Прогулка в первозимье
Сегодняшнее первозимнее утро морозное, жесткое. Снежную пелену смело с тропинок легковейным дуновением, перемешало с сыпью, похожую на лунную пыль, и всё вокруг стало похоже на орнамент из черненого серебра. Особенно заметен орнаментальный черневой узор в лесу в переплетении мелкого бурелома, почерневшего подлеска и слегка присыпанной снегом лесной травы.
Мы с псом Жоркой едем в деревню. Он норовит подтянуться к окну, чтобы увидеть то, что вижу я. По обе стороны дороги лес к зиме стал редким и проглядывается на версту или более. Слева, с востока, лучи низкого еще солнца простреливают лес насквозь, и вся серебряная снежная сыпь в нем блестит битыми золотыми стекляшками. Они отражаются в выпученных от восторга очах Жорки. От неожиданного блеска пёс крутит головой, усы его топорщатся; недоумевая, он пытается что-то сказать мне на своем собачьем языке и лает громко, заливисто, с какой-то детско-щенячьей радостью.
На минуту-другую мы останавливаемся на обочине. Жорка смело выпрыгивает вон из салона, по-хозяйски обнюхивает кустики травы, «делает» их своими. Серебро с кустиков слетает на рыжую шерсть Жорки, и он становится похож на странное лесное чудовище. Это чудовище замечает сойка. Она вспархивает с дороги, где, вероятно, собирала кое-какую еду, взлетает на березовую ветку. С ветки немедленно, как из опрокинутого ковша, сыплется серебряный иней, искрясь яркими блёстками. Сойкин стрёкот звонким эхом разносится по всему лесу. Деревья ловят это морозное эхо, и на десятки метров вокруг звенит серебряный дождь, который цепляет ветки, скатывается по стволам, шуршит в мёрзлой лесной поросли.
Жорка лаем наддает еще, и по всему лесному краю что-то стрекочет, шипит, звенит. Обитавшая здесь тишь проваливается на время в какой-то суматошный весёлый гул.
Когда всё успокаивается, мы едем дальше, к своей деревне. Она уже рядом. В мглистом тумане, под широкими кронами старых ракит, покрытых серебряным инеем, прячутся избы. Из труб одной или двух высоко в небо вздымается дымок. На синем фоне неба дымок серебрист и светел, как и всё, что ниже его на земле.
Ослепительнее первозимнего серебра блестят купола храма Святой Великомученицы Параскевы Пятницы. Возрожденные к иной, еще не ясной жизни, они сверкают под зимним солнцем, намекают опустевшим хатам и всему пустынному краю, оставленному людьми по какому-то необъяснимому недомыслию или нагрянувшей беде, что дикое его сиротство может быть и недолгим, если к русскому человеку воротится его самость и разум…
У ворот дома, который затерялся в пустынном околотке на берегу лугов и леса, Жорка вздымается на задние лапы, втягивает в себя морозное утро и заливается восторженным лаем. Он, должно быть, рад, что окна хаты разрисованы узором из серебряных роз, диковинной росписью и резьбой.
Псу кажется, будто кто живет здесь, за серебряными стеклами, всегда и не оставляет избу на долгое зимнее сиротство…