Золото Сербии полн

                Перевал, где-то в Сербии или Македонии.

                Сотник Билый

Справа застрекотала птаха. Не удержался, посмотрел в небо. По голубому полотнищу в бешеном ритме кружили две точки: ястреб гонял свою жертву, сужая круги, готовился к решающей атаки. Невольно улыбнулся. А ведь чуть сам чуть не поверил в первое мгновенье.
Нет, не птица божья это. Самый острый на ухо Сашко сигнал тревоги подаёт. Припав к камням горной гряды, принюхался. Порыв пряного от весенних трав ветра донёс запах чего-то кислого. А вот и лошадиный дух. Сербы, греки или застава турецкая, про которые Вук Сречко предупреждал. Нашёл глазами Сашка, показал, чтоб рассмотрел получше. Грицу дал знак выдвинуться вперёд, остальным - замереть. Снял и надёжно пристроил заплечный мешок-сидор. Лёг на спину, упёршись ногами в камень. Здесь склон был не такой крутой, так что отдышаться можно было спокойно, не боясь соскользнуть вниз. Синее небо почти без облаков, солнце приятно грело кожу и уже нагревало камни. Какой здесь воздух пахучий. У нас весной тоже свежая трав пахнет и акация, когда цветёт, голову дурманит. Каштановые рощи в горах, за версту слышно, но здесь оливы, лавр, апельсины, кустарник неведомый, да каждая травинка старается своим запахом выделиться. Даже знакомые цветы здесь пахнут сильнее.
Разглядеть среди камней Грицко без привычки практически невозможно. Пластун, зная своё дело, двигался бесшумно, не тревожа веток. Гамаюн и сербы только угадывались. Батька Швырь, повинуюсь команде застыл чёрным камнем без движенья. Вот ведь две противоположности – две разные опасности. Для Швыря каждый бой мог стать последним и умереть он на старость собирался героической смертью, чтоб «сынкам меньше досталось иродов-супостатов». Я и сейчас вижу, как он говорит эти слова с прибаутками, пряча улыбку в седые обвислые усы. А глаза так и зыркают по сторонам, внимательно оценивая обстановку. Слишком много и шуток в речах пластуна над своими годами, но не хотелось бы оказаться под его прощальным обстрелом.
Грицко, литературных журналов не читал, даже не знал, что такие существуют, но был строгим рационалистом. Все свои жизненные движения делал по кратчайшей прямой, не задумываясь как он будет выглядеть со стороны. Сухой, как камыш. Стойким стеблем гнулся под любым ветром, но не ломался. И не собирался. Он просто воевал. Уползая ужом из любой засады, выбирал новую позицию, стрелял, рубил, а то и бросал нож или камень с неожиданной стороны.
Заполучить такого пластуна в ватагу мечтал каждый атаман, суля золото, и славу. А что мог предложить друг детства, сотник Билый, известный только в пластунских станицах? Уйти в дальний поход, из которого можно не вернуться? Чем пронять и, как достучаться до души? Хотя истина проста: пока не спросишь, не узнаешь.
… Сухой камыш шелестел под лёгким ветерком. Плавни. Безбрежное море камыша. Стоят, колышется в выцветших стеблях тёмно-коричневые вытянутые шапки-папахи. Словно казаки застыли в вечном дозоре, наблюдая за тобой. Дальше за сухостоем сплошные ряды зелени. Тянутся к солнцу стебли, раскинуты в разные стороны. Сплетены не пройти, кажется. Только утки, цапли и чайки видят с высоты, где лиманы соединяются с морем, где реки делясь на многочисленные гирла и протоки, заросшие камышом.
Замотал башлык, так, что остались только глаза, тучи комаров уже ждут, жужжат:
- Давай к нам, казаче, поспешай! Ждём.
Сейчас мне нужно найти «заход» в этот особый мир, где теряешь ощущение времени и направления. Человек в плавнях слышит только шелест листьев и жужжанье миллионов комаров. Для человека, случайно попавшего сюда, здесь нет ориентиров, только пластуны, неизвестно как, находят нужные направления.
 Забудь про прямые линии, про солнце и звёзды. Только память, внимание и чувство времени и расстояния. Сверху лист у камыша шершавый, не продраться, а кромка острая, как бритва, режет открытые руки. Сотник замедляется, оглядывается. Всё, верно. Не подводит чутье. Вон и «залом» в стенке камыша. Все стебли в одну сторону небольшой наклон имеют, а в этом месте природный порядок нарушен. Значит ему туда.
Через полсотни шагов, сухой жёлто-коричневый камыш начал меняться на жёлто-зелёный, вот и обманчиво-жизнерадостный зелёный. С каждым шагом земля становилась всё влажнее и влажнее. Поворот влево. Через час должна быть протока. Зелень, шелест, влажная жара. Потревоженные комары закрывают солнце. До вечера всё затаилось. Только гадюки бесшумно шныряют в поисках птичьих гнёзд, очень яйца они уважают.
Четверть часа по щиколотку в воде, теперь осторожней, иначе можно ухнуть с головой в протоку. Ныряй потом за винтовкой! Только по полосе пригнутых, как морская волна камышей, узнаёт пластун противоположную сторону протоки. Быстро раздевается и ныряет в прогретую воду. Распугивая серебряные стаи рыбы, подныривает под волну камыша. Вода прозрачна, но его транспорта не видно. Проплыв метров пятьдесят, периодически ныряя, нашёл и в несколько приёмов вытащил четырёхметровую тычку – шест и привязанный нему плотик-лодку. Привязав на камышину тряпицу, чтоб на обратном пути быстро найти место схрона, поплыл с плотом к одежде.
 Час по протоке, стоя на крошечной деревянной площадке, управляя шестом, четверть часа посуху (по колено в воде). Теперь плотик на плечах, час по другой протоке, ещё волок. Узкая полоска чистой воды, делиться на две, ему вправо и вот молибоговский балаган, стерегущий два конных прохода и водный путь по речке. Вёрстах в трёх, другой балаган ещё дальше «крепостица» с пушкой. Такими сторожевыми линиями перекрыты все возможные тропинки и проходы, по которым не мирные черкесы старались пробраться к стадам, отарам и табунам казаков.
 Между балаганами хамыляли пешие и конные разъезды, станичники ходили на охоту и за рыбой, и всё равно время от времени отчаянные абреки проскальзывали к станицам. Чаще бесследно пропадали в негостеприимных плавнях или нарывались на балаганы и тогда пластуны, выбив их лошадей, загоняли незваных пришельцев в гиблые топи. Болотных трясин здесь нет, но, когда проваливаешься по грудь в ил, чистой воды над илом на пару ладоней, причём, если ладони ставить параллельно поверхности, моментально выбиваешься из сил, без посторонней помощи чужак не выберется, а помогали не всем. Утонувших мусульман, Аллах в рай не пускает.
 Балаган, это две, три или четыре стены, высотой по шею из двойных камышовых матов, заполненных глиной. Иногда отгороженное место для кострища, так, чтоб огня не особо видно было. Сторожевая вышка до пяти метров высотой. В случае опасности, на вышке зажигался сигнальный костёр.
Соседние балаганы, шли на помощь. На молибоговском балагане вышки не было. Уж очень удобное место было для засады. Особые места службы, заставили вырабатывать особые приёмы ведения боевых действий, а казаков - особые качества и умения. Со временем из кубанских казаков выделился особый вид - пластуны. Пласта - это то, что под ногами в плавнях.
По довольно плотной пласте подходил к своему родовому балагану пластун Григорий Молибога. Задолго до выхода из камыша, Грицко понял, что на островок прибыл гость: тянуло лёгким дымком и ароматной ухой. Скорее всего, одиночка, так как голосов не слышно, но стоило убедиться. Перед тем, как выйти, казак замер, скрываемый шелестящими листьями, пристально рассматривая просеку. Сразу бросилось в глаза, что гость замазал трещины и отвалившиеся куски стенки балагана – свежая глина не успела высохнуть и жирно поблёскивала в лучах солнца. Дрова в костерке догорали, превращаясь в белую труху углей. В подвешенном на перекладине котелке мирно булькала уха, благоухая ароматами трав и рыбы. Под навесом за грубо сколоченным столом сидел Микола. Разморённый от зноя, в одном исподнем, крутил в руках слабо тлеющую трубку, затягивался, пуская дым вверх.
Грицко поморщился, поправил тушу подсвинка на плече и, выходя из камыша, сказал:
- Да уж бросал бы ты табак. Совсем провонялся. За версту разит.
- И тебе не хворать, - оживился сотник, поворачиваясь на голос. Улыбнулся, оценив добычу. - Как раз на уху вышел. Тебя ждал, не хотел один снедать.
- Давно отаборился? – спросил Грицко, сбрасывая добычу в тень и проходя к воде.  Скинул старенький бешмет, снял и прополоскал пропотевшую рубаху. Умывался казак шумно, с наслаждением.
- Из станицы на заре вышел, - ответил Билый, нарезая большие краюхи хлеба.
- Соскучился? – спросил Грицко, беря со стола чистую тряпицу и вытираясь.
- Ага. Пришёл службу проверить - балаган пустой, наружная обмазка отвалилась.
- Местами.
- Где дядья?
Гриц снял котелок, аккуратно поставил на стол. Микола улыбнулся, оценивая чужой аппетит.
- На охоте был или гонял кого?
- Второго дня черкесы вышли на Малайкин балаган, - поморщился казак, шуруя деревянной ложкой. - Шумели знатно, стреляли. Батька с дядьями со стороны лимана вдарить решили, а меня на подмогу к Малайке послали. Там без потерь, справились без меня, но сказали, что двое самых отчаянных ушли.
Микола вскинул голову, а Молибога потупил глаза, несколько раз опустошил ложку.
- Хорошая уха. Вкусная.
- Не томи. И что?
- Ну, как что? Вестимо, что. Не ушли. Тут же каждая камышинка за нас. На что только надеялись.
- От тебя сложно уйти, - усмехнулся сотник. Грицко добродушно хмыкнул:
- Забегался трошки. На обратном пути кабанчик попался. Пришлось схрон сделать, всё не унести. Попозже сходим?
Билый кивнул.
Теперь ели молча. И только, когда застучали о днище ложками Микола первым не выдержал:
- В поход я собрался.
Грицко кивнул, мол, продолжай.
- Для всех иду в Грецию, выполнять материнский наказ. Тебе правду скажу - за славой иду. Что скажешь? Пойдёшь со мной?
Грицко равнодушно пожал плечом:
- Мне слава не нужна.
У сотника душа оборвалась.
- А гроши? - тут же спросил он. Молибога положил ложку на стол, глянул на Билого. Покрутил головой, то ли комаров отгонял, то ли мысли чужие. Полез в карман шаровар, достал золотую монету, подкинул в руке. Поймал. Раскрыл ладонь. Заблестело золото.
- Так оно и тут есть.
Сотник глотнул воды из баклажки, дёрнулся к трубке, но замер:
- Мне много золота нужно. Помнишь разговоры наши. Лагерь хочу пластунский завести. Чтоб в каждой кубанской сотне хоть пяток пластунов было приписано. Без лагеря столько не подготовишь. Грицко. Пошли со мной, а? Батька с наказным атаманом переговорил. Третьего дня прискакал из Екатеринодара с приказом прибыть в штаб всей ватагой.
Долговязый казак усмехнулся, видя чужое смятение.
- С этого начинать нужно было, а то, слава, гроши, - передразнил он, - а про дружбу забыл?
- Не могу я тебя из-за дружбы в поход звать, - растерянно ответил сотник. – И приказом выписать не могу. Для всех паломниками в Грецию пойдём. Тут понимание должно быть и твоё согласие.
- А ты позови, - предложил Грицко и улыбнулся, - может, не откажу?
Два друга детства смотрели глаза в глаза и только улыбались. Чего говорить и так всё понятно. Здесь как не крутись, всё равно будешь под присмотром, а за морями за горами, всё станет ясно, прежде всего, про себя. Сможет ли сотник стать хорошим атаманом. Заслужит ли авторитет и доверие больших ватаг. А верный Григорий из разведчика - «плеча» дорастёт до есаула, правой руки атамана…

Однако в этом походе одна была беда - денег не хватало. Денег не было у турок и у повстанцев. Прихватив полковую казну одного из турецких гарнизонов, пластуны удивились скудности кассы. Только серебряные ачхе. Деньги на войне – это патроны и оружие. Продовольствия хватало, а вот военный припас, только у турок. В лагеря повстанцев приезжали фургоны торговцев оружием. Попадались интересные новинки. Новые многозарядные американские винтовки Генри с малодымными патронами, пластунам не понравились из-за малой убойной дальности и плохой кучности. Пятизарядки Спенсера были получше, но патронов у османов к ним почти не попадались. Воевать ради патронов как-то скучно. Нужны деньги много и сразу.
Вот тут сербы привели Вука Сречко. Вук – это волк. Сербы часто добавляют к детским именам приставку вук, как оберег от лукавого. Но Сречко был настоящим волком. До войны он промышлял грабежом и не стеснялся пускать в дело нож и револьвер. Моментально они сошлись с Гамаюном, будто знали друг друга всю жизнь.  Волчара сходил с нами пару раз. Особо не высовывался, но порученную ему боевую задачу выполнял старательно. Сотник понял – присматривается. Потом видно сделав выводы, поведал о своей тайной и недостижимой мечте. Раз в полгода из Порты, военный корабль подходил к устью небольшой горной речки. Неширокий стремительный поток изобиловал порогами и водопадами. Вырываясь из теснины скал, размывал глинистые берега и через версту, упираясь в гранитную плиту, разделялся надвое, обтекал её, образовывая мелководное озеро, соединяющиеся с морем.
Со временем течение с одной стороны и зимние шторма с другой, сотворили остров, окружённый водой. На островке построен османский форт с парой пушек. С военного корабля спускали плоскодонную фелюгу. На неё перегружали железный сундук с золотыми лирами, для выплаты османскому войску на Балканах. В течение месяца, хорошо вооружённые конвои развозили золото из форта по всем турецким гарнизонам. Как оповещались гарнизоны, что деньги прибыли, Вук не знал. Военных кораблей у сербов не было, а рыбацкую посудину без труда расстреляют пушки форта. Подобраться можно было только через горные кручи, другой пологий берег, прочёсывали конные и пешие патрули. Затаиться и ждать, может месяц, а может два, там было совершенно невозможно. Но выйти на берег, дождаться «золотого» транспорта, взять форт, было полдела, как вывезти деньги?! Вот вопрос. Какая-нибудь лодка на островке найдётся, если не целиком, то по частям переправить на горный берег можно, а дальше? Дальше стали думать пластуны. Пройти по горам тяжело, но можно. Спускаться придётся на верёвках, а подниматься с грузом как? Да и опять же турки. По хребту у них посты, значит какая-никакая, тропа есть. Быстро перебросить подкрепление смогут. Пока мы внизу, им нас не достать, а вот на верёвках при подъёме, перестреляют легко, ещё и веселиться будут. Возможна лодочная атака с противоположного берега. Вся эта радость ещё под пушечным огнём. Значит и пушки сперва заткнуть придётся. Всего делов, взять каменную крепость, ну, не крепость - крепостицу. Заклепать пушки, незаметно вывезти тяжеленный сундук на берег моря и сбежать от погони всего османского войска, лишённого законной оплаты за полгода. Зато даже о неудачной попытке сложат песни и детям сказки рассказывать будут о русских богатырях-пластунах.
Нужна мелко сидящая фелюга, но идти по морю с тяжеленным ящиком опасно, может перевернуться.  Кроме того, лодка должна прийти, когда золото будет у нас, а турецкий корабль уйдёт. Обычный, в таких случаях, казачий приём - спрятать в воде, здесь тоже не годиться. Найдут, да и не решает этот способ ничего. Будет лежать сундук в другом месте, но не у нас.
Сречко, тогда только в усы ухмылялся, поддевая:
- Пустой мешок тяжелее полного?
- То не наш мешок.
- А что в вашем мешке, думаешь, не знаю? Дома тебе, небось, не пробиться, а здесь только и разговоров: «чет казаков Билого-то, чет казаков Билого-сё». Если голову не сложишь, домой со славой вернёшься.
 Много сил стоило, чтоб лицо сохранить. Челюсти сжал, так что Грицко кашлянул, уберегая от необдуманных поступков. Таких разговоров мы не вели между собой никогда, но опытный налётчик проник в потаённое и от этого почему-то стало стыдно.
 Когда отец отбирал казаков для отряда, то просил сопровождать до Афонского монастыря, чтоб сын исполнил обет, якобы матушкой даденный. Про восстание в Греции он уже прослышал.
- Собирайся Миколка в свой поход. Пока ты сотник по нашим плавням грязь пластаешь, твою мечту в Петербурге никто не услышит, да и здесь продвигать тебя тяжёленько будет. Разговоры пойдут, Билый сынка тянет, а если героем из зарубежья вернёшься, - тут мать рот ладонью зажала и вон из куреня, батька даже бровью не повёл, - а ты, героем вернёшься! Ну, если казаков всех не растеряешь, и чего на шашку добудешь, то подъесаулом станешь. Это за год-полтора. Дальше моя забота и ни одна собака не гавкнет. Батько Швырь с тобой пойдёт, Гамаюн, Василь Довгий, остальных сам отберёшь из молодёжи. На советах всех слушай. Учти, каждый простую каменюку по-своему видит. В бою командуй без сомнений, ну да, если б не был в тебе уверен, не послал. Нехай и в Европах про пластунов услышат.
Сказал просто, обычным голосом, как будто не в неизвестность посылал, а в родовой хутор. На улице чего-то делили куры, мукал телёнок, требовал мамку. У казака в глазах мир крутился. Мимо хаты в поводе вели лошадей два оружных казака, начинался обычный день казачьей станицы. Через пару дней она останется только в памяти. Станица то никуда не денется, а вот пластунского сотника Миколы Билого в ней не будет. Суждено ли вернуться. Исповедаться нужно на дорожку и благословения испросить у батюшки.

Дозорный Сашко Гулый.

Сереет в предрассветном свете беленый потолок. В углах тёмные пятна от пучков чабреца. Подушка пахнет лавандой и Марфочкой. Хорошо то как!
В полумраке Марфа потянулась. Обдала дыханием горячим, наградила поцелуем страстным. Перехватило всего, скрутило. Что за баба. Сердце учащённо забилось. Не открывая глаз, потянулся губами, но нашёл пустоту. Марфа рассмеялась. Сидела уже в постели, скручивала волосы в узел, заколола деревянным гребнем. Глаза озорно блестели. В губах пухлых, расцелованных за ночь ещё один гребешок на два зубца, словно преграда какая-то. Сашко попытался притянуть к себе Марфу, но та ловко увернулась. Плечико ночной рубахи завлекательно соскользнуло. Однако, без помощи его рук рубаха сама не оголит полную грудь с тёмными кругами и крупным соском. По ночам он, иногда теряя голову, слишком сильно прикусывал этот волшебный сосок и после возмущённого стона старался зализать боль, ещё больше теряя связь с окружающим миром.  Женщина замерла, прислушиваясь к чему-то. Запели первые петухи.
- Пора тебе.
- Успею.
- Увидит кто, брехать будут лишнее.
- Та нехай, - Сашко пожал плечом и вытянулся на кровати во весь рост, давая понять, что никуда не собирается уходить.
- «Нехай», - передразнила Марфа, - ты парень молодой, женишься по осени, а я – вдова честная, мне лишних разговоров не надо.
- Тю, - протянул Сашко, - «жениться по осени»? Так невесту ещё сосватать надо.
- Погоди, узнает Кириллыч, что ты по вдовам бегаешь. Зараз сосватает.
- Не по вдовам, - насупился Сашко, - мне ты люба Марфа. Краше тебя нет никого.
- Заладил. Брехло.
- А вот и не брехло, - загорячился Сашко. Щеки его заалели. Марфа от души расхохоталась. Не удержалась, запустила руки в волосы, подёргала за волнистый чуб. Навалилась грудью, смотря в глаза.
- Не брехун?
Сашко отчаянно затряс головой, потом сказал виновато:
- Я ведь цветы тебе принёс, только забыл их на лавке.
- Так цветы до дарят, а не после. Всему тебя учить что ли? Какие хоть?
- Белые. А пахнут то как.
- «Белые», - передразнила Марфа, злодейски, под чужими окнами
добыл или ромашек в поле нарвал?
- В поле, - признался Сашко, - с вечернего водопоя ехали, а они стоят и так пахнут. Тобой пахнут.
Марфа не удержалась, тихонько стукнула по плечу, сказала громким шёпотом:
- Ну, неси, а то дети проснутся, скажут, что леший снова приходил, да на лавке цветы оставил. Низки сделают. Я же голову сухой ромашкой мою. Так что и приятно, и полезно.
- «От бабы, чего только не придумают! Голову и то не просто, а каким-нибудь кандибобером моют»- подумал казак.
-  Принести? – приподнялся на локте Сашко.
- Неси! Одевайся уже. Торопись.
Только Сашко не послушал, некогда ему было, в белых кальсонах и выскочил на улицу. Дверь хлопнула. Марфа покачала головой, улыбаясь: чумной, так и сгореть от любви может, впрочем, такая мысль грела женское сердце. А Сашко кинулся к покосившейся от времени старой лавке, и вдруг замер истуканом. Переступил с ноги на ногу. Выпрямился. Высокий, худой. Гордый. Готовый ко всему. Чёрный кот, увидев его, выгнулся дугой на острой штакетине, принимая вызов, зашипел, царапая в щепу трухлявое дерево, не удержался, сорвался и сиганул в лопухи с обиженным мяуканьем.
Под шелковицей на лавке с букетом цветов в руке сидел сотник Билый. Курил, прикрывая большим пальцем огонёк трубки. Если бы не острый взгляд с рождения Богом подаренный, и не заметил бы в тени человека. Размыт в предрассветных сумерках.
- А штаны где? – сотник кажется, удивился. И Сашко был готов поклясться, что в сумраке утра увидел мимолётную улыбку пластуна. Воображение дорисовало, как гаснет она в пышных пшеничных усах.
- К Марфе? – задал свой вопрос молодой казак и на деревянных ногах прошёл к скамейке, присел рядом, не глядя на сотника. Грудь стиснуло, так что дышать стало трудно, неужто не одного его в этом доме по ночам принимают. В голове молотом застучала кровь.  Такому я не соперник. С таким и не порубишься. Страшно. Да и безнадёжно.
-  Не обмирай, к тебе я, - хмыкнул пластун, словно мысли читая.
- Ко мне? – удивился Сашко, поворачиваясь. Привстал даже. Потом грузно сел. – Шуткуете, господин сотник?
- Ага, нет, чтобы перину мять, пришёл к чужому куреню трошки пошутковать.  Нет, Сашко. Только мы пока не в строю, забудь про сотника.
- Да, как же меня нашли то, дядька Микола?  Я ведь так ховался!
- Батька твой, дай Бог ему здоровья на многие годы, указал. Вечером к вам пришёл, а батька твой прямо так и сказал, что искать тебя надо у вдовы Пидшморги - Марфы. Прямая дорога.
- Батька, - протянул Сашко, и спина его выпрямилась, как оглобля. Зоркие глаза остекленели. Колени мелко дрогнули. Но справился с волнением, спросил, - думаете, и мамка знает?
- Так все в станице знают, - пыхнул трубкой Билый, - и я знаю, только думал, раньше уйдёшь. Сейчас бабы на дойку вставать будут. Дети  тоже все знают, прозвище тебе придумали ладное.
- Какое? – насторожился казачок.
- Леший, - пожал плечом Билый, - Сашко Леший.
- Гулые - мы, - нахмурился паренёк, - старая фамилия знаменитая. Дедами прославленная ещё на Днепре. Ляхов, турок, татар рубили. Батька с братовьями черкесам спуску не давали. Никакой я не Леший. Негоже мне по - другому зваться.
- А хоть бы и леший, всё лукавому труднее найти тебя будет.
Сашко насупился, промолчал, зло прихлопнул комара на щеке. Глазами своими зыркнул.
- Не нравится мне и всё тут.
- Привыкнешь. Что станица дала, то уже не исправить.
- А я исправлю!
- Ишь, как запыхтел. Я думал, ты знаешь, - пожал плечом пластун. – Так, что без штанов? Решил и фамилию, и прозвище оправдать?
Сашко опять вспыхнул, хорошо при таком свете не видно, промямлил:
- Так я за цветами.
-Ты ей бусы коралловые подари. Бабе без бус нельзя.
- Коралловые? Да где же я их возьму.
Замолчали. Сашко ещё раз вздохнул, думая о бусах. Билый докурил. Неторопливо выбил о каблук трубку.
 Внезапно захлопали десятки крыльев, раздался возмущённо- тревожный клёкот кур. Из ветвей старой раскидистой яблони, где до зимы ночевали несушки, во все стороны полетели разноцветные комки, отчаянные усилия, позволяли им пролетать пять- семь метров. Куры разбегались в панике по двору, бестолково квохча. Тотчас , рыча заметалась под яблоней серая тень.- Проспал хорька, кабыздох, хорошо, что тепло, в зимнем курятнике, передушил бы большую часть знаменитых пидшморговских курей.
На голос хозяйского кабеля, тут же откликнулись соседские собаки и пошёл по станице гулять тревожный собачий лай Их одного конца в другой. Уже вроде успокоятся, тут какая- нибудь сучка опять зальётся и пошло по новой от околицы до околицы. 
- Когда  покойный - казаки перекрестились – Васыль Пидшморга вёз в клетке из персидского похода двух заморских птиц , как только над ним не потешались, а теперь вся станица яйца у Марфы Егоровны клянчит, а кто и по копейке готов заплатить, чтоб таких птенцов у себя завести. Так что, Сашок, ты уж силков тут поставь на этого разбойника. Помоги вдове хозяйство сберечь и обчество тебе спасибо скажет. - Сашко состроил неопределённую мину - мол, дождёшься от них.
 Сотник снова набил трубку  и закурил
 - Нифонта Косого тютюн брал? – Поинтересовался Сашко.
- Почём знаешь. Сам куришь?
 - Ни. У нифонтовского тутюна дух особый.
- Тогда не начинай, только так к зорким глазам нос добавиться. Носом любую залогу почуешь. Кто чесноком пахнет, кто сыром и луком или лошадиным потом, кто своим, на пол версты разит и все пахнут дымом.
  Сашко знал, но закивал соглашаясь.
- Любишь вдову что ли?
- Люблю, - прошептал Сашко.
- Осенью тебе батька сосватает Екатерину Елизарову. К моему батьке приходил за советом.
- Дядька Микола… Да как же так. Да не могу я! Да она же рыжая! Сбегу! Вот тебе крест, сбегу! Нет жизни мне без Марфы.
- Молчи. Супротив слова батьки не смей! – Сашко при таких словах поник головой. Билый смягчился, продолжил, - в поход иду я. Дальний и опасный.  За море.
Он замолчал, поднял голову, словно проверяя блёклое утреннее небо, все ли звёзды на своих местах. Петухи стали перекликаться.
 У Сашка даже ладони вспотели:
 - Господин сотник возьмите меня. Христом – Богом прошу! Глаз острый, рука твёрдая, в джигитовке не последний. Только боевого опыта почти нет.
- Опыт появится, - улыбнулся Микола, - Про зоркость твою наслышан – стреляешь «на хруст», среди молодёжи первый. Наслышан, как прошлым летом через Мархотский перевал к Кабардинке трое суток без воды шли.
 - Лето сухое было, все речки, родники высохли.
- Если бы ты не настоял вперёд идти, может и не вышли бы. Тут ведь дело не в том, что воды не сзади не впереди не было, а ты убедил всех продолжать идти, не зная, что, встретите черкесов, да ещё мирных. Это, Сашок – чуйка, она в нашем деле ох, как важна.
 - Просто свезло, да чего об этом, дядька Микола… к осени не вернёмся? Не хочу на Елизаровой жениться.
- Нет, - твёрдо ответил сотник, - возвернёмся не скоро. Через год, а может и два. В Грецию пойдём, на Афон. Так что, навряд Катюша Елизарова тебя ждать будет. Девка пригожая, замуж по годам, пора. Не засидится.
 - Так что, на богомолье пойдём, – не справившись с разочарованием, протянул Сашко.
- Истинную веру защищать! Турки, говорят, сильно расшалились – на монастыри покушаются, святых людей режут. Нет управы на них! Надо заставить бояться и чтить людей божьих. Греки уже поднялись, трошки пидмогнуть треба.
 - Так это другое дело, - воспрянул юный казачок. «Хотя, насколько он меня младше, года на три, четыре», – подумалось сотнику. – А что дядько Микола, может и бусы там, где продаются?
- Обязательно добудем тебе бусы, самые лучшие. Жемчуговые! Ты же знаешь, если пластун чего захотел, обязательно достанет - протянул сотник, вспоминая разговор вечерний с батькой Сашка. Тот в поход благословил с радостью, лишь бы от вдовьей юбки сына отвадить. «А тут любовь оказывается неземная», - сотник вздохнул, продолжил, - «Плечом» пойдёшь?
- Почту за честь. Вы не пожалеете, господин сотник! Вы же знаете, не один десяток раз меня «плечом» брали. И в плавни, и в горы, только серьёзно рубиться не доводилось. Так… постреляем и разойдёмся.
- Значит «голова» у вас умная была. В горах делить особенно нечего, ну а
 если в наших плавнях на абреков наткнулись, так они тоже не дурни, коль обнаружены, домой пятками засверкают, понимают, пластуны пока всех не упокоят, не успокоятся.
 Там, казаче, куда пойдём, плечо креста весь крест бережёт. Мало первым врага учуять «голову» и «сердце» упредить и сберечь. Понять нужно, где супостат, как расположен, какими силами располагает, может крест сдвинуть трэба и тебе ближе будет и полезней правым плечом стать.
 - Кто вторым «плечом пойдёт?
 - Гриц Молибога.
 - О, це гарно!
 - Ну и добре, одевай штаны, босяк, да хоря излови. Пиду в ковальню, Швыря проведаю.

