- Все, хватит.
«Мне тоже».
- Я от тебя устала.
«Уже слышали».
- Ты со мной совершенно не считаешься.
«И это тоже».
- Я беру тайм-аут.
«Давно пора».
- С завтрашнего дня твоим воспитанием будет заниматься гувернер.
- Гувер… Кто?!
Чупа-чупс выпал изо рта, приклеился к джинсам и торчал на коленке восклицательным знаком. Алька аккуратно отклеила его, но класть обратно в рот не стала. Послюнявила палец, потерла липкое пятнышко.
- Это шутка что ли? – она крутанулась на стуле, недоверчиво взглянула на маму. – Во-первых, у девочек гувернеров не бывает – их воспитанием занимаются гувернантки.
- А во-вторых?
- Во-вторых, это бред какой-то. Зачем мне воспитатель?
- Затем, что ты совершенно отбилась от рук.
Мама старалась быть спокойной, но, как всегда, это плохо ей удавалось. Алька знала: через минуту она сорвется на крик и, может быть, даже заплачет.
- Ты не желаешь никого слушать и делаешь, что хочешь. Я боюсь за тебя. И Оли нет…
Мамины глаза наполнились слезами. Она резко повернулась и вышла из комнаты.
Алька снова уставилась на экран компьютера, потом пощелкала мышью. Вот они, последние фотографии, которые старшая сестра прислала по электронной почте. Калифорнийские пейзажи. Как же Алька ей завидовала. Ольга всегда добивалась чего хотела. Захотела – закончила престижный вуз, захотела и стала победительницей международного проекта, уехала в Штаты, работает в крупной кампании. Замуж вышла. «Ягуар», вилла, бассейн вон с изумрудной водичкой.
Умом Алька понимала, что все это не с неба свалилось, что удача и тяжелый труд – неразлучные подруги, но все равно завидовала. И скучала.
Ольга была строгой, а с тех пор, как мама с отцом разошлись, и они стали жить втроем, будто заняла его место. И нещадно воспитывала младшую сестру, и до слез доводила. И все же… Все же при всем своем щенячьем сопротивлении Алька признавала и ее авторитет, и весомость ее слова.
Когда Ольга уехала, Алька почувствовала себя брошенной. Они и раньше расставались, и Алька даже радовалась свободе и отсутствию жесткого прессинга. Но это были переменки, выходные, которые тем и хороши, что приходят и уходят. А с отъездом сестры жизнь превратилась в сплошной затянувшийся выходной, с которым Алька уже и не знала, что делать, но и отказаться от которого не могла.
Ей стало неинтересно читать не только книги, но и любимые журналы: не с кем было обсуждать новинки и новости. Не радовали новые тряпки, и она не вылезала из старых джинсов. Не хотелось возвращаться домой в пустую квартиру, и после уроков она часами просиживала в любимой итальянской кофейне «Белла Тоскана», меняя высокие стаканы на чашки и чашки на смешные бокалы с коровой и надписью Latte Macchiato. Придя домой, валилась на кровать, включала какую попало музыку, лежала, бессмысленно переводя взгляд с предмета на предмет. Тоскливая и безнадежная пустота квартиры парализовывала, и даже приход мамы не помогал сбросить оцепенение. Она вяло отвечала на мамины вопросы, старалась побыстрее уйти к себе, понимала, что маме тоже тоскливо, обзывала себя свиньей, но ничего поделать не могла и от бессилия грубила и огрызалась. Учиться тоже не хотелось. В дневнике по-хозяйски расселись тройки и двойки. Все это было, конечно, очень плохо, но приставлять к ней цербера – это уж слишком. Алька решительно направилась в кухню.
Мама, повязав поверх джинсов фартук, готовила ужин. На Альку не взглянула. Алька уселась за стол, цапнула из корзинки мандарин, но чистить раздумала, утыкала его зубочистками, полюбовалась на свою работу, вздохнула.
