В первые послевоенные годы едва ли не в каждом из многолюдных рыбинских дворов бушевали голубиные страсти. Порой они втягивали в свою орбиту население целых кварталов вместе с домоуправами, школой, милицией...
Кошмары и беды тех лет взяли на себя взрослые, заслонив детей и подростков, оставив им радость и обещания огромного окружающего мира. Голубятниками бывали, конечно, и вполне взрослые дяди, но чаще все-таки подростки и переростки. Нет никакой возможности назвать их «юношами» или «молодыми людьми», потому что времена были очень уж суровые, а нравы грубые, и тогдашний язык не знал ни таких слов, ни таких понятий. А рядом с этими подростками, вокруг них и их голубей постоянно крутились дети всех возрастов. Им и принадлежали городские улицы, дворы с задворками и подворотнями, крыши сараев и домов, чердаки, подъезды... Дворы отделялись от мощеных булыжником улиц глухими, обычно некрашеными дощатыми заборами с калитками и запираемыми воротами. Все это было одной большой ареной, на которой звенели и бурлили лицедейством бесчисленные всевозможные игры, от самих невинных, таких, как «в прятки», «в классики», до очень даже крутых, как «в войну», «в сыщики-разбойники», или разнообразные игры на деньги. И везде были голуби. Детство тогда длилось долго. Многие ребята по разным причинам, едва закончив за пять-шесть лет четыре класса, шли к станкам, но оставались при этом детьми и, приходя с завода, тут же выбегали во двор и подключались к играм.
А еще улицы дробили, разделяли город на маленькие кварталы-квадраты. Каждый такой квартал, как и каждый большой двор, имел свой нрав, своих героев, свой если не патриотизм, то уж определенно гонор. И, уж конечно, своих голубей.
Дети и голуби. Вхождение в мир юной души и голуби...
Здесь были и мечты, и наивная устремленность. Часами поднятые головы, конечно же, формируют не только шеи. Но живая жизнь, подчиняясь времени, остается бесконечной в своих проявлениях. Голубиная романтика не была святой и чистой, а голубятники не были ангелами. Сборища вокруг голубятен подростков и переростков порождали выяснение отношений, жестокие драки, скользкие денежные операции, азартные игры, преступления.
Впрочем, этот рассказ не о людях, а только о голубях, хотя судьба голубя зачастую полностью зависит от людских страстей и азарта.
Рыбинские голубятники слышали, конечно, о спортивных и почтовых голубях, которые летели сотни миль над морем, возвращались в Ростов из Берлина, совершали другие захватывающие воображение подвиги в борьбе с пространством и временем. Все это было где-то очень далеко. Здесь все было проще. Голуби как голуби.
Если голубь прилетал домой из любого конца совсем тогда небольшого города, из пригородов, если он не садился и не приживался в чужом месте, такой голубь считался умным. Его знали, по-своему уважали и ценили. И здесь начинался азарт...
Голубям в России не присваивают имени, а называют так или иначе по раскраске пера в каждой местности по-своему. И это название естественным и всем понятным образом как бы переходит в имя, когда речь идет о конкретном знакомом голубе.
Лобастому надлежало называться Черным: у него черное перо с фиолетовым отливом на груди и белые крылья. Но на лбу отчетливо обрисовалась маленькая белая звездочка, и кто-то назвал голубя Лобастым.
Лобастому было чуть больше трех недель, он только оперялся и, стало быть, не имел еще своего названия-имени, когда его продали в придачу вместе с родителями за три квартала от дома. К тому времени молоденький голубь едва начинал летать в пределах крыши сарая своим неверным ломким полетом.
Прилетов не ожидалось. Пара черных – родители Лобастого – легко приживались в любом месте.
Прошло две недели. Было чистое, ясное, совсем раннее утро. Бывший хозяин Лобастого вышел из дома и направился к сараю, чтобы перед дневными заботами «сгонять в лётку» голубей. Низкое слепящее солнце было еще прохладным. Спокойное и глубокое небо, тоже еще прохладное, звенело стрижами. А на крыше сарая... сидел Лобастый.
Его прилет вызвал много толков: ведь пискун не успел сделать и круга над родным домом.
Неписаные законы голубиного мира требуют возвращения пойманного голубя за выкуп в полцены. Но к прилетам это не относится. И Лобастый остался в родном доме.
Его сразу стали натаскивать, выпуская вместе с надежными голубями сначала недалеко, а потом все дальше от дома: от Сенной, из-за Черемухи, из-за Волги, со Скомороховой горы. И снова Лобастый всех озадачил: всякий раз он прилетал первым.
