«Никто не намерен возводить стену»
В.Ульбрихт, шеф ГДР, незадолго
до постройки Берлинской Стены.
Бывает, пытаешься придумать ситуацию, в которой почувствовал бы себя ещё глупее и беспомощней. Обычно помогает. Носом похлюпал, сосредоточился и стал искать выход с бодрящей мыслью: худшее ещё не стряслось. Оно — впереди. Будем бороться по мере наступления.
Кларе Хаукелид, чтобы получить в итоге сравнения положительный баланс, следовало отправиться в прошлое. В Средние Века или дальше. Обходиться без электричества, зубной пасты и маникюрных ножниц. Без горячего душа по вечерам и замороженной пиццы.
«Чего просит прадедушка?» — переспросил снова Майкел, завершив фразу тремя изумлёнными смайлами.
«Того самого!»
Хаукелид, главврач-хирург областного медицинского центра, раздражённо ответила младшему внуку изображением пальца, указывающего на предыдущую запись. С ощущением надвигающейся катастрофы, которого символами не передать. И добавила:
«Надо будет нанять кого-нибудь».
Ей пришлось целую минуту вспоминать знак, соответствующий слову «нанять». Прежде им был мешочек с монетами, но в последнее время его вытеснили две ладони, раскрытая и сжатая в щепоть. Проклятая забывчивость! Нервы тому виной, тревоги и хронический недосып... а вовсе не приближение деменции. Незачем дёргаться: в восемьдесят скоро на пенсию отпускать перестанут. Внуки, кстати, тоже забывают всякое. Возвращаешься домой — холодильник рыдает, как брошенная восьмиклассница. А ведь третьего дня сигналил, мол, млеко-яйки на исходе, и умолял нажать окей, чтобы завезли.
Майкел долго не отзывался.
«Никто этого больше не умеет, — написал, наконец, он. Клара слышала, как парень выскочил из своего кресла и зашагал взад-вперёд по своей смешной привычке, будто бы у него пятки горели. - Никаких шансов. И дед знает, просто у него от морфия не все кварки в адроне. Хочешь, я свяжусь с клиникой?»
Бабушка горько усмехнулась. Пусть будет клиника. А по-честному-то — хоспис. Она отправила на второй этаж рожицу, растянутую в улыбке невозмутимости, которой не ощущала. И затем попросила: «Дай подумать». Часы и Эйнштейн с высунутым языком. Внук отключился. Клару посетила мимолётная идея занести наверх нарезанное яблоко и кофе. Но нет, не стоило. «Мы уже обсуждали», — напишет он. Два человечка в профиль, баян, баян. Молодёжь бесится от назойливой заботы. Пожелает — сам возьмёт.
Словно кукла с головой на шарнире, размеренными кивками отвечая на приветственные взмахи коллег, Хаукелид сбежала к себе в кабинет и задумалась.
Её отец... Нет, не так. Её умирающий отец попросил, чтобы с ним поговорили.
Клара и вся большая старомодно-сплочённая семья Хаукелидов готова была порадовать старика, исполнить любую его прихоть. Организовать путешествие на Полюс или на острова. Собрать пять поколений потомков и по очереди исполнять смешные древние шлягеры. Заказать в складчину трёхсотлетнее вино, которое стоило бы её полугодового гонорара. Но странный последний каприз патриарха лежал за пределами возможности его отпрысков. Люди давно не пользовались звуковоспроизводящими органами для коммуникации. Проще говоря, говорить больше никто не умел.
Женщина упала в кресло, потянулась, хрустя суставами, и встретилась глазами с собственным отражением в глянцевом потолке. Сверху с насмешливой тоской поглядывала кругленькая ещё-не-старушка в бледно-зелёной униформе хирурга, стриженная так коротко, что макушку перед операцией можно было стерилизировать, а не покрывать шапочкой. Глаза близоруко щурились над мясистым носом, несколько мастерски выполненных пластических корректур позволяли Хаукелид выглядеть ровесницей собственной старшей дочери. Клара нервно помассировала мочки ушей, набрала воздуху, чтобы произнести вслух что-нибудь попроще из забытого детского репертуара. Про кота, про Новый Год. Хотя бы: «Здравствуй, папа».
