Когда птицы латают гнезда!

 Когда птицы латают Гнезда!

…А гордости бывает тяжело,
Когда в разрывах недошедших писем
Становишься невольно независим
От траектории пути, где пролегло
... аортой снов разбуженное сердце...
И воздух недоношенным младенцем
Кричит в груди, не научившись петь...
И каждый вдох - как тонкой кистью плеть...

...А гордости бывает тяжело...
Не убаюкать песней чести гордость,
Не спеленать ее в судьбе покорность,
Снегами не укрыть, то что цвело
...в холодных катакомбах безразличья...
В лохмотьях словно знаками величья
Кичиться пред знакомыми, смеясь,
Но знать, что под ногами Солнца грязь...

А гордости бывает тяжело...
Но коронована для самолюбья тяжесть,
И время ведь бинтами не повяжет,
Что по-другому быть вчера могло...
НО отказаться было нам дороже...
Болезненно меняя сердца кожу...
Мы поднимаем голову с небес...
И учимся ... жить дальше... только без…   

(Ира Тихонова, Санкт-Петербург)


    Он был исследователем жизни. Все его одногодки уже давно тянули лямку, как вьючные ослики со вселенским терпением, а он еще анализировал себя…, корил и копался во фразах… Он не жил, он существовал в цепи совершенных им же ошибок. Никто никого не винил и даже не собирался, потому что он знал правду, что виноват только сам. Куда уж тут кого-то винить, да и зачем? Разве станет легче, если кто-то будет назначен на роль виновного и окажется уныло стоять на пьедестале под укором чужих пальцев и плевков, само четвертован или само расстрелян? Вот он – виновен во всем, казни себя... Нет, вовсе нет!
Рутина…, какая-то болотная тина-рутина изо дня в день без просвета, без луча, без любви к новому дню, без внутренней искры сердечных клапанов. Все было предсказано и предугадано…, мутный прогноз был тот же - разъеденного цвета ржавчина с единственным черным оттенком, монотонными нотами ложившимся на кожу спины и лица. Спина гнулась, лицо не улыбалось, душа искренне молчала, разглядывая себя изнутри… Забыться бы…! Иногда он лечился черными многоточиями сознания, запивая их полу холодной водкой, но водочные забеги в никуда оставляли только головную боль и долгую аритмию сердца, которое стучало и стучало, передавая свое возмущение куда-то наверх… Туда, где должна быть умная голова, понимающая, что сердцу тяжело качать отравленную кровь с алкогольными парами изуродованного спирта. Водочные фесты были отброшены, как черное полотно, ибо это путь в никуда в ту самую пустоту с далеким эхом, похожим на похоронный марш знаменитого поляка Шопена. Иногда он уходил в книги и будоражил себя надеждой, что вот-вот…, что-то измениться, подхватит на руки, сожмет праведной силой, ударит счастьем в трезвое сердце и все будет иначе, совсем иначе… Но это были любимые книги, а не он сам, это были листы бумаги с написанными чужими мыслями, которые рисовали лощенные долины с запахами полной благодати с росой на босых ногах и теплыми дождями откуда-то сверху…, дождями, которые успевала нагреть очень далекая рыжая Звезда с грустным астрономическим обозначением.
 Он стоял в старом и многократно проклятом автобусе, где хаотично кашляло сразу восемь человек. Держался за ободранную ручку чужого сидения и качался в такт асфальтовых дыр, убаюканный бездорожьем на окраине Богом забытого городка. Зарайск - это где-то за раем. Таких Зарайсков было множество, как маленьких пионеров Млечного Пути среди полного отсутствия песка, пальм и океана. Ни автобус, ни…, конечно же, сам городок не были настолько проклятыми, чтобы представлять из себя мертвое поле с припорошенным грязным стеклом. Вовсе нет. Городок был…, сложился, дышал и как-то еще тянул лямку, иногда натягивая вожжи, хлестал себя сам и продвигался вперед весенними покрашенными бордюрами и новой вышкой линии электропередач, взамен прогнившей…, упавшей и забытой.  Дороги были никуда, потому что деньги, выделенные на дороги, никто не видел, да и не горел желанием видеть, своих проблем было выше баллистических ракет. Деньги на дороги где-то были, но одновременно их уже не было… Парадокс денег или людей к ним прикоснувшихся? Он смотрел в окно, морща нос от запаха чужой водки с луком и дуновением кислого огурца от стоявшего рядом такого же человека, как и он, человека с потухшим взором и голодными паучьими глазами с ресницами из старой несвежей паутины.
 Улыбающихся людей, среди ехавших на работу, не было…, все продвигались в свое личное «никуда», не отбрасывая тени на пол автобуса, вжимаясь, сжимаясь, нюхая утренние запахи совсем не родных людей. За окном ничего не мелькало, а медленно передвигалось и останавливалось на перекрестках у еще работающих светофоров. Трехэтажные дома, построенные пленными немцами до 50-го года, выделялись захламленными балконами, где добровольные домашние мусорники висели над землей, как гимн безразличной неуклюжести и изуродованной красоте, а также ненависти к собственной малюсенькой жилой площади. Аптека, магазин, заурядная артель «Камни для кладбищ», снова магазин, снова аптека…, поворот направо и автобусная остановка с очень злой надписью черным фломастером для какой-то Наташки, которая, почему-то оказалась большой сукой. Скрип открытых дверей…, пять человек впереди и он, ступивший в лужу, а затем на тротуар с открытым люком забитым мусором.
Вся драматургия этого места, была прописана на стенах домов несчастными человеками. До дверей старого дома оставалось две минуты пешком. Всего две минуты, которые он всегда растягивал как мог, сто двадцать ненавистных секунд чеканили шаг по циферблату насмехаясь над кистью его руки. Домой не хотелось почти никогда, там было грустно, обыкновенно грустно в четырехстенной одиночке своего каземата, но этим утром, после ночного дежурства он шел быстро и с удовольствием...
 Он дойдет…, пошлет весь этот Зарайск к бабушке чертовой матери, завалится спать и разговаривать с ним будет только старый будильник, чиркая секундной стрелкой по искусственной коробке времени. Вот она - грязная дверь подъезда с оборванными объявлениями из ЖЕКа…, с сатанинскими грамматическими ошибками человека- дурака, который их писал. На остатках бумаги, кто-то упрямо выводил черные слова и посылал весь ЖЕК в дальние эротические дали ближайших мужских трусов. Вот он - сырой и вонючий подъезд, превратившийся в туалет для ночных пьяных странников и тоже людей, потерявших себя и ушедших на долгие поиски спиртовых истин личного брожения. Разбитая лампочка, вязь стареющих паутин без членистоногих хозяев, заплаты старой ободранной краски, разорванные дерматиновые покрытия чужих дверей с клочьями ваты наружу, второй этаж, знакомый замок, ключ, вход…, тепло...
Дверь плотно закрылась без скрипа и нытья, она была союзником, защищая от подъездных запахов и звуков, она стояла насмерть при каждом звонке пришедших извне…, была крышкой его домашнего мира, он ее любил, как вход в свою маленькую крепость, в свою собственную ненавистную кастрюлю времени. Константин Михайлович быстро сбросил туфли, снял пиджак, вымыл руки от миллиардов пухлых автобусных микробов, зашторил окно и грохнулся на диван, ощущая первые ноты сна в голове. Рот не зевал, его рот уже спал, ноги ощущали приятное уменьшение давления тела и приятно разливался диванный антидот, трогая уставшую спину невидимыми руками. Позвоночник радовался и улыбался, голова влезла в подушку по самые уши, глаза закрылись и защелкнулись чьей-то призрачной рукой. Сон поднимался над телом, вынырнув из дальнего угла комнаты и запел свою немую мантру о туманной нирване:
- Ом…, у-у-у-у-у-у…
 Он провалился в другое измерение сразу забыв о темном проклятом городе и вечных проблемах совершенных им же ошибок. Рот был закрыт и сон влез в его голову через ноздри, заставил дышать ровно и улыбаться увиденному. Больное колено растворилось в дымке сна и исчезло вместе с телом в атомном круговороте стоячего комнатного воздуха…
…выстраданное Счастье с Мечтой, босиком зашагали по прозрачным струнам его нервов, ему стало легко от счастливого взгляда виноградных глаз со сладкими отблесками надежности завтрашнего дня. Он стоял не шелохнувшись, наблюдая, как молодая милая женщина со странным именем далекой страны и красным насыщенным маникюром, набросила прозрачный платок мечты на его тренированные плечи. Он стоял весь мокрый от Солнечного дождя, впитывая безукоризненные наставления веселой женщины с красивым бархатным лицом. Она обращалась к нему без звука, шевеля губами таинственное и до боли забытое слово, когда первый звук заставляет язык подниматься к верхнему небу, мгновенно сворачивать губы в трубочку, смыкает их вместе и снова к верхнему небу. Она повторяла уже знакомое слово, разделяя два одинаковых звука буквой - «б», заглядывая в его глаза и танцуя босыми ногами на мокрой, нежной траве. Она кружилась, приподнимаясь на пальцах, как балерина и отрывалась от поверхности… С ее платья из солнечного цвета отделялись цветы и, дотрагиваясь до его головы, рук и плеч, падали под ноги, оставляя запах счастья и веру в его предназначение… Цветы кричали подсказку со всех сторон лю…, лю...,лю...,лю, он вставлял в середину букву «б» и не верил внутреннему открытию, он крепко спал, открывая новые улицы в городе по имени ЛЮ, где все дома были обозначены второй буквой алфавита. В темной зашторенной комнате, куда был закрыт вход солнечному свету, он лежал на диване не шевелясь, но улыбаясь в наслаждении запахов таинственного сна. Милая женщина повернулась к нему спиной, взмахнула рукой и звонко крикнула - «Скоро!».
 Константин, мгновенно открыл глаза и взглянул на часы. Будильник все так же чиркал стрелкой, оставляя странное застекольное эхо и сигналя о рубежах новых цифр. Он проспал три часа и, кажется, восстановил свои силы. Ночью предстояло третье и последнее ночное дежурство, на которое он согласился, заменяя человека после свадьбы. Его коллега после такого погромного события как свадьба, проводил свои медовые или горчичные три дня и три ночи на чужой даче, в лесу, у озера, с молодой красивой женщиной, умеющей мыть посуду руками с наклеенными ногтями. Фантастика! Повезло- то как!
Константин разделся и пошел в душ своего маленького мира воды, мыльных запахов и радости кожи. За окном его ждал город с разбитым асфальтом, ведущим в поликлинику, где много больных, которых нужно лечить. Он лечил их с удовольствием убегая от одиночества и жадной грусти своих вечеров, окунаясь в механическое исполнение добрых дел. Он стал под душ, закрыл глаза и открыл кран… вода задышала в уши, насмехаясь над его наготой. Поток сложных мыслей заменился потоком воды, молекулы устремились вниз, раздвигая волосы на груди и уважая землю с ее извечным притяжением…
  Городок Зарайск жил привычкой минимализма. Там, где было написано - «супер маркет», никакого супер не было и в помине, да и маркета тоже. Это было замыливание глаз, пришедшее из чужого далека, это было навязывание чужих стандартов на другой территории. Старые хрущевки, рассчитанные только на двадцать пять лет эксплуатации, уже стояли второй строк с выносливыми стенами и ободранными боками, с гирляндами разных балконов и закрашенными подвалами. Кто-то успел застеклить, снять старые рамы и вставить шум поглощающий пластик, как-то устроить, украсить, украсть, чуть переделать. Остальные не успели, не смогли, не дотянулись, не украли, нет денег, живут старики…, им не надо… Дома стояли, зевая открытыми подъездами, мусорными баками и заборными маленькими палисадниками, где у кого-то хватало силы вырастить пару цветков, просто так, для себя и для Солнца. Целые поколения проживали свои единственные жизни в этих домах, уничтожив мечту, ничего больше не желая, не дотянувшись до другого жилья, вытирая глаза от летающих соринок, липкой лимфы или мятных слез.
