ГЛАВА 4. ГОЛОВА И ТЕЛО
В нашей пирамиде, отражающей уровни инстинктов мыслящих гуманоидов, обитающих на планете Земля, интересны две разделяющие линии, между которыми происходят самые значимые конфликты, в основах определяющие ход исторического развития.
Первая из этих линий проходит на уровне между инстинктами f- (жертвенная защита социального окружения, общеродовая экспансия, защита своей территории) и уровнем g- (креативность). Эта линия разделяет «голову» и «тело» пирамиды.
Особая значимость этого деления заключается в том, что любой конгломерат мыслящих гуманоидов способен на длительное и весьма устойчивое функционирование без двух высших инстинктов, которые расположены выше этой линии. Даже большинство отдельно взятых индивидуумов вполне сносно себя чувствуют при полном подавлении (по разным причинам) инстинктов платонической любви и любознательности либо при значительной их редукции.
Самый яркий, пожалуй, анализ подобной ситуации мы имеем в образе фамусовского общества, которое вырисовывает А. С. Грибоедов в «Горе от ума». Анализ поразительный по точности, начиная с самого названия. Автор доказывает нам, что в условиях кастовой стабилизации социума ни платоническая любовь, ни какая свежая мысль не находит понимания. Наоборот, всё это отторгается целенаправленно и жестоко. «В мои лета не должно сметь своё суждение иметь», «В чинах мы небольших», — А. С. Грибоедов придумал самую изящную формулу «безглавого общества».
Об этом же интересно поразмышлял и И. С. Тургенев в «Отцах и детях». Здесь эта мысль звучит сложнее и глубже отдельными моментами. Нигилист Базаров очень хочет творить и мыслить, ломать сложившиеся стереотипы. Но делает это неосторожно, ошибаясь и мучаясь, но упорно и с молодым задором. Интересно, что и отцы, утрачивая с годами значимость «высших инстинктов», не избавляются от них полностью. В их душах конфликты с «телом» также бывают существенны, хотя и не достигают уровня стихии, как у молодых «нигилистов», с которыми у них случаются на этой почве даже кровавые споры на тему «о смысле жизни».
Однако интересен тогда вопрос, зачем же природа внедрила в нас любознательность и бескорыстную платоническую любовь? Такую любовь, которая возникает не только между женщиной и мужчиной, но и которой Христос любит всех людей на земле? Если можно без этого, то зачем столько проблем и неудобств с этим?
В утилитарном аспекте всё дело — в межсистемной конкуренции. Новаторы-бессребреники периодически создают в любом социуме нечто качественно новое, что впоследствии предоставляет социальным конгломератам конкурентные преимущества. Фамусовское общество, в какой бы эпохе оно ни возникло, будь то Средние века, с их религиозной схоластикой, или Новое время, неизбежно гибнет под натиском конкурентов — тех, в социумах которых взрывы гумилёвской «пассионарности» порождают новые организационные, технические и культурные достижения.
Что касается платонической любви, — для развития социальных конгломератов она имеет ещё большее значение. Чем выше её удельный вес в общем пуле гуманоидных инстинктов, тем обширнее возможности социальной интеграции.
Модель «Христос и его апостолы» в этом отношении — весьма точно описывает механизм действия, приводящий к эволюционному перерождению социума. Одна пассионарная личность способна завербовать себе с десяток сторонников, принимающих на себя часть этой жертвенности (не без предателей, конечно). Достаточно десятка таких типажей, чтобы человеческая история переродилась в новую ипостась, если к тому уже назрели естественные условия. Поэтому импульсы платонической любви (личной жертвенности во имя высоких идеалов, ценностных для всего человечества), хотя и весьма редки в реалии, но всегда будут привлекать внимание культуры.
