Штык. Глава 9

Валентин Левцов
  Глава 8  http://www.proza.ru/2018/07/21/838
 
Главу девятую я посвящаю памяти моего родного отца - Ломоносова Алексея Демидовича.

                Глава 9
                Часть 1
                Из темноты в детство.               
      Поезд начал замедлять скорость, движение воздуха через отверстия в крышке ящика стало ослабевать, и он вдруг почувствовал тот самый запах, который нельзя спутать ни с каким другим. Так пахнет дым от жарко тлеющего кизяка, на котором летом во дворах посёлков и аулов готовят еду.   У современных городских жителей, привыкших к искусственным ароматам духов, туалетной воды и дезодорантов, он часто вызывает отвращение. Но в полной тишине и темноте мужчина улыбается, потому что запах дыма сухого, жарко тлеющего коровьего навоза, как-то удивительно и странно, клочками вырывая откуда-то из самых дальних глубин памяти дорогие его сердцу воспоминания и хаотически перемешивая их, возвращает его Юрия Алексеевича Левина-уже немолодого мужчину, в далёкое детство.
 
    
                …
     Родился он в большом посёлке расположенном рядом с горами, в котором в то время очень дружно жили казахи, русские, поляки, корейцы, немцы и люди многих других национальностей, высланные ещё во время войны. А также, приехавшая со всего Советского Союза, молодёжь для освоения целины, создававшая свои семьи.
                …
  Сейчас, Юрий неожиданно увидел себя маленьким, очень загоревшим мальчиком в трусах, на ногах которого, старые изодранные китайские кеды. Он стоит в толпе пацанов большинство из которых старше его, все они с нетерпением вглядываются туда, где неровная грунтовая дорога теряется в предгорьях. Наконец, у самой подошвы высокой знакомой горы с двойной вершиной, похожей на горбы верблюда, километра за два от крайних домов посёлка, показалось пыльное облако, начинающее медленно увеличиваться и приближаться. Увидев его, ватага мальчишек уже не может сдержаться, и с визгом, свистом и криками, по разбитой колее, бежит навстречу молочно – коричневому облаку…
     В то время у мальчишек живущих в посёлке было настоящее спортивное состязание - кто первым добежит до общественного стада, возвращающегося вечером с горных пастбищ, чтобы пригнать свою корову во двор…
    Мужчина улыбается – да, тогда в далеком детстве он бегал очень быстро, обгоняя одного за другим всех пацанят, и тех что были младше его, и гораздо старше, а когда остальные оставались позади, он испытывал настоящий восторг. В такие минуты маленькому Юрке казалось, бежит он настолько стремительно, что стоит только ещё чуть-чуть напрячься, и оторвавшись от земли он замахав руками, наконец полетит.
     – Как странно устроен человек… – думал Юрий. Любовь к бегу в нём осталась навсегда, а это удивительное, восторженное предчувствие полёта наяву, связанное с бегом, потом уже никогда не оставляло его. Юрий был уверен, именно эти воспоминания были связаны с тем, что даже став уже не молодым человеком, он всё ещё часто по ночам летал в своих снах. А утром вставал с хорошим настроением, с удовольствием пробегал свой семикилометровый маршрут, а потом долго, почти физически ощущал состояние полёта и, наверное, поэтому весь день у него был особенно удачным и счастливым…
                …
    В последний раз резко дёрнувшись вагон остановился, однако, такой знакомый горьковатый запах дыма горящего кизяка, легко проходящий через отверстия в крышке ящика, продолжает вызывать в его воображение живые картинки далёкого детства.
    Сейчас, прямо перед собой, он видит такую до боли родную улыбку на лице отца, с узкой марлевой повязкой и проложенным внутри неё толстым слоем ваты. Повязка проходит под правым ухом, наискось через высокий лоб и аккуратным узелком завязана на затылке, закрывая и маскируя ужасающую, до конца не заживающую рану – отсутствие правого глаза и части височной кости.