Обыкновенная провинция маленьких городков с больницами и аптеками, магазинами и школами, кладбищем и вечным дефицитом денег и улыбок, жила, шевелилась…, не умирала… Замечательное, витиеватое и уникальное слово – «захолустье» не переведешь ни на один язык с сохранением оттенка местности, описания безнадеги и правильно возникшей картинке в голове. Это было не холустье, это было где-то дальше, там…, где-то даже «за». Чужие языки нервно лихорадит от тонкой стружки русского смысла. Не каждый городок можно назвать невероятным словом- захолустье! Но это именно тот случай, именно тот городок - Зарайск, именно та жизнь. Для его величества Бога все равны, но вопрос только в очереди, в дивной очереди, стоящей с бесконечными желаниями, в нервозном нетерпении псевдо праведных толп, желающих себе, себе, себе, себе, себе и редко другим. Но есть люди, давно махнувшие на свои желания, проанализировав собственную жизнь и успокоившись, не ожидая больше ничего, в привычной монотонности проживая свои жизни до финишного свистка с уколом в сердце, чьей-то незнакомой рукой на пульсе и констатацией взлета в неизвестность. Они реалисты и, наблюдая за окружающим миром, начинают снисходительно относиться к таким же снующим повсюду с охапками собственных желаний, во что бы то ни стало…
 Собственная константа Константина Михайловича Коханова была убаюкана уже давно, она качалась от солнечного ветра, которого не было на земле, она управлялась до боли приевшимися звуками будильника, воды, автобусов, хлопаньем знакомых дверей, стонов от боли его пациентов и фразой – «Спасибо, Доктор!». Очень редко, лежа и уставившись в потолок после полной рюмки коньяка, он тихо включал «Битлз», мурлыча себе под нос знакомые английские фразы, раскачивал ступнями чистых носков в такт Ливерпульским парням и ловил себя на мысли, что такова его судьба... Его судьба- «… жить в этом…, как его…, а, вот  - захолустье! Лечить людей, приходить в старую однокомнатную квартиру и десятилетиями ездить по одному и тому же маршруту… Вдуматься и сразу же охренеть!».
В добавок ко всему он был один, потому что так случилось, так произошло, так предначертано было кем-то, потому что вот так вот… Издеваясь над собственными формулировками, он злился, сжимал веки до сине-желтых калейдоскопов в закрытых глазах и думал о своём будущем, которого нет в планах ни у него здесь, ни где-то там наверху. В одной умной книге, очень некрасивого толстогубого и лысого, но очень знаменитого писателя, он прочитал мысль и запомнил ее надолго –«…надежда живет у самых могил и никогда не умирает, а когда ты слышишь заезженную фразу, что она умирает последней, то всегда задай умнику вопрос – умирает последней после кого?». Константин Михайлович всегда улыбался, понимая, что когда все уже умерли, то никто не может знать, о смерти надежды после всех! Это же антилогика и дымящийся глупостью абсурд. Логики нет, есть составленная в кубики фраза, обнадеживающая, заставляющая бороться дальше и помнить о надежде, которая, все- таки умрет, но последней, а может быть и дотянет до новых динозавров или виманов. Оптимизм на скользкой хрустальной полке… Лет десять назад он бы встрепенулся от этой мысли и горько задумался, а сегодня все было уже зеркально, обыденно и тоскливо. Как любит говорить Заведующий отделением Куроедов- «Перемелется, пыль будет!». Конечно, кому-то пыль, а кому-то мука. Разделение людей для получения талонов на счастье, прослеживалось сразу по их высказываниям, кто-то смеялся над собой, кто-то давно махнул рукой, кто-то был на плаву, будоража себя цветными картинками европейских журналов о далекой и очень комфортной жизни, где красивые женщины возле пальм, взрывали тестостерон даже арабским евнухам. «Нам так не жить!»- оглашал часто Куроедов и тщательно мыл руки по самые локти перед вырезанием очередного аппендицита из правых глубин детских животов. Для Константина Михайловича в его сорок пять, эта куроедовская гибельная фраза была как похоронный марш, колокольный набат, плаха с топорами и немецкая гиббет в песнях усталых лошадей.
Он знал и даже чувствовал, что его надежда свернулась калачиком в чулане неизвестного дома, на какой-то улице без названия. Она еще жива с аптечкой в надежных руках, с надеждой в глазах, с надежным секундомером, где тонкая стрелка, дергается по кругу, приближая его конец или его начало. Никто и никогда не знал будущее, это был и есть почерк Бога, потому что он самый умный и знает, что делать с многочисленным расплодившимся people!
Выйдя из душа босиком, обмотанный махровым полотенцем, не одев тапочек, он прошел сразу на кухню по скромной матерчатой дорожке, вязанной в деревне…, и поставил чайник. Так делают все, включая газовую плиту или нажимая на электрическую кнопку. Зайдя в маленькое пространство своей кухни, он напевал любимую мелодию и быстро нажал на кнопку магнитофона. Прохладный душ полностью привел Константина Михайловича в норму, аромат кофе заметно поднял настроение, а обожаемый Ливерпульский квартет, заставил прикрыть глаза, наслаждаясь гармонией трех гитар и созвучьем юношеских голосов. Слушая Битлз, он сразу вспоминал минувшие годы, когда все было нельзя, запрещено, но просачивалось и меняло мозг. Глянцевый плакат висел над столом в аккуратной рамке металлического оттенка с четырьмя чужими судьбами, глядя на который, Константин Михайлович ощущал себя моложе. Двоих из них уже не было в живых, а другие двое еще остались, как две карты из одной колоды. Он пил кофе и плавно водил головой в такт песне, он омолаживался памятью прошлого. Из головы не выходила фраза японского мудреца – «Всегда смотри на вещи со светлой стороны, а если таковых нет, раздвигай тень!». До выхода на ночное дежурство оставалось пять часов двенадцать минут и какие-то там совсем не важные секунды.

… Сколько тебе осталось до взлета, дорогуша? – спросил Константин, влюбленно разглядывая ее густые волосы. – Ровно пять часов и двенадцать минут, секунды тебя интересуют? – Нет, секунды не к чему, они не стоят, они двигаются все время! Секунды время для снайпера, а не для меня. (нажатие другого канала)
…и мы, прямо сейчас, можем поздравить очередного победителя нашей лотереи! Этот неизвестный нам счастливчик выиграл… (нажатие другого канала)
 …в этих учениях НАТО было задействовано пятнадцать танков «Абрамс» переброшенных из Германии прямо на полигоны Прибалтики (нажатие другого канала) –
… ей принадлежит 25 % мировых запасов чернозема, которые в состоянии накормить… (нажатие другого канала)
- Боже мой, сколько чепухи! Будет музыка наконец-то? Сколько можно болтать, болтуны чертовы…! – сказала женщина за рулем и снова нажала на переключение канала радиоприемника в машине.
В этот раз, станция FM заиграла мягкой гитарой, выводя романтический блюз с низким голосом Тони Брэкстон. Уши бросили сигнал в мозг, и мелодия сразу была принята всем организмом…
- Spanish guitar! Какая классная вещь, наполненная эротизмом! – сказал сама себя женщина и включила радио погромче.
Ее белый «Купер» шел не быстро, обходя многочисленные ямки и углубления. Ей оставалось слушать музыку и внимательно смотреть на дорогу. Ей всегда было не по себе, когда напротив, на соседней полосе, на огромной скорости пролетали джипы и многотонные фуры. Она старалась уходить поближе к обочине, чтобы не дай Бог…. За рулем она была третий год, но страх присутствовал все время и не давал получать удовольствие от поездки. Только когда трасса была полностью пуста, никто не подпирал сзади, никто не несся как сумасшедший навстречу, она позволяла себе нажимать на педаль газа и маленький «Купер» рвал вперед, создавая звуки ветра и слегка трогая ее волосы. Ей нравилось быть одной на дороге, когда ни души и интуиция опасности спит и молчит, не подавая никаких признаков беспокойства. Она любила свое одиночество привыкнув к нему за много лет и махнув на него рукой с красным насыщенным маникюром. Ко всему человек привыкает и к одиночеству тоже, как к морганию глаз. Она была уверена, что ее одиночество - это только утреннее, вечернее и ночное понятие, а еще субботнее и воскресное, а еще…, иногда и Новогоднее. Тогда все с семьями, а она никому не нужна, она лишняя, она вне планов друзей, кто стреляет шампанским в кругу семьи и смотрит, как дети едят оливье, держа ложку, как молоток. Так уж сложилось, как-то…, вот так вот! Ее другом был Мадагаскарский декоративный баобаб, растущий на подоконнике медленно, но цветущий каждый год необычно яркими красными цветами. Этих цветиков было только два, но они были изумительны с желтыми тычинками похожими на кошачьи глаза. Она разговаривала с ним по утрам, нежно называя бабиком, желая здоровья и могучего роста. Бабик ее слышал, женщина была уверена в этом, ведь иначе и быть не может...
 По создавшейся ситуации на работе она не видела ничего плохого в том, что в первый день лета, ее послали в командировку в другой большой город в главный офис. Маленькое приключение замаячило впереди вместо прохладного нудного помещения с бумагами и телефонными звонками, компьютерами и омерзительными сальными взглядами Куроедова на ее грудь и ноги. Все равно в отпуск в августе, тоже лето, тоже жарко, тоже море, но уже не бикини, а купальник, потому что уже тридцать девять и появились лишние три килограмма ни смотря ни на какую борьбу с весом. От нудного поезда с минимальными удобствами она отказалась сразу и, заполнив полный бак бензина, прыгнула в свой любимый заработанный «Купер» и оправилась в путь, проезжая маленькие захолустные городки огромной страны.
Она старалась во всем видеть позитив и с любопытством разглядывала пьяных мужиков, сидящих на корточках у маленьких магазинчиков с идиотскими вывесками – «МИНИМАРКЕТ», женщин на велосипедах с задранными подолами и в грязных сапогах, ужасных гаишников местного разлива с бочечными животами и хамскими отпойными лицами, везде слоняющихся маленьких детей без присмотра и перевернутые мусорные баки. Маленькие Церкви с сияющими крышами были везде, как оплот и обитель веры чего-то общего, невидимого, стойкого на все времена... Она не останавливалась и ехала дальше, соблюдая все дорожные знаки по ограничению скорости в этих маленьких провинциальных городках. Ей не к чему было встречаться и отвечать на вопросы служителей ГАИ, все равно, ничем хорошим это никогда для нее не заканчивалось. Тони Брэкстон закончила петь об испанском гитаристе и в эфир ворвалась Ливерпульская четверка с песней «Хэй Джуд» написанная Мистером Маккартни и посвященная сыну Джона Леннона - Джулиану, брошенному великим отцом.
- Это вы мне подарок сделали, ребята! – снова высказалась вслух женщина, и стала подпевать на английском языке.
Она всегда знала, что это не просто песня, это долгий гимн всем, кого нужно поддержать в трудный день, час, минуту, секунду и в трудный квант времени… Она обожала «Битлз» и многие песни знала наизусть…, молодым не понять, у них никогда не было своего личного «Битлз», у них была музыкальная ртуть для батареек и удары в отравленные головы, с анти гармонией ада и хамским рэпом чужих полукровок...

  Константин Михайлович, стоял у подоконника и выкладывал маленькие гранитные камушки, вокруг своего Мадагаскарского декоративного баобаба. Он вдавливал их в черный грунт один за одним…, с любовью и нежностью. Он ждал уже третий год, когда первый красный цветок озарит его кухню. Это растение было его другом, и он каждый день разговаривал с ним, подбадривая словами, поворачивая толстыми зелеными листьями к освещенной солнцем стороне. Ему казалось, что именно сегодня он уже увидел оформившийся зеленый бутончик, из которого вот-вот появиться красный цветок. Внимательно рассматривая своего любимца, Константин был уверен, что такого Бао ни у кого нет и быть не может, это его личная удача и редкость.
- Ты, мой дорогой, когда зацветешь я тебя сфотографирую, потому что такую красоту, нужно показать всем на работе, особенно циничному дураку Куроедову, который думает, что ты сорняк, как амброзия или чертополох. Надо же быть таким недалеким человеком? Сам он сорняк и чертополох, глупый человек, своего баобаба у него нет, так он решил, что и ты тоже не баобаб. Я ему говорю, что ты баобаб, а он…, что нет. Это говорит его зависть, я же знаю, он завидует мне всегда и везде и даже во всем. Вот, например, мой итальянский галстук, который мне прислала сестра из Флориды, он же Куроедову спокойно жить не дает. Завидует не по-детски, гад! Любая шмотка из Италии убивает его разум сразу, навылет, как сочная куриная отбивная. Мы же с тобой знаем, что ты - настоящий Бао, дай Бог тебе здоровья!
Константин медленно перевернул чашку с водой и, поливая зеленые сочные листья, продолжал приговаривать:
 - Расти большой мой нежный друг, привет тебе от водных молекул, которые пили динозавры из воды, побывавшей в тучах Мадагаскара. Пей, дорогой, пей и цвети, потому что я тебя люблю…, мой дорогой растительный дружок!
 Иногда Косте казалось, что самый левый большой листок, машет ему в ответ, а пять толстых кореньев, вылезших из земли, сформировались в ветвистую улыбку. Это был растительный, дружественный сигнал человеку. Он не хотел даже думать, что это не так, потому что был романтиком и с самого детства мог разглядеть весь Млечный путь в глазах обыкновенного геккона. Вазон с Бао был ценным украшением его кухни и его души, он вырастил его из маленького побега длинной в один сантиметр, поверив на слово неопрятному продавцу на рынке. Бывают еще затерявшиеся на рыночных просторах честные люди с давно забытым купеческим словом…, что в диковинку и в большую редкость…, найти, распознать и поверить на слово. Повезло Константину Михайловичу, что кто-то не соврал, он и сам не догадывался, как ему повезло. Забыл он уже, как дед его говаривал –«Енисей начинается с ручейка!». На небесах никто не отменил это чудо, когда африканское растение могло бы изменить жизнь людям в далекой холодной стране…
 
  Больница стояла давно…, в добротной дореволюционной постройке, сооруженная из нестандартного кирпича тех далеких лет. Городок всегда надеялся на эту больницу с операционной, дежурными врачами, кое-какими лекарствами и даже стационарными тридцатью шестью койками для тяжело больных. Ремонт в больнице не делался со времен развала СССР, но сказочно богатому члену КПСС гражданину Горбачеву, это было до его жирного заднего места и судьбоносного ведьмацкого пятна на лбу. Он доживал свой сытый и черный срок на земле, почмокивая чайными каплями на какой-то очень дорогой кухне...