Пока другие голуби кружили в чужом месте, набирая высоту и ориентируясь, Лобастый, не сделав и круга, сразу срывался домой. Он мчал стремительным «стеганым» полетом, а над самым домом притормаживал, делал несколько как бы победных хлопков и плавно «кораблил» прямо на сарай, заставляя биться в восторге сердца тех, кто это понимает.
Тем же летом на него начали играть. И сразу на «сел–пропал». В чужом месте голубя достают из корзины и, не давая оглядеться, выпускают с руки, не кидая. Вместе с ним, на полмига раньше, выпускают двух-трех местных голубей, которые тут же садятся на крышу, где гуляют другие голуби. В такой ситуации голубь, на которого идет игра, может сесть на эту чужую крышу хотя бы на миг, чтобы придти в себя. Тогда он проигран. Необязательно, конечно, он. Игра может идти на другого голубя, на деньги, на корм, на что угодно.
Лобастый и здесь ни разу не подвел.
* * *
Так прошел год. Лобастый сформировался в голубя довольно крупного, но при этом он не казался увальнем, даже наоборот: подтянут, подвижен, крупная голова с маленьким опрятным носом придает всей осанке какую-то почти горделивую стать, но без всякого высокомерия, а скорее со спокойным и уверенным чувством собственного достоинства, хотя, еще скорее, все-таки собственной цены.
У него появилась голубка, тоже черная: черное перо без отлива, белые крылья, тоже малоносая и маленькая рядом со своим понятым. Их еще не рожденный «взводок» был заранее запродан.
«В лётку» Лобастого гоняли нечасто. Дело в том, что он «ломил». Это тот случай, когда голубь в полете вдруг бросает тело назад и начинает падать, опираясь на хвост. Затем он выходит из этого состояния, но все может тут же повториться еще два-три раза. При этом голубь не владеет собой и может даже разбиться. Говорят, это как падучая у людей. Такой необычный, редкий полет смотрится, конечно, красиво, но при всем этом голубь теряет высоту, а следом за ним снижается и вся стая. А это уже плохо. Хороший полет – это полет высокий, когда голуби кружат часами, уходя в облака и выше, а при ясном небе смотрятся «в точках».
И здесь есть момент, в который постороннему никогда не поверить. В небе – точки. Каждая – меньше комара. Но голубятники видят не просто стаю, а каждого голубя. «Седая откололась», «Бокастый пошел на снижение». Это невозможно. Но это так...
Итак, прошел год. Одним хорошим летним днем самая летная пятерка, налетавшись и уже устав, пошла на снижение. От земли поднимался зной, и голуби снижались понемногу, как бы нехотя. И вдруг с земли заметили, что их не пятеро, а шестеро.
– Чужой! – этот клич-призыв, брошенный вразнобой сразу несколькими голосами – это начало самой азартной и волнующей из голубиных игр. Азарт этой бескровной охоты захватывает всех, весь двор.
Лобастый выпущен на сарай, пятерка вместе с чужим белым снижается быстрее. Свои садятся на дом, но белый порхает и порхает над самой крышей, как бы раздумывая, стоит ли садиться. У него мохнатые лапы, хохол и бант. Рыбинским голубятникам незнакома декоративная порода, здесь изредка встречаются голуби хохлатые, бантошные или мохноногие, но никому не доводилось видеть эти великолепные достоинства вместе.
Белый внезапно уходит в сторону, затем исчезает на ослепляющем фоне солнца и появляется уже далеко.
Мальчишки-шестерки быстро занимают ближайшие крыши, чтобы просматривать небо.
* * *
Трудно сказать, как попала Белая в возвратную группу голубей с подмосковной голубиной базы. Провожатый группы, заметив Белую, понял, что произошла ошибка, и, недолго думая, совершил следующую. Вместо того, чтобы просто привезти голубку обратно, он решил выпустить ее, да еще одну, пока, как он полагал, расстояние до базы было невелико. Так в рыбинском небе появилась маленькая белая голубка, призванная украшать собою голубиные выставки, но не летать.
Будучи выпущенной на волю, Белая совершенно растерялась. Она не может выбрать направления (сказывается порода) и бесцельно мечется над городом. Кругом голуби. Их очень много. Голубка конечно же не догадывается, что это – охота. Охота на нее. Поначалу Белая не смотрит на этих голубей, но довольно скоро появляется усталость и даже боль в крыльях. Она то «подкалывается» к какой-нибудь стае, то снова «откалывается». Когда голуби садятся на какую-нибудь крышу, Белая поначалу не решается на это. Крыши домов крыты ржавым железом, кругом набросаны камни, палки, а крыши сараев вообще проросли мхом...