   Белая повязка с ватой впитывала гной, но уже к обеду на ней начинало проступать желто-красное пятно и её приходилось менять два, три раза в течении дня…

                …
    Когда-то, ещё в тридцатых годах прошлого века, ранней весной, его бабушка спасаясь от голода, унесшего за одну зиму жизни мужа и троих её детей, держа за руку своего единственного оставшегося в живых старшего сына – подростка, из города пешком за сто двадцать километров, пришла на это место. Небольшой посёлок назывался Кара-Кастек, что в переводе с Казахского значит чёрная кость, в котором было несколько десятков саманных домиков. Они вдвоём поселились сначала в шалаше, бабушка продала единственную оставшуюся как память о муже вещь – серебряные часы. На эти деньги вдвоём с маленьким сыном, будущим отцом Юрия они жили и даже за лето смогли построить небольшой домик, глину для которого брали тут же рядом у подошвы холма, размешивали её с водой добавляя коровий навоз и солому, а потом сушили саманные кирпичи на жарком летнем солнце.   
   Сейчас Юрий, лёжа в ящике, до мельчайших деталей увидел перед собой ту самую избушку, где с самого раненого детства жил с бабушкой – Марией, которую в посёлке все взрослые и дети звали просто по отчеству - Ивановна.
   Со временем, в уже сильно разросшемся посёлке, у людей стала появляться возможность строить большие дома. Однако, их маленькая ладно сложенная глинобитная избушка с земляной крышей, никогда не выглядела убогой и даже наоборот, считалась в посёлке достопримечательностью. Поскольку была всегда свеже побелена, а вокруг окон руками бабушки, искусно расписана разноцветными яркими цветами, мифическими животными и птицами. Напоминая праздничный торт из взбитых сливок, издалека привлекая внимание и вызывая улыбки на лицах людей. Во дворе, как и у остальных людей, живших в посёлке, огороженном глиняным дувалом в половину человеческого роста, всегда был порядок.  Рыжая корова – Зорька, выглядела самой упитанной и ухоженной, на удивление и даже зависть остальным хозяевам, давая намного больше молока, чем любая другая в общественном стаде.
                …
    Вернувшись домой после продолжительного лечения в госпиталях, отец работал главным механиком.  Круглый год на Газ-69 он с шофёром мотался от колхозных мастерских к отдалённым станам. Несмотря на тяжёлое ранение, отец был жизнерадостным человеком. Обладая очень редкий чертой характера, даже в самых тяжёлых, казалось тупиковых ситуациях, находить выход и положительные моменты, легко непринуждённо шутить, поднимая настроение общавшимся с ним людям и поэтому, его всегда с нетерпением ждали.  Во время весенней, летней и осенней целинной страды, месяцами Юрка почти не видел отца, которого очень любил.
    После продолжительной болезни и ранней смерти матери, от её родственников, отец переехал жить в их домик и с того времени Юрка стал видеть его гораздо чаще.
                …
    По словам бабушки в школе она никогда не училась, однако, умела разговаривать на французском языке!!! Работала в сельской библиотеке, а долгими зимними вечерами сделав домашнюю работу, сидя за столом у керосиновой лампы любила перечитывать русских классиков, поскольку летом для этого у неё просто не оставалось времени. В те далёкие непростые послевоенные времена, в сельских школах ещё не хватало учителей. И какое-то время бабушка даже учила грамоте детей в местной начальной школе, а ещё в поселковом клубе, который в обычное время был кинотеатром на новогодних ёлках, играла на пианино?!
      Но это была не последняя загадка, удивлявшая людей, знавших эту женщину. Бабушка хорошо разбиралась в местных медоносах и времени их цветения, а летом заготавливала лекарственные травы.
     Пасечники в округе, ещё зимой наперебой друг другу приглашали Ивановну летом вдвоём с внуком пожить в горах на совхозных пасеках. Почти все они в один голос утверждали и даже клялись, что она знает какие-то заветные слова и заговоры, умеет лечить болезни, нападающие иногда на пчёл и те её за это, любят и никогда не жалят.
                …
     В их домике, из двух маленьких комнаток, всегда были люди, которые обращались к бабушке с болезнями, она учила их делать целебные отвары и настойки. Но чаще к Ивановне приходили за советом со своей бедой, горестями и обидами и для каждого человека она находила нужные слова.  При этом с казахами она разговаривал на их родном языке, который знала очень хорошо. Бабушку уважали, и молва о ней разнеслась не только в их родном посёлке, но других колхозах на несколько десятков километров в районе…
                …
  Сейчас лёжа в темноте ящика с открытыми глазами, Юрий вдруг увидел то, что казалось уже давно должно было начисто стереться из его памяти: комнату в их маленьком домике, крохотное окошко, наглухо вмазанное в толстую саманную стену размером с форточку, какую в наше время, ещё можно увидеть в панельных домах старой постройки.