 Линолеум в коридорах больницы был уверенно прибит гвоздями во всех местах, где он был надорван. Высокие потолки с затеками и трещинами давали уют молекулярной плесени и маленьким паучкам, которых Господь Бог прислал жить вместе с людьми. Окна мылись только изнутри, потому что снаружи они были заколочены гвоздями, предотвращая самодеятельное открытие и запуск в помещения холодных уличных ветров, и не дай Бог, зимних морозов. Вдоль всех коридоров стояли обоймы откидных старых стульев из разворованного кинотеатра им. Ульянова…, редко попадались отдельные стулья, из сидений которых выглядывала вата. Два работающих туалета были произведением временных лет, сохранив в себе тусклые, медные краны давних времен, полуразбитые зеркала, грязно-бардовый кафель и идеальную чистоту благодаря бабе Вере, которая на самом деле, никакой бабой Верой не была, а являлась бывшим преподавателем истории Веленской Верой Викторовной. Но такие подробности окружающему миру были безразличны, как и состояние больниц навеки проклятому гражданину Горбачеву, прожившему без государственного мышления, сидящему тихо и наблюдающему издалека за пополнением русских погостов, иже кладбищ.
Больницу держали, как оплот города. Коридоры были забиты детьми с родителями, стариками с палочками и костылями, метанием медсестер в сереньких халатах и в тапочках…, и плакатами с идиотическими инструкциями по выемке клещей из кожи, профилактикой коварного сифилиса и ОРЗ. Звуки коридоров больницы, как и везде, были наполнены жизнью, стонами, охами и даже криками с запахом влажного гипса из полуоткрытой двери операционной комнаты, где что-то постоянно звенело, как вилки и ножи на банкете. Народ, кому удалось сидеть на киношных сидениях, разговаривал о болезнях, болячках и невероятно чудодейственных рецептах лечения того или иного наказания Божьего. Очереди скапливались огромные и кислород быстро истощался из-за забитых гвоздями окон. Очередь в кабинет флюорографии была самая большая. Туда ныряли люди с распухшими от зубной боли щеками, кашляющие турбоносы, носители палочки Коха чахоточные и просто по назначению проверки подозрения на что-то снова ужасное. Больница бурлила с самого утра и немного успокаивалась к вечеру, когда ненужный стране преподаватель, Вера Викторовна Веленская, орудовала шваброй по коридорам, напевая песню Марка Фрадкина из советского фильма о фантастической, честной и бескорыстной любви. Народ рассасывался по домам, чтобы утром штурмовать все снова, преследуя единственную цель – уничтожать болезни и её намеки. И было этому народу совершенно неизвестно, что есть люди, которые никогда не болеют и люди эти живут рядом, а не болеют они по очень простой секретной причине…
Доктор Коханов, отпустив очередного больного с подтвержденным диагнозом на паховую грыжу, повернулся к окну и посмотрел на серое небо. «К ночи будет дождь!» - констатировал он и отправился к умывальнику в который раз мыть руки. Коридорные звуки стали слышны реже, народ расходился по домам, стрелка часов перевалила за семь. Дверь отворилась тихо, открыв себя без звука…
- Константин Михайлович! – произнесла медсестра Лена со смешной фамилией Сахар. – Я, вот, принесла вам к чаю пирожков с картошкой и грибами.
- К чаю? А у нас сахара нет! – очень серьезно и одновременно весело ответил Коханов, начиная тайно шутить.
В его манере разговора постоянно присутствовали шутки и глубокая ирония, так ему было легче жить и легче общаться с несчастными пациентами. Именно юмором он давил все плохое что видел, замечал и принимал близко внутрь. Доктор Коханов очень хорошо понимал, что качество жизни людей, всегда влияет на их болезни, настроение, мировидение и даже жизненный расклад на ближайшие шесть месяцев.
- Как нет? Вот же, полная сахарница! – серьезно ответила она, посмотрев на столик возле холодильника.
- Я не этот сахар имел ввиду…! – засмеялся доктор, вытирая руки о белое очень застиранное, но чистое полотенце.
- А…, так я же дежурю сегодня с вами по графику! – ответила медсестра и улыбнулась с самым откровенным удовольствием.
- Ну-ка…, пирожочек твой…, я, конечно же, попробую. С грибами, говоришь? А что за грибы? Жаренные сморчки, поганки или мухобойки мухоморные? – шутил Коханов.
 Он всегда подшучивал над медсестрой, но по-доброму…, показывая интонациями, что это шутки безобидные. Она была молодой, стройной, всегда с удивленным лицом и двумя, слегка повернутыми с детства двумя зубами…, во время улыбок. Константин Михайлович относился к ней, как к обыкновенному помощнику: подать, налить, принести, перевязать, уколоть и даже, иногда, постирать. Между ними была целая временная пропасть событий, государств, правителей негодяев, мнений, идеологии и понимания самой жизни. Для Коханова она была помощницей, подчиненной, собеседником, но не больше. Что же касается понятия «больше», ему и в голову не приходило по многим внутренним, сугубо мужским причинам. Одна из них: доктор Коханов, охотней общался с женщинами в очках, чем без очков. Так у него щелкнуло очень давно, еще со школы и перещелкивать ничего не собиралось. Он обожал женщин в очках, нет очков, нет внутренних толчков, нет мыслей о сближении. Конечно же, медсестра Сахар не знала об этом предпочтении доктора, а то…, а то, она бы уже давно искусственно щурила бы глаза и носила четыре разные оправы. Все происходило по умолчанию…, предпочтения доктора, предпочтения медсестры со смешной фамилией Сахар. У всех свои предпочтения и все по умолчанию до особой поры времени, которое случается у каждого. Все живут по корысти собственных предпочтений и молчат. Вредители сами себе…
- Константин Михайлович, какие мухоморы и сморчки, что вы такое говорите? Там самый настоящий белый гриб и лисички с картошкой, – все понимая, в удовольствие доказывала медсестра.
- Значит так, Сахаровская, благодаря тебе у меня под подушкой лежит сладкая ватрушка, - процитировал он слова Незнайки от детского автора Носова. - Пирожок отменный, вкусный, свежий, тесто…, почти как моя мама делает, повторяю, почти… Грибов не пожалела, картошки тоже. Не пирожки, а вкусные кабанчики, один поджаристый бок чего стоит, правильный пирожок, под чай зеленый пойдет на ура в два часа ночи. Спасибо, Хелен Марлен! – продолжал Коханов, переливать правду с шутками.
- Я на склад, не съешьте все до ночи, Константин Михайлович! – сказала Лена и исчезла в дверях.
- А что это ты не должен съесть до ночи, - спросил Куроедов, - я тоже хочу попробовать. Опять Ленка тебя откармливает на убой или для себя? – продолжал язвить врач в белом халате с оттенком желтизны.
- Ты дежуришь сегодня? – быстро отреагировал Коханов.
- Не хватало еще, – моментально ответил Куроедов и быстро обшарил вороватым взглядом столы, - моя смена закончилась, мартен остыл, бинты с кровью уже в мусорнике, страна отпускает домой своего героя.
- Тогда, мой боевой неприкосновенный запас на ночное дежурство в виде ста пятидесяти румяных пирожков с красной икрой, креветками и мясом омаров, тебя не касается. Это только для Сахаринской и для меня, ибо ночка будет тяжелой! – строго шутил Константин Михайлович.
- Ой, с чего бы это она будет тяжелой, оракул ты наш? – спросил Куроедов.
- Все очень просто. Облака на небе дождевые, будет ливень, машины будут биться заграничными мордами друг о друга с учетом озлобленности и внутримозговой дури населения. Когда дожди, это всегда вмешательство воды в жизнь людей. Также в жизнь людей вмешиваются Луна, Солнце, ветер, жара, свет, штиль, собачий холод и еще восемь пунктов. Одни сидят дома и смотрят в окно, другие ломают ноги, руки, пробивают головы или попадают в аварию. По обыкновенной логике жития человеческого, кто-то сегодня ночью попадет в передрягу обязательно. Черные силы уже поджидают на трассах, это к доктору не ходи, это к доктору заходи. Элементарный анализ без глубинных напряжений может вывезти любое предположение и сделать из него реальность. Это весьма просто и даже где-то закономерно, нужно только одно условие включить мозг и сопоставить опыт жизни.
- Философ…, твою теорию нужно напечатать и расклеить по столбам всех городов. «Гадаю на дождевой гуще!» – с ухмылкой ответил злой Куроедов.
- Это не теория, это обыкновенная взаимосвязь жизни. Слово- философ, никогда не было ругательным, но. произнесенное тобой, имеет странный, оскорбительный привкус. Если ты меня назвал философом, значит я все делаю правильно и рассуждаю тоже. Короче, крокодил Гена, пирожков не дам, ты не дежуришь ночью, счастливого пути домой под дождем!
Как только он произнес последнее слово, молния осветила улицу за окнами и ровно через семь секунд, раздался сильный гром с барабанной музыкой дождя по всем больничным подоконникам сразу. Старая, многократно крашенная жесть подоконников выдавала странный звук, наполненный особой небесной тоской. Чистка земли от пыли и скверны началась по приказу великого разума наверху…
- Накаркал... Домой не пойду, пойду к Зинке в лабораторию чай пить до окончания ливня. Смотри, не подавись сотней пирожков, жлоб!  – промолвил с удивлением Куроедов и растворился в коридоре, шаркая правой ногой по больничному полу.
Это шарканье прибавляло ему возраст, отменяло легкость мысли и сопровождало его душу по всем больничным коридорам, огороженных стенами, как хранителями человеческих стонов. Люди нормы обувью не шаркают, им это не дано свыше - это черный знак, которого у них нет…, у людей нормы!
  Вечер полз по пустой больнице, наполняя все пустоты и углы. Запах йода, нашатыря и еще какой-то медицинской выдумки, медленно выползал невидимым облаком в открытую форточку и растворялся в небесных каплях. Лампы были выключены, чтобы оберегать электроэнергию, микробы хаотично ползали по дверным ручкам, мечтая о потных руках, которые утром будут их выхватывать и уносить в другие миры, где живут новые незнакомые микробы. Мухи прекратили звуковые полеты и мирно сидели на запасных аэродромах- теплых плафонах, потирая передние лапки и мечтая о грязи, мокрых крошках и каплях сладкой мертвой Кока Колы.
 Доктор Коханов сидел за столом и делал записи в журнал, медсестра Сахар наклеивала новые бирки на какие-то бутылочки, похожие на мутные мелкокалиберные снаряды с крышкой. Хозяином сцены был дождь, он бил по подоконникам неизвестной симфонией темных облаков, зарождая будущую ржавчину, сбивал старую краску, смывал пыль из дальних трещин, запугивал насекомых, сидящих в кирпичных щелях. Окна мылись сами по себе истекая дождевыми струями и смывая последствия солнца, ветра и забитых гвоздей в их рамы. На четвертом последнем этаже, в трех палатах на тридцати шести кроватях с панцирной сеткой, молча лежали люди. Кто-то слушал дождь, забыв о своих болезнях, кто-то смотрел на воду, быстро стекающую по стеклу, кто-то старался заснуть, проклиная навязчивую боль внутри живота, в ногах, в пояснице, в голове, спине и так далее.
