When I was little, в кино шел фильм под названием «Мио, мой Мио» — советско-норвежская (что не звучало для меня тогда чудно) история о мальчике в красной шапке, дурацкой осенней куртке, с большими глазами и торчащими волосами, который тщетно искал своего отца. Он живет у приемных родителей, с которыми ему плохо, в стране, где ему не нравится, мечтает о лучшей жизни, и однажды магически попадает на другую планету с мягким климатом и дружелюбным населением при помощи золотого яблока, которое ему вручила красивая тетя-продавщица с восьмидесятской прической в продуктовом магазине, и пустой бутылки из-под портвейна, которую он нашел в парке под скамейкой. Вдобавок на этой планете находятся его биологические родители, all good, :check_emoji:.
Почему-то так получилось, что весь этот набор эпитетов невероятно сильно срезонировал со значительной частью свежей популяции RU-83/87, едва разлепившей глазки и выползшей из своих нор в плохо освещенных подмосковных городках — в том числе со мной. В воздухе было пусто, звенела подмороженная тара, подвывала слабая свобода в щелях панельных домиков и домищ ранней перестройки, за обледенелыми скатами крыш пухло большое будущее с танками / нокиями / интернетом и всем прочим, еще не до конца вызревшим.
Мы сходили на сеанс с моим корешем, и после отправились гулять, как тогда считалось логичным. Было морозно на щеках, ледяно на языке, ярко-застекленно вокруг, кирпично, железно, типично. Дети сигали на санках и обмерзлых картонках-поджопниках с горки, устроенной на месте бывшего нелепо замаскированного бомбоубежища, которое было anyway больше не нужно, потому что холодная война несколько лет назад закончилась. Трепалось белье, качались маечки, грохотал грузовик, мелко вздрагивали стекла, незаметно полз курящий самолет в пушкинской голубой выси.
Здесь нужно сказать, что я унаследовал от моего деда один случайный ген, ответственный за сложный химический процесс, результатом которого является чуть-чуть слегка пониженная концентрация ионов двухвалентного кальция в клетках глаза. Как известно, недостаток ионов кальция приводит к расслаблению мышечных волокон, и в случае с глазными мышцами это приводит к временной потере фокуса, что внешне манифестируется как эффект «стеклянного взгляда», в простонародье также известный как «выпучивание». Тогда я, разумеется, ничего об этом не знал, и просто принимал происходящее как данность.
Я стоял посреди двора, словно примерзнув к своим саночкам, стоял неподвижно и смотрел в пустоту, раскрывавшуюся передо мной большим дрожащим кругом. В самой густоте моих снежных, утыканных барахлящими фонарями и придавленных тяжелыми небесами teens вдруг образовалась черная дыра, и из нее понесло в лицо горячей / холодной / обжигающе / чистой / необработанной вечностью, и искрами, и пламенем, и часами, и автобусными остановками, и самолетами, и телефонами, и жаркими подъездами, и обжиманками в машинах, и поворотами судьбы, и падениями на бетон, и пустыми аэропортами, и просто неразборчиво грязным снегом-метелью-песком-брызгами—
Я не знаю точно, что это было, но, надо полагать, создатели фильма что-то подмешали в visuals — что-то, что сначала просто влилось в мое сознание вместе со всем остальным небогатым видеорядом и нелепыми (но не казавшимися тогда таковыми) спецэффектами, легло на дно, забродило, и вдруг вступило в реакцию с теми следовыми количествами вселенской тоски и меланхолии, что успели к тому моменту набежать в мой треснутый детский гештальт. Лицам до 16 нельзя демонстрировать сцены насилия и секса, но нет закона, запрещающего показывать им безграничную пустоту, в которой им предстоит оказаться, когда они вырастут — и вовсе не из-за досадного упущения серьезных дядь и теть-законодателей, но, скорее, из-за того, что никто из этих дядь и теть — ни в министерстве культуры, ни в Кремле, ни в Госдуме, ни на кухне, ни в школе, ни в буфете бывшего дома пионеров — никто-никто, кроме самих детей, сидящих в темном зале с расширенными во весь глаз зрачками, не знает, как она, эта пустота, выглядит, когда ты встречаешь ее в первый раз и протягиваешь к ней свою левую лапку.
«Ваня!» — позвали меня. «Что ты там стоишь?» — закричали мне; «Иди сюда!» — в разных вариациях звучало из чужих уст. Эти слова множились в ртах разных людей, по-разному настроенных, по-своему немножечко нервных, немножечко рваных, нерезиново резких, обращавшихся ко мне со своими требованиями, просьбами, задачками и поручениями, всегда в самые неподходящие моменты, и всегда отрывая меня от важного. Я отвлекся от дыры, намотал веревку от санок на руку и поплелся по скользким распутьям, поднимаясь по склону и взрослея. С тех пор прошло много лет, я забыл детали сюжета и лица актеров, в моей жизни произошло много невероятных событий, почти сказочных событий, почти ослепляющих вспышек, почти оглушающих провалов, жарких объятий, захлопывающихся и приоткрывающихся дверей, я сменил три страны проживания и перескочил несколько эпох, и солнечным осенним днем вышел с чашкой какао на балкон своей крохотной студии в иммигрантской коммуне в Лейпциге.
