Вернувшись домой, Стефан получил двойной удар, обнаружив в почтовом ящике повестку в суд двухмесячной давности. Он упал в кресло, потеряв остаток моральных сил, заставляя себя вчитаться в текст повестки еще раз. Нет, он ничего не перепутал. И уж точно ничему не удивился. Скорее почувствовал себя обреченным, отрешенным от всего. Ему было досадно, что его брат совершил это второй раз.
Убивший однажды, скорее всего, повторит. Как и предающий дважды. Люди не меняются. Стефан склонил голову, всей душой желая напиться. Он понимал, что он пропустил суд, проводя время с Анной. Он совершенно ничего не знал. И сейчас он даже не знал, в какой тюрьме отбывает свой второй срок его родной брат. Но он узнает. В этот раз он навестит его, пусть он и почувствовал в этот момент глубочайшее одиночество. Он всегда чувствовал его. Но пока он знал, что хоть один, а точнее, единственный член его семьи с недавнего времени на воле, где-то рядом, где-то живет своей размеренной жизнью, он не воспринимал это так близко к сердцу. Сейчас же оно треснуло необратимо, как бокал, который в принципе уже разбит. И теперь его точно пора выбросить на помойку.
Льюис, единственный живой человек, оставшийся в его жизни. Он неоправданно забыл о нем, пока все свое время посвящал Анне. И ему было очень неудобно от этой мысли сейчас.
Стефан стиснул зубы и встал с кресла. Нельзя позволить себе остаться дома. Льюис поддержит в любом случае. Четыре стены убьют его. Ему нужно выбраться. Стефан пошел в бар.
- Ты бы мог вдохновить миллионы людей не меньше, чем ты вдохновляешь меня, дружище! – подбадривал его Льюис, сидя на их месте в баре, попивая виски. – Ты совсем один. Прости, но все твои родственники мертвы. Брат снова в тюрьме. И нужно обладать величайшей силой, чтобы пережить это за какие-то несколько лет, вытерпеть эти явления смерти в твоей жизни, и просто жить. Ты огромный молодец, Стеф! Ты как никто другой держишь удар. Ты мужественно справляешься со всем тем, что подбрасывает тебе жизнь. Я бы так не смог, правда! И я бы очень хотел иметь такие стальные яйца, как у тебя! Серьезно. Может быть, поэтому ты нравишься только сильным женщинам. Самым сильным в этой жизни. Потому, что слабые сразу же чувствуют твою внутреннюю энергетику…
- Сильным? – вдруг переспросил Стефан.
Они посмотрели друг на друга, словно переспрашивая, но явно понимая, кого Льюис имел ввиду под опреде-лением «сильная женщина». Стефан сразу же попытался перевести этот момент в более легкое русло, что было для него нетипично, обычно серьезного и угрюмого, точно не часто шутившего:
- Мне хватает того, что я вдохновляю тебя, мой друг! – хлопнув Льюиса по плечу, что удивило его друга. – Мне не нужны эти миллионы других людей. Я их не знаю. И Анна мне больше не нужна.
Чуть ли не впервые Льюис видел своего друга на-столько уверенным и твердым в своих словах, причем внезапно. Он обнял его в ответ, и сказал с глубочайшим уважением в голосе:
- Ты настоящий мужик, Стеф! Ты только брата навести. Ты ведь никогда этого не делал. Поверь, не важно, какое у тебя к этому отношение. Даже если ты презираешь его. Он будет знать это. Но если ты навестишь его, ему все равно будет приятно, несмотря на то, что он знает.
Стефан кивнул головой.
Через несколько дней он так и сделал. Узнал, в какой тюрьме отбывает срок его брат. В какой день его можно навестить. Затем взял билет на поезд, и сидя у окна, долго размышлял, смотря на плавно проплывающие мимо поля кукурузы. Большинство из них уже были давно собраны. И смотря на них, Стефан размышлял особо ни о чем. В его голову как всегда лезло все подряд. От самых бытовых и мелочных проблем, которые он и проблемами не считал, но все равно думал об этом, и до самых безответных философских вопросов, что было не только частью его профессиональной деятельности, но также глупой привычкой, которая, видимо, никогда не оставит его.
