Это был хороший день: я выспался, мне притащили жратвы домой на печку, я получил благодарность от руководства за ударный труд, я не получил ни от кого ни одного втыка – даже за то, что проспал.
И даже Таня была улыбчивой, милой и дружественной, как никогда.
И я успел проводить Зою.
В самый последний момент я подхватил её в свои лапы прямо на улице, перед входом, где на неё уже нацелились отдыхающие мужского пола, борясь за право нести её чемодан. Но тут, словно снег на голову, свалился я – и смял ряды конкурентов.
И Зоя улыбнулась – и выбрала меня.
И было у меня легко на душе, пока мы шли с ней по приснеженным дорожкам парка к воротам – от снега этого тонкого молодого было легко и от спутницы моей, весёлой и красивой... Она шла рядом уверенно и весело и казалась совсем молоденькой в своей девчоночьей курточке в талию и ладных чёрных сапожках. И хотелось мне думать, что она верит в хорошее.
- Захожу в номер, – рассказывала она мне, улыбаясь, - и вижу на подушке розу... Знаешь, цветы для женщины – всегда чудо. Но тут было что-то особенное. Смотрю я на эту розу – и у меня слёзы текут. Словно мне цветов никогда не дарили. А ведь дарили. И много. Но эта роза в чужом номере на почти больничной постели – она мне всю душу перевернула. Подхожу, а там записка от тебя... Рыжий кот... И тут я уже совсем расплакалась...
- Я не хотел, чтобы ты плакала, - сказал я. - Я думал, ты посмеёшься.
- Я смеялась. Сквозь слёзы, - сказала она. – Смеялась, завидовала твоей девушке, думала опять, как глупо жила. Я ведь уже много лет считала, что все мужчины – враги, что все они козлы и скоты, и что всем им одно только надо... Поэтому разить всех нужно – женской своей силой... А может быть и мстить... И разила... и мстила... И что я с этого имела?.. Ничего, кроме диагноза...
- Так, - сказал я предостерегающе, - мы с тобой договорились. – Как только ты думаешь о диагнозе, сразу говоришь: рыжий кот. Ты обещала помнить. Что есть на земле рыжий кот, ради которого надо жить. Он будет олицетворять всех мужчин, которых ты недооценила.
Она слушала, вздыхала, смеялась, и мы тем временем вышли за ворота, и я посадил её в автобус, ожидающий на стоянке - помог разместить вещи и устроиться. А потом выпрямился браво и взял под козырёк.
Улыбнувшись, она поманила меня пальцем, и, когда я нагнулся к её лицу, озорно прошептала мне на ухо: А жалко всё-таки, что я тебя не соблазнила... Мы бы с тобой поладили...
Я заржал, прощально потрепал её по плечу и сбежал по ступенькам на землю. Помахал в окошко рукой.
Автобус, старенький, но чисто отмытый, фырчал сизым дымком, терпеливо поджидая спешащих от корпуса пассажиров с чемоданами.
И было что-то особенно приподнятое во всём этом: в этом автобусе, в этом белом зимнем небе, в этой свежей заснеженности, и даже в этих пассажирах, что торопились по дороге к себе домой, в предновогоднюю суету, в близкий праздник...
Хороший это был день. Всё получалось легко. Я до позднего вечера возился с годовой профилактикой – отчётной, самой противной и дотошной - но за время своей работы я успел полюбить эту рутинную проверку за то, что она вся была погружена в новогоднее настроение.
Со своими инструментами я весь день ходил по сказке: то под серебряными нитями дождя, то сквозь бумажные стаи снежинок, то через цветные витки серпантина. И в каждом кабинете – куда бы я ни попадал – стоял волнующий запах растревоженной теплом сосновой хвои.
И народ был особенный в эти дни: взбудораженный, совершенно нерабочий... Впереди ожидался свадебный гудёж, плавно переходящий во встречу Нового года, и праздничный дух триумфально шествовал по этажам: писались поздравления, шуршалась обёрточная бумага, что-то завязывалось, что-то развёртывалось, что-то укладывалось. По лестницам летала отвечающая за подарки озабоченная Аллочка со свёртками, коробками и сумками. Возле окон в коридорах суетились бирюзовые халатики, рисуя зубной пастой на стёклах ёлочки и снежинки.