     За деревянным, грубо сколоченным столом, на длинной прочной скамейке сидит бабушка, без платка на голове, по своей привычке положившая натруженные кисти рук с выпирающими чёрно-синими венами на колени.
    По тому, что видит бабушку снизу в верх, Юрий понимает: он ещё совсем маленький мальчик, который находится рядом, на той же самой длинной деревянной лавке. Напротив, возле стены сидит ещё не старый, большой, могучий красивый мужчина.  Юрий тут же узнал его и лёжа в своём ящике улыбнулся, это был председатель колхоза Егор Пантелеевич, которого за большие тёмные пышные усы, поселковые мальчишки звали Чапай. Это был весёлый человек-балагур, любивший рассказывать матершинные анекдоты.
    Перед председателем на тарелке мытый зелёный лук, малосольные огурцы, варёные яйца, розоватое сало, нарезанное тоненькими, почти прозрачными пластинками, а ещё бутылка водки. Правой рукой Чапай берёт со стола поллитровку магазинной «Московской», которую в те времена пили только по особым случаям. После чего круговыми движениями разматывает и в просвет окна, через тёмно-зелёное стекло, с восхищённой детской улыбкой на усатом лице, разглядывает стремительное завихрение пузырьков. А потом, быстрым отточенным движением профессионального фокусника, кажется совсем не сильно, левой ладонью бьёт бутылку по донышку и картонная пробка, напрочь залитая коричневым сургучом взрываясь, как по волшебству, вылетает из горлышка. Чапай наливает водку в маленькие стеклянные рюмочки и тут же залпом опрокидывает одну в широко открытый рот. После чего закусывает хлебом, салом при этом громко аппетитно хрустя огурцом и зелёным луком. Потом с улыбкой человека, получающего особое удовольствие от начинающего разливаться в организме алкоголя, внимательно разглядывает бабушку и маленького Юрку.
     – Всё думал Ивановна, на кого похож мальчонка, вроде бы на твоего сына Алексея как-то не очень и на мать Ольгу тоже не сильно. А сейчас вот прямо перед собой вижу вас обоих и понимаю, внук то, твоя копия и даже маленькая родинка между бровей та же. После этих слов Чапай с доброй улыбкой и смешной гримасой на усатом лице, надув щёки, шевеля усами и выпучив глаза подмигивает маленькому Юрке и тот громко смеётся. Усатый дядька снова берёт бутылку и протягивает бабушке, но от второй она уже отказывается. После чего он наливает себе и через несколько минут по раскрасневшемуся лицу и широкой улыбке становится понятно - у Чапая явно поднялось настроение.
    – Я ведь с утра пришёл не просто так, а по поводу лекции по научному атеизму, что в клубе вчера вечером перед кино и танцами была. Понимаю, лектора из города нам по разнарядке хоть и с научными званиями, но совсем никудышного прислали. К тому же уж больно слабеньким оказался, выпил с бригадиром не больше пол стакана самогонки, по бумажке читал, а язык всё равно заметно заплетался. А когда ты Ивановна стала вопросы задавать, а он как двоечник в классе перед учительницей покраснел и начал невпопад отвечать, тут вообще конфуз вышел, целый час в клубе смех такой стоял, как будто фильм «Весёлые ребята» показывают или сатирик Райкин выступает. Не поверишь, Ивановна сегодня все люди, что мне встречаются только и спрашивают, будет ли лекция, потому что хотят прийти в клуб и послушать, как ты городскому профессору станешь вопросы задавать. А лектор то уже с утра прибежал ко мне домой, худой, бледный, очки на нос постоянно сползают, валидол под язык положил, детей своих маленьких вспомнил и взмолился. Уж больно жалостно и слёзно уговаривал, чтобы я попросил тебя Ивановна на сегодняшнюю лекцию вечером не приходить, а потом даже поклялся, что уже завтра утром из нашего посёлка уедет.
    – То, что этот человек про своих детей вспомнил – хорошо, значит не совсем потерянный, Бог ему судья – с доброй улыбкой на лице в знак согласия кивнула головой бабушка.