И была дорога.
Через перевал к Новороссийску, где пешком, где на попутных фурах под сонные команды возничих: «Цобе, Цоббе, биссого душа, чтоб тебя разорвало» и щёлканье кнутов и батогов. Из Новороссийска на приказной фелюге до Крыма. Почти двое суток мы с Сашком на бортах висели, нутро выплёвывали, под беззлобные шутки обеих команд, морской и сухопутной.
Дальше морем с паломниками аж до Греции. Толи псалмы помогли, которые распевали паломники, или животы привыкли к качке, но всё устроилось, и можно было спокойно пищу принимать.
Встречи, знакомства, незнакомые блюда, и растения, сшибки, раны, ароматные сеновалы, монастыри и древние храмы, харчевни и таверны.
И вот мы здесь перед турецким секретом на последнем перевале.
Сейчас Батька Швырь лежал, отвязав верёвки там, куда успел отползти от края пропасти, хватая воздух и никак не мог надышаться после почти часового подъёма по почти вертикальной стенке. Хотя пожилого казака, по правде, подняли на верёвках два здоровенных серба, ему оставалось только отталкиваться от скалы руками и ногами. Но эти усилия отобрали все силы.
- Был бы железным, вся ржа обсыпалась от такого подъёма – думал он, рассматривая подранные на коленях шаровары.
 Мыкола, понимал, что сейчас, его не полностью поднявшийся отряд, наиболее уязвим, только «плечи», могут прикрыть от внезапной атаки, после восхождения последних двух бойцов, им нужно отдышаться и пробежать шагов сто по довольно крутому склону до густого кустарника. Там их взять будет уже не просто, ну а пока ждать и надеяться на лучшее. Выдержит ли старик такой бросок? Он опять нашёл глазами Швыря, а мысленным взором, как сейчас видел,как шёл в предрассветной мути, по родной станице  на удары молота. Утро начиналось в кузне до рассвета. Не было больше мыслей о Сашко, надо было дальше собирать ватагу. Прислушался: часто и звонко застучал малый молот, видать к концу работа подходит. Принюхался: белый дымок шёл из трубы, видать и горшок мяса с зеленью в печи томится.
  - Здорово ночевали, Батько Швырь, - поздоровался пластун.
 - Слава Богу.
- Слышу, не спите молотом балуетесь, дай, думаю зайду.
- Я, молодой не любил жизнь на сон тратить, а теперь покемарил час – другой и как новый, а ты чего шастаешь, думы о походе спать не дают.
Микола хмыкнул, вот и весь Батько.  Вопрос задал сам и ответил. Нечего и сказать.
Швырь подцепил клещами железку на наковальне сунул в ведёрко, запахло маслом, словно хозяйка на огонь сковородку поставила, масла подсолнечного налила, да и забыла за другой работой, продолжил:
- Имел беседу я с войсковым судьёй, согласился крайний раз за море сходить. На вот примерь, - он вытащил из ведра, обтёр тряпкой и протянул заготовку ножа. Полоска шириной полтора пальца, только кончик заострён. И ручки нет, но чёрный металл с серыми волнами, как врос в руку. Длинный чёрный палец.
- Познакомься. Твой будет. Ладно ли?
 - У-у-у! – только и смог промычать сотник. Сам аж прослезился. Тайком слезу вытер будто ранняя мушка в глаз попала.
 - К послезавтра будет готов. - Швырь забрал будущий пластунский нож и без замаха, неуловимым движением руки кинул в бревенчатую стену. Железо, воткнувшись, тоненько запело.
 - Центр, вроде на месте, заострю, рукоятку склёпаю, подправлю, чтоб сам летал. Каким порядком пойдём? - неожиданно перевёл разговор о походе.
 -  Думаю батька не зря Вас просил сходить, кто ж более опыта и сноровки боевой имеет и языки Вы знаете. Вам и атаманить.
 -  Не гоже подхорунжему при сотнике атаманить, да и какой я охфицер, ни письма, ни счёта не разумею, за заслуги возвели в достоинство. Советом помогу, но по нраву мне, что ради дела, ты за атаманство не держишься. Каким порядком «крест» видишь?
- Думаю по обстановке, будем менять, но основа такая. «Плечи» Молибога с Гулым. В голове сам пойду, Вы «сердце», Довгий – «низ». Гамаюн с Вами, готовый усилить, любую сторону и подменяет меня каждые три версты.
- Вроде ладно, когда идём?
- Седьмицу, все дела здесь закончить, думаю, хватит.
Вот и весь разговор. Не думал сотник, что так коротко выйдет. В станице к Швырю нужно было на «кривой козе» подъезжать.
 А тут и говорить не пришлось.
 Сколько времени прошло?
 Микола Билый вздохнул. Время стёрлось. Не было дня, ночи. Исчез отдых. Не стало границ. Память творит чудеса, картинки годичной давности иногда всплывают с невозможной чёткостью, пугая сотника - неужели всё это было и только привычно-ободранный вид сотоварищей, убеждал в реальности происходящего.
Что мы здесь делаем? Кому мы здесь нужны?!
Что за глупая задумка. Горстка пластунов может изменить судьбу целого края?! Целой страны или скорее всего нескольких стран.
 Много народов, разные религии. Только русский царь, с вековым опытом управления разными племенами, сможет примерить десяток разных разобщённых ветвей одного народа. Родная Кубань, Сибирь, Кавказ этому подтверждение. Далековато от России, конечно, и две враждебные империи на флангах, если бы мне предложили эти земли, я бы не взял.
Полгода назад всё казалось простым и лёгким. Станица. Ватага. Наказ отца. Словно, как сон прошлогодний – остался в дымке, не растаяв до конца.
 Сейчас Швырь лежал под кустом лавра в десяти шагах от края пропасти, хватал воздух и никак не мог надышаться. Кровь стучала в уши кузнечными молотами и сигнал тревоги казак не слышал.
Среагировал только на сжатый кулак, поднятый «головой», инстинктивно выполняя команду: «Замри, чужие». Прислонил голову к прикладу, такому же потемневшему и затёртому от времени, как и кожа. Проморгал пот, заливавший глаза. Прикрыл. Веки мелко подрагивали. Виделась горница чистая. Скамейки, выскобленные до бела. По углам образа в рушниках цветастых. На столе самовар латунный, начищенный до зеркального блеска. В его отражении искажённые лики старых казаков: войсковой судья и он – батька для всех походных. Сидят после бани распаренные. Горячий чай душист. Пахнет травами. Парит так от кружки, что пот льётся по лбу. Спокойно то как.
Иван Билый, отец Миколы, начинает первым и сразу просит:
- Присмотри за сыном, Андрей.
Молчат. Всё сказано. Теперь ему думать. Эх, годков бы сбавить…Вернуть молодость, задышать жизнью.
Если б не обращение по давно забытому имени, не согласился бы Швырь. Не то чтобы годы, просто запал пропал. Не видел он больше интереса в походах, отвоевался, наползался и настрелялся за двоих.
  Хотя недавний подъём в горы, о годах не только напомнил, а ясно дал понять: «Всё, крайний поход».  Пот струйками стекал по лицу, и вспомнил казак, детство. Так же, как пот, текли по лицу слёзы, когда увидел, как соседи выносили из кузни отца, с завязанной какой-то тряпкой головой. Молодой здоровый кузнец, никогда ничем не болевший, вдруг упал головой в горн на раскалённые угли. Мать, обеспокоенная отсутствием привычных звуков из кузни, зашла и заголосила страшным голосом. Старшая сестрёнка побежала по соседям. Вспомнил как тётка Дарья схватила его, накрыв голову мальчонки платком, бегом потащила его пятилетнего в свою хату, он помнил очень хорошо, а вот как, через месяц хоронили маму, почти не помнил. Всплыла в памяти картина, посыльный казак несёт его на руках в атаманский курень, скользя по раскисшей и скользкой как масло земле. Станичный атаман с батюшкой в чёрной рясе, чего-то объясняли ему, про кузню и землю, дядька Кириченко молча сидит на лавке, трубочкой попыхивает. Станичный писарь, выпачкав сажей с печной заслонки ему большой пальчик, приложил к исписанному бумажному листу.   Много позднее, дядька Кириченко, взявший их с сестрой в свою семью, объяснил, что подписал он документ на владение кузни и земляного клина. Покойный кузнец был пришлым, прав на землю не имел, а вот Андрей, родившийся здесь в станице Бриньковской, считался полноценным казаком и при рождении, ему был нарезан земляной пай. Отец, до совершеннолетия, распорядился его землёй, сдавая её в аренду Войску. Теперь, до совершеннолетия Андрея Свырько эта земля переходила во временное пользование Остапу Кириченко, как и доход от кузни, самостоятельно построенной отцом мальчишки. Сестра через несколько лет вышла замуж и уехала к мужу в далёкую предгорную станицу. Все мужчины в семье Кириченко были пластунами или готовились ими стать. Хлопчик, как все с детства учился стрелять, рубил саблей воду, гонял верхом без седла, с одним недоуздком в ночное и соседние станицы с мелкими поручениями. С десяти лет взрослые брали «держать линию» от черкесов. В двенадцать, ему пробили уши и повесили серьги, что означало в правом - «последний в роду», в левом - «единственный сын в семье». Тринадцатилетним участвовал в ответном набеге в чеченские горы. Угнанный табун отбили и ещё прихватили для укорота, но нохчи собрали серьёзные силы для преследования, тогда казаки решили «рассыпаться». Пластуны оставляли по 3-5 человек для залог - засад на пути злых и умелых черкесов. Табун тоже раздробили и мальчонка повёл десяток лошадей горными тропками, зная только направление к своим. Через неделю пригнал свой табун к месту сбора. Ещё две недели ждали всех, кто смог выйти. Возвращали владельцам угнанных лошадей, делили добычу.  С тех, почти велико заветных пор, участвовал во всех больших сшибках и походах. По шрамам на его теле, можно было писать историю кубанского войска. Наслушавшись рассказов и баек о казаках Запорожского войска при вступлении в совершеннолетие, отписал Войску свой надел и кузню.    Семью не заводил, своего дома не имел. По полгода жил в одиночку в плавнях. Бил кинжалом диких свиней, ловил нутрий и ондатр, икряных осётров и с того дохода жил. На зиму перебирался в станицу, ночевал в кузне, а в особо морозные ночи, в любой хате. За его рассказы длинными зимними вечерами, под злой вой завирухи, ему открывались как курени простых казаков и вдов, так и атаманские хаты.
Была у Швыря одна, как тогда в станицах говорили, придурь.
Любил он кузни, с любым ковалем в два счёта, какой бы тот не был нации, общий язык находил.
Покойный отец успел приучить к огню и железу, а первые пять гвоздей для подков, самостоятельно сработанных, запомнил на всю жизнь. Возле горна и наковальни, умел делать всё, хотя сам ковал только ножи и кинжалы. Штучно ковал, не на продажу. Работал он нож, только в одиночку и только со значением. Брехали, что в персидском походе, под городом Дамаск, тамошний кузнец открыл ему тайну ковки не тупящихся клинков. Дал тогда уже Швырь, страшную клятву на лезвии, что ни одна живая душа не увидит, не узнает этого секрета. Ножи его были тёмные, ночью блеска не давали, точить их было не нужно, не тупились. Шкуру звериную снять, так запросто, а попадёшь на «веселуху», так и против черкесской сабли выйти не страшно.
 В станице у четверых были его ножи.
 У Войскового судьи Билого, у батьки Грица и его брата Георгия, хозяин четвёртого недавно умер от старых ран. Гордились казаки таким оружием, почитали за честь. Специально хвастаться никто не любил, но, если пускали в дело, обязательно уточняли, - Швырёвым карбижом достал. Дывись ни единой царапки на осталось. - Нож извлекался и демонстрировался всем желающим, однако, только из рук хозяина. Так ценность ножей понималась лучше. Молодые и зрелые станичники вздыхали, мечтали, но подступиться к кузнецу не могли – не делал старик на заказ оружия и всё тут. К ценностям же тяги никакой не имел, ибо равнодушие испытывал.
 Когда приходил кузнец - хозяин кузни, Швырь не умничал работал подмастерьем, если кузнец не спрашивал, с советами не лез, заказы не брал, как и платы от коваля. Еда и лавка возле горна, ну и возможность ночью постучать
 Славно, что Батька решил свой крайний поход именно с Билым сходить. В каждом селе, где есть кузня, коваль становился другом пластунов, а дружба с кузнецом, снимала все бытовые вопросы с селянами. Были ли у казаков деньги или нет, голод им не грозил и соломенный тюфяк под крышей тоже находился.
 Поперед пластуны в Греции османов били, теперь Сербия. Хотя границы очень условные. Завоевав эти земли, когда в России ещё царь Горох был, османы нарезали захваченные земли на санджаки и пашалыки, как им удобно было. Греция, выгнав турок, пока согласилась признать границу по турецким картам. На соседних территориях вообще всё запутано. Италийские князья ещё сами не определились, где своё, где чужое. Австрияки готовы хоть все Балканы проглотить.  В редких болгарских сёлах, местные говорят, что до Порты, здесь было Болгарское царство.   Может поэтому война идёт лениво, неспешно.
 Русских волонтёров здесь было гораздо больше, чем в Греции. По слухам формировалась Тимочко – Моревецкая армия. Командующим сербы пригласили русского генерала Черняева. Добравшись туда, нашли неуправляемый лагерь примерно из двух тысяч русских добровольцев, в основном отставных военных. Генерал из России пока не прибыл. У сербов военных такого ранга не было. Кто- то, плюнув на воинских начальников, уходил в сербские отряды.  Вот, герой Туркестана полковник Раевский, набрав не пойми кого, вёл с переменным успехом боевые действия. Однако, языковые различия, и привычка к дисциплине, армейскому ранжиру, для большинства русских вставали непреодолимым барьером. Кубанская балачка, во многом совпадала с сербским языком, сословных различий казаки не признавали. Походили по лагерю, послушали, определились. Тут ждать нечего и некого.  Некоторые толковые офицеры, повоевавшие в горах Кавказа и Туркестана, пытались организовать обучение сербов, но чему могли обучить бывшие поручики и капитаны. Ходить строем в штыковую, да строиться в каре, для отражения кавалерийских атак. Для горной страны, эти умения далеко не первостепенные. Да и учиться, отважные наследники Александра Македонского, не хотели. В Греции каждый из пластунов набирал свою команду, учил всяким пластунским премудростям, потом со своей командой давал туркам жару. То есть, сразу шесть ватаг выходили «зипуна добывать».  Здесь же, приходилось, брать три – пять человек в свой отряд или как здесь называют, чет. Натаскивать их по ходу жизни. Горячность и ненависть к османам, приводили к срывам и ненужным потерям. Попросили коменданта лагеря, как же без него, присылать добровольцев только из охотников. Стало лучше получаться.  Охотник это почти пол пластуна. Он умеет неслышно занимать удобную позицию, читает следы, с любовью относиться к оружию. Через некоторое время, эти ребята набирали свои команды и успешно пускали басурманам красную юшку.
 До пластунов им было, конечно, далеко, но делать засады и малыми силами беспокоить большие отряды, они научились.
 Слухи о налётах чета Билого, (это и по-сербски Белый отряд), позволяли нам отбирать самых лучших. Иногда комендант приводил сербов и приказным тоном требовал взять их к себе для обучения. При этом он подмигивал, мол не в службу, а в дружбу.
 Микола понимал, что комендант не может отказывать, нескольким зажиточным крестьянам, привозившим бесплатные продукты. Казаки, хоть не питались с общего кошта, а частенько подкидывали на кухню добытые у османов припасы, но сориться с лагерным начальством не хотели.  Бестолковых быстро передавали в другие четы. А вот двоих из тройки недавно приведённых комендантом, взяли в горный поход и пока не пожалели. Одного, Гроразда, привёл Вук Сречко, мол пастух бывал в тех краях. Последние дни вокруг отряда начали происходить странные, непонятные для казаков происшествия
 Однажды Сашко увёл новичков в горы, стрелять на пределах дальности, учиться позиции выбирать. Пути отхода, загодя намечать.
После вечерней трапезы Сашко как бы ненароком оказался рядом с сотником и подбрасывая в костёр хворост, не глядя сказал:
- Из новых ко мне в обучение трое досталось. Из охотника толк будет – сегодня заменил ему кремневое ружье на винтовку – к вечеру стал показывать результат.
- Не юли, Сашко, - попросил Микола, вертя в руках холодную трубку – отчаянно хотелось закурить, но отучался. – Что хочешь сказать?
Грицко и Швырь внимательно наблюдавшие за сотником со своих войлочных попон, тихонько толкали друг друга локтями.
- Дывись, невтерпёж. Сейчас закурит.
- Да, ни.
- А я тебе говорю – закурит. Спорим?
Сотник, услышав, свёл брови, хмурясь, гася улыбку в пшеничных усах и медленно спрятал трубку в карман, так и не достав кисет с душистым македонским табаком. Выбросить – да жалко. Хорошая трубка, резная. Такую и подарить можно за поступок.
- Да, дядька Микола, и в мыслях у меня такого не было. Хотел все по порядку и основательно рассказать. – Дождавшись благодушного кивка, Сашко продолжил, - два других селянина: здоровый дядька и племянник его, щупленький такой, шустрый. Чернобровенький, все глазами стреляет по сторонам. Но не переляканный. Всё ему интересно.
Сотник вздохнул.
- Я тебя понимаю. Однако и ты пойми – не все сербы охотники, пришли селяне – будем учить их. Я думаю, со всем бестолковых к нам не пришлют.
- Какие бестолковые? Стреляют лучше, чем охотник. И с винтовкой знакомы, хоть и скрывают.
- Скрывают? Странно.
От людей с детства привыкшим к оружию, чужие навыки трудно утаить – всё подмечается сразу и очень быстро.
- То не вся странность, - на этот раз вздохнул Сашко и поник взором. Словно застеснялся чего-то.
Грицко не выдержал со своего места и кашлянул, призывая не затягивать паузу. Швырь так же погрозил хворостиной, шёпотом обещая отлупить.
- Увидел чего? – спросил Микола, внутренне напрягаясь, но внешне никак не показывая беспокойства.
- Увидел, - не хотя отозвался Сашко и снова зажурился.
Грицко хлопнул себя по бедру, а Швырь угрюмо сломал хворостину в руках. Кажется, сухой треск привёл в чувства молодого казака.
- Не знаю с чего и начать…
- Да, начинай уж с чего-нибудь! – подсказал сотник, сердясь. Иногда Сашко мог вывести из себя кого угодно.
- Я девок умею чувствовать! – радостно сообщил Сашко.
Трое казаков переглянулись. Грицко медленно опустил голову к седлу, сдвигая папаху, собираясь поспать. Начиналось представление. Батька Швырь сразу оживился:
- Я тебе и не такое могу рассказать. Я их не только чувствую, я их…
- Погодь, - остановил его Микола. – Сашко, тебя что-то тревожит?
- Да. Чутье у меня на девок. Никогда не ошибаюсь. Даже различаю по запаху. Показался мне странным племянник. Не утерпел, перед ужином позвал к ручейку, да и прижал хлопчика.
- Ты прижал хлопчика? – округлил глаза Швырь.
- Ага. Только парубок девкой оказался. А целуется то как! Голова кругом!
Швырь гоготнул:
- Хороший хлопчик.
- Нет, не хлопчик, - мотнул головой Сашко. – Девка. Согрешили мы у ручейка.
- Никто не видел? – озабоченно спросил сотник.
- Никто. Вот тебе крест, дядька Микола! Ты же меня знаешь!
- Знаю, - вздохнул сотник.
Грицко снова сел.
- Что ж получается? Ряженная девка в отряде? —то ли спросил, то ли сделал вывод он.
- Насмехаться над нами решили? Зараз я этого майора-коменданта, отучу так шутковать. – Гамаюн вскочив, прилаживал шашку к поясу.
- Погодь, Степа. Никто из нас не разглядел, и комендант их не раздевал.
  - Да, если узнают, нам проходу не дадут.
- В Отечественную войну у гусар воевала переодетая девица Дурова, когда после войны это открылось Государь-Император именным рескриптом, утвердил её в офицерском чине и награду заработанную оставил.
- «Может она мстит за кого», — сказал Сашко и сам вздохнул от такой мысли. Мстит. Зачем скрывать?
- Может следит за нами?
 Что-то не то, и подозрения Грицко срабатывали на всех.
- Так попытать можно, - лениво сказал Швырь в полголоса. Микола нахмурился ещё больше. Не хватало, чтобы местные прознали про пытки. А вдруг, как ошибаются казаки?
- Ага. Мстит. Точно так. Просила не выдавать её. Хочет прижиться в лагере. Ох, и горячая девка, дюже я её полюбил!
- Да ты всех любишь, - осерчал Микола.
- Тут настоящая любовь! Взаимная! Уж, как она меня любит – голова до сих пор кругом. Это навсегда.
- И стреляет лучше, чем охотник и винтовка знакома? – серьёзно спросил Грицко, не разделяя юношеского напора. Волнение у Сашко немного улеглось.
- Научил может кто…
- Что думаете? – спросил Микола у казаков.
- Пытать, - резонно сказал батька Швырь, - узнаем все.
- Не дам пытать, - горячо возразил Сашко, - я же люблю её.
-  Нука, замолчь! Не дам... Ты видишь её с утра. Вечером она тебе уже у ручейка отдалась, чтоб тайну свою скрыть, когда поняла, что раскрыта. Гриць, ты что думаешь?
- Засланная. Только не пойму кем и зачем.
- Так спросим, - пожал плечом Швырь. Губы у Сашко затряслись. Микола вздохнул.
- Ладно. Будем наблюдать. Спросить всегда успеем. Бабу в отряде не утаишь. В поход дальний точно не возьмём, раньше раскроем. Как, други?
 - А, може визьмем, тильки недалече - и Швырь пропел строчку из песни «Пидманули Галю, забрали з собою»
- Я с неё глаз не спущу! – заверил Сашко.
— Вот этого я больше всего боюсь, - пробормотал сотник и полез в карман за трубкой.
Как быть? Если бы просто переодетая баба, сбагрили без шума и вся недолга, но зная Сашко не верилось, что на одном разе он остановиться, а это уже совсем другое дело. Серьёзное.
 Мало того, что отряд с девкой, не важно сколько человек с ней спит, превращается в шайку. Тут скоро и дружбе казачьей конец. Провала всего похода, нельзя допустить.
 Зачем, она здесь, хлопцы выяснят, только это не главное.
Изгнать и как можно быстрее.
 В старые времена, казаки постановили сегодня же Сашку зарезать девку.
Теперь времена другие, французы это называют гуманизмом.

                Лагерь русских волонтёров.

Сашко торопился, то и дело, погоняя жеребца.  Ранним утром слабо стелился по земле туман. Между копыт коня неожиданно запрыгал заяц, хотел перебить его нагайкой – да недосуг. Живи, ушастый.
Предчувствие не обмануло. Уже подъезжая к лагерю, увидел, как из секрета, поднялся сотник. Вид его ничего хорошего не предвещал. В руках командир крутил трубку.
Метров за пять Сашко спешился и к сотнику подошёл, ведя коня под уздцы.
- Сашко! Ты где был?
От грозного окрика казак вжал голову, словно оплеуху получил.
- Так в селе. Вдову навестил, - честно признался Сашко.
- Что за вдова? – сразу понизил голос сотник, явно ничего не понимая.
А казалось, что все знают и посмеиваются. Даже Вук Сречко и тот лыбился всегда при встрече.
- Вестимо кто, вдова Фиалка. Ух, и красивая, господин сотник, - блаженно зашептал Сашко, видя, что командир рядом шагает и как-то растерянно затылок шкрябает. Наверное, комар укусил.
- Вдова?
- Да, дядька Микола. «Очень красивая вдова, - протянул казак, — не подумай чего». У нас по любви.
- Что?! Опять?

Сашко погладил морду жеребца, успокаивая животину, вздрогнувшего от рыка сотника.
- Почему опять? – растерянно спросил Гулый. Он искренне не понимал чужого возмущения.
- Ты же клялся, что Марфу любишь!
- Так и люблю! Только, где она? В станице ждёт, а эта под боком.
- Сашко! Ты же нам всё дело провалишь со своей любовью. У тебя какой наказ был? Крутиться у переодетого мальчика, втираться в доверие. Ты там должен венки плести и правду узнать. А ты?
- Что я?
- Опять по вдовам бегаешь!
- Так только к одной. Истинный крест говорю, - Сашко перекрестился. – Я, что дядька Микола не понимаю какое у меня важное задание? Да и люблю я Беляну больше всех. Уж, как она мне в душу запала. Всё выела, только у Фиалки и забываю эту занозу - казак закручинился и поник кудрявым чубом. – Аж слезы из глаз, как вспомню.
И Микола на самом деле увидел в чужих глазах слезы. Однако не удержался и недоверчиво спросил:
- Кто такая Беляна?
- Так мальчишка переодетый. Втёрся к ней ближе некуда. Любит меня сильно. За руку так держит! А пальчики нежные. Так и дрожат. Целовал бы и целовал. Как в глаза мои посмотрит…
- Сашко! Заканчивай ты с этими глазами! Выпорю! Ты же не нехристь басурманская, во Христе живёшь, а заповеди не блюдёшь.
- Заповеди все блюду, вот вам крест, господин сотник, - горячо закрестился молодой казак, - у меня всё по любви. Да по какой! Я перед Богом чист.
- Ты перед всеми чист должен быть и голову всегда ясной иметь. Пока у тебя ничего не получается. Другая голова думает. Не хватало, нам войну с селянами из-за тебя начать. Не разорвись на части. Одни вдовы на уме.
- Так ведь слаще вдовьей любви нет ничего, - искренне возразил Сашко. Конь одобрительно фыркнул и мотнул мордой, отгоняя мошкару. С полуслова понимал хозяина. Казак потрепал друга, с опаской поглядывая на сотника – гроза ещё не миновала.
- Беляну с похода привезу, - осторожно сказал он, - батька рад будет.
- А уж Марфа то, как обрадуется, - не удержался чтобы не съязвить Микола, хотя мысль о батьке ему понравилась – выходило, что один наказ выполнил. Забудет парень о чужом привороте. Появятся другие заботы. Или нет? Такой вряд ли забудет. Сотник вздохнул. Да и с лазутчиком не все так просто, в любой момент рука может дёрнуться к шашке и не станет невесты у молодого казака.
- Марфа поймёт!  - поспешно возразил Сашко. - Она добрая и ласковая. Понятливее бабы я не встречал!
- Вся её доброта в раз закончится, как только ты жену с похода привезёшь. Ладно, не о том я. Пока ты по вдовам шатаешься, проследили мы твоего хлопчика. Под утро лазутчик схрон сделала. Грицко и Швырь ждут гостя в засаде, но утро уже. Так что сегодня вряд ли кто появится. Побоится, засветло у лагеря крутится.
- Да, как же так! Не может этого быть! Какой схрон?! Может просто тряпицу какую женскую зарыла?! Как под утро? Она ж в селе собиралась переночевать. Я, поэтому к вдове подался.
Не даёт мужское естество спать. Кручусь с бока на бок по полночи.
- Может, и тряпку. – Микола покрутил головой, не желая в раз развеять чужие наивные догадки. - Только такие мысли у тебя возникли и больше ни у кого. У остальных – веры к твоей зазнобе нет. А вот какой схрон и, что в нем – узнаем. Ты же до завтрака займи Беляночку и глаз с неё теперь не спускай. Понял? Не под каким предлогом.
- Сотник остановился. Замер и казачок. Конь неуверенно переступил с ноги на ногу, топчась на месте. Встряхнул длинной шеей. «Нет. Показалось. Ведь не дошло до него ещё. Прости Господи, душу грешную. И воин удалой, а как дело баб касается, так совсем дуреет казаче. Может перерастёт, если не убьют?»
- За руку можешь держать, не отпуская не на минуту, - сказал Микола, пожимая плечом, - Можешь сказать, что ревнуешь. Если будет спрашивать куда пойдём и когда. Говори, мол только атаман и его есаулиц Гамаюн, знают. А вдова твоя ненаглядная не интересовалась?
- Спытала как-то. Ну я ей, мол моё дело казачье. Прикажут – мешок за спину, винтарь на плечо, короче «Я. Есть! И бегом» Больше таких разговоров не было.
  Билый сдвинул папаху на глаза, и зашагал по широкой тропе от лагеря.  Даже засвистел что-то. Не разобрать.
 Какой этот новик актёр?! Теля с причиндалами. - Пронеслось у сотника, и сам не зная почему улыбнулся в усы. Надо было ещё знаками обменяться со Швырем, а тот, в свою очередь, должен был известить Грицко о окончании сидения. Сашко же продолжал истуканом стоять, машинально оглаживая коня. Прикидывал и размышлял над словами командира и, наконец, ляпнул в вдогонку:
- Да как же мне…
Сотник услышал. Обернулся. Развёл руки в стороны, махнул. Мол, не знаю, сам решай, и зашагал дальше по делам.
 Швырь огляделся по сторонам настороженно. В низине лагерь спал. Крохотные фигурки крючковато лежали возле потухших костров. Лёгкий дымок курился над углями, ветер слегка теребил пологи офицерских палаток.  Девчонка больше тоже не двигалась со своего места. Появившийся Сашко, разберётся с жеребцом, устроится возле девицы. Хотя какая она девица, Швырь в сердцах сплюнул. Поднялся. Пошёл к ведру напиться. Долго стоял, запрокинув голову, утоляя жажду. Пока черпак не опустел. Снял с головы папаху, вытер лицо.
Грицко, принимая эстафету, хорошо видел знаки Швыря, но не торопился. Выжидал, тянул время, прекрасно понимая, что сегодня уже никто к схрону не подойдёт. Скорее это будет завтра, к утру. А то и тогда, когда они свернутся с насиженного места.
 Он находился к чужому схрону ближе всех. Видел потаённое место, размышляя, куда могла девчонка засунуть послание. Думал, что может быть в нем и всё больше склонялся к мысли, что Швырь прав и пора серьёзно браться за лазутчицу. Кубыть потом поздно будет. Беса надо убивать на корню, не давая возможности ему вырасти.
«Чья она помощница? За кем стоит? За турками? Нельзя недооценивать хитрость врага. Так многие гибли. Не уж то всё-таки за османами? Захотели выдавить занозу из задницы и где-то близко на подходе эскадрон регулярных войск. Возьмут на пики и не уйти. А что. Вполне может быть. За золото купили отчаянную девчонку, да заслали в лагерь. Таких, как она по лесам много шастает. Хватай за руку и вешай на дереве или посылай на смерть. В любом случае турки в выигрыше – одним разбойничьем отрепьем меньше».
«Разбойничьем?» Замер от мысли Грицко. Перестал дышать. Больно ему не по нраву Сречко был. И хоть смеялся тот, и лез в друзья, обнимаясь, и в вылазках старался на глаза попасть, но не лежала к нему душа. Пах, как мясо гнилое. При каждой встрече Григорий омерзение испытывал. И стрельнуть хотелось. Непонятно, зачем атаману разбойника так близко рядом держать.  И Гамаюн с ним бражничает. По пол ночи в таверне вдвоём сидят. Бандит, он и есть бандит. Такого нечем не исправишь.
«Так что? За Вуком Сречко? Из шайки одной? Смотрит и он за нами, как и мы ними?»
Не вязалось одно только, никак Волчара не обозначал знакомство такое. Да и зачем девке схрон делать, если он хоть и набегами, но постоянно бывает в лагере. Могут же общаться. Для чего раньше времени так рисковать собой?
Кажется, настала пора разгадок.
Грицко осторожно поднявшись, стал спускаться с горы к потаённому месту, стараясь лишний раз камень не потревожить. Подходил медленно. Тщательно запоминая каждую мелочь. Замер осматривая землю вокруг кустов крапивы. Присел на корточки. Камни есть, но все одного цвета. Ничего пыль не потревожило. Каким бы лёгким девичье касанье не было. Внимательно осмотрел высокие заросли крапивы. У одного стебелька листья не много опущены. То ли ветер примял, то ли движение чьё очень осторожное. Грицко вытащил нож и лезвием тихонько раздвинул крапиву. За густыми мохнатыми сочными листьями, в самой середине зарослей, скрывалось птичье гнёздышко. С ходу и не поймёшь – искусственно подвесили или птицы построили. Вон и скорлупка в траве валяется. Всё продумано.
Грицко погладил пух в гнезде и пальцы тотчас натолкнулись на тугой свёрток. Небольшой подарок. Казак сжал в кулаке платочек. Резко поднялся и зашагал к месту сходки, где должны ждать Микола и Швырь.
Со стариком подошли с разных сторон чуть ли не одновременно. Сотник уже сидел у ветвистого дерева и лишь коротко кивнул. Грицко разжал ладонь показывая свёрток. Микола снял папаху и стали бережно разворачивать, сохраняя полное молчание. Даже Швырь перестал тяжело дышать, затаив дыхание.
Он и первым нарушил молчанье, тяжело выдохнув:
- Во, зараза! Что это?!
- Тихо, - оборвал старого казака сотник. В развёрнутой тряпицы лежало несколько вещей: гильза от русской винтовки; две пули от турецкой; обломок женского деревянного гребешка, где крайние два зубчика, нарочно или случайно изменили – один надломан больше, чем на половину, другой опален в костре полностью; и изломанный цветок, с листьями уже пожухлыми.
- Це шо? – спросил Швырь, подслеповато щуря стариковские глаза.
- Фиалка, - ответил Грицко и равнодушно пожал плачами.
- Назад нужно вернуть, не то поймут, что мы знаем, придумают другое место.
- А может попутаем малость. Гильзу русскую положим, а пулю одну османскую и цветок другой. – Предложил Швырь.
Микола покрутил головой, отгоняя мушку. Назойливая, она никак не хотела улетать.
- Вдову, у которой Сашко перину проверяет, Фиалкой зовут. Непонятно. Про пули ясно. Да, Грицко?
Казак кивнул, соглашаясь:
- Тут и нечего думать. Наша гильза – русских боеприпасов мало, турецкая пуля, наоборот много. И так понятно. Давно в походе. Поистрепались. Пополняемся всегда турецким боеприпасом.
- Нет, тогда по одной хватило. Тут два к одному. А баба тут причём?
Швырь сдвинул папаху – упрел. Сел на траву скрестив ноги по-турецки, рядом с сотником. Осторожно взял в руки обломок гребня.
- А це шо таке? Я с пулями тоже не всё понял.
- Погодь, - остановил его Билый. – Давайте решим с фиалкой. Кто, что знает.
- Цветок в горшках! – старик хлопнул по колену, - бабам радость!
- То так, - согласился Грицко, - но я видел и кусты в горах. И в сёлах под окнами. Пахуч очень. Махровые цветочки бывают, яркие. Разные. За это любят. Я слышал, что зовут его ещё Анютины глазки.
- Глазки? – Микола задумался. Швырь покосился на папаху с предметами. У этой несчастной фиалки точно глазок не было.
- Не думал, что на старости лет очи у цветов искать буду. Так, что? Девку Анютой зовут? – предположил старик.
- Беляной назвалась. Здесь легче царевну Несмеяну найти, чем Анюту. Сашко хочет её увезти невестой в станицу.
- Сбрендил, парень. Как бы она его на шашку не взяла. Положит ватагу. Ему бы телятам хвосты крутить, а не в походы ходить. Одни бабы на уме. Давайте у него про фиалку спросим или на дыбе у неё поспрашаем? Деревья, подходящие есть, и верёвка для такого дела найдётся. Уведём подальше… Видит Бог, не люблю лазутчиков. Надо сразу кончать с ними! Только в этом деле спешка и важна! Уж, поверьте опыту старика.
Микола задумался. Покарябал щеку – щетину сбрить надо. Не борода- одно расстройство. Не солидная борода, совсем не атаманская. Сбрить к чёртовой матери.
- Господа, казаки, число кандидатов на дыбу с каждым вдохом увеличиваются и пока все женского пола.
Сашко ночью у вдовы ночевал, а зовут её Фиалка.
- Вообще ничего не понятно. Если Сашко о золоте проболтался Фиалке,
Беляне незачем кому-то об этом сообщать, да и знать об этом, она не может.
- Сашка пытать не будем, но поспрошать надо.
 Вот и помогли братьям – сербам. Теперь среди своих ходи и оглядывайся.
Старик-то правду унюхал только не всю. Сашко – воин. Молодой и далеко пойдёт. Сотник покосился на Грицко. Долговязый казак упрямо поджал губы – думал.  Даже в этом суров.
- Ну что? – спросил у него.
- Уже решили – не пытаем, - ответил пластун, - булгачить надо.
- Как? Подменим клевером?
- А я, что говорил? – оживился старик. – Клевер оно самое то!
- Вы, господин подхорунжий вообще-то баб пытать хотели.
- Можно и пытать, - кивнул головой Швырь, - Быстро и надёжно, вот Сашко пускай и учится. А я, подскажу, пока жив.
Микола хотел ответить, но Грицко не дал разгореться спору:
- Клевер – хорошо. Пускай думают, что мы все конные и фуража много. Но это и так понятно. Слишком просто всё.
- Так баба же лазутчица! У неё всё просто.
Казаки задумались каждый о своём. Вспоминая свой опыт общения с женщинами. Кажется, и Швырь был не рад своему поспешному высказыванию.
- Нет, - сказал, Грицко. Нахмурился. Подобрался весь. Сжал губы в тонкую полоску. Сухо сказал, но, как отрезал от себя что-то лишнее.
- Просто, но не всё, - согласился Микола. Старик поморщился, говоря:
- Ладно, поспешил я с доводами. Но, казаче, там мозга вот сколько! – Батько показал тонкую щель между большим и указательным пальцем. Все посмотрели сколько Швырь отмерил женщинам ума.
- Тот ещё знаток! – подумал Мыкола, - Сашко, желторотый, в два раза лучше баб понимает.
 
