Стараясь не сильно припадать на раненную ногу, Полина решительно подошла к райкому комсомола. Но при виде огромного количества молодежи, она немного растерялась. Вся ее решимость и заготовленные слова улетучились из головы.
Она стала подходить к небольшим кучкам людей и слушать о чем они говорят.
«Не только я рвусь на фронт», – усмехнулась Полина.
В основном возбужденно говорили те, кто уже побывал и не раз в кабинетах райкома, они рассказывали, на какие вопросы пришлось отвечать.
Вдруг Полина услышала знакомый голос и обернулась. Совсем рядом с ней стояли молодые девушки, и одна из них оказалась ее соседкой по дому. Это была Люся Иванова, она жила этажом выше и они часто с ней встречались возле лифта на первом этаже. Люся, что-то возбужденно рассказывала подружкам.
Полина подошла к этой группе и девушка на полуслове замолчала.
Они отошли немного в сторону от подруг Люси.
– Ой, Полина, я не ожидала тебя здесь встретить. Ты же еще не совсем выздоровела.
– Люся, а я наоборот обрадовалась, что повстречала тебя. Мне надо обязательно на фронт. Ты мне подскажи, куда сначала обращаться.
– Ты в пятнадцатый кабинет прорвись, а там всё скажут. Полина, у меня просьба, никому не говори, что меня здесь встретила. Если мама узнает, то все сорвется. Пашка ушел на фронт на прошлой неделе и пока от него никаких вестей, мама все время плачет, а папа замкнулся в себе. Он тоже ходил в военкомат, ему отказали по возрасту. А я сюда почти каждый день ходила, и вот сегодня сказали, что идет набор девушек, отправят на учебу сначала, а потом на фронт.
– На какую учебу, Люся?
– На связистку учить будут. Сказали, что пришлют повестку, когда явиться. Я так рада, только за маму беспокоюсь. Полина, ты ведь еще хромаешь, куда же ты собралась?
– Мне все равно, лишь бы взяли на фронт, мне надо искать сына, я не могу сидеть дома и бездействовать, с ума уже схожу. Я пойду, Люся. Не бойся, никому не скажу, – улыбнулась она девушке. – Дай я тебя обниму, кто знает, когда еще свидимся.
Полина зашла в здание райкома комсомола. У нее зарябило в глазах от обилия молодых людей в коридоре. Стоял невообразимый гул. В открытые двери многих кабинетов было видно, какая напряженная атмосфера царила кругом: люди заходили и выходили, кто-то кричал в трубку телефона, кто-то о чем-то устало доказывал другому, кто-то терпеливо стоял и ждал, когда на него обратят внимание, где-то выдавали документы, какие-то плакаты и кипы разных брошюр. Полина обратила внимание, что в каком-то кабинете выдавали винтовки, гранаты и пистолеты.
«На фронт уходят, – подумала она. – Вот везёт».
В пятнадцатом кабинете Полина отстояла длинную очередь, но оттуда ее послали на второй этаж. Там народу было не меньше. К тому времени, когда начала подходить ее очередь, нога болела так, что в глазах уже темнело и одолевали приступы тошноты. Она порылась в сумочке и нашла леденец. К глазам подступили слезы. Женщина вспомнила, как этот леденец отдал ей Артемка.
– Мама, а теперь ты его пососи, только не весь, ладно? Ты мне оставь немного, я потом еще пососу.
Полина смахнула набежавшие слезы, и подумала с благодарностью. «Спасибо, сынок. Я сейчас немного подержу его во рту, совсем чуть-чуть и оставлю тебе. Мы с тобой встретимся, и я тебе его верну».
Она положила в рот мятный леденец, и ей стало легче. «Хоть тошнота прошла».
Полина завернула остатки карамели в бумагу и положила в сумку.
В кабинет она вошла уже спокойная и уверенная в себе. Превозмогая боль, она пошла к столу, но походка была шатающаяся и нога предательски подгибалась. Из раны, не зажившей до конца, из-под чулка начала просачиваться сукровица.
Полина положила свои документы на стол. На нее смотрел усталый человек. Трудно было определить его возраст, воспаленные глаза и небритое лицо говорили сами за себя: человек не выходил из этого кабинета давно.