   – Ну и хорошо, вот за это я и выпью ещё – оживился Чапай и налив из бутылки опрокинул в себя ещё одну рюмку.  – А вот скажи Ивановна – поставив локти на стол и оперевшись подбородком на сложенные кулаки, внимательно смотрит он на бабушку – почему ты такая разная? – В огороде работаешь так, что ни одной бабе в посёлке за тобой не угнаться. Хозяйка хорошая, в доме у тебя порядок и в колхозной библиотеке всё по полочкам да стеллажам разложено, и каждая книжка в каталоге учтена. Ещё больных лечишь травами так, что к тебе даже из соседнего района приезжают. Люди тебя уважают, а некоторые почти святой считают… – после этих слов председатель надолго задумался глядя в маленькое окошко, а потом снова посмотрел на бабушку.  – Нет Ивановна, не встречал я в этой жизни настолько удивительной женщины.  Ведь есть и такие люди, которые ведьмой тебя считают. Теперь уже по мягкому блеску глаз Чапая и едва заметной странной задумчивой улыбке, стало понятно, что он явно любуется сидящей напротив женщиной…
     На самом деле, несмотря на тяжело прожитую жизнь, смерть мужа и потерю троих детей, его родная бабушка всегда выглядела гораздо моложе своих лет, привлекая мужчин не только стройной не по годам фигурой.  Сейчас Юрий, уже сам давно разменявший шестой десяток лет, видит бабушку прямо перед собой и улыбается лёжа в своём ящике. Черты её обветренного, загоревшего на солнце лица, с заметными лучиками морщин возле глаз, конечно нельзя было назвать безупречно правильными. Однако, тот очень своеобразный, богатый внутренний духовный мир, отражаясь в глазах, и особенной удивительной, доброй улыбке, делал эту женщину не похожей ни на какую другую и невольно притягивал к себе взгляды мужчин.   
   – Неужели ты Егор Пантелеевич – председатель колхоза, веришь в то, что глупые бабы болтают. Ведь тебе, как фронтовику, коммунисту с большим стажем и депутату верховного совета вроде, как и не положено.
   – А знаешь Ивановна, мы с тобой в этой комнате одни, поэтому скажу тебе правду – Верю! И даже могу рассказать почему …
      Выражение лица Чапая стало задумчивым, он замолчал, взглянул в окно, а потом прокашлявшись в кулак и как будто наконец решившись, заговорил глухим голосом. – Жена Полина младше меня на десять лет, детей у нас трое. Много денег она в сельпо на свои наряды тратит, а я ей не запрещаю, пусть будет самой красивой в нашем посёлке… – После этих слов Чапай тщательно разгладил усы, потом указательным и большим пальцами правой руки, закрутил их на концах вверх и усмехнулся, – я любой молодухе в нашем совхозе, если только раз подмигну, бегом прибежит и на всё согласна будет. А сейчас смотрю на тебя Ивановна, платье хоть и опрятное, но старое и заштопанное, ты в нём одном зимой и летом ходишь, а ещё старше ты меня на целых пятнадцать лет…
      Чапай снова замолчал и опустив голову из-под мохнатых бровей посмотрел на бабушку, пытаясь заглянуть в глаза, после чего тяжело вздохнул. – Часто ловлю себя на том, что думаю о тебе. Жена уже давно стала замечать, что я старый дурак, по ночам во сне зову тебя.  А когда однажды сказала мне об этом, я конечно вспылил, хоть и понимал – права она, женщину не обманешь, она селезёнкой чувствует. Другой раз, когда узнал, что это моя Полина про тебя слухи распускает, всем бабам шепчет, что ты настоящая ведьма и меня приворожила, по горячке врезал ей, хотел в ухо, да маленько не рассчитал и она неделю с фонарём под глазом ходила.
     А злюсь я не на неё, а на себя самого потому, что ничего с собой поделать не могу, но точно знаю одно, если бы ты только поманила пальцем, бросил бы жену детей и помчался за тобой хоть на край земли…
      В эту минуту видя выражение лица председателя совхоза, который в то время был моложе его сегодняшнего, Юрий хорошо понял, что на самом деле это были главные слова ради которых он в тот день и пришел в их дом.

                …
   С трёх лет бабушка стала брать маленького Юрку с собой, однако он точно знал, она всегда отказывалась, чтобы их с внуком довезли до пасеки на машине или лошади. Рано утром, ещё до восхода солнца, она будила его, надевала себе на плечи приготовленный с вечера мешок, и они вдвоём пешком медленно шли в горы, навстречу ослепительно-белым снежным вершинам...
