколько лет бедствовал среди рек и озер, но вот он овладел нужными ему навыками, и вернулся к привычной роскоши". Тот вынул из-за пазухи белоснежный шелковый платок, и протер лицо. Он был прекрасен обликом, а в этих роскошных одеждах, твытирающий лицо белоснежным платком, был словно певичка, играющая на сцени хуадань. [Хуадань – театральное амплуа красоток низкого происхождения]
Сев за стол, Линь Пин-чжи бесцветным голосом произнес: "Братец Лин-ху, здравствуй!" Лин-ху Чун кивнул ему: "Здравствуй!"


Линь Пин-чжи склонил голову, увидел одного из учеников клана Цинчэн, который почтительно наливал для Ю Цан-хая чай из чайника, произнес: "Тебя зовут Ю Жэнь-хао, так? В тот год, когда были убиты люди моего дома, в этом был и твой вклад. Даже если бы ты превратился в пепел, я бы все равно тебя узнал". Ю Жэнь-хао с силой поставил чайник на стол, развернулся, сжимая рукоять меча, отступил на два шага: "Лаоцзы действительно является Ю Жэнь-хао, чего ждешь?" Хотя его голос и был грубым, в нем ясно слышалась дрожь, лицо было цвета чугуна. Линь Пин-чжи слегка улыбнулся: ""Ин-сюн-хао-цзе, четыре таланта фракции Цинчэн! Ты занимаешь третье местов этом списке, однако в тебе нет ничего героического, вот ведь смешно".
[Ин-сюн-хао-цзе эти иероглифы обозначают слова "рыцарь", "герой", "блестящий талант"]



"Ин-сюн-хао-цзе, четыре таланта фракции Цинчэн" – так называли себя четверо самых сильных знаменитых учеников клана Цинчэн: Хоу Жэнь-ин, Хун Жэнь-сюн, Ю Жэнь-хао, Ло Жэнь-цзе. Из них Ло Жэнь-цзе уже был убит Лин-ху Чуном в Хунани, в заведении "Опьяневших небожителей", а остальные трое все были здесь. Линь Пин-чжи снова улыбнулся ледяной усмешкой: "Вон тот уважаемый братец Лин-ху назвал вас "Собаки-медведи-кабаны, четыре твари фракции Цинчэн", он вас дикими зверями назвал, это еще он вам польстил. На мой взгляд, хэ-хэ, вы даже до домашнего скота не дотягиваете".


Ю Жэень Хао был и напуган, и разгневан, лицо его аж посинело, рука сжимала рукоять меча, но этот меч так и не был обнажен.


В этот момент с востока раздался лошадиный топот – скакали двое верховых, достигнув навеса, скакавший впереди натянул поводья. Люди повернулись, чтобы посмотреть, и многие издали возгласы удивления. Впереди сидел низкорослый горбун – это был "Знаменитый горбун с Северного Приграничья" Му Гао-фэн. А на второй лошади, однако, сидела Юэ Лин-шань.


Лин-ху Чун, едва увидел Юэ Лин-шань, так у него в груди огнем полыхнуло, в сердце зажглась радость, но тут он увидел, что руки у Юэ Лин-шань связаны за спиной, и сидя на коне, она находилась в руках Му Гао-фэна, совершенно ясно было, что тот ее захватил. Ему тут же невыносимо захотелось ее освободить, но он подумал: "Ее муж здесь, с чего это я, посторонний человек, буду вмешиваться? Если ее муж ничего не предпримет, тогда не поздно будет прийти на помощь, придумаем что-нибудь".


Линь Пин-чжи увидел подъехавшего Му Гао-фэна, и так обрадовался, будто на него с небес свалилось сокровище, подумал: "Этот горбун был в числе тех, кто виновен в смерти моих родителей, уж не знаю каким иньским упущением, янской ошибкой, он сам сюда явился, это значит только, что есть глаза у Бога на Небесах".


Однако, Му Гао-фэн Линь Пин-чжи не узнал. В тот день в городе Южная Хэншань, в доме Лю Чжэн-фэна они уже видели друг друга, но Линь Пин-чжи был переодет горбуном, все лицо растянул пластырем, совсем не был похож на нынешного изящного и богатого молодого красавца, хотя потом тот и узнал, что горб у Линь пин-чжи был поддельным, но так и не увидел его истинного облика. Му гао-фэн обернулся к Юэ Лин-шань: "Оказывается, здесь столько друзей, давай-ка мы подойдем своей дорогой". Увидев множество людей из клана Цинчэн и Хэншань, он побоялся, как бы ктог не пришел на помощь Юэ Лин-шань, уж лучше им держаться отсюда подальше. Он прикрикнул на коней, и они двинулись дальше.

Днем раньше Юэ Лин-шань получила рану, и ехала в одиночестве, намереваясь вернуться на гору Суншань к батюшке и матушке, и наткнулась на Му Гао-фэна. Му Гао-фэн имел натуру крайне убогую, когда-то он безуспешно мерялся с Юэ Бу-цюнем уровнем внутренней силы, потом, он упустил Линь Чжэнь-наня с супругой, считая это большим для себя позором, потом он услышал, что сын Линь Чжэнь-наня Линь Пин-чжи вошел в клан горы Хуашань, да еще и взял в жены дочку Юэ Бу-цюня, он догадался, что "Трактат о мече, отвергающем зло", разумеется, тоже попал в клан Хуашань, и это его еще больше разозлило. Когда основывался клан Пяти твердынь, он узнал об этом, но люди из пяти кланов меча всегда смотрели на него с презрением, и Цзо Лэн-чань приглашения ему не прислал. Он безгранично возмутился, спрятался поблизости от горы Суншань, дожидаясь, когда люди из нового клана Пяти Твердынь спустятся с горы, если они будут спускаться отрядами, или иметь при себе мастеров старшего поколения, о он не собирался показываться, ему нужно было дождаться одинокого путника, и он собирался втайне управиться с несколькими, чтобы излить свой гнев. Ногерои спускались с горы большими отрядами, десятками и сотнями, как бы он не жаждал на них напасть, но случая не подворачивалось, благо еще, ему попалась одиноко скачущая Юэ Лин-шань, и он сразу же бросился преграждать ей путь.

Уровень боевого искусства Юэ Лин-шань изначально уступал Му Гао-фэну, к тому же она была ранена, к тому же Му Гао-фэн напал внезапно, захватил инициативу, и в итоге она оказалась пойманной. Юэ Лин-шань пыталась его запугать, сказала, что она дочка Юэ Бу-цюня, так он в полный восторг пришел, придумал план, спрятать ее в потайном месте и обменять у Юэ Бу-цюня на "трактат о мече, отвергающем зло". Он торопливо продвигался вперед, когда вдруг наткнулся на толпу из людей Кланов Цинчэн и Хэншань.


Юэ Лин-шань подумала: "Если сейчас дать ему увезти меня, то разве представится еще раз шанс, чтобы меня спасли?" Не обращая внимания на раненное плечо, она наклонилась, и рухнула с лошади. Му Гао-фэн закричал: "В чем дело?" Он спрыгнул с коня, и быстро взвалил ее себе на спину.


Лин-ху Чун полагал, что Линь Пин-чжи не сможет равнодушно смотреть на позор его жены, наверняка придет на помощь, откуда он мог знать, что Линь Пин-чжи совершенно не обратит на это внимания? Тот достал из левого рукава складной веер с позолоченной рукояткой, и начал легко им обмахиваться – подвески из яшмы и изумруда тонко звенели при малейшем колыхании.Это был третий месяц года, снега севера только начали таять, к чему было использовать веер? Он специально напустил на себя такой вид, демонстрируя, что ему дело только до отдыха.


Му Гао-фэн схватил Юэ Лин-шань сос спины, укорил: "Поосторожнее с падениями". Напряг руки, забросил ее в седло, сам запрыгнул на коня, и продолжил путь.


Линь Пин-чжи произнес: "Эй, по фамилии Му, тут некоторые говорили, что твое боевое искусство заурядное, как тебе такое?"


Му Гао-фэн вздрогнул, увидел, что Линь Пин-чжи сидит за отдельным столом, по виду он не похож на людей из клана Цинчэн, да и на учениц Хэншани тоже нисколько не похож, происхождение его было неясно, и походя спросил: "Ты кто такой?" Линь Пин-чжи слабо улыбнулся: "К чему ты меня спрашиваешь? О том, что твое боевое искусство абсолютно заурядное, говорил вовсе не я". Му Гао-фэн спросил: "А кто сказал?" Линь Пин-чжи хлопнул веером, складывая его, и указал на Ю Цан-хая: "Как раз вот этот настоятель Ю из клана Цинчэн. Он в последнее время увидел изумительный комплекс меча, самое лучшее в Поднебесной мастерство боя на мечах, называется что-то вроде методов меча, отвергающего зло".


Му Гао-фэн, услыхав эти четыре слова: "Методы меча, отвергающего зло", тут же воодушевился, искоса взглянул на Ю Цан-хая, но Ю Цан-хай остолбенело сидел с чайной чашкой в руках, совершенно не реагируя на слова Линь Пин-чжи, и он его спросил: "Настоятель Ю, поздравляю тебя, ты увидел методы меча, отвергающего зло, это в самом деле так?"


Ю Цан-хай ответил: "В самом деле! Ничтожный видел эти приемы от начала до конца, прием за приемом". Му Гао-фэн был и потрясен, и обрадован, спрыгнул с лошади, подошел к стольку Ю Цан-хая, и сел рядом: "Говорят, этот трактат о мече попал на гору Хуашань к Юэ Бу-цюню, как же ты его увидел?" Ю Цан-хай ответил: "Я не видел трактата о мече, только видел, как человек использует эти методы меча". Му гао-фэн произнес: "О, вот оно как. Но есть истинные методы этого меча, и есть ложные, в Фучжоу, в охранном бюро Фувэй передавали эти методы меча, так люди, кто видел, на землю падали от хохота. То, что тебе довелось увидеть, наверняка было настоящим?" Ю Цан-хай ответил: "Я тоже не знаю, истинное или ложное, человек, использующий эти методы меча, как раз был из фучжоусского охранного бюро Фувэй". Му Гао-фэнрасхохотался: "Да какой же ты глава клана, что даже не можешь отличить ложные методы от настоящих.


Тот самый Линь Чжэнь-нань из охранного бюро Фувэй, разве не от твоей руки умер?" Ю Цан-хая ответил: "Ложные или настоящие методы меча Бисе, я. конечно, узнаю. У тебя, великого рыцаря Му, кругозор широчайший, знания светлые, ты наверняка различишь".


Му Гао-фэн всегда полагал, что кругозор коротышки-даоса относится к уровню мастеров боевого искусства высшего класса, и он вдруг сказал такие слова, тут наверняка крылся какой-то глубинный смысл, он рассмеялся деланым сухим смешком, внимательно тогляделся вокруг, и обнаружил, что взгляды всех присутствующих сконцентрировались на нем. Выражение лиц большинства людей было очень странным, они смотрели на него так, будто он в своих словах допустил какую-то огромную ошибку, он произнес: "Если бы я увидел, то сумел бы отделить хорошее от плохого".


Ю Цан-хай произнес: "Великий рыцарь Му хочет посмотреть, так это не трудно. Прямо перед тобой есть человек, который может тебе продемонстрировать эту дорожку меча". Му Гао-фэн ощутил ледяной ужас в сердце, прошелся глазами по окружающим, увидел, что Линь Пин-чжи сидит с наиболее безразличным выражением лица, и спросил: "Вот этот юноша может продемонстрировать?" Ю Цан-хай обрадовался: "Восхищен, восхищен! Великий рыцарь Му в самом деле обладает высоким и просветленным кругозором, с одного взгляда распознал".


Му Гао-фэн оглядел Линь Пин-чжир сверху донизу, увидел, что по одежде и украшениям тот похож на баловня из семьи богачей, подумал: "Коротышка Ю так сказал, наверняка, чтобы с помощью коварного плана навредить мне. Противников много, настоящий китайский парень не будет позориться на глазах у всех, не буду с ними связываться, лишь бы у меня в руках была дочь Юэ бу-цюня, нечего бояться, что он не принесет трактат о мече". Тут он изобразил смех, произнес: "Коротышка Ю, так давно не виделись, а ты все так же любишь шуточки откалывать. Горбун сегодня очень занят, к сожалению, не сможет составить компанию. Меч, отвергающий зло – хорошо, меч, истребляющий демонов – тоже хорошо, горбун никогда этим особо не интересовался, всем досвидания". Едва договорил, рванулся наружу, и с необыкновенным проворством прыгнул в седло.


И в этот миг перед глазами людей что-то мелькнуло, казалось, Линь Пин-чжи прыгнул вперед, преградил путь скакуну Му Гао-фэна, но тут же все5 снова увидели его сидящим за столом, и обмахивающимся веером. Люди изумились, Му гао-фэн прикрикнул на коня, посылая его вскачь. Но Лин-ху Чун, Ин-ин, Ю Цан-хай и другие высокие мастера совершенно отчетливо видели, что Линь Пин-чжи дважды дотронулся до лошади Ю Цан-хая, наверняка что-то с ней сделал.