- То не мозг, одни хлопоты.
- Нехай, - на этот раз согласился Грицко.
- Тогда так, - сказал Микола и поднялся. Под вопросительные взгляды казаков сделал шагов пятьдесят к кусту шиповника. Вернулся с короткой веточкой. Шипастой. С розовым цветком.
 — Это к чему? – опешил Швырь.
Микола неопределённо пожал плечом.
- Не знаю.
Грицко улыбнулся. Понравилась ему мысль атамана.
- Фиалка с шиповником? И шипы есть? А что? Пускай голову ломают. Раз мы тоже не знаем к чему цветок.
- Любо? – переспросил сотник и дождавшись подтверждающих кивков положил веточку в платочек. Швырь протянул ему обломок гребня, признаваясь:
- Чуть не сломал, пока крутил. Старый гребень. Почернел весь от времени. Может про меня?
Микола подержал в руках предмет и передал Грицко.
- Что думаешь?
Казак не спешил ответить. Жевал губы. Хмурился.
- И здесь батька Швырь прав наполовину.
- Да ну? – встрепенулся старик. – А чего только наполовину? Гребень словно жизнь мою показывает, и пожжённый я и поломанный. И старый. Да только откуда они всё узнали?
- Вот-вот. Если бы батька не думал, что вокруг его персоны солнце крутиться, а пересчитал зубья, - Грицко протянул сотнику обратно гребень. Тот выполнил наказ, поднял голову, ожидая продолжения. Казак не заставил себя долго ждать:
- То, не только батька Швырь. То, мы все. Число сходится. Тогда пули про попутчиков. Двое за турок, один за кого?
- А тогда почему один поломанный?
- А ты не понимаешь?
- Про меня? – предположил старик. – Я поломанный. С медведем по молодости сцепился. Пьяный был.
Грицко шутки не оценил.
- Да что ж Вы сегодня не уймётесь, - сказал в сердцах казак.
- Думаю, про Сашко. Половинчатый. И не туда и не сюда. И любит и казак. Непонятный, в общем. Не знает девка, чего ожидать от такого суженного-ряженного.
- Тогда жжённый, - начал сотник и замолчал не в силах дальше продолжить.
- Кто жжённый? – нахмурился Швырь, забыв про обиду.
- Я не знаю кто, - сказал Грицко. – Но вы сами мысль мою раскрыли.
- Ты хочешь сказать, что среди нас жжённый?! – возмутился старик. – Да как такое возможно?! Я вас всех на руках бавил! Вы же выросли на глазах моих!
- Предатель? – тихо спросил сотник. Грицко, не глядя на него кивнул.
-Запродавец!
- Кто? Сашко?
- Сашко? – вскричал Швырь и замолчал, прижимая руку к груди. Побелел лицом.
Грицко покрутил головой.
- Нет. Не Сашко.  Не может быть он. Забыли? Сашко – половинчатый. Влюблённый казак. То ли верёвки вить из него, то ли удавкой сам может стать. Проболтаться мог, похвалиться, перед вдовой или, этой…Беляной.
- Перед ночной кукушкой похвастать, не велик грех, только где вдова, а где наша задумка?
- Тогда кто, и вдову эту ты знаешь? – настаивал старик.
Сотник махнул головой, черствея на глазах:
- Знаю кто. Но пока не раскрою до конца – ничего не скажу.
- И я знаю, - кивнул головой Грицко.
- Молчи! – предостерёг его Микола. – Думу свою держи в себе. Следи только. Даже я не уверен в своих думах.
Грицко кивнул. Жёсткая правда не смутила. Старик тоже приходил в себя. Вздохнул:
- Тогда и я знаю. И тоже буду смотреть.
Сотник кивнул в ответ.
- Тогда всё, казаки? Расходимся? Грицко обратно закладку положит и пост свой снимет, чтобы не спугнуть гостя. Нехай забирает. А сами за девкой смотрим и за… За тем, о ком думаем.
Грицко стал аккуратно сворачивать платок и вдруг замер.
— Это не всё, - сказал он. Аккуратно встряхнул гильзу и показал на ладони кусочек золота. Крохотный. Маленький. Но частица была золотой, и или срезанная с монеты, или обломок от украшения.
- Золото, - пробормотал старик.
- Золото, - эхом отозвался Билый.
- Золото, - сквозь зубы выдохнул Грицко.
Сотник задумался.
- Но это откуда могут знать?
- В лагере об этом никто не знает. Во всяком случае не от нас.  Если только не…
Микола рубанул ладонью воздух.
- Дальше лагеря оно не уйдёт. Изымай.
Грицко кивнул, деловито убрал капельку в кошель. Затянул кожаные ремешки.
- А я бы им грошик подкинул, - встрепенулся Швырь, - а шо? Пускай имают!
- Булгачить, так булгачить.  Накарябать нужно, что -нибудь, - задумался Микола. Казаки заулыбались в предвкушении. Старик полез в карман за грошиком. Казаки склонились над монеткой.
- Чего написать?
 - Нацарапай, атаман, три простые русские буквы, всем славянам понятные.
- А если это туркам уйдёт?
 - Нехань, бошки себе сломают, собачьи дети!
На том и порешили. На пути в лагерь, приземлил сотник,
Чего это Вы, господа, раздулись, мы ещё пока не победили и подлюку не наказали.
 - Твоя правда, атаман, - погрустнели пластуны.
  Беляна.
Казак задремал, проваливаясь в сон – задышал, прерывисто всхрапывая. Вот он прекрасный момент смерти, когда мужика можно резать. Самый лучший шанс из всех. И зло не зло, так обыденность – совесть точно ничто мучать не будет. Другие, убиенные даже в снах не приходили.
  Этот, дурачок, сам, перенёс свою лёжку подальше от других, сам хоронясь храпящих мужланов, много о себе думающих, перенёс на руках к себе.
 Беляна смотрела на кадык в короткой колючей щетине. Рыжие, черные, светлые волоски смешались, путаясь в непроходимые заросли. В трещинке кожи на шеи, в лёгкой морщинке, испарина набухала. Мошка закружила, сдула её, зажмурилась.
Чик. И нет воина.
Легко. Можно дальше идти. Бежать по дорожке жизни. Дел много. Успевай только подбирать, чего другие удержать не смогли.
Только судьба-злодейка учудила и в этот раз – рука не поднималась. Отяжелела. Приросла к телу. Не давала сделать необходимое действие. В голове мысли наползали друг на друга, путая ещё больше. Думала, нет другой жизни, а она вон рядом сопит. Что делать? Как дальше жить? Что выбрать?
Судьба в своих потоках, как могла крутила её в последнее время. Лепестком при сильном ветре себя чувствовала. Беляна нервно закусила губу. Ещё вчера бы чиркнула ножом по пульсирующей жилке, не думая, и, не упуская момента, а сегодня, как подменили. И руки дрожат – не слушаются, и тело в горячке. Весь день смотрела на казака. Дышать забывала. Два раза промазала на стрельбище – такого давно уже не было – лучше стрелка за много вёрст не найти. С руссами, не сравнишься, конечно, они с пелёнок стреляют. Но среди сербов точно равных пока не попадалось. Стыдилась чего-то. Ходила пунцовой. Сама не своя. Места не могла себе найти. Всё из рук валилось. Привлекла внимание – хотели к лекарю отправить, ели отговорилась. А сама мечтала ещё раз увидеть эти голубые глаза. Поймать на себе взгляд, так чтобы опять обожгло всю. И утонуть, утонуть всей без остатка.
Когда слушать его начала? Не ушами, а сердцем?
По началу, когда говорил, что с собой увезёт, на далёкую родину – не верила, мало ли что мужики твердят в ночи, да по утру. Но этот, как будто слов других не знал. Всё любит, да любит. Про свадьбу так говорит, что заслушаешься. Глаза слезами наполняются. Сердце, чёрствый камень, размягчается, и в груди бьётся лёгким молоточком, так, что голова кружится. И уже в центре стола сидишь с любимым рядом, а не на овчине лежишь. И гости все радуются и поют. Родня новая.
Жизнь новая.
Всё по - другому. Восходы, закаты, радости.
Только здесь тоже родня держит.  Корни крепкие. Связи нерушимые. И муж есть, Марко зовут, и дитятко малое – Урош. Вспомнив о младенце своём первом, капнула горячей слезой Беляна, не удержалась. Марко свирепый и хитрый, свою ватагу имеет. Дерзкие разбойники, все дорогу уступают, ни каждый рискнёт связаться. А кто пробовал из братьев лесных, тех нет уже. Кого и она метким выстрелом выбила, кому и горло перерезала. Да и Марко не плошал. Дел всегда много – чутье у вожака звериное на золото чужое, да власть единую в горах. Что скажет Марко, то и делала. Куда пошлёт, туда и шла. Не задумываясь особо, что жизнь может измениться, оборвавшись. Быстро привыкла, по грани ходить. Но за это и любил её крепко, к себе приблизив. Любую прихоть мог выполнить, балуя. Ценил за бесстрашие. За то, где ни каждый наказ выполнит, она ужом извернётся и победу приблизит.
 Прознал Марко про Вука Серчко, про своего первого конкурента в делах разбойничьих, что тот к русским ходит. Можно было бы понять, если к туркам зачистил. Продавать соперника– святое дело. Когда денег нет, самый лёгкий способ.  И в доверие можно втереться и убрать кого надо чужими руками. А к русским то зачем? Что им то продавать? Неспроста. Те за идею воюют, не за золото. Вук Серчко совсем же не патриот своего края. Ему горы ближе, да карман свой роднее. Марко не перехитришь – зубы сломаешь. И зная, про эту лживую собаку, как она чужими руками и, всех подставляя, злато себе добывает, быстро заслал жену свою к русским. Не веря больше никому. А чтобы ловкой была, да сообразительной ещё и первенцем пугал. Торопись, мол. Разнюхивай всё побыстрее, да возвращайся к дитятку, любимая жёнушка. Любимая… Ведь и вправду любил. Да только надоела жизнь лесная. Другой не было. А сейчас могла появиться – казак с собой звал. Настойчиво. И слова свои горячей любовью подтверждал. Здесь Марко ему сильно проигрывал.
Где сил взять, Господи? Как не сгореть в этом пламени.
По крупицам знания собрала. В схрон, заранее уговорённый, вещицы подложила. Всё так, как Марко видел – не зря Серчко трётся у русских – болтал лишнее у костра, когда пьяным был. Намёком говорил. Казаки не отвечали словно не понимали, только переглядывались неодобрительно. Она же внимательно слушала, холодея от правды и чужого коварства. Потому что жила так всегда и знала, как будет. Сречко шутки травил. Иногда в злобе своей волчьей скалился. Но только знала она, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Для Беляны достаточно и меньших сведений. Всё поняла. Заложила тайник. Не удержалась, и уже от себя добавила про Фиалку, дуру деревенскую, что любимый навещает часто. Здесь оплошность была. Чувствовала. Сердце замирало, когда вкладку делала, но ничего поделать с собой не могла. Ревность в руку толкнула. Надо рубить концы так, чтобы русский казак только о ней думал.
Марко тоже не глупый. Поймёт всё и выполнит беспрекословно. И хоть и любит безумно, но только спросит потом, зачем вдову Фиалку порешили. По какой прихоти? Что за случай такой и была ли необходимость?  Не избежать расспросов. Ответ найдётся. Придумается по ситуации.
 Ночью надо уходить в горы. К Урошу возвращаться. Переждать драку. А там видно будет: или с Марко остаться, если золото к нему придёт – заживут господами сыночек- кровиночка её, знать не будет, что такое жить в лесу, или с любимым на новую родину уехать – надо только о встречи договориться, о месте тайном. Марко и помешать не успеет: может в драке сгинуть, может с ножом в шеи в болоте утонуть. Да. Не лёгкий выбор: с золотом остаться или с любимым рассветы встречать. Хорошо бы и русский с деньгами был, да молод слишком. Откуда у такого золото может задержаться? Думать и думать. Не знаешь, куда судьба перетянет, к кому прислонит.
 Что сыночка Уроша казак полюбит, как своего даже не сомневалась. А вот золото ещё добыть надо. Богатая жизнь манила к себе. Марко хитрый. Он сможет. Уж он то настоящий волк. Хитрее, чем Сречко и русские.
 Но нехитрее её. За что жизнь, так пошутила с ней, откуда взялся этот красавчик из другого мира. Как будто с иконы старинной. Среди тех народов, что довелось узнать, такого не попадалось. Как бог красивый. Волосы светлые, в кудряшки смешные закручиваются. Глазища голубые, бездонные. Кость тонкая, лёгкая, не у каждой девушки такая, а тело как железное, но гибкое, ловкое. Просто смотреть как ходит - удовольствие, а как на коне сидит! Чисто – бог!
 Про любовные забавы, говорить нечего, иногда, когда любовная истома ещё не прошла, а он уже своими длинными пальчиками, начинал опять шарить в заветных местах, с досадой думала:
- Хоть бы у коровы своей деревенской пару ночей переспал, отдохну хоть  немного, в себя приду, - и тут же пугалась, вдруг между сиськами, больше на вымя похожими, больше понравиться, задницей необъятной прельстится. У неё, Беляны, и половины такой нет и грудь…
 Но вот углядел он во мне что-то, рассмотрел, а терпеть, когда уже нет удовольствия, так бабам так на роду написано, худшее терпеть приходится.
 Уходить нужно. Раскусили её. Очень быстро в этот раз. Ничего толком не узнала. Разговоры при ней прекращали. Старик, этот железный, так глазами зыркал, словно кожу живьём сдирал. И ведь снимет, только мигнёт серым глазом красавчик атаман. Никто не спасёт. Бежать! Немедленно.
Беляна медленно стала поднимать голову с плеча мужчины, пытаясь выползти из- под бурки, но была мгновенно схвачено за руку. Цепкие пальцы больно сдавили предплечье. Не удержала лёгкого вскрика.
Сашко признал, очнувшись. Вынырнул из короткого сна. Заулыбался.
- Куда ты? – Хватку ослабил, но не отпустил. Потянул к себе. Беляна попыталась вырваться. Где там. Удручённо вздохнула. Болело уже всё. Не до любовных утех.
- Пора мне. Хватятся.
- Да кто? Подожди. Жарко. – Сашко откинул полог бурки. В сумраке забелели голые тела. Казак усадил Беляну сверху. Любовно плечи огладил. Уж очень они нравились ему: тонкие, мальчишеские и груди маленькие, как раз в ладошку умещаются. Страшное и сжимать такие в лапищах своих.
- Плечики у тебя чисто, как у мальчика. Ручки тоненькие. Кожа бархатная. Груди какие! «Молоком пахнешь», —казак говорил, не переставая глупо улыбаться. Беляна быстро посмотрела на него, как не может понять очевидного? И прикрылась рукой.
Ненадолго получилось. Казак был настойчив.
- Любишь меня? – простонала Беляна, закрывая глаза, отдаваясь ласкам.
- Люблю, - зашептал Сашко в ответ, — вот тебе крест, люблю. Никого так не любил. Никогда! Ни одна с тобой не сравнится! С первого взгляда полюбил. Что делаешь со мной? Все думы только о тебе. До гроба любить буду.
Беляна застонала.
- Пора мне.
- Погодь трошки.
- Увидят же.
- Да, что таится? Зачем? Или тайна, какая есть? Женой будешь мне, домой увезу! Не бойся ничего. Если тайна тебя тяготит и тянет в прошлое, то доверься мне, скажи. В силах моих решить любую беду твою.  А сам не смогу, так товарищи помогут.
Беляна слабо улыбнулась. Почувствовав, как казак задрожал, поймав её томный взгляд. С таким жить просто будет. Разлюбишь, так верёвки хоть вить будешь. Не то, что с Марко.
- Прав, ты, Сашко. Есть прошлое у меня.
- Какое? – улыбаясь, спросил казак. А у самого глаза настороженные. Продолжает улыбаться, но натянуто и неестественно. Поразилась Беляна такой перемены, будто водой колодезной окатили. Охладела в миг, трезвев, а Сашко продолжает. – Все мы с прошлым. Не без греха. Пойму я. Хочешь, тебе откроюсь? - Пальчик приложила к его губам, запрещая говорить.
- Нет. Показалось. Ни о чем не догадывается казак. Верит каждому её слову. Наивный и добрый. Как такого не любить? И прошлое его не смущает. И увезти с собой хочет. Женой сделать. По совести, жить. Что ж так всё не просто.
Беляна вздохнула, зашептала быстро, обдавая ухо горячими словами:
- Спасибо тебе, любимый, спасибо. И за слова твои. И за то, что поддержать хочешь.
- Я завсегда! Скажи только, что делать надо.
- Не могу я. Но скоро всё узнаешь. Первым и узнаешь. Тебе первому откроюсь.
- Зря от помощи отказываешься, - закручинился казак. – Ты ведь мне родная теперь. Может, кто обидел тебя, зоренька? Так скажи. Не жить супостату! Ей, Богу, до корня обстругаю.
- Не гневи Бога. Сама я решу дела. Да и не дела то. Так, мелочи. Требуют моего вмешательства.
- Так ты уйти хочешь? – нахмурился Сашко.
- Не знаю я, - уклончиво ответила Беляна и выпорхнула из медвежьих объятий казак. Да так быстро, что тот удивился и не смог скрыть изумления.
- Нельзя тебе уходить, - хмурился дальше Сашко.
- Так надо…
- Нельзя! – категоричен казак.
С себя скинул. Сел.
Подозревают её? Тогда точно, немедленно бежать нужно Мужики суровые, не то, что этот телок. Но и этого успокоить нужно.  Беляна ноги поджала, сжалась в комок, посмотрела снизу, собакой побитой.
Сашко проняло. Оттаял. Погладил.
- Не бойся меня. Пойми, теперь ты со мной, и я без тебя не могу. Бери меня с собой. А? Вдвоём веселее.
Беляна заскулила, сжимаясь ещё больше.
- Ну чего ты? Чего? Ну, не плачь.
Девушка подняла зарёванное лицо.
- Я с мамкой хочу попрощаться. Понимаешь?
- Понимаю, - примирительно сказал Сашко, кивая. – Хорошее дело. Я рядом буду. У хаты постерегу. Как тебе такое?
Беляна слабо мотнула головой, не соглашаясь и принимая что-то для себя. Сашко наклонился. Осторожно руками взял голову. Расцеловал. Посмотрел в очи черные. Не увидел в них слез.
- Пора, - прошептала Беляна, не решаясь вырваться. Сашко ещё раз внимательно посмотрел на неё и тоже сказал:
- Ну пора, так - пора.
- Что-то опять задумал, может проследить хочет?
 Ускользну, дай только шагов на двадцать отойти.

Ночью, Григорий Молибогаа толкнул в плечо сотника. Руку не убрал, смотря куда-то в темноту. Потом кивнул, предлагая подняться. Отошли от лежанок.
- Что? – спросил, чуть шевеля губами.
- Ушёл Сашко, - ответил казак и показал в сторону пустой лежанки, - и девка его переодетая ушла.
- Догоним.
Грицко кивнул. Мыкола подхватил винтовку и заскользил вслед за товарищем. Шли волчьим скоком. Стараясь не шуметь, поднимались в гору. Изредка, останавливались, слушая ночь. Беглецы прошли сквозь секреты.
- Не пойму, - Грицко сказал, опускаясь на колени, чтоб лучше рассмотреть следы. – Разделились что ли? Сашко верхом ушёл. По тропе ускакал. Она дальше в горы пошла. Ну, что? Разделяться будем? Кому-то вниз идти. Кому-то дальше карабкаться.
- Нет. Пойдём за Сашко. Они должны встретиться внизу. Место должно быть у них потаённое. – принял решение сотник.
Грицко передёрнул плечами.
- Может быть.
- Конь один. Далеко не уйдут.
- Да зачем это Сашко надо, - в сердцах пробормотал казак. – Одна дурь в голове!
- Перехватим, узнаем!
- У речки встречаются. Их место. Там следы будем искать. Сашко напрямик пошёл, через секреты. Девка через горы. Скоро достанем.
В этот раз они ошиблись. Никого не нашли, как не рыскали. Ни конных, ни пеших следов на росистой траве не обнаружили, только сами до колен промокли. Сели у тропы на камень. Тяжело было говорить, но товарищ признался:
- До шляха след чёткий, дальше идёт в сторону села. Не могу понять. Что он один ушёл? Не останавливался даже нигде. Что думаешь?
Сотник пожал плечом.
- Отдышимся, пойдём вдоль реки дальше, а с утра ближние склоны прочешем.
 Сложно спрятаться от тех, кто всю жизнь кого-то ищет. Даже, если умеючи.
- Не вовремя, - вздохнул Грицко.
 Атаман кивнул, соглашаясь.
- Думаю, к реке она дальше вышла. Там и ждёт её Сашко.
И снова Грицко не понравилось, однако, возражать не стал. Отдышались. Пошли неспешно, ища малейшие зацепки, читая следы. Слушая ночь. Спуск, подьём, опять спуск.
- Что с ним делать, ума не приложу. Не пороть же его! Воин справный, в бою как на тебя могу положиться, не жадный, за дуван не трясётся, но как только сшибка закончилась, мы ещё сброю чистим- точим, а он уже у бабы какой в ближайшем селе и всех любит! А, главное, они его привечают и молодые девчата и бабы тёртые. Я- то думал, оторву хлопчика от вдовей юбки, мир увидит. А он, кроме юбок не желает ничего видеть. Что скажешь, а?
- Не знаю, ты у нас батька - атаман тебе решать, только, если б не его чуйка, девку- засланку, до сих пор не раскрыли б.
- Раскрыли, а толк какой от этого есть? Кто за кем охотиться. Чего хотят, а главное кто?
- Какая разница кто,
если в лагере узнают про золото, думаешь половина не попробует его достать.
- Кишка тонка.
 — Это другое дело, но помешать могут. И ещё, сербы запросто туркам таких ухарей как мы, продают.
 — Значит нужно байку придумать, скажем, уходим к Раевскому.
-Так и порешим.
Забрезжил рассвет. Вокруг посерело. Снова вышли к нижней петле лесной дороги.  В предрассветной тишине, когда ещё птицы не поют, послышался топот копыт. Странно, но он приближался. Нарастал. Переглянулись недоуменно. Не прятались. Судя по звук - один всадник был. По казачьей посадке узнали Сашко. Он тоже признал своих. Неспеша вышли на средину тропы. В метрах десяти Сашок, поставил коня свечкой. Не соскочил, не слез, а как-то сполз из седла. Подошёл на негнущихся ногах. Лицом белый-белый, словно покойник.
- Сашко?.. – неуверенно окликнул атаман.
- Дядька Микола, как же так? – Говорил, а сам атаману нагайку протягивал, чтоб бил значит. Ага. Билый скрутил хвост. Успею мол, наказать. Посмотрел в лицо парня, но разума в нем нисколько не читалось.
- Сашко…
Грицко, не видя никакого эффекта, дал казаку ладонью в уху. Хлопец стал приходить в себя.
- Так мне и надо, - сказал уже более осмысленно. – Прости, атаман. Ослушался я тебя. К Фиалке сбежал. У костра, как стали о ней говорить, так затряслось всё у меня. Больше не мог ни о ком другом думать. Вот ведь, что любовь окаянная делает. Думал позабыл её, ан нет! Сердцем видно меня звала! Не мог я сдержаться! Никак не мог! Внутри всё свело.
— Это у тебя другое место свело, бывает. – Грицко был беспощаден. Сдерживался из последних сил. Мыкола тронул его за руку не заметно – уймись. Не проронив и полслова, продолжил слушать молодого казачка. Тот не таился. Выпаливал всё как на духу.
- Дождался, когда все заснут и погнал в деревню.
- А Беляна? – осторожно спросил я.
- Что Беляна? Не мог же я взять её с собой?! Думал, к утру вернусь, ещё все спать будут. Никто и не заметит. А вот, раньше возвращаюсь.
- Чего так? – прищурил глаза я.
- А нет больше Фиалки. Любовь только моя и осталась…
- Как нет?
- Убили моё серденько. Да, как-то зверски очень.
- Постой. «Ты говоришь, Фиалку твою убили?» —осторожно спросил Грицко и посмотрел на Билого, подчёркивая вопрос. Тот только, головой дёрнул, мол, понял давно.
- Зверски. Изломали всю. Словно зверь какой. Только звери глаза не выкалывают. Может бес, а? Господин сотник? То бес был? Глаза выколол, чтоб не видела.
- Я, кажется, знаю того беса. – Мыкола распустил нагайку. - Из-за тебя она погибла. По глупости твоей животной.
Стеганул Сашко. Другой раз. Тот, даже не прикрылся.
- Бей меня, дядька Микола. Бей! Любил я её очень! Как мне жить теперь?
- Да вся беда, через твою любовь, - сунул ему за пояс нагайку. Разве сейчас слеза твоя поможет?!
 - Всех баб любишь?! Кто такими словами разбрасывается?! Кто живёт так? Бык при стаде!
Сотник сплюнул, развернулся и зашагал по тропинке к лагерю. Грицко церемониться не стал. Стукнул в зубы. Потом помог подняться из пыли.
Сашко подобрал папаху. Зашмыгал носом, сплёвывая красную юшку.
- Пошли.
- Грицко, я же ни-ни теперь. Вот тебе крест. За Беляной смотреть буду, как наказывали. Я её любить теперь стану. Одну её. Вот тебе крест. Домой невестой повезу. Кончится всё и повезу.
 - Ну, дура, - Гриц, - растянул дура на два шага и отвесил полновесный подзатыльник.
- Раньше смотреть надо было, - процедил Грицко. – Теперь поздно.
- Что поздно? – спросил, поднимая слетевшую папаху, Сашко.
- Ушла твоя Беляна.
- Как ушла? – Сашко остановился. Конь сзади ткнулся в его плечо. – Куда?
- Так и ушла. В горы, может к хозяевам своим- пробормотал Грицко, сдвинул папаху на глаза и поспешил за сотником.
- Может и её уже нет на этом свете.
- Мать проведать она пошла перед походом, ну и попрощаться.
Григорий резко развернулся.
- Ты знал, что уйдёт и не доложил?! - Он длинно выругался, попросил у Бога прощения, перекрестился.
- Ты не дура, не придурок убогий, ты… Слова такого для тебя ещё не придумали, но с хреном!
- Вернётся она, к обеду, ей Богу, вернётся!
Молибога резко развернулся, схватил за черкеску, приподнял, так, что Сашку пришлось опираться только на носочки.
- Ты Бога благодари, что пережил эту ночь.
- Побежал догонять атамана.
-  Микола, рано мы наблюдение с схрона сняли, похоже дошло оно, до кого следовало.
- Меня больше сейчас сломанный зубец волнует. Кто?
- Может Сашко к Фиалке сбежал и жизнь свою сберёг?
 - Да кому этот перец мешает?! Любая юбка им вертеть может
 как захочет.
- Гамаюн?
Это цель поважнее будет.

                Вахмистр Степан Гамаюн.