Об огромной роли, которую играет наша «пирамидальная голова» в историческом развитии гуманоидов, решил рассказать М. А. Булгаков в «Мастере и Маргарите». Мастер у Булгакова — символ творчества, а Маргарита — платонической любви. Интересно, что М. Булгаков уловил тесное сочетание одного с другим. Тут впервые в истории культуры платоническая любовь и творчество оказались рядом, сформировав единую взаимозависимую систему. Булгаков оказался первым, кто в нашей культуре так чётко, целенаправленно и изящно обрисовал «голову» целиком во взаимосвязи составляющих её элементов. Однако среди шедевров мировой классики этому произведению до сих пор приходится ютиться на убогих смысловых правах удачной фантазийной сказки.
Также Булгаков тонко подмечает причинно-следственную связь женского начала в человеческой природе и познавательных творческих устремлений, которые, в частности, подмечает и З. Фрейд, когда пишет о проявлениях «сублимации». Согласимся с этими учёными, что это — звенья одной цепи.
Феномен платонической любви Булгаков живописует в образе Иешуа, которого многое роднит с самим Мастером. Интересно заметить, что сам образ Мастера вырисовывается автором весьма схематично по сравнению с другими героями, но это несильно волнует Булгакова, подводящего нас к основной мысли: без любви и творческой любознательности природа человеческая бесплодна.
Тема «безголового общества», в котором редуцированы творческая функция и платоническая любовь, проходит красной линией сквозь всю историю нашей культуры. Бессмертное булгаковское произведение обвиняет в «безголовии» даже литературные союзы, призванные как раз служить творческому развитию нации, а на деле стремительно выстраивающие кастовые конгломераты, лишь отравляющие жизнь истинным «мастерам». (Сам М. Булгаков испытал всё такое на себе, поэтому знал, о чём писал.)
К числу эпохальных событий в этой области произведений культуры относится роман «Мёртвые души» Н. В. Гоголя.
Чего там греха таить, признаемся, читатель, что жулик Чичиков, несмотря на его корыстные устремления, всё же кажется нам чем-то привлекательным и симпатичным на фоне остальных карикатурных представителей фамусовского общества. Это не случайно. Он тут единственный (как, впрочем, и другой подобный герой — Остап Бендер из другого опуса на эту же тему), который хоть что-то энергично изобретает в этом унылом мире, погрязшем в кастовой паутине. Поэтому нам в Чичикове нравится то, что подспудно существует в нас самих в той или иной степени.
К существенным экзистенциальным открытиям Н. В. Гоголя следует отнести обнаружение функциональной зависимости между «мертводушием» членов фамусовского общества и отсутствием у них депрессивных психозов по этой причине. «Живой» человек, не утративший творческих порывов, всегда (как Чацкий) страдает в фамусовском обществе. Подобные страдания привели в своё время и Пушкина, и Лермонтова к дуэльным пистолетам.
В данном случае мы опять вынуждены обратиться к принципам эволюционизма. В том, кто способен к творческому восприятию мира, блокировка реальной творческой деятельности (это может случаться по различным комплексам причин) всегда вызывает навязчивые психологические переживания. Тяжёлыми депрессиями природа стимулирует новаторов к творчеству. Но если к тому нет никаких возможностей, то «смерть души» так же, как и физическая смерть спасает человека от невыносимых страданий.
Наша культура не обошла вниманием и такие случаи нашего бытия, когда сама «голова» случается с дефектом.
К числу самых, пожалуй, известных и показательных работ в этом подклассе относится, например, роман И. Гончарова «Обломов». Тут главный герой, обладая импульсами творчества и платонической любви, безнадёжно топит всё в собственной лени. Есть «голова», но слабая и безвольная. Поэтому все его благие намерения никогда не будут реализованы. Сие феномен слишком слабой «головы».
Другая крайность в этом же подклассе — это «Герой нашего времени» М. Лермонтова. Тут, наоборот, могучие импульсы инстинктов креативности сцементированы с демоническими эгоистическими устремлениями, что в смеси приносит несчастья и самому главному герою, и его окружению. В аналогии — феномен слишком сильной, но «дурной» эгоистической «головы».