В результате лошадь промчалась всего несколько шагов и на полном скаку врезалась головой в один из столбов, поддерживающих навес. Удар был таким сильным, что навес рухнул. Ю Цан-хай успел одним прыжком выпрыгнуть наружу, а Лин-ху Чун, Линь Пин-чжи и другие оказались завалены пшеничной соломой и сеном, и тростником. Чжэн Э отряхнула голову Лин-ху Чуна от соломы, а Линь Пин-чжи совершенно не обратил на это внимания, неотрывно глядя на Му Гао-фэна.


Му Гао-фэн немного замешкался, спрыгнул с коня, и отпустил повод. Конь бросился вперед, промчался еще несколько шагов, и снова ударился о ствол большого дерева, заржал, и рухнул наземь, вся его голова была залита свежей кровью. Поведение этого коня было столь странным, что стало ясно, что он ослеплен, разумеется, это Линь Пин-чжи только что с необыкновенной скоростью выколол ему оба глаза.


Линь Пин-чжи веером отряхнул с себя упавший тростник, произнес: "Слепец едет на слепой лошади, крайне опасная ситуация!" Му Гао-фэн усмехнулся: "Да ты совсем разнузданный бесноватый малец, оказывается, на все руки мастер. Коротышка Ю сказал, что ты можешь исполнить методы меча. отвергающего зло, старому дедушке не мешало бы на это посмотреть".


Линь Пин-чжи ответил: "Нет ошибки, я определенно хочу, чтобы ты посмотрел. Ради того, чтобы посмотреть на меч. отвергающий зло, моего семейства, ты убил моих родителей, это страшное преступление, из вас с Ю Цан-хаем неизвестно, кто хуже другого".


Му Гао-фэн был потрясен, он никак не ожидал, что этот барич является сыном Линь Чжэнь-наня, втайне стал прикидывать: "Он осмелился бросить мне вызов, разумеется, чувствует себя в безопасности. Их пять школ меча объединились в единый клан, все эти монашки из Хэншани, разумеется, его подручные". Тут его озарило, он схватил Юэ Лин-шань, размышляя: "Врагов много, я один, эта девка, оказывается, его бабенка, прижму ее – разве он не покорится?"


Вдруг за его спиной раздался звук рассекаемого воздуха – меч летел в рубящем ударе. Му Гао-фэн уклонился корпусом, и с удивлением увидел, что меч рубит в направлении Юэ Лин-шань. ОказываетсяИн-ин рубанула мечом по веревкам, стягивающим руки Юэ Лин-шань, освободила ее от пут, разблокировала запечатанные точки, и вложила в руку длинный меч. Юэ Лин-шань махнула мечом в сторону Му Гао-фэна, но рана тут же отозвалась острой болью, она так давно была связана, что руки занемели, и, хотя она была полна гнева, но на повторную атаку не решилась.

Линь Пин-чжи рассмеялся холодным смехом: "Не достоин ты именоваться знаменитой личностью воинского сообщества, раз такой бесстыжий. Если хочешь спасти свою жизнь, падай сейчас же на землю, трижды бейся лбом, и трижды назови меня "Дедушкой", так и быть, я дам тебе прожить еще один год. А через год снова найду тебя, как тебе такое?" Му Гао-фэн, подняв лицо к Небу, расхохотался: "Ты, малявка, в тот день в городе Южная Хэншань в доме Лю Чжэн-фэна притворился горбуном, мне бился челом, называл "Дедушкой", изо всех сил желал, чтобы дедушка взял тебя в последователи. Дедушка не согласился, так ты рванулся в школу старины Юэ, обманом получил бабенку, так или нет?"


Линь Пин-чжи не ответил, в его взгляде вспыхнул огонь, однако на лице изобразил удовольствие, обмахнулся веером, переложил его в левую руку, правую руку засунул за отворот халата, и внезапно выскочил за пределы навеса, бросившись к Му Гао-фэну. Пронесся порыв ароматного ветра, все почувствовали запах благовоний.


Вдруг раздались два вскрика, и двое людей клана Цинчэн, Ю Жэнь-хао и Цзи Жэнь-тун страшно изменились в лице, из их грудлных клеток хлестнули потоки свежей крови, и оба рухнули наземь. Остальные не удержались от крика ужаса, было очевидно, что он атаковал Му Гао-фэна, когда же он успел заколоть Ю и Цзи? После того, как он убил этих двоих, тут же снова вернул меч в ножны, кроме Лин-ху Чуна и еще нескорльких высоких мастеров, люди увидели только блеск клинка, большинство даже не смогло ясно рассмотреть, как он обнажал меч, не говоря уже о том, как он им людей заколол.


Лин-ху Чун вдруг осознал: "Когда я впервые столкнулся с Тянь Бо-гуаном, то никак не мог сопротивляться его "быстрой сабле", но, после того, как изучил "Девять мечей Одинокого", его быстрая сабля стала для меня пустяковиной. Тем не менее, если быстрый меч Линь Пин-чжи встретится с саблей Тянь Бо-гуана, то, опасаюсь, Тянь Бо-гуан продержится не больше трех приемов. А я? Я сколько атак смогу отбить?" Подумав об этом, ощутил, что его ладони покрылись потом.


Му Гао-фэн пошарил за поясом, и извлек меч. Его меч имел весьма странную форму – он был изогнут полукргом, человек имел горб и его меч также был изогнут наподобие горба – настоящий горбатый меч.Линь Пин-чжи рассмеялся холодным смехом, шаг за шагом подходя все ближе. Вдруг Му-гао-фэн издал громкий крик, наподобие волчьего воя, и ринулся вперед. Его горбатый меч чиркнул по дуге, подрезая Линь Пин-чжи под ребром.


Линь Пин-чжи извлек меч из ножен, и нанес укол тому в грудь обратным хватом.Этот меч начал позже, да первым пришел, удар был и свирепым, и точным. Му Гао-фэн с криком отскочил назад, и все увидели, что его ватная куртка распорота, а из прорехи видны черные волосы на его груди.Линь Пирн-чжи было достаточно продвинуть меч на пару вершков вперед, чтобы рассечь ему грудную клетку.


Люди не без страха вскричали : "О!"

Му Гао-фэн своим отскоком спас свою жизнь, но он был настолько свиреп, что совершенно не убоялся, издал еще несколько криков, и вот человек и меч снова бросились на Линь Пин-чжи.

Линь Пин-чжи уколол два раза подряд, и обае атаки были отбиты горбатым мечом. Линь Пин-чжи холодно усмехнулся, ускоряя проведение приемов. Му Гао-фэн то высоко подпрыгивал, то пригибался к земле, его горбатый меч сиял над ним, как сплошной стальной купол, и он прятался под этим куполом. Линь Пин-чжи нанес укол своим длинным мечом в этот стальной купол, его меч столкнулся с горбатым мечом, кисть руки и плечо тут же занемели, было очевидно, что внутренняя сила противника намного больше, чем у него, если быть хоть немного неосторожным, то его длинный меч будет выбит из руки.


С этого момента он более не смел свысока относиться к противнику, тщательно высматривал бреши для внезапной атаки. Но Му Гао-фентак крутил своим горбатым меччом, что ветер и дождь не смогли бы просочиться, у него и на шелковый волок не было прорехи в защите. Хотя методы меча Линь Пин-чжи и были высочайшими, но некоторое время он ничего не мог с ним поделать. Но при такой тактике, Линь Пин-чжи, в конце концов, был обречен на победу: он не мог ранить соперника, но Му Гао-фэн также не имел возможности нанести контрудар. Все высокие мастера видели, что стоило только Му Гао-фэну попробовать перейти в атаку, как в его идеальной защите появится зазор, и он никак не сможет защититься от стремительного меча Линь Пин-чжи. Он тратил много энергии на свою оборону летящим мечом, пусть внутренней силы у него было и много, но ее ресурс все же не был неисчерпаемым.


Му Гао-фэн непрерывно ревел, раскручивая над собой защитную сеть своим горбатым мечом, то подпрыгивал, то пригибался, его рев был согласован с движениями меча, а дух был могуч и обилен. Линь Пин-чжи несколько раз пытался прорубить сеть его меча, но горбатый меч постоянно отбивал все атаки.


Ю Цан-хай внимательно следил за боем, и вдруг заметил, что защитное кольцо вокруг Му Гао-фэна уменьшилось на локоть – значит, его внутренняя сила начала истощаться. Он свистнул, выхватил меч, и трижды проатаковал важные точки на спине Линь Пин-чжи. Линь Пин-чжи отвел меч для защиты, и отбил атаки. Му Гао-фен бросил горбатый меч в атаку, и подрезал Линь Пин-чжи на нижнем уровне. Вообще-то говоря, Ю Цан-хай и му Гао-фэн, два мастера старшего поколения, объединили свои силы, чтобы напасть на мальца, это была большая утрата для их репутации.


Но люди из клана Хэншань в дороге видели, как Линь Пи-чжи уничтожает учеников клана Цинчэн, с какой жестокостью и коварством он действует, и никто его не пожалел, Ю Цан-хай ему был не противник, и то, что двое высоких мастеров объединились, никого не удивило, наоборот, все сочли это абсолютно естественным. Если эти двое, Ю и Му, не объединяться, то как им еще противостоять молниеносному мечу Линь Пин-чжи?


Получив поддержку Ю Цан-хая, Му Гао-фэн изменил тактику, теперь защитные приемы перемежались у него с нападением. Они втроем крайне быстро разобрали более двадцати приемов, когда Линь Пин-чжи сделал круг левой рукой, перевернул веер, и оттуда внезапно показалась игла длиной не более половины вершка. Он тут же уколол этой иглой точку хуань-тяо на правой ноге Му Гао-фэна. Му Гао-фэн испугался, прекратил атаковать, и все силы вложил в защиту, стремительно орудуя мечом, но тут почувствовал, что его левая нога тоже начинает неметь. Он больше не смел двигаться, только отбивался мечом, в ногах не осталось силы, и он был вынужден упасть на колени.

Линь Пин-чжи расхохотался: «Давай, бейся лбом прямо сейчас, а то поздно будет!» Говоря это, трижды атаковал Ю Цан-хая.


Му Гао-фэн стоял на коленях, но меч в его руках не знал отдыха, непрерывно рубя и пронзая. Он уже понял, что обречен, и хотел только погибнуть вместе с врагом. Начиная бой, он только защищался, не атакуя, а теперь, поставив жизнь на кон, только атаковал, не защищаясь.


Ю Цан-хай понимал, что время не ждет, если сейчас за несколько приемов не добиться победы, то Му Гао-фэн рухнет, а он в одиночку не справится – «одной ладонью хлопать не получится» – и его меч засвистел, как ураган. Вдруг раздался радостный смех Линь Пин-чжи, и на его глаза пала мгла, он больше ничего не видел, потом вдруг почувствовал холод в плечах, и его руки отлетели от туловища.


Тут снова послышался бешеный смех Линь Пин-чжи: «Я не дам тебе умереть! Ты останешься жив, и будешь скитаться в одиночестве по рекам и озерам, слепой и безрукий. Я убью всех твоих учеников и всех родных, никого не оставлю, покажу тебе, что значит иметь в этом мире тольке врагов, и не иметь никого из близких». Ю Цан-хай только в этот момент почувствовал острую боль в плечах, боль от отрубленных рук была нестерпимой. Он совершенно отчетливо понял: «Он так разделался со мной, это в тысячи раз хуже, чем просто зарубил бы мечом. Если я останусь в живых, то надо мной сможет издеваться любой, даже не имеющий никакой силы в боевых искусствах». Он прислушался к звукам, повернулся к Линь Пин-чжи, и бросился на него грудью.

Линь Пин-чжи с хохотом уклонился. Он отомстил, и теперь был преисполнен бешенного счастья, допустил неосторожность, приблизившись к Му Гао-фэну на два шага. Му Гао-фэн тут же бешено махнул горбатым мечом, Линь Пин-чжи подставил свой меч в защите, и внезапно почувствовал, что его ноги стиснуты – горбун обхватил и сжал их.


Линь Пин-чжи испугался, заметив, что к нему со всех сторон бросаются несколько десятков учеников клана Цинчэн, изо всех сил попытался освободить ноги, но горбун держал их стальной хваткой, будто обручем. Он тут же размахнулся мечом, и пронзил его горб. раздался всплеск, и из горба прыснула черная вонючая жидкость.


Все резко изменилось к худшему, Линь Пин-чжи попробовал отпрыгнуть, но забыл, что его ноги находятся в плотном захвате, и тут же все его лицо было полностью забрызгано зловонной жидкостью, и он закричал от боли – эта жидкость оказалась сильным ядом. Окказалось, что горб на спине Му Гао-фэна был бурдюком с сильным ядом. Линь Пин-чжи левой рукой прикрыл глаза, а правой стал вслепую рубить мечом по спине противника.