Чудны дела твои, Господи.
 Добрались мы сюда в чужие горы, как будто в своих краях забот мало. Пришли крестьян местных пластунскому навыку обучать, а оказалось самим обучаться приходится.  Если наши ружья, заряжаемые с дула, за счёт хорошей точности и большой дальности, использовать можно, то два десятка новых моделей револьверов списали наши пистоли в историю. А значит и сшибки проводить нужно совсем по-другому. Здесь все более или менее уважаемые воины носили по два револьвера и винтовку с саблей., что давало им возможность сперва выпустить двенадцать-тринадцать пуль, прежде чем взяться за холодное оружие. Если стреляют пятеро с разных точек, до шашки дело может и не дойти. Сперва нужно было подобрать одну систему револьверов для всех. Потом научиться стрелять одновременно с дух рук. Третьим этапом Билый стал нас муштровать, стрелять с такой очерёдностью, чтоб одни ещё стреляли, а товарищи в это время перезаряжались. Казалось бы, чего проще, однако для этого нужно быстро выбросить стрелянные гильзы, достать патроны и это в безопасном положении, чтоб тебя самого не подстрелили. Мы хлопцы, тёртые со всех сторон, но чтоб быстро стрелять из этих револьверов, нужно сильный большой палец иметь, чтоб после каждого выстрела взвести тугой курок, вот, всё какое время есть, развиваем до судорог эти пальцы.
 Билый-молодец, голова! Залоги продумывает так, что после пальбы, нам только дуван собрать остаётся, ну и с раненными разобраться, кого спытать или в полон, ну а кому помочь быстро к их богу добраться.
 Война идёт здесь как у нас дома. Манёвр, засада, сшибка, разбежались. Жестокость и для нас удивительная, а ожесточённости воинской, настойчивости нет. Как будто ждут и те и другие чего-то. Ладно русские, добровольцы ждут русского генерала, а турки чего ожидают?
 Недели две тому, крупное соединение, при пушках разбило и рассеяло большой отряд Раевского. Могли бы и на лагерь двинуться, нет остановились, табором стали, ну мы пушечки их, вместе с огневым припасом, того… Лишили мы их артиллерии вместе с большинством обслуги. Османы ушли, а нам опять ученье. Ночи тёплые, хоть сделали несколько шалашей – холобуд, на случай дождя, спим под открытым небом. Очень воздух здесь хорош. Фрукты всякие ранее неведомые, только тоска накрывает по ночам. По дружине своей, детишкам четверым. Тоска смертная. Апельсины сочные как картошку ем, не чувствуя вкуса.
 не радуют ни разносолы заморские, ни вина их фруктовые.
 Давно, лет двадцать, ещё не женат был, стали меня лихим казаком считать и любителем бражничать. Что говорить, люблю я вкус резкий, чтоб горло обжигало и костёр в животе разгорающийся, и лёгкость, от земли отрывающую, а вот опьянение, разума лишающее, не люблю.
Когда Маричка мне первенца подарила, вообще интерес к горилке пропал, чего я только не выдумывал, чтоб станичники не заметили перемен. Не так трудно оказалось. Не пьющим казакам, разговоров хватает, а любители, после третьей чарки за собой-то следить перестают. Вот и слыл я лихим рубакой и записным выпивохой. Билый-старший на какой-то гулянке меня сразу раскусил, и на разговор по душам вытащил. Ему одному признался. Он мне тогда рубль серебряный на гостинцы деткам дал, самому мол не с руки, и потом из Катеринодара часто подарки моим мальцам привозил.
 Счастье-то какое смотреть как детишки радуются.
Я, тут случайно с сербом познакомился. Возле местного шинка у него дом. Сад огромный. Вот через сад я как-то путь решил срезать, да и познакомились с Небойша. Вдовец с двумя детьми. Так я к его деткам привязался, что всё свободное время в этом доме пропадал. С детьми возился, игрушек настрогал. По хозяйству Небойша помогал, иногда учил детей казацкую еду готовить, играм не хитрым научил. Перед уходом, обязательно стаканчик ракии, мол в шинке сидел. Не хотел, чтоб про мою слабость языками чесали. Вон Батько Швырь всю жизнь в походах, ни семьи, ни детей, один как сокол в небе.
 Сашко? Ну, у этого наоборот, только бабы на уме. Снесут башку когда-нибудь из- за этого племени.
Нас бы всех не втравил в какую-нибудь историю. Нигде мужики не любят, когда с их женщинами тындыры- мындыры крутят. А он как пёс, без разбору на любую сучку кидается.
Влипнет, ни какие подвиги не спасут
 Григорий Молибога - он при атамане. Справный казак. Только в палатки русских офицеров одного Билого отпускает, и то старается быть по близости, из виду не терять.
 Правильно. Семьи их издавна связаны, кровью пролитой, склеены. Пришёл черёд детей новые истории казачьего братства писать.
 Хотя, что за интерес у сотника к русским офицерам совсем непонятно и говорят, Малибога сказывал, они на непонятных языках.  О чём?
 Сербы, эти непонятные. Сперва двоих из лагеря прислали, мол охотники. Может и охотники, только от крови человечьей даже не морщатся и с револьверами управляются, дай бог каждому. До чего они охотники, знать бы
Потом Сречко привёл дядю с племянником подростком. Хлопчик, который племянник, то пропадает, то опять объявляется.
 Кто-то у него из родни мол, болеет. Так ты определись, с нами ты, или с роднёй. Нет не по-нашенски тут воюют. Опять же кошт у каждого свой. Утром еду готовить, одного нема. Появляется – Я в село есть ходил, Молочка с сыром захотелось. – Другой, - Вечерять в шинок пойду. Мяса на сковородке захотелось.
Какой вопрос, вон сковородка, добудь мясца, и товарищей угости.
 Да и сам Вук Сречко, тот ещё жук. Улыбается, по плечам хлопает, а сам глазищами так под бешметом и рыскает. Повёл как-то меня в шинок, гляжу, а он все мои фокусы, чтоб не напиться, вытворяет, да ещё как! Тут у них тяжелее вид сделать, каждому в стеклянной посудине с длинным горлышком наливают примерно по полчарки нашей. По глотку и пьют оттуда. Я сперва, тоже как он, только губы мочил, да головой тряс, мол, ух, какая водка забористая. Видя его интерес, нарочно выпил пару этих стеклянных чарочек притворился сильно опьяневшим, он тут шуточки свои оставил и про Билого выпытывать начал. Как, где, что, чего. Ну я ему, что ещё в Греции было сговорено рассказал и вроде засыпать начал. Тут он меня и покинул, мол, отдыхай казаче, а в лагере нашем, до утра не появлялся. Утром спросил, куда он делся. У вдовы такой- то ночевал. Не прочуял, что Сашко всех вдов тут знает. Давно та вдова, с нашим волонтёром живёт. Опять соврал. Зачем?
Одни вопросы.
 Вчера отпросился, целый день у Небойши провёл. С ребятишками играл, как будто дома побывал. Крутишь ребятёнка, тискаешь, смех его запоминаешь а от него пахнет, как от всех детей на земле и сердце готово на сотни кусочков рассыпаться, и главное не поймёшь от чего, толи от тоски по своим, то ли от радости за этих. После обеда затеялись с Небойшей коника- качалку мастерить. Пилили, стругали, тесали. Сегодня, наверное, собрал. Сбегаю посмотрю, что завтра будет только Богу ведомо, наше дело военное, пока тихо, сбегаю. Туда и назад. Только посмотрю, ну и послушаю, как детвора радовалась. Отполз от своих, чтоб не тревожить и глупым враньём дружбу казацкую не оскорблять, согнувшись в три погибели добежал до тени деревьев. Луна полная прям над головой. Каждую травинку видно, да и не ночь ещё, так сумерки. Направление держал чуть правее шинка. Вон и хата темнеет. Что- то беспокойно вдруг стало, сбавь-ка ход, казаче. С этого направления всегда огонёк лампадки масляной под иконами виден был. Как на маяк по ночам на него шёл. Почему сейчас не горит. Опять вопрос. Что за поход такой.
Роса ещё не выпала, следов не рассмотреть. Осторожно пошёл вдоль стены, царапнул стекло, как условлено было с Небойша. Если дети спят, он на улицу должен выйти. Подождал, послушал. Тишина, только вроде табаком пахнуло. Может из шинка?
Что- то хозяин не выходит. Ещё пара шагов к двери. На крыше солома зашуршала и тут же тень закрыла луну. Если на тебя прыгают сверху сопротивляться глупо. Летящее тело набирает скорость, а значит и силу, противостоять которой мало кто сможет, а значит и я не буду.  Как только головы, плеч коснулось что-то чужое. Согнул ноги, заваливаясь на спину. Нападающий, ожидая упасть мне на плечи пролетел до земли, чем-то хрустнул, застонал. В этот стон я отправил, удар ногой через себя. Вроде попал, перекатился на живот, одновременно сгибая в колене ногу, второй ногой, не теряя времени зарядил в голову. человеку, пытающемуся встать на четвереньки. Глядите люди, упал и гопака не пришлось таньцуваты. Снаружи движения нет.  В хате тихо. Ничего сейчас заглянем. Поднял, нападавшего за ворот и поясной ремень, не опасаясь шума, открыл дверь, втолкнул тело внутрь, шагая за ним следом. Пластунским ножом, тёмному силуэту чуть выше плеч слева направо, рука поднимается выше и теперь тёмной фигуре слева от дверей с шагом и хрустом в грудину. Оттолкнуть, чтоб легче нож вытащить. Присел возле первого нащупал волосы, провёл ножом по горлу, чтоб неожиданностей не было. На лавке связанный Небойша. Подожди друг. Обошёл хату снаружи, сделал ещё кружок шагах в двадцати. В саду нашёл три привязанные лошади. Оце, гарно. Не зря хлопотал.
И гости все в одном месте. Вернулся в хату, зажёг огонь, развязал пострадавшего товарища, со свежей гулей на лбу. Развязали перепуганных детишек, обыскали раздели и вытащили гостей наружу. Погрузили на лошадей, вывезли до оврага, там и бросили.
 Вдруг как молнией, а как браты?
 - Ты Небойша не бойся, сам ребятишек успокой. Потники у лошадей влажные, издалека ребята приехали, значит обратно ждут их к утру. Прояснить, что случилось, человек только завтра к вечеру приедет. Ещё сутки на доклад и принятия решения. Твоё дело сторона, но если есть где с детьми неделю пожить, лучше погостить, чтоб детей ещё раз не напугали, а я к своим побегу, что –то тревожно мне.
 - Лошадь возьми.
- Да ну, переполошу кого не надо, на вопросы потом отвечай.
На нашей поляне всё было спокойно.
Швырь посвистывал, Сашко причмокивал, Гриц почуял и сам проснулся, остальных тихонько растолкали, легли головами друг к другу, я рассказал что произошло.
 - У двоих шейные крестики православные, у третьего папский.
- Хорват?
И здесь хорват, не одна ли это команда?
- Где ещё?
Вдове, тут одной, глаза хорватским манером выкололи.
- Бес его знает. Кроме оружия и патронов, никаких вещей нет, сброя справная, револьверы и ножи.
- Кому же мы так интересны.
- Ты, лучше скажи, что делать.
- Уходить нужно.
- Может этого только и ждут.
- Ты, Степан кое чего не знаешь, вчера ещё один засланец нарисовался, и похоже он, вернее она не одна.
 - Племянник?
- Точно.
 - Ну, эту мог Сречко приставить,, чтоб гроши точно к нему попали.
- Одна девка с нами не справиться, если что.
Швырь почесал нос, - Кинет травку какую в котёл и полетят души в родные степи.
- Верно, только и она пропала.
- Дык, что, уходить будем?
- Куда?
 - Домой. Пошумели и будет, растащат по одному во сне.
- Сперва дело важное зробыть треба
 а, по ночам сторожить теперь будем по очереди, без сербов. Послезавтра выступаем з ранку.
 Сегодня продать, что не нужно, купить необходимого, Батько, вы старший по коммерции, я схожу к русскому коменданту, попробую узнать, что за бесстрашные хлопцы на вахмистра напали.
 Всего трое на целого пластуна! Сербам ни слова.
 - Может, ну их к бесу, сами пойдём.
- Впятером не сдюжим, и гор в тех местах, мы не знаем. Заодно и к союзникам присмотримся.
 Степан, на тебе оружие и огневой припас. Сашко, перевезёшь Небойша с детьми куда скажет, лошадей пригонишь и поможешь Швырю с торговлей. Сербов возле себя держите, чтоб не на секунду с глаз не пропадали. Григорий это на тебе. Учения придумай, уведи их подальше.
За два дня, распродав лошадей и кое-что накопившиеся, не прояснив ничего про ночных гостей, ушли путаным маршрутом. Животин было особенно жаль. У Сашко жеребец так привязался к хозяину, что плакал, как дитя малое. Слезы лошади Швырь по-своему объяснял, говорил про сбитые копыта и боль адскую, вот и не утерпела скотина, мол Сашко доездился, по ночам в чужие хутора и кто-то в отместку, засадил жеребцу лишний гвоздик под подкову. Брехня, конечно всё, и звучало как-то двояко, обвинительно даже, но очень правдиво. Молодой казачок, лишился женщин, а теперь ещё жеребца, чувствуя вину свою, старательно нес службу – так, что и придраться не к чему. Да, только не из-за него всё. Зря печалился.  Гриц хмурился по-другому поводу: тайна не раскрытая не давала ему покоя. Так что настроения ни у кого не было.
Дней за десять дошли до вертикальной скалы и полезли от уступа, до щели, от щели до полки. Навешивали верёвки, постепенно поднимая в небо, друг друга и свои пожитки. Жуткий, тяжелый подъем. Всё тело одеревенело и ломило.  Скала казалась неприступной, а одолели. На перевале, когда «плечи» вернулись, группа собралась в заросшей зеленью щели.
- Застава из трёх османов, обжитая, - докладывали дозорные, - сейчас костёр разводят, будут еду готовить, чтоб она у них в глотках застряла. Есть три лошади. На заход тропа на одного всадника, видно по ней смена приходит. В сторону моря пешая тропинка. Не пуганые. С собой только кинжалы, остальное в шалаше.
Горазд сразу дёрнулся, говоря:
- В ножи? – Кулаки сжал.
- А, когда смена придёт, знаешь? Пока корабль не подойдёт, дозор трогать нельзя.
- Погодь, - остановил его взмахом руки Микола, - Батько, ты как? Живой?
- Чуть очи не повылазили на остатнем подъёме.
- Отабориваетесь с Михайло здесь, как корабль придёт, дозор убрать, только не спешите, может, они знак должны подать.
- Для сигнального костра у них всё готово,- пояснил Гриц.- Только не понятно, костёр, чтоб тревогу поднять или о корабле сообщить.
 -  Нам нужно, чтоб сообщали?
 - Ни.
 - А, если на острове дым не увидят и тревогу сыграют?
 - Тоди Батько, лежи у них под боком, слухай, турецкий ты разумеешь, сам решишь, чего робыть.
 - Уберём заставу без шума, сто чертей их батькам, гатей и самострелов на тропе устроим. На пешего и конного. Чучел наставим, нехай их сменщики или подкрепление, штурм Архипо-Осиповки творят. - Он, толи улыбнулся, толи ощерился, показывая ряд крепких желтоватых зубов.
Я беспокоился за него, человек, всё-таки немолодой - ровесник отца, а недавний подъём и меня вымотал, до чёрных мушек в глазах. Щель, где мы расположились, тянулась больше снизу вверх, ватага располагалась на разной высоте один над другим. Ветер сюда не проникал, и потревоженное комарьё жужжало и вилось как в наших плавнях.
- Кто по дому соскучился? – заматываясь башлыком, спросил Гамаюн. Кубанцы заулыбались. - Холера, пока говорил, три штуки в рот залетели.
Серб Горазд снова не удержался:
-Как вы там живёте?
- Весело, но, если подлюку какую спиймаем, лютую смерть заслужившую, голого в плавнях оставляем. Сперва комары, а потом зверьё следов от него не оставят.
- Господа казаки, снедаем поплотнее, в сухомятку, час на отдых и будем искать место для спуска. До темноты нужно найти место для лагеря на берегу. Завтра начинаем наблюдение за островом, наметим два пути отхода, ночью промерим глубины.
 К вечеру окончательно выбившись из сил, с ремнями и верёвками спустились вниз на узкую, в два шага полоску возле озера. Силы совсем кончились. Спать попадали прямо в бурьян. Светает. Сквозь сон почувствовал, что-то сильно давило на лицо. При попытке повернуться, прямо в глаз потекла струйка воды. Поднимая голову, вызвал целый водопад холодных струек. На каждом листочке, в зависимости от размера, скопилось от ложки до стакана холодной росы. Бешмет насквозь промок. От холода и сырости зуб на зуб не попадал. Левая сторона лица занемела. Пошарив там, где лежала голова, нащупал револьвер. Как он из-за пазухи попал под голову?
Утренняя серость ещё не рассеялась, а нас от острова прикрыл туман. Плотным ровным слоем он лежал, пару локтей выше воды. Не клубился, и не струился, белый пласт висел над озером, сливаясь с рассветным небом.
 Осмотрелся. Прислушался, принюхался. Тревоги ничего не вызывало. Народ сопел в узкой полоске бурьяна. Не хватало Гамаюна и Грица. Они обычно первые встают. Чтоб согреться начал приседать. Три десятка приседаний. Потом прыжки из нижней точки с подтягиванием ног к груди. Сразу же показалась голова Сашка, револьвер смотрел в мою сторону. Молодец, сразу почуял. Показал, чтоб присоединялся. Прыгали, выгоняя холод, пока призывно не заухал филин. Звал нас Гамаюн.
- Поднимай народ, только тихесенько.
Звук над водой далеко разноситься. Осторожно, стараясь меньше мять мокрую поросль, пошёл вдоль озера на звук.
- Ч, - раздалось выше головы. Голова Грица, казалось, торчит прямо из скалы.
- Вон там, - он мотнул головой, - вроде ступенек.  Щель на высоте рослого мужчины. Шагов на пятнадцать уходила в тело скалы, каменная складка прикрывала со стороны озера. Узкий проход завесили бешметом, и Гамаюн уже колдовал над костерком.
 - Зараз треба усих за дровами послать, пока туман, ветра нет - дрова высушить надо. Кулеш зробим. Остатний раз перекусывали вчера до спуска. Сало с комарами. У меня кишка на кишку як кобыздох на волка рычит с голодухи. Бог знает, сколько нам тут просидеть придётся и обогреться нужно, и обсушиться. Огня не откуда не видно будет, пока туман, сырыми подымить немного можно. В сторону моря, - он показал направление, - подъём божеский, туда за сушняком ходить будем, а по берегу, топляка завались, так, что про дрова не думай.
Вчерашний спуск так вымотал казаков так что, спустившись, просто попадали в кустарник, совсем не подумав, о такой обильной росе. Утром, мокрые казаки быстро натаскав плавника, разделись до подштанников, так было теплее. Пока хлебали горячий кулеш, туман пропал, а с ним и роса. Пока Горазд варил кофе, атаман распределил обязанности на сегодня.
- Сегодня отдыхаем, наблюдаем, обследуем скудные окрестности, обживаем наше убежище.
Хвощи и папоротники даже днём спокойно позволяли передвигаться и наблюдать за островом. Солнце всходило за спиной, из-за скал,  склон был в тени, а остров освещён. Выходило, что пока солнце не достанет, ходить можно было не скрываясь. Определили два пункта наблюдения за островом и один за морем. За пару часов наблюдений, поняли, что ничего полезного с этого берега казаки не разглядят. На их сторону выходила глухая стена форта, сложенного из крупных камней с двумя бойницами для пушек. Противоположный берег устья - озера, порос камышом. Ширину привычного для пластунов укрытия определить было невозможно. От полосы камышей, до острова было на треть ближе, чем от их берега. Скорость течения увеличивалась, чем дальше от берега, но какова она у острова, предстояло промерить, как и глубины, а вода ледяная и вряд ли будет теплее.
 Значит, какие задачи нужно решить? Первое: никто не должен бездельничать, так как, в воде плескаться можно только ночью, безлунной ночью и по два человека, нет по четыре, двое с одной стороны острова, двое с другой. Второе: охота и рыбалка. Третье: подготовить путь отхода, для пешей группы и знак для Батьки. Справа зашуршали кусты. Камень недолго застучал прокатившись. Сербские ругательства сквозь зубы. Показался Горазд.
- Что ж ты, друже, как барсук шумишь.- Застыдил его наблюдавший за островом сотник.
- Тут же чужих нет.
- Ты или можешь ходить неслышно или нет. Сейчас вернись, найди тот камень, о который споткнулся, выкинь в воду, только тихо. И запомни, если двигаешься и думаешь, что больше никогда второй раз здесь не пройдёшь, убирай всё, что мешает, может, ноги уносить бегом придётся тем же путём и по-тихому. Ложись рядом, рассказывай, что видел.
- В эту сторону, коса сужается и упирается в скалу. Так что туда - хода нет.
    - Значит и оттуда никто не пройдёт?
 - Только по воде.
- Сегодня, время будет, двадцать раз пройдёшь туда – обратно. Сперва медленно, как будто подкрадываешься, так чтоб сам себя не слышал.
Плавать без шума умеешь?
 - Конечно. Я ж моряк.
- А, говорил пастух.
- Каждый серб наполовину пастух, на половину моряк.
 - А, где по скалам так насобачился лазить, с верёвками ловко управляться.
 - С парусами, во время шторма работать без верёвок, ремней нельзя.
Говорит, а сам в сторону смотрит. Глаз не показывает. Руками шарит вокруг. Вон что. Знать бы - это правда или голову мне дурит братушка.
- Ночью до того берега доплывёшь?
- Не знаю. Вода сильно холодная.
 - Ладно, разберёмся. Ты мне вот что скажи, раньше времени не было для такого разговора, сейчас у меня есть время спросить, а у тебя подумать, да и ушей лишних нет. Почему греки один раз поднялись и выгнали османов. Государство своё объявили. Вы десять лет бьётесь, а толку нет. Народ вы храбрый отчаянный, русские вам помогают. Ты не хмурься и не вздумай обижаться, ты ведь мне, как кунак, побратим, по-вашему. Понять причину, это больше вам нужно.
 - Грекам деньги французы давали, англичане, русский флот турок отогнал, даже американцы два корабля подарили. Весь мир за них!
  - Ну, так и вам помогают.
 - Теперь атаман-четник, ты не обижайся. Какие русские к нам приезжают? Смелые да умелые, но все безденежные. Мы, конечно, никогда не забудем вашу помощь, но…
- Дык, шо, мабуть мы вам ще грошы платить должны? – опешил сотник.
 - Негодовать нет нужды, ты пойми. У меня дружина есть – жонка, - я кивнул, что понял, - детишек двое. Их кормить кроме меня кто будет?
 Вот я два месяца четник, а десять – работник. Так и все у нас. Кроме таких неприкаянных как Вук Сречко.
Он замолчал, сунул в рот травинку.
- Ох, и усы у него. Чёрные, блестящие, густые. Не то, что у меня.- Не кстати пронеслось у Билого - Ладно бы чисто пшеничные, так чёрные волосины вылазят, то там, то сям. Не солидные у меня усы.
 Солнце уже хорошо пригревало. От срезанной травы пахло домом, первым сенокосом. Речная вода легонько плюхала о камни. Из камышей на другом берегу несколько уток, вывели утят на чистую воду. Вот у кого жир. Только сколько же взрослых уток нужно, чтоб одного казака измазать с ног до головы?! Тогда ледяная вода не так страшна.
 - Горазд, добудем мы гроши, изгоните османов, как думаешь?
 - Не знаю. Ты ведь, наверное, уже понял - сербы разные. Турки этим пользуются. Одни, как мы - православные, другие католическому Папе в рот смотрят. Сербы мусульмане и мусульмане босняки вообще не сильно хотят перемен, а ещё есть албанцы – мусульмане.   Сосед, австрийский император за приличный кусок, исконных наших земель предлагает помощь, италийские князьки, только османов пока боятся. При турках мы единая провинция - пашалык. Так что, не знаю… Намылит русский царь туркам шею, сразу православным сербам налоги уменьшают, католикам поднимает, те на нас волками смотрят. Австрийский император, выиграет битву, католикам послабление, мы на них крысимся. Не знаю, атаман, не знаю.
 - Верить нужно, молиться. Бог поможет, только верить истинно нужно.
Храмы у вас есть, монастыри, на службы люди ходят, а крепости в людях не чувствуется. Нет, Горазд, я не о трусости говорю, народ ваш отважен, иногда безрассудно смел, но как-то, не знаю, как сказать словами. У вас бог сам по себе, а вы сами по себе. Вот и ты, говоришь, не знаешь, доплывёшь ли до берега, да разве Бог позволит тебе утонуть здесь, если для его славы здесь страдаешь. Конечно, доплывёшь и нырять будешь, глубину мерить, возможно ли ящик протащить способом Батьки Швыря. Когда совсем туго будет, молись, не бросят тебя ни Бог, ни Ангел – хранитель, вся небесная рать тебе поможет. Даже, когда ты забываешь о Боге, он всегда с тобой.
- Николо, правду скажи, успокой душу. Если с золотом всё получится, отдадите его на борьбу?
 - Десятую часть себе заберём, по нашим обычаям. Оттуда и твоя доля, и Михайло с Димитрием.
Васыль Довгий в монастырской больнице лежит, с простреленной грудью. На лечение и обратную дорогу ему денег нужно?
- Нужно.
- Войско кубанское в деньгах тоже нуждается, опять же семьи и у нас имеются.
- Никто не против, лишь бы всё не забрали.
- Вот, а ты проследить можешь, что бы Сречко, оружие купил, а не…
- Вук Сречко много лет на свои деньги покупает припасы и оружие, но я не отойду от него ни на шаг.
 - Добыть это одно, а сохранить, совсем другое, ты со своими поговори, Сречко дядька умный, но с таким грузом и ему охрана требуется.
- Жизни положим, если потребуется, Никола, расскажи про Сад Богородицы.
- Сто раз рассказывал.
- Расскажи сто первый.
- Прослышал султан турецкий, что в монастырях греческих, молятся за изгнание османов с балканских земель и удумал собака, хай чёрт забере его душу, попугать монахов, да заодно и пограбить.
За сотни лет в храмах скопилось подношений великое множество.
Направил целый корабль своих гвардейцев-янычар злато - серебро забрать, а монахов, если перечить будут порубать. Начать порешил с главной – Афонской обители. Случилось это за месяц- полтора до нашего прибытия на Афон. Так, что своими глазами я видел только икону простреленную и игумена живого и здорового.
- Про турок расскажи.
- Чего про них рассказывать, только язык свой поганить, высадилась эта бражка с корабля и с оружием в Хиландарский монастырь. Христианам всем известно, на землях афонских нельзя оружным приходить, а собаки турецкие попёрлись прямо в обитель.
Игумен увещевать их стал, стыдить. Они в трапезную, еды, мол, давай и утварь дорогую собирайте.
 Братия молиться стала, а бусурмане, кальянов своих, вонючих накурившись вообще дуреть начали.
Игумен зашёл увещевать начал, мол, Пречистая осерчает, накажет иродов. Главный турок за бороду его и по полу возить – Сейчас – говорит, - образ прострелю и ничего мне не будет! – хватает ружьё и в лик Святой целиться.  Игумен кинулся, грудью закрыл икону.  В эту грудь и всадил турок, сто чертей его батьке, пулю, размером с добрую сливу.  Дым, кровь стенания, монахи истекающего игумена в келью унесли, а башибузук главный ружьё перезарядил и в лик Пречистой Матери бабах! Доска деревянная насквозь, штукатурка, кирпичная пыл, и вдруг, - здоровенный Горазд, схватил меня за руку, словно в первый раз слышал эту историю,
- Ну? – глаза у него сверкали.
- Из отверстия луч зелёный прямо в лоб турку. Тот, как заверещит, - Горю, мол, братцы янычары. Воды!
 Не помогла колодезная вода, побежал поганец в море, и там огонь испепеляющий изнутри потушить не смог, тогда развязал свой кушак и на оливе повесился.
 Оливу эту мы видели и икону Матери Божьей с дырой от пули.
- Прости, атаман, а дальше, что было, с турками и монахами.
- Убежали турки, вечером намаз свой сотворили, утром, душу укрепили молитвой и опять с оружьем к монахам. На встречу живой и здоровый игумен выходит и давай гнать их матюгами турецкими. Первого же, поднявшего оружие стеганул зелёный луч и пошёл гулять по туркам.
 Оставшиеся в живых османы, доложили своему папе, чтоб он халвой подавился, в Истамбуле, тот навечно запретил приближаться к Саду Матери Иссы. Так мусульмане Матерь Божью называют.
Сподобились мы благословения на борьбу с иноверцами у игумена того получить.
Гриц, не удержался попросил показать место показать, куда пуля ударила.
- Не только того следа не осталось, но и шрамы, следы от ожогов, ещё в детстве полученных, пропали.
 Ночью, когда в келье своей лежал, кровью захлёбываясь, явилась Матерь Пречистая и сказала, что буду  здоров как новорождённый и в щёку поцеловала.
  Я, Горазд, когда к руке его припал, такой благодати в один миг пропитался, словами это не описать, а ты братушка  воды, холодной испугался. 
Иди в табор, через час сменишь меня, полежишь тут подумаешь.
 Тысячи зайчиков отражая солнце, било по глазам. Мелкая рябь разливало серебро во все стороны. Наблюдать было не за чем. Ничего не происходило. Что в форте кто-то есть, выдавала только узкая вертикальная полоса струящегося воздуха над трубой. Еду готовят басурмане.
В голове неспешно крутились мысли о разговоре с Гораздом. Вот и пойми этих четников, ты ему про веру, а он про золото. Не ошалеют ли, когда увидят столько, сколько за жизнь не потратишь.
 Странные люди эти сербы. Веселиться любят как греки, но в разгар гулянья с вином, легко впадают в грусть. Запросто могут слезу пустить. В бою отважны, но похожи на наших черкесов, каждый за себя и нет над ними командиров. Собираются в отряды, без единого командования, без каких-либо планов. Повоюют, отпоют павших, поделят добро и по домам.
 Василь Довгий получил пулю в спину, от раненного османа, проверить которого должен был сербский четник. Как тот потом объяснял мол, благородному воину не пристало убивать раненного врага, ладно, это понять можно, но обыскать, ты его мог?! Да и какое благородство, когда с захваченных сербов, живьём кожу сдирают, потом солью посыпают. Не сразу всего, а постепенно, пока пленник от боли не умрёт.
На кол сажают. Медленно. Постепенно поднимая заострённый столб, чтоб не менее суток православный мучился.
Чего говорить, сотня злодейских способов у них в запасе имеется. Огнём, водой, железом, камнем и деревом.
 На Кавказе казаки быстро отбили охоту мучить пленных или похищенных. За каждого замученного, ловили и жестоко казнили трёх мужчин этого рода. Очень быстро захваченных в полон стали менять или выкупать целых и невредимых. Часто такие истории заканчивались куначеством или сватовством. Отцы, приглянувшихся девиц не могли прилюдно одобрить такой брак, и тогда невесту воровали. Снаряжалась шумная, но безрезультатная погоня и все были довольны.
 Вот Горазд идёт сменить атамана. В глазах черти пляшут, в усах старательно скрываемая улыбка. Значит какой- то сюрприз ждёт.
 То, что наш каменный табор, принял вполне обжитой вид, Мыколу не удивило, а вот настроение, царившее внутри, заставило удивлённо посмотреть на кашеварившего Гамаюна. У него был такой торжественный вид, словно не похлёбку грибную помешивал, а котелок со счастьем.
Кроме двух наблюдателей, все были здесь, Кто делал низки грибов, кто плёл «морды» для ловли рыбы, кто острил колышки для капканов. Война войной, но голодный, ослабевший казак, много не нахамыляет. На раскатанной кошме, кроме обычных продуктов лежали две горки черемши – дикого чеснока, на листе лопуха краснели ягоды земляники.
- Это мы удачно устроились.
 Все казаки смотрели на Мыколу словно с ожиданием.
- Что?
Гамаюн повернулся толи к нему, толи к пристроенной на  восточной стене, походной иконе.
 - Атаман, я тут посчитал, выходит сегодня Троица.
Повернувшись к иконе снял атаман папаху, степенно перекрестился,
- Прости Господи, пропустили заутреню, не по злому умыслу.
 В походе казаки не считали грехом, пропускать церковные обряды, но если противник позволял, всё равно старались их выполнять, сегодня можно было. Горный переход был нелёгким, до утра можно было отдохнуть.
— Значит до утра празднуем, братья, по глотку разрешаю выпить.
Гамаюн забеспокоился, - С кулешом да черемшой, по три полагается. За Отца, Сына и Святого духа.
 - Завтра в воду полезем, чем греться будешь?
- От дуни всё равно никакого толка, только что вкус приятный, а завтра, кто здесь остаётся, костёр у скалы разведут. Когда вернёмся, угли отгорнём в сторонку, кошму вниз, кошму сверху, глоток внутрь – холод из костей вон. Заодно и баню устроим.
Он уже тряс невесть откуда взявшейся баклажкой с айвовым самогоном - дуней. Тряс и тряс возле уха, словно от встряхивания дуни прибавится.
На взгляд Билого, напиток был крепким, хоть и мягким.
- Тебе Гамаюн, кислота, что кузнецы железо травят, в самый раз будет.
- Доживёшь до моих лет, Мыкола Иванович, тоже горло шерстью порастёт.
 - Так, пластуны, пока кулеш, дойдёт быстро себя в порядок привести.
 Через пятнадцать минут все, помолившись коленопреклонённо, сидели вокруг котла, умытые, побритые, одухотворённые.
  Дни, когда Иисус нас испытывал, закончились и теперь, соединившись с Богом – отцом и Святым духом снова прикроет нас от злых сил.
- Браты! Две недели, мы лезли по горным кручам, никто не сорвался, камнепадом никого не накрыло. Первая часть задуманного выполнена. Проверку мы прошли. Бог с нами!
 За Бога Отца!
Глоток огненной жидкости, побежал по жилам и зажёг костёр в животе. Густая грибная похлёбка казалось, впитывается уже в горле, добавляя живого огня внутри.
Резкий вкус черемши стирал все вкусы и следующая ложка шла как первая.
- О це кулеш, не то что утром, горсть пшена на казан воды, - обжигаясь, изрёк Сашко.
 - Утром, когда в подштанниках трусился, после каждого глотка, что говорил?
 О,  це гарно,  дюже гарно.
- То,  не про вкус.
- Завтра ты кашеварить будешь.
 Сашко не испугался, готовили все по очереди.
- С черемшой и подошву съесть можно. – Поддержал кулинарную тему, умеющий только рыбу хорошо жарить, Гриц. Лепёшек завтра испеки, хлебца хочется.
 Баклажка, сделав круг, опять оказалась у атамана.
- За Иисуса Христа - сына Божьего!
- За Бога Сына, - закрестились казаки.
Второй глоток взорвался почему-то в голове. Напряжение последних дней пропало.
- Димитрий, ты всё- таки поглядывай, на остров, у турок праздника нет.
 - Я вот вспомнил, - Гамаюн с шумом втянул ложку похлёбки, - за неделю до Троицы, года два - три тому, повёл есаул Кацуба, четырёх своих казаков в обход по плавням.
Говорили ему, подожди встретим Троицу, а он как скаженный- Зараз пидэмо.! -Через три дня вернулись казаки без Кацубы. Пропал, никто не видел как. А через сорок дён, выяснилось, что у него на дальнем хуторе ещё одна жонка с дитём имеется.
 - Ты это к чему?
 - Заманили бесы клятвоотступника, да и в лиман уволокли.
- Ты его знал?
- Встречались, своеобразный был казак, как бы сказать помягче. Не круглый.
- А бесы, что?
- Хай, про бесов Мыкола расскажет, Он один из нас учёный. Объясни атаман.
  - Тю, я ж не на попа учился. Да и тему вы нашли в великий праздник, давайте братья за Дух Святой, по остатнему глотку.
  Юшку выхлебали и теперь ели мясистые грибы с черемшой. Ох, вкуснота!
  Закончив трапезничать, каждый занялся своими делами. Гриц сел доплетать вершу для рыбы, Билый с Гулым осматривали одежду, штопали, что подралось.
- Бесы даже на святых землях есть, опять завёл разговор о нечисти Горазд. На Афоне, говорят, рыжий бес живёт. По монахам работает. Шерсть на спине вся вытерта. Тяжело ему с монахами приходиться, но и награда больше.
 - Что ж и священников бесы совращают?
- Батюшку – пьяницу на Перевозе помнишь? Уже под бесами ходит, на своей спине их возит.
- Микола, ну объясни, чтоб всем понятно было, а кому и напомнить не мешает.
- Ангел - хранитель ваш где? На правом плече. – Тут он понял, и язык прикусил. Разговоры о бесах Горазд от страха заводит. Боится он ночью в воду лезть.  Заранее себе оправданье ищет. Придётся оставить, а то, правда ещё утопнет. Разговор лучше на святых перевести. Укрепить нужно воина. Мало ли кто чего боится. Главное в нужный момент себя пересилить. А бес, он тоже у каждого свой за левым плечом ждёт и нашёптывает. Когда праведные дела творим, бес, чтоб кошка у него в глотке сдохла, меньше становиться, а когда беззакония себе позволяем, он крепчает. Когти свои глубже  вонзает, и сопротивляться ему, труднее становиться.
- Зачем Бог Всемогущий, позволяет чертям и бесам над рабами своими издеваться.
- Разве это Бог позволяет, это человек себе позволяет от заповедей Божьих отойти.
Разве Господь много он требует?
 Вон Сашко, по ночам к Фиалке бегал?- Сашко вскинулся, покраснел.- А ты думал, никто не видит. От братов может и скрыл, от Бога, не скроешься.
- Она же вдова.
 - За себя она сама ответит. Как ты, не венчаный, мог ложе с ней делить?!
 Молись, проси прощения, если более не будешь повторять, простит тебе Господь, а повторишь, бесы утащат.
- Если к девкам - пусть тащат.
- Окстись, Сашко.
- Да, ладно, Мыкола. Файная девка была. Одно имя чего стоит – Фиалка. Цветок пахучий! – Заступился Гриц.
- Какая девка - баба.
- По годам-то девка. Месяц всего замужем была. Мужа её турки забили. Упокой Господи души их грешные.
-  Погодь, Микола, Фиалка от клятвы была свободна и Сашко ни с кем, ни связан.
- Ну так и женился бы, так по-людски и по-божески было и живой может осталась.
 Сашко отвернулся сдвигая папаху на глаза.
- Кто же её и за что?
Димитрие, устраиваясь поудобнее лениво изрёк:
- Бандиты хорватские, они глаза выкалывают, завели такую привычку.
- Или те, кто это знает и на хорватов свалить хотел.
Стоп! Откуда он знает, что Фиалку зрения лишили? Из нас никто не рассказывал, да и вообще про тайную зазнобу Сашка, разговоров не было. Не одобряли, но и не обсуждали.  - Горазд, а ты что о Фиалке думаешь?
- Я Фиалок не знаю, но девок красивых у нас как грязи, хочешь вдовую, а можно и нетронутую. Вернёмся, хочешь Сашко, мы все сватами пойдём.
Женишься, Сашко?
- Не.- Сашко задумчиво покрутил ус,- молодой я ещё.
 Билый нахмурился. Легкомыслие Гулого стёрло праздничное настроение. Неправильно новик мыслит. Тело человеку мамка с батькой дают, и то по Божьему повелению и душу бессмертную Господь в человечка вдувает. Срок малый нужно на земле прожить не ради удовольствий, а по Заветам Божьим, за это вечная жизнь. Неужто не стоит она чтоб, сколько нам той жизни сознательной отмерено? Двадцать, сорок лет, без смертных грехов прожить. На аркане никто ведь не тянет, выбор всегда есть.
Что его одного по ночам естество мучит?!  Нам с Грицко легче? Однако твёрдо знаем –не можно. Покарает Господь - братов подведёшь, а то и всё дело угробишь. Да кого ты победить можешь, если себя смирить не умеешь.
 Эх, Господь Всемогущий, что же я могу сделать? Надоумь!. В бою я ему атаман, ну в походе. Выбор, то каждый сам делает и отвечает каждый сам. В одиночку.
- Гляньте хлопцы,- позвал всех Димитр.
Над островом переливалась радуга.
 Пластуны и сербы заулыбались. Все знают радуга к добру, а на божий праздник, не примета, а знак.
 Всё задуманное получиться!
- Гамаюн, - подозвал атаман самого опытного пластуна. Лет ему было под сорок. Широк в плечах, но сухопар. Лицом и всей фигурой похож был на кинжал-карбриж. Среди сербов не выделялся ни ростом, ни чертами лица. - Глянь, куда конец радуги упирается.
- В камыши.
- Без залоги на том берегу…
 - Та понял, атаман. Нужно в камышах обосноваться.
- Не околеешь?
 - Не впервой.
 - Баклажку возьмёшь полную, еды на пару дней. Пойдёшь с Сашком. Его - течение и глубины, тебе сразу на другой берег. Численность гарнизона, режим. С какой стороны взять их можно. Выяснишь за день - возвращайся, нет, ещё сутки посиди.
 Мы с Грицом от острова до моря пощупаем.
 - Всё высмотрю, будьте покойны. Пойду пока осмотрюсь, откуда лучше заходить и куда путь держать. Стемнеет, по звёздам привяжусь.
 - Горазд, возьми ружьё, прогуляемся в сторону моря.
 Пригнувшись, ниже линии кустарников, дошли до развилки. Прямо к морю вела лишённая растительности гряда, влево в густо поросшую гору, вела звериная тропа, еле заметная среди тонких деревьев и кустов лавра.
Кто-то на водопой всё-таки ходит, а значит и пластун пройдёт. Вот и засохший в глине след поросячьего копыта. Замечательно!  Свежатиной все с удовольствием полакомятся.  На крутом участке подъёма у Горазда, первого взбирающегося по тропе, соскользнула нога. Серб, поехал вниз, набирая скорость. Билому деваться было некуда, и как он не упирался, рослый, широкий в кости Горазд его снёс, и с пяток метров они скользили вниз, судорожно хватаясь за кусты и больно ударяясь о выступающие камни. Пока Горазд слазил с сотника, он перевернулся на спину. Озеро, остров и укрепление были как на ладони.
 - Замри. Давай осторожно под кусты. Ничего не могу понять. Смотри на форт, вроде человек над крышей. Чего он, в воздухе висит?
 В четыре глаза пытались рассмотреть.
 Ладно, скажу Гамаюну, чтоб из камышей рассмотрел, как там поганые, по воздуху летают. -Подумал пластун.
 Человек стал опускаться и скоро слился с плоской крышей.
Через полчаса подъём закончился почти ровным «столом».
 Густо поросший разнокалиберным лесом, местами непроходимыми зарослями шиповника. Со стороны моря круто обрывающаяся прямо в воду, с другой упирающаяся в вертикальную скалу до перевала. Противоположный склон, был такой же, как тот, по которому мы поднялись, но выходил на узкий пляж. А что дальше из- за выступающей в море скалы было не видно. Можно ли здесь оторваться от возможных преследователей, было не понятно.
- Шалаш на кромке у моря поставим, за морем наблюдать и мясо заготавливать, следы, чьи видел, Горазд?
 - Есть зверьё. Поросята со свиньёй ходят. козы, ну и зайцы.
 - Добре.
 Я уже приметил пару мест для ловушек. Гатями - острыми кольями тропу до ловушки обустроить и мы со свежей дичиной. Почует свинья неладное, а гати не дадут обойти гиблое место.
- Завтра - послезавтра двоих пошлю на пляж, чтоб выяснили можно ли уйти по берегу, а двоих загнать на стенку, чтоб навесили дорожку для Батьки с его напарником, здесь хоть и круто, но в два раза ближе. - планировал атаман.
 Хорошо бы на стенку послать сербов, они с верёвками лучше казаков управляются, только подняться и в нужных местах верёвки оставить, одно дело, нужно ещё Швыря найти, и ему показать. Боюсь, что вместо Батьки на османов напорются. Значит, пойдут смешенными двойками. Одна вверх, одна вниз на пляж.
 Внезапно Николай понял, что не нравилось ему в этой вылазке. После истории с засланной девкой, не мог он доверять балканским соратникам. Когда Горазд, вдруг оскользнулся и вместе со ним пересчитывал рёбрами камни, как раз на том участке подъёма, откуда виден был форт, а значит и турки могли нас заметить, у атамана что-то в голове словно лопнуло.
 Гнал непривычные мысли, старался отложить, занять голову обычными пластунскими хлопотами, но теперь, когда всё ближнее будущее было обдумано, выползла змея и укусила, куда-то больно. Наверное, в сердце.
 Как на турецкие ятаганы идти, когда сзади, сбоку не пойми кто. Ладно бы неумелые, а эти, к крови привычные. Появились вместе, и вроде друг – друга не знают, однако вспоминая пару совместных вылазок, восстанавливая в памяти всё по порядку, до последних мелочей, осознал, как минимум Михайло и Дмитрие, прекрасно взаимодействуют без слов. Если бы не девка, никаких подозрений не возникло. Если бы не отрицали, что давно знакомы. Если бы не «горели» по мелочам. Скажем, Батьке, Михайло рассказал какую-то историю с ним и с Дмитрие, случившуюся осенью, то есть, за полгода до их знакомства у нас. Как в бытовых мелочах, достаточно взгляда чтоб один недавно знакомый мужик понял другого. Нам же приходиться им всё растолковывать.
Значит, цель у них есть. Какая?
 Османов эта троица не жалела, выдавать нас басурманам, им, вроде не с руки. Про предстоящий рейд никто не знал, кроме Вука Сречко! Может болтанул где? Или специально подослал. Не доверяет? Так он Горазда привёл. Это его человек.
Проследить, чтоб не исчезли вместе с золотом? Тогда сегодняшний разговор с Гораздом, всё объясняет.
 Второй путь ещё хуже. Перерезать нас и концы в воду. Распустят слух, что пластуны, золото отбили и с ним сбежали.
 Турки побегают, побегают, да и искать перестанут.
 Но в любом случае, задача этой команды, добыть золото, используя нас как отмычку.
 Может, напраслину навожу, на славных сербских воинов, однако, если не подготовиться к самому худшему исходу, грош мне цена, как атаману.
 Мало ли  историй таких , когда браты друг - дружку резали, не поделив «зипун».
 Ещё один поворот неприятный нельзя забывать. А что, если кто из своих проговорился или похвастался. Тогда силы эти, совсем неизвестные, постараются перерезать ватажников, но только после вывоза денег.
 Как проникнуть в замыслы союзников - попутчиков. Разговаривать нужно, между своих баек, слушать их рассказы.
 Пока шли к острову, говорить было некогда, теперь же времени достаточно, послушаем, чего наплетут.
А так всё хорошо начиналось. Поездка в Екатеринодар. Напутствие атамана, нет ещё раньше, сбор ватаги.
    Тогда всё казалось простым и лёгким.
Сотник наклонился, вытащил из ножен на лодыжке чёрный клинок. Осторожно на ногте проверил остроту.
 - Хороший ножик, у тебя, атаман.
 Нож был так удобен, что выпускать из руки не хотелось. Рукоятка обёрнута кожей катрана - черноморской акулы. Сверху заплетена узкой полоской толстой чёрной кожи, на месте гарды небольшой упор. Рука, даже в крови не соскользнёт. Упор не мешает быстро перехватить с прямого на обратный хват. Знатный нож – дорогой, для тех, кто понимает. - Да – а, потянул, с сожалением убирая оружие в ножны.
Неудачно он сейчас со своим мнением влез. Момент испортил. Хорошее оружие успокаивает, мысли оттачивает.
- Скажи, Горазд, когда паруса увидим, как скоро корабль к берегу подойдёт. Сколько времени у нас будет?
 - Тут всё от ветра зависит, если попутный, часа через четыре.
- Днём вроде с моря дует.
 — Это здесь, на берегу. Днём с моря, ночью с гор. В море может по-другому, да ещё кто знает, какие здесь течения.
 - Что, в море тоже течения есть?
 - Конечно. Есть тёплые и холодные, Широкие медленные и стремительные узкие. А на дне горы и равнины.
 - Сам видел?
 - Верхушки, видел, о них корабли разбиваются.
 - Как же моряки разбираются, где и как плавать?
- Есть морские карты - лоции. Там подробно описаны течения, мели, господствующие ветра.
 - Черемши нарви, а я пока земляники соберу, да спускаться будем. К ночи готовиться нужно.
Не поплыли ночью мерить скорость течения и глубину – очень ночи были лунные. . Огромная луна, шаром выкатилась над морем и освещала округу. Все смотрели на нее и терпеливо ждали. Долго лунные ночи не продержались.
 На третий день, после полудня ветер нагнал облака и как только солнце закатилось, наступила нужная нам тьма.
 Билый с Грицом заходили в воду по правому краю острова, Сашко с Гамаюном ещё дальше, на самом крае нашего уступа.
 - С Богом, - перекрестились, выдохнули весь воздух , чтоб дыхание не перехватило и в воду.
Холодная! Однако, не такая ледяная как в наших горных речках, текущих из ледников.
 Медленно вдохнуть, теперь вперёд, стараясь выдержать правильное направление.
 Течение чувствовалось, но силу без привязки, хоть к какому –то предмету не определить.
 Показал Грицу замереть на месте, поплыл на встречу течению, потом по. Не сильное, но холодное. Тело потихоньку деревенело. Поплыли как можно быстрее.
 Неожиданно, минут через пятнадцать чёрной скалой проявился форт. Мы выплыли к правому краю, значит течение было гораздо слабее, чем мы рассчитывали. Теперь есть возможность определить длину и высоту укрепления. Гриц показал, что залезет на узкую полоску перед стеной.  Сотник помог ему забраться, без звука.
 Один поплыл по течению, второй крался вдоль форта.
Когда стена кончилась, Гриц осторожно завернул за угол, а сотник уцепился за камень, Вернувшись, Гриц показал, чтоб Билый выбирался из воды, мол погреемся.
 Наружной охраны не обнаружено. Мужчины сняли бельё и принялись приседать и махать руками, когда кровь прогрела кожу, Гриц обследовал форт с другой стороны, а Билый пошёл по острову в сторону моря и обнаружил отхожее место, отгороженное с двух сторон камышовыми стенками по пояс.
 Отлично! Ночью обязательно кто-нибудь выйдет, значит, если что, языка легко можно добыть.
 Осталось только промерить глубину, вплоть до моря. Пластуны опять опустились в воду и ныряя направились, в сторону солёных волн. Постоянная глубина в два роста среднего человека, позволяла осуществить задуманное. Там, где пресная соединялась с морской, чистой воды было по пояс. Крупные валуны образовывали под водой вал. Как казаки не пыжились сдвинуть не одной глыбы, не удалось.
 - Возьмём колья, всё равно проход сделаем, нам-то всего ничего нужно. Два валуна в одну сторону, два в другую, давай через море к своему берегу. - После озера, в море вода была теплее, но всё равно на берегу пришлось гопака плясать, чтоб ноги нормально заработали.
Однако когда подходили к щели, где обретались, всё равно зубами как волки щёлкали.
 Сербы  завесили проход, навесили над костром кошму, тепло хорошо прогрело камни, нагрели воды, когда костёр прогорел сдвинули угли, на горячие камни настелили еловых веток, на них укрытый  с головой бешметами и черкесской уже лежал Сашко.
 - Обсох?
 - Ни, тильки возвернувся. Трошки заплутал. С папахой на голове, высунулся из тряпья, Сашко с синими губами.
 - Тогда вылазь, мыться будем, пока мокрые и горячая вода есть.
 - Я уже скупнулся, зуб на зуб не попадает.
 - Вылазь, за горный поход, грязи на два пальца небось накопил.
 Воду расходовали экономно, с азартом, прибаутками. Тёрлись папахами вместо мочалок, так весело, что сербы не выдержали и тоже вовсю начали наводить чистоту как мама учила. Потом, допив остатки дуни, улеглись на еловые ветки и начали потеть.
- Гамаюну небось сейчас не жарко.
- Не волнуйся, он с баклажкой самогона на шее поплыл, она ему милее бани будет.
 И тут сотник улетел из этой щели, с этого берега.
 Только вернулся из Новочеркасска, где в юнкерском казачьем училище три месяца, после окончания гимназии, вместе с двумя десятками лучших выпускников с Кубани, проходил специальную программу для получения первого офицерского звания – подхорунжий. Изучали устройство Российской империи, основы законодательства и судопроизводства. Структуру российской армии. Уставы. Строевой и сторожевой, дисциплинарный. Для инфантерии, кавалерии и артиллерии. Сдавали испытания, по стрельбе, вольтижировке, джигитовке. Рубили лозу. Учились фехтовать на эспадонах.
Учились ходить и скакать строем, а также правильно подавать команды.
Ученье длилось по шестнадцать часов в день. Практические занятия всем кубанцам были хорошо известны, а вот теорию приходилось зубрить во время практики.
Во время конных упражнений или стрельбе, в голос повторяли:
«Направление не перпендикулярное к линии фронта, а составляющее с нею угол в 45°, называется облическим направлением».
«По команде: «Трубач на место», он становится на шаг от задней шеренги, за четвертым рядом с левого фланга взвода.»
 «Равняться следует так, чтобы каждый всадник видел грудь третьего от него человека, а стременем чувствовал товарища своего со стороны равнения».
 И вот вернувшись в родную станицу с офицерскими погонами с одной звездой, ну как звездой - звёздочкой, расцеловав плачущую маму и ковырявшего ногтем звёздочку, младшего  братишку,
 - А что, мамо, может друзей-братов в шинок повести?
- Да, что ж сынку, я вас в хате не накормлю? Виноградного вина на всю станицу хватит, да и хлебного пара глечеков в погребе. Пока всех соберёшь мы с Катериной, наготовим, до утра закуски хватит. Мишка, беги кликни тётю Катю, да и Клавку пусть возьмёт.
  - Да удобно ли, мы же шуметь будем, песни спивать…
 - А мы подпоём, ты не боись, когда надо тогда и пидмогнём, что я, батьке твоему и его братам столы не накрывала?! На улице сядете возле летней печки, дерите глотки, нехань все соседи обзавидуются.
 - Мишка, коня не расседлал?
 - Що я нэ знаю, что зараз ухамыляешь?
 - Правильно говорить «что», а не «шо».
- Слухаю, господин подхорунжий!
- Ладно, лети к соседке. Я быстро, мамо.
- Правильно говорить «мама», - влез братишка.
- А ну гэть, к соседке, да и дядьке Апанасу шепни, чтоб пришёл, стаканчик, другой перекинул.
- А не помешает он вам, сынок?
 - Дык, тётка Катерна быстро его домой наладит, хоть бы второй стакан успел выпить.
 - Это вы всегда успеваете, моргнуть не успеешь. Ты уж, сынок…
 - Знаю мамо, офицер!
 Тут на улице появился конный. Намётом летел.
Просто так никто так пылить не будет, я вышел со двора, конник осадил лошадь, накрыв нас облаком дорожной пыли, мелкой, как женская пудра.
- Здорово Билый, хорошо, что вернулся и конь у тебя под седлом. Зараз вооружайся, в шинке найдёшь Гамаюна, бери его десяток и живо в Яшкину балку, залогу делать. Через час мы абреков туда загоним. Посыльный казак развернул коня и в миг оставил после себя лишь пыльный столб.
 Ватага абреков шла коробчить что плохо лежит, через плавни, их обнаружили, но оттеснить в плавни не получилось. Теперь их гнали в сторону от станицы в густой лес. Яшкина балка и укроет, и выведет прямо в бурелом, а там разбегуться по одиночке и поминай как звали. Знать бы какими силами идут, хватит ли одного отделения.
- Готовьте стол, мамо, я быстро.
 Шинок встретил запахами квашенной капусты, селёдки, чего- то кислого неприятного. Хорошо, что мама настояла дома отметить.
 Пятеро казаков, сидели видать, давно. Двое чужих, остальные станичники.
 Моё волнение, пыл, мол скорее, скорее, разбились об абсолютно пьяного Гамаюна.
Он смотрел на меня какими-то стеклянными глазами и кажется не узнавал.
Кончики пышных чёрных усов загнуты вверх, борода в колечках – завитушках, лицо неподвижное как у покойника.
 Потом в его голове что-то случилось,
- Билый, Микола, не рановато тебе по щинкам шастать? Але, поручение какое имеешь?
А чего такой парадный, праздник какой, а мы не знаем?
- Господин вахмистр – начал я казённым голосом, - прошу выйти, имею поручение передать Вам приказ.
Покачиваясь Гамаюн вышел со мной на улицу.
- Сполох! Господин вахмистр. - в двух словах передал, всё, что знал.
 - Не вышло, стало быть, в плавни оттеснить. Зараз исправим.
Я взлетел в седло, Гамаюн схватился за стремя, и мы двинулись, постепенно набирая скорость.
Четверти часа не прошло, отделение мчалось к условному месту.
За полверсты свернули с пыльного шляха и через редкий чигирь направились к середине балки, но в перпендикулярном направлении. Спустившись почти на дно балки, казаки предали лошадей двум коноводам, побежали занимать свои, давно «обжитые» позиции.
 Протрезвевший Гамаюн, дыхнув густым перегаром, повёл на свой командирский номер на другой стороне балки. Склоны заросли орешником, молодыми дубками, и кизилом.
- Разведку пропускаем, как рукой махнёшь, казаки палить зачнуть. Твой всадник третий, если в два ряда поскачуть, - третий левый.
  - Степан Никифорович, Ваш десяток, Вам и команду давать.
- Давай, подхорунжий - разглядел погон, всё-таки. - Видишь, я сегодня негожий. Хорошо, что всё заранее наладили.
- Чего гуляли-то, вроде праздника нет.
- Шапари вчера к ночи приехали на двух фурах, с утра кабана своего им продал. - Он крутнул себя за перебитый когда-то нос. Им, хорошо и я доволен, ну и обмыли, конечно.
Валун видишь круглый, как шапсугский сыр? Как передний поравняется- махнёшь рукой и бей.
   Лёг поудобней, обмахнул папахой пыль с ружья, прицелился Отличная позиция. Положил пистоль под правую руку.  Я готов.
 - Степан Никифорович, в Новочеркасске офицер новый пистоль показывал, револьвер называется. Пять пуль с медной гильзой вставляешь, капсюля надеваешь и пять раз можно выстрелить.
 - Слыхал. Патронов не накупишься. Дорого пока.
 В сшибках я бывал не раз, но сейчас чего- то морозило. Руки не тряслись, но внутри немного потряхивало. Первый бой офицером. Опозориться нельзя. Пойдёт сперва по станице, а там и по камышам:
 - У такого батьки, сынок- то квёлый.
Сперва просигналили, птицы, затем у ухо услыхало топот копыт. Первым чёртом влетел, заросший по глаза, худой черкес возле круглого валуна придержал лошадь поднял её на дыбы. Ты смотри чертяка, хай бесы заберуть всю его родню, что творит. Не опуская передние копыта, повернул по кругу коня. Сам из-под густых бровей внимательно осмотрелся и зарысил дальше. А что он, собственно, хотел увидеть? Стоящих в рост пластунов, отдающих ему честь?! Да тут в двух шагах пройдёшь и никого не увидишь!
 Дальше балка поворачивала, и лихой абрек скрылся из виду, а вот и товарищи его появились. Руку вверх, огонь. Схватил ружьё, пальнул в третьего, с ощущением, что промазал, как-то мой абрек быстро упал на спину своего коня. Схватил пистоль, хотел спуститься вниз, через пороховое облако, тут раздался сдвоенный ружейный залп, за поворотом.
- Коноводы отметились, - пояснил Гамаюн перебивая перегаром кислый запах пороха. И ещё один выстрел оттуда же. Здесь без меня разберутся, нужно бежать на лишний выстрел.
Гамаюн понял,
- Вон там беги. -  Показал направление.
 Бежать, стрелять лучше, чем ждать. Я бежал на той же высоте, где была наша лёжка, параллельно низине. Вспомнились строки из устава «параллельные ряды верховых воинов называются... Пистолетный выстрел. Да там бой идёт! Выскочил на пологую тропку, пробитую дождевыми потоками, по ней и помчался вниз, изредка гася скорость прыжками на две стопы наискось спуску. Метров на десять ниже открывается картин боя. Коноводы выгнали лошадей на тропу и полностью её перекрыли. С одной стороны, абрек - разведчик, не решается спешиться орёт чего – то, машет шашкой. Один казак сидит, привалившись к дереву, видно ранен. Шашка рядом, перезаряжает пистоль. Спиной к нему второй, рубится сразу с двумя. Наверное, один из них тот, в которого я не попал. Поднял пистоль прицелился так, чтоб своих не задеть. Не попаду, хоть отвлеку. Нет, опасно. Рубящиеся всё время двигаются, а горбоносый разведчик, хоть не приближается, но криками своими, отвлекает. Вот в него и пальну.
 Выстрел. Папаха горца полетела на землю, а абрек, нырнув под брюхо, развернулся и был таков.
Да что ж такое! Два раза выстрелил и оба промазал. Один из черкесов уже бежал мне навстречу. Пистоль за пояс, шашку вон и с казачьим посвистом тоже сбегаю вниз на противника. Ему удобнее атаковать меня снизу. Ноги или живот. Мне голову и плечи.  Тут кто быстрее и смелее.
 Мой носатый соперник решил сперва защитится от удара сверху, я же не ударил, а кольнул в плечо. Зимой, так атаковать я бы не решился, можно и не пробить кожушок, да и урон не велик, но теперь торопиться было некуда, вот — вот прибежит подмога. Делать ставку на один победный удар не следовало, всегда есть риск нарваться на более опытного и быстрого фехтовальщика. Пользуюсь набранной скоростью, я проскочил абреку за спину, попутно полоснув чуть выше тонкого горского сапога из козлиной кожи. Между делом, отметил гримасу боли на остром как топор лице. Сейчас он рубанёт с разворота сверху вниз, вложив все силы в удар, понимая, что обессилит через несколько секунд. Свист шашки, гортанный крик, я отступил на шаг назад и сразу шаг вперёд протыкая горло противнику. Шашку на себя, меняя кистью угол лезвия. Уклониться от падающего тела с одновременным поворотом к последнему врагу. Устали ребята. Просто бьют железку об железку, кто первый сомлеет.
- Эй, джигит, сдавайся, - а сзади топот ног, сейчас тут весь десяток будет.
 - Сдавайся, ты один остался, никто из твоих не видит. Горец крутнулся в одну сторону в другую, а ведь Митька его подрезал! Припадает на одну ногу.
- Землякам расскажем, как ты тут героически бился, пока от потери крови не упал. Выкуп заплатят и гуляй по своим горам. Абрек бросил шашку, опустился на землю, вытянув раненную ногу. Плачет. От злости плачет, ну за дуваном ходить, дело такое. Хорошо, что жив остался, хотя может ему и не хорошо. Кто достаток имеет, в набеги не ходит. Хлопцы сняли пояс с кинжалом и сабельными ножнами, с моего убитого тоже, протянули мне - законная добыча. Пленному кто-то бросил чистую тряпицу – рану закрыть. Не из сострадания, он теперь станичное добро. Черкес что- то лепетал, про бедность, мол жениться пора, а денег нет. Его никто не слушал. Родственники скинуться, хоть пару добрых лошадок, за него дадут. Честь рода не позволит самого захудалого, даже изгнанного из аула, в плену держать.
 С шутками, поговорками подошёл Гамаюн. Задержался у черкеса с порванным горлом. Глазами спросил: - Кто? - ему так же указали на меня
- Ось, хлопцы учитесь, як охфицеры рубятся.  Два часа в станице, одного в полон, другого к Аллаху. А ты Митяй, чего ж рубился, а в полон не уговорил?
 - Вёрткий, зараза, весь дух на рубку ушёл.
 - Ничипор, чего в теньке отдыхаешь?
- Шкуру мне аспиды попортили.
- Перевязался?
- Не имел часу, пистоль перезаряжал,
- Гляньте хлопцы что там у него. Разбирай лошадей, грузите убитых, хоронить будем.
- Один ушёл, самый первый.
- Нехай, быстрей родне расскажет, тогда хоронить пока не будем. Тела на лед, может и их выкупят.
  Теперь замёрзший Гамаюн в чужих камышах должен высмотреть то, чего с нашего берега не разглядишь.
 Вернулся опытный пластун только на третью ночь, когда море к вечеру стало штормить. Вода в озере стала прибывать, и практически всю обжитую береговую полосу заливали частые волны. Всех, кроме Грица, я отправил наверх, с заданием заготавливать пропитание. Ежедневно утром и к ночи Гриц вытаскивал полные рыбы, плетёнки.  Её варили, жарили, запекали. На верху сделали коптильню, стали коптить впрок, но хотелось и мяска, свежатины. После прихода корабля, уходить придётся по скорому, возможно будет не до охоты и рыбалки, а голодный человек слабеет быстро, ещё эти засланцы из головы не выходят, что с ними робыть, Погано, что они или он, точно знает, что ему делать.
Степана, Мыкола заметил, только по узлу с одеждой на голове
  - Гриц, давай головню, Гамаюн плывёт.
То закрывая папахой головню, то открывая, показал казаку правильное направление. Когда до берега  Гамаюну оставалось десять, стало ясно, что сил доплыть и выбраться у него не осталось. Частая отбойная волна не давала ему приблизиться. Сбросив черкеску Билый, полез в воду, поскользнулся на скользких камнях, ухнул в воду с головой. Дыхание перехватило. Толи вода сегодня холоднее, толи без подготовки, ну, очень холодно! С трудом разглядел среди чёрных гребней волн узел Гамаюна, погрёб к нему.
 - Стёпа…Степан, хватай за шею.  От берега донёсся всплеск, Грицко спешил на помощь. С большим трудом доплыли до берега, с ещё большим, вытащили одеревеневшего казака в наш прибрежный лагерь. Часа два отогревались, сушились, растирали овчинными папахами Гамаюна, кормили, в общем приводили в нормальное человеческое достоинство.
Когда закончил хрустеть жареной рыбой, доложил:
 - На острове постоянно человек двадцать пять – тридцать.
 - Что-то маловато.
 - О то ж. А на берегу метрах в ста, казарма человек на сто, ну, больше пятидесяти османов я там разглядел. Есть три большие лодки и две маленькие. Пристани деревянные с обоих берегов. Похоже на острове дежурят по очереди.
- Ладно давай спать, завтра всем расскажешь подробно. Будем думать.
 Однако сон не шёл к атаману. Много янычар. Больше десятка на одного. Нужно что-то придумать.   Увести лодки? Само собой. Если очистим форт, всё равно будем под огнём полсотни винтовок с другого берега, один неудачный выстрел и вся наша затея утонет. Штурмовать ночью?  Без шума. Маловероятно что получиться, каждому пятерых в запертом изнутри крепком сооружении, вырезать. Для меня главное братов не потерять, гроши - дело второе.
 Получиться, не получиться, в любом случае отходить придётся с погоней. Два ложных пути подготовить нужно, «подарки» оставить. Носилки приготовить, вдруг зацепят кого. Пластуны ни мёртвых, тем более живых не оставляют.
 Так и крутился до утра, мысленно перескакивая, с мест, где удобно ловушки на двуногих соорудить, на количество продуктов, которые дадут возможность оторваться от погони.
 Совсем некстати, вспомнил, что после подъёма на первый крутой хребет Михайло, поднимавшийся последним, шепнул, что после нашего восхождения внизу появились всадники. За нами шли или случайная группа. Если за нами, почему конные, или есть другой путь, где лошадь может пройти.  А были ли всадники, почему больше никто не видел, может пугал, Михайло. Зачем?
 Утром поднялись на «стол», как стали называть ровную часть горы, заросшую лесом и кустарником, Обнялись С Батькой Швырём и Михайло, вчера ближе к вечеру их сняли, оставив верёвки в самых крутых местах. Когда придёт корабль за несколько часов, можно будет подняться на хребет, убрать заставу. В случае неудачи, можно было всем подняться и потеряться в горах.  С добычей этим путём не пройти. Во-первых, тяжело, во-вторых, османы перекроют все выходы, а их не так много, и противник знает эти горы лучше нас. Гамаюн рассказал всем и на песке нарисовал примерный план острова, казармы и прибрежных камышей.
 Когда дошёл до числа османов, я смотрел за лицами соратников. Разные эмоции, но безнадёжности не было.
- Булгачит нужно – утвердительно произнёс Швырь.
Как же мне это не пришло в голову!
- Братья, - поинтересовался Горазд - мы не знаем такого слова.
- Пугать, путать, приучить к шуму, и потихоньку готовить штурм.
- Чем булгачить будем, - спросил, наверняка зная ответ.
- Самым страшным врагом мусульман - шайтаном.
- Троим, нужно обосноваться в камышах.
 - Есть заноза,- вступил Гамаюн.- На крыше форта столб с площадкой для  сигнального костра. Я видел, как турок залазил туда и зеркалом сигналил куда-то в горы.
- Может заставе, что над нами?
- Да нам всё равно куда, главное, с этой площадки увидят заломы в камышах.
- А это что, опять поинтересовался Горазд.
- Залом, это когда камыш сгибаешь по кругу к центру. Делаешь проплешину метров семь- десять. В заломе можно спать и обогреться. Без таких мест в камышах не продержаться.
Я, Гамаюн и Гриц, переправляемся, остальные делают ловушки и заготавливают припас, -  поставил задачу сотник.
- А как же столб?
 - С него и начнём.
 - Ещё, хлопцы, все следы наши с берега уберите.