Все тридцать шесть человек задержала судьба в трех палатах города Зарайска, не давая перемещаться в пространстве, разговаривать, что-то творить, вытворять или разрушать. Они не знали о кознях судьбы, они воспринимали свое положение, как закономерность, ни они первые, ни они последние, так уж случилось... Примирение с происшедшими болезнями пришедшими ниоткуда было у всех, глубинных причин их болезней никто не искал, не рылся, не старался понять хоть что-нибудь. В двух палатах лежали мужчины, от руководителя профсоюза кладбищенских служащих с суровым лицом и поломанной челюстью, правой рукой, правой ногой и сломанным носом, до обыкновенного молодого пожарного, никогда не бывавшем на тушении большого огня с уже вырезанным острым аппендицитом. В третьей палате лежали только женщины, тихо беседуя о своих дорогих мужских половинах и четвертинах, в гаражах, на рыбалках, на диванах, на дачах. Почти у каждой больной женщины на тумбочке у кровати лежали небольшие, замусоленные книги-брошюры с извращенными сюрреалистическими содержаниями паталогической страсти- «Цунами любви», «Его роковой поцелуй», «Её вторая брачная ночь», «Последняя страсть Элизы». Это бульварное чтиво захватывало их воображение, а некоторые из больных женщин, представляли себя на месте полусумасшедших героинь, несуществующих стран и мест на земле, где всегда вечное лето, можно ходить голой без целлюлита и кормить дельфинов мясными гамбургерами с руки, где у каждой женщины, обязательно есть дядя миллиардер, сорок лет умирающий в госпитале имени Иисуса Христа, где четыреста сорок мужчин страстно желают дарить крупнозернистые бриллианты за ее взгляд, колени, губы, язык и слюну, не говоря о большем, том самом тайном и давно уже не тайном, о чем знают все…
 Большинство больных лежали молча, иногда проглатывая болезненные стоны, ворочаясь на жестких матрацах и все реже открывая глаза. В больницу тихо заходила сонливость, заворачиваясь в коридорах в больничные запахи, маскируясь под пыль, проскальзывая в закрытые старые двери, щели и запахи. Добравшись до палат, она медленно заходила в носы, уши и рты, убаюкивая беспокойных людей и отправляя их в иллюзию тихих и теплых океанов, туда, где люди никогда не бывали, туда, где дважды два- всегда будет ровно семь тысяч, где кто-то трогает сказку, и она открывается под музыку неизвестного одинокого автора и треугольного пианино.
  Как только закипел чайник и выбросил пар в комнату возле стола доктора Коханова, на улице раздался настойчивый сигнал машины. Сигнал был подобный сирене с тревожными промежутками и можно было сразу догадаться, что рука, нажимающая на большое черное плато на руле, была сильной, злой и сигналила почти международный «Safe Our Souls». Затем кто-то громко стучал в дверь на первом этаже и оттуда же послышалась ругань мужского голоса с упоминанием каких-то диковинных животных, чьей-то неконкретной чужой мамы, но не своей...
- Открывайте быстрей, человек умирает, вашу мать, сонное царство, вашу мать… Але, больница, вашу мать! Коматозники, просыпайтесь, б…ть! Врача сюда…, вашу мать, вы что там все оглохли, ёханый бабай…
 Суровые словесные позывные сопровождались непрерывными стуками одной свободной ноги в закрытую дверь больницы. Стучащий балансировал на одной ноге, а другой рубил по входным дверям больницы, как опытный и профессиональный футболист-дровосек. Доктор Коханов вместе с медсестрой быстро спустились по лестнице на крик мужского человека. За стеклянной дверью стоял мужчина с крепким голым торсом и держал чье-то безжизненное тело на руках, он был весь мокрый с красными от крови руками и плечами, с крупным серебряным крестом на груди…, в центре которого был распятый Человек, тоже сделанный из серебра. У безжизненного тела были кое-как перевязаны обе ноги и, кровь, перемешавшись с дождем, капала на ступени. Увидев врача в белом халате и медсестру, открывающую двери, его глаза сверкнули надеждой и облегчением, он воскликнул:
- Ну, слава Богу, очнулись на конец-то, вашу мать…! Там авария, это женщина из разбитого автомобиля по объездной…, - зачастил он очень взволновано,- у нее обе ноги переломаны…, зажало ее внутри после удара, я её как-то смог вытащить, хрен знает…, как, где скорую помощь тут вызовешь, пустыня…, бля, сам ее вынимал, передок её «Купера» разломало в пюре, она без сознания была, я её и вынул из салона, зажало…, значит…, её ноги, вот смотрите, открытые переломы, гребаный барабан…! Я тут рубахой своей, как-то замотал, а тут ремнем пережал, чтоб кровь задержать, время аварии - минут двадцать назад, тут рядом, недалече…! Ну слава Богу, довез, вашу мать…, я ж там случайно проезжал, совершенно случайно повернул туда, я и не хотел там ехать, бля, тормозной же путь сейчас…, мокротища, вашу мать…, сука!
 Пока он говорил без остановки…, многократно и эмоционально описывая пиковую ситуацию на мокрой дороге, Коханов и Лена подставили единственные в больнице носилки на скрипучих колесах, созданные очень давно, на которые взывающий о помощи мужчина аккуратно положил пострадавшую. Из коридора справа бежали еще две медсестры и шаркающей походкой где-то прослушивался Куроедов. Он зашел в комнату регистратуры и быстро стал набирать милицию. Ливень продолжался с той же силой, расчерчивая по воздуху свои басовые струны, сопровождая человеческую тьму, природную ночь и эмоциональные импульсы очень старой земли. Все дышало живой водой, как редким лекарством подаренным самим Богом…
 Коханов быстро повез носилки в операционную отдавая медсестре указания, что необходимо сделать в первую очередь. Сзади раздавались знакомые шаги Куроедова и кого-то еще из соседнего отделения. Бледная женщина лежала с закрытыми глазами и мученическим лицом, сомкнув ярко крашенные губы, ее волосы были растрепаны и по ним стекала вода. На лбу и возле основания волос был стекольный порез с резко очерченной кровяной дорожкой до подбородка и шеи. Ее руки застыли в сжатых кулаках, впившись маникюром в ладони. На левой ноге была туфелька, полностью залитая кровью, на правой, туфельки не было. Мужская рубашка в клеточку с длинными рукавами сильно перетягивала ногу сразу под коленом, другая нога была затянута мужским ремнем выше колена и уже заметно посинела в месте сдавливания. Все было мокрое, полностью промокшее красной водой. Женщина была без сознания с еле различимым пульсом.
 Коханов развернул носилки и въехал в раскрытые двери операционной. Свет осветил все вокруг и, глядя на лицо потерпевшей, доктор стал быстро собирать данные по ее состоянию. Леночка Сахар и медсестра Каледина уже брали кровь на анализ группы, делали обезболивающие блокадные уколы в ноги, подключали капельницу, меряли давление, вытирали кровь на лице и метались по операционной выставляя инструменты. Коханов снял окровавленную рубашку с ее ноги и внимательно уставился на перелом. Он был очень неудачный с девятью осколками от сильного дробящего удара, кость, разорвав кожу, выкрутилась набок под колено, порвав несколько сосудов. Сняв ремень с другой посиневшей ноги, доктор осмотрел второй открытый перелом и поджал губы от умственного заключения…
- Шайзе! – громко констатировал по-немецки Константин Михайлович, разглядывая общие линии красивых женских ног и мысленно сопоставляя фактаж увиденного. – Угораздило же именно так поломаться, именно в таких местах… Полный швах! Вот вам и дождь, управитель судьбами, посланный свыше…
- Конечно полный швах, не частичный, ты же видишь, что при таких переломах полная безнадега. Что тут засматриваться, надо бабью жизнь спасать, а не думать. Ничего ты здесь не сделаешь уже, это ее судьба злодейка. Не мы ей ноги ломали, а жизнь!  - вставил Куроедов, быстро возникнув с противоположного конца стола и внимательно посмотрев на торчащие кости. – Что здесь думать, ты же профессионал и уже увидел, что тут ничего не соберешь, только ампутация, ей жизнь надо спасать, а не ноги! – с каким-то адским удовольствием вставил он, облизывая верхнюю губу и продолжил разглядывать женщину. – Я тебе, Костя, скажу так, если…, конечно…, ты решишь, потому что дежурный врач ты, а не я, если будешь ампутировать ей ноги, можешь на меня рассчитывать, может я здесь задержался именно для того, чтобы тебе помочь. Понял, да? У меня опыт есть, раз два и чик…, зато жить будет баба…!
- Ты идиот! Думать, всегда, очень полезно… Ее ноги я ампутировать не буду, возможность иммобилизации костей на лицо, я сделаю репозицию в любом случае и без тебя, добрый ты наш. Это слишком быстрый и простой путь, отрезать человеку ноги и перечеркнуть жизнь цветущей женщине…, раз…, и ног нет. Твоя идея пахнет серой от демонов. Мы не в холодных подвалах Сталинграда, мы в больнице, герой ортопедической науки. Ее дети и муж, и ее родители, просто свихнуться от такого сюрприза, это ты хоть понимаешь, Гендос? А для нее это приговор и вечный вопрос – за что? За какой хер этой несчастной женщине надо такое «счастье» осуществить моими руками, а? Это ты скользким и вонючим демонам будешь рассказывать, которые стоят у тебя за спиной и шепчут тебе, а не мне. Я же очень хорошо помню, что у Павловского в декабре 1977 года…, в его практике была почти аналогичная ситуация в Ленинграде. Я прочел и изучил все его кондуиты с положительными результатами, тогда авторитетный консилиум его вынуждал ампутировать ноги оперной певице, попавшей в аварию. Но, не тут-то было, Павловский был великим светилой и знал, что делать, по частям ее ноги собирал целых семь часов. Я читал все про ту операцию и тоже знаю, что делать…, или помогай или отваливай к Зинке чай пить, не твое дежурство, а за предложение ей ноги остричь, большое спасибо, я не мастер педикюра в салоне смерти, решение принимаю я и больше никто… Вопросы есть, Ангел Божий?
Две медсестры, Сахар и Варя Каледина стояли рядом и слушали разговор двух врачей. Они настолько прониклись ужасом происходящего и им настолько стало жаль эту женщину, что они обе слезили глазами в тишине операционной, глядя с надеждой на доктора Коханова. Куроедов бросил последний взгляд на ноги женщины и, развернувшись к дверям операционной, произнес:
- Запомни, Константин! Я в корне не согласен с твоим решением. Ноги надо ампутировать, говорю это при свидетелях, чтоб ты так и знал…
- В корне он не согласен, - пробурчал Коханов, - а при чем здесь твой Женьшень? Меня интересует ее благополучная жизнь на ногах, а не вечные колясочные поездки. Не мути воду, хирург, поешь курятины и успокойся…
- Ну-ну, Кох! Здесь нужен металлоостеосинтез, а у нас его отродясь не было, это тебе не Склиф, это убогая больница Зарайска. Только не забывай, что академик Павловский был светило науки…, ты у нас совсем не светлый Павловский -Кохановский, загубишь бабе жизнь, тебе же и хана. С тебя же и спросится за ее смерть. У тебя нейрохирурга нет, не забывай. Я тебя предупреждал, как друга, а ты…  Снова твои принципы…, они есть даже у доярок. Удачи самоубийцам, сегодня вообще не мое дежурство. Тьфу на вас, фантазеры! – Куроедов прикрыл за собой дверь операционной и, шаркая ногами, подумал о том, чего никто не знал…, кроме Бога.
- Девчонки, работаем так, чтобы у сестры милосердия не закончилось милосердие! – не обращая внимания на пафос заключительной речи Куроедова, сказал доктор свой предоперационный девиз, - будете мне помогать… Все делать быстро и четко, закрывайте операционную и за работу. Раздеть ее полностью…, немедленно рентген ног в четыре позиции, осмотреть все тело, укрыть простыней…, у нее вторая положительная, у нас есть в запасе?
- Есть…, как раз вторая и есть. Не хватит, свою дам, у меня тоже вторая! – четко ответила медсестра Каледина.
После ее ответа в операционной неожиданно загорелась пятая лампа, хотя она, не горела уже целую неделю. Обратив на это внимание, Коханов улыбнулся и стал быстро мыть руки. Он уже понимал, что их операционную посетил великий гость. Во время его присутствия во многих операционных мира случаются чудеса, только очень сосредоточенные врачи не замечают ламповые мигания в операционных, а это целый язык присутствия…, это небесная азбука…, того самого…!
- Благодарю Вас, что вы появились! – тихо сказал Коханов, обращаясь в сторону нового Света и закрыл кран с водой.
Лампа мигнула два раза, и доктор начал кропотливую работу с двумя переломанными женскими ногами, внимательно вспоминая детали из большого труда академика Павловского, поднимая из самых глубин свой опыт и делая все любя до самой глубины своей души. Свет всех ламп ему помогал, потому что свет всегда помогает светлым людям…
   Утро медленно вернулось на землю, не спросив у людей разрешения. Коханов положил ноги на подоконник и внимательно смотрел на небольшой отрезок неба между двумя каштанами. Всегда, после ночных вмешательств в чужие дела и тела, он сидел у окна и смотрел на эту воздушную прогалину, наслаждаясь медленным течением времени и облаков. Когда пушистых небесных странников не было, а было сплошное голубое небо, он смотрел на молекулы воздуха и думал о своем, никому неизвестном… Он мыслил о себе, о своем предназначении на земле и задавал вопросы, на которые часто не было ответов. Смирившись с постоянно одним и тем же выводом, он глубоко вздыхал и продолжал думать о прошлом. Будущее его не интересовало, потому что он был уверен, что будущего у него просто нет. Нет, оно есть, но оно известно и предсказуемо. Нужно ходить на работу, помогать латать человеческие тела, возвращать их в кругооборот жизни, есть наспех сделанные бутерброды, пить тот же чай, рассматривать ободранные старые дома из окон автобусов, конкурировать с постоянными демоническими проявлениями Куроедова и валяться на диване после ночных дежурств.