Эти удары были очень быстрыми, но Му Гао-фэн и не думал уклоняться, только сильнее сжимал ноги Линь Пин-чжи. В этот миг Ю Цан-хай по крикам определил положение людей в пространстве, и снова бросился к Линь Пин-чжи, укусил его за правую щеку, и не отпускал. Трое сплелись в один клубок, и уже теряли сознание. Ученики клана Цинчэн,размахивая мечами, ринулись рубить Линь Пин-чжи.


Лин-ху Чун прекрасно все это видел, сидя в повозке, сначала он очень беспокоился, а увидев, что Линь Пин-чжи обездвижен, и его сейчас зарубят мечами, торопливо закричал: «Ин-ин, Ин-ин, быстрее спаси его».


Ин-ин бросилась вперед, выхватывая короткие мечи, раздался звон металла, и ученики клана Цинчэн отступили на несколько шагов.

Бешеный крик Му Гао-фэна постепенно стихал, Линь Пин-чжи по-прежнему раз за разом пронзал его своим мечом, Ю Цан-хай, весь залитый кровью, намертво вцепился зубами в щеку Линь Пин-чжи. Прошло немного времени, и Линь Пин-чжи левой рукой с силой оттолкнул Ю Цан-хая, так, что тот полетел в воздухе, тот тут же застонал, но оказалось, что кусок мяса с правой щеки Линь Пин-жи вырван, и оттуда вовсю хлещет кровь. Му Гао-фэн уже умер, но по-прежнему сжимал ноги Линь Пин-чжи. Линь Пин-чжи нащупал левой рукой его руки, и мечом отсек их от туловища, только так получив возможность двигаться. Ин-ин взглянула в его лицо, и в ужасе невольно отступила на пару шагов.



Ученики клана Цинчэн бросились к Ю Цан-хаю, и больше не обращали внимания на своего могущественного противника.


Вдруг они разразились рыданиями: «Шифу, шифу! Отец-наставник умер!» Они схватили тело Ю Цан-хая, и устремились прочь, опасаясь, что Линь Пин-чжи продолжит их преследовать.


Линь Пин-чжи расхохотался во все горло: «Я отомстил, я отомстил!»


Ученицы клана Хэншань увидели весь этот кошмар, и невольно побледнели от ужаса.


Юэ Лин-шань медленно подошла к Линь Пин-чжи, произнесла: «Пин-ди, поздравляю, ты осуществил великую месть». Линь Пин-чжи продолжал безумно хохотать, и орать: «Я отомстил! Я отомстил!» Юэ Лин-шань заметила, что его глаза зажмурены, произнесла: «Что с твоими глазами? Эту ядовитую жидкость нужно смыть». Линь Пин-чжи замер, его телдо содрогнулось, и он чуть не упал. Юэ Лин-шань подхватила его под мышки, подвела к навесу, посадила, и принесла плошку чистой воды. Она вылила воду на голову Линь Пин-чжи, и тот зашелся в горестном крике – было видно, что боль была нестерпимой.

Ученики клана Цинчэн, остановившиеся неподалеку, испугались, и продолжили бегство.


Лин-ху Чун произнес: «Сяошимэй, ты возьми ранозаживляющее лекарство, наложи брату-наставнику Линю. Отведи его в нашу повозку, пусть он там отдохнет». Юэ Лин-шань ответила: «Премного…. премного благодарна». Линь Пин-чжи громко отказался: «Не хочу! К чему мне его благодеяния! Какое отношение к нему имеет жизнь и смерть некоего Линя?» Лин-ху Чун остолбенел, задумавшись: «Когда это я перед тобой провинился?


С чего это ты меня так ненавидишь?» Юэ Лин-шань мягким голосом произнесла: «Лекарства клана Хэншань для заживления ран обладают волшебной эффективностью, знамениты в Поднебесной. Неужели…» Линь Пин-чжи гневно ее прервал: «Неужели что?» Юэ Лин-шань вздохнула, и снова вылила ему на голову плошку чистой воды. На этот раз Линь ПЧин-чжи только охнул, закусил губу, удержался от стона, произнес: «Он так о тебе заботится, ты тоже постоянно о нем хорошо отзываешься, почему бы тебе не уйти с ним? К чему ты обо мне заботишься?»


Ученицы клана Хэншань, едва это услышали, изменились в лице, и в недоумении уставились друг на друга. И Хэ закричала: «Ты… ты… осмелился говорить такие бесстыжие слова?» И Цин торопливо задергала ее за рукав: «Сестрица-наставница, он так тяжело ранен, рассудок не в порядке, тебе-то к чему опускаться на его уровень?» И Хэ в гневе ответила: «Тьфу! Вывел меня из себя…»


В это время Юэ Лин-шань стала осторожно прикладывать платочек к ране на щеке Линь Пин-чжи. Вдруг Линь Пин-чжи с силой оттолкнул ее, так, что она не удержалась, опрокинулась, и с треском врезалась в глинобитную стенку за навесом.


Лин-ху Чун рассвирепел, заорал: «Ты…», но в тот же момент понял, что они муж и жена, и посторонние не могут влезать в их распри, тем более, что в словах Линь Пин-чжи был явный намек на него самого, Линь Пин-чжи, разумеется, знал, что он безответно любил сяошимэй, сейчас Линь Пин-чжи был тяжело ранен, и ему не следовало влезать в дела супругов, так что он напряг все силы, чтобы сдержаться, но от возмущения его всего затрясло.


Линь Пин-чжи горько рассмеялся: «Я говорю бесстыжие слова? Да кто тут в конце концов, бесстыжий?» Указал за навес: «Этот коротышка Ю, горбун Му, они мечтали о «мече, отвергающем зло», моей семьи Линь, они вступили в жесткую схватку, убили моих родителей, хотя они несомненно, коварные злодеи рек и озер, но они действовали явно и открыто, а вот… а вот…» Он указал пальцем на Юэ Лин-шань: «А вот твой отец, «Благородный меч» Юэ Бу-цюнь, предпочел действовать подлыми кознями, чтобы заполучить трактат о мече, проинадлежащий моей семье».


Юэ Лин-шань медленно поднялась, опираясь о глинобитную стену, услышав это, задрожала всем телом, дрожащим голосом произнесла: «Разве… разве было такое?»


Линь Пин-чжи рассмеялся ледяным смехом: «Бесстыжее ничтожество! Вы, отец с дочкой здорово придумали, поймали меня на крючок. Хуашаньская барышня Юэ опустилась до того, что вышла замуж за нищего бродягу, без дома и семьи, ради чего это было? Уж не ради ли «трактата о мече, отвергающего зло»? Раз уж вы уже заполучили трактат о мече, то зачем я вам теперь нужен?»


Юэ Лин-шань произнесла: «А!», и разрыдалась: «Ты… ты хорошего человека напрасно обидел, если у меня были такие мысли, то пусть… то пусть меня Небо покарает и Земля уничтожит!»


Линь Пин-чжи ответил: «Вы втайне готовили свои козни, поначалу я был в полном неведении, ничего не понимал. Теперь я слеп, но, наоборот – вижу все совершенно отчетливо. Если вы с отцом не думали об этом, то зачем… зачем…»



Юэ Лин-шань медленно подошла к нему: «Не говори глупости, мое отношение к тебе с самого начала никак не изменилось». Линь Пин-чжи хмыкнул. Юэ Лин-шань произнесла: «Вернемся на гору Хуашань, займемся лечением. Вылечим твои глаза – хорошо, не вылечим – ну и ладно. Если я, Юэ Лин-шань, предам тебя, то пусть… то пусть я умру вслед за Ю Цан-хаем». Линь Пин-чжи холодно рассмеялся: «Вот уж не знаю, что за дьявольские расчеты в твоем сердце, что ты мне такие красивые слова, медовые речи говоришь».


Юэ Лин-шань не стала обращать на него внимания, обратилась к Ин-ин: «Сестренка, я хочу попросить у тебя повозку». Ин-ин ответила: «Конечно, можно. Может быть, попросить двух сестер из клана Хуашань проводить вас в поездке?» Юэ Лин-шань всхлипывала: «Не… не надо. Большое… большое спасибо».


Ин-ин подвела к ней повозку, передала вожжи и плеть.


Юэ Лин-шань поддержала Линь Пин-чжи за руку: «Забирайся в повозку!» Линь Пин Чжи явно очень не хотел этого делать, но он теперь ослеп на оба глаза, ему в самом деле было крайне трудно самому передвигаться, он поколебался некоторое время, но в конце концов все-таки влез в повозку. Юэ Лин-шань, стиснув зубы, запрыгнула на место погонщика, покивала Ин-ин в знак благодарности, махнула плетью, и повозка тронулась на северо-запад, и вскоре Лин-ху Чун уже не мог ее видеть.


Лин-ху Чун следил глазами за теряющейся вдали повозкой, и сердце его щемило, глаза наполнились слезами, готовыми вот-вот хлынуть наружу, он задумался: «Линь шиди ослеп на оба глаза, и сяошимэй тоже ранена. Они одни-одинешеньки, дорога долгая, как же лучше поступить? Если ученики клана Цинчэн ринутся за ними, чтобы отомстить, как они отобьются?


Ученики клана Цинчэн завернули тело Ю Цан-хая, положили его на коня, и отправились на юго-запад. Хотя их путь лежал в противоположную сторону от маршрута Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань, но что им мешало, проехав несколько десятков ли, повернуть на север? Вдруг они снова догонят супругов Линь и Юэ?

[Опять супруги не объединяются общей фамилией. Жена могла именоваться по фамилии мужа, к Юэ Лин-шань могли обращаться «Линь фужэнь» – «госпожа Ли», но смена фамилии не была обязательной. ]


Он тщательно обдумал слова, которыми недавно обменялись супруги, и почувствовал, что в них было скрыто многое недосказанное. Хотя посторонние не могут знать, что на душе у супругов, но то, что у Линь и Юэ после брака дела пошли неладно, это было совершенно очевидно. Он подумал о том, что родители относились к сяошимэй, как к сокровищу, соученики уважали и баловали ее, но вот она получила такие унижения и позор от Линь Пин-чжи – и слезы невольно хлынули из его глаз.


В тот день они продвинулись на десять с небольшим ли, и остановились на ночлег в старом разрушенном храме предков. Лин-ху Чун спал до середины ночи, несколько раз просыпался от кошмаров, между сном и явью вдруг услышал тихий голос, проиникающий ему прямо в уши: «Чун гэ, Чун гэ!» [Старший брат Чун!]
Лин-ху Чун откликнулся, проснулся, и услыхал, как его зовет Ин-ин: «Выйди наружи, нужно поговорить».


Лин-ху Чун торопливо сел, вышел из кумирни, и увидел Ин-ин, сидящую на каменных ступенях, она подперла руками щеки, и глядела на луну, наполовину скрытую за легкими облачками.


Лин-ху Чун подошел к ней, и сел плечом к плечу. Была глубокая ночь, все спали, ничего не нарушало тишину на несколько ли вокруг.


Прошло довольно много времени, и Ин-ин начала: «Ты все думаешь о сяошимэй?» Лин-ху Чун ответил: «Да. Все оказалось так сложно, очень трудно это понять». Ин-ин спросила: «Ты боишься, что муж будет ее обижать?»


Лин-ху Чун вздохнул: «Как посторонние могут судить о делах мужа и жены?» Ин-ин ответила: «Ты боишься, что им причинят неприятности ученики клана Цинчэн?» Лин-ху Чун ответил: «Ученики клана Цинчэн ужасно хотят отомстить за своего отца-наставника, к тому же видели, что супруги уже ранены, захотят догнать и убить, это вполне логично». Ин-ин спросила: «Так что же ты заранее не послал им помощь?» Лин-ху Чун вздохнул: «Судя по словам Линь шиди, он очень подозрительно ко мне относится. Если я протяну руку с добрыми намерениями, то, опасаюсь, только еще больше наврежу согласию между супругами».


Ин-ин сказала: «Это одна из причин. Кроме того, у тебя в сердце есть еще думы, боюсь, меня они не обрадуют, так или нет?» Лин-ху Чун медленно покивал головой, взял ее за руку, и почувствовал, что ее ладошка холодна, как лед, мягким голосом произнес: «Ин-ин, в этом мире у меня есть только ты, если между нами возникнет отчуждение, к чему нам это?»


Ин-ин медленно-медленно склонила голову ему на плечо: «Раз ты так считаешь, то какой между нами может быть разлад? Дело не терпит промедления, нам пора поспешить, не ради каких-либо подозрений, но из-за смертельной вражды».


Лин-ху Чун внезапно содрогнулся всем телом: «Ради смертельной вражды, ради смертельной вражды!» У него перед глазами возникла картинка, как несколько десятков учеников клана Цинчэн окружили повозку с Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань, и десятки мечей одновременно пронзают ее.



