Павел Иоффе
Положа руку на сердце - я без особого внимания отнёсся к «объявлению» о том, что Хайфа и Санкт-Петербург (правильно всё-таки Санкт-Петер-бург - так назвал город основатель его), будут «побратимы»: в Хайфе я без малого тридцать лет. Уезжал не от нужды 90-х, а по сионистскому настрою. Остались в Ленинграде немногие друзья и родичи - с ними мы связаны, а сам город я не вспоминаю - свой город я не забыл, а нынешний - это совершенно другой город. И от него далёк я - в пространстве ли, во времени. Однако....
Возникла идея подготовить сборник очерков хайфских ленинградцев (бывших не бывает), мне предложено было в нём участвовать. Решил я припомнить что-нибудь доброе-славное, специфически - ленинградское, ушедшее в прошлое. И вспомнил - ХВЗ, альманах «Хочу Всё Знать», Детгиз. Набережная Кутузова 6 - узкая лестница, от входа - вверх, длинный коридор - комнаты редакторов, ещё этаж - службы, недоступное начальство, и симпатичное окошко в конце коридора - доступное не каждый день, а как выйдет в свет «бессмертное творение». Рассказывали, что кануло в прошлое детское издательство, а, кто «хочет знать», обходится без книжек.
Нашёл – спасибо GOOGLE - картинку - фасад заброшенного дома на Кутузовской набережной. И собрался уж пуститься в «данс-макабр», но - спасибо GOOGLE-YANDEX - оказалось, - и ДЕТГИЗ воскрес, прописан на Фонтанке, и альманах возобновился. В 2014 году вышел сборник «Хочу всё знать! Старые и новые новости науки 1957-2014». Обнаружив там свой очерк «Рудники капитана Немо» - из ХВЗ 1987 года, воспроизведённый в точности, с иллюстрациями Бориса Забирохина, я решил без раздумий: «В Хайфском сборнике попрошу поместить «Историю «Медного всадника». История «Медного всадника» / П. Иоффе // Хочу все знать : научно-художественный сборник. 1984 / П. Иоффе ; сост. А. Н. Томилин ; оформ. И. Кошаровского. – Ленинград , 1984. – С. 194-205.
А нынешнюю публикацию посвящаю памяти Анатолия Николаевича Томилина. Он прожил 87 лет, семнадцать лет - с 1973 до 1990 - был составителем альманаха «Хочу все знать». Ушёл из жизни в 2015 году - надеюсь, возвращение «Хочу всё знать» увидел.
«ДЕРЗНОВЕНИЮ ПОДОБНО»
Два с лишним века стоит памятник Петру на площади - Сенатской - Декабристов - опять Сенатской. «Соответствие» памятника «объекту» ясно было сразу: не зря же Иван Григорьевич Бакмейстер, состоявший библиотекарем Академии наук, уже в 1783 году издал по-немецки «Историческое известие о изваянном конном изображении Петра Великаго», а в 1786 году - по-русски. И все эти «многая лета» и ленинградцы, и приезжие гости не упускают случая «зрети образ того, которого предки их в живых ненавидели, а по смерти оплакивали» (А. Н. Радищев - впечатления в день открытия памятника).
Не обошлось без нападок на автора памятника, скульптора Фальконе: «...воспитанник жалкой школы XVIII века..не понял великого замысла Екатерины...Памятник не выражает ни Петра, ни России.. » - публикация 1835 года.
И нападки на Петра, который «...не змея растоптал, стремясь вперёд, - растоптал народ наш бедный, растоптал простой народ» - листовка народовольцев.
И чуть ли ни в день открытия памятника, стали появляться, связанные с ним легенды. Самая «старшая» гласит, что Фальконе встречался не только с помнившими Петра, но и с самим: дабы «вникнуть в образ», он провёл ночь в его спальне в Летнем дворце, а там явился ему дух Петра. Скульптор обещал царю «создать достойный его памятник...».
Самая известная легенда возникла в двадцатые годы XIX века: будто бы Александр I, опасаясь, что Наполеон войдёт в Петербург и похитит, среди прочих сокровищ, творение французского скульптора, собирался отправить монумент в «удалённую губернию». Но сам Пётр предотвратил это словами: «...пока я стою на гранитной скале перед Невою, моему возлюбленному городу нечего страшиться. Не трогайте меня — ни один враг ко мне не прикоснется».
Легенда связана с именем князя А. Н. Голицына. По одной версии: ему самому привиделась во сне встреча императоров; по другой: это приснилось некоему майору Батурину, тот рассказал свой сон князю, передавшему Александру слова Петра из майорского сна...