                Сотник Николай Билый

 Первыми булгачить поплыли с Грицом и Гамаюном. Из оружия по револьверу и ножу. Провизии по мешочку сушёного и вяленного мяса, жаренная рыба, горсть сухарей.
Царство камыша разделяет очищенный участок шириной шагов пятьдесят. Со стороны берега до глубокой воды сделана деревянная пристань. С обоих сторон пристани привязаны две морские лодки на десять гребцов и одна речная, человека на четыре. На острове тоже деревянный настил над водой на столбах, одна большая лодка и одна маленькая.
 Маленькую нужно увести, хватит упражняться в плаванье. С правой стороны полоса камыша, глубиной более ста шагов и выходит на сушу шагов на двадцать - тридцать. Тянется выше по течению примерно на версту. Хороший камыш, нетронутый. Османы речную рыбу не едят, делать им в этих зарослях не чего. По  другую сторону пристани, полоса зелени несерьёзная, глубиной не более десяти, местами пятнадцати шагов с заводями до берега. То есть преградой для стрелков она не будет, но ночью там тоже можно спрятаться.
Остров выше воды метра на полтора. Крепостица или, как британцы называют - форт, прямоугольной формы. В стенах, сложенных из крупных камней, орудийные амбразуры, две смотрели на наш берег, две - на противоположный. И по одной в боковых. Амбразуры закрывались плетёнками из камыша. Двустворчатые ворота, оббитые железом, на ночь закрывали изнутри, единственный вход. Деревянную лестницу на крышу на ночь заносили внутрь. Если поджечь плетёнки ночью, внутри поднимется паника. Если человек истово верит в Бога, он и в нечистую силу верит без сомнений. Мы тоже верим, но казаки знают, что сила бога многократно сильнее. Здесь мы должны внушить, что их бог от них отвернулся. Три десятка солдат с одним офицером на острове явно маялись от безделья. Время от времени офицер с двумя солдатами переправлялся на маленькой лодке и шествовал в береговую казарму. Солдаты копались в небольшом огороде, сушили какое-то барахло. Возле береговой казармы солдаты маршировали, выполняли ружейные приёмы, чистили винтовки. Офицер один или в компании со своим приятелем с острова в тени раскидистой шелковицы пил кофе, курил, резался в шеши-беши. Шла скучная жизнь изолированного гарнизона.
 Когда от холода перестал чувствовать ноги ниже колена, решил, что узнал всё, что хотел, дал сигнал собраться вместе в камышах на берегу. Обогрелись, перекусили, обменялись наблюдениями, наметили план на ночь. Легли спать, по очереди карауля. Когда стемнело, устранив следы своей стоянки, и всё успокоилось, поползли к береговой казарме. К ней примыкал загон, для десятка лошадей. Дремлющего часового, Гамаюн придушил. Для смеха, его раздели догола, только саблю через плечо повесили. Пусть видят, что умер не от оружия, на мягких участках земли, сделали отпечатки свиных копыт. Сняли две средние жерди загона, верхние снимет Гамаюн, когда мы начнём на острове. Пока он вплетал в гривы тряпочки, к которым древесным соком Швырь приклеил порох. Лошади, если эти запалы поджечь, разбегутся по всей Сербии. Запалы сгорят без следов, кроме подпалённых грив, наших следов и здесь не будет.  В основе шайтана огонь, теперь не один правоверный, на лошадей помеченных шайтаном, не сядет. Правда, сперва их поймать нужно.
Чуни наши пластунские сшиты из толстой шкуры кабана, щетиной наружу. Отпечаток ни на кого не похожий оставляют, а если наступать на ребро стопы, то определить направление движения невозможно. Вместе с кабаньими копытами, нужный настрой сделают. Обнаружился ещё один загон, с овцами. Просто прекрасно, люблю жаренную на углях баранину, но это на потом. Жерди, положили в маленькую лодку, аккуратно отвязали, и на ней перебрались на остров. Из двух открытых пушечных амбразур шли волны турецкого храпа. Пока, всё чудесно.
  А вот ещё Боженька послал пластунам подарок. На длинной верёвке сушатся с десяток османских мундиров. Очень они нам пригодятся: чучела наделать и как горючий материал, пожечь чего. Пока сложили в лодку. Свою одежду тоже. Жердями подпёрли ворота форта, к жердям привязали верёвку. Конец протянули до воды, чтоб не показываясь, утащить жердины в озеро. Пошептал в ухо Грицу, чтоб подсадил меня на крышу, и отогнал лодку в тонкую полоску камышей, слева от острова и ждал меня там. Ночью никто никого искать не будет, а как успокоится - уплывём.
 - И следов, следов натыкай, хоть не козлиное, но всё ж копыто. Как Гамаюн начнёт, зови его к лодке.
Двигались неспешно, практически беззвучно, как будто и нет трёх десятков головорезов в трёх шагах. Забрался Григорию на плечи, забросил шнур с револьвером за спину, но, когда он встал в полный рост, до верху я не достал. Спасибо турецким мастерам, камни по размеру не подбирали, было за что зацепиться и Гриц снизу подставлял ладони под пятки. Наконец пальцы почувствовали край. Осторожно подтянулся, закинул ногу и замер. Батько Швырь предупреждал, что турки мастера делать крепости и такие вот небольшие укреплённые места. Крышу часто делают каменную, чтоб с нею тоже можно было стрелять. Так и здесь, плоскую крышу, ограждал каменный барьер выше пояса. К ненавистному столбу с деревянными ступеньками-перекладинами, натянута кисея. Под ней с комфортом, то есть на матрасе с подушками, возлежал человек в турецком исподнем. Наверное, офицер. А кисея, чтоб комары не тревожили.
 Как задушить стоявшего или сидящего сзади, сбоку, спереди я знал, но как-то самому не приходилось. Показал Грицу, чтоб не торопился. Осторожно откинул полог, отодвинул в сторону турецкий револьвер (так себе модель), одной ладонью закрыл рот и нос предплечьем другой руки навалился на горло османа. Ну и несильно то он сопротивлялся. Передал Грицу тюфяк и подушки, затем и покойного офицера с его пугачом, показал, чтоб положил так, чтоб голова была в воде. Всё теперь самая трудная и шумная часть: сломать перекладины и поджечь сигнальный костёр на площадке, венчающей столб. Или, наоборот, как пойдёт. Как я ненавидел этот столб, ведь когда с горы впервые увидел турка, поверил, что он летал, а не на столбе сидел.  Чего говорить, не смотря на восточную расслабленность, турки мастера прекрасные, строители хорошие и воины отважные, умелые и беспощадные. Сколько они кровушки казачьей пролили, а уж душ христианских по всему свету загубили и не сосчитать! Никогда мира между нами не будет. Когда открытой войны нет, они Кавказ настропаляют, татар крымских, к степнякам постоянно с подарками подъезжают.
 - Русский царь - собака, чужой вам. Султана турецкого Вы дети, он любит Вас, не забывает, каждый намаз Аллаха за Вас просит, вот денег Вам передаёт. Ну и в таком духе. И те, как дурачки, забыв, все милости царя - батюшки, опять скачут русскую кровь лить. Снова «Алла» над христианской землёй летит. Только казаки тоже не за печкой растут и у каждого свой счёт к басурманам имеется. Мы его не забываем, и прощать никого не будем.
 Перекладины в столб хитрым способом врезаны. Если наступать не выскочат, а если сбоку выбивать, можно. От времени рассохлись - выбью без особого труда. Где ладонью, где ногой. Выбитые перекладины складывал на сигнальный костёр. Конечно, ступеньки можно восстановить, но так мы обозначим запрет, наложенный нечистой силой. Для чего? Пока для страха, его нужно вырастить до ужаса, чтоб перед ночью, начиналась трясучка. Слишком их много. Не одолеть без потерь. Своих мне терять нельзя, и сербы не дурачки, нас телами прикрывать не будут. Как не планируй, сшибка непредсказуема. Пуля - дура, как говорил не любивший казаков Александр Суворов. Лучший из русских генералов.
 Когда сотня, ну пусть полсотни винтовок выстрелят, какая-нибудь, да попадёт. Здесь арифметика иная. Один против троих на саблях я могу победить, вдвоём против шести - с трудом, трое против девяти - вряд ли, семь против пятидесяти - верное поражение. С огнестрельным оружием шансы победить в три раза ниже, но это в открытом бою. Я должен построить дело так, чтоб до открытого боя вообще не дошло.
 Отсыревшая от ночной влаги трава не хотела гореть. Раскалённые звёздочки кремня рождали оранжевые полоски, не хотевшие бежать в гущу травы и веток, а опадали чёрными ниточками пепла. Пришлось оторвать кусок кисеи, такой нужной, для Батьки Швыря. Прозрачная кисея — это не грубая толстая ткань. Из неё прекрасные запалы получаться. Убедившись, что теперь не погаснет, снаружи разгорающегося костра, колодцем выставил бывшие перекладины. Отлично, сейчас запылает! Осторожно спустился по столбу, цепляясь за выемки от перекладин. Перед спуском с крыши, во всю завыл по-волчьи. Тут же в ответ донёсся вой со стороны казармы и из камышей. Ещё тишину ночи наполнил ржание, топот лошадиных копыт. Крики, несколько выстрелов. В форте глухая возня, панические удары изнутри в ворота. Били, по-моему, прикладами, но прочные ворота не поддавались. Выстрелы в никуда через открытые амбразуры. На хребте тоже загорелся огонь, значит костры – сигнал тревоги. Пора в воду. Цепляясь за берег, поплыл по течению мимо голого османа, лежащего на берегу, так, что голова скрывалась под водой. На его обнажённых ягодицах лежал револьвер. Гриц выбрал мягкий вариант, без ненужного пока, унижения. Лишение возможности дышать, излюбленный метод Шайтана. Повешенные и утонувшие мусульмане в рай не попадут, они навсегда будут слугами дьявола.
 Вот и верёвка, привязанная к жердям. Костёр пылает вовсю, горит и сама площадка.  Крики со стороны казармы, подкрепление подошло, довольно быстро. Сейчас приплывут. Лодок тоже нужно их лишить со временем. Упёршись в берег, потянул за верёвку. Жерди упали, из распахнувшихся ворот выскочили полуголые солдаты, на двоих горела одежда, они кинулись в воду, видать с испугу, чего-то подпалили внутри. Жерди, которые словно сами по себе скользили к воде, привели османов в ужас. Они стали стрелять по жердям. Пороховой дым, подсвечиваемый огнём, мечущие тени рисовали причудливые картины, но, господа, прощайте, мне пора. Течение тащило меня вместе с жердями в темноту, дальше от криков и суеты. Вон Гриц высекает кресалом искры, подаёт знак, обозначает своё место. Верёвку вокруг пояса и к камышам. Переждём пока успокоится и к своим. Перед рассветом, когда туман накрыл озеро, вернулись. Хлопцы ждали, увидев всех троих, развеселились.
 - Может колыбельную, чтоб слаще спалось?
 Восемь глоток исполнили вой волчьей стаи. В зыбком таинственном предрассветном мире вой действительно не сулил ничего хорошего. С другой стороны, пару раз выстрелили.
 — Вот, теперь они по каждому шороху палить будут, а днём следы копыт увидят, начнут верить, что оружие не поможет.
 - Лодку на руки и в гору, Батько с Михайлом следы подчистить и ещё, вот – передал Батьке верёвку, вот две дровиняки притащили, жалко бросать было. Приспособишь?
 - Це по-нашему, атаман. Всё в хату.
 - В щели ничего не осталось?
 - Даже копоть с камней затёрли, где костище было песком засыпали, следов птичьих начертали.
- Добре, - побежал хлопцам помочь с лодкой. Можно было её притопить, но так надёжнее.
 На верху нас ждала горячая уха, но перед едой и последующим отдыхом следовало помолиться. Поблагодарить Бога за успешное выполнение задуманного. Молитва – это не набор слов. Это как бы самая короткая дорога к Богу. Она позволяет не плутать, не отвлекаться. Подумать и сказать о самом главном, сверить свои действия с божьими Заветами. Прочитав про себя пару молитв, я понял, что меня отвлекало. Сегодня я впервые убил голыми руками. А это оказалось совсем по-другому. Впервые я испытывал, нет, не жалость, скорее досаду, что случилось так, а не иначе, а может и не досаду… Что-то было не так. Если б я перерезал этому осману горло, и с ног до головы, был залит его кровью – обмылся и забыл, а вот такая лёгкая, бескровная смерть сидела как шип акации в голове. Я спрашивал, можно ли мне жалеть иноверца, ведь он тоже творение Божие. Эх, с батюшкой поговорить бы. Батюшки, это лучше знают.
 Утром полтора десятка османов на большой лодке вышли на вёслах в озеро. Походили возле густой части камышей, залпом пальнули куда-то. Потом направились к нашей стороне. Часть высадилась на берег. Дошли до косого креста, выставленного в воде Швырём из жердин конского загона. Быстро погрузились в лодку и с хорошей скоростью погребли до дома.
 Пару дней беспокоить не будем, зато в следующий раз жёстко побулгачим. «Языка» нужно добыть. Расспросить требуется. Не всё пока понятно.
 Утром прибежали с вестью, что в одну из ловушек кабанчик попался. Не секач, так крупный подсвинок. В голове сразу сложился план. Рассказал хлопцам, посмеялись. Стали думать, кто пойдёт.
- Пастухи, по вашей части работёнка и чтоб тихо.
Вызвался Горазд, Гриц, само собой. Рвался Сашко, но Гриц его осадил:
- С грузом бежать придётся, а ты, того, малость тонковат.
Димитрий с Михайло отпали.
 - Вы, хлопцы следов человечьих наделаете, Горазда - то мы в Батькины чуни обуем. Нельзя нам пока объявляться.
- Четвёртым я пойду, - не отрываясь от пришивания новой заплатки на черкеску, отозвался Гамаюн. Не понравилось мне как он это сказал, без задора. Поймав момент, когда оказались вдвоём, спросил:
- Стёп, ты чего?
- Скучаю я. Детей повидать хочу, жену. Сколько мы ещё по чужбине хамылять будем.
- Казну добудем и айда, здесь всё равно оставаться нельзя, все турки нас искать будут.
- При любом результате уходить нужно. Добудем или нет. Пора домой. Да и не очень мы здесь вообще нужны.
 Единоверцы об освобождении страны, по-моему, меньше всего думают.
Мы постараемся дать возможность по-настоящему войну вести, а там уже не с нас спрос.
- Давай об этом потом, нам своё отменно сделать нужно. А нужно нам вторую лодку забрать и осторожней завтра, наверняка скрытые посты выставят. Я думаю, к береговой казарме с тыла нужно подползать.
- Так и сделаем.
- Ты, атаман, скажи, мы в спину по пуле не получим?
- Пока, нет. А дальше во все стороны смотреть придётся, у меня тоже им веры нет.
- Паскудно это, в жизни такого не было.
 Неладно в отряде. Дело даже не в сербах, заскучали хлопцы. Посидеть бы у костерка, песни казачьи попеть, слезу вышибающие. Горилки по паре глотков выпить. Гопака сплясать, казачью лезгинку. Показать друг другу удаль и уменье казачье. Прочь тоска, с утра все как новые. Только, здесь нельзя. Увлекутся хлопцы волшебством напевов, унесутся в родные степи, не заметят перемены ветра, выдадут нехристям наше присутствие - прощай красивая задумка.
Тогда бесславно бежать, карабкаясь по незнакомым горам. Отстреливаясь, считать каждый патрон, терять друзей и выть не луну от досады на себя. Нет, не мог я рисковать удачей всего похода. Ночь, день переживём, следующей ночью повеселимся. Самое тяжёлое Гамаюну поручу.
 Утром с Григорием мараковали о предстоящей вылазке. Договаривались о сигналах, две группы должны действовать согласовано, а расстояние с места высадки придётся пройти разное. Ничего трудного не ожидалось. Нужно найти часовых, трупы загрузить в большую лодку потом всё утопить в море. Языка взять, на малой лодке привезти на наш берег. Тут подошёл Горазд.
- Кабана в яме кормить?
-  Хочешь, что б он тебя обделал, когда тащить будешь?
- А как, ему пасть заткнуть, чтоб не верещал.
- Гриц покажет перед выходом, а как козла угомонить - знаешь?
- Привычные животины, разберусь.
- Смотри, какая картина. Подменить козла на хряка смешно, но не страшно. Нужно осквернить всю отару.
- Ты, намекаешь…
- Нужно, Горазд.
- Вытащить внутренности через…
- Именно так, по исламским легендам, шайтан объявляет, что теперь это его овцы.
- Потом не отмоешься.
- Турецкое оденешь, в него завернёшь, всё что добудешь,- тут мы Грицом не удержались, хихикнули, на Горазда смотреть было больно.
- Не журись, четник, большое дело сделаешь,- тут опять не сдержали смеха от двух смыслов «большого дела».
- Не обижайся, зато представь, как туркам будет на одних овощах сидеть.
- Горазд, а ты Михайло с Димитро, хорошо знаешь? - Срочно перевёл разговор, пока он в печали.
- Видел пару раз в харчевне.
- Что о них думаешь?
- Воины хорошие, сам видел, почему спрашиваешь.
- Задание хочу вам троим дать.
- А племянник Димитра? – поддержал Гриц, 
- Который пропал? Не знаю, только не племянник он, может дальний родственник или односельчанин, но не племянник. На словах в бой рвался, а перед серьёзным делом пропал, а Димитрие не побеспокоился, может заранее знал.
- И что ты думаешь?
- Как вы называете, дисциплина? У нас её нет.
Мне дисциплина нравиться, потому что в вашем чете она для победы и сохранения наших жизней. Я ходил с русскими офицерами. Они смелые. Им всё равно убьют их или нет, а дисциплина у них ради дисциплины.
- Просто они привыкли к большим битвам, а там, целым полкам, это тысяча четов, суждено погибнуть, чтоб не погибло войско. Без дисциплины людей не заставишь, молча умирать.
- Мы, сербы не хотим умирать молча.
- Тогда не победите.
- Вы же своих мусульман победили.
- Честно? Если бы не русская армия, мы в своих станицах как в крепостях до сих пор сидели бы. Деньги войску нужны, чтоб молодёжь воинским наукам обучалась и не думало, что хозяйство захиреет. Два раза в год казачата должны проходить обучение в казачьих лагерях. За еду для людей и лошадей, огневой припас платит Войско. Я хочу, чтоб и пластунский лагерь был.
- Но вашей доли на долго не хватит, может на год, ну два.
- Важно показать пользу, тогда казаки у атаманов будут требовать и дальше по команде. Может и до царя дойдёт.…Вдруг показалось, что нашёл нужный тон, для главного вопроса.
- Ну, это всё мечты, ты вот говоришь, что дисциплина наша нравиться, - заморозил голос как унтер Давыдов в юнкерском училище. - Тогда отвечай атаману как духовнику, зачем с нами пошёл? - не отвёл глаза Горазд. - Вук Сречко послал. Я думал, ты знаешь.
- Почему одного?
- Может это смешно, но он вам верит.
- Какая поставлена задача?
- Помогать если, добыв золото, постараетесь скрыться, следить куда спрячете.
- Потом?
- Выйти на берег, ждать Сречко.
- Хорошо, иди готовься. Придумай, как кабана связать, тебе его на горбу тащить придётся.
Снял этот разговор груз недоверия с моей души? Если бы поверил - снял, но события до и прекрасные отношения сербов между собой в походе, не внушали полного доверия.
Глянул на Гришку, тот только бровь вздёрнул, тоже не верит. За ужином, приготовленным Михайло, он удивил не только густой мясной похлёбкой на черногорский манер, но и вопросом,
- В храме священник говорил, что в России есть святой Александр. Это вы не нашего Александра Великого в сан святого возвели, так он христианином не был.
- Нет, брат, это русский князь. Он в Новгороде княжил, – сербы оживились.
- В Новиграде?
- Нет, у нас на севере, тоже новый город есть, Господин Великий Новгород. Князь Александр малыми силами военный тевтонский рыцарский Орден разбил и из русских земель изгнал. Больше на Руси про этот Орден не слышали. Потом Александра Невского монголы-ордынцы отравили.
- А наши князья сразу разбежались, кто в Британию, кто во Францию, кто в Россию.
- Нам бы вашего Александра!
- Царя - Александра Второго?
- На это и мусульмане согласятся. Все знают, что в России все религии равны. Как думаешь, господин сотник, возьмёт царь нас под свою руку?
- Господа четники, ну где мы и где государь российский?! Однако, я знаю, что на наших землях, на родной Кубани сёла болгарские, немецкие, чешские, греческие есть и мы их также охраняем как свои.
Не знаю их замыслов, но решил ещё раз напомнить о нашем бескорыстии.
- Хлопцы, если после закупки оружия, что-то не получится, давайте к нам. Землю дадим, курени поставим, примем как родных. Если нам придётся голову сложить, имена наши, откроют вам все двери на нашей родной Кубани. Михайло прочистил горло, Гораз резко тиранул глаз. В общем, кажется, попал. А вот Димитрие и ухом не повёл. Говорит ли это о чём? Нет. Он из них менее чувствительный.
- Кто ночью идёт – отдыхать, выходим после полуночи.

                Снова булгачим.