Но в конце концов она сидит на сарае с другими голубями. Голубке хочется пить, но корытце с водой стоит в каком-то странном сооружении, которому боязно довериться. Белая приступает к обильно разбросанному по крыше зерну. Больше всего зерна под проволочной сеткой, одна сторона которой поднята и опирается на палку, к которой привязана какая-то веревка. Медленно приближается к голубке бамбуковая удочка. Белая отступает и чувствует, что ее гонят в западню. Это уж слишком! Пара прощальных хлопков, и голубка быстро набирает высоту.
Сверху город кажется накрытым серой шевелящейся завесой дыма, выползающего из заводских труб. Эта завеса вместе с городом разрезается широкой синей лентой реки. Это Волга. Белая опускается на берег и долго пьет. Она не знает, что сейчас много пить не нужно. Напившись, голубка чувствует прилив сил и резво взмывает вверх. Она снова набирает высоту, вертится то через крыло, то через хвост и снова взмывает в небо.
Между тем солнце становится ниже. На город набегает пока еще легкая тень. Чтобы выйти из тени, Белая поднимается все выше, но поняв вскоре бесполезность борьбы, постепенно снижает высоту...
Внезапно появляется и быстро нарастает чувство тревоги. Что это? Люди, так ловко умеющие прикрыть незнание, называют это инстинктом. Белая никогда прежде не видела ястреба, но она чувствует врага в этой парящей над ней большой коричневой птице.
Хищнику незнакомы ни сомнения, ни раздумья. Это – не его. Он уже сложил крылья и ринулся к цели. Это не слепое падение камнем. Это точно рассчитанный и управляемый во всякое мгновение полет. В нем – торжество всепобеждающей силы. Всё. С земли гибель Белой кажется неотвратимой. Слабая, беззащитная голубка, парализованная ужасом. У нее никакого опыта, а ее и без того несильный умишко давно растворился в красоте. Что может противопоставить она со свистом разрезающему воздух мощному и безжалостному хищнику? Ну, да поможет ей страх...
Белая вдруг совершает самый неожиданный для домашнего голубя поступок. Она внезапно падает прямо в крону высокого тополя и исчезает в густой зеленой листве от хищных глаз.
Атака хищника самоуверенно рассчитана только на победу. Промахнувшись, ястреб продолжает падать, вот-вот он врежется в крышу или в провода... Неожиданно прямо перед ним метнулся голубь...
Спасенный своей жертвой, с этой самой жертвой в цепких лапах, хищник у самой земли справляется с падением, на мгновение садится на землю и, пару раз долбанув клювом добычу, тяжело взлетает, направляясь домой, в ближний лес на берегу Волги. Кровь на земле, да несколько кружащихся в воздухе черных и белых перьев – это все, что осталось от голубки Лобастого.
А Белая сидит на дереве с бьющимся сердечком. Вокруг плотная стена листьев, и бедняжка не представляет, как она выберется отсюда. Набежавший ветерок всколыхнул листья. Это снова напугало Белую, она вздрагивает и «соскакивает». Прямо перед ней выпущены какие-то голуби. Вместе с ними голубка опускается на сарай и быстро забегает в отсад.
Все произошло бессознательно. Белая начала отходить от страха уже в тесной будке с маленьким окошком. Вокруг нее неистово ярился, усиленно выпячивая зоб, большой красивый голубь с фиолетовым отливом пера, подметая будку широко распущенным хвостом. Лобастый только что лишился голубки, о чем он еще и не знал, поэтому его поведение было довольно необычным для голубя. Дело в том, что голуби обычно не ищут случайной любви. Трудно сказать, что решило исход дела: темперамент ли Лобастого, продолжительная ли жизнь Белой без голубя, или все эти обрушившиеся на нее события дня. Может, еще что-нибудь, но только заглянувший через полчаса в будку хозяин с изумлением понял, что чужая уже понялась с Лобастым.
* * *
Да, это была пара понятых, и к осени можно было ожидать птенцов. Это была явно незаурядная пара. Белая по праву считалась самой красивой голубкой в городе. Белоснежное оперение, на котором изящно выделялись черные с синевой кружки-глаза, маленький носик, хохол, опоясывающий почти всю шею и походящий скорее на воротник, пышный бант на груди, мохнатые лапы и широкий хвост из двадцати трех перьев. На левой лапе белоснежки пряталось под пухом тусклое колечко, означавшее, между прочим, принадлежность голубки государству. Кольцо, разумеется, никого не озадачило.
