Она красит ногти чёрным лаком: не видно зазубрин, не видно шрамов. Не понять, что птичьи когти – кинжально-острые, орлино-беспощадные, упоённые болью. Боль не чужая – её: от кожи, отслаивающейся с пальцев. Розовые полосы уязвимой плоти. Она слизывает сукровицу, перекатывает на языке горькую сухость. Чуть терпко, греет нёбо. Она запивает ошмётки себя ягодным сидром из новогоднего стакана – он приятно лижет ладони.
За окном глухой мрак: в истощённых тучах – снег струится слезами, витает тоской в морозном тумане. На дорогах – гул утомлённых автомобилей, кошки роют норы под шинами заброшенных жигулей. Окна хрущёвок мерцают тусклыми лампами: попадись, путник из темноты, загляни в глотку кирпичного зверя. Она курит, вдыхая дым. На неё смотрит луна – та, что всегда здесь, та, что не зрима за паутиной зимы. Колени мёрзнут. Она скребёт по запястьям, черпает сугроб с дешёвой деревянной рамы. Чёрные ногти в горсти липкого пепла – трупные пятна.
На них зарятся вороны, скачущие по мёртвым ветвям. Не подходят ближе: девочка с пустым глазом растерзает, скормит себе самой, голоду, таящемуся в желудке. Девочка ледяная, губы девочки синее мороза, от улыбки стынут сердца уличных птиц. Девочка съедает мясо с собственных рёбер – чавкает, думая, как не хватает приправ из перьев.
Зимой она всегда голодна.
О кости воробьёв она точит зубы.