А в дожди хорошо в поездах!
И, кстати, нет на свете автора более ироничного, чем жизнь. Она непременно напишет нас так, чтобы только здесь, на перроне, мы умирали от невозможности сказать всё, что так и не сказано. Чтобы зная, что знаем друг о друге всё, умирали от невозможности открываться друг другу снова и снова... И говорить, говорить... Словно слепого посвящаем в тайны вкусов и запахов и медитативных потоков сознания дождя, дождя, дождя... его прикосновений...
В дожди хорошо в поездах.
Поезда тоже медитативны. Они снятся. Они реально снятся, когда ты в них. В колыбели, что качают колёса и рельсы, ветер и время.
Мантры перестука и визга железа. Лёд сакральных признаний друг другу схлестнувшихся ветра и дождя. И всё это сплетает в свою колыбельную, и морфием душного вагонного воздуха склонилась над тобой твоя жизнь, и она снится.
Снится жизнь, и поздняя осень за окном, и предательским лейблом вонзившегося в тебя одиночества прилип к стеклу последний измученный ветрами лист.
…Поезда. Перрон утонул в привокзальном тумане. Воздух, выпотрошенный от тепла, беспризорный, ищет убежища в прокуренных одиночеством лёгких. В лёгких той, что всё ещё нам жизнь, но уже не обещает ничего. Потому что всё уже случилось, чтобы когда-нибудь закончиться.
На самом деле случилось, как всегда, то, что не случилось ничего, а поезд, как всегда, пришёл.
В поезде снова снится жизнь, и я на перроне, и ты... нет, не ты и не я, а два призрака в привокзальном тумане, два нежных призрака с нашими лицами, моим и твоим. Не ты и не я, но оба не понимаем, зачем мы здесь, зачем снова вместе, зачем снова снится всё это нам обоим: перрон, и я провожаю тебя до станции Счастье.
Колёса и рельсы, ветер и время. Морфий душного вагонного воздуха контрабандой в твоей колыбели. Чуть потерянно скуля свистком паровоза, склонилась над тобой твоя жизнь: конечная станция, пора выходить. И ты выходишь, помятый, не досмотревший сон о счастье, ничего не понимающий: вместо конечной снится перрон, с которого уезжал, снится, что ищешь глазами меня... ведь кто-то же должен. Кто-то должен быть этим призраком с моим лицом, который снова и снова и снится, и провожает тебя до станции Счастье. Кто-то должен быть призраком с твоим лицом, которого станция Счастье ждёт всю эту позднюю осень.
И кто-то должен жить, умирая от невозможности открываться друг другу снова и снова... И говорить, говорить... Посвящая друг друга в давно знакомые каждому слепому, как слепы мы всю эту осень, тайны вкусов и запахов и прикосновений дождя, дождя, дождя...
А в дожди хорошо в поездах!
Когда тебе приснится, что твой поезд прибыл наконец на станцию Счастье... не пиши, так старательно легко иронизируя над всем, что увидел в этих долгих-долгих снах о нас, что понял в этом забытьи длиною в самую затянувшуюся позднюю, позднюю осень. Нет на свете более ироничного автора, чем жизнь.
Не пиши. А просто вышли мне смайл. Огромный, с подбитым глазом, с перекошенной улыбкой до ушей. Преогромный, и смешной, такой смешной, что я не смогу над ним не заплакать.
В дожди хорошо в поездах, ведь правда?