Во время блокады ленинградцы сохраняли уверенность, что бронзовый Пётр - а с ним Суворов, Кутузов и Барклай де Толли, пока стоят на своих местах, врага в город не допустят... Обшитый досками, обложенный мешками с песком «Медный всадник» пережил блокаду вместе с городом....
После 1917 года Петербург - Петроград стал не столицей империи, а колыбелью революций, а в 1925 году - Ленинградом. И всё-таки...
В 1966 году - полвека крушению империи, до Ленинского столетия рукой подать, а киностудия «Ленфильм» начала выпускать свои кинофильмы с логотипом - Медный всадник в лучах прожекторов, который можно по праву считать одним из символов Великого города
ИСТОРИЯ «МЕДНОГО ВСАДНИКА»
7 августа 1782 года, в сотую годовщину коронации великого царя, в столице Российской империи открывали памятник Петру I.
В честь этого замечательного события устроено было по всей России грандиозное торжество. В городах сияли иллюминации, гремели салюты...Во всех церквах под праздничный звон колоколов служили торжественные молебны. Даже узников тюрем и острогов, коими не бедна была возвеличенная Петром держава, посетила в тот день радость: всем им, кроме взяточников и «умышленных по службе преступников» (попросту - казнокрадов), даровалось «высочайшее прощение». Приговорённые к порке освобождались от наказания; приговорённых к смерти - не казнили. Несостоятельным должникам прощались долги. Начатые следствия «по корчемным и соляным делам» прекращены, и ворюги-откупщики, «содержавшиеся под стражею», отпущены на свободу. Всем бежавшим от наказания за границу обещано было полное прощение, если вернутся к назначенному сроку.
А в Петербурге в тот день с утра моросил дождь. Поругивая сырую погоду, прикрываясь, кто дерюжкой, кто плащом, собирались горожане на Сенатскую площадь. В самом центре площади возвышалась огромная полотняная ширма. На ней были изображены «разновидными красками камни и гористые страны»...
К трём часам пополудни площадь была совершенно заполнена народом. На специальных галереях, построенных у Сената, на адмиралтейском валу - на противоположной стороне площади, даже на крышах ближних домов - толпились люди. А в середине выстроились войска - до 15000! Дождь кончился, солнце засверкало в медных трубах оркестров, заблестело в начищенных пуговицах мундиров, на обнажённой стали штыков и сабель...Ветер с Невы развернул полковые знамёна, и знатоки поясняли: Преображенский; Измайловский; Семёновский; Новотроицкий кирасирский; Конный лейб-гвардии...Цвет и слава русской армии!
Но вот вышла на балкон двухэтажного здания Сената императрица и махнула платочком. «В ту минуту, - рассказывает очевидец, - ограда поверглась без видимых пособий на землю, и изваянный образ Великого монарха явился в высочайшем совершенстве».
Через пятьдесят лет Александр Сергеевич Пушкин дал этому памятнику имя «Медный всадник».
КАКОЙ МОНУМЕНТ СТОЛИЦЕ НУЖЕН
В 1703 году Пётр Первый основал в устье Невы новую столицу Российского государства. По воле и замыслу основателя Петербург должен был стать настоящим европейским городом, не уступая другим европейским столицам ни в красоте, ни в величии, ни в порядке. А любая из них могла похвастать великолепными памятниками монархам и полководцам. Почти всегда это были бронзовые статуи всадника в латах или тоге, уверенно сидящего на спокойно шагающем коне. На гранях пьедесталов размещались барельефы - тоже бронзовые. Они изображали подвиги того, кому поставлен памятник, чтобы знали потомки, чем прославлен Эразмо да Нарни - полководец, прозванный падуанцами Гаттамелата (кот пятнистый), или очередной Людовик, король французов...
Столица Российской империи, конечно, не должна была уступать ни великому Парижу, ни провинциальной Падуе. И памятник - хотя бы один - должен был превосходить красотой все известные, и герой не должен уступать никому ни в славе, ни в доблести. По этой причине ещё при жизни Петра I решено было поставить памятник...ему. Однако от разговоров к делу перешли только через восемнадцать лет после смерти первого российского императора. В 1742 году по приказу императрицы Елизаветы, дочери Петра, был сделан проект памятника. Работу эту выполнил знаменитый итальянский скульптор граф Карло Растрелли (отец великого зодчего).