 Вспоминая концовку «Золотого теленка» Коханов медленно, произносил про себя фразу Остапа, которую он вычленил для личных нужд –«Довольно само копаний!». Прекратив рыться в прошлом, он вспоминал еще и фразу японского мудреца Токуана Осе – «Кто живет прошлым - живет болью!». Резко сняв ноги с подоконника, доктор подошел к занавеске и украдкой взглянул на женщину, лежащую на кровати. Это он решил поставить кровать в углу собственного кабинета и закрыть пространство занавеской. Стационар был полностью забит, и, хотя, в женской палате можно было сдвинуть всех и потеснить еще больше, он решил этого не делать, потому что случай был тяжелый, а на улице не было войны. Коханов сделал это спонтанно, как будто подчинился чьему-то приказу извне. Он смотрел на правильно наложенный гипс, пальцы ее ног, на ногти, окрашенные в вишневый цвет и на самом деле, напоминающие аккуратные вишни. Док оставил стопу без гипса, чтобы проверять ее реакции в процессе выздоровления. Коханов во многом сомневался и был рад этому, потому что помнил, сомневаются думающие, а дураки, кромсают чужие ноги и потом пьют чай, разговаривая о наводнениях в Китае и о новых увлечениях грязно-голубых певцов эстрады. Женщина дышала ровно, находясь где-то далеко, там, откуда она обязательно вернется. Сотрясение мозга, многочисленные ушибы, раздробленные ноги, потеря крови, долгое бессознательное состояние, лечилось еще и глубоким сном, сном самого организма и правильных уколов.
 Ночь на удивление пролетела быстро и без дополнительных пациентов, истекающих кровью, кричащих от ожогов, сломанных челюстей и разных бытовых травм, к которым он привык за годы работы. Коханов всегда удивлялся, почему обязательно находятся люди, не спящие ночью, устраивающие словесные скандалы, быстро переходящие в погромы с обязательными результатами деструктивного поведения. Ночь всегда время риска и заслуженного испытания, для тех, кто и во взрослом своем состоянии, всё еще не осознал себя. Ночь — это результат прошедшего дня! Кох, как его иногда называл врач Куроедов, вывел для себя ночной алгоритм человеческой жизни. Неизвестная, но самая обыкновенная рядовая ночь, которых за пятьдесят лет, всего лишь – 18250 штук, обязательно, рано или поздно, такая ночка, у кого-то станет темным временем испытаний. Кому-то совсем не спиться, кто-то слышит бурлящий адреналин на глухой призыв демонов, он не спит, забыв старинную формулу –«утро вечера мудренее», алкоголь дома или в скачущем стаде, как спущенная рогатка, слово за слово, скандал, отсутствие тормозов, травма головы, ног, рук, позвоночника, солнце, утро, раскаяние, результат идиотских поведений. И фраза на все времена -«Я был пьян, я не помню!». Ничего нового, все по старой схеме, как у всех, как всегда, потому что человек, это чья-то экспериментальная игрушка на мышление, вытащенная из нафталинового ящика и вброшенная в мир: походить, увидеть, украсть, навязать, обмануть, ненавидеть и еще четыреста тридцать семь опасных функций вне того самого ящика с тайным набором. А затем, как результат…, уйти надолго, почти навсегда. Не густо, чтобы лететь к звездам, но для самоуничтожения таких же кукол, весьма достаточно.
Коханов многое понимал и относился к своей систематизации пациентов с терпением, потому что знал, он такой же, как они, и, одновременно, он совсем другой, он системен, он не доволен своим существованием из-за постоянной минимизации желаний, которые невозможно осуществить. Чужая выдумка и мудрость большого эксперимента с человеческими судьбами поражала его своими тупиковыми ходами, невероятно темным и мудрым лабиринтом и постоянным, одинаковым выводом- прийти в мир, повзрослеть, набраться опыта и внезапно уйти, наверное, навсегда. Чушь, безысходная чушь, без кажущегося смысла. И между всем существованием глупости живет и проходит любовь, как главный инстинкт, как оправданное помешательство, чтобы кто-то достал новую куклу для жизни. Она обязательно должна быть счастливой, прожив свое короткое, никому неизвестное время. Люди хотят владеть счастьем и при этом никто не может сформулировать, что же это такое, пытаясь описать то, на что стоит великий запрет свыше, запрет на все времена…
- Константин Михайлович, к вам там очередь уже, но вы же с дежурства, вы домой? - спросила Лена.
- Что ты, Сахарини, я поспал целых два часа после твоих пирожков. Ты что за начинку туда положила, сон–траву, шанхай- цвет, заговор- придорожник, заветное слово колдуньи? Я спал, как в детстве…, совсем без башки, такое впечатление, что мозг полностью отсутствовал и я восстановился как никогда. Что со мной- понятия не имею. В следующий раз еще такой пирожочек подбрось, съем все и буду хвалить сильно. Да…, скажи, тот мужик, что принес ночью эту женщину, он документы ее не прихватил? Мы же обязаны сообщить ее мужу, что случилось. Её мужчина по всем раскладам с ума сходит уже без информации, а телефончик её, он не прихватил из разбитой машины? Хотя я понимаю, ему было не до телефона, он вытаскивал её из зажатой железной коробки. Через двадцать семь минут капельницу надо снять с ее вены, не забудь.
- Я помню, помню... Мужчина этот ничего не передавал, ушел мокрый и рубашку свою не забрал, она в крови, я ее отстираю дома, обязательно отстираю, этот мужик был молодец. Его сам Бог послал! – ответила Лена.
- Да уж…, злой, железный, ругливый и судьбоносный. Ты права! Куда нас посылает великий Боже, никто не знает и никогда не узнает. Куда люди посылают друг друга, это известно во все времена и даже предсказуемо, а вот куда Хозяин сущего…, это настоящий спектакль, он же драматург, больше никто. И он никогда не отменяет дорожный отбор на живых и мертвых, мы в этом убедились еще раз сегодня ночью! - задумался Коханов и замолчал.
- Что вы говорите, Константин Михайлович?
- Ничего, ничего, пустое…, давай, кто там первый, пусть заходит, приму пару человек, но не всех. Нарушать законодательство не будем, у меня уже переработка! - бросил доктор и сел за стол.
В кабинет вошла толстая женщина с потухшим взглядом сердитых глаз. Она вошла не просто, она влилась в кабинет, как праздничный студень, как жидкий пластилин. Подойдя к стулу напротив стола, она с шумным дыханием уселась и грустно выдохнула воздух, поправив широкое платье. В это же мгновенье за занавеской в углу, спасенная женщина медленно открыла глаза и стала разглядывать потолок и слушать, что происходит.
- Драсьте, Константин Михайлович! Это снова я, мне все плохо и плохо, мочи уже нету, как мне плохо, и давление, и сахар …
- И майонез, и пирожные, и куча булочек с марципаном, и жаренное на постном масле мясо убитых коров и свиней, бесконечные омлеты и семьдесят видов колбас, сливочное масло, печенье, макароны, маргарин и еще черти что, придуманное людьми для выкачки ваших денег, – быстро перебил ее врач. – Клавдия Сергеевна, отбивные и вареники со сметаной, это ваш путеводитель по трем кладбищам города.
- Но это же моя эндокринная система…
- Вздор и чепуха, ерундистика для собственных оправданий! Фу…! Слушать противно эту ахинею. Ваша эндокринная система, это ваш забитый ядохимикатами кишечник. Если вы думаете, что вы будете здоровы сидя на кухне и двадцать часов в день вычищая холодильник, то я вам скажу, что вы никогда не будет здоровы. Так, просто не бывает. Вы же идете на поводу у сигналов о голоде. Но…, о каком голоде может идти речь, черт бы вас побрал, если вы ходите ко мне второй год, а ваше тело имеет девяносто килограмм лишних жиров и отложений и во время военной блокады и всеобщего голода, вы бы прожили дольше всех, питаясь внутренними запасами и дождались бы армии освобождения. Но войны на политическом горизонте не ожидается и блокады тоже. Повторяю, еще раз, выписывать вам всякую химическую таблеточную чушь, пополняя карманы подлецам из аптечной мафии, я не буду, выписывать вам дорогостоящие препараты не буду тоже, это только усугубит ваше состояние. Я не собираюсь вас захимичивать и менять прописанный природой жизненный цикл здоровой клетки. Пока вы не поймете своим умом, что вы продвигаетесь к могиле, никто вам не поможет, ни в одной клинике мира от Израиля до Гонолулу. Прекратите есть по ночам, по утрам, сутками и вечерами, наконец, прекратите жрать, если хотите пожить еще на этом свете. Вы живете для какой цели? Кушать? Так это не цель и никогда целью не было для нормального человека. Хотите умереть, да пожалуйста, да сколько угодно, умирайте на здоровье хоть завтра, хоть послезавтра, я к вам не приду с последней речью. Никакой доктор вам уже не поможет, ваш холодильник выписал вам целых три билета на кладбище и забронировал там холодное местечко на глубине двух метров.
- О, Боженько! Что вы такое, доктор, говорите? Спаси и сохрани! – с ужасом на лице возмутилась толстая Клавдия Сергеевна.
- Что вы слышите, то я и говорю. И не спасет, и не сохранит! Прекратите жрать, спасите себе жизнь, больше здесь нечего добавить. Вы заложница, вы наркоманка, вы самоубийца, вас демоны загнали в зависимость от еды и убивают вас вашими собственными руками, а вы ходите ко мне и просите лекарства от вашего сахара, гипертонии, остеохондроза, тромбофлебита и еще черти чего, чем человек не должен болеть вообще и никогда. Вы –это то, что вы едите, вы – это то, как вы мыслите, вы –это собрание ошибок и смертельное шоссе к горизонту с крестами. Я выполняю сейчас роль священника, только святоши всегда берут деньги, а я нет. Смысл мне брать с вас деньги, если вам осталось жить месяц, два, три, а я ничем помочь не могу только потому, что я никогда не ассистировал Господу Богу, не был у него на лекциях по спасению таких обжор, как вы и никогда не разговаривал с ним за чашкой чистой воды, которую он создал. Это ваша жизнь, а не моя, я овсянку ем с курагой и сыт весь день, а вам холодильника не хватает. Клавдия Сергеевна, у вас даже инстинкт самосохранения не срабатывает, его тормозные провода давно демоны перерезали, вот вы и готовитесь к смерти, - продолжал запугивать доктор, вбивая в голову пациентки новую- старую установку. – Любой список еды — это ваша смерть. У вас государство квартиру отберет после вашей смерти, от вас расчески не останется в ванной, идите и готовьтесь к смерти, вы её сами заказали через спутниковую антенну в вашем холодильнике. Вы свободны, дорогая, я не волшебник и учиться на него не буду, я, всего лишь доктор Зарайска, местечка на Руси, которое находиться где-то за Раем!
 Женщина в гипсе, лежащая за занавеской, улыбнулась, остро ощутив головную боль, внимательно разглядывая гипс на двух ногах и кончики пальцев с крашенными ногтями. Ей была интересна речь врача за занавеской.
- Но, Константин Михайлович, что же мне делать? – заныла толстая Клавдия Сергеевна, доставая платок из сумочки.
- Что делать, что делать? Этот вопрос к Богу, а не ко мне. Задаете вы мне старинный вопрос, на который ответ подчиняется только здравому смыслу. Прекратите есть! Организм любого человека привыкает жить в другом режиме через 23 дня, надо только захотеть, если вы продержитесь это время на овсянке и очищенной размороженной воде, без сахара, хлеба, мяса на постном масле и так далее по списку в триста страниц, то все будет по- другому. И сила воли здесь не причем, привыкли все называть силой воли, придумали оправдание для себя за целые списки слабостей. Хочешь бросить курить- брось к чертовой бабушке и не рассказывай о своих псевдо муках! Иисус, между прочим, был не курящим, а муки принял такие, что никому и не снилось. Хочешь бросить пить- не пей, Будда не пил, и Аллах не пил, и Мухамед не пил, и Вишну, и Бадхитхарма, и Шакьямуни, и Кришна и даже Гитлер не пил - целая плеяда отличных парней и негодяев с мозгами и совестью, и даже наоборот. Хочешь бросить жрать – так и не жри, черт бы вас всех побрал! Кто сильней? Толченная кучка табачного листка в бумажке, крашенный спирт или кусок сала, посыпанный двадцатилетней солью? Если человек слабак, то он должен с этой мыслью смириться и заказывать панихиду только по одной причине, что он слабак и плевал на жизнь с Новгородской колокольни! Если человек сильней, он будет жить ради любопытства, чтобы посмотреть к какой чертовой матери прикатиться этот мир пожирающих себя умников. Клавдия Сергеевна – это ваша жизнь, это ваш путь, это все ваше, а не мое. Все болезни от головы и от поступков. Ваше лекарство не диеты, лекарство вы сами, у меня таких лекарств нет, чем больше доктор знает лекарств и выписывает их направо и налево, тем он бездарней и глупей… Вам лекции в Сорбонне нужно читать по человековедению… Всего вам наидобрейшего!
