Ниже приведена глава из романа "Вернуть Онегина"
«А все Кузнецкий мост и вечные французы…»
Открытие Дома состоялось шестнадцатого сентября во второй половине дня. Приглашения, разосланные во все заинтересованные концы Москвы, собрали около ста человек. Алла Сергеевна, знакомая к тому времени со многими директорами московских швейных фабрик и главными редакторами модных журналов, лично позвонила каждому и просила быть. Событие ожидалось, а потому, окружив себя свитой, явились все, за исключением директрисы самого главного дома мод, приславшей вместо себя некоего типа с невнятной должностью и лицом, похожим на мозоль.
Ох, уж эти иезуитские нравы служителей культа Красоты, к которым Алла Сергеевна не может привыкнуть до сих пор! И куда только смотрит Бог? Впрочем, если уж он не замечает официальных, сутаноносных, так сказать, богохульников, то до внештатных ему и вовсе нет дела. Или вы всерьез полагаете, что космического Слесаря интересуют человеческие опилки, которые он каждый день сметает со своего верстака? Как бы то ни было, в тот день ей хотелось верить, что улыбки и поздравления приглашенных искренни, а сердца чисты. Украшенная волнением, она обходила гостей. Со всеми была приветлива, каждому была заранее благодарна, всякого была рада видеть. Но как сказал, понизив голос и целуя ей руку, один влиятельный человек из модных сфер, сюда уже стоило прийти хотя бы затем, чтобы полюбоваться ею.
«Что он сказал?» - не расслышала сопровождавшая ее Марина.
«Так, ничего. Глупость» - отвечала вполголоса Алла Сергеевна.
Впрочем, несдержанной глупостью в тот день страдали, кажется, все мужчины, ибо, не сговариваясь, приветствовали ее в том же духе. За отпуск она поправилась, и теперь ее пятьдесят восемь кило, красиво упакованные в сто шестьдесят восемь сантиметров чистого, без каблуков роста, наверное, и вправду были хороши в новом деловом наряде, являвшем собой не эталон сухой деловитости, а смелую облегающую ставку в изощренной чувственной игре, в которой настоящая женщина не боится рисковать. Отпуск зарядил ее новой энергией, а та в свою очередь толкнула ее на революционный шаг: Алла Сергеевна разрешила, наконец, своему парикмахеру сделать то, к чему он давно ее склонял – постричь ее. Урбанизировать, так сказать, ее облик, снабдить его отчетливым знаком перемен, освободить волосы от груза локонов, вернуть им пышную свободу времен поздней юности. Теперь ее натуральные, белокурые, разделенные пополам пряди вздохнули, рассыпались сухим блеском по краям свежего, тонированного загаром лица и завершили образ стремительной, роковой, стильной женщины.
«Ну, Алла Сергеевна, - восхитился мастер, отступая от своей работы, как художник от картины, - полный отпад!»
Когда она явилась в таком виде домой, сын громко наябедничал отцу: «А мама постриглась!» У мужа от ее нового облика широко раскрылись и загорелись глаза.
«Ну, как?» - спросила она, воздушно поправляя прическу, оглаживая бедра, отводя назад плечи, косясь в зеркало и вспоминая себя юную.
«Хорошо!» - сдержанно улыбаясь, отвечал он, и едва дождавшись, когда они лягут, самым энергичным образом завладел ею и усадил на себя. И когда она, гарцуя на нем, откидывалась назад и потряхивала пышной стриженой гривкой, он, кажется, готов был заржать. Вот вам лишнее подтверждение мужской незатейливости, предписывающей женщине чаще менять наживку!
В назначенное время к микрофону выступил щеголеватый молодой человек и объявил наступившей тишине, что имеет честь представить ей новорожденный «Модный Дом Аллы Клименко» и его молодой, способный коллектив во главе с самой Аллой Сергеевной Клименко. После чего Алла Сергеевна, к этому времени совершенно успокоившаяся, вышла на зов вежливых аплодисментов. Ровным прочувствованным голосом она поблагодарила уважаемых гостей за их любезное согласие разделить с коллективом Дома его волнения и надежды, и заверила, что для них большая честь принимать у себя славных представителей отечественной модной индустрии, ее признанных законодателей и достойных продолжателей славных российских традиций.
