…автор нижеследующего
текста не филолог и не литератор…
Я лишь пытался передать собственное
впечатление от прочитанной книги.
Не могу себя назвать ни сторонником, ни критиком хоррора. Может быть,
в детстве не увлекался страшилками?
Были как-то несколько раз. В укромном уголке, маленькой компанией,
шёпотом, в сумерках перед сном. В отрочестве же "страшные истории"
для меня уже были смешны. И, пожалуй, я чувствовал неловкость от того,
что автор запугивает читателя. Сам чувствует, чем вся интрига
закончится, а над читателем измывается. Впрочем, - просто лень. Безразличен.
Из авантюрного любил фантастику, когда она написана Лемом,
Бредбери или Стругацкими. Это понятно: моделирование социума, биологии,
техники.
Нейтрально изредка читал детективы. А что? Шарада, ребус, короче:
комбинаторика. Да, нынче "лихим" сюжетом никого не удивишь, а многие
читатели угадывают главного злодея с первых страниц. Но сам процесс
расследования, дерево сюжета вполне сойдёт для чтива. Строй детектива
един у многих авторов: главный герой появляется, уже заявленный
в первом-втором актах повествования. Главный негодяй же буквально
вползает в сюжет, медленно, словно нехотя. И вот, наконец, во второй
части сюжета автор проявляет "убийцу" в ткани своего повествования
с тем, чтобы на последних страницах "удивить" читателя.
Имя этой писательницы мне называли до моей поездки в Питер. Хотя,
если честно, забыто оно было очень быстро. Извинился за забывчивость
я просто: - Вот приеду, прочту, и своё мнение составлю. Пока же...
В общем, прибереги книгу.
По приезде в Питер я, конечно, этот роман («Стекольщик») открыл.
Несколько десятков страниц прочёл. Текст увиделся очень плотным,
а книга – требующей внимательного чтения. Человеческие характеры,
обстановка умирающего северного города Карска – всё было описано
умным языком, убедительно. Но дальше читать не стал. Питер давал
столько пищи уму, что не хотелось "растекаться по древу". Чтение
отложил на обратную дорогу. В поезде будет тихо и скучновато, значит,
можно хорошо прочувствовать текст.
Мы шли по Павловскому парку. Нет, нет, не "на встречу с писателем",
но в дом, где живёт писатель. Встретиться, рассказать о своём, услышать
их новости. Хорошо в этом доме, где всё дышит университетским родством.
Нет, не хвастаюсь. Уж в нашем Воронеже университетом не удивишь.
А любой думающий воронежец нет-нет и встретится с интересным жизненным
пространством, называемым Университетом. Местом, где различия
во взглядах или происхождении, - не препятствие для диалога. В общем,
мы выгуливали время от электрички до визита. К тому же мне хотелось
просто, не спеша прогуляться по знаменитому парку, приюту муз и добрых
людей. Когда я ещё туда попаду?
Место, где регулярный, продуманный парк, тот, что у берегов Славянки
переходит в дикий лес. Северный лес, пронизанный аллеями. Угол пруда
и большой аллеи. Я наблюдаю, как дворовый пёс (облизываясь?) ходит
у камышей, по берегу и внимательно смотрит на уток. И тут за правым
плечом слышу: - Привет! Оборачиваюсь, моя спутница представляет друг
другу меня и неизвестную даму. Оказалось, это и есть та самая Людмила
Казакова. Именно её «Стекольщика» я начал читать в тиши дачного посёлка.
Довольно стройная, среднего роста дама… обычная что ли… Но обратили
на себя внимание её глаза. Не просто внимательные. Видящие. Именно это
слово "видящие" я назвал потом своей спутнице. Ответ был прост: - Она
журналистка. Должна сразу многое видеть и понимать.
Сейчас, по возвращении и прочтении книги я заменяю слово "видящие"
на "читающие". Нет, нет, не изучающие, придирчивые глаза взрослого
журналюги. В соединении со слегка пухлыми губами глаза этой дамы
напоминают взор ребёнка. Умного, учащегося у жизни. И чтение это -
чтение сущего в его полноте.Не удивительно, что рассказ такого человека
захватывает тебя сразу и полностью.
Людмила в жизни не словоохотлива, но общительна. На равных. Очень
хорошо умеет слушать. Внимательна. Например, увидев мой сборник
«Квадриги», тут же обратила внимание на псевдоним. Пришлось объяснять…
Опять отвлёкся. Речь Людмилы буквально с первой страницы рекрутирует
тебя, читателя, в свои сторонники. Скорее всего, дело в узнаваемости.
Согласен, мало кто из нас видел комнаты и холлы северного аэропорта.