Тучная Клавдия Сергеевна с отдышкой и очень недовольным лицом, поднялась со стула и, посмотрев на Коханова с укоризной, вышла в коридор.
- Доктор! – раздался голос из-за занавески, после закрытия двери.
- Ну, слава Богу! – вслух сказал Коханов и подошел к кровати. – Здравствуйте счастливица- везунья! Ну, вам и повезло, Санта Мария! Вы невероятно счастливый человек на всем белом свете! – продолжил доктор, разглядывая ее необыкновенные красивые глаза.
 Он включил свое красноречие, потому что знал, как хорошие слова влияют на мобилизацию всего организма и на сигналы мозга, раздаваемые переломанным местам, порезам, ушибам и всем остальным нехорошим проявлениям жизни.
- Вы в больнице города Зарайска после ночной аварии, вас принес на руках настоящий герой- неизвестный мужик, который вытащил вас из разбитой дымящейся машины, вы были без сознания. У нас единственная больница на весь городок, стационар переполнен, чтобы не валяться вам в коридоре на сквозняках и под проходящими взглядами я вас устроил здесь. У вас пустяковые переломы ног, мы все заштопали, загипсовали и вообще, я уже вам сказал, что вы счастливая женщина. Слава Богу, что позвоночник в порядке –это главное! Ну-ка, пошевелите пальцами ног… Ну, вот, все работает, а он мне предлагал мастером педикюра стать… Мобильного телефона нет, документов нет, как ваше имя, девушка?
- Анна Ивановна! – ответила женщина в гипсе, разглядывая лицо Коханова и улыбаясь от слова «девушка».
- Я так и знал…, ну надо же…, вот это да! – продолжал создавать позитивный настрой Коханов. - Именно сочетание Анна и древнего Иоанн, дает счастливую комбинацию. Это же целый царский набор Анна Иоанновна, это просто редкое сочетание. Ух…! К вашим услугам Коханов Константин Михайлович, ваш доктор. Голова должна болеть, ноги должны болеть, тошнота, горечь во рту и это нормально и логично. Боль - ничто, ее можно контролировать, и вы будете это делать ближайшие три дня. Так-с, покажем мне глазки и язычок, так-с, рассечение на лбу я не зашивал, это не удар кастетом, швы вам не нужны, муж не одобрит, а небольшой шрамик, можно закрывать челкой или другой комбинацией густых волос, которыми вас наградил великий из великих. Бледность еще присутствует, но как говорил Винни Пух –«не пора ли нам подкрепиться?». В нашей столовке для больных, есть чудодейственная каша неизвестных зерновых культур, она пахнет не полями бескрайними, а тракторным бензиновым двигателем, я вам ее не рекомендую, каша очень невкусная. У меня есть кое-что повкусней, сейчас я накрою небольшой столик, и вы будет есть…
- Я не хочу есть, Константин Михайлович!
- А надо бы, ваше Величество! Хочу, не хочу, это ответ избалованной девушки- мажорки, а не Королевны. Как говорят асфальтоукладчики – «здесь это не прокатит!». Мы берем путь на выздоровление, поэтому нужны калории, страшное изобилие кальция, углеводы, витамины и чистая вода. Анна Иоанновна здесь не командир, это вы во дворцовых палатьях своих будете команды отдавать гренадерам и фрейлинам всех мастей, а здесь будете слушать меня, потому что я ваш Кардинал до самого покидания моего кабинета на своих двух ногах. Понятно вам, девушка – мажорини?
- Я не мажор! – мило улыбалась Анна, бросив взгляд на его подбородок и забавляясь его манерой изложения.
 С ней так никто и никогда не разговаривал, весело, с выдумкой, непринужденно, она стала ощущать какую-то внутреннюю радость от слов доктора. Она ощущала то, чего он и добивался - искренней радости будущего.
- Константин Михайлович, там парень с окровавленным пальцем, блесна глубоко зашла под ноготь, его с рыбалки привезли друзья!  – громко сообщила Лена Сахар войдя в кабинет.
- Хелен, немедленно парня сюда, шприц с обезболивающим, плаху и топор, на всякий случай и все остальное на стол. Анна Иоанновна, дождитесь моего возвращения, я на войну, спасать окровавленный палец крутого китобоя и назад. Вернусь, будем кушать, а потом звонить мужу, детям и родителям!
- Я не замужем! – ответила Анна.
- Это не беда…, муж - это объект наживной, где-то на полях пасется ваш белый принц на белом дромадере, никуда не денется с пшеничных просторов, на сдобный калач с корочкой и изюмом ловить надобно и на булку пахучую с маслом. Тогда будем звонить родителям и детям, соответственно. Не страдать, все страшное давно поглотила ночь, вы счастливая женщина. Срочно продолжаете жить!
Коханов задернул занавеску и включив кран, стал натирать руки мылом. Он смотрел на свое лицо в зеркало и видел там сияющие счастливые глаза. О, Боже, неужели…! Он едва только начинал догадываться, почему его глаза стали так сверкать?
Его сердце укусила любовь!
В кабинет вошел парень лет двадцати, его лицо излучало мученическую боль. Он поддерживал здоровой рукой свою ладонь, где из указательного пальца левой руки торчала большая серебристая блесна. Одним крючком она вошла в палец под самый ноготь и там же застряла, выбросив на поверхность струю логической крови.
- Доктор, у меня вот это самое случилось! – растерянно сказал он, глядя Коханову в глаза с большой надеждой.
- Это самое…, говоришь, ничего себе крючочек. Так-с… Это блесна на кого, на чавычу мутанта, бешенного судака, дюгоня или белую акулу? Ну…, иди сюда –это самое…! Такс, я так и знал, это только ампутация, тут больше ничего не поделаешь, пальцу твоему конец, будем отрезать его и прямо сейчас. Могу обрадовать сразу, плаха у нас есть и топор точеный, шустрым мастером заточенный. И это шутка для поднятия тонуса в плюс! Не бойся, китобой! Вижу…, я, что обидел ты сильно или Водяного, или русалок, - начал рассказывать доктор, подвинув лампу поближе и внимательно разглядывая место входа крючка.
- Я, э-э-э-э…
- Водяной мужик злющий, у него мечта есть, а он ее не может никак осуществить. Если ты меня спросишь – какая мечта, я тебе сразу же отвечу, - продолжал заговаривать зубы доктор, - насколько я слышал от моего прадеда, Водяной страшно хочет попробовать лимонада, не верит он, что существует другая вода, кроме речной или болотной. Как ты знаешь, Витязь - рыболовный, рыбаки на берега рек и озер только водяру возят, там же ее и хлыщут, на худой конец пиво, и то и это Водяному не дают, лимонада там днем с огнем не сыщешь. Так что, когда вернешься к воде, на берегу оставь новенькую бутылку лимонада для старичка, пусть попробует и изменит свое мировоззрение. Уразумел, начальник рыб-артели «Раненый окунь»? Ну вот и все! Даже укол не нужен был, крючок сам выскочил из плоти, потому что он лег с поворотом, а если он лег с поворотом, то я его развернул так же, как он заходил, по старой Смоленской дороге, как это сделал Михаил Илларионович Голенищев –Кутузов с Боней Карловичем Наполеоновским, чуть придавил и он выскочил, это просто, как разобранный кубик Рубика, ничего сложного…, простая задача, лет на двадцать размышлений…
- Доктор, так быстро? – радостно и удивленно ответил парень, украдкой разглядывая грудь Лены Сахар.
- Да уж…, не повезло тебе, не было стонов, уханий, страха, рвоты, четырех ведер крови, кислородной подушки, эфирных полетов, криков истязаний и вообще пьеса получилась какая-то легкая, не спектакль, а какое-то студенческое эссе. Сейчас Леночка проведет дезинфекцию речного ранения, перевяжет, нашепчет медицинское шаманское слово заветное и в путь по жизни. Передавай щукам и бубырям большой привет и не забудь про историю с лимонадом, она, на первый взгляд, пахнет шизофренией, но я своему прадеду верю, а вера, это отдел нравственности каждого. У кого-то она есть, у кого-то ее отродясь не было. В следующий раз, когда попадешь в сети и не сможешь выбраться, заходи, у меня есть антисеточный автоген на лазерном электричестве!
Коханов улыбнулся.
- Спасибо, Доктор! – прозвучала стандартная фраза, как всегда.
- Спасибо - это очень мало… Пожалуйте в гости еще раз, только здоровым и с рыбой. Что-то я давно свежих карасей не едал и щучьи головы с чесноком…, цари едали, а я нет, не хорошо это, не по- христиански! Еще икорки бы севрюжьей, свежей…, раков, осетров или на худой конец речных кальмаров! – ответил Коханов с еще более широкой улыбкой.
- Да я же, как поймаю, так и сразу, это самое…! – радостно ответил рыбак.
- Вот и договорились! Буду ждать на заре третьего дня, то есть - намедни, после дождя в четверг, после торнадо и грозы, это самое… Дельфинам физкульт привет!  – передразнил Коханов.
 Все это время за занавеской у второго окна, Анна вслушивалась в разговор, улыбалась и делала правильные выводы. Доктор был весельчак с очень печальными глазами. Доктор был настоящий Коханов, что означало – любимый. Он был похож на большую, умную и очень грустную собаку. У Анны что-то начинало просыпаться внутри, раздвигая внутренние заросли неизвестных цветов. Она была удивлена и находилась в этом удивлении, как в новеньком кошельке с твердыми монетами из золота и серебра. Она перестала обращать внимание на давящий тяжелый гипс, на ноющую боль в обоих коленях, она ушла в размышления о нем, словив свое лицо на выражении улыбки. Боже мой, в ее жизни были мужики, которых она чувствовала не сразу, а потом…, после прикосновений, обеспеченных правильными словами и красивым уверенным голосом, почти баритоном или дискантом. Теми самыми словами, которые она записывала в тетрадку в пионерских лагерях, вечерами, под одеялом, наслаждаясь собственной фантазией неизвестного, выстраивая свою неповторимую и романтичную любовь с одним единственным. В строках на листиках бумаги она стояла на деревянном мостике над чистой рекой, он, еще совсем неизвестный и романтичный, прощался с ней часами и читал стихи о падающих звездах и мыслях океанских волн, благодарном пшеничном поле и тонкой шее Нефертити. От него пахло дальними походами, победами, кострами и великими свершениями умного мужчины. Он был сильный и благородный, как воин, как доктор больших легионов, идущих в ногу в пыли за особой славой…
 Только вот наяву, слова совсем других мужчин были свои, не ее, они мыслили, почему-то, иначе чем она и суть кардинально менялась, как кадры чужих фильмов. Анна любила стоять и слушать, романтично заглядывая в очередные глаза и горько понимая, что все это до того времени, когда он встанет голый с кровати и, повернувшись лицом, скажет, что его где-то там ждут дела и поступки, а может быть даже жена и дети, а может быть там ожидает его Родина, которая зовет на подвиги, которые ей нужны позарез или еще какими-то ответственными словами для оправдания ухода утром. Он будет приходить, забирать отпечатки ее губ и обязательно уходить, как молчаливый ночной вампир. Она наблюдала за их одинаковыми одеваниями, суетой рук и туловища, застегиванием пуговиц в разные петельки и прощала все сразу и заранее, давая кредит для оправдания своей пионерской тетрадки о любви и о единственном мужчине с глазами супер надежности.
Стихи читались…, как назло, под обязательное и предсказуемое прикосновение к ее груди, и когда она позволяла себя трогать, ладонь становилась все наглей и наглей и с твердым голодом пальцев, ощупывая каждый квадратный сантиметр ее кожи. Они предсказуемо трогали ее роскошную грудь и, кто знает, может быть это было им очень нужно и необходимо во время чтения стихов и толики небывалого проявления себя с великой нежностью вспомнить мамину сиську с теплым и жирным молоком, мягкую и свою собственную во всем мире, которую можно было укусить, причмокнуть, даже чуть придавить и оттуда польется именно то, что надо, польется, насытит до отвала, не потребует платы за тару и абсолютную свежесть, и еще усыпит в странном свете раздражающей лампы. Где ночь, где день? Все путалось тогда в новом мире причмокиваний и вкусного молока без намека на коров и каких-то там коз. Может быть ее мужчины хотели вспомнить детство, время, когда совсем не нужны деньги, правильные слова и погоня за всем.