Пробившись через стену камыша, лодка, наконец, почти всем своим телом засела на мелководье.
 Ноги по щиколотку погрузились в воду и ил. Шагов десять и вот твёрдый берег. Чужой берег, а впрочем, здесь для нас всё чужое. Изредка над головой стремительно пролетали летучие мыши. Разделились без слов, всё обговорено. Гамаюн с Гораздом поволокли кабана, связанного ремнями. Они по прямой уходят от берега, до дороги, ведущей к казарме, снимая попавшиеся посты. Мы с Грицом идём вдоль берега до пристани с той же целью. Всё так легко на словах. Двое двигающихся человек должны первыми рассмотреть в ночной темноте, неподвижного часового, незаметно подобраться к нему, ну… и там видно будет. Вся надежда на зрение, нюх и годами полученные навыки. У каждого по паре револьверов и нож, всё остальное только помешает. Григорий движется вдоль камыша, я - шагов в десяти дальше. Сперва шли в рост, потом пригнувшись. Почувствовав чуждый природе запах, поползли. Вот и супостат. Что-то почувствовал и приподнялся. Молодец, хорошо спрятался. Ничего, подождём. Ночь, как назло, тихая безветренная, даже лягушки молчат. Через полчаса я пополз, забирая вправо, потом влево, за спину часового.
 Гриц, подёргал камыши. Часовой опять приподнял голову, больше мне и не нужно. Бросок, удар ручкой ножа. Негромко хрустнула какая-то кость в его затылке. Лёжа верхом на турке, поднял руку, привлекая внимание друга. Знаками показал, что нужно ползти дальше. Возможно, пост двойной, нужно найти второго. Обследовав слева и справа от пристани никого не обнаружив, загрузили тело часового в большую лодку. Привычные звуки ночи нарушил крик дневной птицы - сойки, это Горазд, как умеет, нас ищет. Чего ему нужно? Отозвался, обозначив наше место. Нет, так он и не научился ходить по-пластунски. Топает, как тот кабан, которого тащил. На плечах тело османа.
- Куда?- Прошептал, отдышавшись. Сотник помог уложить тело в лодку.
- Сейчас ещё одного притащу, живого. -  серб скрылся во тьме.
- Микола, на крыше форта часовой. Лодку не уведём, пока он там.
- Покажи. Не вижу.
- Смотри, он изредка выглядывает.
- Вон, увидел! Как его достать?
- Выманить.
- Он с крыши не слезет.
- Давай я переплыву…
- И что? Снизу ты его никак не достанешь.
- Сам говорил, стена неровная забраться можно.
- Под пулю?
- Не успеет
- А если успеет?!
- Значит, отвлечь нужно. И ещё, вёсел нет. Для большой лодки.
- Большую возьмём на буксир. Давай так, Зараз Горазд языка притащит, я его волоку в нашу лодку, ждём сигнал от Горазда, как он с овцой закончит, плыву сюда, ты уже на стене. Завою волком, он обязательно попытается рассмотреть, прицелится. Успеешь?
Да не волнуйся, попасть в темноте, испуганному по качающейся лодке... Тело сбросишь на землю потом столкнёшь в воду. Я тебя подберу.
Что-то тёплое, будто коснулось сердца казака.
- Товарищу грозит большая опасность, а он за меня волнуется.
- Храни тебя, Господь!
Гриц разделся, связал ремешком одежду в узел. Тут Горазд приволок здоровенного турка.
- Ё - маё, поменьше не было? - запыхавшийся Горазд, только рукой махнул, мол, прости атаман, маленьких разобрали, и вместе с извинением передал две винтовки.
Загрузившись, как ишак в ауле, пластун побежал вдоль камышей искать оставленную лодку. Пробежав пол пути, споткнулся, полетел, сбрасывая турка, откидывая винтовки. Связанный турок очнулся от падения и теперь вращал глазами, силясь понять, что с ним и где он. Ну а атаман лежал и дышал, дышал, обливаясь потом. Однако нужно поспешать. Дотащил поклажу, столкнул лодку на чистую воду, загрузил. Окунул голову в прохладную воду, смыть пот и немного остыть.  По течению, чуть подправляя шестом, поплыл пластун вдоль камыша к острову. А чего, собственно, на глаза показываться? Упёршись в дно остановил лодку в тени камыша, дождался условного клёкота и негромко завыл.
Порядок! Гриц с крыши подаёт знаки, теперь быстро за ним. Когда привязали к маленькой лодке большую, прибежали Гамаюн с Гораздом. Один тащил на плечах козла, второй – барана.
- Тикаем, а то сейчас турки по запаху нас найдут.
 - Ну, хлопцы! Меня и так, чуть пару раз не вывернуло. – голый по пояс Горазд весь перемазан чёрте чем, выгрузил свою поклажу в большую лодку и сам туда забрался. У береговой казармы начался переполох, замелькали факелы, закричали люди. Дополнил выстрел из винтовки. Ему ответили выстрелы с острова. Мы уже спрятались в небольшой заводи и выли в четыре глотки, направляя звук ладонями в разные стороны. На острове суета, загорелся сигнальный костёр, теперь, правда на земле. Ему ответил огонь на скале. Вот и славненько! Скоро примчится конная сотня. Теперь и нам пора.
 Волчий вой раздался с нашего берега, вернее это мы знали, что с берега, Он отражался от скалы, и казалось, что идёт из самой воды. В ответ загремели беспорядочные выстрелы. Вы спросите зачем выть волком? Все мусульмане знают, когда шайтан заканчивает свои шутки, он уходит верхом на волке. А вот пули его не берут, только холодным оружием его можно одолеть и то только тогда, когда у него человеческий образ. Сейчас османы обнаружат в загоне вместо вожака-козла кабана и выпотрошенную овцу без следов разрезов Вся отара осквернена. Овец придётся забить и выкинуть. Вот ракам будет удача, потому что закапывать в землю осквернённых овец тоже нельзя...
Харам!
Скоро узнаем, как с дисциплиной у османов. Или половина по ночам будет сторожить другую половину, или все дружно будут сидеть за запорами. Офицер там один остался.
Сможет ли он перебить первобытный страх. Я, лично, сомневаюсь. Из-под косого креста, замахали, пока не ясные фигуры. Кому крест на страх, нам на радость.
 Пленного вытащили. Швырь погнал его в гору нагрузив ему на плечи козла. Вонючие внутренности овцы, завёрнутые в турецкую форменную куртку, Горазд передал Сашко.
- Заряди вершу, раками полакомимся.
 Он с ожесточением стал смывать, овечью кровь, слизь, дерьмо.
 - Откуда в ней столько дерьма, никогда столько не видел. Одна овечка, а дерьма как от отары.
 - Тебе просто повезло. Отмоешься, помоги Батьке допросить языка. Просто садись сзади османа, если, по-твоему, врёт, хватай за ухо, мол, зараз отрежу! Они этого жуть как бояться. Верят, будто Аллах, их в рай за уши вытягивает.
 - Сашко, брось пока эту гадость, бери шест и с хлопцами, выводи большую лодку в море. Насыпьте мертвякам гальки в шаровары и притопите, метрах на трёх, трёх с половиной, чтоб как дозорные под водой стояли. Большими камнями пробейте дно лодки, чтоб не залатать, потом в море, пусть болтается, как волны распорядят.
 На острове мелькали огни, доносились голоса, но разобрать было невозможно.
С утра обе большие лодки бестолково плавали по озеру, но в море так и не вышли.
 Ещё через день подбросили на остров козлиную голову с отрезанным языком.
 Каждую ночь то на вражеском берегу, то на острове по ночам стреляли. Однажды зажгли сигнальный костёр и бегали с факелами. Казаки искренне веселились и даже спускались вниз, чтоб исполнить песню волчьей стаи.

                Водяной шайтан.
«Неужели, дядька Микола был прав, и Беляна подлюгой оказалась? Да как такое может быть?» Глаза у Сашко предательски подёрнулись слезой. Поспешно сморгнул и рукой отмахнулся, словно под веко мушка залетела. Затряс чубатой головой и побрёл дальше к берегу, таща плетёную ловушку полную рыбы. Под ивой, на сухом белёном брёвнышке сидел такой же старый Швырь, наблюдал, как один из сербов выбивает соль из утром замоченной в море кошмы, кивал, давая изредка ценные указания.  Соли добывали немного, но на день на семерых хватало и ещё чуть-чуть для нужд Швыря. Дед, перетирал её в порошок вместе с углями, мешал с белыми комками из турецкого матраса. Сушил опять перетирал, добавлял порох.  Часть, забивал в полые камышинки разной длинны, часть смешивал с соком чистотела, пропитывал полоски кисеи. Расплетал куски верёвки, опять заплетав уже с кисеёй  Узнав, что на крыше форта есть дымовая труба, сказал, что когда нужно будет, все турки из форта сами вылетят как пчёлы из улики, когда хозяин их дымом окуривают.
 - Нет, ещё быстрее. Такую вонючку сотворю, мир не видел.
Изредка уходил подальше, испытывал свои запалы и вонючки, по новой тёр, перемешивал.
 - Батько, а соль Вам зачем. Она ж не горит.
- И хорошо, замедлитель тоже нужен.
 Сейчас пожилой казак находился в благостном состоянии, видно всё получалось как нужно.
Первые звёзды через тонкие облака как бы мигали. С озера потянуло влажной прохладой.
 «Ну, как же она могла то, а?! Ведь так смотрела на меня! В любви клялась. Сыскать да спросить. Да так прижать, чтоб ответила!» Сашко вновь не удержался и снова шмыгнул носом. «И, как глаза под звёздами сияли. Нет, невозможно! Как же жить теперь с этим? Уволокла, чертовка с собой сердце.»
- Сашко! – раздался голос Швыря.
- Ась? – озабоченно спросил парень, с трудом вынимая из воды вторую  «морду» с рыбой. Ноги покалено в грязи, пот крупными каплями со лба стекает.
- Трясь! – передразнил старик и незлобно добавил. – Я тебя уже третий раз окликаю, а ты всё молчишь! И не: «Ась?», а: «Слухаю, господин подхорунжий» Дисциплина, - Швырь покачал головой осуждающе.
Сашко вытащил подальше на берег плетёную снасть, посмотрел, как тёмная, шевелящаяся масса начинает блестеть живым серебром, когда из облаков выглядывает луна и заметил:
- Ну, тогда «не слухаю», а «слушаюсь, господин подхорунжий».
- Учи меня. Вечно вы, молодёжь, больше знаете. Всегда говорили «слухаю». И не спорь! Молод ещё спорить!
- Да не спорю я, - Сашко махнул рукой, отошёл на шаг и сел, вздохнул, думая о своём.
 Чужая забота не укрылась от Швыря. Нахмурил седые кустистые брови. К ним уже спешили два серба, они несли плетёнку с крышкой,– крякали периодически от натуги. Старик оживился, приподнялся с места, грозно спросил:
- Наловили?
- Так.
- В воду пока опускайте. Да, крышку вяжите! И чтоб ни одна не ушла!
Из корзины протяжно заквакали. Сашко смотрел на полную корзину лягушек круглыми глазами.
- Слухаю, господин подхорунжий! – рявкнул бравый серб. Швырь быстро обернулся в сторону молодого казака и указал на говорящего ученика раскрытой дланью, потрясая скрюченными от артрита пальцами:
 — Вот! – старик вытаращил глаза. – Вот, как надо! Понимаешь? А, ты вечно споришь!
- Так ведь, так и теля можно научить, - попытался оправдаться Сашко.
 - «Теля», - передразнил Швырь. – А ты научи. Ишь, грамотей.
- И научу! – огрызнулся Сашко.
- И научи!
 - Чего расшумелись, - вместе с ручейком мелких камешков спустился Гамаюн. - Рыбу не потрошим. Жабаков заготавливаем. Зачем?
- Лягушки зачем, - старый казак ещё обижался, кряхтел, когда садился на брёвнышко, - булгачить сегодня пойдём. С собой молодого возьму. Буду учить уму разуму…
- Пока жив, - подсказал Сашко. - И лягух возьмём?
- Визьмём. А шо? Вон ещё Димитра прихватим.
Швырь повернулся к Гамаюну, - А он всё огрызается, да скалиться.
 - Так- то со страху. К кому швыдка Настя приходит, а малёк забыл, как с офицером разговаривать должно. А мы его, зараз вылечим, руки по кантику и под шашку до полуночи.
  - Прошу прощения, господин подхорунжий, только я не со страху, а с досады. Неужто девка меня обмануть смогла.
- И вправду ты ещё теля. В воинских делах мы, о-го-го, а в любовных девке, у которой только титьки начали расти в подмётки не годимся. У них ум особый, от того и беды наши и радости неземные. Ты бед-то ещё даже не зачерпнул, так рядышком прошёлся, а уже губу отклячил.
 Разрядил обстановку Михайло:
- Кто такая швыдка Настя?
- Ну это, когда быстро,-Гамаюн жестами показал, откуда быстро.- Понос по-русски называется. Сербы перебросились парой фраз и засмеялись в кулаки, повторяя себе под нос, чтоб запомнить, швыдка настя, швыдка настя.
 Они стояли в высокой траве, мялись. Один разглядывал улов, другой спросить хотел, да не решался. Швырь изогнул бровь. Здоровенный мужик снял шапку.
- Дозвольте?
- Не топчись уже! А то голова кружится! Чего хотел?
- А, правда, что в России казаки все герои?
Старик крякнул. Потрогал мясистый нос. Поглядел пронзительно на сурового Сашка, тот ожесточённо вспарывал рыбинам брюхо, полоскал воде и кидал на берег, сказал:
- Правда. Но не все в ратном деле. Некоторые герои-любовники.
- Чего это? – набычился Сашко.
-  При французском дворе такие были, - пожал плечом Швырь. – Из гвардии тамошней. Мне бабка одна рассказывала.
Сербы, опять прыснули в кулаки.
- Я не француз. Я - казак. – и дальше себе под нос, - У дядьки Миколы попрошу самое опасное задание, посмотрим, кто из нас француз.
- Красивей умирать в поле, чем в бабьем подоле, - согласился Батька Швырь и улыбнулся.
Сотник Билый на задание не поскупился: велел под конец вылазки пристань взорвать, что со стороны казармы.
 Ночью пока перебирались к форту, Сашко всё боялся порох подмочить или пулю в мешок поймать, но плыли тихо, без всплесков. Батько управлялся с шестом, выдав сотоварищам по соломинке велел, надувать лягушек.
Глянув на Михайло сурово прошептал:
 - Не хрен морщится, просто вставляешь соломинку, дуешь, вынимаешь, берёшь следующую жабу. Главное у соломинки концы не перепутай, а потом вместе посмеёмся.
Никого не потревожив. Выгрузили корзину. Выбрались на берег, оставив Сашка удерживать лодку. Ночь наполнилась кваканьем. Одна тень, с пустой корзиной, метнулась к лодке, другая возилась у одной бойнице, потом у другой. Два удара кресала, уже у лодки. Шипящий, брызгающий во все стороны огонёк стал медленно приближаться к каменным стенам.
 - Посунься, - Батько по-молодецки бесшумно спрыгнул в лодку.
- Туда, - показал на густую часть камышей. – Быстрее, у пристани басурманский пост. Хорошо, что костёр запалили. Ничего вокруг не видят. Сердце учащённо билось. В ночи это казалось набатом
. Швырь махнул рукой, - Сюда. -  Врезались в камыши.
- Ещё нажми. Хорош. Ждать здесь. – Он соскользнул по грудь в воду.
- Порох давай.
- А запалы?
 - Здесь. – Батька коснулся папахи.
- С богом!
Через мгновенье растворился в тёмной чаще камыша. Ещё через мгновенье кроме шелеста камыша под ветром, ничего нельзя было услышать.  Сашка потряхивало, не от страха – от возбуждения. Ничего поделать с собой не мог – нервы выкручивали тело так, что руки от возбуждения дрожали. Враг рядом, а он здесь. Сил столько прибавилось, что хотелось взлететь над речными зарослями, а дальше будь, что будет. Михайло словно чувствуя что-то за руку придержал, пальцем потыкал вниз. Мол, ждать приказано.
- Нужно было мне идти - думалось ему: «Он же старый» - но в тот же момент одумался, вспомнив, что равным на ножах мог против Швыря выйти только Гриц, а с пороховыми делами вообще, может только Билый. Вдруг Сашко понял, что в своём первом походе, он был только обузой, не в сшибках, а именно в походе. Действительно как ребёнок, как барчук капризный. Нужно доказать.  Он пластун. Родовой.
 Ах, как поступок нужен. Совсем ватажники его не уважают, и сербы тоже посмеиваются. Словно что-то почувствовав, в спину прохрипел сдавленный голос Михайло:
- Дождись Швыря. Слышишь?
- Да слышу я, понял.
Вдруг скинул черкеску, рубаху. Прижал палец к губам, молчи, мол.
- Подстрахую. Скользнул за борт. Выбрался на чистую воду. Поплыл по течению вдоль камыша. Увидел огонёк костра, осторожно стал пробираться к берегу. Беззвучно пробираясь сквозь камыш, наблюдал за пристанью. Небольшие волны с характерным хлюпаньем разбивались о сваи. У костерка двое караульных. Греются. Варят в котелке кашу. Говор тихий. Настороженный. Обсуждают дела свои служивые. Потянуло гарью со стороны острова. Сотник приказал зажечь камышовые маты, которыми османы ночью закрывали бойницы.
Сашко насторожился, сломал полую камышинку, зажал в зубах глубже, уходя в воду. Запалил маты Швырь,  так, чтобы загорелись одновременно на всех шести бойницах. Сейчас начнётся потеха. Только караульные на берегу не реагировали, увлечённые разговором, а из-за костра своего, не видели ничего. Сашко держался так, что только глаза были над водой. Поднырнул под пучок гнилой тины, листьев камыша и ещё чего-то гнилого, вонючего. Этот манёвр наклонил дыхательную камышинку, и казак хлебнул водицы. Без паники, поднял лицо выплюнув воду, потихоньку продул камышинку и опять погрузился по глаза. Всё он проделал без звука, но сердце чуть не оборвалось. Теперь он начал сомневаться правильно ли он поступил. Лягушачий концерт слышно было даже под водой, а эти горе часовые не чухаются. Сашко забеспокоился, «Надо делать что-то! Время теряется». Сейчас на острове начнётся.  Турки у костра замолчали. Заозирались. Старший караульный за ремень винтовки взялся. Решился сделать шаг к воде, всматриваясь в камыши. Другой солдат вытянулся в сторону горящих амбразур, не понимая очевидного злодейства, залепетал что-то тревожно. И тогда казачок, не помня себя, решился на безрассудство и резко поплыл к берегу.
Турки вскинули винтовки, привлечённые всплесками. Загорланили тревожно, готовые открыть огонь. Один из солдат потянул горящую головню с огнём и открылась им картина невиданная: по пояс в воде стоял белёсый водяной, изгибалась под ему слышимую музыку, из головы его росли водоросли, он призывно манил и громко шептал слова сладкие:
- Машалла! Машалла! – Воздавая славу аллаху, обещал, что всё будет очень хорошо, твердил, не переставая, - чок гюзель, чок гюзель.
- Машалла, - шептал неземной голос. – Машалла!
Винтовка у напарника предательски дрогнула, готовая выпасть из рук. Безумные глаза, с расширенными от гашиша зрачками, смотрели с ужасом, не желая воспринимать действительность ночи. Ахмед предостерегающе крикнул, глядя сурово на товарища, повелевая взять себя в руки. Махнул факелом, освещая цель. Щегольские усы ниточкой затопорщились каждым волоском, подчёркивая тонкие алые губы. И вдруг, разом они побелели. Из уголка рта потекла струйка крови. Ахмед выронил винтовку и судорожно пытался рукой нащупать что-то в спине. Другая рука продолжала цепко удерживать головешку, освещая немую сцену. Он пытался что-то сказать, но вместо слов фонтаном хлынула струя крови. Ноги его надломились. Внезапный порыв ветра в миг затушил головню.
Второй турок закричал,
Ибрис!  - выронил винтовку, развернулся, бросился вдоль берега к воротам казармы.
- Шайтан! Ибрис! И что-то про Аллаха - Неслось в ночи.
Рассекая воду, в три прыжка рядом со Швырем оказался Сашко, на ходу скидывая на песок с головы дурно пахнущий клубок, срывающимся шёпотом бросил:
- Догоню!
- Нехай бежит! Так даже лучше. Теперь быстро. Винтовки их, воткни стволами в дно.
В форте закричали и вдруг пушечный выстрел, шрапнель с визгом полетела по воде.
- Ложись! Хорошо, что в другую сторону. Батько распластался на пристани, пихая мешок куда-то под настил. Сверкнуло огниво.
 - Берём дохлого турка и бегом к лодке, а дальше: иншалла.
- Чего?
 — Тащи говорю. Вот чювяк адыгейский! – на бегу бормотал старик, явно отзываясь о казачке поучительно назидательно, - а ещё учит меня постоянно. Иншалла – как угодно аллаху. Ложись! Язык врага знать надо. Учись, у меня чёрт водяной!
 Крики, выстрелы, топот, а он поучать не перестаёт- пронеслось в голове молодого пластуна.
Взрыв, свист обломков, стоны, крики.
- Ползком давай.
Медленно, но казаки оставляли очаг паники. Из форта опять выстрелила пушка.
-  И в кого они там палят?!
На горе опять заполыхал огонь.
- Я останусь, нужно узнать, когда и какое подкрепление они вызывают.
 - Батько, давай я. Потом сам доплыву.
- Ну, казаче, Бог на помощь. Будем ждать.
- Вы, Батько про водяного не рассказывай никому! – попросил Сашко.
- Ну, что ты. Не скажу никому, - заверил искренне старик, в голове которого уже рождалась очередная история - байка для зимнего вечера под самовар. – Здесь, никому. Никогда.
 Сашко благодарно кивнул головой, скрываясь в темноте.
В той же темноте, но на другой стороне Грицко укоризненно покачал головой, видя, как Микола в волнении крутит трубку.
- Ну хочешь я её утоплю, - в сердцах предложил казак, - она же тебе душу выматывает, как ты сам не чувствуешь?
- Тревожусь я, - признался сотник. – Староват Швырь для всего этого, а Сашко слишком горяч.
 — Это тебе никак его бабы доложили? – усмехнулся Грицко. Микола махнул рукой, не принимая шутки. – Успокойся. Справятся. Вон уже и амбразуры зашлись. Видишь?
Сотник кивнул:
- Ну, хоть так. Теперь, главное, чтоб живыми вернулись.
Из форта выстрелила пушка. Трёхметровый факел разорвал ночь. Картечины не долетели до берега два десятка шагов. Казаки залегли за валуны.
 В ночи грохнул взрыв. Красное пламя зализало небо. Зачадило. Потянуло дымом.
- Нет больше пристани, - сказал Грицко, пожимая плечом. – Всё. Пошли досыпать?
- Ты иди. Я дождусь.
Казак кивнул.
 - Не долго тебе ждать. Споро лодка к нам движется.
Микола прищурился, стараясь что-то разглядеть в темноте, но только цокнул языком – таким зрением Господь не наградил. Однако чутье подсказывало, что и на этот раз булгачинье прошло успешно. Улыбнулся радостно, пряча трубку в карман.
 Маты — это ерунда, завтра новые сплетут, но то, что шайтан и внутри достанет, пусть не забывают. Лягушачий концерт до утра, мужества тоже не добавит.
Лишение береговой пристани, заставит ежедневно раздражаться и терять доброе расположение духа в бытовом сношении с крепостью.