«Само ваше присутствие здесь мы воспринимаем, как доверие, которое вы нам оказываете. Как благословение на нелегкий и благородный путь, которым следуете сами и к которому поощряете других, - говорила она. – Нам доставляет огромную радость ощущать себя вашими единомышленниками, и с волнением приобщаясь к миру высокой моды, мы полностью представляем себе меру нашей ответственности, как и тот упорный и нелегкий труд, который ждет нас на этом поприще!»
И далее в том же льстивом, напыщенном, комсомольском духе. В конце она сказала:
«Мы долго и терпеливо шли к нашей цели. Были сомнения, были разочарования и неудачи, но была и твердая уверенность, что однажды мы окажемся там, где мы есть сейчас, а именно: в окружении друзей, сгорающих от нетерпения увидеть, на что мы способны!»
Она выдержала паузу – ровно столько, чтобы схлынула уже было приготовившаяся к показу перекличка голосов и, акцентируя каждое слово, как это делает учительница, привлекающая внимание нерадивых учеников, сказала:
«Но перед этим я хотела бы особо поблагодарить одного человека…»
И добившись настороженной тишины, продолжила:
«…Я хотела бы поблагодарить Владимира Николаевича Клименко - известного, уважаемого, успешного предпринимателя и бескорыстного мецената высокой моды, благодаря которому сегодняшнее событие стало возможным. Поблагодарить его за прозорливость, терпение, поддержку и веру в наш успех. Поблагодарить и выразить ему нашу самую сердечную признательность!» - сказала она и, поднеся руки к груди, легкими выразительными хлопками пригласила присутствующих присоединиться к ее благодарности.
Ах, как забегали глаза, как озарились нескромными улыбками лица некоторых гостей, как закрутились в поисках упомянутого всуе спонсора их головы! Еще бы: ведь эта бойкая провинциалка вместо того, чтобы благоразумно молчать о том, что всем и так хорошо известно – о ее неприлично расчетливом, неразборчивом замужестве, о ее союзе с дьяволом – напротив, выставила все это на показ, да еще и приглашает за нее порадоваться! А жидкие аплодисменты не хотите ли? Слава богу, что Клим не приехал, иначе быть бы ему в центре ядовитого внимания язвительного племени завистников. Иначе издевательский желтый цвет завтрашних газет был бы ему обеспечен. Как будто не было тех, кто этого по-настоящему заслуживал! Как будто те, кто правил в то время страной были лучше! Да хуже они были, хуже, в сто раз, в тысячу раз хуже и вреднее!
«Прости, Аллушка, никак не смогу!» - сказал Клим ей утром, и она обиделась на него. Обиделась на то, что он не захотел разделить с нею ее триумф. Обиделась впервые за всю их историю. Так обиделась, что молчала весь завтрак и, провожая, едва подняла на него глаза. Только сейчас поняла она резоны его предусмотрительности. Поняла, что друзей у нее всегда будет меньше, чем врагов и что б0льшая часть тех, кто здесь присутствовал - лазутчики, соглядатаи, вампиры, питающиеся чужим унижением и явившиеся сюда в поисках скандального удовольствия. И самое главное поняла она в ту минуту: отныне ей нужен успех и только успех. От нее ждут провала, краха, позора, но она не доставит им такой радости, пусть даже не надеются!
«А теперь наш парад-алле, наше дефиле!» - зычно, с цирковым шиком объявил молодой премьер.
К открытию они приготовили коллекцию монохромных платьев под названием «Родословная радуги» – манифест цвета, силуэта и элегантности. Семь манекенщиц в облегающих однотонных платьях до колен вышли одна за другой на середину зала и образовали классический радужный набор. К ним присоединились две их подруги, одна в белом, другая в черном, и замкнули цветовую октаву по краям. Настроив таким образом зрительский хромоскоп, они принялись составлять причудливые сочетания, сочиняя цветомузыкальную рапсодию на тему абстрактной живописи. Два полюса, два антипода - красный и фиолетовый, противостояли друг другу. Все прочие пытались их помирить, черный – поглотить, а белый – возвыситься над ними. Цвета сходились и распускались, женились и разводились, дружили и ссорились, любили и ненавидели. Оттенки туфель, поясов, перчаток, сумочек, шляп и бижутерии словно глиссандо размывали основной тон до полутона, роднили его с соседними, мешали оранжевую кровь с желтой, желтую с зеленой, зеленую с голубой и так далее, пока не замыкали цепь родства в единый колоритный хоровод. После многокрасочных игр девы возвратились к классической формуле, и возник многозначительный художественный финал, после чего девять изысканных, по-вечернему принаряженных молодцов разобрали и, красиво повиливая бедрами, увели молодых дам с подиума. Последними одна за другой уходили черно-белые пары: мужчина в черном уводил даму в белом, дама в черном уходила с мужчиной в белом. Это должно было по замыслу Аллы Сергеевны, как потом напишут ее биографы, символизировать независимость цвета от прочих элементов костюма, его, так сказать, инвариантность во всех системах координат. Этот ее начальный, ранний период назовут потом спектральным.