- Ну и кто он, этот твой гувер…нер (проклятое слово никак не хотело выговариваться), гувер этот? Лысый и занудливый бывший пе-да-гог? Сколько ему? Пятьдесят? Или больше?
- Тридцать два.
- О-о-о, - пряча удивление, протянула Алька. Значит, неудавшийся педагог. Сбежал из школы?
- Он музыкант, - сообщила мама, -бывший солист группы „Понедельник“.
Отвернувшись от плиты, она насмешливо смотрела на дочь.
- Ну, были такие, - выдавила Алька, - разбежались два года назад. Ты-то где его откопала?
- Сам пришел, принес рукопись в наше издательство.
- Ах, он еще и писатель. Так пусть пишет свои романы. Что ему здесь надо?
- У парня временные трудности. У меня тоже. Мы решили помочь друг другу.
- Мы… Вы что, давно знакомы?
- Да нет, просто разговорились.
- Ага, точнее, сговорились. Ну и когда он появится?
- Завтра.
- Уже завтра?! В котором часу ожидать?
- Как ему будет удобно, но в том, что он здесь появится, можешь не сомневаться. Кстати, жить он будет у нас, в Олиной комнате, поэтому пойди и забери оттуда свои вещи.
Окончательно потерявшая дар речи Алька поплелась в комнату сестры. Здесь теперь у нее было что-то вроде гардеробной. На креслах валялись разноцветные тряпки, а кровать украшали многочисленные лифчики и трусики, гарнитуры и отдельные произведения фирменного дизайна. Алька обожала красивое белье. За бешеные деньги его ей покупала мать отца, молодящаяся старушенция, беспрекословно снимавшая с кредитки любую сумму, чтобы оплатить очередное кружевное очарование и никогда не дававшая денег на книги, диски, компьютерную программу или билет на концерт.
Алька собрала все свои «дикие орхидеи» в мешок и огляделась: оставить что ли пару трусов на видном месте, чтоб не чувствовал себя здесь хозяином.
На следующий день Алька возвращалась из школы домой со смешанным чувством любопытства и опасения. Ей представлялось, что таинственный гувернер уже сидит в ее квартире в засаде и оттачивает острые когти, чтобы сразу вцепиться в нее, тащить, «не пущать» и воспитывать. «Фу, какая дурь лезет в голову», - думала она, входя во двор, и, покопавшись внутри себя, нашла наконец и нажала нужную кнопку возмущения и протеста.
Подниматься в квартиру и сидеть там в напряженном ожидании не хотелось, и она долго болтала с двумя соседскими мальчишками, которые покуривали у подъезда, лениво переминаясь с ноги на ногу. Говорить в общем-то было не о чем. Они пообсуждали шикарный перламутровый джип и его владелицу, невзрачную худую девицу со второго этажа, потом назнакомый «Рено» с тонированными стеклами, припаркованный напротив парадного. Никто, кроме девицы с ее кавалером и двух старушек, мимо них не проходил, а Альке очень хотелось, чтобы новоявленный воспитатель потоптался у запертой двери квартиры, не зная, что делать, а она бы посмотрела на него со стороны. Наконец она замерзла и, кивнув пацанам, раздраженно хлопнула дверью парадного.
В прихожей, стянув один сапог, она шлепнулась на банкетку, снимая второй, и тут раздался звонок в дверь. Сапог почему-то никак не хотел сниматься, а звонок снова коротко чирикнул. «Вообразит, что прячусь», - подумала Алька и заковыляла к двери.
По пути взглянула на себя в зеркало: предусмотренный сценарием надменный взгляд никак не хотел надеваться на растерянное лицо с посиневшим от долгого стояния во дворе носом.
Алька зло дернула защелку замка. За дверью стоял очень высокий и широкоплечий парень. Руки в карманах модного черного пальто, на шее дорогой, с шелковым отливом кашмировый шарф. Красиво постриженный ежик то ли пепельных, то ли с ранней проседью волос. Алька застыла.