Ин-ин произнесла: «Пойду разбужу сестер И Хэ и И Цин, ты распорядишься, чтобы они шли впереди на гору Хэншань, а мы тайно будем прикрывать сяошимэй в ее поездке, а потом вернемся в храм Белых Облаков».


И Хэ с И Цин видели, что раны Лин-ху Чуна еще не зажили, и это их беспокоило, но, видя его решимость отправиться на спасение, не стали докучать советами, вручили ему большой узел с лекарствами, и проводили обоих до повозки.

Пока Лин-ху Чун давал указания И Хэ и И Цин, Ин-ин стояла в стороне, и боялась даже глядеть в их сторону, думая о том, что она отправляется в ночное путешествие наедине с мужчиной, и они вдвоем будут над ней посмеиваться, только когда они отъехали на десяток ли, она перевела дух, и ее щеки мало-помалу перестали гореть огнем.


Она нашла дорогу, ведущую на северо-восток, на Хуашань вел только один государственный тракт, и заблудиться было нельзя. Повозку тащил выносливый мул, бодро стучащий копытами, и в тишине ночи слышно было только тарахтенье повозки, да стук копыт, и более ничего.


Лин-ху Чун был очень тронут, размышляя: «Она на все готова пойти ради меня. Она ясно понимает, как я тоскую по сяошимэй, но вместе со мной отправилась ее прикрывать в пути. Она такая близкая подруга, уж и не знаю, какими трудами в прежних перерождениях Лин-ху Чун это заслужил?»


Ин-ин погоняла мула, они промчались несколько ли, она снова замедлила ход, и сказала: «Мы будем тайно прикрывать твою сяошимэй, и младшего брата-наставника. Если они столкнутся с опасностью, мы придем на помощь, но лучше будет, чтобы они нас не узнали, когда мы начнем действовать. На мой взгляд, лучше всего нам будет переодеться». Лин-ху Чун согласился: «Именно так. Тебе лучше всего будет снова перевоплотиться в того бородоча!» Ин-ин отрицательно покачала головой: «Не выйдет. Тогда, возле алтаря Неба и Земли, когда я тебя придерживала, твоя младшая сестра-наставница меня хорошо рассмотрела». Лин-ху Чун спросил: «Так как же лучше поступить?»


Ин-ин указала плетью на виднеющиеся крестьянские дома: «Я пойду украду одежду, мы переоденемся в деревенскую… одну … в деревенских брата и сестру». Изначально она хотела сказать «деревенскую пару», но, едва начала говорить, не смогла выговорить слова «супруги», и изменила на «брата и сестру». Лин-ху Чун сразу все понял, он знал, какая она застенчивая, и не осмелился шутить по этому поводу, ограничившись тончайшей улыбкой. Ин-ин предпочла отвернуться, чтобы не видеть его довольную физиономию, покраснела, и спросила: «Что тут смешного?» Лин-ху Чун улюбнулся: «Разве? Я просто подумал, что, если в этом доме живут только старушка с подростком, так мне снова придется тебя бабушкой называть».


Ин-ин прыснула со смеху, вспомнив, как в самом начале их знакомства он все время называл ее бабушкой, ощутила в сердце безграничное тепло, спрыгнула с повозки, и помчалась к крестьянскому дому.


Лин-ху Чун видел, как она легко перепрыгнула через стену, после чего раздался собачий лай, но пес успел сбрехнуть только разок, после чего, очевидно, получил удар ногой в голову, и отключился. Прошло некоторое время, и она показалась с большим кулем одежды, вернулась к повозке со странным выражением лица – будто улыбалась, но в то же время и не улыбалась. Вдруг она забросила узел в повозку, упала на оглоблю, и неудержимо расхохоталась.

Лин-ху Чун взял одежду, и в свете луны отчетливо разглядел, что это одежда пожилых крестьян-супругов, женская одежда была очень широкой, со старомодным узором синими разводами на белом фоне – такую одежду вряд ли бы одела даже молодая замужняя крестьянка, тем более крестьянская девушка. Среди одежды была мужская шапка, и женский тюрбан, а также курительная трубка.


Ин-ин рассмеялась: «Ты, Лин-ху Чун – полусвятой, угадал, что в этом доме живет крестьянская бабушка, а вот с подростком ошибся…» Договорив до этого места, она покраснела, и замолкла. Лин-ху Чун улыбнулся: «Выходит, они брат и сестра, дожили до глубокой старости, один не женился, другая замуж не выходила, так и живут вместе лет до семидесяти – восьмидесяти». Ин-ин, смеясь, сплюнула: «Ведь знаешь же, что это не так». Лин-ху Чун ответил: «Не брат и сестра? Вот странное дело».

Ин-ин не удержалась от смеха, отошла за повозку, одела крестьянское платье поверх своего, намотала на голову тюрбан, подхватила с дороги горсть пыли, и вымазала себе лицо, а потом помогла Лин-ху Чуну переодеться. Ее лицо было в нескольких вершках от лица Лин-ху Чуна и он чувствовал ее орхидейное дыхание, его сердце невольно застучало, ему очень хотелось обнять ее и поцеловать, но он знал ее строгие правила, и, если бы она обиделась, то последствия было бы трудно предугадать, он пересилил себя, и не выдал ни одним движением.


Его выражение лица на миг стало странным, но потом он снова сделал серьезную мину. Ин-ин все это прекрасно разглядела, и улыбнулась: «Послушный внучок, бабушка тебе больно сделала». Она протянула руку с горстью пыли, и стала размазывать у него по лицу. Лин-ху Чун закрыл глаза, чувствуя ее мягкую и теплую ладонь, поглаживающую его по щекам, почувствовал бесвконечное удовольствие, и мечтал только о том, чтобы она так вечно гладила его. Прошло некоторое время, и Ин-ин сказала: «Довольно. Теперь твоя сяошимэй в ночи тебя ни за что не признает, только ты уж рта не раскрывай». Лин-ху Чун произнес: «По задней поверхности шеи еще неплохо бы грязь растереть».


Ин-ин рассмеялась: «Да кто будет на твою шею глядеть?» И тут же она догадалась, что это он хотел ей шею намазать, согнула палец, и отвесила ему легкий щелчок по лбу, развернулась, и пересела на место возницы, прикрикнула на мула, и повозка тронулась, и тут она снова не смогла удержаться от смеха, смеялась все громче, так, что согнулась, и не могла выпрямиться.


Лин-ху Чун улыбнулся: «Ты в той деревне что-то увидела?» Ин-ин смеялась: «Да не видела я там ничего смешного. Те дедушка с бабушкой… они были мужем и женой…» Лин-ху Чун рассмеялся: «Уже лучше, все-таки не брат с сестрой, а супруги». Ин-ин предостерегла: «Еще раз скажешь глупости, не буду рассказывать». Лин-ху Чун ответил: «Хорошо, они не супруги, а брат с сестрой».


Ин-ин ответила: «Ты не перебивай, ладно? Я перепрыгнула через стену, тут собака залаяла, я ее тут же одним хлопком лишила сознания. Откуда мне было знать, что старый господин и его бабушка тут же проснутся. Бабушка сказала:
– Батюшка А-мао, не иначе, хорек явился кур воровать.
Старый господин ответил:
– Старый Черныш больше не лаял, это не хорек.
Бабушка тут вдруг как рассмеется:
– Боюсь, что этот хорек твой старый трюк выучил, когда ты в третью стражу прокрадывался в наш дом, то всегда собаку прикармливал – то кусок говядины ей кинешь, то мясо мула».



Лин-ху Чун улыбнулся: «Какая плохая бабушка, она тебя таким намеком хорьком обругала». Он знал, что Ин-ин очень скромная, и сейчас говорила о чувствах супругов-крестьян, и он специально притворился, что не понял, так она могла продолжать, а вот если бы он своими словами выдал, что понимает, что речь идет о любви, то она, скорее всего, тут же замолчала бы.


Ин-ин рассмеялась: «На самом деле, та бабушка рассказывала о времени, когда они еще не были женаты…»
[Дальше идет игра слов. Ин-ин использовала слово «цинь» (кровный, родной, родство, породниться, близкий, лично, целоваться) в значении «породниться», а Лин-ху чун будет его использовать в значении «целоваться». Многие китайские слова имеют много значений.]
Договорив до этого места, выпрямилась, подняла вожжи, и мул снова перешел на рысь. Лин-ху Чун спросил: «Что это значит, во время, когда еще не целовались? Они наверняка были очень строгих правил, глубокой ночью, в третью стражу, небось, сидели вместе как-то в одной повозке, и не осмеливались обняться и поцеловать друг друга». Ин-ин фыркнула, и дальше рассказывать не стала. Лин-ху Чун попросил: «Добрая сестричка, родная сестренка,
[в сочетании «родная сестренка» «цинь мэйцзы» он снова использует тот же самый глагол со множеством значений]
расскажи мне, о чем они еще говорили». Ин-ин улыбнулась, и не ответила.


В глубине ночи только и слышно было, как мул стучит копытами по государственной дороге, радуя слух. Лин-ху Чун вгляделся вдаль, луна лила свой свет, заливая своим сиянием широкий и прямой казенный тракт, вдалеке потихоньку появился туман, накрывший кроны деревьев, повозка постепенно въехала в пелену тумана, и окружающий пейзаж исчез в смутной дымке, и даже силуэт Ин-ин окутался облачной пеленой. Это было самое начало весны, запахи диких цветов то накрывали их густым ароматом, то рассеивались, легкий ветерок слегка обвевал их лица, радуя так, что не описать словами. Лин-ху Чун уже очень давно не пил хмельного, но сейчас чувствовал, что опьянел и без вина.


Ин-ин все время улыбалась, она вспомнила разговор тех крестьян-супругов:
Старый господин сказал: «В тот вечер у меня дома и пол-ляна мяса не было, повезло еще у соседей украсть курицу, убил ее и скормил вашей собаке. Как же ее звали-то?» Бабушка ответила: «Звали ее «Большой Цветок» – Дахуа». Старик вспомнил: «Точно, Дахуа ее звали. Она съела пол-курицы, послушненькая стала, ни звука не издала, и твои батюшка с матушкой ни о чем не узнали. Именно тогда наш А-мао и был зачат». Бабушка заворчала: «Ты только и знал, как свое удовольствие тешить, не обращал внимание на других. Потом у меня живот вырос, батюшка меня побил до полусмерти». Дедушка ответил: «К счастью, у тебя живот вырос, иначе разве бы твой батюшка выдал бы тебя за такого бедняка, как я? В то время мне терпелось, чтобы твой живот вырос поскорее!» Старушка вдруг рассердилась, стала ругаться: «Ах ты дьявол, чтоб ты сдох, да ты же специально все подстроил, ты меня дурачил, я… я… никак тебя не прощу!» Старый господин произнес: «Не скандаль, не шуми! А-мао родился, что ты теперь шумишь?»


Тут Ин-ин испугалась, что Лин-ху Чун начнет беспокоиться, не осмелилась слушать дальше, стащила одежду и вещи, на стол положила большой слиток серебра. Она была легка на ногу и проворна, а эта пара супругов во-первых были стары и медлительны, а во-вторых должны были обрадоваться, что ничего не заметили.


Ин-ин вспоминала их разговор, и вдруг покраснела до ушей, счастье еще, что была глубокая ночь, иначе она бы себе не простила, если бы Лин-ху Чун это заметил.


Она перестала подгонять мула, повозка постепенно замедлила ход, проехала один перегон, повернула на повороте, и подъехала к большому озеру, окруженному плакучими ивами. Круглая луна отражалась в воде, по ее поверхности играли легкие волны, сверкая серебряными блестками.


Ин-ин тихо спросила: «Чун гэ, ты не спишь? Лин-ху Чун ответил: «Я во сне, я в самом деле сплю». Ин-ин спросила: «И какой же ты сон видишь?» Лин-ху Чун сказал: «Мне приснилось, что я в ночи пробираюсь с куском говядины на Утес Черного Дерева, чтобы покормить вашу собаку». Ин-ин рассмеялась: «Ты сам непутевый, и сны у тебя неприличные».


Они сели в повозке плечом к плечу, любуясь водами озера. Лин-ху Чун протянул правую руку, и положил ее поверх левой ладошки Ин-ин. Рука Ин-ин слегка дрогнула, но она ее не отдернула. Лин-ху Чун подумал: «Если бы это длилось вечно, и не было бы возвращения в мир боевого искусства с его дождем крови и ветром мертвечины, то это было бы куда лучше, чем стать бессмертным».


