Малая родина Сергея Александровича была действительно малой. Но на ней, как на платках прихожанок Дятловичской церкви умещались множество деревень, то с белорусским, то с польским населением.
- Папа, а пап, а кем по национальности считаются люди, что в Мстибово живут, там где я родился? - спрашивал Сергей у отца.
- Поляками, - отвечал он.
- А слово Мстибово, то на "о" кончается. Вроде как русское слово.
- Так это только название деревни, а живут там преимущественно поляки. У них вон и костел польский.
- А в Шиловичах, кто живет? - не унимался Сергей.
- Там белорусы.
- А почему тогда у них в Шиловичах тоже польский костел? - я же вон оба костела с нашей крыши видел! Даже три: наш гнезновский, как Вы говорили в романском стиле, мстибовский двухглавый и шиловичский ординарный.
- Потому, что люди переезжают с места на место, а церкви и костелы нет. Если человек ходит в церковь, его записывают белорусом, а если - в костел, поляком.
- Значит мы с тобой уже поляки, раз переехали в Гнезно? Вот и костел наш польский?
- Нет мы коммунисты, атеисты, усмехнулся отец, - мы ни во что, то есть ни в какого бога не верим и ни в церкви, ни в костеле, нам делать нечего.
После белорусских Дятловичей, где семья жила в доме на колхозном дворе, наполненном детскими веселыми впечатлениями от участия детей общем, веселом труде, польское Гнезно казалось скучным, а его жители более сдержанным и чопорным.
Власть в западной Белоруссии в течение жизни одного поколения людей менялась круто и часто: русская царская, германская императорская, красная революционная, белополяки, речь посполита (Пилсудского), те Советы (после 39-ого года), немецко-фашистская, эти Советы (после 45-ого года) и наконец своя - белорусская.
Не удивительно, что местные жители с опаской относились к любым властям, ожидая от них любого подвоха. Каждая новая власть, как это ей и было положено, опиралась на своих людей. Но эти облаченные полномочиями люди менялись, как перчатки и особого доверия к ним со стороны местных тоже не было.
Не были исключением и советские власти. Но, поскольку им казалось, что они пришли навсегда, то и сажали на ключевые посты в совхозе лояльных людей. Поэтому, в первое послевоенное время, польские осадники и перекрашенные АК-овцы, были заменены бывшими фронтовиками, из центральных областей России, и бывшими советскими партизанами.
Правда потом с течением времени все, же состав руководства пришлось разбавлять и принимать на некоторые посты, выпускников восстановленных институтов – педагогического и сельскохозяйственного. Отец Сергея как раз и попал в эту волну обновления.
Бывшие вояки и выпускники институтов сообща сформировали местную элиту, поселились вокруг имения бывшего пана и руководили местным совхозом. Местным кадрам новая советская элита как водится, еще очень долго не очень доверяла.
Простые же люди в основном копошились около своих домов и казались Сергею на первых порах чуть, чуть чужими. Их язык, наполненный понятными, но сказанными с другим акцентом словами, усиливал впечатление легкого отчуждения между людьми. Впрочем, разницы в этих оттенках языка, он, тогда еще малолетка, за первые несколько месяцев жизни после переезда не уловил.
Сергей к своим пяти годам знал массу стишков на белорусском и русском языке, которые с ходу врезались в его память с легкой маминой руки. Эти безобидные стишки он беззаботно декламировал соседям и соседкам по их просьбам. Соседи громко вслух поражались памятью ребенка и с притворными улыбками, угощали его. Сергей на полном серьезе принимал, как ему казалось, от радушных хозяев, различные угощения.
Некоторые из наиболее ушлых соседей в свою очередь пытались похвастаться перед ним знаниями своих Марылек, Кастусей и Яцеков. Но их дети помнили родные польские слова плохо. Часто сбивались, путались и от этого еще больше смущались. Дома то они говорили на «тростянке», местном наречии.
Каково же было их удивление, когда Сережка слово в слово и с выражением прочитал два или три услышанных от них стишка на польском. Да еще и с выражением, так как их смысл был не затейлив и понятен.
Мама, проведав про успехи ее чада, захотела усилить произведенное на новых соседей впечатление, и поэтому заставила Сережу выучить несколько куплетов из детских песенок на немецком языке.
Но немецкий язык Сереже не понравился. И маме пришлось вдалбливать в его голову лающие немецкие слова с помощью «сушеных груш».