- Алина? – полувопросительно произнес незнакомец.
Она молча кивнула. С сочинившейся в ее голове мешаниной из гувера, цербера, мерзкого типа и рок музыканта тридевятого поколения этот мистер Икс никак не связывался.
- Тогда я к тебе, - просто сообщил он. – Я Павел. Тебя, наверное, мама предупредила.
Алька опять кивнула и отступила, пропуская его в квартиру и, закрыв дверь, снова занялась своим сапогом, на котором, как теперь стало очевидно, заело молнию. Алька дергала ее так и сяк, постепенно теряя самообладание из-за жуткой нелепости и несвоевременности казуса и молчаливого присутствия этого непонятного гувернера. В какой-то момент она подняла на него взгляд, который совсем против ее воли отразил растерянность, и беспомощность, и укор.
- Давай помогу, - Павел присел на корточки.
Все летело к черту: презрительное высокомерие, которым она хотела угостить непрошенного воспитателя, впечатление вполне взрослой и самостоятельной пятнадцатилетней девушки, которое она должна была произвести на него. Сердце прыгало, во рту пересохло, и вместо всех умных мыслей в голову лезла одна, совсем глупая: «как в кино».
Павел довольно быстро справился с замком, разжал руки, отпуская Алькину ногу, потом легко поднялся и улыбнулся.
- Ну вот и освободил тебя. А теперь, если не возражаешь, схожу за вещами.
«Куда схожу?», - Алька непонимающе посмотрела ему вслед и вдруг бросилась к кухонному окну, выходившему во двор. Так и есть: вот он, темно-синий «Рено», а вот и его хозяин с небольшой спортивной сумкой. Значит, следил за ней, наблюдал потихоньку. Гувер несчастный. Алька вернулась в прихожую, отфутболила в угол злосчастный сапог, зло прищурилась в зеркало. Вот теперь то, что надо.
- Ваша комната, - Алька небрежно толкнула дверь. – Мама велела показать. (Надеюсь, ты понял: если б не мама, сидел бы в коридоре на своей сумке).
- Спасибо, - гувернер сделал вид, что ничего не понял, бросил сумку, кивнул на старенькое пианино у стены. – Ты играешь?
- Нет, - ответ без интонаций, лицо без выражения. (Не приставай).
- Как мне следует вас называть? - официально и сухо. – Месье Поль? – ехидно.
- Как хотите, мадемуазель, – на губах и в глазах в секунду усмешка. – А, может, лучше на «ты»?
- А, может, нет? – и поворот на сто восемьдесят. (Ты мне никто).
Утро началось с обычного «Аля, вставай», сказанного необычным голосом. Чего она больше всего не любила, так это раннего подъема. Мама всегда позволяла ей подремать минут пятнадцать, потом она позволяла себе еще пятнадцать. Иногда удавалось проспать и опоздать или вообще не пойти на первый урок. В любом случае каждое утро походило на бег с препятствиями, где никогда не оставалось времени для завтрака, в лучшем случае стремительный влет в кухню и схваченный первый попавшийся кусок, проглоченный на лестнице.
- Аля, Алина, - мягко, но требовательно повторил настойчивый голос.
По утрам она себя плохо контролировала.
- Не пошел бы ты на буковок на несколько, - сонно пробормотала она и в следующую секунду вместе с подушкой и одеялом оказалась в вертикальном положении. Ошалело открыв глаза, она увидела прямо перед собой лицо. Оно было гладко выбрито и пахло острой и терпкой туалетной водой. Затем ее слегка встряхнули и внушительно сказали: «Через пятнадцать минут - кофе, через тридцать – спускаемся к машине».
Натягивая джинсы, Алька потянула носом: из кухни донесся аромат сваренного кофе и почему-то ванили.
Рядом с дымящейся чашкой на тарелочку аккуратно улегся горячий тост с запеченным творогом, который и пах ванилью. Напротив уселся и сам автор сего кулинарного шедевра. Серые глаза смотрели приветливо.