Ин-ин произнесла: «Ты о чем думаешь?» Лин-ху Чун поведал ей свои думы. Ин-ин перевернула свою левую руку ладошкой кверху, сжала ладонь Лин-ху Чуна и произнесла: «Чун гэ, мне так радостно». Лин-ху Чун сказал: «И со мной тоже самое». Ин-ин произнесла: «Ты возглавил героев, штурмующих Шаолинь, но я тогда не была столь счастлива, как сейчас. Если бы я была просто твоим другом, попавшим в ловушку в монастыре Шаолинь, ты все равно рискнул бы своей жизнью, ради чувства долга, как человек рек и озер. Но сейчас ты так думаешь обюо мне, и совсем не думаешь о своей сяошимэй…»


Едва она произнесла эти слова, как Лин-ху Чун вздрогнул всем телом у него изо рта вырвалось: «Ой, мы скоро их догоним!» Ин-ин прошептала: «До самого это времени я верила, что я в твоем сердце значу чуть-чуть больше, чем твоя сяошимэй». Она легонько тронула подья, разворачивая мула, и повозка объехала озеро, возвращаясь на большой тракт, свистнула плеть, и мул припустил рысью.


Так они промчались более двадцати ли на одном дыхании, и мул утомился, только тогда они перешли на шаг. Прошли два поворота, впереди виднелся городок Пинян, по краям дороги раскинулись поля гаоляна, который под сиянием луны казался грандиозным куском зеленого шелка, накрывшим великую землю. Они взглянули вдаль, и заметили впереди на дороге большую повозку, похоже, та не двигалась. Лин-ху Чун произнес: «Эта повозка очень похожа на ту, на которой они уехали с Линь Пин-чжи». Ин-ин ответила: «Подъедем потихоньку поближе». Она тронула мула, тот сделал несколько шагов, они подъезжали все ближе и ближе.


Проехали немного, и обнаружили, что та повозка движется вперед, только очень медленно, также разглядели человека рядом с повозкой – это был Линь пин-чжи, а погонщиком повозки, судя по фигуре, была Юэ Лин-шань.


Лин-ху Чун весьма удивился, протянул руку к вожжам, но не осмелился подстегивать мула, прошептал: «Что будем делать?» Ин-ин ответила: «Ты жди меня здесь, я пойду посмотрю». Если ехать вперед, то противоположная сторона их быстро обнаружила бы, оставалось только применить искусство легкого тела, и тайно разведать. Лин-ху Чун очень хотел пойти вместе с ней, но его раны еще не зажили, он бы не смог использовать гунфу легкости, ему осталось только кивнуть: «Хорошо».


Ин-ин легко спрыгнула с повозки, и забралась в заросли гаоляна. Гаолян растет высоким и плотным, стоит человеку войти – и его уже не видно, но в это время время стояла ранняя весна, стебли были еще низкими, а листва не такой густой. Ин-ин пришлось согнуться, и так передвигаться, она двигалась на звук копыт, пробежала вперед, и пошла на уровне повозки Юэ Лин-шань.


Тут раздался голос Линь Пин-чжи: «Мой трактат о мече давно уже в руках твоего отца, у меня ни одного приема для себя не осталось, так что же ты продолжаешь идти за мной?» Юэ Лин-шань ответила: «Ты всегда подозревал, что мой батюшка стремится завладеть твоим трактатом о мече, в самом деле, без всяких оснований. Когда ты только вступил в школу горы Хуашань, в то время у тебя не было никакого трактата о мече, но я уже тогда тебя… хорошо к тебе относилась, неужели у меня тоже были иные намерения?» Линь Пин-чжи ответил: «Методы «меча, отвергающего зло» нашей семьи Линь знамениты в Поднебесной, Ю Цан-хай и Му Гао-фэн не нашли трактат у моего батюшки, взялись за меня. Откуда мне знать, может быть, ты специально втерлась ко мне в доверие, получив приказ от батюшки и мамы?» Юэ Лин-шань всхлипнула: «Если ты так рассуждаешь, то что мне остается?»


Линь Пин-чжи рассердился: «Кто сказал, что я напрасно тебя обвиняю? Разве твой батюшка в конце концов не заполучил «трактат о мече, отвергающем зло», вырвав его из моих рук?» Да все понимали, что, если хочешь получить трактат, нужно следить за мальцом Линем. Ю Цан-хай, Му Гао-фэн или Юэ Бу-цюнь – какая разница? Просто Юэ Бу-цюнь победил – и стал царем, а Ю Цан-хай и Му Гао-фэн проиграли – и их объявили разбойниками».

Юэ Лин-шань разгневалась: «Ты пострадал от моего батюшки, но я здесь при чем? Если только не… если только… охо-хо…»


Линь Пин-чжи остановился, и громко произнес: «Ну, что ты хочешь? Раз уж я слеп, и ранен, то тебе следует убить меня, так или нет? Я теперь слеп, и больше не герой Поднебесной». Юэ Лин-шань ответила: «Оказывается, ты с самого начала так думал обо мне, да ты уже тогда слеп был». Она натянула вожжи, и остановила повозку.


Линь Пин-чжи произнес: «Именно так! Откуда мне было знать, что у тебя такие далеко идущие планы, ради «трактата о мече, отвергающем зло», вплоть до того, что ты в Фуцзянь приехала, и винную лавку открыла? Тот малец Ю из клана Цинчэн оскорблял тебя, на самом деле твой уровень боевого искусства был гораздо выше, но ты притворилась, что не владеешь вугун, вынудила меня вмешаться.


Эх, Линь Пин-чжи, ты был уже давно ослеплен и одурманен, полагаясь на свое ничтожное гунфу трехногой кошки, полез бороться за справедливость, рыцарский путь проявлять, истинного мужа изображать, это ли не безумие? Ты же была усладой родителей, если бы у них не было далеко идущих замыслов, разве могли они послать тебя на люди, открыть кабак, и заниматься подлым занятием продажи вина?»


Юэ Лин-щань ответила: «Батюшка изначально собирался послать в Фучжоу второго старшего брата, а мне хотелось сойти с горы и поразвлечься, и я решила присоединиться к нему». Линь Пин-чжи возразил: «Твой батюшка крайне строг в управлении учениками, если бы он полагал, что тебе это не подобает, валяйся ты у него в ногах хоть три дня и три ночи – и то он бы тебе этого не позволил. Разумеется, он не вполне доверял второму старшему брату-наставнику, и поэтому отправил тебя с ним приглядывать».


Юэ Лин-шань замолчала, похоже, она почувствовала, что догадки Линь Пин-чжи вовсе не лишены логики. Прошло некоторое время, и она произнесла: «Хочешь – верь, хочешь – не верь, но до того, как я отправилась в Фучжоу, я никогда не слыхала ничего о мече, отвергающем, зло». Батюшка только сказал, что дашигэ побил учеников клана Цинчэн, и между нашими кланами возник разлад, и вот клан Цинчэн отправляет массу людей на восток, как бы этио не несло опасность для нашего клана, и поэтому он тайно посылает эршигэ на разведку».

[дашигэ – большой старший брат-наставник; эршигэ – второй старший брат-наставник.]


Линь Пин-чжи вздохнул, будто хотел смягчить ситуацию, произнес: «Хорошо, поверю тебе еще раз. Но ты видишь, во что я превратился, какой тебе смысл со мной таскаться? Мы с тобой супруги только по названию, вовсе не настоящие муж и жена. Ты все еще девственница, так что возвращайся… возвращайся к Лин-ху Чуну!»


Ин-ин, едва услыхала слова «Мы с тобой супруги только по названию, вовсе не настоящие муж и жена, ты все еще девственница», так сразу испугалась, подумала: «Что это значит?» И тут же покраснела всем лицом, так, что даже шея жаром заполыхала, подумала: «Девушке не подобает тайком подслушивать личный разговор супругов, однако нужно подумать, какой в этом смысл, в самом деле… в самом деле…» Она повернулась и стала уходить, но, сделав несколько шагов, остановилась, не в силах сдержать охватившее ее любопытство, остановилась и прислушалась, не смея возвращаться на прежнее место. Теперь она была дальше от них, но слова Линь и Юэ были прекрасно слышны в ночной тишине.


Юэ Лин-шань прошептала: «Я на третий день свадьбы уже поняла, как глубоко ты ненавидишь меня. Хоть мы и жили с тобой в одном доме, но общей постели у нас с тобой не было. Если ты так меня ненавидел, то зачем… зачем в жены брал?» Линь Пин-чжи вздохнул, произнес: «У меня нет к тебе ненависти». Юэ Лин-шань спросила: «Ты не ненавидишь меня? Так почему же днем лицемерно делал вид, что между нами все хорошо, был со мной предельно любезен, а каждую ночь, не говоря ни слова, удалялся. Папа и мама меня постоянно спрашивали, все ли у нас ладно, и я им все время говорила что у нас все хорошо, все хорошо, все хорошо… ва…», – и она зарыдала в голос.


Линь Пин-чжи запрыгнул на повозку, схватил ее за плечи, и строго спросил: «ты сказала, что твои родители многократно спрашивали, как у нас с тобой дела, это в самом деле было так?» Юэ Ли-шань всхлипнула: «Конечно правда, зачем мне тебя обманывать?» Линь Пин-чжи спросил: «Ведь очевидно было, что я плохо к тебе отношусь, ни разу постель с тобой не делил, отчего же ты все время говорила, что все хорошо?» Юэ Лин-шань отвечала сквозь слезы: «Раз уж я вышла за тебя замуж, то стала членом семьи Линь. Только и надеялась, что ты изменишь свое отношение. Я к тебе относилась всем сердцем, я… как я могла оговаривать собственного мужа?» Линь Пин-чжи долго молчал, только зубами скрежетал, прошло некоторое время, и он медленно произнес: «Эх, я-то полагал, что твой батюшка меня временно пощадил, чтобы тебя не пугать, а оказывается, что это ты меня прикрыла. если бы ты так не отвечала, то некий Линь уже давно был бы убит на вершине горы Хуашань».


Юэ Лин-шань, тихо всхлипывая, произнесла: «Да где это видано? У супругов маленькая размолвка, и из-за этого тесть зятя должен убивать?»


Ин-ин, услыхав это, стала потихоньку пробираться вперед. Лин-пин-чжи с ненавистью произнес: «Он меня хотел убить не из-за того, что я плохо к тебе относился, а из-за того, что я выучил технику меча, отвергающего зло».


Юэ Лин-шань произнесла: «Вот этого я совершенно не понимаю. Вы с батюшкой в эти дни показали совершенно удивительное искусство меча, странное, но удивительно мощное. Батюшка разбил Цзо Лэн-чаня, захватил пост главы клана Пяти твердынь. Ты убил Ю Цан-хая, Му Гао-фэна, неужели… неужели и вправду использовали методы меча, отвергающего зло?»

Линь Пин-чжи ответил: «Именно так! Это наш стиль семейства Линь – «меч, отвергающий зло» из Фучжоу! Некогда мой прадед Юань-ту Гун установил семьдесят две дорожки меча, и с их помощью наказал множество злодеев, основал охранное бюро Фувэй, все герои Поднебесной взирали на него с почтением». Он говорил все громче, и в его речи проявлялось огромное удовлетворение.


Юэ Лин-шань произнесла: «Но ты же мне никогда не говорил, что овладел этим методом меча». Линь Пин-чжи ответил: «Как я смел сказать? Лин-ху чун в Фучоу завладел той рясой, да в руках не удержал, только переписал с нее текст, но все это попало в руки твоему батюшке…» Юэ Лин-шань перебила: «Нет, невозможно! Батюшка сказал, что трактат о мече был унесен дашигэ, я умоляла его отдать, но он ни за что не соглашался». Линь Пин-чжи только хмыкнул дедяным смешком. Юэ Лин-шань снова спросила: «Техника меча дашигэ очень мощная, даже бвтюшка был ему не соперник, неужели изученный им меч не был техникой «меча, отвергающего зло» вашего семейства Линь?»


Линь Пин-чжи снова хмыкнул ледяным смешком, произнес: «Лин-ху Чун, разумеется, подлец, но до твоего батюшки ему далеко. К тому же, его методы меча уродливы и беспорядочны, как можно сравнивать их с «мечом Бисе» моей семьи Линь? Когда был турнир у алтаря Неба и Земли он даже тебе проиграл, получил тяжелую рану от твоего меча, хэ-хэ, как его технику можно сравнивать с техникой «меча, отвергающего зло» моей семьи?» Юэ Лин-шань прошепьала: «Он специально мне уступил». Линь Пин-чжи рассмеялся ледяным смехом: «А у него к тебе глубокие чувства!»


Если бы Ин-ин услышала эти слова днем ранее, хотя она и так знала, что Лин-ху Чун специально поддался в поединке на мечах, но она бы все равно рассердилась, но сегодня чудесной ночью они вдвоем ехали в повозке, беседовали, любуясь гладью озера, открыв друг другу все свои мысли, и она в своем сердце, наоборот, ощутила сладкое чувство: «Прежде он был целиком влюблен в тебя, но теперь он любит меня гораздо больше. И не надо в этом винить его, это не он тебе изменил, на самом деле это ты была к нему слишком безжалостна».