Он вспоминал, как плюнул брату в лицо, когда того приговорили к первому сроку. Почему-то, он чувствовал к нему глубочайшую обиду и презрение за убийство той девушки, могилу которой он даже потом пару раз навещал. Словно он открестился от своего родного брата, сделавшего тоже, но ранее, тем поступком, который Стефан тогда назвал непростительным. Он чувствовал себя преданным своим братом, ровно как чувствовал это относительно своего отца.
Он вспоминал, как перестал общаться с Анджеем после того, как узнал о смерти матери. Отец ничего ему не сказал ни о смерти, ни о похоронах. По сути, не пытался связаться с ним в тот момент, в который Стефан сделал бы все для того, чтобы провести родную мать в последний путь. Увидеть ее гроб на глубине шести футов. Но он не видел этого. Он не был на ее похоронах. И почему все так сложилось в его жизни, он откровенно не понимал, думая об этом который раз. На этот вопрос он не мог ответить все эти годы. Он разъедал его изнутри, словно кислота. Ему было больно от этого. Он имел семью, любовь, он жил насыщенной жизнью. Теперь же внутри него была пустота. Всегда была, но не всегда он старался заполнить ее обществом богатой и красивой женщины, которая лишь усилила и без того невыносимую боль, которую он нес все эти годы.
Смотрел на поля. Они как воспоминания. Какие-то из них Стефан собирал до сих пор. Какие-то не желал изо всех сил видеть перед собой той яркой картинкой, которой они были когда-то. Но явятся ли они в таком цвете сейчас? Однозначно нет. Почему он знал это? Потому, что не мог сопротивляться, все равно…
***
Стефан ожидал своего брата в зале для встреч. Его должны были привести с минуты на минуту. И это ожидание было довольно нервным для Стефана. Он все еще не мог превозмочь это чувство, которое рождалось в нем при виде его старшего брата. Один из надзирателей посадит Бенедикта напротив него, а его младший брат, посмотрит на него сквозь стекло своих очков, и отгораживающее стекло между ними. Посмотрит неуверенно, кротко, в его давящие глаза, устремленные в глубину души, явно обнажающие ее до предела. Стефан никак не мог избавиться от этого чувства – чувства того, что Бенедикт сканирует его нутро лучше, чем кто-либо другой. Словно он видит его сердцебиение, слышит его, знает его на вкус и на запах. Но при этом, так сдержан и спокоен. В своей стихии.
- Ты все-таки пришел, - сказал Бенедикт с долей признания в голосе.
Его лицо выказывало совсем легкую, еле заметную улыбку, которую он вроде бы и не скрывал, но она явно не прибавляла эмоциональности его ледяному харизматичному лицу – угловатой глыбе айсберга. Старший брат всегда ассоциировался у Стефана с огромным, твердым айсбергом, хранящим большую часть себя под водой, таким образом, не давая понять другим ту сущность, которая когда-то вдохновляла его – младшего брата. Когда-то он даже хотел походить на него. Когда-то… Он уже и забыл это… Может быть, он и похож на него…
- В твоих глазах столько жизни. Знаешь, почему? – продолжил загадочно Бенедикт.
Стефан как всегда растерялся от его слов, и пока не знал, что ответить, и как продолжить разговор. Даже через стекло при виде его брата, у него появлялись мурашки на коже.
- Потому, что в твоих глазах много боли, брат мой.
- Прости, - вдруг сказал Стефан, отчасти сам того не ожидая.
Убийцы – не люди. Как-то так он считал, не скрывая презрения к своему брату все эти годы. Но за это же, он чувствовал собственную нечеловечность по отношению к родному брату. По сути, к человеку, к единственному родственнику в его поистине болестной жизни, которую тот видел насквозь. Казалось, и лишних слов не нужно его брату для того, чтобы понимать своего младшего. Он видел это «прости» в его глазах. И какова же ирония зла, как думал Стефан. Что такова его жизнь. Что даже книгу он пишет об убийстве, по сути. Конечно, не о буквальном, хоть и не без этого, но о ментальном, о духовном. Стефан, вдруг, решил рассказать об этом.
- Я работаю над книгой, смысл которой на самом деле прост.
- Ты о том, что я тогда увидел? Эти печатные листы? Это твоя книга? – спросил Бенедикт, точно редко задавая три вопроса подряд, что приятно удивило Стефана.
