Виктор Платонович Некрасов ( 1911 - 1987 ) «24/VIII 1941 года был призван в армию. Служил в действующей армии — командиром взвода, полковым инженером, заместителем командира саперного батальона по строевой части вплоть до июня 1944 г.
Был дважды тяжело ранен. В 1944 г. после второго ранения перешел на инвалидность и был демобилизован.
Став членом Союза советских писателей, перешел на творческую работу. За повесть «В окопах Сталинграда» в 1947 г. получил Сталинскую премию II-й степени». - Из автобиографии.
Из резюме:
«Книга «По обе стороны океана» была раскритикована Никитой Хрущевым (1963), что привело в конце концов к исключению из КПСС (вступил в 1943 году в Сталинграде) и из Союза писателей СССР. В 1974 г. эмигрировал во Францию, гражданином которой стал в 1983 г.».
Фото из архива В.П.Некрасова
«Приехал я туда в командировку (в Сталинград летом 1950 года, А.Т.) но, как и всякий другой на моем месте, с аэродрома ринулся прямо на Мамаев курган.
За годы разлуки он не изменился. И вокруг почти ничто не изменилось. Стройка шла в городе, на заводах, здесь же все было по-прежнему. Сухой, некрасивый, заросший кустарником курган походил на самого себя, каким он был в июле сорок второго года, когда я впервые его увидел, попав в Сталинград, после всем памятного нам отступления из-под Харькова. Даже крохотный восстановленный поселочек у его подножия выглядел точно так же, как в то жаркое, удушливое лето.
Не торопясь, то и дело останавливаясь, я подымался по знакомому мне оврагу, кратчайшему и наименее опасному пути на передовую, вышел на нейтральную полосу — жалкие шестьдесят метров, отделявшие нас от немцев, — и огляделся по сторонам.
Война не ушла еще отсюда. Окопы обвалились, обмелели, заросли травой, но они были. И ржавые патроны, гильзы, каски, котелки, штыки, затворы, пулеметные ленты, истлевшие портянки из вафельных полотенец... И кости... То тут, то там белели в траве черепа — теперь уж не поймешь, где русские, где немцы. Уходя в марте сорок третьего отсюда, мы похоронили всех павших, но грунт был мерзлый, закапывали неглубоко — за семь лет размыло дождями, развеяло ветром...
Остановка — Мясокомбинат. Соскакиваю с трамвая и сворачиваю налево, к Мамаеву кургану. Вот он — плоский и некрасивый, поросший редким кустарничком. Высота, господствующая над городом, ключевая позиция — видимость на десятки километров, на Сталинград, Тракторный, «Красный Октябрь» и за Волгу — до самого горизонта. Пять месяцев через самую вершину проходила линия фронта, пять месяцев пытались гитлеровцы спихнуть нас в Волгу и, если продвигались, то редко когда больше чем на пять—десять метров.
Я иду по знакомой дороге. Так мы ходили с берега, от штаба полка на передовую. Налево мясокомбинат. Тогда, в сорок втором, для нас это было просто условное название — так на карте было написано, так называли местные жители разбомбленные руины, в подвале которых был КП первого батальона. А сейчас — новенькое выбеленное здание, вывеска над воротами, проходная будка. Какие-то заборы, вереница машин с мясными тушами, симпатичный домик — его раньше не было — с колоннами.
...КП находился здесь довольно долго — с августа (сентября, А.Т.) сорок второго, когда немцы захватили водонапорные баки на вершине кургана, до конца ноября: с переходом в наступление нашу дивизию передислоцировали правее, к высотке Безымянной. В свое время я сюда довольно часто наведывался — батальоном командовал отчаянно смелый, лихой капитан Беньяш. Это был удивительно красивый, кудрявый, веселый парень, гроза немцев и окрестных санинструкторш. Это у него на КП, в этом самом подвале, устраивались концерты, и мы, штабные поверяющие, под любым предлогом приходили «поверять» именно этот батальон. В конце октября или начале ноября Беньяш погиб. Погиб по-глупому, от случайной мины, во дворе мясокомбината, где он назначил свидание одной из своих поклонниц. Мы долго оплакивали его. Похоронили на высоком волжском берегу, а когда в Сталинграде кончилась война, на могиле поставили памятник. Сделали его наши полковые саперы по моему эскизу. Это был первый памятник в Сталинграде. Он хорошо был виден с Волги. Сейчас его нет: он был деревянный...
Перехожу через железнодорожную насыпь. За ней вторая. Этот участок надо было перебегать сломя голову — простреливался, проклятый, со всех сторон. Невольно посматриваешь на железнодорожный мост, из-под которого строчил пулемет. Взбираюсь на вторую насыпь. Вот тут... Нет, правее, метров на пятьдесят правее, мы рвали рельсы для перекрытия. А там, на завороте — ну да, под насыпью видны еще остатки сваленного поезда — сидел под вагонами Василий Зайцев и щелкал противника из своей снайперской винтовки
Насыпь уже позади. Я иду по самому спокойному участку — овражку, или, как его называли наши сибиряки, ложку, на вершину. Здесь опасна была только мина или «ванюша» (немецкий шестиствольный миномёт, А.Т.), пулемет был бессилен.
Батюшки! Старая знакомая! Насквозь проржавевшая, изрешеченная осколками железная бочка. Около нее мы всегда устраивали перекур. Неужели и вторая, у самой передовой, тоже цела? Оказывается, — тоже, я нашел и ее… Она и по сей день на том же месте. Лежит, старушка, ржавеет под дождем. Я ее даже сфотографировал, не удержался.
Еще полсотни метров — и вершина. Баки. Знаменитые баки — резервуары для отстоя городской воды. В них сидели гитлеровцы. А тут, где я стою, метров в 60—70 от баков, шли наши окопы. Они завалились, размыты дождями, но я их узнаю. Здесь была первая рота, здесь вторая, здесь НП артиллеристов, а здесь стояла сорокопятка… А вот и то место, между нами и врагом, где стоял подбитый танк, за овладение которым два месяца шла ожесточенная борьба. Они подкапывались к нему со своей стороны, мы — со своей. Это было страшное место — немцы прозвали этот танк «танком смерти» и посылали туда только штрафников».
***
«На каменном постаменте стоит танковая орудийная башня. Приходящие на курган экскурсанты читают надпись на мемориальной доске о том, что здесь проходили наиболее ожесточенные бои в Сталинграде, потом подходят к братской могиле и спрашивают: «А кто же здесь воевал? Кто похоронен?» И не знают, что похоронены здесь бойцы и офицеры из Гвардейской дивизии Родимцева. «А как же проходила оборона? Где были фашисты, где наши?» Не знают. Окопы размыло дождями, развеяло ветром, через год-два и вовсе сравняет с землей…
Когда через несколько лет, точнее, через семь, — я туда попал, он (Мамаев курган, А.Т. ) весь усеян еще был черепами и костями — размыло дождями.
«Руки не дотягиваются, — без всякого смущения сказали мне тогда в Горкоме партии, — жилье строить надо…»
Потом кто-то велел, чтоб руки дотянулись, черепа разгребли бульдозерами».