- Проснулась? – он сделал глоток из своей чашки.
Сюрпризы сегодняшнего утра давно развеяли остатки сна, но она предпочла промолчать и занялась завтраком. Уже надевая куртку, вспомнила: сегодня же вместо физкультуры бассейн. Купальник и шапочка нашлись быстро, не хватало только резиновых шлепанцев.
- Мам! – привычно заорала она в глубь квартиры, и в тот же момент теплая ладонь закрыла ей рот.
- Ты что вопишь? – Павел смотрел укоризненно. – Маме же еще рано, так пусть поспит. Ты что, маленькая?
Еще через пять минут шлепанцы нашлись в ванной, и Алька спустилась во двор, где уже ждал в машине Павел. Выруливая из-под арки, он сказал:
- Запомни: по утрам выезжаем ровно в половине восьмого. Я не могу гнать машину и рисковать твоей жизнью. А все необходимое собираешь с вечера.
- А вы уверены, месье, что будет именно так? – обозлилась Алька.
- Уверен, мадемуазель, - в тон ей ответил гувернер, а Алька, вспомнив утреннее пробуждение, решила, что, пожалуй, не стоит с ним связываться. Ну откуда знать, чего от него еще ждать.
После уроков Алька заглянула в школьную библиотеку, взяла какую-то совершенно ненужную ей книгу, потом медленно спустилась в раздевалку и, убедившись, что в секции ее класса осталась только одна куртка, вышла наконец из школы. Синий «Рено» приветливо мигнул фарами, но это не улучшило ее настроения.
- Как вы заметили утром, я не маленькая, месье. И могу возвращаться из школы сама, без вашего сопровождения, – заговорила она, едва оказавшись внутри теплого салона машины. Она обращалась к Павлу, но смотрела прямо перед собой в лобовое стекло. – Я не хочу этого. Мне это не нравится, - она повысила голос.
- Послушай, - произнес Павел ровно и тихо, - я отвечаю за твое возвращение домой. Это входит в мои обязанности. Так хочет твоя мама. И я ничего не могу с этим поделать. Этот вопрос ты должна решать только с ней. Также как когда-нибудь вы с ней вдвоем решите, что больше не нуждаетесь в моих услугах.
«Ох, скорее бы это случилось», - подумала Алька и ,обреченно вздохнув, пристегнула ремень безопасности.
Обед был очень быстрым и молчаливым. Встав из-за стола, Алька привычно брякнула тарелки в мойку и оглянулась на Павла, который все еще сидел у стола и листал какой-то журнал. Она обычно ленилась мыть за собой посуду. Но вдруг ему взбредет в голову вымыть ее грязные тарелки.
Отчего-то изо всех сил стараясь не греметь приборами и пустив самую тонкую струю воды, она быстренько справилась с неприятным делом и, мимоходом прихватив со стола два банана, удалилась из столовой в свою комнату.
Она по привычке улеглась на кровати, но насладиться обоими бананами не успела. Сразу после первого в комнате появился гувернер собственной персоной.
- Чем занимаешься?
- Отдыхаю, - она даже не посмотрела в его сторону.
- Правильно. А вот через, - он взглянул на часы, - сорок минут твой организм будет на пике работоспособности. Самое время взяться за уроки.
Алька с сожалением взглянула на него и принялась очищать второй банан. Павел присел к письменному столу, на котором в беспорядке валялись разные тетради и дневник, пролистав который, он тихо присвистнул.
- А я думал, мама преувеличила. Положение исправлять надо. Срочно. Вот по истории, например. Много задано?
- Не знаю, не записала, - Алька нахально развалилась пузом кверху.
- Так позвони одноклассникам, узнай.
- Все культурно отдыхают, - вяло огрызнулась она, - несмотря на пик работоспособности.
Павел встал.