Успех был неожиданный и громкий. Радужный хоровод захватил даже недоброжелателей, и последние пять минут дефиле проходило под ритмичные аплодисменты. Музыка не давала им угаснуть, и растроганная Алла Сергеевна дважды выводила своих девочек и мальчиков на бис, кланяясь и прижимая руку к сердцу, которым она в тот момент любила весь мир. В примерочной, куда они потом ушли, все смешались и принялись поздравлять друг друга: самые порывистые кидались на шею, другие степенно и торжественно обнимались, третьи брали своих визави под локотки и обменивались истовыми светскими поцелуйчиками. Алла Сергеевна подарила каждому поцелуй в обмен на заверения в вечной любви.
«Мариночка! Неужели мы это сделали?» - воскликнула она, обнимая свою первую помощницу.
«Да, Аллочка, да, и еще как! Ты даже не представляешь, какая ты у нас умница!» - отвечала растроганная Марина, кажется, не заметив, что впервые обратилась к начальнице на «ты».
Потом их обсуждали.
«Нет, ну что говорить! – заявил пожилой директор одной швейной фабрики. – Это здорово! Неожиданно, оригинально и здорово! До сих пор я знал Аллу Сергеевну как талантливого администратора, а сегодня узнал, что она еще и талантливый модельер! Значит, верно говорят, что талантливый человек талантлив во всем. От души поздравляю и желаю вашему Дому благополучия и процветания!»
После директора еще два гостя в единодушном порыве заверили хозяев, что по их мнению дебют удался, но что расслабляться не следует, поскольку впереди у них напряженная работа. Затем к микрофону выплыл тот самый человек из модных сфер, что целовал хозяйке руку и любовался ею – в джинсах, ярком клетчатом пиджаке и при шарфике - не то влиятельный критик, не то профессор модных наук. Оглядев публику, словно прибирая ее к рукам, он прямо так и начал:
«Сегодня при встрече я сказал нашей очаровательной хозяйке, что пришел сюда только затем, чтобы полюбоваться ею…»
С улыбкой обвел глазами зал. Голос высокопоставленный, вкрадчивый, слегка гнусавый. Пауза.
«…И представьте себе – не ошибся!»
Подобрал тонкие коварные губы и снова оглядел зал.
«Да, то, что нам показали, было эффектно, ярко и сочно. Понятна сама по себе идея обратиться, что называется, к истокам - к натуральному чистому цвету и, соединив его с женской природой, вернуть ей, так сказать, изначальную, доэмансипированную чистоту, одновременно подчеркнув важность хромовизуального наполнения женского наряда. Во всяком случае, такой мне видится суть данной коллекции» - сказал он и важно, по-профессорски повел очами окрест.
«С точки зрения кроя, точности линий, силуэта все выглядело безукоризненно. Впечатляет суммарное цветовое решение: насыщенность базовых цветов подсурдинена их многочисленными оттенками. Словом, с точки зрения единства замысла и выразительных средств коллекция удалась. Но…»
И тут уж попробуй не обведи аудиторию строгим взглядом!
«Но… фасоны коллекции несколько, я бы сказал, старомодны. Я бы даже сказал, староваты. Это не конец двадцатого века, это его середина. Другими словами, современная женщина, глядя на представленную одежду не испытает внутренней потребности в нее облачиться».