     Он увидел себя совсем ещё маленьким мальчиком, держащим двумя руками бабушку сзади за подол широкой юбки, который шел вслед за ней по узкой тропинке среди буйной зелени. И с улыбкой на лице подумал, что теперь то он уже точно знает: его любовь к горам и бегу, наверное, берёт своё начало с этого воспоминания.


                Часть 2
    В начале лета того года, когда Юрка должен был пойти в первый класс, случилась беда. Однажды прямо в машине из глубокой незаживающей чудовищной раны отца, открылось сильное кровотечение. Его привезли в местную амбулаторию, где фельдшер тут же заявил, что больного нужно транспортировать в город, и дорога каждая минута.  В машине быстро отвинтили и убрали переднее пассажирское сиденье, на место которого положили несколько слоёв кошмы и матрасов. Бабушка наказала соседям, чтобы на время взяли Юрку к себе, и присмотрели за хозяйством, потом расположилась на заднем сиденье положив на колени голову отца, рядом сел фельдшер. Все пять часов, пока машина ночью при свете фар ехала по плохой дороге осторожно, чтобы не трясло потерявшего сознание отца, объезжая ямы и ухабы, бабушка промывала перекисью водорода и протирала ватой и бинтами страшную глубокую кровоточащую рану своего единственного сына.
    Когда уже под утро приехали в город и наконец оказались в госпитале, бабушка не доверяя санитаркам сама помыла всё ещё находящегося без сознания отца. А утром следующего дня, когда тот наконец открыл единственный глаз, то первой увидел свою мать, поправлявшую одеяло на его кровати.
     В те времена отношение к ветеранам Великой Отечественной Войны было очень ответственным и серьёзным. Больного повезли на рентген и стали готовить к операции.
     Уже на следующий день, в сопровождении нескольких врачей и санитарок, держа в руках рентгеновские снимки, в палату зашел знаменитый, в то время в республике, пожилой профессор - нейрохирург. Подойдя к кровати, большой рыхлый человек с толстым ноздреватым носом и крупными чертами лица, поздоровался с отцом за руку и со стоявшей рядом бабушкой, которую внимательно с улыбкой долго разглядывал и только потом сел на стул.
    – Ну что батенька, знаю ты фронтовик, герой, кавалер двух орденов Отечественной Войны, поэтому буду говорить с тобой откровенно, на чистоту… – профессор стал просматривать в просвете окна снимки – Да брат, удивил, за эти годы видел я много разного, но твои раны особенные проникающие, с потерей части мозгового вещества. Однако плюс к этому ещё не меньше ста мелких осколков осталось, мы тебе их с помощью магнита постараемся вытащить. Однако, один самый крупный, размером с ноготь указательного пальца, пролетел внутри черепной коробки вдоль по касательной и теперь находится в затылочной части – профессор ткнул пальцем в снимок – Этот осколок уже оброс костной тканью и его вообще трогать нельзя. Задал ты задачку… – покачал головой профессор – По всем показателям рана у тебе с жизнью несовместимая и умереть ты можешь прямо во время операции…
    Сейчас Юрий увидел, как после этих слов отец, неожиданно для профессора, опираясь локтями сам поднялся на подушках выше, а потом рассмеялся, весело блестя единственным глазом.
    – Я, профессор, должен был умереть в ту самую секунду, когда рядом разорвался снаряд от немецкого миномёта и мне вышибло глаз вместе с куском черепа. А потом, ещё несколько раз, когда шесть суток лежал на спине совсем рядом с проволочными заграждениями, часто теряя сознание. Помню, как однажды пошел сильный дождь, отчего я очнувшись с трудом всю ночь широко открыв рот капля за каплей глотал воду, но так до конца и не смог утолить жажду. А днём, когда от звуков разрывов снарядов иногда приходил в сознание вокруг шел бой. Сначала наступали фашисты, потом наши, а когда увидел немецкий танк, который с лязгом двигался прямо на меня - приготовился к смерти. Скажу честно, в тот момент с облегчением подумал, что через секунду избавлюсь от мучений, но танк неожиданно развернулся и объехал меня обдав грязью и копотью. Видно немец механик танка, разглядел у меня на поясе те несколько гранат, уже снаряженных запалами, которые я перед тем разносил по дальним пулемётным точкам, ведь они могли с детонировать и разнести гусеницы его машины вдребезги…
    В этот момент отец замолчал глядя в окно, задумавшись о чём-то своём и в палате наступила тишина, которую не решался нарушить даже профессор, а потом всё так же глядя на бездонное небо за оконным стеклом, снова заговорил – Наши разведчики ночью возвращались с задания и услышали, как кто-то тихонько застонал, они то и приволокли меня на перевязочный пункт. Вот тогда от санитара, увидевшего моё развороченное, с чёрной коркой засохшей крови и грязи лицо, я впервые и услышал слова – у этого лейтенанта рана несовместимая с жизнью, напоите его водой и поставьте носилки рядом с палаткой, через час, два он всё равно умрёт.