- Ну вот что, мадемуазель, - в его голосе зазвучал такой металл, что Альку подняло на кровати, как магнит. – Или на следующей неделе в твоем дневнике появятся нормальные оценки, или я пойду разговаривать с твоей классной и учителями.
- В качестве кого?! – возмущенно выкрикнула Алька.
- В качестве того, кем и являюсь, - холодно отрезал гувернер.
Альку бросило в жар при одной только мысли о подобном разговоре. Но последнее слово осталось все-таки не за ним. Она пружиной слетела с кровати.
- Я сама разберусь со своими проблемами! Это во-первых! А во-вторых, совсем не обязательно врываться ко мне в комнату, когда вздумается!
Как же ей хотелось просто выгнать его вон, но она не смела.
- Может быть, я переодеваюсь. Вот сейчас прямо буду переодеваться.
Она чувствовала, что заходит уже слишком далеко, что не ураган, а целый тайфун сносит ей крышу, но остановиться уже не могла и принялась расстегивать пуговицы серой трикотажной кофточки: одну, вторую…
Павел стоял прямо перед ней, не двигаясь, и не было в его глазах ни растерянности, ни осуждения, ни даже насмешки. Взгляд был строгим, серьезным и чуть-чуть усталым. Постояв еще пару секунд, он вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Когда сине-белый январский вечер четко вычертил оконную раму, Алька устало потерла глаза. Она давно так не сидела над заданиями. В комнате было душно. Она открыла форточку, и вечер за окном ожил: зазвенел, заскрипел, засмеялся, зашуршал и запах морозной свежестью.
Гувернер обозначился в кухне-столовой, когда она вышла в прихожую. Ну да, очень удобный наблюдательный пункт.
- Я во двор, - сообщила она входной двери, но Павел чутко уловил посланный сигнал.
- Аля, - позвал он негромко, - ты не поможешь мне с ужином.
- Чего? – Алька вытаращила глаза. –Ужин мама приготовит.
- Мама уставшая вернется, и ей еще придется обед на завтра варить. А мы ведь дома. Мне не трудно, но я еще не знаю ваших вкусов.
Поборов искушение ответить ему металлической тирадой, Алька вздохнула и осталась. Просит ведь – не приказывает.
Накрытый стол маму и удивил, и смутил. Она принялась выговаривать Павлу, но тот сказал, что приготовленный ужин – в основном заслуга ее дочери. Это вообще-то было правдой. Руки у Альки росли откуда полагается. Она и мясо приготовить умела, и много чего. Правда, у нее самой похвала гувернера благодарности не вызвала, а мысль о том, что опять пришлось плясать под его дудку, начисто отбила аппетит. Вяло поковырявшись в тарелке, она ушла к себе, оставив маму и Павла за столом одних.
Через приоткрытую дверь комнаты были слышны приглушенные голоса. Впервые за последний год. И к Альке вдруг совсем неожиданно пришло ощущение покоя. Как раньше, когда еще была Ольга, и они с мамой разговаривали в столовой, а Алька больше любила не участвовать в разговорах, а слушать. Не всегда понимала смысл, но ей бывало так уютно прислушиваться из своей комнаты. Как сейчас. Впрочем сегодня было что-то новое. В их доме звучал мужской голос, и Алька не могла понять, нравится ей это или нет.
В столовой говорили о каком-то фильме, умно рассуждали и даже смеялись. «Пусть, - проваливаясь в сон, успела подумать Алька, - пусть он будет, этот голос. Даже если в нем иногда звучит металл. Пусть он только будет».
Утром под чашкой с кофе Алька нашла рисунок. Хитрая физиономия кота Леопольда и подпись «Ребята, давайте жить дружно». «Подлизывается. Не тут-то было». Кот был нарисован очень здорово, смешно. И мультик этот Алька любила, но она сумела сдержать улыбку, изо всех сил затолкала ее внутрь, в глубь живота, и уткнулась в чашку.