Сушеные груши представляли собой специфическое движение ногтя раздосадованной мамы-учительницы «против шерсти» на затылке бестолкового ученика, не воспринимающего, что знания это свет.
Но до заартачившегося отпрыска, смысл немецких слов не доходил, не смотря на мамины «сушеные груши». Более того мама этими грушами только отвратила сына от познания немецкого и заодно других иностранных языков. Хотя процедура их отвешивания и не была слишком уж болезненной.
Другое дело, что маме было страшно обидно за то, что ее попытки использовать педагогические знания и накопленный опыт не дают должного результата и не позволяют пробиться к мозгам сына. Короче - остаются бесполезными.
Почему же груши еще и сушеные? Сергей Александрович так и не узнал до конца своей жизни. Даже благодаря изощренному применению впоследствии множества поисковиков в интернете.
Об отце и его деятельности Сергей в то время ничего не знал. Запомнился один случай, происшедший с отцом. Лето к тому времени уже прошло свой апогей и близилось к закату. Но было тепло. Ребятня все еще купалась в речке возле школы. Большинство из них были учащимися. Кто в первом, кто в пятом, а кто и в седьмом классах.
Мальчишки с синими губами и пупырышками на коже от чрезмерного купания в прохладной воде группками, бродили вдоль её обрывистых берегов, в надежде поймать заплывшую в прибрежные норы плотву, а если повезет, то и язей.
Девчонки, обычно собирали на лугу щавель, а на прибрежных кустарниках малину, а позднее красную смородину.
Противоположный берег речки, что со стороны школы, густо порос толстыми вербами, склонившимися над водной гладью. Оголенная ветвь одной из них использовалась наиболее крутыми ребятами для прыжков в воду. Но даже у них забравшихся на сук вербы, при взгляде вниз на узкую речушку, сердце холодело от страха.
Тогда смельчаки, как правило, ненадолго повисали на руках на этой ветке и затем, зажмурив глаза, отпускали её и сигали в водяную гладь, поджав ноги – «бомбочкой». Прыгнуть иначе, скажем вниз с выпрямленными ногами по стойке смирно, то есть «солдатиком», не было ни какой возможности. Не говоря уже, о прыжке в низ головой.
Ныряльщики опасались малой глубины, и неопределенности положения подводной ямы, которое менялось всякий раз после очередного весеннего паводка.
И вот однажды, в такой же теплый предсентябрьский вечер Сергей увидел забирающегося на ту самую вербу своего отца. Даже с противоположного берега реки мальчик разглядел его лицо, на котором застыла бесшабашная улыбка. Батя, по видимому, был слегка под шафе.
Появление будущего директора школы на вербе не осталось незамеченным и для школьников.
Все, задрав головы, с интересом следили за ним. Батька Сергея ловко скользнул между ветвями, прошелся по наклоненному суку для ныряния и на мгновение остановился, раздумывая, каким образом прыгать?
Сережка с замиранием сердца следил за его движениями, ожидая, что он, так же как и местные сопливые смельчаки и хулиганы, повиснет над водой, держась руками за ветку. Было зябко и неловко от того, что ни один взрослый из местных не купался, а тем более не прыгал в воду здесь.
- Да, эти поляки даже в баню не ходят, - мелькнуло в голове у Сергея, - куда уж им прыгать?!
Но отец обвел зрителей озорным и насмешливым взглядом, после чего неожиданно мощно оттолкнулся от пружинящей ветки, вскинул руки, и его ладное тело, описав в воздухе красивую дугу, практически без брызг вошло в воду вниз головой.
Девчонки ахнули. Мальчишки мне завидовали. Вот так директор! Так еще ни один смельчак не прыгал! Сердце Сергея зашлось от гордости. Потом в нем на секунду поселилось чувство тревоги за отца. Но отец тут, же вынырнул, и весело фыркая, поплыл саженками к берегу. Фу! На этот раз пронесло....
Было тогда пану директору около тридцати лет. Вдвое меньше, чем Сергею Александровичу сейчас. Сергей Александрович очень любил обоих и страшно гордился своими родителями.
Но, именно, тогда ещё в детском возрасте он почувствовал, что не сможет совмещать в себе две противоположные культуры. Уже тогда он знал, что уедет в Россию и никогда не будет жить в этом краю.
июнь 2017г