                Штурм

 Ещё через два дня, как и показал «язык», на остров начали возить продукты в корзинах и мешках. На днях нужно ждать корабль.
Пленный, которому пообещали смерть, позволяющую узреть райские кущи с бесчисленными толпами девственниц, рассказал всё, что знал.
 Про корабль, офицера, трясущегося от страха, о тревожной сотне, которой надоело
 по ночам десяток вёрст скакать впустую, а другой полусотне мчаться в горы, перекрывать тропы. Почему пара сотен кавалеристов находятся так далеко, словоохотливый язык, объяснил, что их задача патрулировать долину.
 Ещё турок искренне радовался, что попал в руки людей, а не шайтана.
 Не скулил, в ноги не бросался, умер достойно, как воину и положено.
 Вот наконец, над бескрайним сине-лазоревым простором, в пелене белой дымки тумана, темным пятном, возвышался турецкий корабль, со спущенными парусами. На корме ветер слабо трепетал большой выцветший красный военно-морской флаг. Микола смотрел на разноцветные гюйсы и вымпелы, силясь разобраться в морских сигналах, и задумчиво теребил подбородок. Грицко, крутившийся с утра рядом, бегло оценил обстановку, каким-то своим звериным чутьём понял, что нет никакой опасности, и ушёл готовиться дальше к заданию – скоро ему выходить.
Ему проще. Есть чему завидовать. Чётко отыграл за шестерёнку в запущенном механизме и всё. Сотник вздохнул. Переступил с ноги на ногу, снимая напряжение мышц. А тут, попробуй, упустить что-то, сразу не оберёшься неприятностей, которые могут и к гибели товарищей привести.
Легко и приятно атаманить за пасхальным столом, ну Бог даст и там посидим!
 Почти целый день наблюдали казаки, как серая фелюга, спущенная с корабля, и большая островная вёсельная лодка сновали от корабля к единственному уцелевшему островному причалу. Старательно обходили обгоревшие пеньки, держа дистанцию, и не подходили к более неудачливому разгрузочному пирсу. Суеверно боялись заговорённого места, зная, что с шайтаном шутки плохи.  Лодки маячили в волнах, соревнуясь в скорости разгрузки. Видно, что команды стремились к премиальным.
 Сперва, конечно, береговой офицер поплыл к кораблю. И долго ничего не происходило. Утро потянулось томительно и неспешно, отсчитывая напряжённые минуты. Солнце успело выйти из-за туч и снова спрятаться. Потом с корабля спустили большую лодку с парусом - фелюгу. И в турок, не иначе, как вселился шайтан, забегали, засуетились. Офицеры контролировали каждый миг, надрывно свистя в свитки, отдавая резкие команды гортанными выкриками.  Фелюга, два или три рейса к острову сделала, наверное, продукты перегружали на корабль прежде, чем на неё загрузили большой сундук – цель пластунов. И она медленно поплыла к форту, сопровождаемая охраной, усиленной дополнительными солдатами и матросами. Никто на турок с воды и не напал. Хотел бы Микола посмотреть на таких смертников, сунувшихся под стволы корабельных пушек.
Ближе к вечеру, выбрав якорь, корабль стал медленно удаляться. Казаки заволновались, радостно хлопая друг друга по спинам, сбрасывая накопившиеся за много дней, переживания. Но сотник не торопился разделить общего ликования, зная, что всё ещё впереди – и волнения и действия.
 С крыши форта озорно замигало зеркало. Серебряная вспышка, пауза. Блынь, блынь и затяжная пауза. Так и ушло сообщение на горный пост, искусно спрятанный среди камней. Именно оттуда дальше передают сигнал тревоги, для резервной конной сотни. Теперь для нас такой пост не нужен.
  Грицко с Михайло, утром полезли на кручу, убрать верхний пост и, до темноты должны управиться и вернуться обратно.
 Все, кроме меня, на морские манёвры смотрели вполглаза.
Снаряжались. Кто молча, а кто в сердцах иногда поругивался. Каждый по-своему готовился к главному событию, которое возможно, изменит жизнь целой страны. Лишней беготни и мельтешения не было и то хорошо. Время томления на медленном огне закончилось. Лучше крутиться детским волчком. Весь накал уходил в работу на берегу. Боялись не успеть. Надували меха, проверяли ремни по десятому разу. Спорили. Сдували и снова надували, проверяя надёжность. По задумке: к ним привяжем сундук, если Бог даст. Меха к такому весу подобрали заранее, еще, когда были в лагере волонтёров. Возились с неделю, пока ящик с камнями, который с трудом поднимали четверо крепких казаков не погружался глубже полутора-двух метров. При такой чудной механике, со стороны, кроме медленно плывущей лодки ничего не разглядеть. Выйдем в море, притопим в первой подходящей бухточке. Сербы останутся ждать фелюгу с Вуком Сречко, а мы займёмся погоней. Уведём в горы, переполовиним, а там видно будет.
 Такой план был объявлен всем и, кажется, вполне устроил наших союзников. Истину знали только казаки. Настоящая правда не на много отличалась от озвученного.
Только сундук нужно ещё добыть. Легко на словах, а дело может и не заладиться.
 Турки в поддавки играть не будут, когда поймут, что против них люди, а не дьявол. А весь план строился, как раз на страшилке. На людском страхе перед необъяснимыми явлениями. На том, что могло подвести в самый неподходящий момент.
Как только поймут, что перед ними отряд малый, да дерзкий, могут и мокрого места от него не оставить. Давись, тогда кровью перед смертью. Наматывай сопли на кулак, да гадай, что не предвидел и чего ни предугадал.     А пока всё спокойно. Тихо. Спадает летний зной к вечеру. Даже чайки, отъевшиеся за день, затихают, мирно покачиваясь на волнах.
Гимназистом, довелось побывать в театре. Искусство людей, проживающих на сцене чужие жизни, восхищала. Красота и помпезность зала заставляли чувствовать свою малость. Сияющая золотом лепка на белоснежных колоннах навсегда врезалась в память. Сейчас каждому досталось роль, и казаки готовы отыграть её до конца. Один раз и без возможности повторить. «Актёры заезжей труппы». Похоже». – Микола кивнул головой, соглашаясь сам с собой.
Одну из главных скрипок играл Швырь. Старик возился со своими «подарунками». Сопел. Никого к себе не подпускал.
 - Геть отсюда, опрокинешь мне чего - шаровар не останется!
 Вытирал пот со лба и часто задумчиво смотрел в небо, шевеля губами, то ли пропорции высчитывая, то ли читая молитву.
Делились мины на два типа: на те, которые возьмём с собой и те, что для погони зароют. А она будет. Непременно будет. Жестокая и беспощадная. Турки вряд ли станут договариваться и предлагать варианты обмена. Имея одну чёткую мысль: отбить золото и извести обидчиков.
 Если всё пройдёт, как задумано, Батька с Гораздом вернутся в лагерь. Зарядив мины, пешком пойдут к бухте, оставляя позади себя новые неприятности. Швырь понимал, какая ему досталось роль, и, искоса поглядывал на атамана. Иногда их взгляды встречались, и Микола дёргал себя за правый ус. Нет, такой не должен подвести – работа для старика привычная. Однако, ужасно хотелось закурить трубку и не смотреть в эти глаза. Скорее бы ночь наступила.
 Сашко сосредоточенно собирал, смазывал, заряжал ручную картечницу, что-то среднее между ружьём с раструбом и маленькой пушкой. Страшное оружие выбрасывающие горсть крупных свинцовых горошин на пол сотни шагов. Молодой казак должен был начать представление. Ну, как тут снова не первая скрипка? От начала зависит многое, если не всё. Сашко понимал. Скалился под взглядом, тряс чубом. Отчаянность молодости. Не хоронил друзей, не крошил зубы от боли рубленных ран. Ещё не ощутил ужаса, наблюдая как из маленькой дырочки, в его красивом теле, вытекает жизнь вместе с кровью. Не наломал бы дров.
 Остальные, после проверки мехов, готовили личное оружие. Смазывали все движущие части. Здесь пыли, грязи нет, зато воды хватает, и лишняя смазка не повредит. Вострили сабли и шашки, подгоняли ремни, укладывали заплечные сидора.
Сел в сторонке, закрыл глаза, представил всё на пять дней вперёд. Вроде всё продумано, всё есть, всё заготовили. Вроде ладно.
 А вот и Грицко возвращается со связкой верёвок через плечо, за ним улыбающийся Михайло, тоже весь в верёвках. Довольные. Можно не спрашивать, как прошло.
 - Последнюю верёвку оставили? – не удержался Микола, всё-таки от банального вопроса. Немногословный Гриц, глянул как на ребёнка, мол, чего спрашиваешь, конечно. Пусть на полчаса, но преследователи задержаться, проверить же нужно, может мы, этим путём ушли.
 Только за полчаса не управятся, следов там полно, будут делить отряд преследователей.
Верёвки, конечно лишний груз, но без них никак, вдруг загонят в горы. Если выбирать еда или верёвки, я лучше от провизии откажусь. Еды-то всегда в горах добыть можно, а где достанешь хорошую верёвку?
 - Батько!
Старик вскинулся. Мотнул головой. Чего, мол.
- Вы в лагере потом не задерживайтесь. Зарядишь свои горшки, и, тикайте.
- Не волнуйся, атаман. Полетим как ветер. Дурней нема. - Все заулыбались, это хорошо, что кураж есть. Смотрю на лица, за поход, как родные стали. Нет страха. Нет упрёка. Верят атаману. Не потерять бы никого. Сашко всё скалится. Тоже мне девку нашёл – никак сотник. Свёл Билый сердито брови – казак быстрее тряпицей заработал.
- Сейчас поснедаем плотненько, Грицу и Михайло спать до самого выхода, остальным собираться. Швырь, вонючка твоя, не подведёт?
 - Мыкола, ты такой материал добыл, — это Швырь про кисею. - Такие запалы получились, хоть женись на них!
— Это, как моя Маричка? – Чего-то приплёл Гамаюн и пояснил тут же, видя на лицах растерянность и непонимание.
- Молчит баба, молчит, да рванёт иногда так, что куда там чугунной пушке. В ушах потом три дня звенит.
 - Твоя Маричка только пахнет получше. - Все засмеялись.
 — Это, да, - вдруг погрустнел Степан, не разделяя общего веселья. Поник головой. – Это, правда.
  - Не журись, друже, на весёлое дело идём, - Горазд обнял его за плечи. – Ещё кто песню сложит про наши подвиги.
- Да, как бы головы, чёрти где, не сложить.
- Тю, испугал казака смертью.
  -  Доставай браты, ложки! Языком молоть, не мешки таскать.
Пошли к костру. Каша с мясом попрела. Аромат голову кружит. Готово блюдо. Только сейчас поняли, как голодны.
 - Отче наш… - начал Швырь, как старший, и уже ложки скребут по дну, быстро управились, хотя торопиться опять было некуда. Сроду такого неспешного похода не было.
Вот и сумерки опустились. Заскрипели цикады, подул прохладный ветер с гор. Вытащили из кустов лодку, стали спускаться, стараясь не задеть вешки. Осторожно надо, не попасть в свою же ловушку.
Вот шест с нанизанным черепом козла – нашли в лесу, настоящий оберег, муслимам наоборот, устрашение.  Вот наконец берег, две жердины, что
 у турок уволокли, поставлены косым Андреевским крестом мол, сюда не суйтесь –запретное для вас место, если что, мы предупреждали. А не поймёте, так самострелы, взрывающиеся горшки, ямы с острыми кольями, доскажут.
Тихо лодку на воду поставили, сбегали за оружием и мешками. Перекрестились на дорожку. Швырь загрузил всех острыми камнями, для своей с пакостной мины. Сам же тащил, завёрнутый в турецкий мундир самодельный глиняный горшок с крышкой, набитый углями.
 - Батька, - Сашко оступился и несколько метров проехал по склону на спине, но камни, тоже завёрнутые в трофейный мундир, не выпустил. – На кой чёрт мы ещё и булыганы с собой тащим. Горшков каких- то уродливых налепил. Зачем, расскажи.
- Меньше по округе хамылять нужно, побольше с мудрыми товарищами сидеть, ума - разума набираться.
- Ну, чего Вы, как поп-батюшка опять поучаете, просто расскажите, чего, да как.
- Дело не сложное, если конечно знаешь, что к чему.
- Опять, за рыбу гроши…
- Не, Сашко,  нельзя тебя к пороховым делам подпускать. Терпения у тебя нет, правда атаман?
- Господин сотник, ну чего он, я для науки пытаю, а он смешки строит.
- Терпи казак, а Вы, Батько, не мытарте человека.
- Зараз спустимся, всё расскажу.
На берегу, отдышавшись, Швырь, достал мешочек жменьки на четыре пороха.
- Дывись козаче, кладём ряд камней под цей мишок, Пробиваешь ножом, вот с этого края. Сюда кладёшь запал. Всё плотненько обкладываешь острыми каменьями, заместо шрапнели. Теперь, горшок. Кулеш с него куштовать не сподручно, дырочки е для воздуха, чтоб угли не потухли. Затыкая дырочки можно удлинять время тления угольков. Крышка тонкая. Вообще весь фокус в горшке. Можно сделать, что он завалится, подожжёт запал, можно установить, так, что крышка лопнет, ну если наступить.
 Сегодня поставим, чтоб завалился, как лодку качнут.
В другой раз приходи камни в порошок тереть, запалы научу делать, о то наука, так наука! Ошибся и кишки на деревьях!
- Батько, сколько времени нужно зарядит вашу штуку небесную?
- Минуту за глаза, только чтоб не мешали.
- Ночью они бояться посты выставлять, но Димитр с Михайло тебя прикроют, заодно гатей наставят у казармы. А когда рванёт?
- В аккурат, как лодку тронут.
 - Как мы на остров высадимся, быстро к бывшей пристани. Когда закончите, три раза селезнем крякнешь, и, гребите быстро к нам. Причаливайте с тыльной стороны острова.
- Понял.
 Гружёная лодка сидела в воде, по самые борта – лишний раз не пошевелишься. Ничего мы потихонечку. Торопиться некуда – вся ночь впереди. За время, проведённое здесь, прекрасно изучили, какие участки озера с острова видны, а какие даже лунной ночью остаются в тени скал. Гамаюн уверенно орудовал шестом, толкая лодку в нужном направлении. Меха скользили за лодкой, постоянно сбивали её с нужного направления, так что Гамаюн постоянно перекидывал шест с борта на борт. На острове светилась, мигая, точка. Пост? Накаркал. Это меняло немного план.  Похоже правда, костёр. В этом месте я как раз собирался высаживаться. Ладно, зайдём, с другой стороны. Завернём пока в камыши.
 - Гляди, атаман, часовые по острову ходят, двоих вижу, - доложил шёпотом глазастый Грицко. – Усилили охрану. Никак бдеть стали?
- Теперь у них есть, что сторожить.
- Давай в камыши, подождём, пока умаются. Турки ещё те часовые. Бдительности через край.
Над рекой комаров сдувал ветер, но в камышах они брали своё. Ну, может и хорошо. Отвлекают ватагу от чёрных дум. Казаки опустили обшлага рукавов на своих черкесках, замотали лица башлыками.
 - Гриц, что там?
 - Один присел, угли ворошит. Кукурузу печёт. Чуешь?
  - Тогда скоро и второй присоседится.
Османы воины хорошие, старые достойные враги, но с караульной службой у них беда. Нам на радость. Наши черкесы, хоть тоже мусульмане, часами могут лежать неподвижно, выжидая удобный момент для нападения. Турки слишком горячи. Страшны в атаке. Может просто здесь османов никогда по ночам не резали. Ну, да нам и это на руку.
- Сашко, расскажи, как турки по надутым жабам палили.
- Я тогда чуть не потоп со смеху. Когда горящие маты на спящих османов упали, они наружу из форта выскакивать начали, а весь берег в лягухах – земля с песком шевелится. Они руками брать бояться, что-то про шайтана кричат. Верещат дико. Прикладами в воду сбрасывают, а надутые квакухи поверху плавают, нырнуть не могут и, знай, заливаются в своих трелях. Такой гвалт стоял – волосы дыбом. Турки, со страху из пушки пальнули, из ружей стреляют, кричат, суетятся. Да толку мало. И тут пристань, как бабахнет! – Сашко машет рукой, показывая высоту пламени. – Из-за туч огромная луна вываливается, и Батька волком как завоет, подливая масла в огонь. Переполох, как при конце света. Жуть, да и только. Сам, думал, поседею.
Горазд, делая большие глаза, прошептал:
 - И тут на них напала швыдка Настя!
Казаки прыснули со смеху. Хорошо, пусть побалагурят, лишнее напряжение только мешает. Ветер с гор, камыш шелестит, хлопцы голос не повышают, однако побалакали и хорош.
 - На часовых мы с Грицом сходим, остальные, как сговорено.
 Каждый знал, что ему делать, кто куда стреляет, кто перезаряжает.
 Ковш Медведицы показывал часа два после полуночи, пора.
 - С богом, браты!
 Минута и лодка в тени острова.
Для часовых, два резких взмаха пластунских ножей и, тела ещё не успевают осесть на песок, а тени казаков уже побежали по острову, разбегаясь в разные стороны. У одного из часовых позаимствовали мундир - пригодится.  Сашко, рысьим манером направился на островную пристань, прилаживать ручную картечницу. Горазд с Гамаюном уже на крыше, сбрасывают верёвки, машут. помогают беззвучно взобраться к ним. Достаю из-за пазухи вонючку - дымовуху. Готов. Всё теперь ждать остальных. Сербы между казармой и берегом ставят гати - заострённые колышки. Бегущий неприятель спотыкается на первом и летит на второй. В основном не смертельно, но бежать в темноте охоту отбивают. Заострённые кончики зачернены углём и, в темноте рассмотреть их невозможно.
Ждать. Время кровью отстукивает в голове. Ждать. Как же медленно тянется время. Ожидание непременный спутник пластуна. Кто ждать не умеет, в пластунах делать нечего.
 Долгожданный заветный знак от Швыря и его лодка скользит в тень острова. Ещё пару мгновений. Пора.
 - Поджигай, атаман.
 Сейчас пойдёт потеха.
 Запалил, бросил в трубу, свёрнутым турецким мундиром заткнул, чтоб наружу дым, не выходил. Когда внутри началось движение и крики, вытащил на мгновение затычку и завыл в трубу по-волчьи, захохотал сатанински. Шайтан нам в помощь - нехай ещё и швыдка Настя нападёт. Хлопцы залегли за каменным огражденьем. Загремел засов и три десятка неодетых усатых мужиков, кашляя, давясь соплями не понимая ничего, вывалились кучей на свежий воздух, прямо под выстрел Сашкиной картечницы.
Жахнуло так, что в ушах заложило. Картечницу в руках не удержишь, обязательно упереть во что-то требуется. Сразу крик со стоном по двору.  Редкая стрельба в разные стороны. Засвистели пули. Забили рикошетом о камень.
Теперь по плану Сашко должен отстреливать тех, кто попробует добежать до лодки или кинется спасаться вплавь. Страшно в полусонном состоянии, практически без оружия попасть под безжалостный огонь. Тех, кто отстреливался, подавляли в первую очередь.
Когда Горазд с Григорием присели перезарядиться, для меня не осталось достойных целей. Смотрел, как раненные турки кулями шевелятся. Мычат. Увидел, как скользнули две тени за каменный колодец, разрядился по ним. И дух перевёл. Ночной ветер сдувал пороховой дым к морю. Площадка перед воротами хорошо просматривалась. Среди тел, шевелений не было. Однако проверить нужно было, Выстрелы в спину никого не обрадуют, тут же молнией прилетела мысль о сербах, а когда от этих ждать и от кого именно.  Пока менял стреляные патроны на новые, Гриц с сербами, замотав носы, уже крутились внутри форта, орудуя ножами, ловко и быстро.
- Атаман! – окликнули снизу, призывно свистнув. Свесился с края крыши. Внизу стояли Швырь с сербами.
  - Я уже здесь, - сказал старик, тяжело переводя дух и поправляя торбу. – Остров чист  – никто не ушёл.
- Хорошо. Готов сундук вскрывать? Без тебя вряд ли управимся.
- Нет. - Швырь тряханул головой. – Не сейчас. Беру Горазда с собой, заминирую форт напоследок. Пусть взлетит к чертям.
 - Мы зачем, старый ты чёрт, сюда припёрлись, ради этой каменной развалюхи. Быстро к сундуку.   
 - Сашко, бери сербов, вёсла, перегоните большую лодку к малой, под защиту стен. Сам вытащил из трубы мундирчик и вонючий, не дай Господь, дым сразу повалил, крылом накрывая реку. Теперь пора внутрь, искать сундук.  Спустившись, осторожно ступая между голых окровавленных тел, вошёл в форт.
 Хлопцы готовили пушки, уже подкатили к бойницам и сняли деревянные шиты с амбразур, обращённых к береговой казарме Я был прав – всё-таки османы серьёзные противники - сгоревшие камышовые заменили более прочными деревянными и влажными, видно на ночь водой поливали.
 - Господин сотник, - докладывал Грицко, - пушки заряжены картечью, турки постарались, сейчас наведём на пристань и можно палить.
 - Готовьтесь. Зажигай фитили. Сундук видели?
- Да куда ему деться? В он там стоит. Одному с места не сдвинуть. Закрыт. Швырь где?
 Сундук нашёл сразу. Действительно тяжёл – попытался с места сдвинуть не получилось. Прав оказался Грицко. Любовно погладил замок и кованные защитные листки. За этим атамана и застали казаки.
- Да, что ты его, как дивчину оглаживаешь! – отодвинул его в сторону Швырь, сразу взяв инициативу на себя. Завозился с замком, закряхтел.
Кажется, от этих звуков, не только сотник обеспокоился.
- Шо там, Батько?
 Старик махнул рукой, мол давай своими делами занимайся, и, вытащил не пойми откуда, кривую железяку.
Швырь ковырял своей железкой в заветной скважине, одновременно постукивая рукояткой ножа по сундуку и к чему-то прислушиваясь. Наконец, усмехнулся, оборачиваясь.
 - Я такие замки в детстве сам ковал, - сказал он и приподнял крышку сундука.
- Извольте.
 В ящике ровным слоем лежали золотые лиры. Монеты благородно блестели.  Не доверху, даже не до половины, однако денег было много. Никто из казаков никогда столько не видел. Да, и, где они мог видеть много денег. Там, где им удавалась «добыть зипуна», сотня лир считалась счастьем. Здесь были тысячи.
 Не плохо султан платит своим воинам.
 Забежали сербы.
 - Со стороны казармы крики, - осёкся Михайло, увидев раскрытый сундук. И встал колом, не в силах больше слова сказать.
 Мыкола вздохнул, принимая решение.
 - Браты! Гляди! Берём десятую часть, то наше по закону, - шашкой отмерил сколько брать. - Больше – меньше - считать не досуг. Остальное ваше. Принимается?
Мужики переглянулись, пожали плечами. Конечно, принимается, кто бы сомневался.
- Отсыпай.
Золото, после такой делёжки, кажется, не убыло.
 Тут на берегу взорвалась батькина бомба. Один из камней, которые Швырь использовал, как шрапнель, влетел в форт и гулко разбился о каменную стенку.
 На берегу крики, стоны. Пришли значит гости. Пока идёт, как задумано.
- Лодки теперь у них нет. Гнаться не на чем, - сказал
Грицко, выглядывающий в бойницу, и усмехнулся не добро, - а скоро и некому будет.
  - Всё равно, швыдче, хлопцы.
 Упаковав золотые, Батька, повозившись закрыл замок. Сербы под его присмотром прилаживали меха.
- А Ну Гриц, пальни из пушки, чтоб неожиданностей не было.
 - Закрой слух, казаки!
Выстрел оглушил и ослепил, мало того, всё помещение заполнилось кислым пороховым дымом.
 - Тикаем, братцы. Швырь, Горазд! Не задерживайтесь в форте!
- Не сомневайся, атаман, уходите, - похлопал меня по плечу старик и улыбнулся на прощанье. Подхватив сундук, потащили за форт к лодкам. Осторожно спихнули конструкцию в воду. Выбрав верёвку, покороче привязали к сидению. Нос лодки начал подниматься. Атаман отдал команду:
- Кидай наперёд, что потяжелее.
 Верёвки и винтовки, сидора уже лежали там, туда же пристроили мешок с лирами.
 Разобрали вёсла.
- И раз, и-и раз.
Лодка стоит на месте. Ещё пушечный выстрел, а мы едва стронулись с места.
 - И, раз, и раз.
Упрели. На силу сдвигаясь с каждым метром. Вскоре показались на берегу две фигуры казаков.
 Горазд с Батькой быстро догнали нас на маленькой лодке.
 - Швыдче, хлопцы, сейчас в форте рванёт, я им крюйт-камеру подпалил. – закричал Швырь. – Давай, браты! Давай!
Браты старались изо всех сил. Лодка постепенно набирала ход. Сзади опять громыхнуло. Из бойниц вырвались потоки пламени, а сама крепостница как бы приподнялась и осела, став значительно ниже. Редкие грудки зашлёпали по воде. Одной такой бомбочки попавшей в один из воздушных мешков, хватило бы, чтоб утопить все наши надежды. Похерить  наши труды. Однако Матерь-заступница уберегла и впервые я, поверил, что всё получится.
 Чтоб такие мысли не спугнули удачу, нужно быстро переключиться на другой объект, обернувшись, похвалил басурман:
- Глянь, как хорошо османы умеют строить. Швырь подорвал весь запас пороха, который был в форте, а он не рассыпался-таки на отдельные камешки.
 — Это из-за бойниц и открытых ворот, сила пороха через них вышла, хотя крыша наверняка рухнула.
 — Значит, пока завал не разберут, сундука не хватятся.
- Похоже, пара лишних часов у нас есть.
 По нам не стреляли.
Никто не преследовал. Скоро и не увидят, выпадем из поля зрения.
 Течение и дружные гребки приближали к морю.
Я позволил себе улыбнуться. Первая часть плана выполнена. Но ведь так же хорошо не бывает? Боясь спугнуть удачу, я подналёг на весло, скрывая эмоции.
- И-и раз! И-и раз!
 Выйдя в море на некоторое время слаженная работа гребцов нарушилась.
 Волны были повыше, чем в озере и их частота была совсем другой. Непривычные к морской гребле казаки, частенько загребали воздух. Тогда лодка рыскала, направляясь то к берегу, то от него, однако вскоре всё наладилось, а главное настроение было чудесное. К третьей бухточке подошли, когда рассвет окрасил небо и море серым.
 Первыми сдали дюжые сербы. Ритмичная работа постоянно нарушалась, вёсла всё чаще загребали воздух. Хоть время было дороже золота, но спина, руки одеревенели. Боевой кураж прошёл, пустота вытесняла все мысли, только спать и никаких желаний. Рассвет, почему-то не наступал. Кажется, стало ещё темнее.
- Всем спать полчаса - скомандовал сотник.
Он прекрасно понимал, что началась самая опасная, подлая часть похода. Однако, сербы сейчас были не опасны. Рослые мужчины устают быстрее и времени восстановиться им, требовалось больше. Оружие у каждого в лодке было под рукой, но делать резкие выверенные движения сейчас никто просто не сможет. Сотник знал, что Гриц, пока не удостовериться, что союзники крепко спят, не позволит себе даже прикрыть глаза. Сашко незаметно сунул в рукав кинжал. Атаман тоже, привалившись к борту шлюпки нащупал за пазухой револьвер и осторожно взвёл курок. Так и провалился в забытьё.
 Разбудила яркая вспышка. Пока осматривал спящих товарищей, долетел раскатистый гром. Следующая молния разрезала тёмное небо параллельно морю от  края до края. По привычке казак начал считать,
- Один - и, два - и.
Гром раздался, когда счёт дошёл до двадцати.
- Далеко, где-то в Турции, наверное.
Горизонтальные  молнии сверкали, гром гремел, волны стали реже, но выше, пока вроде не опасные, но иногда вода попадала в лодку, а вот берег оказался дальше, чем раньше.
 - Подъём, господа казаки!
Гром после молнии долетал за восемнадцать счётов, гроза приближалась, но не стремительно.
Вёсла разобраны, говорить не о чем, все всё понимают.
 - И-и - раз. И-и - раз.
 Казалось, лодка стоит на месте, а может так и было. Через час берег приблизился, но и воды в лодке прибавилось, пришлось всем вычерпывать воду.
- Если здесь утопим сундук, никогда не найдём.
- Давай, хлопцы, за вёсла.
 И-и – раз! И-и -раз!
 Когда силуэты людей на берегу можно было различить, сил совсем не осталось.  Воздух из мешков видимо потихоньку выходил и тяжесть золота задирала нос лодки всё выше.
Ещё немного, но сил нет.
- Никак Сречко? – Гриц первым увидел застывшие фигуры на берегу. Сербы скорее угадывались на фоне скал и крупных валунов, рассматривая еле приближающуюся лодку. Сербы в лодке странно повели себя. Один обрадовался, снял с головы шапчонку, замахал, громко стал приветствовать товарищей. Другой сник ещё больше, ссутулился весь, посерел лицом, толи от усталости, толи только ему ведомых мыслей. Грицко бегло посмотрел в сторону разбойников и не удержался, грязно выругавшись, сплюнул в воду, опуская весло.
- Принесло же их. Вот чуйка у людей.
- Я позову их, сами не выгребем, - предложил Михайло.
 - Давай, - согласился Билый. Через минуту четверо плыли к лодке.
 Со свежими гребцами дело пошло веселей, но метрах в двадцати от берега лодка остановилась и на каждый взмах вёсел только задирала нос.
- Всё! Груз на дне. Мыкола потянул и начал выбирать верёвку.  Когда шлюпка остановилась над грузом, её отвязали от лодки, привязали к ней ещё одну верёвку и погребли к берегу.
 - Два - три метра. На такой глубине мы и собирались притопить ящик.
Вук Сречко по пояс вошёл в воду. Нерешительно заулыбался.
- Золото у нас! Много золота! – громко кричал Михайло, хрипя от волнения. Сречко недоверчиво, обшарил глазами лодку, но цепко ухватившись за выщербленный борт побелевшими руками, не сводил глаз с Билого.
- Получилось?
 Вместо ответа Микола кинул ему верёвку.
- На, владей!
- То-то турки так всполошились. Мы ели оторвались от полуэскадрона, нарвавшись на разъезд. Золото…всё наше?
- Всё. Теперь будет у вас своя армия, хорошее оружие, грошей для начала хватит. Где видел турок?
- Опережаем на пару верст. Скоро здесь будут. Четко по следу идут. Уходить надо.
Микола кивнул. Посмотрел на Грица, тот поджал губы.
- Слышь, Вук, мы какого сербского бога, через кручи лезли, если сюда верхом можно добраться.
- Когда фелюгу у рыбаков искал - нашёл проводника. Он проход показал. Да и не от лагеря нашего, а тут по побережью
- Так одолжи нам его, а мы османов притормозить попробуем.
- Лука, пойдёшь с господами?
 - Если у них деньги есть, да и тебе расплатиться пора. Я не воин. Я мирный пастух.
 - Возьми, за нас и за них. - Он передал здоровенному мужику объёмистый кошель, немедленно исчезнувший в кармане.
Молнии сверкали одна за одной и гром гремел беспрерывно, отражаясь от скал, эхо накладывалось на новые раскаты. Людям приходилось кричать, чтобы их услышали
 - Сречко, - отвёл в сторону бандита атаман пластунов.
- Можете вытащить сундук, ребята у тебя крепкие, только вряд ли вы с ним уйдёте. Привяжи надёжно верёвку, хорошо спрячь и тикайте по пляжу, если преследовать не будут, завтра - послезавтра возвращайтесь. Ещё с лодкой нужно разобраться, если не нужна, подальше от этой бухты в море бросить. В общим — это теперь твой «мешок».
 - А Щвырь и Горазд?
- Живы, другой дорогой идут.
- Никола… Вы настоящие богатыри, как в старых сказках.
- Всё, друже, давай прощаться. Теперь всё в твоих руках. Можешь освободить свой народ и двести лет про тебя песни слагать будут, а можешь с деньгами забиться куда подальше, халву с финиками кушать. Всю жизнь бояться и жалеть, что обокрал целый народ, что у всех православных надежду украл.
 Тут же его посетила мысль, для бандита, обокрасть целый народ - повод гордиться.
 - Всё Волчара, я свой «мешок» наполнил, домой пойдём, в Россию.
 Если попросит не уходить, хочет в историю войти.
 - Тогда прощай, казак, лёгкой дороги.
 Уводи своих людей. Мы задержим.
- Так и мы можем помочь, - сказал осторожно Вук и посмотрел куда-то в сторону. Микола улыбнулся. Слишком они понимали друг друга.
Лучше момента перестрелять друг друга и не придумаешь.
- Нет. Мешать будешь, крутясь под ногами. Уцелейте, берегите гроши – иначе всё зря. Сречко поклонился казаку. Не низко, но и не как равному, оценивая поступок. Потом повернулся к своим, коротко свистнул. Казаки, навьючив на лошадь проводника свою поклажу, как бы случайно оказались под прикрытьем крупных валунов, ждали атамана, готовые к новой схватке.
Поднимаясь по узкой тропинку над пляжем, пластуны наблюдали, как шестёрка сербов дружно выгребала к открытому морю, уводя единственное доказательство присутствия казаков в этой бухте. Небо по-прежнему было чернее моря, такой грозы казаки не видали. Три часа непрерывно гремело и сверкало.
К чему это? Что за знак?
 - Часа через четыре, здесь будет дождь, скорее всего на целый день, пояснил Лука.
 Последним шёл Гриц, подчищая тропу от следов, оставленных ватагой Сречко. На камнях следов не оставалось, а вот кучки навоза, никто не потрудился убрать. Дождь, конечно, смоет, но, когда он будет. С османами же столкнуться можно было в любую минуту.
Резко повернув, Лука повёл вниз. Тут тропинок не было, просто поросший травой и кустарником склон. Лошадь оскальзывалась, припадала на задние ноги.
- После дождя здесь не залезешь.
- Можно, другим, более пологим путём. Что у вас в мешке, кобыла что-то быстро устала.
- Свинец, патроны.
 - Привал. Разгружай лошадь, нам уставшая животина не нужна, а ты Лука расскажи, что нас ждёт. Где с османами можем встретиться.
- Проход из котловины, по которой я привёл Сречко, очень узкий не проход – щель. Лошадь с трудом может протиснуться. Случайно нашёл, когда овцу искал.
- Какую овцу?
- Отару я в котловине пас, года три тому. Проход лавром зарос, если не знаешь где искать, мимо пройдёшь, только люди Сречко как лесорубы шли, как будто специально след оставляли.
- Понятно. Птицей свистеть умеешь?
 - Какой?
- Всё равно. Ну-ка посвисти. Добре. Пойдёшь последним, как нужно будет изменить направление – свистнешь мне, а рукой покажешь куда идти.
Дальше крестом пойдём. Сторожась. Проверить сброю.
 - Господин атаман, на кой нам эти турки. Похоже их специально на нас выводили.
 - Удивил, Сашко. Я думал, ты только о девках грезишь.
 Прав, ты, господин казак, но не совсем. Проход нам нужен - раз, лошади – два. Турки за бандитами идут, про нас пока не знают — это три.
Если до сих пор на простор не вышли, то мы их сколько нам нужно держать  сможем, это - четыре.
 Дождь пошёл, когда спустились к заросшему проходу между двумя скалами.
Точнее, для наблюдателя одинокий невооружённый странник неторопливо вёл навьюченную лошадь. Пластуны быстро скользили от куста к кусту по мокрой траве. В полутьме, освещаемой только молниями, при постоянном треске и грохоте раскатов грома, незаметно подобраться к проходу было делом плёвым. Казаки хорошо представляли ход мыслей кавалерийского командира. Пройдя по проходу, увидев довольно крутой подъём, он решил дать лошадям отдохнуть, в широкой котловине, выставив охрану на обоих концах горной щели. Когда начался дождь, идею о восхождении можно вообще оставить. Шипастые горные подковы, по мокрой траве позволят лошади в поводу кое-как подниматься, но идти пешком более часа в гору кавалерист вряд ли захочет, к тому же цель не очень очевидна. Подумаешь какая-то вооружённая группа, неизвестно за кого они, может даже союзники. Приказа о розыске грабителей казны самого султана, этот отряд, несомненно, не успел получить. 
Первый часовой сидел на корточках укрывшись, какой-то накидкой, и только резкий запах конского пота, позволил сотнику присмотреться к одному из «валунов» повнимательней.
Второго дозорного тоже без труда, снял Гриц.  Пока он «замещал» часового, сотник помог Сашко разгрузить лошадь, отослал Луку в сторонку, яко бы для безопасности, спрятал в камнях мешок с монетами. Проводника он не боялся, пастуху и во сне не могло присниться, что его кляча тащит мешок с золотом, да и откуда у этих оборванцев золото. Его услуги оплатили другие.
Увиденная в котловине картина пластунов не обрадовала. Полусотня организовано
скоблила лошадей. Командир не погнал усталых конников на крутой склон, а дождём разумно воспользовался для обязательной процедуры. Лошади довольно пофыркивали под скребками наездников. Сёдла, оружие, амуниция продуманно разложены, и охранялись. Ночью можно было бы попробовать увести пяток лошадок, но сейчас не стоило и пытаться.
- Час спускались, три часа на подъём, ещё час спуститься до моря, полтора-два до места встречи с Батькой и это если никто не помешает.
 - Да, похоже, удача от нас отвернулась. Дождь потушит все «подарунки» Швыря.
Полсотни хороших конников в тылу, сколько впереди неизвестно. Одежда насквозь, голод напоминает о себе. Пока самая грустная часть похода. Нужно было быстро уходить, но просто уйти пластуны не могли. В самой узкой части прохода установили два турецких карабина. По подобию самострелов, устанавливаемых на кабанов-секачей, в плавнях. Такие ловушки срабатывали, только от веса взрослого хряка. Здесь же, выстрелы будут, когда лошадь своим весом сдвинет камень-противовес. Туша лошади перекроет проход и османом придётся повозиться, чтоб его откупорить. Неудача в самом начале, может вообще отбить охоту гнать не пойми-кого.
- Лука, есть другой путь к морю, скажем, в соседнюю бухту? - спросил Григорий, прилаживая мешок с монетами.
- Можно пройти вон туда, не поднимаясь, до небольшой речки, спуститься по ней до самого берега моря, только спуск там крутой.
 - Давай туда, только бегом, не то турки разбираться не будут, башку и тебе снесут. Заросший чёрной бородой флегматичный Лука проникся, бежал сам и стегал плетью свою пожилую кобылку.
В два приёма добежали до большого ромашкового поля.
 - Стой! Лука, обойти это поле можно? Не пройти нам здесь, обязательно следы оставим.
- Вроде левее ущелье есть, не помню.
Отряд повернул влево. Вскоре казаки стояли на краю ущелья в двух десятков метров над вершинами елей. Они так плотно жались друг к другу, что казались одним зелёным ковром. Спустились, стараясь не оставлять следов, быстро двинулись по пружинистым прошлогодним иголкам. Запахи хвои, смолы, окружил отряд, напомнил Родину. Казаки повеселели. Сделали привал, подкрепились рыбой. Удивлённого Луку, тоже пригласили отведать копчёной рыбы, он же достал краюху хлеба, показавшейся соскучившимся по хлебу, пластунам, несусветным лакомством.
 Гроза закончилась и дождь перестал. На несколько минут группа остановилась выкрутить одежду.
 Лука беспокоился за лошадь.
- Скоро будет река и спуск, как бы моя кобылка, ноги не поломала.
- Ладно, – разгрузим.
 Подобрали походящую дровиняку, подвесил мешок, и потащили парами
на плечах. Начался нормальный сосняк, идти стало значительно легче. Сашко залез на дерево, преследователей не обнаружил. Разожгли костёр, поели и на почти сухих иглах под нижними лапами ёлок, часок поспали.
 Отдохнувший отряд снова накрыл заряд густого тёплого дождя, но тут пятёрка вышла к небольшой горной речке и по ней стала спускаться к морю. Теперь вода было со всех сторон. Течение било под коленки. Каменистое дно с постоянным уклоном не позволяло получить удовольствие от путешествия. Через десяток метров с двумя десятками падений, решили спускаться туркестанским способом. Встали в круг, держась за руки, вот так постоянно кружась, постепенно спускались. Мешали только лошадь и мешок с монетами. Крупные скользкие валуны тоже счастья не добавляли. Где возможно, выбирались из каменного жёлоба, проходили по берегу. Местами высота каменных стенок доходила до пяти метров. Видимо иногда тут вполне серьёзные потоки бывают.
Сегодняшний дождь через несколько часов поднимет уровень и скорость потока. Это все понимали и торопились, как могли.
 Гриц, тащивший мешок, поскользнулся, и поклажа утащила его вниз по узкому жёлобу. Пролетев десяток метров, распорол лодыжку почти до колена.
 Остановить кровь просто было негде. Море уже иногда было видно сквозь деревья.
Помучившись на последнем крутом спуске, русло расширялось, и один берег был вполне пологий, туда и выбрались для отдыха.
 Рана Грица глубокая с рваными краями, такие заживают быстрее. Кровь не хлестала, а вытекала ровно без толчков.
- Прижигать бесполезно.
- Да брось, перевяжем тряпицей, ничего страшного.
- Сашко, знаешь, где мы?
- Чего тут хитрого, конечно.
 - Тогда давай за Швырём, веди их сюда, да следов побольше оставляйте, пусть нас по этой речке ищут.
- Лука, лошадь поводи по этому берегу, там, где следы остаются.
Разжечь костёр под дождём в мокром лесу не сложная задача, но требует некоторых усилий. Через несколько минут мокрый сушняк сперва дымил, потом жёлтые язычки становились шире, цвет стал меняться на оранжевый, а от подвешенной над костром кошмы тепло отражаясь, быстро высушило площадку возле костра. Завесив ещё и с трёх сторон, получилась отличная сушилка, а кипяток согрел отряд изнутри.
 Вместе с окончанием дождя, появились наши товарищи.
- Как там дела, Батько?
- Почти никак.  Мы ждали немедленной погони и к ней подготовились. Эти лентяи, часа четыре назад, приплыли на лодке, попробовали подняться, поскользили, плюнули и уплыли.   И всего-то их было с десяток.
 — Значит надеются прижать нас в другом месте.
Пока доложат самому главному, план разработают, доведут до исполнителей, дня два, а то и три, у нас есть
Гриц, отложив выстругивать костыль, - Лука, будь ласка, сделай с кобылой петлю, метров двести вверх по течению, обратно по воде пройдёшь и к нам сушиться.
Он исподлобья, смотрел на атамана.
- Знаю, о чём думаешь – сотник достал икону.
 - Кувырком всё пошло, как только сундук отдали.
- Во, и я про то. Что несправедливо малую часть взяли, вывел ты нас из-под ножей, не рискнули разбойники за часть жизнями рисковать. Но отдали не тем.
- Кому же тогда?
  - Не знаю! Помолимся, может Господь надоумит.
 Не принесло облегчения молитва.
  - Горазд, что Сречко делать будет?
- Возле сундука крутиться будет, пока фелюга не придёт.
- А, турки настигнут?
- Откупится, наплетёт сорок бочек арестантов и откупится.
- Чего нам Сречко?! Как самим выбираться думать нужно.
- По речке спустимся, пойдём по пляжу в соседнюю бухту, где сундук передали. Следов на камнях не будет. Когда эту стоянку найдут, вверх по течению искать будут, там мы везде наследили.
 - Выходит, с утра мы сделали круг, что дальше?
- Самый короткий и лёгкий путь по пляжам, но там и зажать нас проще всего. С гор, османы будут пытаться нас туда выдавить.
Тут подошёл Лука, разговоры о дальнейших планах пришлось оставить. Лука достал трубку, из кожаного кисета табак. Не торопясь, набил, выпустил целое облако дыма. Сотника аж передёрнуло. Дёрнулся в одну сторону, в другую, оглядел всех, махнул рукой в сердцах, видно на что-то решился. Достал свою трубку, протянул Луке,
- Держи на память.
 Лука повертел, понюхал, поковырял ногтем узор.
- Хорошая трубка, из корня вишни. Из такой, совсем другой вкус. Спасибо. Сам то как?
- Всё, зарок дал. Больше не курю.
- Уважаемые господари, говорите вы по-нашему чудно, откуда будете, если не секрет.
 - Русские паломники, с Афона возвращаемся.
 - Я русских видел. Одеты по-другому, язык смешной.
- Казаки мы, с Кубани.
- Не слыхал. Ну как там у вас на… Кубани?
- Как и у вас. Море, горы, небо синее. Олив нет и апельсинов.
 - А море какое?
- Чёрное и Азовское. Домой вот возвращаемся.
Брови Луки поползли вверх.
- Даже пастух не верит - с досадой, подумал Мыкола.
- Товарищ наш заболел, пришлось вернуться, в монастырскую больницу его пристроить. Ну и не спокойно у вас, то одно, то другое.
- Я слыхал, муж сестры торговать плавал в Болгарию, там тоже турок воевать начали. Тодор народ поднял. Вот смеху будет, если болгары как греки турок скинут.
- Так может твой, баджанах, нас в Болгарию доставит.
- У него семья, детишек трое. Бесплатно не повезёт.
- Пока мы до твоего родственника доберёмся, у тебя новая кобыла будет, а у нас гроши. Мы не разбойники, но у турок кое чего попросим. - вступил Гамаюн.
Лука с прищуром глянул на Степана, наверняка про себя говоря, – такой попросит, последние порты снимешь.
- Обсыхаем, едим горячее, отдыхаем. Двигаться будем по ночам.
 Дождь то начинал накрапывать, то переставал.
 К вечеру со стороны соседней бухты, там, где мы встретились со Сречко, донеслась ружейная стрельба. Дважды выстрелили из чего-то вроде небольшой пушки или картечницы.
Скоротечность перестрелки похожа на неожиданность атаки для одной из сторон, то есть – засада!
Казаки, пропустить такую историю не могли. Когда грозовая сумрачность стала переходить в сумерки вечерние, пластуны сперва по реке, потом по полосе прибоя вернулись на место утренней высадки.
 Сашко с Грицом рассмотрели парус, удаляющийся в открытое море, а все остальные рассмотрели полтора десятка убиенных сподвижников Вука Сречко. Самого Вука, опознали только по расшитой безрукавке и большому нательному кресту.
Между двух валунов лежал умирающий Дмитрие.
- Бросил меня главарь, - хрипел, увидев Мыколу, - ты бы не бросил. Прости русский. Мы с Михайло, должны были вас всех закопать, только полюбили вас сильно. Горазд, тоже хороший человек. Могли бы друзьями стать. Золото проклятое!
Можешь не верить, только за это наш главарь, жизни нас лишил. Гореть теперь в аду. Хотели ведь, с вами в Россию уйти. Не допустил, Господь. Страшно-то как, Микола! За десяток лет сладкой жизни, вечными муками расплачиваться.
- Ты сам свой путь выбрал, но что нас не попытался убить, зачтётся, скажи куда поплыли бандиты, глядишь ещё простит Господь, какое-нибудь беззаконие.
Лука, живо сюда. Вот,- ему расскажи.
 - Пробална башта – знаешь?
- Я, до Болгарского санджака, всё побережье знаю.
- Ещё, атаман. Под скалой лошади. Теперь ничьи.
- Батька уже нашёл.
 Давай мы тебя к лекарю доставим.
- Спаси тебя Христос, мне только помолиться время Господь отпустил, торопитесь, тут ещё османы рыщут. Забери сундук у бандитов, сотник.
Прощайте и как у вас говорят: «Слава Кубани».
- Героям, слава». Прощай.
- Помолись за души наши, может услышит тебя Господь.
Прими, Господь душу грешную раба твоего Димитрия, прости ему все прегрешения вольные и невольные.
Великий грешник, но ведь раскаялся. А если б не умирал, а плыл сейчас с сундуком? Каялся или радовался?
Как это справедливо, что в конце пути нас судит Бог.
- Прими, Господи их души грешные..
Святый Боже, Святый бессмертный, помилуй нас!
 Как разобрались с лошадьми, как поднялись по знакомой тропке вверх, как проскользнули мимо спящих турецких кавалеристов, обмотав тряпьём конские копыта. Пришли к прибрежному селу Прибрежный Сад почти одновременно с бандой, перегрузившей сундук на широкую телегу отдельная история, когда-нибудь Вы познакомитесь и с ней.
 Пока же отряд уверенно нагонял бандитов,  хоть осторожничали обе стороны, но сшибка всё-таки произошла внезапно.

                Григорий Молибога.

Отставание на полдня, сыграло с нами шутку. Оставив Луку в небольшом, на десяток куреней, утопающих во фруктовых деревьях, селе. Зарысили вдогонку за телегой и десятком верховых. Кто ж знал, что у бандитской повозки колесо слетит, и они окажутся гораздо ближе.
Со здоровой ногой я бы успел спешиться, но сейчас, быстро не получиться и я окажусь под огнём, как вся наша ватага. Нужно дать хлопцам время найти укрытие. Зараз отвлеку бандитов! Пришпорив коня, засвистел что есть мочи. Рванул шашку и поскакал вперёд по лесной дороге, обходя колону слева. Бандиты с похвальной скоростью рванули в разные стороны, сразу же стали стрелять. Двоих не самых шустрых, зарубил. Нырнул под брюхо лошади, увлекая за собой брошенных бандитских коней.
- Ну, вот эти таинственные злодеи, не жалеющие ни своих, ни чужих, выкалывающие глаза невиновным бабочкам, плюющим на веру, свой край. Не должны такие ходить по земле.
 Вложив шашку в ножны, несколько раз выстрелил из револьвера, просто для привлечения внимания. Ничего так не нервирует, как выстрелы за спиной.
 Пора возвращаться, чтобы прицельно пострелять, а то нешуточная перестрелка затеялась.
                Сашко Гулый

Лес с густым подлеском равнодушно накрывал пологом спокойствия, вооружённых людей, убаюкивая лёгким покачиванием зелёных папоротников. Панически разлетевшиеся от первых выстрелов, пичуги робко пытались пересвистываться сетуя, что резкие чужие в этом лесу звуки помешали вести затяжной призывный свист брачной песни. Свежий ветер принёс новые запахи. Сашко замер в сочной траве, настороженно зыркнул глазами из-под папахи, пригнул стволом винтовки ветку с  резными листьями, готовый встретить любую неожиданность. В «серпе» он оказался в самой нижней малоподвижной точке. Здесь возможность добыть славу и как-то выделиться среди товарищей, самая реальная. Не мог побороть Сашко, юношеского запала и удержаться от того, чтобы не быть первым среди лучших. Он должен стрелять, крутиться, выманивать бандитов на себя, пока сотоварищи вырежут всех бандитов. Тут, главное самому не попасть под прицельный выстрел.
Без звука присел, позволяя телу плавно опуститься. Вытянул винтовку, лаская спусковой курок, внюхался в воздух – ноздри затрепетали и зло улыбнулся, почуяв врага.
Разбойник, еле различимый в тени, не выдержав томительного напряжения, осторожно выступил из-за дерева, вскинул винтовку к плечу, и почти не целясь, выстрелил. Рослый широкоплечий он ловко укрывался за темным стволом до поры до времени, выжидая своей минуты, и думал, что выскочил неожиданно, чёртом из табакерки.
 Не получилось.
Громом грянули два выстрела, сливаясь в один. Толи в последнею секунду рука разбойника дрогнула, но пуля, угодила в папаху, сбив её на землю. Сашко в изумлении сунул папаху за отворот черкески. Близкая смерть пригладила волосы, лизнув в лицо, заставив дрогнуть на миг, разозлиться на себя за этот миг  и тут же расслабился, поверив в свою удачу. Разбойник от тяжёлой пули отлетел от дерева, с шумом и хрустом, падая в кустарник. «Готов», - подумал Сашко, уверенный в выстреле и уже, отшагнув в сторону и приседая, закинул винтовку на плечо и вынимая револьверы, привлечённый новым лёгким смазанным движением, дважды выстрелил, с удовлетворением увидел падающий силуэт, вдруг поражённый остановился, замирая, услышав знакомый вскрик. Нахмурившись, двинулся на голос, не понимая, что могло встревожить и кого напомнить. «Леший что ли шутит? Так ведь я и сам леший, вспомнил станичное прозвище. Ещё чего не хватало!» Мало ли, что может показаться в лесу, в спешке боя, где нервы натянуты. Тело разбойника оседало в высокую траву и в зелёный ребристый папоротник, с хрустом ломая полые стебли. Шапчонка с мужичка слетела и из сплетённого узла взметнулось, такое знакомое, облако волос, цвета вороньего крыла.
Шум леса, выстрелов исчезли. Пропали запахи. Ветер беззвучно качал кроны деревьев, создавая короткие тени. Они волнами накатывались, скользили по земле, теряясь в траве. Возрождались, замыкая круговорот.  Зелёные листья падали вниз срезанные шальными пулями. Бой накалился, казалось, стреляет весь лес. Только Сашко не слышал ничего, словно пуля не папаху сбила, а угодила в голову.
Девушка захрипела.
Сашко в два рывка оказался возле тела. Руки его мелко затряслись, когда он увидел, кого подстрелил, осторожно положил винтовку, не зная за что браться и, как справиться с волнением. Губы заплясали, живя отдельной жизнью, не желая подчиняться. В уголке глаза стала наворачиваться огромная слеза.
Кап.
Первая жгучая слеза упала на когда-то красивое лицо женщины.
Сербка зашевелилась, застонала. Длинные ресницы мелко задрожали, пряча глаза от режущего света.
На побелевших губах запузырившись, выступила алая кровь. Сашко засуетился, подсунул руки под спину и бережно приподнял Беляну, ловя каждый вздох. Заскрежетал, кроша зубы.
- Как же так, Беляночка? Как же так? Чем тебе помочь?
Девушка хотела поднять руку, но бессильно опустила, не справившись. Оттолкнуть хотела или прижать к себе, привлечь из последних сил? Признала или нет?
- Беляночка? – неуверенно прошептал казак. – Не молчи, прошу тебя.
Девушка вновь попыталась поднять руку, и новая кровь толчком вышла из краешка губ.
Сашко, видя чужой порыв, схватил холодеющий кулачок, и бережно прижал к груди. Закачал девушку в сильных руках, завыл тоскливо и одиноко, поднял голову к небесам, приглашая в свидетели к своему горю, и поперхнулся, услышав тихий смех. Не веря, посмотрел на девушку.
 Та улыбнулась в ответ:
- Хорошо…
- Беляна! – вскрикнул Сашко. На какой-то миг ему показалось, что пуля не причинила особого вреда любимой. – Правда хорошо?
Сербка тяжело вздохнула, сглатывая кровь, ответила:
- Правда, милый. Чего ты испугался? Мы никак в море вышли, Марко? Плыви назад к берегу, худо мне. Силы утекают. В глазах темнеет.
- Марко? – прошептал Сашко, и новая слезы начали набухать в глазах. Сил их остановить не было. – Какое море? В лесу ты, Беляночка, а это я, Сашко.
 Кажется, его горячие слезы обжигают лицо Беляны, она снова часто моргает, и в глазах её мелькает разум. Осторожно девушка вытаскивает руку. Пальцами хватается за газыри на груди казака. Делает вынужденную паузу. Собирается с силами и медленно поднимает руку к его лицу. Усилие требует огромных затрат. Беляна морщится, улыбается и слегка касается небритой щеки, а потом запускает тонкие дрожащие пальчики в чуб мужчины.
- Ты? – тихо шепчет девушка.
- Я! Я, Беляночка, я. Никак признала? Потерпи, сейчас легче станет.
- Марко, худо мне. Что со мной, Марко?
 — Это я, Сашко… Сашко Гулый! В станицу хотел тебя отвезти. « В жёны взять…» — казак говорил быстро, стараясь не терять времени.
- Сашко? – захрипела девушка и крепко схватила за рубаху на груди. – Сашко?! Ты?
- Я, Беляночка.
Девушка расслабляется в объятиях, обмякает телом, шепчет:
- Что же ты наделал?
- Убил тебя, Беляна. Убил. Но, видит Бог, не хотел.
«Ещё, как хотел»! – шепчет бес и его кривляния отражаются на лице девушки: она растягивает губы в дьявольской улыбке, видя, как мужчина мучается, выдавливая из себя слова жуткого признания. Хватка на груди ослабла, рука скользнула по телу.
- Скажи, что…
- Да, да, очень люблю тебя, Беляна.
Девушка морщится, Сашко не видя, продолжает:
- Боже, как же я хочу чуда, чтоб ты жила.
Беляна отворачивается, хмурится, кривится от нового приступа боли, от крови своей и холодеющего тела, от горячих мужских слез. Сашко не унимается:
- Боже, сотвори знак. Она не должна умереть, ведь я так люблю её. Сделай что-нибудь! Убей меня вместо неё! Убей. Убей! Убей!
Словно в подтверждение пуля срезает ветку, и она больно бьёт, по щеке, сдирая кожу.
 — Значит, не пришло моё время, Беляночка.
Девушка поморщилась, отгоняя чужую мысль. Собралась с силами. Слова давались нелегко:
- Скажи, что… - казак наклонил голову, чтобы лучше слышать горячий шёпот, - у тебя есть золото…
- Золото? – опешил Сашко, невольно отстраняясь. По лицу прошла волной гамма чувств. Сашко размазал слезы по щекам.
- Какое золото? О чем ты?
- Золото… монеты… - Девушка оживает, глаза её расширяются. Она дёргается в руках, смотрит умоляюще и не понятно в этом порыве ничего. До Сашка медленно доходит.
- Есть у меня, Беляна, золото. Думаешь, оно поможет?
- Поможет… - девушка сглотнула, давясь кровью.
- Но, как? – не верил Сашко в чудо. – Как? – В голове у казака вихрем носились мысли о сказочном обряде, который можно купить, и чудесным образом исцелить девушку, продлить ей жизнь, на год, на неделю, на час. Сейчас он хватался за любую соломинку, лишь бы исцелить любимую.
- Дай мне его…  Дай!!! – Заходится девушка. В глазах Беляны вспыхнула жизнь. Пальцы снова крепко держали материю рубахи.  – На губах выступила кровавая пена. – Дай…
Сашко заторопился. Сунулся к кошелю за пазухой, вытащил горсть монеток, сунул в дрожащую руку. Девушка изогнулась. Теперь кулачок крепко держал монеты в руке. Ноздри хищно затрепетали на обострившемся лице.
- Ещё, - слабеющим голосом умоляюще попросила она. – Ещё, - ели слышно прошептали губы.
Теперь и у Сашко задрожали руки. Полез к кошелю, но пальцы не слушались и то застревали в скрещенных ремнях, то путались в материи. А когда он снова вытащил монетки и посмотрел на Беляну, глаза её смотрели в одну точку, куда-то поверх его головы.
Сашко медленно положил девушку в мягкую траву. Бережно разжал пальцы и осторожно вложил в ладонь монетки. Попытался закрыть кулачок. Такой крохотный и сразу ставшим маленьким. Не получилось. Золотой и серебряный дождик, ручейком покатился по телу, растворяясь в траве.
Казак обмяк телом, закачался в отчаянии, и, не удержавшись, упал рядом, не сводя глаз с бледного лица Беляны. Черты её необычно заострились. На кровавую нижнею губу девушки села мелкая муха, зашевелила лапками умываясь. Покосилась на Сашко и недовольно слетела, согнанная одеревеневшей рукой.
- Беляна, - тихо прошептал казак, - Беляна.
Вот ещё одну любовь убил. Теперь своею собственной рукой.
Погоди, неотразимый любимец женщин. Не тебя звала умирающая женщина, а какого-то Марко. Его любила. Тобой пользовалась. Ведь ловил её взгляды, слишком трезвые в пьяные моменты любви. Вопросы невместные. Хотел верить в любовные клятвы и убедил сам себя. Братов не слушал. Люблю, увезу, твердил.
 Гриц, зуб выбил, лучше башку отбил бы. Ума всё равно не добавилось.
 Как жить!?
Прав атаман, не может счастья быть в грехе. Если человек Заветы Божьи приспосабливает, как ему человеку, лучше, тогда тьма и бездна.
- Марко! - закричал во всю глотку, - Марко!
Казак встал в полный рост, двинулся на вспышки выстрелов и клубы порохового дыма. Опустошив оба барабана, невредимый рыдая упал возле какого-то пенька.
- Живой? – Швырь стоял рядом. Хватит страдать, не маем часу для этого.
Отряхиваясь встал уже другой Сашко, что-то детское сломалось в нём или лопнуло, Швырь уже набравший воздуха для очередной шутки, взглянув ему в глаза, только головой покачал.
- Яму нужно выкопать. Иди, атаман покажет.