   Но к удивлению полевых врачей, я пролежал ещё двое суток, так что когда приехали несколько грузовых машин и раненых стали отправлять по госпиталям в тыл, меня тоже положили в кузов, а потом везли ещё несколько часов.
Когда я оказался в прифронтовом госпитале то, первые слова, которые услышал от доктора – рана не совместимая с жизнью. – В тот момент я сам чувствовал, что умираю, часто терял сознание, страшно тошнило, выворачивая пустой желудок. В том самом госпитале меня впервые за всё это время помыли. После налёта немецкой авиации рентген не работал, поэтому врачи, положив на хирургический стол, решили просто осмотреть мою рану. И в этот момент совсем ещё молодая санитарка, почти девочка, с детскими рыжими веснушками на лице, показала пальцем   – Там в глубине что-то зеленеет – уже старый, седой доктор в медицинской маске, сняв очки и нагнувшись, стал разглядывать рану.
    – Действительно осколок, но по виду и цвету какой-то странный, такого я ещё не видел, его нужно немедленно вынуть. Раненый очень слаб и может не выдержать болевого шока, сделайте ему укол и приготовьте маску с хлороформом…
      Очнулся я уже утром, открыл свой единственный глаз и понял, что лежу в кровати в чистом белье, на белых простынях в большой палате, где переговариваются между собой несколько раненых. В этот момент дверь открылась, вошел тот самый врач, что меня осматривал и сев рядом стал изучать мой военный билет, который всегда был в нагрудном кармане гимнастёрки.
    – Сейчас как раз время познакомится, тебя я знаю, зовут Алексей, а меня Василий Степанович. – Потом он попросил пошевелить сначала пальцами на руках, а потом на ногах и хотя у меня это едва получилось, однако доктора это настолько удивило, что он даже покачал головой – Как ты себя чувствуешь Алёша?   
   – Лучше, боль как будто немного отпустила, но главное, сильно тошнить перестало – посмотрел я на молоденькую медсестру и попросил у неё попить. Доктор сам осторожно приподняв мою голову, дал напиться из стакана холодной воды и обратился к девушке.
    – Когда станете делать раненому перевязку, подушку тоже замените, эта почти насквозь промокла от пота – потом, он снова с улыбкой на лице посмотрел на меня. – А знаешь Алёша, ведь мы с большим трудом сумели вынуть из твоей раны какую-то штуковину неизвестного происхождения, уж больно крепко она засела в глазнице. – После этих слов доктор достал из кармана халата небольшой увесистый свёрток, развернул марлю и у него на ладони оказался продолговатый кусочек металла сине-зелёного цвета, размером в несколько сантиметров.
    – Тоже мне «предмет неизвестного происхождения», – отца почему-то рассмешило незнание доктором простых вещей – это же покорёженный и помятый медный болт вместе с гайкой, такими крепится головная часть немецкого миномётного снаряда к хвостовому оперению.
    – Медный! … – поразился Василий Степанович и стал внимательно разглядывать болт, царапать ногтем, нюхать его, а потом, даже попробовал на язык, после чего сморщившись сплюнул – Действительно медь, но тогда, я вообще ничего не понимаю! – доктор снова стал меня внимательно разглядывать, щупать пульс на шее, забрал из рук медсестры сопроводительные документы и долго их изучал, а потом с удивлением на лице взглянул на меня – Ты лейтенант окончил семь классов, а потом ещё офицерское училище и, наверное, слышал, что отец Владимира Маяковского умер от заражения крови только потому, что случайно медной иголкой уколол палец. Этот тяжёлый металл становится смертельным ядом, если попадает в человеческий организм и начинает окислятся. Судя по записям в документах, ты две недели назад получил ранение в голову, с утратой фрагмента височной кости и части головного мозга. По всем показателям, это уже само по себе просто не совместимо с жизнью. И уже совсем поразительный факт заключается в том, что всё время, этот предмет покрывался зелёной патиной рядом с мозгом, активно отравляя организм. Думаю, именно потому, что этот кусок меди вынули из раны, тебя и перестало тошнить. По-другому как чудо — это просто нельзя назвать! Немедленно выбросить в помойное ведро! – доктор протянул кусочек искорёженного металла медсестре.