Весь школьный день она размышляла, как отомстить Павлу за вчерашнее, и наконец придумала. Дома, образцово-показательно разложив на столе учебники и тетради, она занялась домашним заданием по математике. Алька училась в специализированной физико- математической школе-гимназии, где среди учителей было немало преподавателей технического университета. Алька любила изящную, точеную логику и четкость математических решений. И среди девчонок в своем классе была лучшей, ее даже в шутку звали Софьей Ковалевской.
Мстительно подмигнув зеленому глазку компьютера, она скорчила мученическую физиономию и громко позвала:
- Павел! Можно вас на минуточку!
Сжав обеими руками голову, она спиной чувствовала, как он приближается, такой спокойный и самоуверенный. Подняв на него несчастные глаза и хлюпнув носом, она ткнула пальцем в исписанный трехэтажными формулами, корнями и скобками лист.
- Ничего не выходит. Интегралы эти проклятые. Помогите, пожалуйста.
Гувернер неуверенно взял лист в руки, а Алька продолжила атаку.
- Надо упростить интегрируемую функцию, а я не понимаю как.
Лист в его руке дрогнул. Павел присел в кресло и озадаченно взглянул на нее.
- Ты извини, но помочь не смогу. История, литература, языки – пожалуйста. У меня образование гуманитарное да консерватория. А это…
Алька сконцентрировалась: теперь пришла ее очередь смотреть на него как на двоечника. Виновато глядя на нее и почему-то понизив голос, он сочувственно спросил:
- А ты вправду ничего не понимаешь?
- Почти ничего, - еле сдерживаясь, сдавленным полушепотом ответила Алька, - вот только этот маленький косинусик…
Она зажала рот рукой и полными слез глазами смотрела на него, но смех все равно прорвался, и она упала головой на стол, не видя, но слыша, как рядом хохочет Павел.
Прошли две недели, и Алька задумала побег. Сама не знала, почему. Отношения с гувернером были нормальные, дружеские можно сказать. В том смысле, что они больше не скандалили, и Алька не устраивала публичных раздеваний. Скорее всего, она просто соскучилась по одиночеству, по своему любимому кафе. Наверное, если бы она объяснила это Павлу, он бы понял, но она ничего не сказала. И отключила мобильник, и ушла с последнего урока.
Поболтавшись по улицам и магазинам, она направилась в кофейню. Знакомые официанты в длинных, ниже колен, вишневых фартуках заулыбались ей навстречу. Она привычно устроилась за своим любимым столиком у окна и стала смотреть на улицу, с удовольствием прислушиваясь к знакомому голосу бариста, который громко и весело выкрикивал итальянские названия разных напитков.
За окном проходили, пробегали, прогуливались в редких и ленивых снежинках пестрые люди. Никому не было до нее дела. Одна. И вдруг среди прохожих она увидела Павла. Она не успела среагировать, потому что в тот же момент он повернул голову, и их взгляды встретились. Еще через полминуты он уже входил в небольшой зал кофейни. Сняв пальто, он сел напротив нее, и Алька боковым зрением заметила, как зашептались между собой две девчонки- официантки. Ну конечно, такой красавчик.
Красавчик смотрел на нее так, что ей захотелось немедленно куда-нибудь спрятаться, ну хоть за высокий стакан с коричневой пенкой. Он молчал, и у него почему-то были мамины глаза, с выражением тревоги, укора и радости одновременно. Подошла официантка.
- Эспрессо, - коротко заказал он, потом взглянул на Альку, - и кусочек пражского торта.
- Слушай, - наклонился он к ней, когда принесли заказ, - давай разломим хлеб мира.
Он подвинул тарелочку с тортом на середину стола. Народу в кофейне ближе к вечеру становилось все больше, и никто не обращал внимания на странную парочку, с серьезным видом поглощавшую крошечный кусочек шоколадного торта с одной тарелки.
- Ты не будешь называть меня месье, а я тебя – мадемуазель, - говорил Павел. – Мы наконец обоюдно перейдем на «ты» и, если что-то не так, не будем копить булыжники за пазухой: это тяжело, неприятно и холодно.