Выдохнула.
Здравствовать отец уже не будет. И порадовать его на прощанье не получится.
Левый висок завибрировал. Скосив глаз, Клара отклонила вызов Лариссы, приятной, хотя и немного назойливой девочки. Та состояла с Хаукелидами в весьма причудливом родстве: отбила у одной из внучатых племянниц мужа. Но по ходу скандала проявила шарм, класс, чувство юмора и прочие сокрушительные таланты, и в результате... племянница получила утешительный подарок и достойную работу в соседней области, а Ларисса — место за семейным столом. Всё-таки в её присутствии ощущалась некоторая беспомощность. Советы девочки было очень трудно игнорировать. Как грозу, необъяснимо бушующую прямо над операционным столом.
Клара поёжилась, будто и вправду натекло за воротник, и повела бровью в направлении аватара секретарши. Немедленно проявилось холёное, вызывающее доверие лицо Софии. Ни разу помощница и верный друг не оказалась занята, когда в ней отчаянно нуждались! И только дважды проявляла видимую растерянность: во время пожара в реанимации и когда позабыла, каким символом обозначается слово «парадокс».
«Уже знаешь?»
София сочувственно улыбнулась. О проблеме Хаукелид, похоже, судачил весь госпиталь.
«Думаю, дяде Юре, — подруга подразумевала умирающего, которого знала лично, — не на пользу волнения. Беседа сама по себе способна отнять последние силы. Посоветуйся с интернистом, с Семёновым или Файтом. Оба тебе запретят это дело».
Неожиданный ход. Кларе он почти понравился, но глумливая подмигивающая рожица в финале фразы ощущение вызывала пакостнейшее. На её фоне весь смысл сводился к тому, чтобы спихнуть ответственность и оправдаться в собственных глазах.
«Или тихонько посидишь, подержишь за руку старика, — София безошибочно интерпретировала паузы начальницы, уловила недовольство и сразу сменила тон. — Послушаешь, что он хочет тебе рассказать».
«Может, взять с собой одного из малышей? — Хаукелид имела в виду правнуков. Старшему через неделю исполнялось пять. — Дети поначалу болтают вовсю...»
«Когда ты их последний раз видела, своих наследников? — пришло в ответ. — Детей перестали учить говорить. Знаковая запись проще для запоминания, чем лексика любого языка. Я собственной мелкотой так и не обзавелась, ты знаешь, но новые исследования сообщают, что младенцы раньше заучивают и быстрее расширяют запас готовых рисуночков, чтобы ими обмениваться. Видела коляски с экранами на уровне глаз и колыбельки со стенками-мониторами? Недорого, стильно, дети скоро начинают присматриваться, интуитивно обучаются пользоваться и рассылать значки, супер-развивающая штука! Часами лежат, гукают, тыкают в улыбки и сердечки. Кроме того, символы универсальные, одинаковые для всех. Ты вот шведка по матери, дядя Юра — русский, я из Дальвика родом. В прежние времена пришлось бы нам долго и упорно тренироваться в понимании друг друга. А с тех пор, как люди перешли на общую знаковую систему, языковой барьер исчез. Размышляя о битвах прошлого, британец подумает — «war», немец — «Krieg», еврей — «мелхама», но при беседе каждый из них применит одно и то же изображение трёх скрещенных мечей. Вавилону пришёл конец!»
Клара подняла брови: форма беседы, сложность символов показалась ей нехарактерной для приятельницы. Но, поразмыслив, успокоила себя. София обожала научно-популярные статьи в женских сообществах и охотно цитировала, не именуя источники.
«Отказ от разговорной речи изменил весь мир!» — вещала приятельница воодушевлённо, будто бы персонально навестила каждого жителя планеты и вырвала ему язык.