О том же самом явлении повествует «Портрет Дориана Грея» О. Уайльда. В романе философия лорда Генри Уоттона обнаруживает изрядную дозу креативности, которая, однако, опосредована фактически полной редукцией почти всех иных высших инстинктов гуманоидного комплекса, за исключением a-, b- и c-. Стоит заметить, что это сочетание a-b-c-d-g характеризует в искусстве синдром дьявола, или злого гения. Это сочетание имеет очень устойчивый и развивающийся характер, поскольку осколки элемента креативности g- весьма стимулируют эту ветвь личностной эволюции.
Нетрудно заметить существенное обстоятельство, что нисходящее доминирование h–a, когда платоническая любовь в жертвенности героя преодолевает страх смерти, воспринимается читателем в качестве положительного пассионарного, героического деяния. А вот обратная реверсия, a–g — это проявление синдрома дьявола. Ведь для булгаковского Воланда, например, никакие инстинкты, кроме a- (просто существование), совершенно неактуальны, кроме g-. Воланд вполне изобретателен и интересен с нередуцированной компонентой g-. Через своих слуг ему интересно вмешиваться в текущую жизнь и что-то менять в ней в соответствии со своими «злыми намерениями». Только над двумя великими инстинктами в человеке g- (Мастером) и h- (Маргаритой) он и сам не властен. Наоборот, он их добровольный и преданный слуга, как составная часть общей природы вещей.
В лермонтовском всесильном Печорине также почти все инстинкты редуцированы. Только сочетание a- c- и g- заставляет его цепляться за жизнь в процессе конфликта g-a, в результате чего вокруг него «по-дьявольски» страдают все, и он — в том числе.
Однако если Воланд слишком сказочный герой, существующий в вечности, то более «приземлённые» образцы литературных «демонов»: и пушкинский Евгений Онегин, и лермонтовский Печорин — до конца не освобождаются от иных инстинктов гуманоидного комплекса, в том числе и высшего порядка, которые иногда продолжают будоражить их человеческую натуру. Печорин чуть не бросился к ногам княжны Мэри, а в Онегине — запоздало вспыхнула платоническая любовь к Татьяне. Этим наша литература пытается убедить нас в том, что высшие инстинкты гуманоидного комплекса, подобно Фениксу, способны возрождаться из пепла.
Очень показательно в этом отношении выглядит драма «Гроза» А. Н. Островского, где два обозначенных нами мощных «головных» инстинкта вдруг просыпаются у молодой замужней женщины — у персонажа, меньше всего для этого предназначенного. Здесь «голове» не удаётся пробиться сквозь кастовые оковы ближайшего социального окружения. Но фамусовское общество здесь получает тяжёлое «грозовое» предупреждение. Рано или поздно придёт пора менять перманентное увядание на новую, непохожую жизнь. Здесь смерть Екатерины выглядит весьма символично, а читатель сталкивается с закономерностями аберрации gh–a, что характерно более всего для жанра скорее научной фантастики. Похоже на экзотический случай, поскольку чаще всего писатели в жанре противостояния личности и толпы практикуют менее контрастный вариант gh–b, например, в «Горе от ума» этот же менее крутой перепад выражен наиболее контрастно. (Чацкий тут не погибает, а убегает.)
Надеюсь, что вдумчивый читатель уже составил для себя представление о том, что инстинкт творчества в человеческом естестве очень часто привлекал внимание классиков литературы, которые, сами того не понимая, силились понять причины, влияющие на тонкую грань между «кастовыми» стабилизирующими функциями тела нашей пирамиды и явлениями «пассионарности», пробуждающей в отдельных душах творческие порывы согласно двум инстинктам «головы».