Юэ Лин-шань спросила: «Выходит, что техника меча дашигэ вовсе не меч Бисе твоей семьи Линь, отчего же батюшка все время обвинял его, что тот украл «трактат о мече, отвергающем зло»? Когда батюшка изгнал его из клана горы Хуашань, и объявил преступником, это уже было величайшим преступлением. Выходит, что я… я понапрасну винила его». Линь Пин-чжи рассмеялся ледяным смехом: «Почему же напрасно обвиняла? Разве Лин-ху чун не хотел отнять трактат о мече, ведь фактически он его и отобрал. Да только преступник-вор столкнулся с жуликом высшего класса, он был тяжело ранен, потерял сознание, твой батюшка его обыскал, и забрал трактат. Основываясь на том, что Лин-ху Чун его изначально взял, он обвинил его в воровстве, и этим отвел людям глаза. Это называется, что вор громче всех кричит: «Держи вора»!» Юэ Лин-шань произнесла: «Что ты заладил, вор-не вор, слышать невозможно». Линь Пин-чжи ответил: «Твой батюшка это совершил, и сразу слышать невозможно? Он сделал, а мне и говорить нельзя?»


Юэ Лин-шань вздохнула: «В тот день в переулке Сянъян эта ряса была украдена злодеями из клана Суншань, дашигэ убил двоих, собирался эту рясу…» Юэ Лин-шань не договорила, произнесла: «Поехали!» Линь Пин-чжи спросил: «Куда направляемся?» Юэ Лин-шань сообщила: «Куда тебе захочется, туда и поедем. хоть на край света, лишь бы вместе с тобой». Линь Пин-чжи спросил: «Ты правду говоришь? Каким бы не было будущее, сожаления бессмысленны». Юэ Лин-шань ответила: «Я решилась полюбить тебя, я решала выйти за тебя замуж, давно оешила, что это будет на всю жизнь, откуда взяться сожалениям? Сейчас твои глаза повреждены, но нельзя утверждать, что они неизлечимы, даже если прежнего не вернуть, я всегда буду рядом с тобой, буду за тобой ухаживать, пока мы не умрем вместе».


Она говорила это совершенно искренне, и Ин-ин, которая пряталась в зарослях гаоляна, невольно растрогалась.


Линь Пин-чжи только хмыкнул, будто все еще не верил. Юэ Лин-шань тоненьким голосом прошептала: «Пин ди, ты в сердце все еще подозреваешь меня, я… я… этой ночью готова все для тебя отдать, ты… ты сможешь мне поверить. Мы этой ночьб «войдем в брачные чертоги и задуем свечи», по-настоящему станем мужем и женой, и сегодняшнего дня будем… настоящими супругами», ее голос становился все тише, так, что уже ничего нельзя было расслышать.
Ин-ин снова попала в крайне неловкое положение, подумала: «Если я буду продолжать это слушать, разве потом смогу себя считать человеком?» Она осторожно сделала несколько шагов в сторону, и неожиданно выругалась про себя: «Ну и бесстыжая девка эта Юэ Лин-шань! На столбовой дороге, разве можно… как же можно… тьфу!»


И вдруг ее потряс громкий голос Линь Пин-чжи, тот грубо кричал: «Не походи! Катись отсюда!» Ин-ин испугалась: «В чем дело? Что это он так озверел?» И тут послышался плач Юэ Лин-шань. Линь Пин-чжи орал: «Отойди, уйди! Быстрее уходи, чем дальше, тем лучше, уж лучше меня твой отец убьет, не хочу быть с тобой». Юэ Лин-шань рыдала: «Ты так презрительно ко мне относишься… в конце концов… что я сделала не так…» Линь Пин-чжи ответил: «Я… я..» Помолчал, потом начал: «Ты… ты…», – но ничего больше так и не сказал.


Юэ Лин-шань произнесла:»Что у тебя на сердце, говори, не стесняясь. Если я в чем-то виновата, пусть даже ты боишься моего батюшку, что он тебя не простит, так вот, ты только ясно скажи, – тебе даже не придется руки прикладывать, я сама с собой покончу». Прошелестел металл – она извлекла меч из ножен.


Ин-ин встревожилась: «Да он ее до самоубийства доведет, нельзя не прийти на помощь!» Она быстро направилась к повозке, и притаилась поблизости, готовая броситься на выручку.

Линь-пин Чжи снова начал: «Я… я…!, прошло некоторое время, он вздохнул, и произнес: «Это не твоя вина, вся беда во мне». Юэ Лин-шань беззвучно заливалась слезами, она переволновалось, ей было и стыдно, и горько одновременно. Линь Пин-чжи сказал: «Хорошо, я тебе все расскажу». Юэ Лин-шань произнесла: «Ты побьешь меня – и ладно, убьешь – тоже ладно, но нельзя так людей держать в неведении». Линь Пин-чжи ответил: «Раз уж ты такая искренняя, так я тебе все без утайки расскажу, хотя это и убьет все твои надежды». Юэ Лин-шань воскликнула: «Но почему?»


Линь Пин-чжи ответил: «Почему? Меч, отвергающий зло, моей семьи Линь всегда был знаменит в Поднебесной. Ю Цан-хай и твой батюшка оба были главами школ меча, имели высокое собственное мастерство, но все же оба всеми правдами и неправдами стремились овладеть этим трактатом. Однако, отчего же мой батюшка имел такое заурядное боевое искусство? Он позволял измываться над собой, не в силах защититься, отчего же это?» Юэ Лин-шань ответила: «Может быть от того, что у почтенного сердце не лежало к занятиям боевыми искусствами, или он был с рождения слаб здоровьем, в кланах боевых искусств не во всех поколениях богатыри рождаются». Линь Пин-чжи произнес: «Не верно. Даже если считать, что у моего батюшки было негодное искусство меча, то только потому, что он не освоил его до конца, внутренняя сила была не глубокой, техника отработана недостаточно. Однако дело вовсе не в том, что то искусство меча, которое он мне передал, от начала и до конца было неправильным». Юэ Лин-шань задумалось: «Это… это все очень странно».


Линь Пин-чжи ответил: «На самом деле, ничего странного. Ты знаешь, кем был мой предок Юань-ту Гун?» Юэ Лин-шань ответила: «Не знаю». Линь Пин-чжи сказал: «Он был буддийским монахом».


Юэ Лин-шань произнесла: «Выходит, он был человеком, отрекшимся от семьи. Были некоторые герои, создавшие себе громкую славу в мире рек и озер, которые под конец жизни разочаровались в иллюзиях этого мира, и стали монахами, удалившимися от мира». Линь Пин-чжи ответил: «Нет. Мой предок не в старости ушел в монахи, он изначально был хэшаном, а уже потом вернулся в мир». Юэ Лин-шань произнесла: «Славный герой в молодости стал хэшаном, такое тоже бывает. Основатель династии Мин Чжу Юань, император Тай-цзу, в детстве тоже был буддийским монахом из обители Хуанцзяосы».


Ин-ин подумала: «Барышня Юэ видит, какой мелочный характер у ее мужа, так она нисколько ему не пеняет, да еще и утешает всячески».


Тут Юэ Лин-шань снова спросила: «О том, что наш предок Юань-ту Гун с детства был монахом, тебе, несомненно уважаемый свекор рассказал». Линь Пин-чжи ответил: «Мой батюшка не упоминал об этом, опасаюсь, он не мог об этом знать. Мы вместе с тобой в тот вечер пришли в молитвенный зал в нашем старом особняке на улице Сянъян». Юэ Лин-шань подтвердила: «Да». Линь Пин-чжи продолжил: «Почему «Трактат о мече Бисе» был написан на буддийской рясе? Только потому, что он изначально был хэшаном, после того, как увидел трактат, украдкой переписал его на своей рясе, и так украл. После возвращения к жизни мирянина он построил дома буддийский молельный зал, не осмеливаясь забыть ритуал поклонения Бодисатве». Юэ Лин-шань сказала: «Твои заключения очень логичны. Но, может быть и так, что этот трактат ему передал высокий буддийский наставник, и поэтому трактат был изначально написан на рясе. Юань-ту Гун мог получить этот трактат о мече и честным путем».


Линь Пин-чжи возразил: «Это не так». Юэ Лин-шань произнесла: «Раз уж ты пришел к таким выводам, значит, ошибки нет». Линь Пин-чжи сказал: «Это не я пришел к таким выводам, это было собственноручно написано на рясе самим Юань-ту Гуном». Юэ Лин-шань протянула: «А, вот оно как». Линь Пин-чжи продолжил: «В самом конце трактата он сделал приписку, что изначально был монахом, благодаря особому случаю услышал чтение этого трактата от посторонних, и написал на рясе. Он крайне серьезно предостерег, что эта школа меча чересчур опасна, и содержит тайный вред, изучающий его останется без потомства, не сможет иметь детей и внуков. Монахам и монахиням это изучать очень вредно, так как наносит великий ущерб буддийскому милосердию, а мирянам еще более того нельзя его изучать». Юэ Лин-шань сказала: «Однако, он сам явно изучил его». Линь Пин-чжи ответил: «Тогда я тоже считал, как и ты, даже если этот метод меча такой вредоносный, но ведь Юань-ту Гун изучив его, обзавелся семьей и продолжил род, разве не так?» юэ Лин-шань произнесла: «Точно. Но также возможно, что он сначала обзавелся семьей, а затем уже стал изучать этот меч».


Лин-ху Чун ответил: «Абсолютно не так. В этом мире, люди, изучающие боевое искусство, какими бы героями они не были, как бы не были сильны, увидев трактат о воинском искусстве, не могут удержаться, чтобы не попробовать хоть один прием. А попробовав один прием, уже не удержаться, чтобы не попробовать второй, попробовав второй, не смогут не попробовать третий. Если не увидели трактата – то и ладно, но, если увидели, то тут же увлекаются, и самим уже не остановиться, даже если будут точно знать, что это знание приводит к великим бедам, не будут принимать это во внимание».


Ин-ин услышала это и подумала: «Батюшка упоминал, что этот трактат о мече, отвергающем зло, и «драгоценный трактат Подсолнечника» нашего учения на самом деле имеют общее происхождение, и единые принципы. неудивительно, что методы меча Юэ Бу-цюня и Линь Пин-чжи оказались почти такими же, как и у Непобедимого Востока». Снова подумала: «Батюшка говорил, что «Драгоценный трактат Подсолнечника» содержит боевое искусство, которое сулит только вред без выгоды. Он знал, что люди мира боевых искусств, едва увидят глубокое и утонченное учение в тайном трактате, даже если и знают наверняка, что изучать это искусство предельно вредно, но будут погружаться в изучение все глубже и глубже, и сами себя уже не смогут остановить. Он с самого начала не заглядывал в этот трактат, и это было наилучшим решением». И вдруг в ее голове сверкнула мысль: «Так зачем же он передал ее Непобедимому Востоку?»

Дойдя до этих размышлений, она сделала естественный вывод: «Выходит, что бвтюшка с самого начала увидел, что Дунфан Бубай лелеет дурные замыслы, и специально передал ему эту книгу, чтобы погубить. Выходит, дядюшка Сян ошибался, считая, что батюшка дал ему этот трактат по невнимательности, батюшка вовсе не находился в неведении, разве люди такого уровня, как мой отец, могут так долго пребывать в заблуждении? Но только у Неба свои планы, и Дунфан бубай перехватил инициативу, захватил батюшку и заточил его в темницу под озером Сиху. Видать, в то время в нем не все еще было пропитано злом, а то бы он одним ударом ножа расправился бы с батюшкой, или мог просто распорядиться перестать давать ему пищу и воду, как бы тогда батюшка мог осуществить свою месть, холодную, как снег? Нам еще повезло, что мы смогли убить убить Непобедимого Востока, если бы к нам не присоединился Чун лан [добрый молодец Чун, Лин-ху Чун], то вчетвером бы мы не справились – Дунфан Бубай запросто убил бы батюшку, дядюшку Сяна, Шан-гуань Юня и меня. Да еще и то помогло, что Ян Лянь-тин со стороны вызвал смятение чувств и отвлек его, а то бы Непобедимый Восток так и остался бы непобежденным».



Подумав об этом, почувствовала некоторую жалость к Непобедимому Востоку: «После того, как он отправил моего батюшку в заключение, держал меня в роскоши, окружил уважением. В волшебном учении Солнца и Луны я была, как принцесса или императрица. Сейчас мой родной батюшка является главой учения, а у меня наоборот, нет былой власти и великолепия. Ай, теперь у меня есть Чун лан, к чему мне теперь власть и великолепие?»