    – Не надо выбрасывать – через боль с трудом улыбнулся отец взглянув на доктора, – положите под подушку в хозяйстве пригодится… – после этих слов в палате наступила полная тишина, а потом один из раненых на кровати рядом засмеялся, его поддержал другой, после чего уже громко смеялись все люди, находящиеся вокруг.         
   – Говоришь – в хозяйстве пригодится… – вытирал марлей выступившие от смеха слёзы доктор – Молодец Алёша если шутишь, значит ни смотря ни на что, жить будешь… – на этом месте отец замолчал, посмотрев на сидевшего рядом уже не молодого мужчину в пенсне и белом халате.
   – Ну и что-же было потом? – в этот момент стало понятно, что сидевшему рядом на стуле профессору на самом деле было интересно услышать историю до конца.
   – Меня отправили в глубокий тыл и в первом же госпитале наконец, сделали рентген, а увидев те самые осколки, что Вы сейчас разглядываете на снимке очень удивились тому, что я ещё жив.
    Сейчас я даже не могу сосчитать, в скольких госпиталях за три года мне пришлось побывать и почти в каждом, врачи говорили или давали понять, что моя рана не совместима с жизнью, а осколки те, что остались, если не сильно беспокоят, до времени лучше вообще не трогать.
     – Да… – задумался профессор снова щупая пульс на шее отца – война то уже кажется давно закончилась, а сюрпризы и загадки после себя оставила – и снова отец улыбнулся, внимательно разглядывая профессора единственным глазом.
    – Загадки говорите…  а ведь за все годы, со дня ранения несмотря на осколки в моей голове, я всё же сумел выжить, встать на ноги, поработать, принести пользу людям... – отец взглянул в окно, где буйно зеленела листва деревьев – а главное, был счастливым, влюбился женился, родил сына, дал ему свою фамилию, продлив наш род, а это профессор поверьте мне на слово, не мало. А ещё, за все эти годы я понял - медицина и доктора конечно нужны, без них никак нельзя и за это я их очень уважаю, однако, они не решают главного – кому жить на этом свете…
     После этих слов отец нащупал у себя на груди и достал образок Девы Марии с младенцем Иисусом – Эту иконку дала мне мать, когда провожала на фронт и хотя я коммунист, однако она всегда была у меня под гимнастёркой, никогда её не прятал от глаз своих старших по званию командиров и солдат, и меня за это уважали… – В этот момент бабушка подойдя с другой стороны кровати поправила одеяло и нагнувшись поцеловала отца, а тот в ответ поцеловал её руку.
    – То, что ты Алексей счастливый человек — это бесспорно, жена у тебя красавица, – теперь уже профессор откровенно с восхищением на лице разглядывал женщину. И снова уже в который раз отец рассмеялся, но теперь громко и задорно.  – И опять ты профессор удивишься, ведь это и есть моя мать…
     В этот момент Юрий в темноте ящика, поймал себя на мысли о том, что видел происходящее, но не со стороны, как на экране телевизора или видео магнитофона. А как будто с разных точек, глазами тех людей, которые участвовали в этом разговоре, отца, бабушку, профессора. На самом деле это очень увлекало, как будто он ещё раз проживал жизнь вместе с людьми, которых уже давно не было на этом свете.    
   Вот и сейчас он увидел, как после слов отца, пожилой мужчина покраснел как мальчишка вскочив на ноги, а потом стал усаживать бабушку на освободившийся стул…
    Юрий снова нащупал у себя на груди образок. Эта нательная иконка принадлежала бабушке, а потом всё время была на фронте на груди под гимнастёркой отца. А сейчас уже он, лёжа в тесном ящике, держит в руках и прикасается к ней губами. Образок Девы Марии с младенцем Иисусом связывает его с прошлым, матерью, отцом, бабушкой, которых уже нет на этом свете. А ещё иконка поддерживает в нём надежду на будущее, за которое, он находясь в этом ящике продолжает бороться, чтобы выжить, увидеть жену детей и внука, который уже скоро должен появится на свет.


                …
     На самом деле отец был прав, люди, которые считают себя вершиной эволюции, вынуждены признать, они не решают кому и сколько жить на этом свете.