Алька глотала и кивала, а потом задала вопрос, который не давал ей покоя.
- Скажи, зачем ты следил за мной из машины? Ну, в тот, первый, день. Думал, я курить буду или еще что.
- Следил?! – Павел даже поперхнулся. – Да я не мог из машины выйти. Ты же с мальчишками болтала. Ну как бы я к тебе подошел?
- А как ты узнал, что это я?
- У твоей мамы в кабинете на столе фотография, ты и твоя сестра. Я ее очень внимательно рассматривал, можно сказать изучал.
- Зачем?
- Я должен был понять, справлюсь или нет. Никогда раньше не воспитывал девчонок.
Прошли еще два месяца. А потом вдруг наступила весна. Как всегда, сумасшедшая. Как всегда, сама полураздетая и шальная, принялась всех тормошить, раздевать и дурить всем головы.
Альку больше не тяготило постоянное присутствие гувернера. Она привыкла к уютному утреннему кофе вдвоем. И почему-то обыкновенный, купленный в супермаркете и разогретый в микроволновке круассан благоухал так, будто его только что испекли в парижском кафе. И почему-то по вечерам ее все меньше тянуло во двор, хотелось, чтоб подольше все втроем они сидели после ужина в столовой, болтали или просто смотрели телевизор.
Они вдвоем ходили в кино, иногда втроем – в театр. Однажды были в ресторане, отмечали радостную новость, которую принесла с работы мама. Повесть Павла включили в какой-то сборник. Он был ужасно счастливый в тот вечер и,кажется, слегка пьян. Пригласил Альку танцевать, а танцуя с мамой, все пытался целовать ей руки.
Иногда они музицировали вместе, что-нибудь хулиганское в четыре руки. После того, как, отучившись четыре года, слезами и истериками она отвоевала право бросить музыкальную школу, Алька не подходила к инструменту. Пальцы не слушались, и Павел в шутку заставлял ее играть забытые экзерсизы и гаммы.
Ей нравилось его тихое присутствие в доме, когда он что-нибудь читал или писал, нравилось слушать, как он негромко играет на пианино что-то знакомое или импровизирует. Но больше всего она любила, когда он заходил к ней в комнату, садился в кресло и полувопросительно предлагал: «Поговорим?»
А потом она поняла, что влюбилась, втрескалась по самую макушку. И, обзывая себя сумасшедшей дурой, подолгу простаивала у зеркального шкафа, пялилась на себя и выбирала, что бы такое особенное надеть. И по утрам вскакивала с постели сама и пораньше, чтобы подольше посидеть на кухне, глядя, как он возится с туркой. Ей хотелось самой сварить кофе только для него, но она не знала, как ему это предложить. Иногда её ужасно подмывало спровоцировать его, надеть что-нибудь этакое, вызывающе сексуальное, чтобы он наконец посмотрел на нее как на женщину. Потом сама над собой потешалась: ну не дура же она в самом деле. Дурой она не была и не могла,как некоторые ее подружки, позволить себе гнусаво-тягучий капризный тон и многозначительные томные взгляды. Немыслимо было вести себя так с НИМ.
Но зато завтра суббота, и они пойдут в кино, и она будет чувствовать рядом его плечо. Целых два часа. А сегодня они проведут весь вечер вдвоем. Мама предупредила, что вернется поздно.
Алька обожала конец рабочей недели. Вечер пятницы всегда сулил что-нибудь очень хорошее:посиделки с девчонками или поход компанией на дискотеку, тщательно выбранный в прокате фильм или новый журнал. Сегодня они с Павлом просто устроились перед телевизором: он - со стаканом сока, она - с чашкой горячего шоколада. Свое любимое лакомство она готовила сама. Покупала две плитки и растапливала в огромной бульонной чашке.
Павел понимающе усмехнулся на внушительную емкость:
- Должны быть у человека свои радости.