На рискованные игры с Белой хозяин не решался, но уму Лобастого он доверял безраздельно. На «сел–пропал» на Лобастого уже никто не играл. Тогда его стали выпускать с двумя спичками, привязанными к крылу. В первый раз голубь сел, попытался освободиться от нитки, убедился в бесплодности своих попыток и покинул чужое место. По счастью, игра в этот раз шла то ли на «под загон», то ли «за улёт». Две спички сменились тремя, затем по две на каждое крыло. Наконец, спички сменил коробок со спичками, который надевался на шею.
Слава великолепной пары росла. Но нарастал и азарт. К тому же их первый же взводок – пара мохноногих чернохвостых – принес неплохой доход.
Шло время. Положение Белой – аристократки в среде простых голубей было неестественным. А Лобастому была уготована судьба героя. Но судьба героя не бывает спокойно-благополучной. Что-то надвигалось, что-то должно было произойти...
* * *
И произошло. На ночь хозяин обычно уносил голубей домой, но если они долго не заходили, он оставлял отсад открытым и больше ни о чем не беспокоился. И как-то утром он застал сарай взломанным, а будку, конечно, пустой.
Наведенный завистниками вор, правильно сообразив, что украденные голуби известны во всей округе, решил сбыть их подальше.
Белую вообще-то разыскивали, и было известно, откуда она появилась. И вор, человек глупый, отвез ее на базу, надеясь на щедрое вознаграждение. Никакого вознаграждения он, конечно, не получил, ноги однако, Божьей ли милостью, дьявольским ли заслоном, унес подобру-поздорову. А Белая вновь оказалась в своей среде. Надо сказать, что она долго отказывалась поняться с подсаживаемым к ней декоративным белым. Но время все расставило по местам. Больше о ней сказать нечего. Белая часто появлялась на голубиных выставках и получила немало призов, пока не начали расти на маленьком носике грибы – признак старости. Вспоминала ли она свое приключение в Рыбинске? Кто знает...
А Лобастый оказался в Ярославле. Новый хозяин вырвал ему восемь перьев из крыла, и голубь целыми днями гулял на крыше, привыкая к новому месту. Однажды на сарай выпустили белую хохлатую голубку. Вспомнив родное гнездо (а скорее всего, он его и не забывал), Лобастый рванулся вверх, но тотчас упал на землю. Это же повторилось в день, когда выпал первый для Лобастого на новом месте снег. Эти поступки насторожили голубятника, и едва крыло стало подрастать, Лобастому вырвали другое. Голубь не переставал вести себя отчужденно, и тогда голубятник пошел на новое злодеяние. Он оперил Лобастого, то есть оборвал с летных перьев пух, и теперь на месте крыльев торчали голые стебли.
Прошло около двух лет. Лобастый вполне оперился, но летать совсем не желал. Когда его выпускали, он сразу садился на сарай, а когда пытались разогнать «в лётку» вместе с другими голубями, он всякий раз уклонялся. Он потерял осанку, стал грузным. И вот однажды, в одну из не очень темных ночей, голубятник решил проверить, которые из его голубей видят ночью. Он отошел недалеко от своего дома и стал выпускать из корзины голубей одного за другим. Выпустил и Лобастого. Лобастый оказался ночным голубем. Немного попорхав и почувствовав вдруг достаточно силы в крыльях, он развернулся и направился в сторону Рыбинска. Это не был его былой стеганый полет. Крылья не очень-то слушались, и он летел медленно.
Был конец июня. Ночи совсем короткие. И вскоре стало светать. Лобастый летел над широкой лентой тумана, неизменно окутывающего Волгу ранним утром, соблюдая все ее изгибы и повороты. Вдали уже показался Рыбинск. Лобастый рвался домой, превозмогая усталость в крыльях, забыв обо всем. Забыв и об осторожности...
Постаревший уже ястреб (тот самый, что когда-то лишил Лобастого голубки), разбуженный утренними лучами, соскочил из гнезда и, поднявшись над лесом, увидел одиноко летящего голубя. Хищник стремительно ринулся ему наперерез. Голубь увернулся от удара и, отчаянно козыряя, пошел вниз. Только туман мог спасти Лобастого, но туман в это утро стлался слишком низко над рекой. Ястреб распустил когти, готовясь схватить голубя. И тут они оба врезались в воду...
Некоторое время и тот и другой еще отчаянно пытались оторваться от воды, видя теперь друг в друге не врага, а разве что спасительный островок...