«...и празднословный, и лукавый» — внезапно с неуютным чувством дезориентации вспомнила Клара. Сочный баритон молодого отца, читающего ей наизусть Пушкина, прогремел внутри её естества, как буддистский колокол на вершине заснеженного пика в Тибете, отзываясь долгим эхом воспоминаний. Стало страшно. Вдруг так старость подходит, сопряжённая с тоской по прежним дням и неспособностью восхищаться новым?
София, значит, ожидала, что подруга обратится за советом. Приготовила загодя некий перечень аргументов. И торопилась привести их, не обращая внимания на затихшую в раздумьях Хаукелид.
«Неуклонно сокращается рождаемость, причём, повсеместно. И это не причина для иррациональной паники, уходящей корнями в дремучие века борьбы нашего вида за существование. Люди просто меньше общаются, необходимость физического контакта редуцирована до минимума. Спокойно, мы не вымрем, как динозавры, нас всё ещё девять миллиардов! Человечество ведь больше не истребляет само себя. Расизм и ксенофобия потеряли смысл в реальности полного отчуждения собеседников, где любой партнёр — по сути набор символов. И сколько времени уже не сообщалось о вооружённых конфликтах?..»
«Или мы просто не замечаем подобные новости среди розовых танцующих пони», — однажды предположил её внук, и семья забросала парня изображениями какашек, чертей с высунутыми языками и прочим уничижительным хламом. Клару всё больше настораживала речь секретарши. Гладкая, тщательно заученная, изобилующая терминами, она уже казалась полностью сфабрикованной посторонними. Нарастала параноидальная уверенность, что её собеседник — вообще не София. Что за бред, кто бы ещё...
«Видишь, как здорово? Единая письменность развела нас на безопасное расстояние. Зачем бить соседу морду, если можно морально уничтожить его в сети, причём анонимно, а лучше — поручить работу специалистам? Конечно, есть крикуны-невротики. Они убеждены, что язык символов — зло. И мы безвозвратно теряем богатство речи: синонимов, — последовала короткая пауза, София, наверное, подыскивала редкий смайл, — игры слов, интонации... и прочего. Но паникёров игнорируют... как эксгибиционистов».
Клара невольно хихикнула: подружка использовала для последнего слова самый непристойный из возможных знаков. Правда, в таком виде запись их беседы не покажешь никому. Хм-м. Приходится верить, что сделано это неумышленно.
Опять мелькнул вызов Лариссы, повторяющийся снова и снова.
«Сонь, ко мне идиоты ломятся», — посетовала Хаукелид.
«Тут всё пусто, никаких пациентов, — удивилась секретарша. — А, ты про родню... Ну, так я тебя отключу через минут десять. Тоже, кстати, одно из преимуществ непрямого контакта: надоело — можно сослаться на технический дефект. Десять минут ты выдержишь объятия и просьбы дать взаймы навечно». Подруга удалилась оффлайн.
Вздыхая, Клара медленно потянулась в кресле, не глядя на мигающий значок вызова напротив её правого верхнего века и терпеливо снося вибрацию, грозящую спровоцировать приступ мигрени. И, как назло, ни одной неотложной операции!..
«Здесь», — ответила она, наконец.
«Как здорово, что вы не на операции!»
Угум. Ясновидение или обычное бытовое хамство?.. Клара поместила в строку диалога изображение спящей коалы.
«И правильно! Отдыхайте! Я сама поговорю с дедушкой Юрой».
Ух ты!
«Умеешь, что ли?!»
«Если надо, смогу. Пошепчу-побормочу, дед простит. Да вы поймите, это нужно сделать, и как можно скорее! Юрию Васильевичу хочется нам что-то очень важное рассказать. Писать такое нельзя, сразу станет известно... посторонним. Камер, прослушивающих устройств почти не ставят, смысла нет с тех пор, как народ всё пишет. Сообщения не спрячешь, найдутся умельцы их просмотреть, а дед хочет поговорить по секрету, — Ларисса посылала сообщения путая символы и перемежая их сердечками, будто была пьяна или издевалась. Читался результирующий бред с огромным трудом. Клара сообразила, что девушка делает это нарочно. Очевидно, чтобы беседу не распознал, не отфильтровал... кто?