Тем более в Богом забытом умирающем городке. Но буфет в захолустье
видели если не все, то многие. И то, как он закрывается раньше времени,
как буфетчица на глазах запоздалого одинокого путника сворачивает
работу, а персонал вокзала спешит к служебному автобусу – всё знакомо.
Интонации буфетчицы, толстушки Любы Смирновой. Всё знакомо. Интрига же
(детектив?) начинается в тот момент, когда самый одинокий путник
называет по имени имя-отчество нашей буфетчицы. Вот это его непонятное
нам знание в романе-хорроре могло быть описано так, что вздрогнешь.
Но нет, уКазаковой считываешь только недоумение Любы. И только.
Роман начинает раскатываться, как клубок, по улицам этого
приполярного городка. Узнаваемые лица делают убедительными и короткий
(на воробьиный скок) северный день, и пронизывающий холод в минус сорок, и безнадёгу этой жизни. Вряд ли кого-то может
удивить рассказ о захолустье, об ожидании, о поиске "красивой жизни",
попытках углядеть из темноты тот самый "град на холме"? Об этом
писано-переписано. Просто аура города в метель полярной ночью такую
тему заведомо предполагает. Что ж до захолустья... Вот кусочек текста
на последних страницах романа:
"Да, хоть и столица, - подытожила Лера свои меланхолические
раздумья, - а жизнь в спальных районах застывает, как в какой-нибудь
провинциальной дыре". То есть среди сверхсмыслов книги почти нет того
знаменитого контекста: "В Москву, в Москву". Так о чём же роман?
О смертельности монотонного ритма? О ритуальной (в двух смыслах) жизни?
Может быть, может быть… Но и о чём-то ещё.
Роман построен, как из смальты, кусочками. Новая глава не продолжает
повествование. Нет, появляется рассказ о новом событии, а на начальных
страницах и о новых персонажах. Так сейчас снимают "мыло". Тот самый
монтаж аттракционов. Да, да, я напоминаю о знаменитых ВГИКовских
лекциях Эйзенштейна. Киношный роман, киношный. Может быть, даже книга
дождётся своего переложения в сценарий.
Такое построение книги, я его называю дайджестным, делает её очень
даже увлекательной. Прочиталась она в вагоне обратного поезда быстро.
Утром. Даже скучать потом пришлось. И мысленно роман перелистывать.
Много разных смыслов пришло в голову.
И приняла ясные очертания та самая идея: "При тотальном убийстве
выживает тот, кто нужен окружающим. А в свою очередь это - тот самый
человек, для кого ценность - окружающие. То есть самоспасение
и спасение других - две стороны одной медали".
В романе имеется не сразу заметная ссылка на старинную литературу.
Говорящие фамилии. Практически все. И это помогает разобраться
в макраме сюжета. И, кроме того, каждый читатель может сам выстроить
свои смыслы из данного повествования. Среди идей романа есть и та,
что жир есть носитель жизненной энергии, а с другой стороны – угроза
самой жизни. Мне не думается, что излишний вес - действительная
питерская проблема. Народ там большей частью стройный. Вот по югу,
да, еда - из разряда культов. Возможно, автор в контекст заложила жир
сердечный, а также ментальный. И тогда – да, тревога. Внутренняя
пустота – угроза личности. И жизни.
То, о чём будет сказано ниже (IMHO) прямо или косвенно не названо
в романе. Но ко мне такая мысль пришла, как резюме смыслов,
обозначенных Людмилой Казаковой.
Есть одна старинная загадка из Ветхого Завета – "по образу и подобию".
Часто рисуют Единосущего в человеческом, антропоморфном виде. Очевидно,
что сие – след предыдущих верований. От культа предков, через тотемы,
через египетских звероликих богов к Зевсу вполне человеческого вида.
Думаю, что антропоморфное изображение Единосущего – след язычества.
Ближе к истине – Адам, тянущийся к Мозгу у Микеланджело. Но и такой
визуальный образ – не точка. Это тоже этап.Создатель и "Бог есть
любовь" – вот две части такого "образа и подобия". Образ живого
человека – в любви, подобие – творчество. Творение детей, строений,
картин, научных открытий. И так далее. И такой человек есть жизнь
и свет. Такой человек получает возможность своего продолжения.
Закладывала ли Л. Казакова ещё и такой подтекст, не мне судить,
но меня она к нему подтолкнула.
Резюме:
Ясный, простой слог, узнаваемость мест и обстоятельств, узнаваемость
и оправданность действий героев и персонажей, многослойность смыслов –
всё признаки действительной, настоящей литературы. Роман Людмилы
Казаковой «Стекольщик» на мой взгляд - настоящая литература. Но и
великолепное чтиво. Получит ли роман достойную своему качеству рекламу,
кто знает? Однако хочется, чтобы его прочли многие.