 Она давала им время вспомнить детство, мамины налитые груди и прочесть ей стихи в гипнозе ее молчания. Это было тогда, не много раз, но было, в самом прошлом, когда мудрые уроки от мудрого Бога преподавались глупыми встречами не с теми людьми. Запечатлев лицо Коханова в самой себе, она сразу ощутила, что-то теплое, расползающееся по телу. Ей казалось, что даже гипс на ноге, вылепленный его руками, был весь пробит капиллярами ее нового чувства. Она опустила голову и, разглядывая белую конструкцию на обеих ногах, фантазировала, что он воздвиг воспоминание о себе, как пьедестал временной памяти. Его голос принимался сразу всей душой, как желанный позывной дорогого человека, его стояние возле кровати электризовало ее сердце, заставляя вырываться из спины, растекаться по ребрам и сладко ныть от чего-то неизвестного и неведомого. Она входила в тайну, приоткрыв одну единственную редкую дверь среди тысяч похожих. Хотелось пить…, на столике стоял пакет красно-смородинового сока, но она хотела пить доктора Коханова по капле, трогая кончиком языка его мысли, его совсем далекую душу, лежащую в одинокой теплой комнате его груди. Она хотела его голоса, шелеста его белого халата, седых волос, рук, улыбки и шуток, она хотела Коханова обнять искренностью своего тайного мира, списанного с пионерской тетрадки ее восхождения в великолепие любви. Она лежала на кровати, прислушиваясь к тишине кабинета, бурчанию белого холодильника и отсутствию коридорных шагов. Рука автоматически потянулась к телефону, но его не было. Трезвость ситуации возникла быстро и неожиданно, возвращая Анну в совсем другой привычный мир.
«О Боже!» - вспомнила она Бога и подумала о своих немытых волосах и лице. «О Боже!»- лучшее украшение женщины — это чистые волосы…, «О Боже!».
- Константин Михайлович, вы всегда так лечите людей! – раздался вопрос из-за занавеса.
- А это не лечение. Это помощь выхода из лабиринта глупости. Фраза «я буду вас лечить» более чем глупа и не имеет под собой и толики правды. Эти все манипуляции с вмешательством в организм, натягивание умных масок, выписывание рецептов и так далее, есть обыкновенная манипуляция сознанием, – быстро ответил Коханов, подставляя стул поближе к кровати Анны и с удовольствием присаживаясь к ней. – Мир зациклился на том, что ему передали предыдущие поколения. Но у меня еще в медицинском институте возникал вопрос, - а что, если половина ученых предков, по кондуитам которых я учусь, были неправы? Вот ведь какое минное поле получилось бы? И, постоянно встречаясь с ошибками коллег в книгах и на практике, я делал выводы и набирался опыта годами. А со временем стал анализировать причины и следствия происходящего. Девяносто процентов врачей уселись на полученные знания и едут, изо дня в день на одной и той же лошади, иногда почитывая, что твориться в мире. Говоря метафорами, их лошади едят сено точно такое же, как и они…
 Я пошел другим путем, я не ел общего медицинского сена, стал много думать и анализировать происходящее с народом, чтобы преуспеть в жизни, хотя бы для собственного любопытства, что из этого выйдет... Нельзя сидеть и ждать, ибо никто не знает, где в данный момент бродит удача, но если ты будешь ее искать очень долго, то обязательно на нее наткнешься, как на мину. Обдумывание каждого случая так называемой болезни, дает ключ к пониманию того, что произошло…, и самое главное, почему?
- Хорошо, а как вы объясните случай с крючком под ногтем у рыбака, который вы вытащили? По-моему, простой бытовой случай на рыбалке и не больше. Или я не права?
- Вы, Анна Иоанновна, правы в том, что формулировка «простой бытовой случай» — это общепринятое объяснение того, что уже произошло, это слова самоуспокоения и объяснения инцидента на общечеловеческом уровне понимания. На самом же деле, это урок рыбаку и урок непростой. Начнем открывать нарисованные двери: во- первых, он запомнит его на всю жизнь, во-вторых, этот случай даст опыт обращения с блесной и, самое главное, его не бросили в беде те, с кем он на озере. Итак, любое проявление боли, крови, ужасного состояния и повреждения тела, это урок для пострадавшего и для тех, кто его не бросил. Идем дальше: если это урок, то он нужен пострадавшему, потому что этот самый урок преподает тот, кто заинтересован в воспитании данного человека. Запомните, Анна, навсегда…, мой вывод номер 1 – любая болезнь, это остановка любой человеческой деятельности и искусственный запрет на совершение какой-то человеческой глупости, которой нет в планах у Бога. Или же болезнь — это резкое образование и поворот судьбы. Так что открыта первая страница ответа на вопрос, почему этот болеет, а этот нет. Сразу хочу сказать о вас…
- Да, пожалуйста обо мне! – подтвердила Анна, совершенно забыв о головной боли.
- Я сразу предположу следующее: вы куда-то направлялись на машине и у вас обязательно была цель. Ваше прибытие на место вашей цели, совершенно не соответствовало планам свыше на вашу судьбу. Небеса ответили вам дождем и ускорили тьму, застав вас на ночной дороге. Вы решили доехать до точки (Б), чтобы переночевать и завтра ехать дальше. Но там знают без вас, куда и как вам ехать, какими дорогами и с какой музыкой в радио. Машина, дождь, авария, вы без сознания с двумя переломами, посторонний мужик едет мимо, вытаскивает вас из железа и быстро везет сюда. Казалось бы…, все логично и даже можно сказать, что вам повезло, в такую погоду мог никто не ехать мимо вас, но в планы высокой драматургии небес это не входило. С другой стороны, вот еще факты божьего проникновения- это было не мое ночное дежурство, я замещал своего коллегу, который женился и у него медовые три дня, от начальства, за городом, на чужой даче. Был ли я ночью случайно? Конечно же, для всех трезво мыслящих людей, я оказался в больнице по счастливой случайности, но никакой случайности не существует, это полная чушь, оправданная подходящим словом. Есть только планы сверху!
 Чем быстрее народ начнет понимать, что мы все живем по тщательно прописанному сценарию, тем больше умных людей появиться на улицах. Но это ахинея еще большая, потому что изобилие умных людей, противоречит будущему земли и законам сбитых генных стад. У них якобы не будет бессмысленно стеклянных, завидующих, воровских глаз, а будет понимание себя и осознание себя в среде обитания. Фантазия? Радуга справедливости? Торжество истины? Единственная медсестра Каледина, имеющая вторую положительную кровь, как и у вас, тоже была этой ночью здесь и ассистировала мне, когда я выкладывал ваши косточки, как правильную мозаику и закреплял их там, где надо. Она же вам и дала кровь, когда у нас закончилась донорская. Совпадение, пресловутое замусоленное понятие счастливой случайности? Ничего подобного…, это сценарий свыше именно на вашу жизнь!
 Я вам расскажу одну уникальную для всех историю, про одного солдата в Афганистане, которого я знал лично. В 1983 году, он сопровождал колонну заправщиков, на них напали и его тяжело ранили. После боя его загрузили в вертолет и взлетели над горами, увозя раненых. Через двадцать минут полета, вертолет подбили и он, загоревшись, упал, погибли все, кроме этого тяжело раненого солдата, который выпал из вертолета за секунду до встречи с землей. Через полчаса прилетел новый вертолет, солдата забрали, и он вздохнул с облегчением, но через десять минут и этот вертолет был сбит. Невероятно, но факт, после падения второго вертолета, он остался жив, наколотый блокадой лекарств, соображающий и осознающий, что он в Аду номер 2. Все это произошло в промежуток двух часов его жизни. Он встал на ноги и, не ощущая боли от специальных лекарств, прошел до дороги 12 километров и только добравшись к нашему блок посту, вышел из сознания с улыбкой на черном лице. Я разговаривал с ним три часа, когда работал на скорой помощи. Я приехал к нему по вызову и увидел стабильного алкоголика на стрессовой основе. Он не спал 4 года, его организм был разрушен и никто, повторяю, никто не протянул ему руку помощи в виде настоящего слова. Только его мама страдала на самом высоком уровне горькой несправедливости.
- Вы его вылечили…
- Ответ неправильный. Он не был болен. Я вернул его из мира внутренних переживаний, связав его нервы и дав ему позывной жить дальше. Без водки, без сигарет, без наркотиков, медленно, он вернулся в себя. Я говорил с ним всего лишь три месяца, каждый день, в этом кабинете и методически убивал в нем воспоминания.
- И что же дальше, Доктор? Он жив до сих пор? Где же связь?
- Связь простая, затронувшая много семей. Он глубоко пришел в себя, женился и у него родился сын. После посещения роддома, Сашка погиб под самосвалом на главной улице нашего Зарайска в тот же день. Все его родственники сказали, что это «случайность». Какая махровая чушь! Моё схематическое понимание нашей зависимости от высшего Сценария, доказало следующее- этому миру был нужен приход его сына, потому что там, наверху, на его сына, уже был написан и готов свой сценарий. Даже если бы сто вертолетов его подобрали и были сбиты, Сашка все равно остался бы жив, по дурацкой фразе «счастливая случайность», в которую верят все, кто не хочет извлекать уроки тонких материй. Я пошел дальше в своих рассуждениях, основанных на разных войнах разных эпох и везде, повторяю вам - везде работает один и тот же принцип: ты не уйдешь, пока не выполнишь свою особую задачу до конца, завязанную на продолжение самой пьесы. Герои миллиардов личных спектаклей не умирают, они передают текст другим героям…
- Получается, что я…- стала говорить Анна.
- Получается, - перешел на шепот Коханов, перебив её, - что вас сюда завернули для дальнейшей страницы исполнения вашей судьбы… не иначе…
- А почему шепотом, Доктор? – тоже шепотом спросила Анна.
- Чтобы никто нас не услышал…, особенно там! – он указал на потолок пальцем и улыбнулся. - А теперь, мы будем звонить вашим родственникам, вот телефон! – сказал Док и вытащил мобильник из кармана халата.
- А мне некому звонить, я одна на этом свете. Так сложилось! – шепотом ответила Анна.
- Прекратите снова меня обманывать, Анна Ивановна. У вас есть я! Мой телефон вы найдете в этом телефоне, звонить в любое время на мой второй телефон. Человек- нормальный, как особый вымирающий вид, как особая каста, которую все стараются уничтожить, не имеет права быть один. Один — это кухонные размышления, страдания в одиночку, чаепитие без Мытищ, тягучая музыка и мысли об уничтожении себя. Это очень плохо и противоречит верхним законам. Главная мысль на сегодня, что у вас есть я, человек собравший ваши ноги. С этой мыслью живите дальше. На завтра будет следующая мысль, которая даст новые пути понимания, что с нами со всеми происходит в этом мире. Я ухожу, медсестра Лена Сахар будет вас кормить вкусной едой и будет за вами ухаживать по всем вопросам гигиены и возвращения в здоровую жизнь. Я еще появлюсь в своем кабинете, даю вам честное Кохановское слово. Уходя, я не буду вам желать выздоровления, потому что вы совершенно не больны. Да, если есть какие-то просьбы, вот ручка, вот бумага, излагайте!
Коханов дотронулся до ее лба делая вид, что измеряет температуру. На самом деле он дотронулся до нее, сразу же ощутив в себе блуждающий светлый шарик… Он всегда так делал, когда ему нравилась женщина для того, чтобы ощутить летающий внутри светлый шарик света и интригующих чувств или уверенное его отсутствие. Коханов вышел из кабинета и направился по коридору тщательно перелистывая свой внутренний мир. Там горел настоящий луч света без классического темного царства, там летал потревоженный шарик, давно лежавший на пуховом, теплом, никому не нужном одеяле его души. О существовании этого шарика некоторые женщины могли догадываться…, что он существует у Коханова в спящем виде…, но им было не до такой глубины осмыслений чужих мужских тайн.
 Поднимаясь по лестнице на стационар для проверки больных, он ощутил мальчишескую легкость в ногах, сердце качало чистую кровь, доставляя кислород в самые отдаленные уголки капилляр, он улыбался, замечая посторонний взгляды на себе. Уже много лет он был уверен, что его сердце — это кусок подгоревшего черствого хлеба или даже греночного хлебца… И вдруг внутри груди стал происходить процесс оттаивания древней заморозки, смены жизненных сил, востребованность в воздухе и новый ветер в лицо… Он испытывал состояние колдовских авантюр и волшебных влияний на его позвоночник и дыхание. Унылые краски больницы, грустный линолеум, заколоченные окна, застиранные желтые халаты с медсестрами внутри, уже сияли другими цветами…, излучая здоровье, счастье и исполненную надежду.
Влетев в мужскую палату для осмотра, он увидел десять пар грустных и полностью потухших глаз. Доктор Коханов ощущал в себе человека, который мог показать, где будет тень, не посоветовавшись с Солнцем. Внутри творилось невообразимое и прекрасное. Страшный сироп любви уже давал о себе знать…
- Доброе утро, парни! – воскликнул он. – Хватит болеть, пора заканчивать это безобразие! Стране нужны здоровые мужики- парашютисты и пенсионеры- трактористы, а вы тут разболелись...
- А на хрен стране нужны пенсионеры? – спросил старческий, бурчащий голос у окна.
- Да вы что? Пенсионеры должны ловить рыбу, водить внуков в школу, готовить борщ и манную кашу, ходить на рынок за овощами, выращивать женьшень в дачной теплице, давать дельные советы пьяным слесарям из ЖЕКа, чинить велосипеды и сковородки, говорить подбадривающие слова, обязательно водить трактор в поле и рассказывать о тяжелом прошлом бытие…
- А как это чинить сковородки? Они что, ломаются? - спросил другой старческий голос.