«Глупости, — раздражённо ответила Хаукелид. — Отец получает морфий, не может сосредоточиться на...»
«Нет, нет, нет! — прилетело штук десять встревоженных рожиц. — Старик явно торопится передать какую-то тайну. Может, он клад закопал в молодости, бриллианты в стул зашил. Лет восемьдесят назад мог быть пиратом каким-нибудь или грабителем...»
«Юрий Васильевич был математиком и программистом».
«Вот и я о том! Взломщиком банковских счетов, например. Представьте себе, каково ему умирать и не иметь возможности рассказать, где сокровище зарыто?! Если мы не поторопимся, дед возьмёт и выболтает всё санитарам. Первому попавшемуся медбрату с уткой...»
Именно эта нелепая утка, как ни забавно, вывела Клару из оцепенения. Перед её мысленным взором, привычным соображать и общаться картинками, возник совершенно дикий образ жирного, небритого медбрата в рубахе с пятнами пота подмышками. Сей колоритный тип душил бледного, в синяках от инъекций, отца. Гибкой пластиковой уткой ядовито-зелёного цвета. С несмываемыми пятнами мочи. Выдержать подобное зрелище было абсолютно невозможно.
«Я сама займусь, девочка, — Клара оборвала связь. Но потом вернулась и сообщила очень хладнокровно: — Лучше бы тебе не мельтешить у меня на пути. Учую поблизости — следующим, кому понадобится разговор по душам, будешь ты».
Хоспис был светлым, чистеньким и грустным. Здесь позволяли родственникам пацентов думать, будто бы они отослали умирающих близких в модель рая с компетентными ангелами.
Перед дверью отцовой комнаты Хаукелид столкнулась с незнакомцем средних лет, невысоким, лысеющим и очень серьёзным. Белый халат топорщился на чрезмерно широких плечах. Клара, как исключительно въедливая начальница, каждого коллегу перед приёмом на работу встречала лично. И решала, подойдёт или нет. Этого врача она не нанимала. С первого взгляда в равнодушные, обманчиво-ленивые глаза его становилось ясно: не подойдёт.
Чужак что-то прятал за спиной.
Клара схватилась за ручку двери, чувствуя, как пот стекает по спине и сердце бьётся в горле. Не дежурство получалось, а вестерн какой-то. Что у него там, пистолет или шприц?
Незнакомец тоже остановился и опустил руку. В ней оказалось некое устройство, вероятно, опасное, но ничем своего предназначения не выдающее.
И не успела Клара потребовать от чужака назвать себя или побежать прочь, завывая от ужаса, обладатель поганых глаз был распознан. Представитель известной организации, человек с синтетическим именем и, наверняка, серьёзным заданием. Как всегда в момент автоматической идентификации, Хаукелид ощутила смешную гордость за отца. Именно он много лет назад создал эту программу и позволил ей бесконечно самосовершенствоваться.
«Клара Юрьевна, — сухо обратился чужак, — навестить отца — правильное решение. Только, будьте добры, остальные предоставьте принимать нам, специалистам». И протянул ей загадочное устройство, вложил в в ладонь, больно стиснул пальцы, чтобы не выпало.
«Это бомба?» — слабым голосом задала она самый идиотский из возможных вопросов.
«Ну что вы, — мужчина заметно смутился, будто именно он сморозил глупость. — это томограф...»
«Убедились, что отец действительно умирает?» — агрессивно прервала Хаукелид, слегка ослабив хватку на загадочном устройстве: если в руке и правда супер-новый томограф такого размера, тогда стоит он примерно пятую часть годового бюджета её госпиталя.
«Проверил, возможен ли в принципе диалог с дочерью, — печально поправил чужак. — Ответ: по всей вероятности, нет. Тем не менее, попробуйте. Но, если старик предложит вам произвести какие-то манипуляции с его программой коммуникации, которой все мы пользуемся... Не делайте этого».