Вернулась мыслями к старым делам, подумала о планах отца более серьезно, и невольно расстроилась: «Вплоть до сегодняшнего дня батюшка так и не согласился передать Чун лану методов избавления от побочных эффектов его гунфу. У Чун лана в теле циркулируют разнородные потоки энергии, полученные им от разных людей, если их не рассеять, то бедствия будут неисчислимы. Батюшка сказал, что стоит ему только войти во врата нашего волшебного учения, то он тут же передаст ему это искусство, да еще и объявит всем, что он назначается его наследником на посту главы учения. Но Чун лан наоборот, отказывается, не согласен склониться, вот ведь трудность». Она и радовалась, и тревожилась, замерев, стояла в зарослях гаоляна, думы громоздились на думы, но, и так, и эдак, она все равно возвращалась мыслями к Лин-ху Чуну.



В это время Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань также погрузились в молчание. Прошло довольно много времени, и раздался голос Линь Пин-чжи: «Юань-ту Гун, после того, как увидел трактат о мече, тут же начал его практиковать». Юэ Лин-шань сказала: «Даже если считать, что этот комплекс меча такой вредоносный, но не могли же все беды случиться сразу. Должно было пройти лет восемь или десять, прежде чем наступили ужасные последствия. За это время Юань-ту Гун успел завести жену и продолжить род». Линь Пин-чжи ответил: «Это… не…так…» Эти три слова он протянул очень медленно, но в его выражении вовсе не было колебаний. Он помолчал немного и продолжил: «Поначалу я тоже так полагал, но прошло несколько дней, и я понял, что это не так. Мой дедушка не мог быть родным сыном Юань-ту Гуна, скорее всего, он его усыновил. То, что Юань Ту-гун женился, и завел сына, было сделано только для того, чтобы отвести людям глаза».

Юэ Лин-шань ойкнула, дрогнувшим голосом произнесла: «Отводить людям глаза? Это… это зачем?»



Линь Пин-чжи хмыкнул, не удостоив ответом. Прошло некоторое время, и он произнес: «Когда я впервые увидел трактат о мече, то уже был очень близок с тобой. Я только и мечтал, чтобы взять тебя в жены, стать настоящими супругами, и только после этого начать изучение меча. Но никто из людей, занимающихся боевыми искусствами не смог бы сопротивляться содержащимся в трактате о мече знаниям и приемам. Так что я в конце концов… в конце концов… оскопил себя, и начал практику меча…»


Юэ Лин-шань упавшим голосом прошептала: «Ты… сам… себя оскопил для практики меча?» Линь Пин-чжи с мрачной серьезностью ответил: «Именно так. Первая заповедь «Методов меча, отвергающего зло», гласит: «Хочешь непобедимым стать героем, оскопи себя, махнув с мечом рукою»». Юэ Лин-шань пролепетала: «Но… это зачем?» Линь Пин-чжи ответил: «Изучая эти методы меча, овладевают внутренней работой. Если не оскопить себя, то огонь страстей сожжет тело пламенем, человек упадет, и умрет на месте». Юэ Лин-шань произнесла: «Так вот в чем дело», – ее голос был тихим, как писк комара, почти неслышным.


Ин-ин также подумала: «Так вот в чем дело!» Только сейчас она поняла, почему Непобедимый Восток, бывший непревзойденным героем Поднебесной, одевался словно женщина, занимался вышивкой, приблизил к себе курчавобородого детину, этого пошлого мужлана Ян Лянь-тина, в качестве любовника, оказывается, все это было из-за практики этого злого учения, он превратился в чудовище, не мужчину, и не женщину.


Тут послышался плачущий голос Юэ Лин-шань: «В тот год Юань-ту Гун женился и завел сына, чтобы отвести людям глаза, ты… и ты тоже…» Линь Пин-чжи ответил: «Точно, после того, как я сам себя оскопил, я все же взял тебя в жены, и именно для того, чтобы прикрыться тобой от людей, но на самом деле, мне нужно было отвести глаза только одному человеку – твоему батюшке».


Юэ Лин-шань давилась слезами, и молча рыдала. Линь Пин-чжи произнес: «Я все тебе рассказал, теперь ты можешь уйти. Ты ведь наверняка смертельно ненавидишь меня». Юэ Лин-шань, задыхаясь от слез, произнесла: «Я не ненавижу тебя, ты попал в ужасные обстоятельства, и у тебя не было выхода. Я только ненавижу… ненавижу того человека, который изобрел этот злодейский «метод меча, отвергающего зло», зачем он… зачем он хотел так навредить людям». Линь Пин-чжи рассмеялся ледяным смехом: «Этот достойный преждерожденный герой был дворцовым евнухом».



Юэ Лин-шань издала звук понимания, произнесла: «В таком случае… значит, мой батюшка тоже, тоже стал… как и ты…» Линь Пин-чжи ответил: «Разве могут быть исключения для тех, кто изучает этот метод меча? Если бы кто-то узнал, что твой батюшка, уважаемый руководитель клана, одним взмахом меча сам себя оскопил, разве бы он не стал посмешищем среди рек и озер?
Поэтому, если бы он узнал, что я изучаю этот меч, он не мог бы оставить меня в живых. Именно поэтому он раз за разом выведывал у тебя, как я к тебя отношусь, все это для того, чтобы удостовериться – не стал ли я евнухом. Если бы ты пожаловалась, то мне бы уже давно не быть в живых». Юэ Лин-шань сказала: «Теперь он наверняка знает». Линь Пин-чжи ответил: «Я убил Ю Цан-хая, убил Му Гао-фэна, слух об этом разнесется по воинскому сообществу за несколько дней, вся Поднебесная будет об этом знать».
 

В его голосе слышалось удовлетворение. Юэ Лин-шань спросила: «Раз такое дело… боюсь, мой батюшка тебя в покое не оставит, куда же нам отправиться скрываться?»


Линь Пин-чжи изумился: «Нам? Ведь ты уже узнала, что со мной, все еще хочешь за мною следовать?» Юэ Лин-шань ответила: «Это естественно. Пин ди, я люблю тебя всем сердцем, от начала… и до конца. Твоя жизнь сложилась такой горькой…» Она не успела договорить свои слова, вскрикнула, и выпрыгнула из повозки – было похоже, что Линь Пин-чжи вытолкнул ее.


Послышался гневный голос Линь Пин-чжи: «Не нужна мне твоя жалость, кому твоя жалость нужна? Линь Пин-чжи овладел мастерством меча, никого не боится. Вот, заживут мои глаза, имя Линь Пин-чжи будет потрясать Поднебесную, какой там Юэ Бу-цюнь, Лин-ху Чун, буддист Фан Чжэн, даос Чун Сюй – никто не будет мне противником».


Ин-ин в сердце рассердилась: «Вот заживут твои глаза? А твои глаза, что, можно вылечить?» Изначально она испытывала некоторое сострадание к несчастиям Линь Пин-чжи, но, услыхав, как он несправедливо и бесчувственно относится к жене, как чванливо превозносит себя, невольно начала презирать.


Юэ Лин-шань вздохнула: «Все равно тебе нужно найти на некоторое время безопасное место, чтобы вылечить глаза, потом уже обсудим остальное». Линь Пин-чжи возразил: «Да есть у меня способы, чтобы сопротивляться твоему батюшке». Юэ Лин-шань продолжила: «Раз об этом деле тебе так трудно говорить, ты даже мне с трудом рассказал, то мой батющка тоже может не беспокоиться». Линь Пин-чжи холодно усмехнулся: «Тьфу, я куда лучше тебя знаю, что за человек твой батюшка. Завтра я первому встречному расскажу об этом деле». Юэ Лин-шань забеспокоилась: «Это еще зачем? Ты же сейчас не…» Линь Пин-чжи перебил: «Зачем? Это мой способ спасти себя. Я расскажу первому встречному, и скоро это дойдет до ушей твоего батюшки. Юэ Бу-цюнь узнает, что я уже обо всем рассказал, уже не сможет замять дело, убив меня, он наоборот, будет всеми способами стараться оставить меня в живых». Юэ Лин-шань произнесла: «Твои методы рассуждения очень странные». Линь Пин-чжи спросил: «Что здесь странного? Оскопил себя Юэ Бу-цюнь, или нет – это так просто не увидишь. У него борода и усы выпадают – он их обратно приклеивает, посторонним трудно в это поверить. Но, если я вдруг пропаду, то это будет похоже на затыкание рта свидетелю, и люди заговорят, что это он убил меня, это и называется – как не прячь, а тайна вылезет наружу». Юэ Лин-шань ничего не ответила, только вздохнула.



Ин-ин подумала: «Линь Пин-чжи очень сметлив, этот его ход в самом деле очень силен. Барышня Юэ зажата с двух сторон, ее положение очень сложное. Если пойдет так – то репутация ее отца будет втоптана в грязь, но, если она постарается этому помешать, то это погубит ее мужа.


Линь Пин-чжи произнес: «Даже если я ослеп навсегда, но я сумел осуществить великую месть за отца и мать, об этом я никогда не стану сожалеть. Некогда Лин-ху Чун передал мне предсмертные слова моего отца, что в старом особняке на улице Сянян находится древняя реликвия нашего рода, но читать ее ни в коем случае нельзя – это был завет нашего предка. Я полностью изучил эту книгу, нарушив завет предка, но зато я осуществил великую месть за родителей. Если бы я этого не сделал, то люди говорили бы, что «меч, отвергающий зло» нашего рода Линь – это выдумка, и все руководители охранного бюро Фувэй были последователями обманщика».



Юэ Лин-шань произнесла: «Но тогда ты вместе с батюшкой обвинял Лин-ху Чуна в краже трактата, говорил, что он выдумал предсмертные слова твоего отца…» Линь Пин-чжи ответил: «Даже если я напрасно обвинил его, ну и что? В то время разве даже ты сама его не подозревала?» Юэ Лин-шань легко вздохнула: «Вы с дашигэ были не так давно знакомы, такие подозрения нормальны для обычных людей. Но батюшка и я не должны были подозревать его. На всем свете только один человек верил ему – это мама».


Ин-ин подумала: «Кто это сказал, что только твоя мама?»


Линь Пин-чжи с холодной усмешкой произнес: «Твоей маме тоже очень нравился Лин-ху Чун. Из-за этого мальца твои родители не раз вступали в перебранку». Юэ Лин-шань удивилась: «Мои родители бранились из-за дашигэ? Мои батюшка и матушка прежде никогда не бранились, откуда ты это узнал?» Линь Пин-чжи рассмеялся ледяным смехом: «Прежде никогда не ругались? Да они только перед посторонними такой вид принимали, и только. Даже в этом Юэ Бу-цюнь, лицемер, надевал свою личину святоши. Да я собственными ушами слышал совершенно ясно, неужели буду врать?» Юэ Лин-шань произнесла: «Я не говрю, что ты неправ, но это очень странно. Отчего это я не слышала, а ты слышал?» Линь Пин-чжи ответил: «А, теперь уже все равно, расскажу тебе и об этом.


В то время, когда мы были в Фучжоу, клан Суншань послал двоих людей, и они отняли у нас рясу. Эти двое были убиты Лин-ху Чуном, и ряса, разумеется, попала к нему. Но он был тяжело ранен, и потерял сознание. Когда я его обыскивал, рясы при нем не было, и было неизвестно, куда она делась». Юэ Лин-шань произнесла: «Значит, тогда в Фучжоу, ты его обыскивал». Линь Пин-чжи согласился: «Конечно, ну и что такого?» Юэ Лин-шань произнесла: «Ничего?» Ин-ин подумала: «И теперь барышне Юэ суждено всю жизнь следовать за этим вздорным злобным негодяем, ох она и настрадается, вот к чему дело пришло». И тут снова подумала: «Я тут уже давно, Чун-лан наверняка волнуется». Она повернула голову, внимательно вслушиваясь, но решила, что он сейчас в полной безопасности.


Тут Линь Пин-чжи продолжил: «Раз уж рясы не было с Лин-ху Чуном, значит, ее наверняка взял твой батюшка. Я изо всех сил тайно наблюдал, но он очень серьезно прикрывался, никаких зацепок не показывалось. Потом твой батюш5ка заболел – кто мог догадаться, что он, едва увидел «трактат о мече, отвергающем зло», сразу оскопил себя, и начал практиковать. В пути я не осмеливался близко приближаться, но, когда мы вернулись на Хуашань, я каждую ночь прятался за окном спальни твоих родителей, карабкаясь по отвесному утесу, и прислушивался, надеясь из разговоров получить сведения, где находится трактат». Юэ Лин-шань переспросила: «Ты каждую ночь сидел под их окном на отвесном утесе?»

Линь Пин-чжи ответил: «Именно так». Юэ Лин-шань снова повторила: «Каждую ночь?» Ин-ин не услышала ответа Линь Пин-чжи, и решила, что он покивал головой. Юэ Лин-шань вздохнула: «Ты очень упорный». Линь Пин-чжи ответил: «Если хочешь совершить великую месть, без этого нельзя». Юэ Лин-шань едва слышно прошептала: «Да».