- Да, - нервно прикоснувшись кончиками пальцев к своему родимому пятну на виске, ответил он. – Совершенно верно.
- Это художественная книга?
Стефан кивнул головой, заметив, как Бенедикт снова скрыл свою улыбку, явно показывая ее больше, чем обычно.
- И о чем она, если не секрет?
Стефан задумался. Лишь минуту назад он четко и ясно отвечал на этот же вопрос перед самим собой. Но таким сложным представлялось ему объяснять это Бенедикту сейчас. Поймет ли он? И нужно ли ему это вообще? Возможно, их разговор не продлится и пяти минут, потому что не было такого разговора никогда между ними, который длился бы более пяти минут. А возможно, его книга не стоит того внимания, которое он может сейчас уделить в разговоре между ними. Проклятая книга! Чертов роман! Ничто не делает человека настолько одиноким безумцем, как это! Не раз Стефан задавался вопросом, для чего он это делает вообще? На данный момент он больше не чувствовал нужды в том, чтобы делиться мыслями с бумагой. Она осточертела ему. Листы… буквы… Каждый раз, когда он видит пустоту листа бумаги перед собой, он видит свою собственную. И чтобы заполнить ее как-то, он заполняет ее белую пустоту черными буквами. Нет большего мучения, страдания и одиночества в жизни, чем эта дурная затея. Нет, она точно больше не стоит его внимания! И как же он сейчас не хотел отвечать на вопрос Бенедикта. Но к великому счастью и глубочайшему удивлению Стефана, его брат облегчил ему его участь (видимо поняв без слов его эмоции), точно задав вопрос, которого Стефан не ожидал от него услышать:
- Брат, ты помнишь, чем кончился роман Достоевского «Идиот»?
Стефан заворожено кивнул головой, спрашивая себя о том, что неужели его брат читал эту книгу? Он никогда не говорил, что увлекается или увлекался русской литературой. Он всегда думал, что он в семье один такой любитель толстых зарубежных романов.
- Нет более жизненного произведения, Стефан, которое как нельзя лучше передало бы всю ее надломность и продажность. Всю ее гниль внутри внешне красивого яблока. Я хочу спросить тебя. Думаешь ли ты, что я идиот?
Стефан молча смотрел на своего брата, явно не зная, что ему ответить.
- А думаешь ли ты, что мне важно то, что ты обо мне думаешь?
Впервые Стефан не отвел взгляда от взгляда брата, словно почувствовал с ним эмоциональную связь в этот незримый момент. Его брат продолжил, удивляя Стефана все больше:
- Черта с два, мой брат! Мне настолько же наплевать на твое мнение, как тебе на мое. И в этом нет ничего зазорного. Наоборот, это даже разумно. Тем более, я здесь, по другую сторону от тебя. Мы отгорожены от наших мнений, от наших чувств. Заботили ли меня когда-нибудь твои чувства? Нет. Заботили ли тебя мои? Ответ тот же. Было ли для тебя это когда-нибудь секретом? Опять же, нет. Не было и для меня. К этому не готов изначально, но с каждым днем ты привыкаешь к человеческому безразличию все больше. Даже если ты видишь чувства человека. Даже если ты не отрицаешь свои. Чувство – это такая же проститутка, как и жизнь, такая же обманчивая и продажная. Но боль… Боль возвращает тебя в реальность. Не в ту, в которой ты чувствуешь, или живешь. А в ту, в которой ты становишься без-различным. Ты привыкаешь к равнодушию собственному. Привыкаешь к равнодушию близких тебе людей. Что уж тут говорить о посторонних! Прости за откровенность, но когда нож вдруг оказывается у их горла, они перестают быть настолько безжизненными, бесчувственными и равнодушными. В их глазах сразу же появляется много этой жизни, бурлящей как вода из фонтана. Она настолько хочет вырваться в этот момент от осознания того счастья… От переосмысления той жизни… Той ценности, которая вдруг возрастает в этот молящий тебя момент, все же отпустить нож и дать им этот шанс, вдохнуть еще раз, а затем еще, но уже по-новому. Сохранить их жизни. Это очень приятно, Стефан. Понимать, что человек ценит то, что у него есть. Тот, кто этого не ценит, не заслуживает этого. И ты, Стефан, не идиот, а настоящий безумец, в отличие от этих людей. Знаешь, почему? Потому, что они, Стефан – идиоты. И твоя главная задача, не стать таким же идиотом. Любить и ценить эту шлюху под названием жизнь, что ты и делаешь, что не может не вдохновлять меня. Правда. Но точно не позволять ей обманывать тебя. Ты понимаешь, о чем я?
