монолог
– Не представляете, как тяжко отсидеть, играя классику из оркестровой ямы, имея образованность консерваторскую, сдобрённую медалью золотой, когда у всех перед глазами балерины те безмозглые вышагивают танцы несерьёзно. Вся популярность их – скакать по сцене... И дарят же цветы им, и богатые подарки, росписи берут, – покорно измышлял ПринУдий БелизнОв. В роду он восемнадцатый скрипач за дедом и отцом, поэтому обиду тяжело сносил!
– Да коли б не потомственный скрипач я был!... – в сердцах вздохнул всей грудью он и положил яйцо в ячейку.
– А вот Поленов по утрам за водкой ходит. И мало, что запой, так щё закуски ради скупит всё! А мне сегодня еле на еду хватило, так вот яиц пришлось у тётки Марьи по соседству одолжить. Обидно... – и умолчав, второе яицо в ячейку положил он, да из мешочка неспеша достал другое.
– Нельзя же постоянно думать о еде? Искусство бережно должно в сердцах храниться, а те тебе танцорки лишь разговоры водят о несъеденных тортах да пирожках. Диетой все забочены; кто где салатьев не поел, кто где свининки отбивной под майонезом в сухарях лишь за столом рассматривал... Убогость! – твёрдо положил в ячейку третье яицо Принудий.
– Надюшу помню, дочь профессора СкотОпина Олега ПотулОвича, что с отделенья струнонатЯжного гитары. На третьем курсе познакомились случайно в туалете... Какие были времена; поцеловаться стыдно, да не то, что нонче... – Принудий безнадёжно сунул чередное яицо, да резко возвратил обратно руку.
– Оторванцы! – срезал в мыслях он и, не сдвигая глаз с ячейки, вынул оное ещё одно.
– А всё-таки чего ж обидно, когда сидишь в той яме всем оркестром, и тебя не зреют... и не ценят, можно так сказать, – за фразой сей Принудий неспеша переложил яичко из руки в другую руку.
– Сильней всего нам раздраженье, когда цветы какой-нибудь девчонки подтанцорной, невзначай уро;нены на инструменты в яму к нам. Вот, давеча, в концерте оскарбленье получил, когда на скрипку вдоль смычка упала эта гадкая гвоздика... Вот позор! Великое искусство... – раздухарившись от стыда, Принудий доложил в ячейку сразу парочку яиц, но от волнения одно он всё-таки растрескал о пластмассу.
– Треснуло, – посетовал он всем и отложил на следущий конец ячейки.
– Какие личности – таланты – в яме! Всю жизнь… Не ради славы, росписи и денег – для искусства... И РодулАт ХаджИев, Вуф Скребёнов... А наш, пришедший только, Лиз Петров... Всё музыке отдали, и не ради славы, как те на сцене тётки. ВелИка невидаль - скакнул по сцене раз, скакнул другой, и всё – "Божественные танцы" – расчмокают персты им, на руках поносят... Тьфу! – Принудий сплюнул и в который раз небрежно положил в ячейку яицо.
– Конкретно ничего я против не имею. И балетмейстер Инна очень женщина приличных правил, недурна собой, пока стоит... – Принудий бережно создал улыбку.
– Но не могу понять, что зрителям так чешет руки постучать в ладошки после танца? Я, всё-таки, и мы – играем классику, великих музыкантов. Вот тяжёлый труд! Но коли эти дУрки скачут, по диагонале рассекая сцену, мы сидим, играем в яме. Ведь наш же труд – Великий Труд! За что же им ладонями гремят всегда так долго и так громко? – и Принудий снова стукнул яйцо о пластик, да сильней, что капля проступила и, набухнув, неспеша, по гладкой белизне яичной скорлупы спокойно потекла.
– От девок этих и поесть придётся вдвое меньше!...
Принудий приуныл… Да бережно с мешка подняв ещё одно, вздохнув, спокойно положил в ячейки дно.
– А, впрочем, – почесав с затылка часть своей лысевшей головы, он философски поразмыслил, – пусть себе танцуют...
На том и доложил последнее, да медленно защёлкнул холодильник.
Эпилог.
И грустно видел Белизнов, как неспеша Поленов с раннего утра за водкой уходил, диагонально рассекая двор...
сyclofillydea 1998