Было жарко, несмотря на конец ноября. Москва уже мерзла и недобро поблескивала стеклопакетами на досрочно опускающийся во дворах снег. «Ваня!» — кричали мне из прошлого. «Вано, ты идешь или нет?» — настойчиво повторял голос моего школьного приятеля, как бы постепенно обогащавшийся обертонами по мере приближения к концу фразы. «Вань, прости, но нам с тобой нужно…», — слабо звучала моя первая любовь, смешиваясь со всеми последующими. «У-у-те-е-ка-ай», — плыл Мумий Тролль. «Иван, зайди», — низко и неприятно гудел декан. «Баранов, явиться на сборный пункт с веща…», — долетал усиленный гулкими лестничными пролетами голос военкома, от которого я катился кубарем к закрывающемуся пожарному выходу. I’m not gonna make it! I’m not gonna make it! «Ivan, right?», — весело и сильно кривил бровь таможенник на границе мирового океана и Северной Америки. «Du bist der Herr Vaschuk, na?» — бойко уточнял заглядывающий в мою дверь курьер DHL в фирменной бейсболке.
«Ну, ты че, как сам?» — доносилось практически у меня над ухом на бесстыжем русском. Прямо за стеной беспардонно громко трепался по скайпу сосед из Беларуси, двое сирийцев в одинаковых тапочках увлеченно обсуждали что-то, стоя подбоченясь у мусорки. Я возвышался на балконе, словно примерзнув к перилам, стоял неподвижно и смотрел в пустоту, раскрывавшуюся передо мной большим дрожащим кругом. В самой густоте моих солнечных, вымощенных брусчаткой и размеченных велосипедными дорожками thirties открылась черная дыра, из которой понесло в лицо морозом, ледяной крошкой, неартикулированным матом из распахнутой лоджии, и искрами, и пламенем, и обертками, и листьями—
Я унаследовал от моего деда один странный ген, который отвечает за слегка чуть-чуть пониженную концентрацию ионов двухвалентного кальция в глазных мышцах. Этот факт никак не влияет на качество жизни и игнорируется большинством врачей, списывающих его на индивидуальные особенности организма. Малоизвестная деталь заключается в том, что, когда эта обедненная ионами кальция кровь попадает в мозговой кровоток и в определенных пропорциях смешивается с набежавшими за годы в незакрытый гештальт обидами, а также наросшими там кристаллами отчаяния, с порошкообразным осадком ненависти и бесформенными комочками страха, в этот момент — при определенном везении — происходит загадочная химическая реакция, сопровождающаяся, помимо всего прочего, выделением тепла и двух молекул воды. Внешне это выглядит как тоненькая ниточка слюны, спускающаяся от нижней губы к подбородку и далее на грудь, что в сочетании с эффектом «стеклянного взгляда», вызванного расслаблением глазных мышц из-за дефицита Ca;;, часто формирует узнаваемый образ «ушедшего в себя» или, как принято говорить в простонародье, «неодупляемого» человека.
Научный интерес, однако, представляет вовсе не этот побочный эффект, а основной продукт реакции — нестабильное вещество, которое разлагается сразу же после синтеза. Вместе со слезой оно попадает на роговицу глаза, поглощает квант света и деполимеризуется с выделением 10;; с свободного времени и еще одной молекулы воды, вызывая перед глазами пациента причудливые переливчатые моменты из прошлого, однажды замороженные им «до лучших времен».
Это отдаленно похоже на цветные пятна, которые возникают, когда долго смотришь на солнце. Сначала эти картинки тоже кажутся пятнами, неподвижными, застывшими, бесформенными и бессмысленными, на секунду начинаешь даже паниковать и думать, что все, я в проигрыше, я пропавший, но вдруг становится тепло, в доме дрыгается стекло, дергается дождь, вшурхивается машина, жжухивается с вершины горы узнаваемый чувак никогда-не-знал-из-какого-он-класса, кренится небосклон и координаты четко совмещаются с твоим вижн, после чего ты обнаруживаешь способность открывать собственный рот, расположенный в двадцати световых годах от тебя, в тридцати годах от тебя, в десяти годах от тебя, это все очень сложно объяснить, потому что нет подходящих для этого движения языком и положения губ, еще пару секунд тратишь на то, чтобы овладеть голосовыми связками, и дальше одновременно — не спрашивайте, как — отвечаешь всем: «Иду» / «Отвали» / «Пошел на—» / «Пошел на—» / «Right» / «Ich bin’s» / «Отвали» и, — зачарованно глядя на кривоватый экран в районном кинотеатре на месте бывшего дома пионеров и повторяя вслед за мальчиком в красной шапке, выпустившим джинна из бутылки портвейна: «О Дух, прошу тебя, унеси меня в Страну Желанную!»
Затем ты выдыхаешь, шмыгаешь носом, промаргиваешь остатки неизученной субстанции и возвращаешься к себе в комнату допивать остывшее какао.