Тут снова заговорил Линь Пин-чжи: «Я слушал более десяти ночей, но не услышал ничего подозрительного. Но вот однажды твоя мама произнесла:
– Старший брат-наставник, мне кажется, что в последние дни у тебя цвет лица нездоровый, может быть, у тебя какие-то проблемы с изучением «гунфу пурпурной зарницы»? Не надо слишком стараться, захочешь быстрее продвинуться – могут быть неприятности.

Твой батюшка усмехнулся, и ответил:
– Вовсе нет, тренировка идет весьма успешно.

Твоя мама сказала: «Не обманывай меня, у тебя и голос изменился, стал пронзительным и высоким, на женский стал похож.

Твой батюшка возмутился: «Что за глупости! Я всегда так говорил.

Я прислушался к его голосу, когда он говорил эти слова, то сорвался на визг, будто женщина пришла в возмущение. Твоя мама ответила:
– Ты говоришь, не изменился? Ты никогда в жизни так не говорил. Мы с тобой супруги уже много лет, если у тебя на сердце неприятности, как я могу этого не почувствовать?

Твой батюшка ответил:
– Да какие неприятности? Хм, впрочем, скоро собрание на горе Суншань, Цзо Лэн-чань собирается поглотить все остальные четыре школы, его планы совершенно очевидны. Я из=за этого немного переживаю, есть такое.

Твоя мама сказала:
– На мой взгляд, дело не только в этом.

Твой батюшка снова рассердился, визгливым голосом вскричал:
– Пусть ты и питаешь слепые подозрения, но что это, по-твоему?

Твоя матушка ответила:
– Я выскажу, но ты не гневайся. Я знаю, что ты несправедливо обвинил Чун-эра.

Твой батюшка удивился:
– Чун-эр? Да он спутался с людьми из колдовского учения, с той девицей Жэнь из демонического культа завязал личные связи, об этом знает вся Поднебесная, что несправедливого в моем обвинении?»


Ин-ин услыхала, что речь зашла о ней, да еще упомянули «завязал личные связи, об этом знает вся Поднебесная», и ее лицо слегка покраснело, но в то же время из сердца поднялась мягкая теплая волна удовольствия.


Линь Пин-чжи продолжил: «Твоя мама сказала:
– Сказать, что он связался с людьми из колдовского учения, нельзя назвать несправедливым обвинением. Я имела в виду, что ты напрасно обвинил его в краже трактата о мече, отвергающем зло.

Твой батюшка ответил:
– Неужели это не он украл трактат? Его искусство меча взлетело до небес, выше твоего и моего, ты что, не видишь?

Твоя мама ответила: «Наверняка есть иные причины. Я уверена, что он не мог взять трактат о мече. Характер у Чун эра взбалмошный, он не слушает наши наставления, это есть. Но он с детства честный и откровенный, он никак не мог украсть чужое. После того, как у Шань эр все сладилось с Пин эром, даже если бы Линь Пин-чжи обеими руками преподнес ему свой трактат о мече, Лин-ху Чун его бы не принял из гордости».


Ин-ин услышала это, и почувствовала невыразимое удовольствие в сердце, ей захотелось тут же обнять госпожу Юэ в знак благодарности, за то, что она растила Чун лана с детства, и была единственным человеком в клане Хуашань, который до конца понимал его натуру. И еще она решила, что, как только представится случай, нужно будет хорошенько отблагодарить ее только за эти несколько слов.


Линь Пин-чжи продолжил: «Твой батюшка усмехнулся, и произнес:
– Судя по твоим словам, ты уже сожалеешь, что мы изгнали этого негодяя из нашего клана.

Твоя матушка ответила:
– Он нарушил правила школы, и ты, следуя заветам предков, изгнал его. Ты очистил имя школы, и никто не смеет тебя в этом обвинить. Но обвинить его в том, что он перешел на левый путь уже достаточно, зачем дополнительно обвинять его в краже трактата? Ты же это понимаешь лучше меня, ты точно знаешь, что он не брал этого трактата.

Твой батюшка начал кричать:
– Что я знаю? Что я знаю?»

Голос Линь Пин-чжи тоже стал резким и пронзительным, подражая воплю Юэ Бу-цюня. В ночной тишине его голос прозвучал подобно крику ночной птицы, так, что у Ин-ин все волосы встали дыбом. Прошло некоторое время, и Линь Пин-чжи продолжил: «Твоя мама медленно произнесла:
– Ты сам знаешь, потому что именно ты его взял.

Твой батюшка закричал в гневе:
– Ты… ты сказала… это я…

Но, сказав эти несколько слов, он внезапно замолчал. твоя мама крайне спокойно продолжила:
– В тот день Чун эр был тяжело ранен, потерял сознание, я бросилась останавливать кровотечение. Когда я перевязывала его раны, заметила у него на теле рясу, всю покрытую иероглифами, было похоже, что там говорилось про методы меча. Когда я второй раз вернулась с лекарствами, то рясы при нем уже не было, все это время Чун эр по-прежнему был без сознания. В это время, кроме нас двоих, никто не входил в комнату. Конечно, это ты забрал эту рясу».

У Юэ Лин-шань горло перехватило: «Мой батю…шка, мой батю…шка…»


Линь Пин-чжи произнес: «Твой батюшка несколько раз пытался что-то пролепетать, но так ничего сказать и не смог. Голос твоей мамы стал мягче, она произнесла:
– Старший брат-наставник, наш стиль меча клана Хуашань является незаурядным, цигун пурпурной зарницы – выдающийся, этого достаточно, чтобы прославиться в мире цзянху, нам вовсе не нужно изучать методы меча иных школ. Цзо Лэн-чань жаждет поглотить четыре клана меча, нам следует объединить свои силы, и выступить против него. В твоих руках клан Хуашань не может погибнут. Если мы объединимся, то у нас шансы на победу – шесть из десяти. Даже если мы проиграем, и отдадим свои жизни на горе Хуашань, то в мире Девяти источников нам не стыдно будет предстать перед поколениями предков клана Хуашань».

Ин-ин втайне одобрила эти слова: «Эта госпожа Юэ – истинный муж среди женщин, ее дух намного превосходит качества ее мужа».


Тут раздался голос Юэ Лин-шань: «Мамины слова были очень разумны». Линь Пин-чжи холодно усмехнулся: «В это время твой батюшка уже завладел моим трактатом о мече, разве мог он внимать увещеваниям шинян?» Он внезапно употребил слова «матушка-наставница», что показывало, что в его жестком сердце все же сохранилось уважение к госпоже Юэ. Он продолжил: «Твой батюшка сказал:
– Твои слова отражают типичную точку зрения женщины. Ты строишь из себя примитивного героя, собираешься напрасно отдать свою жизнь, чтобы Цзо Лэн-чань поглотил наш клан. А вот после смерти ты еще не наверняка встретишься с предками клана Хуашань.

Твоя мама долго молчала, потом вздохнула:
– Ты весь сгораешь от своих дум, чтобы спасти наш клан, и я не могу тебя за это винить. Но только… только изучение этого трактата о мече, отвергающем зло – сплошной вред без пользы, иначе посчему бы потомки семьи Линь не изучали его, вплоть до того, что позволили врагам поставить себя в безвыходное положение? Еще не поздно остановить коня на краю пропасти, отказаться от изучения этого метода меча.

Твой батюшка закричал во весь голос: «Откуда ты узнала, что я изучаю «меч, отвергающий зло?» Ты… Ты… Ты украдкой подсматривала за мной?

Твоя мама отвечала:
– К чему мне воровски подглядывать?

Твой батюшка вскричал:
– Говори, говори!

Его голос сорвался, было очевидно, что он, хоть и старается держать себя в руках, но уже пал духом.


Твоя мама сказала:
– Твой голос совершенно изменился, это уже давно очевидно для всех, неужели ты сам этого не замечаешь?

Твой батюшка продолжал отпираться:
– У меня всегда был такой голос.

Твоя матушка вздохнула:
– Каждое утро на твоем одеяле выпадает множество волос из бороды и усов…

Твой батюшка завизжал:
– Ты заметила?

Голос его был ужасным. Твоя матушка вздыхала:
– Я давно уже заметила, только не говорила. Твоими приклеенными усами и бородой ты можешь посторонних обмануть, но как тебе обмануть жену, которая прожила с тобой столько лет подле твоей подушки?

Твой батюшка понял, что дело вышло наружу, и больше не мог спорить. Он надолго замолчал, а потом спросил:
– Кто из посторонних еще об этом знает?

Твоя матушка ответила: «Никто».

Твой батюшка спросил:
– А Шань эр?

Твоя матушка ответила:
– Она не может знать.

Твой батюшка спросил:
– Пин-чжи тоже не знает?

Твоя матушка ответила:
– Не знает.

Твой батюшка сказал:
– Хорошо, я послушаюсь твоего совета. Эту рясу я завтра передам Линь Пин-чжи, потом мы найдем способ отбелить имя Лин-ху Чуна. Этот метод меча я впредь больше не буду изучать.

Твоя мама очень обрадовалась:
– Вот и прекрасно. Но этот метод меча очень вредоносный, как можно его передавать Пин эру? Уж лучше было бы уничтожить этот трактат.


Юэ Лин-шань произнесла: «Батюшка, конечно же, не согласился. Если бы он мог уничтожить этот трактат, то не стал бы таким».


Линь Пин-чжи ответил: «Твоя догадка ошибочна. Твой батюшка тут же произнес:
– Очень хорошо, я прямо сейчас уничтожу трактат о мече!

Я перепугался, уже хотел выскочить и остановить его, трактат о мече – наследие нашей семьи Линь, неважно, полезный он, или вредный – твой батюшка не имел права его уничтожать. И тут я услыхал, как над моей головой открылось окно, я едва успел втянуть голову, и моему взгляду предстала вылетевшая из окна та самая ряса. Ряса развернулась в воздухе, и в этот же миг окно снова закрылось. Ряса летела в воздухе рядом со мной, я протянул руку, но поймать не смог – не хватило нескольких локтей. В этот момент я забыл о собственной жизни, думая только о отмщении за отца и мать, прыгнул, ухватился руками за край скалы, и попытался ногой подцепить падающую рясу. К счастью, мне удалось поддеть ее кончиком стопы, я стал осторожно возвращаться, и мне удалось не сорваться на дно ущелья Эха Небес».


Ин-ин услышала это, и подумала: «Счастьем было бы, если бы ты не смог поймать эту рясу».


Юэ Лин-шань спросила: «Мама знала, что, после того, как батюшка овладел этим искусством меча, ряса стала ему не нужна, и он спокойно выбросил ее в ущелье, но это дало тебе возможность выучить трактат о мече, отвергающем зло. Так или нет?» Линь Пин-чжи ответил: «Именно так».


Юэ Лин-шань произнесла: «Такова была воля Неба. У Небесного Владыки все заранее расписано, значит, тебе было суждено отомстить за уважаемого свекра и свекровь… это… это … очень хорошо».


Линь Пин-чжи спросил: «Но в этом деле есть одна загвоздка, которую я так и не смог понять. Почему Цзо Лэн-чань тоже использовал эти методы меча, отвергающего зло?» Юэ Лин-шань произнесла вежливое «Эн», но по ее тону было совершенно очевидно, что ей полностью безразличен вопрос, как Цзо Лэн-чань мог выучить методы меча Бисе. Линь Пин-чжи произнес: «Ты не изучала меч Бисе, и не знаешь всех его тайн. Но, когда твой батюшка бился с Цзо Лэн-чанем на алтаре Неба и Земли, к кону поединка оба использовали истинные приемы меча, отвергающего зло.


Тем не менее, методы меча Цзо Лэн-чаня, хоть и казались истинными, но содержали ошибки, в каждый прием будто нарочно были внесены изменения, и только его многолетний опыт в боевых искусствах позволял ему изменять движения, чтобы не проиграть. Но, в конце концов, твой батюшка все-таки сумел ослепить его. Если бы он… эх… если бы он использовал только методы меча клана Суншань, и проиграл твоему батюшке, это бы не было удивительным. Меч Бисе не имеет соперников в Поднебесной, и техника клана Суншань с ним не сравнится. Если бы Цзо Лэн-чань себя не оскопил, то его техника меча не была бы истиной техникой меча, отвергающего зло, тут бы не было ничего удивительного. Но я не могу взять в толк, как он мог изучить метод меча Бисе, и почему его приемы казались правильными, но содержали ошибки?» После последних слов он погрузился в размышления.
Ин-ин подумала: «Ничего не слышно. Методы меча Бисе Цзо Лэн-чаня скорее всего, украдены у нашего учения. Он выучил только внешние формы приемов, но ничего не понял в этом отвратительном методе. Методы меча Непобедимого Востока были намного мощнее, чем у Юэ Буцюня. Даже если он и мог их увидеть, то, будь у него хоть три головы, хоть расколи их от дум, а все равно не поймешь этой логики.


Она уже хотела потихоньку удалиться, когда вдалеке раздался стук копыт – более двадцати всадников неслись по казенному тракту.