"Девчата, не знаете, где майонез дают? – разносилось по коридорам. - А белки от желтков отделять? Не отделять? А мама моя отделяла всегда... А что вниз – селёдку или лук?"
Кто-то нахлобучил мне на голову шапку деда Мороза, и я так и ходил в ней, вызывая общий восторг и взрывы хохота.
На объектах меня встречали, как родного. В физиотерапии угостили кофе, в диагностике – калмыцким чаем, в лечебной физкультуре мы душевно покурили с Валентиной в открытую форточку, в массажном я попал на дегустацию нового салата, в процедурном мы просто немного хряпнули - бутылку шампанского на четверых. Вышло по стакану на брата, и у меня даже приятно зашумело в голове.
Что-то радостное взмывало в душе. И невозможно было описать это необыкновенное чувство, не было для него слов. Можно было только сравнивать с чем-то. Например, с распусканием листьев и цветов весной.
Вот да, что-то весеннее витало весь день, и я всё думал, что это к вечеру пройдёт, но и вечером это не прошло, и в этом странном зимнем цветении я явился домой, и стоял перед кухонным окном – чувствовал, как разворачивается внутри это цветение – и уже там не один и не два цветка распустилось, уже целый веник цветов во мне благоухал, я стоял, усмехался, прихлёбывал чай, заедал Надькиными ватрушками и думал, что ж такое приключилось сегодня, что это за день такой был. Словно жизнь начиналась с чистого листа. И начать её хотелось тоже чисто и хорошо.
Я так и рухнул в постель с этим немыслимым цветением, по-щенячьи счастливый. И последним, уже плохо осознаваемым жестом я, словно талисман, накрыл ладонью тёплый маленький медальон на груди с буковкой В.
...И девушка с косами тихо подняла ко мне лицо...
- А ты хорошо танцуешь для свинопаса, - сказала она улыбаясь. - Ты, наверное, образованный свинопас?...
Не было больше моей спальни, не было корпусов, коридоров, кабинетов. Была комнатка с низким потолком, и музыка звучала внутри нас, покачивая в странном косом свете странного солнца, которое не то вставало, не то заходило.
Мир, которого не было...
Зачем я в нём был? Что я должен был в нём делать? Кто я был в этом мире? Образованный свинопас...
- Я очень образованный свинопас, ваше высочество, - сказал я серьёзно, - вы можете гордиться таким свинопасом... А если я получу от принцессы ещё один поцелуй, я буду танцевать с вами до утра. Но я не смею надеяться, потому что сейчас светло, и это может быть неприличным.
Я сделал очень строгое лицо, и она тихо засмеялась. И в душе у меня словно ворохнулась маленькая птичка. Птичка, которую нужно беречь.
- Слушай... а тогда, когда было темно, и всё было можно... тебе было хорошо со мной? – шёпотом спросил я.
- Да, - сказала она тоже шёпотом, – почему ты спрашиваешь?
- Я очень боялся, что тебе будет плохо, или вдруг будет больно, или не так, как ты ждала, и ты будешь жалеть, что пришла ко мне и осталась со мной, будешь жалеть, что не выгнала меня... Ты так боялась... и я тоже начал бояться...
- Я боялась, да, – она закивала головой. - А потом перестала. Прямо вдруг стала такой бесстрашной... просто удивительно...
- Ты не вдруг стала бесстрашной. Ты просто сама бесстрашная... – тихо и убедительно сказал я.
- Ой, нет, я трусиха... – она опять закачала головой. - Я пауков боюсь...
- Пауков? – я засмеялся...
- Я дома всегда боялась пауков...
- Дома ты боялась пауков, а здесь ты ничего не боишься, - сказал я. – Здесь ты маленькая, бесстрашная храбрая связная Белка...
- Просто у меня была очень счастливая ночь, - тихо сказала она.
- Я хочу, чтобы у тебя и день был счастливый, - тихо сказал я.
- А у меня будет очень счастливый день, - сказала она, не сводя с меня глаз. – У меня будет самый счастливый день в жизни. Потому что мы будем вместе.