Мужчина отступил от двери, больше ничего не добавив. Впрочем, насколько он и ему подобные могли способны были испортить кому-нибудь жизнь, было очевидно.
«Программа работает, - проникновенно заявил чужак. - Общество функционирует. Не мешайте».
Потом произвёл сложное движение, вызывающее уверенность: такой тип способен гладить себя по животу и одновременно бить по макушке. Одной рукой приложил указательный палец к губам, как древний символ, призывающий к молчанию. Второй — приотворил дверь. Третьей, как померещилось дочери Юрия Васильевича, втолкнул её в последнюю земную обитель старика.
Дверь захлопнулась. Отец лежал на боку, лицом к стене. И хорошо. Значит, не видит, в каком отвратительном состоянии оказалась его дочь. На негнущихся ногах она подошла, поискала глазами и, тихонько стукнув, положила прибор на столик с палочками для чистки рта. Старик глотать не мог, потому язык его заселяли непрошенные микро-гости. Физиологическая неизбежность, хоть ставь её в упрёк персоналу по уходу, хоть нет. Юрий Васильевич умирал: рак превращал его гортань, бронхи, печень и кости в жуткое месиво, в клеточный хаос. Перфузор подавал морфий, кислород шипел в трубке, будто вырываясь из пробитой шины. Сам пациент, бритый, обмазанный защитными кремами, бледный в синеву, замер под одеялом.
Клара опустилась на ещё тёплый стул, где только что сидел ужасный незнакомец.
Я догадалась, думала она, вычитала, отыскала, связала концы с концами, сделала выводы из событий последних дней, включая появление Лариссы, потребность моих сотрудников наставить меня на путь истинный, отчуждение родных и прочие как бы незначительные факты. Поправь меня, если сможешь, пока пробую объяснить самой себе, зачем оказалась здесь.
Ты спрограммировал пиктографическую речь. Игрушки и картинки, которыми обмениваются твои потомки, вместо того, чтобы сотрясать воздух и приводить в движение барабанные перепонки и извилину Брока. Художник из тебя никакой, но вакханалия улыбок, чертенят и сердечек началась задолго до твоего рождения. Если хочешь знать, ещё в Мессопотамии и у ацтеков, которые прославились другими забавными вещами, например, игрой в футбол боком... Тебе с сотрудниками в своё время просто поручили разработать удобный софт, позволяющий людям при письме без лишних сложностей заменять слова символами по традиции конца прошлого-начала нынешнего века. Систематизировать древние «эмодзи». Многие сообразили, какой профит принесёт коммуникация без границ, без двусмысленностей. Ты работал на таких типов, которые взятки в виде дорогущей аппаратуры женщинам-хирургам суют в руки безо всякого стеснения — и сматываются. Думал, наверное, что строишь мост, соединяющий культуры и народы. А получилась стена, через которую мы перестукиваемся, как можем.
Уверена, ты не ожидал, что человечество в угоду простоте коммуникаций откажется от возможности почесать языки. Но недооценил привлекательность интровертности, культа самодостаточности, получивших общественную поддержку в тот же период. Чтобы выжить, людям уже не нужно было держаться вместе в тёмной сырой пещере и выходить на охоту всем племенем. Человек остался один и был счастлив редким необременительным связям, обменом нарисованными улыбками.
Понятное дело, кое-кто забеспокоился о том, что твоя смерть внесёт фатальные неполадки в систему. Что ты предусмотрел лазейку, чёрный ход, некий фокус, код-разрушитель, и примешь решение удалить программу сразу на всех носителях...
Из-под одеяла высунулась исхудавшая, в пятнах подкожных кровоизлияний рука. Клара не задумываясь вложила в неё свою. Тогда старик легко сжал её. Отпустил. Подержал дольше. Снова отпустил. Короткое рукопожатие. Длинное. Длинное. Короткое. Длинное, два коротких... Хаукелид замерла, стараясь дышать ровно и не выдать потрясения, если за нею всё-таки наблюдают. Морзянка. «...тебя люблю» — передал дед.