Проект памятника Елизавета Петровна одобрила, и Растрелли начал лепить модель статуи. В 1744 году он умер, работу продолжал «штукатурных дел мастер» Мартелли, помощник и ученик покойного скульптора. Дело двигалось не быстро: лишь через семнадцать лет он отлил, наконец, бронзовую статую. Но... Елизавета была тогда тяжело больна, жить ей оставалось всего месяц. Надвигалось смутное время борьбы за трон, - и никого из «власть имущих» не заинтересовала судьба неоконченного памятника. Вспомнили о нём лишь через несколько лет, когда на российском престоле прочно заняла место Екатерина II. Новая императрица очень заботилась об украшении Петербурга. Она лично осмотрела статую, отлитую по замыслу Растрелли. Но, как сообщает тогдашняя столичная газета, «статую опробовать не соизволила... в рассуждении, что сделана не с таким искусством, каково должно бы представить столь великого монарха и служить ко украшению столичного города...». Статую убрали в сарай, где она простояла тридцать лет, пока Павел I не установил её перед своей столичной резиденцией на Кленовой аллее, где и сейчас стоит этот монумент с надписью на пьедестале «Прадеду - правнук».
Однако идея украсить Петербург памятником Екатерину, как говорится, «захватила». Лукавые царедворцы поспешили наречь императрицу «великой», советовали ей поставить памятник...себе. Но она решила иначе: в городе Петра должен быть воздвигнут памятник его основателю. И так же как не было в XVIII веке монарха, величием равного Петру, памятник ему должен превосходить всё существовавшее в европейских городах.
Лучшими специалистами по монументальной скульптуре были тогда французские мастера; именно среди французских скульпторов повелела Екатерина объявить конкурс на лучший проект памятника. Общую идею государыня задала сама: Пётр должен быть изображен на скачущем коне, с простёртой вперёд правой рукой. Подножие конной статуи должно иметь вид «дикого и неудобовосходимого камня». Победил в этом конкурсе профессор и член Королевской академии живописи и скульптуры, почтенный и известный мастер пятидесятилетний Этьен Морис Фальконе.
«ПРОФЕССОР ФАЛЬТКОНЕТ»
15 октября 1766 года в Петербург въехал обоз. В двадцати пяти ящиках везли скульптуры, картины, гипсовые копии античных статуй... Были в обозе и пассажиры: Иван Афанасьевич Дмитриевский - один из первых русских актёров; двое молодых французов - резчик Фонтен и восемнадцатилетняя ученица скульптора Мария Колло. Но главным пассажиром был Фальконе, - «профессор Фальконет», как называли его в России.
За месяц до этого, 11 сентября, Екатерина II «изустно апробовала» контракт с Фальконе. Конечно, главным было то, что предложенный им проект лучше других соответствовал замыслу памятника. Кроме того, двадцатилетнее участие Фальконе в Парижском «Салоне», десятилетняя работа его на Севрской фарфоровой мануфактуре, статуя Милона Критского, украшавшая с 1754 года Лувр, и лавры «бессмертного», которыми увенчала автора за эту работу Французская Академия, - всё это не оставляло сомнений в высоком мастерстве скульптора, в неслучайности его победы на конкурсе. Без сомнений, привлекла к себе Екатерину и личность художника. Ведь Фальконе дружил со многими французскими писателями, учёными, философами; он даже был автором нескольких статей в знаменитой «Энциклопедии». Императрица и сама была не чужда идей энциклопедистов, переписывалась со многими из них, считалась с их мнением...А об их отношении к Фальконе можно судить по такому, например, отзыву: «Этот человек думает и чувствует с величием» - так говорил о скульпторе Дени Дидро, один из крупнейших французских мыслителей. Словом, Екатерине нетрудно было понять, что Фальконе в любом смысле самый лучший из возможных авторов памятника. А он, вдобавок, оказался и самым... выгодным. Вот что сообщал государыне из Парижа русский посол князь Голицын: «Самое скромное требование других художников простиралось до 450 тысяч ливров. Согласно с этим, я счёл себя в праве предложить 300 тысяч, но господин Фальконе нашёл такую цифру преувеличенной, и что я ни делал, я не смог уговорить его назначить более 200 тысяч ливров. Путевые же и все остальные издержки точно так же гораздо ниже того, что запрашивали другие художники».
По заключённому с ним контракту скульптор в течение восьми лет должен был выполнить все работы по сооружению памятника, получая по 25000 франков в год. В Петербурге предоставлялась ему «чистая и удобная квартира поблизости мастерской и экипаж для повседневного употребления с ливрейным кучером...Скромный и здоровый стол на три серебряные куверта дважды в день, с правом пригласить одного - двух знакомых....».