Стефан, вдумчиво смотря в глаза своего брата, кивнул головой, и правда, понимая его практически полностью.
- Убиваю не я. Убивает равнодушие. Прежде всего, к собственной жизни, - сказал Бенедикт.
- И к собственным родным, - добавил Стефан.
Теперь Бенедикт кивнул в ответ, явно довольный пониманием младшего брата.
- Все это время я был зол на тебя, брат. Я откровенно ненавидел тебя…
- Но ненависть – это чувство. И оно куда более сильнее любви. Но это не равнодушие, - усмехнувшись, перебил Бенедикт.
- Прости меня.
- Эй-эй! Ты уже извинялся. Я принял твои извинения. Теперь же и ты прими мои, брат. Прости за то, что убил твоего пса. Я знаю, как сильно ты его любил. Просто я ненавидел его. И я не выдержал…
В уголках глаз у Стефана стали скапливаться слезы. Но он умело сдержал их, и они быстро растеклись по глазам, так и не покинув его веки. Бенедикт прислонил кулак к стеклу. Стефан ответил ему тем же, обменявшись сквозь стекло взаимным признанием.
- Ты не должен ждать меня. Ты – один. Каждый в своей жизни сам за себя. Запомни это, брат. И тогда, в твою спину нож войдет не так глубоко и болезненно. Потому, что ты будешь к этому готов. Он уже в твоей спине. Терпи.
После того, как Бенедикт сказал эти слова, надзиратель поднял его со стула, сказав, что время, отведенное на встречу, подошло к концу. Все тем же каменным, ледяным взглядом он посмотрел напоследок на Стефана. Но в этот раз, Стефана не леденил этот взгляд. Скорее, какое-то стоическое спокойствие и понимание всего окружающего постиг он в этот момент. Ему не хотелось задаваться каким-либо вопросом. Ему не хотелось искать ответ на дне стакана. Он лишь смотрел на пустое место, на котором только что сидел его брат, словно еще теплое, подумав лишь о том, что даже его брат способен оставить после себя тепло. Он чувствовал это. И каким-то образом он понимал его в этот момент. Смысл его слов. Относительный, конечно. Ведь, если он не видел смысла в жизни, то, значит, и в смерти его нет. Выходит, что так. А следует, что абсолютной важности не существует. Есть только предпочтительная.
Когда Стефан ехал обратно, снова смотря на, плавно сменяющие друг друга, кукурузные поля, он думал лишь об этом. О том, что у него осталась последняя глава, которую ему уже не терпится дописать. Хватить тянуть с этим романом! До Белвью еще несколько часов. Но Стефана это никак не раздражало. Напротив, он вынашивал ее, полностью погрузившись в мир своей идеи, которая слишком долго бродила в нем. Настолько, что Марк ему уже представлялся повзрослевшим, но никак не потерявшим своей идеи. Ровно, как и он, чувствуя лишь некоторую потрепанность в мозгу, в руках, и в ребрах. Сам не знал, почему. Словно, переживал все то же, что и его герой.
Гротеск, парадокс, противоречие – вот, из чего состоит жизнь. Жажда жизни, которая делает тебя морально слабым и истощенным, но без которой у тебя и вовсе не будет сил жить – движет ею, в итоге делая тебя сильным.
Стефан посмотрел на свои руки. Почему-то, в этот момент ему вспомнилась Анна. Сегодня он почти не думал о ней, что было непривычно. О чем он думал? Как всегда, он сам не мог постичь граней своего сознания, а особенно, подсознания. Вспомнился Бенедикт, и метафоричный образ айсберга, который Стефан придавал ему до сих пор. Он представлялся ему этим нераскрытым подсознанием, которое воздействовало на него все эти годы. Брат влиял на него куда более, чем он это осознавал. Было ли Стефану приятно от этой мысли сейчас? Он не знал. Он посмотрел на поля.
Поля… Они плавно сменяли друг друга…
Морган Роттен © Богоубийство (2016-2017гг.)