- Печку будем топить вместе, - придумал я.
-Топить печку, - кивнула она весело, - варить кашу, мыться, завтракать... всё вместе...
- Вместе будем ждать Богораду...
- А потом? - глаза её стали встревоженными. - Ты потом уйдёшь?
- Не знаю, – сказал я.
Я, правда, не знал.
- А ты можешь остаться с нами?
- А ты хочешь?
- Очень. Я хочу, чтобы ты остался. Я хочу встретиться с тобой в Москве. Хочу гулять с тобой по моим любимым улицам. Я только боюсь, что они уже не такие, какие я помнила и любила... Говорят, многое разрушено бомбёжкой...
- В Москве сильная ПВО, - сказал я уверенно. - Конечно, что-то разрушено. Но всё будет восстановлено.
- Да, ты так думаешь? - спросила она с надеждой.
Я не думал. Я это знал. Откуда? Откуда-то. Но нужно было ломать голову, думать, вспоминать... Мне не хотелось. Знал - и всё.
- Да, - сказал я. - Я так думаю.
- А когда кончится война – ты приедешь ко мне?
- Конечно, - сказал я. – Обязательно.
- А ты был в Москве?
- Был, - я кивнул и улыбнулся. – Маленьким меня возили, показывали Кремль, мавзолей... Потом со школой один раз ездили. А потом с ребятами, с друзьями... Собрались всей кодлой вдруг - а давайте все поедем в Москву на салют - сели и поехали на Октябрьские смотреть салют на Красной площади...
- Правда? - оживилась она. - А когда это было? А в каком году? Интересно, мы могли бы встретиться?..
- В каком году?.. Это было... это было как раз до армии, значит, это был тысяча девятьсот...
Я задумался, но ответить не успел. Вдалеке послышался собачий лай. Мы прислушались. Лай приближался.
- Серко лает, - посветлела лицом Нина. – Богорада возвращается... бежим, встретим их!
Прямо в моей тельняшке она бросилась к двери, сорвала с гвоздей две теплушки, кинула одну мне и выбежала в сени. Я, натягивая на ходу гимнастёрку, поспешил за Ниной - и мы помчались.
По уже знакомой тропе мы бежали, взявшись за руки. Солнце стояло над горизонтом совсем низко. Или оно так и не поднималось?
- Или Терентия сейчас встретим на телеге, - оживлённо делилась на бегу Нина, - или он останется на хуторе, а баба Рада сама придёт... по этой тропочке... одна, с Серко. Серко первым прибегает. Они всегда так...
Но ни телеги, ни собаки не было. И лай что-то стих. Мы запыхались, остановились передохнуть и вслушаться.
- Может покричать? – спросил я. – Поаукать?
- Ой, нет, нельзя... опасно...
Мы вслушались в тишину, но вместо лая до нас внезапно донёсся вой. Длинный, тоскливый... Мы переглянулись.
- Сколько до хутора? – спросил я, вглядываясь в просветы между стволами.
- От нас километра три... Недалеко уже...
Нина взглянула встревоженно...
- А вдруг что-то случилось, - тихо прошептала она. – Бежим, только осторожно. Смотри по сторонам...
Её весёлость куда-то исчезла, она стала сосредоточенной. Мы понеслись. Я смутно помнил дорогу на хутор, мы мчались прямо через лес. Я уже не ломал голову, откуда тут леса.
- Тебе бы надо остаться, - бросила Нина на ходу, чуть задыхаясь. - Серко воет... что-то случилось... Останься. Подождёшь меня здесь...
- А ты куда? - я схватил её за руку и задержал.
- Я быстро до хутора и обратно. А ты подожди...
- Ещё чего не хватало, - сказал я сердито. – Я тебя одну не пущу, даже не выдумывай...
- Там, может, опасность...
- Тем более... Бежим вместе.
Но мы не успели сделать нескольких шагов, как раздался приближающийся топот бегущих лап - и в ноги нам кинулся, повизгивая, пёс.
- Серко! – Нина наклонилась, радостно лаская собаку. И сразу выпрямилась, глядя остановившимися глазами на свои ладони.
На её пальцах алела кровь.
продолжение - http://www.proza.ru/2018/12/11/1624