    Во время операции в госпитале, беспрерывно продолжавшейся в течении двадцати часов, из страшной раны отца хирургам удалось вынуть множество мелких осколков. Но осталось ещё больше двадцати, которые врачи так и не решились трогать…
      В эту минуту Юрий почему-то вспомнил, как много лет назад, в газете «Советский спорт», прочитал некролог о смерти рапириста Владимира Смирнова. А уже позже узнал подробности несчастного случая, произошедшего 20 июля 1982 года на чемпионате мира по фехтованию с Матиасом Бером из ФРГ. У соперника сломалась рапира, единственный обломок пробил маску и через глаз нанёс травму мозга, восемь дней спортсмен провёл в коме, а потом не приходя в сознание скончался.
   Обстоятельства этой трагедии поразили воображение Юрия. Он невольно вспомнил о своём отце, его страшных фронтовых множественных проникающих ранах в головной мозг и осколках, которые так и остались с ним навсегда. Кто тогда решал жить ему на этом свете или умереть, как это произошло с Владимиром Смирновым?
                …
      Однако, было что-то странное в том, что сейчас начало происходить с ним…  Всё последнее время Юрий пытался разобраться и понять, что же находясь совсем рядом, тревожит ускользая от его внимания.
   На самом деле он уже мог вызывать в своём воображении воспоминания, они были яркими, иногда очень короткими, но всегда продолжались только до какого-то определённого момента. Однако теперь уже он точно знал, что эти живые картинки обязательно придут позже, но почему-то происходит это всегда неожиданно. Примерно, как с его старыми фотографиями…
   От его бабушки отца и матери осталось всего несколько чёрно-белых снимков. Он хранил их вместе с остальными семейными фотографиями в старой продолговатой шкатулке, из кедрового дерева. Сначала они просто лежали там толстой пачкой. С годами, уже цветных фотографий становилось больше, и они не помещались в высоту, поэтому Юрий стал ставить их вдоль удлинённой шкатулки, одна к другой. Обычно, оставшись дома один, он открывал шкатулку и начинал по одной наугад доставать фотографии. В такие моменты происходило удивительное, он вспоминал своё прошлое, отчего улыбка почти не сходила с его лица, а ещё совершенно терял нить времени и мог часами перебирать снимки.
   Но однажды, ему срочно понадобилась фотокарточка жены в молодости и он долго искал её среди прочих.  На самом деле, в общей пачке оказалось трудно найти нужную, в тот момент он решил, что фотоснимки, скопившиеся за всю его жизнь необходимо систематизировать.
   Уже на следующий день, по дороге с работы, он купил большой дорогой фотоальбом и даже успел разместить два десятка снимков, заполнив первые страницы. Но уже вскоре оказалось, что ему почему-то, не интересно разглядывать фотографии переворачивая страницы одна за другой. Как будто, он смотрел один и тот же фильм про свою собственную судьбу несколько раз и уже заранее знал, что будет в следующем кадре. Новый альбом пролежал в шкафу не меньше полутора лет и всё это время у него ни разу не появилось желания открыть его, а потом Юрий сделал то, что в тот момент объяснить, с точки зрения логики, было нельзя – вынув фотографии перемешал их как колоду карт и снова поставил рядком вдоль в своей шкатулке…
     Да, да… именно так, как когда-то, он любил перебирать фотографии доставая их из шкатулки по одной наугад, сейчас приходят видения из его прошлой жизни.
    – Старые фотографии… – произнёс Юрий вслух надолго задумавшись. Ему показалось, что пока ещё очень смутно, он начал догадываться, каким образом воображение выдавало воспоминания из уже прожитой жизни.
     Но самое поразительное заключается в том, что он видит события, в которых не принимал участия. А ещё незнакомых людей, встречаться с которыми просто не мог, как например лицо профессора-нейрохирурга, которого не видел никогда в жизни или девочки-санитарки с рыжими детскими веснушками черты лица, которых смог бы сейчас описать подробно до мелочей...
     В эту секунду Юрий наконец понял – именно это и было тем, что находясь совсем рядом, однако ускользая всё последнее время не давало ему покоя.
 – А что, если Юнг прав – общее для всех людей информационное поле существует, а это значит он может научится им пользоваться – от этой мысли Юрий улыбнулся и почувствовав насколько сильно устал, закрыл глаза и тут же уснул…

Глава 10 http://www.proza.ru/2019/02/02/746