Полились слёзы.
— Что нужно сделать? — спросила она, не осознавая, что впервые с детсадовского возраста говорит вслух.
— Сними... — он потянулся к дочери лицом, и она, невесть как сообразив, вынула контактную линзу из воспалённого отцова глаза. Юрий Васильевич очков не носил из-за врождённой анизометропии. Попросту, был он функционально одноглазым.
— А теперь? — было страшно, что крошечная сфера выскользнет из влажных пальцев.
Дед снова взял её за руку. И, медленно, настойчиво сжимая ладонь дочери, объяснил. И опять, когда Клара нервно дёрнулась, убеждённая, что всё сделает наоборот. И в третий раз для собственного спокойствия, но уже невнятно, спутанно. А потом умер. Где-то примерно через полчаса. Дочь всё время находилась рядом.
Вечером, у себя дома Клара, стыдясь собственного отвращения, достала из-за щеки линзу отца, положила её в раствор и принялась смотреть через стекло, погрузившись в невесёлые мысли.
Решать за всё человечество?.. Её амбициям хватало ответственности, сопряжённой с руководством областной клиникой. Самое главное — не позволить повлиять на выбор страху потерять статус, утратить источник дохода. Быть объективной, как никогда.
...придётся, значит, уволиться. Уйти на пенсию. Возможно, даже переехать из родного города. Детям — в любом случае... Хватит! Думай по существу.
Почему отец сам не привёл в действие код-разрушитель? Очевидное предположение: он сам сомневался в правильности такого шага. Глобальные перемены в обществе неизбежно порождают волну недовольства и саботаж. Вещи, которые мы находим совершенно естественными, да чуть ли не врождёнными свойствами людской натуры, в древности показались бы дикими, еретическими. Ценность человеческой жизни, свобода, равенство... К торжеству этих идей ведёт цепочка неудобных решений, принимаемых одиночками.
Кларе совершенно не хотелось оказаться в числе обскурантов.
Утрата разговорной речи опасна не сама по себе. Мысль, облечённая в запись, оставляет больше времени на раздумья. Возможность откорректировать фразу — бесценна. «Что написано пером, не вырубишь топором», помнишь? А также «слово — не воробей»? Уже неактуально. Думай, Хаукелид! Тебе всё ещё хочется взорвать уютный мир, утопить кораблик человечества только потому, что некий груз в трюме выглядит уродливым и опасным?
Однако... человечество, изъясняющееся посредством словаря людоедки Эллочки в картинках? Кларе подарили однажды «Войну и мир» в переводе на язык «эмодзи», прототип современного «всеобщего». Книга умещалась в тридцать страниц и оказалась дьявольски пёстрой. Но читалась легко, удалось без проблем проглотить её за кофе.
Кофе!
Клара вскочила и, больше не раздумывая, быстрыми шагами направилась на кухню. Там, беспричинно улыбаясь, отдала приказ кофеварке. И вскоре уже поднималась на второй этаж, балансируя кофе, яблоком и булочками.
Майкел изумлённо обернулся, увидел её улыбку — и тоже ухмыльнулся в ответ, встал, забрал поднос.
— Ешь. Заработался совсем! — произнесла с любовью Клара, наклоняя лохматую макушку внука и прижимая её к груди.
— Бабушка! — смущённо прогудел Майкел, сам вздрогнул от своего смешного баса — и рассмеялся.
Если уж отец, умирая от рака, отыскал способ поговорить с дочерью, значит, всё не безнадёжно. Мы найдём самые разнообразные пути друг к другу, думала Хаукелид, с нежностью глядя на внука. Словами, картинками, жестами, прикосновениями или совсем без них. Пока тут, на планете, не утрачено человеческое мышление, мы поймём друг друга и не останемся одиноки.
Внизу раздался звонок, незнакомец из клиники возник на пороге. Клара спокойно, уверенно протянула руку и вложила в раскрытую ладонь чужака наследство Юрия Васильевича.