Фальконе освобождался от всех бытовых забот; по его требованию предоставлялись ему слепки с конной статуи Марка Аврелия и, главное, - посмертная маска Петра I, «восковая персона» императора, гипсовая голова его, хранящаяся в Академии Наук, а так же отлитый в Болонье бюст, считавшийся лучшим портретом Петра.
Был, на всякий случай, в контракте такой пункт: «...если по болезни или другим непредвиденным случайностям работа затянулась бы долее восьмилетнего срока, то Фальконет предоставляет решение своей участи великодушию государыни, оставляя за собой лишь право жить на казённой квартире». Никаких работ, кроме памятника, Фальконе обязался не исполнять. И никто, кроме императрицы, не имел права давать ему указания.
Прибыв в Петербург, Фальконе устроился обстоятельно: купил мебель, шпалеры (большие настенные ковры), посуду, умывальники, столовое серебро. Приобрёл двух жеребцов для выезда. Быстро обзавёлся друзьями в городе, - в основном это были коллеги, преподаватели и студенты Академии Художеств. В январе 1768 года он подарил Академии пятьдесят две копии античных и современных французских скульптур, картины Карла Валло и Франсуа Буше...Появился у Фальконе и русский ученик - скульптор Фёдор Гордеев. Ему было доверено вылепить змею - опору статуи, заодно олицетворяющую при этом мерзость и коварство врагов Петра.
Нет человека, который не восхищался бы конём, несущим на себе императора. Это - тоже «портрет», но - «собирательный»: два лучших коня придворной конюшни, «Брильянт» и «Каприз», позировали скульптору. А подымал их на дыбы, взлетая на всём скаку на специальный помост, берейтор Афанасий Тележников....
За первые десять месяцев жизни в Петербурге Фальконе сделал из гипса небольшую модель монумента. Это был результат напряжённого труда мастера и его помощников. Из них в первую очередь назовём Марию Колло: ею исполнена голова скульптуры - прекрасный портрет Петра. Эту работу, которая никак не получалась у самого Фальконе, высоко оценили петербургские художники: в 1767 году они избрали девятнадцатилетнюю Марию почётным членом Академии художеств.
После маленькой модели, Фальконе изготовил гипсовую статую величиной в задуманный монумент, и вскоре «Санкт-Петербургские Ведомости» объявили: «19 мая (1770 года - П.И.) с одиннадцати до двух и после обеда с шести до восьми ... показываема будет модель монумента Петру Великому....» - и две недели жители Петербурга знакомились с тем, чему предстояло стать символом и украшением города. Не обошлось, конечно, без курьёзов, про которые Фальконе рассказывал Екатерине в своих письмах. Так, синодальный прокурор «был очень смущён тем, что статуя вдвое больше ростом, чем был сам император...». Некоторые говорили, что «если бы змея была сделана с большими кривизнами, она производила бы гораздо лучшее действие...». Наконец, «некто г. Яковлев...принял на себя труд произнести речь зрителям...Этот славный малый утверждал, что он видел все статуи, и ни на одной нет такого странного головного убора...Он находил ужасными усы, которые император носил всю жизнь..Он пришёл в бешенство, заговорив о русском платье...Он повторял, что ужасно напялить на Петра ту одежду, об уничтожении которой он так хлопотал..» Наконец - писал Фальконе - «г. Яковлев возопил, что более пятисот дворян возмущены моими действиями,... что их переносят, только повинуясь высочайшему указу...».
«Смейтесь над глупцами и идите свой дорогою» - последовал высочайший совет. Письмо императрица адресовала «его высокородию господину Фальконету» - «это как раз по мне, родившемуся на чердаке», усмехнулся адресат..
Создание монумента потребовало от Фальконе не только «выложить» талант скульптора, но проявить инженерские способности и усердие литейщика..В начале августа 1775 года он написал в дневнике: «...огонь пылает в печи..и недели через две приблизительно бронза должна вылиться... во всю мою жизнь не было минуты, когда доставшаяся на мою долю капля рассудка была бы мне так нужна, как теперь...»...
«Отливка...удалась по желанию»; но понадобилось ещё несколько лет, чтобы она стала скульптурой: на одну лишь полировку поверхности ушло два года - и, наконец, Фальконе увидел своё творение готовым к установке на пьедестал, который с марта 1770 года ждал на невской набережной....