- Конечно, - подтвердила Алька, - и непременно в большой кружке.
Они посмотрели фильм, который обоим нравился, потом Алька пощелкала пультом и выключила телевизор. Павел продолжал смотреть на экран. Было видно, что он крепко задумался. Алька позвенела ложечкой в пустой чашке. Он посмотрел на нее и рассеянно улыбнулся, она тоже ответила ему улыбкой: «Поговорим?»
- А у нас в следующую пятницу капустник, - принялась она рассказывать школьные новости. – Это ежегодная традиция нашей гимназии. Все готовятся, репетируют месяца два. И всегда приглашают родителей и друзей. Ты придешь? Я буду петь, и еще у меня очень смешная роль учительницы музыки. Придешь?
- Я уезжаю, Аленушка.
Когда он так называл ее, сердце куда-то ухало, становилось трудно дышать. Поэтому она не сразу поняла то, что он сказал.
- Уезжаешь? Куда? Когда?
- В Штаты. Через три дня. Сегодня получил все необходимые документы и билет на самолет.
- Но почему? Зачем?
- Меня там ждут. Давно.
- Кто?
- Работа, друзья, мама.
- А я? Я люблю тебя…
Эти слова вырвались против ее воли, сказались сами. И в комнате повисла тишина.
- Я очень рад, - наконец заговорил Павел. Голос его звучал глухо, и она боялась поднять глаза, боялась увидеть то, чего видеть не должна.
- Я рад, что сумел вызвать у тебя это чувство. Это самое прекрасное чувство, Аленушка. Оно делает человека счастливым, несмотря ни на что. Я тоже очень люблю тебя. Может, не совсем так, как тебе хотелось бы, но, поверь мне, очень люблю. И твою маму тоже. И мне будет очень трудно с вами расставаться. Но ведь жизнь на этом не кончается, ни для кого. И никто не знает, что там впереди.
Ночью она приползла в спальню к матери опухшая и обессилевшая от слез.
- Я не понимаю, - горестно прошептала она в подушку, - ну, объясни мне. Разве ему здесь плохо? Он же преподает где-то, и музыку пишет, и книги. А, может, мы ему мало платим?
- Да ничего я ему не платила, - вздохнула мама. – У него были проблемы, в том числе с жильем. Я же говорила, мы попытались помочь друг другу. И,кажется, на самом деле помогли.
Мамин голос дрогнул. Алька замерла. Но мама быстро справилась с собой, она это умела, ее мамочка. Помолчав, она продолжала ровно и спокойно:
- А что касается работы. Он музыкант и очень талантливый, но здесь почему-то оказался никому не нужен.
- Это неправда, что никому, - упрямо сказала Алька и вдруг с болью поняла, что говорить этого не стоило.
Штаты. Опять Штаты. Эта проклятая страна будто нарочно существует для того, чтобы отнимать у нее любимых людей. Алька металась по кровати, каждой клеточкой чувствуя, что бессонница мучает не ее одну. В разных концах квартиры, за закрытыми дверями не спали трое, не получившие от жизни права открыть эти двери.
Он отговаривал, но Алька все равно приехала в аэропорт. Конечно, она не была единственной провожающей, но, кивнув друзьям, Павел подошел к ней и взял ее руки в свои.
- Не уезжай, - сама не понимая, что говорит, попросила она. - Я буду такой, как ты хочешь, только не уезжай.
- Ну что ты, Аленушка.
Он обнял ее, прижал к себе, погладил трясущиеся плечи. Вот оно, желанное объятие. Пусть бы его никогда не было.
- Будь такой, какой ты сама себя понимаешь. А теперь иди. Никогда не смотри, как улетают самолеты.
Вернувшись домой, она целый час бессильно просидела в прихожей. Потом открыла дверь в его комнату и вошла. На кровати лежал изящный блокнот в сером кожаном переплете. Алька раскрыла его и на первой чистой странице прочла крупно и четко выведенное «Поговорим?»