Находясь в детском саду я вскоре заметил, что мои одногруппники проявляют друг другу не меньший интерес чем я. Через некоторое время мною была основана небольшая законспирированная группа горячих единомышленников, которая в тайне от остальных добропорядочных детей занималась весьма странными делами. Во время дневных игр мы прятались за ширму и садились на стульчики тесным кружком. Затем мы просовывали руки сзади в трусы своим товарищам и начинали тискать друг друга за попы, избегая встречаться взглядами и задумчиво смотря куда-то вдаль. При этом я твердо помню, что не чувствовал никаких особых различий в ощущениях, когда одной рукой держал свою невсамомделешную невесту Иру, а другой одновременно своего друга Валерку, который в этот момент тискал меня и еще кого-то. Не знаю, что сказал бы на это дедушка Фрейд… Со стороны это походило на заседания массонской ложи. Чужаки туда не допускались, а посвященные не упускали момента лишний раз собраться для своих таинственных обрядов. Помню как нас с Олей, подругой моей Иры, отправили в медкабинет, провериться на предмет простуды. Мы с Олей уселись рядом на кушетку и как только медсестра куда-то вышла, мы не сговариваясь молча засунули руки друг другу в трусы и стали тискаться, сосредоточенно глядя перед собой.
Со временем я стал подозревать, что женская часть нашей тайной организации, а именно Ира и Оля, продвинулись в своих исследованиях таинств пола гораздо дальше ее основателя, то есть меня. Приведу пример. Обычно, многие ребята нашей группы продолжали общение и вне садика, вместе гуляя и наведываясь друг к другу в гости. В начале лета меня тоже стали выпускать на прогулки в пискаревский парк, находящийся прямо под нашими окнами и огибавший кладбище с трех сторон, покоем. В те времена парк был еще довольно запущенным, с густым кустарником, высокой травой и оврагами. Вот в этот парк и пригласили меня на прогулку Ира с Олей. Мне разрешалось гулять в пределах видимости, то есть не далее пятидесяти метров от дома. Я не понимал причин таких предосторожностей, ведь бабушка обладала старческой дальнозоркостью и была способна разглядеть очередь в магазин, находящийся в двух километрах от нашего дома и смутно видневшийся на горизонте. А у мамы вообще, была подзорная труба, о которой я уже рассказывал. Так вот, Ира и Оля зашли за мной с загадочными выражениями на лицах и мы отправились в парк. Они повели меня к ближайшему оврагу, по дороге о чем-то перешептываясь и хихикая. Вскоре мы остановились возле мрачных зарослей, внутрь которых вел едва заметный ход. Тут девочек как будто подменили. Они вдруг ни с того ни с сего начали завывать на два голоса весьма сомнительные куплеты, половина слов в которых, были мне совершенно неизвестны. Куплетов было много, но уже первые две строчки меня крайне насторожили:
Димка, пойдем в кусты!
Димка, снимай трусы!
Вопили девочки, делая при этом таинственные жесты руками и призывая меня проследовать за ними в непроходимые недра оврага. Поняв, что ничего хорошего ожидать не приходится, я стал тревожно озираться по сторонам в поисках подмоги. Медленно пятясь от них в сторону дома я на ходу уверял взбесившихся девочек что у меня появились неотложные дела. Тут они стали начали приближаться, зловеще протягивая ко мне руки, видимо для того чтобы утащить меня на дно оврага и совершить там надо мною таинственные, но несомненно черные злодеяния. Раздумывать было некогда, мне ничего не оставалось как немедленно ретироваться, чтобы не попасть в лапы этих маленьких дьяволиц. Бабушка иногда по вечерам рассказывала мне о подобных особах, от которых жди одних неприятностей. Итак, я молниеносно развернулся и понесся в сторону дома, на ходу не переставая орать “бабушка!” Ксениванна уже давно высунулась из окна пятого этажа опознав мои вопли.
После этого случая я стал с некоторой опаской относиться к ровестницам и перенес свой взор на более зрелых дам. Оказалось, что сам социум устроен так, что все интересные дамы старше тебя, когда ты начинаешь карьеру с младшей группы детсада. В первый же день своего появления в детском саду я без памяти влюбился в нашу воспитательницу, Татьяну Николаевну, блондинку лет двадцати пяти, с короткой стрижкой и пышными формами. Я как мог пытался обратить на себя ее внимание. Я хулиганил, плохо ел, не хотел засыпать, не садился на горшок, лишь бы она была рядом, смотрела на меня, говорила что-то, неважно что. Когда я хулиганил, ее ругательства в мой адрес звучали как музыка небес, когда она вела меня за руку, чтобы поставить в угол, я ощущал свою ладонь в ее теплой нежной ладони и по загривку бежали мурашки счастья. Во время тихого часа я специально ерзал и ворочался в кровати, сучил ногами и сбрасывал одеяло, лишь бы она подошла, присела ко мне на кровать, и гладя меня по голове шептала ласковые слова.
Год сплошных мучений от неразделенной любви закончился трагически. Моя Татьяна вышла замуж за какого-то кретина, оставив меня один на один со своими горькими думами о жизни и о женской роли в этой моей жизни вообще.