Ни в коем случае не следует полагать, что фамусовское общество — это какая-то «болезнь» на «творческом теле человечества». Всё гораздо сложнее. Существенным является только тонкий баланс между кастовыми социальными стабилизирующими механизмами и их своевременной модификацией посредством эпизодических проявлений пассионарности.
Для справедливости следует заметить, что такие персонажи, как, например, Чацкий, с его творческими порывами, обычно бесплодны в биологическом смысле, наподобие Евгения Онегина. Самого Чацкого в своё время родили и воспитали именно такие персонажи, как Софья и Молчалин. Тысячи чацких выросли на коленях дедушек, похожих на Фамусова. И сам Чацкий должен будет в дальнейшем в некоторой степени умерить свои креативные порывы, чтобы в семейной рутине продолжить род человеческий, если, конечно, он этого захочет. Вот, скажем, пушкинский Евгений Онегин этого не захотел, так потом пришёл к выводу о том, что «как я (он) ошибся, как наказан».
Даже булгаковский лозунг «рукописи не горят» тоже не смог бы состояться вне рамок какой-либо иерархической системы организации литературного сообщества, члены которого не важно как, положительно или отрицательно, реагируют на то или иное произведение искусства. Парадокс в том, что глазами бестолковых критиков написанное читает человечество, которое гораздо тоньше и справедливее оценивает художественные произведения при помощи каких-то до сих пор не познанных до конца механизмов восприятия.
Диалектическая борьба между головой и телом в рамках пирамиды инстинктов гуманоидного комплекса — это естественно сложившийся и тоже в целом генетически детерминированный системный процесс, обеспечивающий эволюционную успешность популяций гуманоидов.
Поэтому необходимо признать как вывод, что вся человеческая культура отнюдь не отрицает «безголовое» общество в целом как нечто чуждое своей природе. Культура призвана находить оптимальный и рационально оправданный баланс между «головой и телом».
Следует отметить ещё одно важное обстоятельство, которое имеет отношение к теме конфликтов высших инстинктов и которое может в крайних проявлениях порождать явления пассионарности h–a (реверс пирамиды). Дело в том, что доминирование уровня h актуальны не только в социальном плане для популяций гуманоидов в целом, но и для каждой отдельно взятой человеческой судьбы.
Несмотря на многие неудобства, которые доставляет нам совокупность g- и h-инстинктов, они с завидным постоянством возрождаются в каждой новой жизни и трудно исчезают из личного духовного багажа в процессе нашего подчинения специфике фамусовского общества. Оказывается, что высшие инстинкты платонической любви h- и креативности g-, семьи e- оказываются значимыми для человеческого счастья. Почему же это так устойчиво возрождается в нашей психике?
Ответ прост. Всё дело в принципах наших наслаждений, которые укреплены в нашем естестве обыкновенным естественным отбором по законам дарвинизма.
Природа наделила человека двумя принципиально различающимися возможностями для получения удовольствий.
Первая группа положительных ощущений управляет нашим поведением в целях безопасности, заставляя нас есть, пить, спать, реагировать на особей противоположного пола на уровне либидо и пр. Эта группа наслаждений «тела» быстро иссякает, как только удовлетворена соответствующая потребность человека.
А вот вторая группа наслаждений, которая связана с любознательностью, общей креативностью и платонической любовью, неисчерпаема в положительных эмоциях, хотя и требует порой трудной духовной и психологической работы.
Именно по этой причине человек всё время чувствует, но никак не может понять, в чём причина того, что «не в деньгах счастье». Даже известная шутка, что «счастье не в деньгах, а в их количестве», вполне справедлива лишь в той части, в которой деньги предоставляют индивиду возможность хоть какой-то познавательной деятельности (как правило, хобби в самом распространённом варианте) и соответствующей психологической динамики.