ГРОМ-КАМЕНЬ
С неведомых времён он лежал в болоте, в дюжине вёрст от Петербурга, близ Конной Лахты. Жители ближних сёл дали ему имя: Гром-камень. Говорили, что «взирание на оной возбуждало удивление, а мысль перевести его на другое место приводила в ужас»...10 сентября 1768 года Семён Вишняков, каменотёс из государственных крестьян, сообщил о нём в Контору строений. На следующий день Гром-камень осмотрел Фальконе - и пришёл в восторг: казалось, молния специально отщепила огромный кусок гранитной скалы, чтобы непревзойдённый монумент получил ни с чем
не сравнимое подножие... Через пять дней последовал монарший указ: «...чинить...всякое вспомоществование без упущения времени» доставке Гром - камня в Петербург.
Задача была чудовищно сложной - камень весом почти 11 тонн, размерами 13,2х6,6х8,1 метра, неправильной формы, надо было подтащить к воде, погрузить на специальную баржу (и её тоже надо было построить!), доставить «до Исаакиевского берега» - да обтесать, да на место поставить..Но не зря говорят, что глаза - боятся, а руки делают. Уже 14 сентября специальная команда принялась очищать Гром-камень от земли и отёсывать его. Стали прокладывать дорогу к морю, проектировать и строить баржу. Чтобы двигать камень посуху, сделали длинные деревянные желоба, обили их внутри железом, вложили литые бронзовые шары, на шары поставили раму-платформу, а на раму - камень. Проверили на модели - этот пра-подшипник/прагусеница позволял двигать одной рукою груз весом 75 пудов - тонна с четвертью!
12 марта 1769 года, двенадцатью рычагами, длиной под двадцать метров и диаметром в полметра каждый - Гром-камень благополучно подняли на платформу, платформу потянули канатами на в;ротах - и чудо природы двинулось в путь: больше шестнадцати километров сушей и почти двадцать пять - водою. Путешествие было непростым и небыстрым: для поворотов приходилось делать изогнутые желоба, на подъёмах - сооружать добавочные в;роты...30 января 1770 года «ездила государыня с придворным штатом, в каретах...смотреть передвижение каменного колосса». В честь августейшего визита камень проехал 200 саженей (приблизительно 427 метров; «помогали» ему 400 человек)..Проезжая в день то меньше пятидесяти метров, а то целых триста, Гром-камень прибыл на берег залива 27 марта 1770 года, был погружен - водружён! - на специальную баржу, два корабля плотно пришвартовались к её бортам - и 26 сентября «при огромном стечении народа» был выгружен на пристань. По этому поводу свидетель события даже сложил стихи:
Нерукотоворная здесь Росская гора,
Вняв гласу Божию из уст Екатерины,
Прешла во град Петров чрез Невские пучины
И пала под стопы великого Петра.
В честь доставки Гром-камня в столицу, была выбита медаль с лаконичной и точной надписью: «Дерзновению подобно»...
* * * * *
Годы пребывания Фальконе в России не были спокойными ни для страны, ни для императрицы - достаточно вспомнить хотя бы русско-турецкую войну, раздел Польши, Пугачёвщину, Чумной бунт в Москве, семерых (!) лже-Петров - могла ли Екатерина лично заниматься памятником? По контракту руководить всем должна была только она - сама или её именем - особый министр, которым был в ту пору Иван Иванович Бецкой, личный секретарь императрицы, президент Императорской Академии искусств и глава комиссии по каменному строению в Санкт-Петербурге и Москве. Он и руководил...
Отношения между ним и Фальконе были скверными чуть не с первого дня; нередко в их спор вмешивалась Екатерина. И, хотя часто она поддерживала Фальконе, в сентябре 1778 года он покинул Россию «после двенадцатилетнего здесь пребывания». Цену своей работе Фальконе понимал: «Могу я наверно утверждать, что не худое представил я свету творение»...Высоко ценил он своих помощников: «В успешном...окончании (работы - П.И.) я обязан всецело Академии и нации» - писал он несколько лет спустя. И, конечно, высоко ценил Марию Колло: «будь всё из золота - я разделил бы это поровну, и всё это было бы пустяком - за ту работу, которая находится в Петербурге» - так писал мастер о своей ученице.
Покидая Петербург, Фальконе написал Екатерине: «Среди всего, что заставляли меня претерпевать, я работал как художник, который ставит достоинства порученной ему работы выше человеческих фантазий..».
* * * * *