Заставив присутствующих проглотить очередную паузу, брезгливый апостол истины продолжил:
«Что я хочу этим сказать. По-моему, нынешнему вашему мировоззрению не хватает масштаба и чувства времени. Я бы сказал, что вы следуете не моде, а обычаю. Не нужно забывать, уважаемые коллеги, что мода – это не вещь, а процесс ее потребления, и вот тут я не уверен, что кто-то сегодня захочет потреблять ваши вещи. Иными словами, ваша коллекция не обеспечена референтной группой».
Для первого раза это было жестоко, и публика притихла – одни из жалости, другие - поводя жалом в ожидании провала.
«С другой стороны, - продолжал вещать профессор, - следует помнить, что высокая мода, свою приверженность которой вы заявили, есть высокое искусство и к моде имеет лишь косвенное отношение. И если кто-то все же решит пойти в ваших платьях на вечеринку – а именно для вечеринки они, скорее всего, и предназначены – то это будет лишь означать, что ваш первый опыт приобщения к высокой моде не удался, ибо высокая мода кончается там, где начинается улица. Вы же должны творить для искусства, для ценителей, для элиты, а не для улицы. А для этого женщину надо не одевать, а раздевать. Такова нынешняя тенденция высокой моды…»
Лучезарно улыбаясь, он прожурчал в смущенную тишину:
«И все же не будем расстраиваться, мои дорогие друзья, ибо что такое наша жизнь, как не один сплошной урок со звонком в начале и в конце! Вы еще так молоды, вы только начинаете, и вашим будущим достижениям было бы неуютно, если бы главный успех достался вашему дебюту!»
И освободил микрофон. К чести публики следует заметить, что никто не решился ему аплодировать. Сразу после него вышла журналистка Полина.
«Хочу сразу заявить, что событие, на котором мы сегодня присутствуем, является действительно событием, а не очередной культурогенной тусовкой. Согласитесь - не каждый день случается бывать на открытии отечественного форпоста высокой моды» - сухо и желчно заговорила она, словно разгоняя ученый смог предыдущего оратора.
«Позволю вам напомнить, что мода всегда современна, даже если она возрождает что-то старое. И если верно, что объект потребления становится модным лишь в отблеске восхищенных глаз публики, тогда то, что мы видели – модно, поскольку восхищение налицо. Лично я первой бы воспользовалась этой коллекцией, добавив к ней нижнее белье той же расцветки. Например, те же трусики «неделька»…»
Раздался смех, воздух разрядился, дышать стало легче.
«Хочу также решительно и бесповоротно поддержать дух и волю Аллы Сергеевны, которая, являя нам мужской характер, женский ум и обольстительную внешность, обладает в ее нежном возрасте столь зрелым опытом, талантом и внушительными достижениями. Посудите сами: разве не она вернула к жизни боевую единицу нашей опустошенной гибельным экспериментом швейной промышленности? Разве пример ее фабрики не вдохновляет? Разве не ее хрупкая фигура храбро встала на пути мутного безликого импорта? И разве не должны мы поддержать ее намерения по возрождению славных традиций российского рукоделия? Старомодная, говорите? Что ж - на Руси и фигуры другие, и вкус другой. Позвольте напомнить вам одно известное выражение: «Мода – это вечное возвращение нового». И разве представленная коллекция не удовлетворяет этой формуле? Да, это попытка вернуться к чистым и ясным истокам. Но это уже не гаммы, а красочная увертюра, и я уверена, что за ней последует яркий, содержательный и, что самое главное, нужный нашему обществу спектакль. Возможно, с точки зрения высокой западной моды, в которой нынче, в самом деле, больше раздевают, чем одевают, представленная нам коллекция излишне практична и целомудренна. Возможно, именно так мыслят в свободном обществе. Но мы-то пока еще не свободны, и в наше растерянное, неприкаянное время серьезному русскому художнику не пристало баловаться искусством ради искусства, разжигая своим баловством похоть лиц определенного сорта. Для нас, женщин, мода – это последнее средство, с помощью которого мы ежечасно, ежеминутно, ежесекундно пытаемся удержать любимого мужчину. И вот еще что. Поскольку за редким исключением мужчины созданы для прозы, а женщины для стихов, то как, скажите, может судить о женской моде тот, кто никогда не носил грудь и не делал аборт? Если только он, конечно, не Ив Сен-Лоран…»
Смелый однополый намек вызвал дружный смех и одобрительные аплодисменты. Потом было шампанское, много улыбок и ровный узорчатый шум светских разговоров.