Однако накопление денег часто связано с длительным подчинением индивида жёстким механическим правилам кастовой социальной иерархии. В этом нелёгком процессе часто происходят такие личностные деформации, которые впоследствии блокируют возможности проявлений высших инстинктов головной группы, что заставляло Артура Шопенгауэра удивляться тому, как богатеющие купцы из боли лишений сразу проваливались в ужасную и безнадёжно депрессивную скуку беззаботной роскоши.
Актуальна для данного процесса и совесть, о чём рассказывает А. С. Пушкин в «Борисе Годунове». «Мальчики кровавые в глазах» как раз и являются тем блокирующим механизмом, который не даёт душе сильных мира сего в полной мере обрести наслаждения платонической любви и порывов какой-нибудь сладкой креативности. «Ведь гений и злодейство — две вещи несовместные» именно в этом смысле и отношении. По мнению А. С. Пушкина, креативность в сочетании со злодейством в режиме синдрома дьявола порождает болезненный психологический процесс, который рано или поздно заблокирует творческое развитие личности.
Замечу, что современная психология в деле коррекции депрессивных психозов чаще всего явно или неявно практикует методики личностного развития или же псевдоразвития своих пациентов, иногда камуфлируя это псевдоразвитие разными «биополями», «энергиями» и прочей бестолковой эзотерикой, однако эффективно действующей на уровне плацебо креативности.
Сладость платонической любви всегда подспудно «дремлет» внутри каждого гуманоида, несмотря на то что такая любовь в реальности кастового общества подавляется и редко в полной мере реализуется в натуре. Как ни странно, даже отдельные индивиды фамусовского общества не утрачивают соответствующих сладких психологических переживаний. Наоборот, чем более закостенело общество в кастовой иерархии и в отсутствие социального развития, тем большим спросом начинают пользоваться образцы художественного китча, зомбирующие психику индивида сладкими платоническими переживаниями.
В нашей современности это заметно, например, по интенсивности востребования обществом эстрадного китча «про любовь». Образы «свечей», «звёзд», «разлук», «расставаний» наполняют тексты в самом избитом, бездарном и примитивном образном звучании, формируя систему «попсовой» культуры. Всё это, чтобы без особых затруднений со стороны реципиента атаковать мозговые структуры, ассоциированные со сладким инстинктом платонической любви, а часто — и области либидо.
И наконец, самым значимым способом реализации порывов платонической любви является любая религия, вселяющая в психику человека убеждение к приобщению к высочайшей справедливости. Вполне очевидно, что религия с одной стороны полезна в этом отношении, поскольку формализует психические принципы коммунального общежития, но с другой стороны в случае самообмана через механизмы «смирения», молитвы и покаяния нивелирует психологический дискомфорт, побуждающий человека к творческой и самоотверженной деятельности.
А. П. Чехов однажды хорошо и точно посмеялся и над пошлыми формами реализации инстинкта креативности в фамусовском обществе. Это — в эпизоде игры персонажей в лото. «Игра скучная, но если привыкнуть к ней, то ничего», — говорит Аркадина Тригорину в «Чайке». Смысл шутки А. П. Чехова в том, что даже скучное лото при отсутствии иных возможностей способно пробудить в человекообезьяне какие-то элементы инстинкта креативности.
В нашей теме очень симптоматично выглядит судьба Ивана Ильича в повести Л. Толстого. Всё счастье жизни главного героя повести "Смерть Ивана Ильича" свелось в итоге к очень непродолжительному эпизоду, когда ему довелось поучаствовать в молодёжном кружке, члены которого были исполнены глупой платонической любовью и, выступая против властей, мечтали о социальной справедливости.
Как вывод — в любом случае реализация g- и h-инстинктов в духовной сфере личности, по возможности более полная, способна наполнить судьбу каждого человека самыми запоминающимися и прекрасными моментами того ощущения, которое мы называем «счастьем». Но в реальности это оказывается весьма трудной задачей, которая явно не под силу даже религии. Это — по многим причинам, исследования которых являются самостоятельной темой, не входящей пока в сферу нашего внимания.