Некоторое время я ходил с мрачным видом, сквозь зубы напевая песню “речка, дай на тебя наглядеться”, которая по слухам играла на татьяниной свадьбе. Не помню, откуда взялась эта информация, но знаю, что так оно и было, зато помню, что после свадьбы вероломная Татьяна зачем-то приехала в детсад, в белом платье и фате. Видимо для того, чтобы окончательно разбить мне сердце.
После такого предательства близкого человека, я долгое время не посещал наши тайные посиделки, и вообще старался даже не смотреть на женщин.
Как оказалось, общение с мужчинами у меня тоже не слишком складывается. В первый же день отказа от женщин, во время дневной уличной прогулки, я столкнул с большого деревянного паровоза своего друга, Игоря Крепина, который грохнулся на землю и сломал руку. Затем, я подрался с Эдиком Коломейцевым, у которого была странная привычка, во время драки высовывать наружу, между зубами, сложенный пополам язык. Эдик попер на меня со свирепым выражением лица, расставив в стороны руки, сжатые в кулаки. Я хлопнул Эдику ладонью снизу по подбородку, а когда он заорал от боли, я пальцами запихал прикушенный язык ему обратно в рот. На этом наша драка закончилась и я был отправлен в карцер, вернее в угол, до конца дня. Серьезный срок по тем временам.
Ира Козлова как декабристка носила мне в угол конфеты но я сдавленно шипел на нее и просил оставить меня впокое в моем углу.
Так как хулиганил я теперь довольно часто, то и в углу мне приходилось стоять часто. Со временем мне даже стало нравиться там стоять. В углу я мог отрешиться от всех навалившихся на меня проблем, уйти в себя, остаться наедине со своими мыслями, сбросить усталость от жизни, накопившуюся в последнее время. За моей спиной кипела жизнь, носились и орали ребята, кто-то кого-то бил, таскал за косы, что-то строил и ломал, но я не воспринимал этой жизненной суеты, я медитировал.
Образ Татьяны Николаевны еще долго отдавался в моей голове болезненными и горькими воспоминаниями. Он исчез из моей памяти только когда я перешел в первый класс начальной школы. Нашей классной руководительницей стала Надежда Леонидовна, в которую я без памяти влюбился и чей образ напрочь вытеснил из головы Татьяну Николаевну.
Я влюбился в Надежду Леонидовну (далее именуемую Нимфа) как только вошел в класс 1 сентября. Вообщем должен сознаться, что с первого по третий класс я не учился, а сидя за третьей партой по центру, с открытым ртом и выпученными глазами неотрывно смотрел на Нимфу. Кратко опишу ее внешность. Это была красивая брюнетка лет двадцати пяти, высокая и стройная, с прямой спиной, тонкой талией и огромными карими глазами. Однако все эти достоинства почти не играли никакой роли, ведь дело было в другом. Нимфа носила легкие кофточки или бадлоны, обычно пастельных тонов, но что бы она ни надевала, неизменной оставалась одна роковая для меня особенность: даже через лифчик (а в том, что он существовал я лично удостоверился путем непрерывного наблюдения за объектом) очень четко выделялась ее прекрасная грудь! Вернее не сама грудь, а непосредственно соски, напряженно натягивающие ткань. Более того, видны были даже кружочки вокруг сосков! Они как бы просвечивали сквозь одежду, да еще вдобавок топорщились дыбом, как бы пытаясь прорваться сквозь все преграды, в виде лифчика и кофточки! Кроме того у Нимфы был красивый бархатный голос, который окончательно вводил меня в оцепенение.
Все эти три года бедная Нимфа что-то мне рассказывала, пытаясь посеять в моей смятенной душе разумное, доброе, вечное, но только лишь разжигала пожар всепоглащающей страсти ко всему, что связано с женщинами. Пожар, который лишь совсем недавно начал становиться ровным тихим пламенем пылающего камина…
Все три года я видел перед собой только ее сиськи!!! Все остальное я помню очень смутно. Кстати говоря, видимо не один только я был охвачен тогда этим страстным пламенем, ведь почти все наши пацаны учились так же плохо как я. Вероятно им тоже было не до учебы. Хорошо у нас учились только девченки…
Вот, кстати, что еще не дает мне покоя: оценка “пять” - это “отлично”, и получающий пятерки ученик - “отличник”. Оценка “четыре” - это “хорошо”, и получающий четверки ученик - это “хорошист”. Оценка “три” - это “удовлетворительно”... Так кто же получаюсь я, вечно получавший тройки? Удовлетворист?...
Впрочем я отвлекся. В дальнейшем оказалось, что я был обречен учиться плохо. В каждой школе где я учился, а я сменил их целых шесть, всегда находилось несколько соблазнительных преподавательниц, которые выбивали из моей башки последние здравые мысли и я не мог настойчиво тянутся к знаниям. Вот скажите мне, чему может научить человек, которого ежеминутно хочется схватить за сиськи?! Я хотел тянуться не к знаниям, а к их прелестям! Мне хотелось зарыться в них и больше ни о чем никогда не думать.
Все эти годы я продолжал сидеть открыв рот и пялиться на их чудеса, или упорно зарисовывать все увиденное в специально заведенной для этого тетрадке. Лица моих муз не играли определяющей роли, я рисовал голову чисто схематически, а иногда оставлял их вообще без головы, зато все детали туловища я прописывал с особой тщательностью, часто гиперболизируя отдельные элементы и тем самым идеализируя своих вдохновительниц...