- Конечно ломаются! По законам домоводства, утвержденным на Пленуме ЦК КПСС от 12 мая 1933 года - «…любая грязная сковородка в мойке, является сломанной!».
- Вот пусть ее бабы и чинят! – воскликнул третий втянувшийся в дискуссию с широкой улыбкой.
- Там же, в тех же законах прописано черным по желтому - «если можешь вымыть сам, вымой, а не перекладывай на другие плечи, тем более на женские!». Словом, Гренадеры лежачего полка, кроме всех послеоперационных можете ушиваться домой на просторы родных квартир, там вас ждут котлеты, пол бутылки водки и стоптанные тапочки. Вас в палате целых десять душ, это зело много! Три аппендицита, две грыжи, остальные пятеро по легким подозрениям. На сборы вам полчаса и на выписку на первый этаж. К нам везут шахтеров, которых вчера вытащили из глубокого завала, - продолжал сочинять Коханов с серьезным лицом, - эти героические мужики, между прочим, дают стране угля… Они настоящие трудяги…, им нужно собрать переломанные кости, продуть запыленные легкие, отмыть от подземной сажи и дать надежду на светлое призрачное будущее, которого никто не знает… Вы освобождаете пять кроватей, а их будет семеро. Здесь негде будет клубнике упасть. Так что, архаровцы, труба зовет домой! Крупицын, сразу в военкомат, там тебя заждались, Родина зовет, надувая щеки и зазывая в трубу таких парней, как ты. Родине нужны герои, а не лежачие больные с лимоннокислым лицом.
- А я не герой!
- А вот и нет! Ты настоящий герой, просто ты об этом еще не знаешь! Там на далекой заставе, где-то в Страхолесье, тебя ждет собака Джульбарс и куча подвигов, а еще ежедневная каша, кусок мяса и обязательный компот в кружке. И самое главное, что все это бесплатно. Хватит отлеживаться в больнице, ты здоров, как муравьед, пора и Родине матушке послужить. Тебя выписываем первым. Улюкаев, бросай курить или через год тебе в этой самой больнице, я лично, вырежу половину легкого. Пока ты куришь, ты прибываешь в списках смерти. Логики в этом нет! Ты определись: или ты хочешь умереть или жить, а определившись, уже что-то делай. Как члену профсоюза бездельников, тебе положен бесплатный кладбищенский венок или красивая жена.
- У меня нет жены, тем более красивой! – зло бросил Улюкаев.
- Вот именно! У тебя нет красивой жены, это факт… А как же она у тебя появиться, если ты кашляешь так, что в соседней палате у женщин пуговицы на халатах отрываются. Тебя все будут обходить стороной. Женщины, особенно красивые, очень не любят пришивать пуговицы к халатам, это единственный их недостаток!
Все десять человек в палате дружно засмеялись.
- Ну, вот…, уже ржем, как кони Буденного! Сирвелатов, тоже домой, пора разгонять стафилококк на кухне, погонять пылесосом тараканов и готовиться к родам жены. Она вчера приходила сюда и спрашивала у меня, когда же её Ванечку вылечат от страшной болезни, которой у него нет! – Сирвелатов поднял голову и насторожился. – У тебя жена на восьмом месяце, пора быстро ехать домой и принимать свой домашний корабль на себя. Кто капитан, едрена песня, ты или твоя Валя? Кто должен ходить вокруг ее аквариума с твоим новым, уже третьем ребенком? Терминатор Шварценеггер, добрый Фредди Крюгер или ты- Иван Сирвелатов, слесарь аж целого пятого разряда? ЖЕК рыдает, жена рыдает, теща тоже, ты востребован по всем статьям, а ты лежишь здесь, как гербарий, с подозрением на кровавый геморрой, которого нет. Домой…, отцовство включать на полный спидометр!
- А у меня нет тёщи! – весело ответил Сирвелатов и поднялся потягиваясь.
- О, Боже, братцы, вы это слышали? У него нет тещи! Ты этого никому не говори, потому что счастливый ты человек до невозможного мужского уровня… Жизнь без тещи, это не жизнь, это райские полеты над своим пространством без постороннего жужжания большой черной мухи. Господи, какой же ты счастливый человек, Иван Васильевич! Это просто ни в какие ворота не влезет и не вылезет. Завидуйте ему ребятки, он родился под счастливой звездой Независимого Мужчины! Какая тут к чертовой бабушке болезнь, домой Сервилатов, домой, жену на руках носить, витаминные напитки делать в миксере и петь песни младенцу о героях былых времен, нашедших много снега в Антарктиде!
- Макарыч, а ваша лежка старого тюленя, заканчивается тоже. Льдина вот-вот лопнет! У вас с давлением все в порядке, вы перечитали всю помятую литературу в палате, плюс несвежие газеты, дали пятьсот указаний внуку по постройке лестницы стремянки на дачу, съели бидон меда с пасеки, забыв угостить медсестер и меня. Ваш отпуск от многочисленной родни закончился и начинаются веселые будни строителя дачи. Когда вырастут деревья и начнут давать немыслимый урожай, не забудьте прислать внука или правнука сюда с канистрой меда, хрустящими жаренными карасями, вареной кукурузой и тремя ведрами клубники. В противном случае в следующий раз вашей партизанской лежки здесь не окажется, все кровати будут заняты новым народом.
- Мне бы еще недельку…, а…, доктор! – промямлил толстый Макарыч.
- Да пожалуйста, но сначала постройте дачу и сразу к нам, на отдых, с пятью канистрами меда…, не меньше!
- Уже с пятью? – улыбнулся старик.
- И товарищ номер пять на отселение — это уважаемый работник ЖЕКа, Сан Саныч Синяк. Никакого подозрения на «инфарктовый инсульт» у вас нет и никогда и не было. Ваше сердце бьется, как пламенный мотор в песне о летчиках… У вас не сердце, а водная турбина на Днепрогэсе! У вас механика с надписью «Сделано в СССР, а не где-то там!»
- Доктор у меня пред инсультное состояние, это я вам говорю…! - буркнул Синяк.
- Да…, авторитетное заявление, ничего не с кажешь… Конечно, пред инсультное, если вы будете и дальше ругаться с соседями по вопросам развешивания белья во дворе и внешней политике Государства. Никакого у вас пред инсультного состояния нет…, и в помине не было. Собирайте ваш парашют и десантируйтесь домой, вас там ждет телевизор, политические ошибки руководства страны за последние пять дней, дорогие соседи и забитый почтовый ящик с письмами издалека, про ЖЕК я вообще молчу, там без вас все трубы прорвало уже и не работает сварочный аппарат. Итак, дорогие мои сограждане Зарайска, медная труба зовет вас домой. Помните, что на всей земле людей, которые имеют свою личную крышу над головой, всего лишь 28%. Вы счастливые люди нашей могучей страны. Через час, медсестры будут менять белье и сюда уже привезут раненых шахтеров. Всем спасибо за внимание и понимание текущего момента! Будьте здоровы и вырабатывайте здоровые мысли внутри себя! Есть женщины, которые могут жить только среди цветов, а вы, как мужчины можете существовать в мире своих пристрастий. Адиос, до новых встреч в больнице! Реквием Верди и ноктюрн Гайдна - закончились!
 Коханов, глянул на пост операционных лежачих, забросил в журнал пару существенных замечаний и ушел мягкой пружинящей походкой.
- Что это с ним? – спросил молодой.
- Не иначе, как в лотерею выиграл очень много деньгов! – ответил старый, и был очень прав.
Леночка Сахар исполняла свои обязанности, даже не догадываясь, что в этом кабинете с поставленной кроватью в углу, что-то поселилось. Она безразлично смотрела на несчастную, как ей казалось, женщину, с собранными по частям ногами, собранными вместе руками мужского доктора Коха. Она не вглядывалась в черты лица женщины, лежавшей в углу и глядевшей в потолок с улыбкой. Она исполняла массу манипуляций, чтобы обеспечить существование временно обездвиженной пациентке. Лена не удивилась, когда в первую очередь, вместо еды Анна попросила помочь умыться, зеркало, расческу, зубную щетку и даже помаду. Лена Сахар думала о своем, механически исполняя все просьбы обездвиженной пациентки.
- Вы даже не представляете на краю какого горя вы стояли ночью в бессознательном состоянии, - вдруг вырвалось у медсестры, которая любила доносить что-то новое и делиться информацией со всеми.
- Я даже не представляю, потому что была в бессознательном состоянии, как вы заметили. Но если вы, Леночка, мне расскажите, мы скоротаем с вами время, - ответила Аня, наполняясь любопытством.
- Вас ночью принес мужчина и страшно бил в двери ногами. У вас были открытые переломы, вы без сознания, дождь, кровь, мы вас сразу подхватили и в операционную. Константин Михайлович стал вас осматривать, но зашел хирург Куроедов и, осмотрев ваши переломы, сказал уверенно, что нужно немедленно вам ампутировать ноги.
- О, Боже!
- Мы там все в операционной обмерли! Никто такого вывода не ожидал от него!
Лена взглянула на лицо Анны и увидела, как она побледнела от ужаса.
- О, Боже! Фамилия хирурга, который хотел меня сделать инвалидом первой степени- Куроедов? – произнесла Аня.
- Вот именно, конечно, Куроедов, он мотивировал спасением вашей жизни, а не ваших ног. Тогда доктор Константин Михайлович стал ругаться с Куроедовым и сказал, что никогда не будет вам ампутировать ноги, а будет их собирать вместе, чего бы это ему не стоило. Они грызлись на профессиональной основе употребляя терминологию и опыт великого хирурга прошлого. Константин Михайлович вас защитил, поссорился с хирургом и шесть часов собирал ваши кости, а мы ассистировали ему. Куроедов конечно же козел, он врач злой и плохой, мы его тут все не любим, он гад! Так что, когда выйдете из больницы, поставьте в храме свечу за здравие доктору Коханову, он вам жизнь спас. Он самый умный и замечательный доктор на свете, он самый душевный и веселый, я его очень люблю. Только благодаря ему у вас все в порядке. Не сказать вам это я не могла, вы должны знать и быть благодарны Константину Михайловичу. Он такой замечательный человек, мы все его здесь любим…, сильно…, очень даже!
- Я буду ему очень благодарна, - ответила Аня и продолжая смотреть в потолок, загадочно улыбнулась.
Внутри левой ноги снова оскалилась боль, и Аня поморщилась.
– Спасибо вам, Леночка, что вы мне поведали правду, это очень важно для меня.
Думая о ближайшем будущем, мысли Анны перемешивались с фамилией Коханов. Она понимала, что пропала без вести и ей куда-то звонят, но телефон остался в сумочке в разбитой машине, она понимала, что на работе, какой-никакой, а уже переполох и по логике здравого смысла, чем дольше она будет молчать, тем больше будут волноваться на работе. Это было ей на руку.
«А пусть волнуются… Я могу быть до сих пор, без сознания…» - размышляла она, разглядывая себя в зеркале.
 Она еще больше удивилась тому, что у нее на работе есть точно такой же Куроедов, персонаж отрицательный и сильно надоевший. Она вспомнила о теории, подробно рассказанной ей доктором Кохановым, о совпадениях по божьей воле, о том, что никто ничего не понимает и не задумывается над явными намеками судьбы. Коханов стал умной таблеткой прозрения в человеческом хаосе и её представлениях о жизни. Аня знала правила бесконечных сказок, они имели начало и обязательный конец, но, смотря что называть концом? Она все так же глядела в потолок и прислушивалась к коридорным шагам, ожидая тот самый уверенный звук, приближающий ускоренное сердцебиение. Бросив свой взгляд на календарь на стене, она прошлась по звездной остроконечности картинок.
Фотографии сирени имели цвет дождевых капель. В голове пролетали мысли о еще непонятном и самом главном Призе в ее скромной одинокой жизни. Что-то пробивалось в понимании ее присутствия в этой больнице. Она медленно осознавала то, что не осознают миллионы женщин- не менять сценарий и не вмешиваться в расклад Бога! Аня поймала себя на ужасной мысли – «… а чтобы произошло, если бы не было ночного столкновения на дороге или, вдруг, дежурил хирург Куроедов!». От этой случайной мысли под ее кожей поползли армии подкожных насекомых…, от ужаса, который не состоялся. Она начинала понимать тонкую игру Бога, его намеки и заботу о ней. Благодаря именно ему она встретила мужчину, о котором мечтала всю жизнь, которого могла не встретить никогда, от слов и прикосновений которого в ее груди стал летать какой-то непонятный и очень светлый шарик под внутреннюю музыку торжества. Аня услышала в коридоре уже знакомый, уверенный голос и те самые шаги, которые долго ждала. Она осветилась изнутри странным теплым светом чего-то настоящего, но совсем не знакомого…

   Уважаемый читатель! Продолжение на авторском сайте.