                Подхорунжий Андрей Свырько (Батька Швырь).
Сшибка началась не по нашим правилам.
 Такое тоже случается.
Ребята нам попались не простые. К лесу привычные. Как Гриц засвистел соловьём- разбойником и пролетел ветром в голову колонны, рассыпались по лесу кто влево, кто в другую сторону дороги. Как и пластуны. Мы с Сашко оказались вместе.
«Серп» - скомандовал Билый.
Маловато нас, бандитов раза в два больше.
 Будем ровнять.
 Одного снял из винтаря, ещё двоих из револьверов. Всё время смещался вперёд и вдево. Стрельба притихла, понятно, противника нужно было найти, занять удобную позицию, прицелиться…
 Ребята шустрые, но ползать не приучены. Ещё одного подстрелил, когда тот решил перебежать. Куда его понесло?
В тылу бандитов постреливал Грицко.
 Тут Сашко заблажил. Из-за деревьев я видел не очень хорошо, но, по-моему, он шёл в полный рост и чего-то кричал.
Четверо начали палить по нему, явственно показывая, где они обосновались.
Через минуту стрельба закончилась, осталось только добить подранков и собрать дуван. Удивительно, но у Сашка, кроме разорванной души, только на щеке царапина. Блаженным везёт. Да и меня бережёт Господь. Как пули не свистели, не одна старым телом не прельстилась.
 Надоело всё.
Домой пора.
Пойду Билому скажу, если золото не захочет всё брать, то доля всё равно нам положена. Десять раз сундук отобьём - десять раз нужно долю брать. Такой казачий закон от века заведённый.
И домой, домой. Сколько баек новых у меня есть. За стаканчиком горилки, под борщ, да с раковыми шейками, со свежей капустой и щавелем. С пампушками начесноченными. Под огурчик солёный, да песню старинную.  И огурец такой солёный, чтоб Москву было видно, как откусишь. Нет, домой, домой!

                Сотник Николай Билый.
 Больше всего сейчас хотелось упасть в зелёные заросли, полежать полчаса.
 Просто лежать и смотреть, как между ветвями по голубому небу плывут облака.
 Самая важная сшибка прошла без моего участия как атамана.
 Когда Гриц вдруг помчался вперёд, рисуя шашкой в воздухе серебряные круги  и восьмёрки, понял - догнали!
Прыгая в кустарник, услышал чужой крик: «Марко убили»!
Гриц отметился. Дальше, как все стрелял, переползал. Накинув черкеску на куст, как на живца поймал троих.
Хорошо ребята стреляете, а вот как воевать ватагой в лесу не знаете, а «серп» подрезая фланги, перекосил всю шайку.
Такого «зипуна» мы ещё не добывали.
Хорошие лошади и упряжь, приличное оружие, фураж и запас продуктов, и конечно знакомый сундук.
 Отберём столько, сколько унести сможем, не до потери подвижности, конечно.
Остальное закопаем в сербской земле.
Подарки обратно не забирают.
Смогут ли братушки распорядиться, теперь пусть Горазд  отвечает.
 А если в этом чудесном краю ничего  не измениться, так мы и вернуться можем. Место хорошо запомнили. 
                Эпилог.
Остатки русского корпуса втягивались в заросшие шиповником горы Шипки.
- Единственный правильный приказ ентого генерала, как его там? – уточняя, спросил Швырь и покручивая седой ус.
  - Столетова, - подсказал Микола и укоризненно покачал головой. -  Негоже подхорунжему целого генерала собачить.
Старый казак сразу возразил:
 - Как же мне, воину, относиться к командиру, который после горного перехода, без роздыха и разведки на целый укреплённый город попёр?
 - Откуда знаешь, что отдыха не было? – недоверчиво спросил сотник.
- С донцами из полусотни Никифорова побалакал.
- Когда только Вы Батька, успели везьде побывать, а место для табора присмотрели?
- Присмотрел и золотишко надёжно пристроил, вон Гамаюн помог. А может, проскочить успеем, пока османы плотно не обложили.
- Без золота, просочились, как бы нехристи, холера им в бок, не лютовали. Бачишь, как вышло, думали, по русским тылам с обозами на Родину вернёмся, а видно, опять на чужбине задержаться придётся.
- Погоди, дай отдышаться. Глянь, Мыкола, чего канониры робят!
Трёхпушечная батарея новейших пушек, разворачивалась в боевой порядок. Артиллеристы были хорошо вышколены, двигались сноровисто, без лишних движений, офицер, не вмешиваясь, курил возле перевёрнутой бочки, мол, чему нужно научил, теперь лучше не мешать.
- Чего робят?! Чего тут понимать: умирать готовятся. Пушки тяжёлые, на эти кручи не затащишь. Просто бросить, видать, не захотели, последний бой дать желают. Весьма похвально и благородно: и отход корпуса прикроют и сами героями умрут. Что может быть лучше для воинов на войне?
- Пока еще не умерли, - сказал Грицко, - может, поможем, атаман?
 - Чего не помочь, православным, - сказал Билый, пожимая плечом. – Так, браты, слушай диспозицию: мы с Грицом, вон за теми валунами заляжем, Сашко с Гамаюном, вон в тех кустах, на другой стороне прохода. Вы, Батько, чуть ниже этого места, наш отход прикрывать будете. Скажем вон с того уступа, ну да, сами определитесь, чай не в первый раз. Вопросы?
Казаки пожали плечами. Швырь улыбнулся, но сдержался от шутки.
 Горы были наполнены суетой. Солдаты скатывали крупные валуны в редуты, перекрывали и так узкие проходы. Потные офицеры метались между рядовыми и штабными палатками.
- Бойся! – Закричали чуть выше и левее. Каменюка с лошадь, катилась по склону, увлекая валуны поменьше в каменный поток.
- Ладно, лапотники проход перекрывают. Кавалерия не пройдёт, да и пехоте в ниточку вытягиваться придётся.
Казаки одновременно посмотрели на одинокую батарею у подножья прохода.
 Швырь в миг стал серьезным, с досадой взмахнул рукой, выругался сквозь зубы.
- Прости Господи, пошли атаман.
 Многие солдаты были в лаптях, сапоги быстро разбиваются о острые камни.
 Решение брать Плевну, где размещались военные склады Порты, принималось отчасти желанием возместить материальные потери, понесённые при горном переходе. Только турецкий генерал, сидевший в Плевне, располагал превосходящими силами, он хладнокровно дал Столетову понести большие потери при штурме, а теперь надеялся уничтожить остатки русского корпуса.
- Господин сотник! - Откуда-то сверху, кричал Сашко. - Тут до Вас ходок, станичники привели. Говорит, по важному делу.
 - Отабориться не успели, уже ходоки пошли, всем пластуны помочь должны, - заворчал Швырь.
Микола кивнул, верно, мол, не любил, когда дело перебивают, но суровый Грицко вдруг остановил тронувшуюся ватагу:
- Погодь! Там дид старый. Надо уважить.
Все обернулись. Спешить надо было, помочь артиллеристам, а то и не успеть можно. Волна османской пехоты неудержимо приближалась. Швырь хотел высказать общую мысль, но промолчал, глядя на старого солдата. Тот бухнулся на колени и пополз к ним, растирая выцветшей кепи слезы по морщинистому лицу. Все ошеломленно замолчали, словно заглотнули языки. Старик избрал почему-то старшим Грицко. Стал неистово креститься, кланяться, не сбавляя хода, пополз к своей цели.
- Христом Богом прошу, помогите!!! – и столько отчаяния было в чужом голосе, столько надрыва и хрипоты, что все невольно поежились.
- Помогите! – старик попытался обнять ноги Грица.
- Ни, диду, то мне не любо.
- Спасите!
- Да, что случилось, старик? – подал голос Билый. – Обидел кто, кого спасать?
Надо отдать должное старому солдату – сориентировался он сразу, не вставая с колен, изменил направление, и подполз к сотнику.
- Да хватит уже ползать! Вставай! Говори, старче. Нет времени.
Старик тяжело поднялся. Губы его тряслись.
- Не за себя хочу просить! – Он полез за пазуху. – Не за себя. – Достал  из мешочка на витой веревочки массивный золотой перстень, стал совать в руки. – Отдам. Графский перстень. Семейная реликвия! Только спасите поручика!
- Твоей семьи, что ли реликвия? – сказал Швырь, рассматривая из-за плеча перстень.
- Нет, - отчаянно затряс головой старик, - графской семьи. Маменька - графиня на крайний случай дала. Как чувствовала, что с сыном беда может приключиться!
- В полон что ли взяли? – равнодушно спросил Грицко.
- Нет, - старик снова затряс головой. – Там он. – Кивнул вниз, указывая на батарею. – Командует последним боем!
Казаки как-то расслабились.
- И, что? Перстня не жалко? – подначил Швырь. – Немало ли даешь за барина своего, вестовой? Поди, графская жизнь дороже стоит?
- Дороже, - прошептал старый солдат, - только нет больше ничего. – И глаза прикрыл.
- Дело то не простое, - задумчиво протянул Швырь. – Сам понимаешь. Да и странно всё это, чтоб так холоп по барину своему убивался. Не слышал я про такое. Может ну его?
Старик резко открыл глаза, посмотрел на казака и неожиданно выпалил:
- То больше, чем барин! То, сын мне!
Швырь отшатнулся.
- Как сын?
- А вот так! То грех мой смертный. Думаешь легко растить сына, всю жизнь рядом быть с ним дядькой верным, а теперь видеть, как его убивают?
Казаки помолчали, переваривая чужое горе. Сотник кивнул. Все тронулись. Сам же положил руку на плечо солдата, уходя последним.
- Поможем. Тайна твоя с нами останется. Не печалься, не болтуны мы. Ты вот что.- Он снял сидор, в момент развязал узел. Достал новенькую белую папаху.
- Кугутом лети к сыну, пусть папаху наденет, так мы его в свалке не потеряем, но диду, Вы воин старый, должны понимать, от пули мы укрыть не можем…
Уже на бегу старый солдат крикнул
- Слыхал я про вас. Надёжа моя последняя!
 Тут батарея отметилась тройным залпом, окутав свои позиции сизым дымом.
  Уже, лежа за обросшим мохом камнем, Грицко перезаряжая винтовку, не вытерпел и спросил:
- Сын?
- Так говорит, - пробормотал Микола и выстрелил. Набегающий турок выронил винтовку, свалился под ноги поручику.
- И дядькой и вестовым при сыне?! – Гриц снова удачно выстрелил. Поручик потерял папаху, но продолжал отчаянно вертеться на позиции, заваленными трупами. – А, как это дядькой?
- С измальства значит.
- Поди ты! – подивился Гриц и снова выстрелил. – Значит верно думал.
С батареи на гору бежало человек двадцать. Офицер всё еще не уходил с позиции.
- Да. Наверное, еще та пытка, быть рядом с сыном и не сметь признаться в этом и видом никак не показать.
- И зачем такие мучения?
- Наверное, чтобы рядом всегда быть. По-другому ему отцом и не получилось бы. – Сотник поднялся из-за валуна и закричал:
- Поручик! Господин поручик! Сюда.
Артиллерийский офицер словно и не слышал. Склонился над телом ловко срезанного турецкого офицера. Резко выпрямился и стал снова палить из револьвера в кучу турок. Быстро она развалилась. Из свалки выбрался окровавленный солдат и уже вдвоем они стали взбираться в гору.
- Поди ты, - удивился чужому поступку Гриц и снова выстрелил, - сам не ушел, пока последнего своего солдата не вытащил?!
- Истинно так, - сказал сотник. – Хороший офицер. Достоин уважения.
- Горяч  больно, - покривился верный друг. – Точно убили бы, не подоспей вовремя. Папаху такую потерял!
- Молодой вот и горяч. Папаху  новую дома справим. Давай поднимай коней.
Спасенный поручик смотрел на казаков в седлах расширенными глазами, не веря, такому чудесному  исходу – смерть его еще обнимала, игриво заглядывая в глаза.
- За стремя держись, - сказал Гриц и кони легко потрусили в гору. Микола повернулся, задорно улыбнулся, зная, что все страхи позади:
- Прости, Ваше благородие, седло не предлагаю, конь тебя не подпустит, а времени в обрез. Дядька ваш, нас нанял, оборонить, золотом обещал расплатиться.
Поручик захватал воздух ртом, взмолился:
- Погоди, дай отдышаться, да и канонира моего перевязать нужно.
Сбавили ход, а потом и во все остановились. Гриц занялся фейерверком, доставая чистые тряпицы. Микола же продолжал смотреть на молодого графа, пытаясь увидеть в нем черты старого солдата. Не увидел. Держался поручик с большим достоинством. Истолковав казачий интерес по-своему, спросил:
- Так что тебе дядька обещал?
- Перстнем золотым прельстил. Поручик плечом дёрнул. Брови сдвинул, что-то внутренне высчитывая, потом решительно полез в карман, достал золотой портсигар:
- Может это подойдёт, - и пояснил, – подарок отца, в день получения офицерских эполет.  Он только с надписью.
Казак взвесил на ладони массивный прямоугольник.
- Не жалко? Видать, дарёный.
- Отец с рождением русского офицера поздравлял, а сегодня я как заново народился.
- Отец жив?
- Два года как…- Оба перекрестились.
- Тогда не возьму. Беречь такие подарки полагается, память об отце священна. Ты, поручик, уразумей, не за золото мы пошли. Не каждый холоп так за своего барина просит. Интересно стало! Да и ты не плошал: один был в белой папахе, вертелся чёртом, геройствовал, терял тебя не раз. Рад, что вышел из рубки целым. Вот папаху твою взял бы! Где она?
- Нет. Утерял, - растерянно пробормотал поручик.
Пластун усмехнулся в усы, но вернуться не предложил. Граф посмотрел на его поношенный головной убор.
- А, давай так, я у тебя папаху куплю, и нравится мне она и память о тебе будет. Да и негоже мне офицеру без головного убора, не ровен час на доклад вызовут.
Сказал и принялся вытаскивать все ассигнации, которые были в кармане, протянул ухмыляющемуся казаку.
- На память, господин поручик, а утерянную ночью добуду, если турки не утащат, а пока эту носи, – снял свою, протянул и снова как-то по-свойски улыбнулся. Тут с горы стал сбегать  старый солдат, крича:
- Барин, Иван Матвеевич. Живой!
Поручик при голосе знакомом дёрнул усом, Начал половчее пристраивать непривычный головной убор. Сделал несколько шагов вперед. Казаки переглянулись. Микола подмигнул. Гриц пожал плечом. Всё решилось, молча, пока здесь и присмотрят и на ноги помогут встать – люди хорошие и тайна у них одна на двоих. Ну, а кто не знает про нее, так на то она и тайна.
- Змейкой, змейкой беги - крикнул Микола и добавил тихо,-  а, то до Плевны не остановишся
               
            Пряники с галушками

Надоело ворочаться. Грустные мысли не давали спать в самое сладкое утреннее время.
Опять целый день без толку слоняться по станице, отмечая сочувственные взгляды баб и словно виноватые интонации казаков. Уйти бы в плавни на кордон, но приказ- из станицы не отлучаться.
За окошком предрассветная муть. Кочеты зовут солнышко. На потолочной балке висит новенькая черкеска. Богатая. По дороге домой завернули в немецкую деревню к знакомому Швыря, портному. За день тот подогнал по фигурам самые дорогие бешметы, и всё остальное, от серебренных газырей до зелёных байковых портянок.
 Вышло не дёшево, но с нашим барышом ли считать?!
 В Екатеринодар въехали как заморское посольство, аж неловко было перед городскими.
Сперва в собор на заутреню. Исповедались, передали часть золотых для страждущих и калечных и с лёгким сердцем на атаманский двор. Лошади – загляденье, оружие самое новейшее, сами- орлы! Да, только не все обрадовались нашему успеху или в неудачный час мы попали.
Штаб и подворье  напоминал растревоженный муравейник. Казаки в парадных бешметах сидели, стояли, ходили в разных направлениях. К коновязи не протиснуться, пришлось наших лошадок к деревьям привязать.
 - Браты, что султан войну объявил?
-Тю, вы шо с ниба звалились? Рада атаманская, спорные земли делят.
Земли на Кубани много, а вот пригодной для землепашества не очень. Отвод земли за каждой станицей существовал, но  были пограничные участки, да и народу прибавлялось.
Весна самый скандальный период, сперва атаманы стараются, для своих станиц побольше отхватить, потом тоже самое в станицах. Промеж казаков бывало, родные братья на смерть рубились за кусок для покоса. Сейчас решалось, какой год у кого будет. Голода, понятно у нас никогда не было, но можно с хорошим прибытком святки встретить, а можно и с тем, что было. Нашли своих, почеломкались, пыль со спин повыбивали.
Дежурный штабной, доложив о нас, велел найти казначея и гроши сдать ему. Это для нас плохо. Войсковой атаман мог распорядиться,
-Берите третью часть или , скажем , десятую, остальное сдайте.
 Казначей до грошика посчитает и ему придётся доказывать, что семье убиенного нужно пять долей дать, а раненному три. Число долей-то неоспоримо, а вот размер самой доли, это вопрос.
 Увидев количество золотых турецких монет, казак-казначей закрыл наш сундучок, повесил на него свою печать и побежал докладывать войсковому атаману.
- Вы что, хлопцы, самого султана, чтоб он издох от страшных судорог, ограбили?
 Мы с Грицом веселились.
-Султана на аркане за телегой волокли, так он ночью сабакой обернулся и утёк.
Швыря с Гамаюном оставил во дворе, послушать, что казаков волнует.
 Под сводами кладовых загремел голос Войскового атамана.
- Здорово хлопцы! Живые и нарядные, Мыкола, никак, в кавалерское достоинство взошёл?!
- Чего Вы батько- атаман смущаете, я на улицах не знал куда деваться.
- Ништо. Зараз приучайся. Уставом предписывается всем воинским чинам георгиевским кавалерам уважение оказывать. Казначей ящеркой выскользнул из – за атаманской спины.
-Ось, батько, подывытесь,- поднял крышку кованого ящика, тот мельком глянув на гроши попытался нас с Грицом обнять одновременно, получилось не очень ловко. Ткнувшись носом в газыри Грица, атаман распорядился деньги сдать и устроится на какой –нибудь гостевой хате, сообщить где именно отаборимся, завтра ждать вызова в штаб.
- Билый, батьку до вечера не жди, он сейчас вилами ужаков на сковороде ловит.
 До чего ж атаманы цекавые стали, гадюку оближут за кусок реки. Всё хлопцы, пошёл, не маю часу.
 Тут и началось. Пришёл писарь, я тоже потребовал перо и бумагу.
- Вы хлопцы, казённые, себе пишите, а мы эти гроши три моря тащили, пять держав на пузе проползли.  Так что в конце сверимся.
 Счетоводы погрустнели и конечно ошиблись. Интересно, пройдут года, десятилетия, всегда ли казённый люд  будут ошибаться только себе в плюс?
Пересчитывали три раза. Наконец, общая сумма сошлась, дальше был бой за доли.
 Казначей настаивал, доли за Сашка  и  Васыля Довгого  считать из нашей, станичной части, так как Войско нас не посылало, а значит и затрат нести не должно, это, мол, дело нашего куреня. Я же утверждал, что тогда и дуван весь наш. Писарь с казначеем начали кричать про обычаи, заведённые от веку.
Гриц,  дёрнул за рукав счетовода, раздался треск материи.
- Чего это, Вы, господин хорунжий на кавалера голос поднимаете? Я тут же выставил левую половину груди с крестом вперёд.
- Дывысь Архип, он мени свитку порушил. Ах, ты гада немазаная!
Пока дело не дошло до драки, нужно было действовать без промедления
-Господа казаки, дело наше войсковое подходит к концу, по окончании приглашаем отобедать в месте Вами указанном, а Вы Иван Иваныч не сердитесь на казака, откуда нам знать, что ваши штабные одежды пожиже наших пластунских. Всё возвернём в лучшем виде. Тот ещё кипятился, но градус явно упал, не пострадавший счетовод тоже стал его уговаривать и через минуту они уже спорили в какой трактир или шинок лучше пойти. Где вкуснее закуски или горилка крепче.
К нашему удовольствию казначей согласился выдать доли для семей из войсковой части и сразу нам, под расписку.
- А нема у вас, хлопцы пристрастия к вину, гроши – то не пропьёте? Может лучше здесь оставить. Завтра всё одно к атаману, завтра и получите.
 - Пишлы швыче у шинок, але у меня вже кишки слиплись, - оборвал возможные придуманные препятствия Грицко, -  а какой торбочки у вас, не нужной не найдётся?
Казначей сделал ещё одну попытку не отдать сегодня гроши.
- Что у нас тут лавка, на сенном базаре.
- Ничего, я зараз с телеги свой сидор принесу.
 - Слыхал Иван, они в штаб с телегой припёрлись.
- Мы же дома ещё не были, сразу сюда, гроши отдать.
Дальше был обильный обед с писарчуками, а вечером ужин с батькой, станичным атаманом и всеми земляками, сопровождавшими атамана.  Тут узнали, что оставленный в греческой лекарни Довгий, уже больше месяца дома. Мы поведали про Сашка.  Помянули полными чарками. Пока Швырь расписывал наши похождения, так, что казаки с лавок от смеха под столы сползали, отец рассказал, как на сходе сцепился с Чубом, склочным по характеру атаманом. Отнял и передал большой кусок леса другому куреню. В прошлом году этот хитрован лес обманом выпросил, а сейчас как за своё бился.
- Как его казаков куда отрядить, так у них, то лошади потравились, то на казаков внезапная хворь напала, а тут, чуть из шаровар не выскочил, болячка ослиная.
 Вот нам этот спор на следующий день и аукнулся.
Встали мы шеренгой перед атаманами. Пострижены, усы подвиты, у меня Георгий белой эмалью выделяется. Войсковой батька вот, мол, вернулись герои с заморского похода, договорить не дали. Чуб заорал, какой мол поход, почему никто не знает. Кто разрешил и на моего отца тычет. Подпевалы у него нашлись. Что, мол, будет, если каждый за дуваном побежит за море. Черкесы, мол того и ждут. Царь – батюшка узнает, осерчает, заберёт привилегии. Тут ещё больше атаманов переполошилось.
 В общем, правы были атаманы. Вольницы допускать нельзя, только я не полвойска с собой увел, как Ермак Тимофеевич и если б кто другой упрекал, а не этот стручок обиженный.
Чувствуя поддержку, попёр он вперёд.
- Откуда крест, в какой лавке куповал, але злодейским способом добыл.
Бумаги из Питербурга не было, значит, не имеешь такого права. Снимай.
И вроде рукой потянулся. Тут тишина зависла, Все знали, часто русские командиры с себя кресты снимали, на грудь вешали. Пока бумаги туда- сюда, пока мастера найдёшь, пока изготовит, десять раз убить могут. А так все видят- кавалер и начальство оценило!
 - Может, сам снять попробуешь?- спокойненько так спросил, но Чуба как в грудь толкнули, на два шага отступил.
- Ты!  Что? Угрожаешь, мне атаману!
-Не мой ты атаман и вообще гимно ишачье.
 Одни атаманы хохотали, другие насупились - атаман всё-таки.
 -Дозвольте доложить батька –атаман. - Тот был не весел и помогать явно не горел. Отец тоже молчал, только почернел лицом.
 - Георгия вручил генерал Столетов, командир экспедиционного корпуса под Плевной, точнее над Плевной на горе Шипка, за спасение из боя раненного командира батареи поручика Суздалева. Бог даст, приедет погостить, горилки кубанской с борщом покуштовать, сами расспросить сможете.
- А там как оказался, - кто-то неугомонный крикнул из зала.
- С Афона возвращались, с богомолья.
- Молодец,- кто-то не громко произнёс, - не подкопаешься, - сидай Чуб, как на хлопцов не наскакивай –лес не вернуть и ещё тише- гимно ишачье, - в углу захихикали.
Кто-то спросил,
- А чего так долго шли?
- Дык, война там везде, Васыля Довгого  в Греции крепко ранили и Сашка Гулого… на Шипке потеряли.
 Про наши подвиги и золотишко я решил промолчать, кому положено знают и пока помалкивают.
 Мои стояли, вроде как не про них разговор. Богомольцы, да и только.
- Оружие самое новое вот прихватили. Винтовку Бердана, вы знаете, но вот специальная для казаков. На скаку легко перезаряжать. Пистоли новые. Пять или шесть раз можно выстрелить. Сербы, македонцы носят сразу по два. Порох новый американский. Мало дыма даёт, но забивать его меньше нужно.
- Всё, сотник, свободны. До распоряжения находиться в станице. Безвыездно.
Вот и угостились галушками со сметаной. Батька наверняка к такому повороту готов был, да и я понимал трезвым разумом, только сердце временами сжималось от обиды.
 Столько пройдено, с такой добычей вернулись, ведь взяли столько, сколько смогли унести. И батька не едет. Что за дела в Катеринодаре, что с сыном повидаться не дают.
 Тихонько встал, сгрёб шаровары с рубахой, пояс с домашним кинжалом повесил на шею, да и вон из куреня.
Сам оделся, недоуздки одел на Терика и арабскую кобылку. Пусть отец сам ей имя придумает.
 Тут мама из коровника с почти полным ведром молока вышла. Вроде я не спал, а как она встала не слышал.
- Выпьешь тёпленького, сынок?
 Я отрицательно мотнул головой.
 - Куда?
- На речку, мамо.
- На текучку?
 - Я на остове буду.
-Ну и добре.
 Остров был небольшой и недалеко от берега. С одним единственным деревом  –шелковицей. Мальчишками в жару спали в тени этого дерева, лакомились кисло-сладкими плодами, Поспеть они никогда не успевали, играли в ветвях в догонялки. На землю спускаться не моги. Летали как белки, ну и  падали, конечно.
Снова студёная вода и остров.

Солнце вставало. Тёплые лучи прогоняли озноб. Разгоняли призрачную дымку над рекой. Лошади поняв, что настала полная свобода, веселились вовсю. То гонялись, друг за другом по берегу поднимая тучи сверкающих на солнце брызг, то вставали по очереди на дыбы, то тёрлись головами. Кажется у них взаимное влечение. Вот и хорошо, потомство хорошее будет.
 Я отложил кизиловую дудочку, которую оставил себе на память о Сашко. Если буду упорно заниматься, лет через двадцать должно что-то получится. 
Может тут как со стрельбой. Выстрелить может каждый, но пока тебя не научат, попадать не будешь. Особые люди,самоучки, конечно, бывают в каждом деле, но без труда всё равно толку не будет.
Эх, Сашко, Сашко. Всё тебе легко давалось. Не грешил бы, может и уберёг тебя Боженька, ну да не мне судить.
Мысленно вернулся на Балканы. Всё ли мы правильно делали.
 Распалив там огонь, мы от наших земель   угрозу отвели. Несколько лет османам не до нас будет. Значит, с этой стороны правильно. Надолго ли только? С другой стороны, особой любви местные не выказывали. Это и понятно, всё равно мы чужаки. Для крестьян, одни оккупанты воюют с другими. Русские хоть единоверцы, но что от них ждать неизвестно. К туркам за шестьсот лет привыкли.
Свобода только тогда дорога, когда у тебя на теле рубцы есть, когда твой брат, сват, свояк погиб. Я, эту Шипку помнить буду через Сашко. У болгар теперь свой герой - Тодор, хотя, я бы такого героя выпорол, сколько из-за его неумелой глупости народу погибло. Хотя большой кровью народ он всколыхнул.
 Отступив со столетовцами в Валахию, узнали, что повелел наш Государь из болгар  армию сформировать, и следующий поход будет совместным. Правильно, пусть и они за свою свободу кровушку прольют, тогда она, свобода, слаще и желанней будет.
 Тут глаз зацепился за жёлтый перстень с тонкой резьбой.
 Ваня Суздалев! Иван Матвеевич. Человек из другого мира, за последнее время стал почти родным. Вот жизнь как управляет. Если б я его раненного не потащил, он бы меня от смертельной пули не укрыл. Так что, кто кому должен, это вопрос. Но Иван, сказал, что если не приму перстень он себе руку прострелит, я, конечно, посоветовал дурную башку прострелить. Однако, граф закаменев лицом, потащил из кобуры веблей, пришлось  принять кольцо с фамильным гербом, тщательно замаскированный тонким узором.
Рассмотреть герб можно, только под одним углом.
Жизнь, судьба, воля Божья! Батька Швырь собирался из этого похода не возвращаться. Теребя свои серьги, говорил в грустные моменты - Этого, хлопцы, на достойные похороны хватит.
Однако который день ходит Щвырь по станице, всю дорогу навеселе. А вот ординарец поручика дядька  Прохор, не в силах сидеть, ждать своего графа в палатке, попросился в передовой дозор и погиб при неожиданной вылазке османов.
 На Суздалева его гибель повлияла очень странно. Головные боли и припадки прошли совсем, но зато стали мы замечать, что иногда с Батькой Швырём он говорит как с Прохором, а тот не протестовал, подыгрывал.
 Граф Суздалев, испросил отпуск, для поправки здоровья. Поехал в именье к матушке.
 Вместо речей пустых и уверений ничего не значащих, не потому что не искренни эти слова, оба понимали, что нас обоих ждёт завтра, один Господь ведает.  Вот Иван и передал мне перстень, Грицу веблей отца Малики,с турецким полумесяцем на «щёчках». Гриц отдарился французским «колониальным» револьвером с красивой ореховой ручкой и кожаной кобурой.
Я покопался в своём сидоре достал тряпицу, протянул Ивану.
- Когда погано будет, грусть нападёт или обида какая, разверни и вспомни болгарские горы.
- Это же та пуля, что ты из меня вырезал.  Я-то думал она в той пещере осталась.–Граф подбросил в ладони кусок свинца. Кстати, оба лекаря сказали, что абсолютно варварски вырезана.
 - Ну, я в парижах не обучался, паленку так хлестать не умею, - что- то хотел ещё добавить, но граф обнял и пошептал на ухо.
-Этот свинец мне дороже золота, брат.
 Так я не став ещё графом, обзавёлся братом благородных кровей.
 Лошадки застыли на берегу острова, кобыла тихонько заржала. По полосе бурьяна кто-то бежал. Малец выскочив на чистый берег, замахал руками и закричал звонким чистым голоском,
-Дядка Микола, дядька Микола!
- Чего тебе, казаче?
- Посыльный приехал от вашего батьки из Катеринодара, тебя шукает.
- Смурной чи веселый?
 - Веселый, у вашей матери, тётки Натальи, чарку горилки зараз потребовал. С поганым пакетом горилку не пьют.
- Соображаешь. Ты чей, молодец будешь?
- Соседи мы ваши, Чернеги.
- Эко, ты братец, вымахал. Ладно, хомыляй по своим делам, зайдёшь потом, на конфеты дам, если новость хорошая.
-Обязательно хорошая, дядька Мыкола! – также стремительно умчался в бурьяны, зато на дороге запылил всадник.
 Батька Швырь. А этому чего не сидится?! Теперь посидеть подумать не дадут. Нужно плыть на берег, не старику же лезть в холодную воду.
Пока разобрался с лошадьми, пока переплыли с острова, на берегу уже ждала вся наша команда.
- Не думал, что буду кавалера поздравлять в подштанниках.
- Вы батько уже столько горилки выпили за «Георгия», что нас на руках должны были носить, а не как котят в лужу носом тыкать.
- Всё. Хватит. Прошло злое неведение. Посыльного расспросил. От царя бумага пришла. Рескрипт! Что написано он не знает, но твой батька станичному атаману устный наказ даёт, послезавтра, в воскресенье, готовить гулянку для всей станицы.  Самое малое –крест. К нему повышение в чине. Так как ты атаманил  в боевых условиях более двух лет- на два чина. Должность соответствующую. Так, что с есаулом, господин георгиевский кавалер.
- Стой, опять Вы поперед скачите. Такой разумный человек в бою, но после…
Вам бы книжки писать.
 А, вы, чего молчите?
Чего вы от меня ждёте? Я что, один там был?! Золота добыли, это хорошо, но дороже наша дружба. Её и выучку казачью в дальних землях показали. Про себя всё узнали. Врагов, кроме иноверцев не нажили. Память оставили, нужно будет ещё сбегаем дорожку теперь знаем.