Он выслушал Полину, помолчал немного и сказал:
– Я не знаю, куда могу вас после таких ранений послать. Почему именно на фронт? В Москве сейчас столько дел, где вы могли бы приложить свои усилия и стремления помочь фронту. Подумайте об этом и приходите в следующий раз, вам обязательно надо долечиться.
Полина вышла из кабинета и почувствовала, как ее покидают силы. Она с трудом добралась до выхода, после душного кабинета и коридоров у нее закружилась голова. Выйдя в вечернюю прохладу улицы, от глотка свежего воздуха немного прояснило сознание. Полина с трудом, уже сильно хромая, доплелась до небольшого скверика. Она обратила внимание, что из кустов акации торчат дула зениток.
Москва очень изменилась, уже через неделю после начала войны перестали бить куранты на Спасской башне. Маскировались основные стратегические и культурные здания для защиты от вражеских бомбардировок авиации. Окна на всех домах были оклеены крест накрест полосками бумаги.
Едва сдерживая стон, Полина села на краешек скамейки. «Как глупо я поступила, не надо было показывать справку из госпиталя. Завтра пойду в райвоенкомат, возможно, удастся записаться в добровольцы», – думала она, потирая больную ногу.
От боли и отчаяния она злилась на себя и не очень обращала внимание, что творилось вокруг нее. Немного придя в себя, она заметила, что рядом сидела пожилая женщина, к которой жалась девочка лет двенадцати и с состраданием смотрела на нее.
– Вот присела немного отдохнуть, – как бы оправдываясь, сказала она. – Сын на фронт сразу ушел, а сноха с внучкой все тянули с эвакуацией. А вчера бомба угодила прямо в их двор. Часть дома разрушено, а с их стороны уцелел, но стекла все вылетели. Сноху Раечку ранило осколками, ее в госпиталь увезли. Соседка Раечкина мне позвонила, я вот и забрала внучку, – она погладила по голове девочку и взяла ее за руку. – Пешком идем потихонечку, – со вздохом сказала женщина. – Сколько горя кругом… Москву не узнать, сколько мусору везде, книги лежат на обочинах дорог. А еще на днях немцы листовки разбросали с воздуха сволочи! Сколько зданий разбомбили, сейчас по Арбату шли, так театр Вахтангова почти полностью разрушен. Я с начала войны все больше дома сидела, так не ожидала такого увидеть.
В воздухе пахло дымом и гарью. Она хотела встать со скамейки, но закашлялась и снова села.
Полина внимательно слушала пожилую женщину, к горлу подступил комок. «Хоть девочка не пострадала и не потерялась».
– Все будет хорошо, немцев не допустят до Москвы, – уверенно сказала Полина, поднялась со скамейки и, прихрамывая пошла в сторону дома.
На асфальте валялась немецкая листовка, в которой писалось, чтобы женщины и дети покидали Москву, что будут бомбить город в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое августа. Еще что-то было написано про сына Сталина Якова Джугашвили, будто он сдался в плен. Полина, не дочитав, с омерзением скомкала листовку и выбросила. «Сегодня двадцать первое августа, не видать тебе Гитлер Москвы, как своих ушей, – с гневом подумала она. – Москва стала другой, но это наша Москва и мы ее вам не отдадим».
По тротуарам вдоль домов сновали куда-то спеша прохожие, проезжали машины, шли строем новобранцы – совсем юные мальчишки, по улице военные сопровождали аэростаты воздушного заграждения. Сколько раз уже из окна квартиры Полина видела, как после ночного дежурства мимо их дома проплывали эти средства противовоздушной обороны, но так близко она увидела их впервые. Это была такая внушительная мощь, вызывающая к себе уважение, что у Полины после немецкой листовки потеплело на душе и чувство гадливости, наконец, исчезло.
Она немного прибавила шаг, но на ногу стало все трудней и трудней наступать. Дорога домой показалась ей бесконечной.
Лифт уже давно не работал, Полина из последних сил, цепляясь за перила, поднялась на свой этаж. Когда она нажала на кнопку звонка своей квартиры, в ушах ее уже глухо звенело, и перед глазами поплыл туман. Дверь открыл Петр Ефимович, Полина сделала шаг в его сторону и потеряла сознание.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/12/10/1371