ГОВНИСТЕНЬКА (Сказка)
В добрые стародавние времена, когда земле ещё не грозило глобальное потепление, а хакеры предпочитали исключительно натурпродукт в виде рукописей, жила-была девочка.
Обычная девочка с удивительным и нежным именем – Говнистенька. Видать, любили её люди, и потому никак иначе, кроме как Говнистенькой, не называли. А тех злых мальчишек, которые позволяли себе вольности с её именем, по-христиански нещадно пороли. Немудрено, что через года в матримониальном плане это ей ой как аукнулось, но не будем забегать в будущее нашей героини, а лучше поведаем, какого она рода-племени, и отчего имя её столь примечательно в истории.
Увы, нам неведомо, как Говнистеньку прозвали при рождении – все её родные, а равно и домашний скот вплоть до собаки с петухом не прожили и месяца с её появления на свет. Всех бог прибрал, и странно-то как, аж страх: глаза выпучены, а на губах пена кровавая. И кажную ночь из вымершей хаты – то гул тревожный, то завывание утробное. Соседи Говнистенькины, конечно, как один перепугались, сперва хотели было закопать, али утопить новорожденную, да, видать, бога побоялись. А может – глаз выпученных Говнистенькиных – вдруг это она сама и гудёт, и завывает? То-то вкруг пованивает как-то… говнистенько, одним словом.
Одним словом, прозвали добры люди девочку так, как прозвали, и по уговору обчественному вырыли ей на болоте, что за косогорами, земляночку, да кажный день ей какую еду завалящу, да помойну, приносили. Воду таскать не стали: шибко уж чижало, пущай, мол, из болотца пьёт. Может, надеялся кто, что сгубит дух какой болотный малюточку – ан нет! Только пуще из-за косогоров гудеть, да завывать стало. «Подрастает Говнистенька, - поёживались люди. - Крепчает». И с опаской по вечерам расходились, порешив с трудом, кому назавтра на болота жрач нести.
Дни бежали вослед за днями, за годами – годы, наша Говнистенька взрослела, в мудром одиночестве познавая своё экзистенциальное предназначение, и однажды люди поняли, что молодых парней к ней посылать становится совсем опасно. А уж девок – тем более: сами не свои те возвращалися, о причине смятениев своих крепко помалкивая. Принялись было посылать на болота стариков, да старух, да всего-то и толку, что рёв тоскливый и вой скаженный за околицей. Тут-то народ честной и порешил: а неча боле кормить эту девку неблагодарную. Пущай, мол, жаб да ящериц болотных лопает, коли наше подношение недолжным маниром принимает!
Но не помогла и тут мужицкая смекалка: наша героиня, презрев ложные условности развитого феодализма, принялась за беспощадную экспроприацию всего, что бог селянам послал: то ячмень прямо на корню пожрёт, то капусту, а уж как репу любила – страсть! Такие рулады выводила, когда её, солнцебокую, жевала, что люди токмо ладаном в церкви и спасались. Не брезговала Говнистенька и домашней живностью крестьянской, но да и то было бы полбеды – по грибы, да по ягоды в лес теперь даже молодёжь не меньше, чем вдесятером, да при оружии ходила, и то страшно было.
И надо же было случиться так, что в то же самое время задумал местный то ли царь, то ли король, трёх сыновей своих оженить. Всё как положено: дал им в руки оружие и, помолясь, велел сыновьям стрелять, невесту себе искать. Только вот вместо луков у царевичей арбалеты были, а вместо стрел – болты. Видать, в западной стороне то дело было, но да Говнистеньке-то оно, в её энтропийно-замкнутом социуме среди кабанов, да медведей, это в высшей степени ультрафиолетово – что запад, что восток.
Старшие принцы, в отличие от нашей героини, в экономической географии толк понимали и, сообразно личным предпочтениям, с божьею молитвой о богатой невесте нацелили своё оружие кто – на запад, в сторону воротил финансового капитала; а кто – на восток, в страны золота, пряностей и изысканной неги. Третий же, который младшенький, молитвой пренебрёг и, прошептав «Твою ж мать!» зажмурился и пальнул… куда пальнул, короче. Первые два брата уже давно ускакали вослед за своими болтами, а младшенький всё вертел своей башкой в недоумении – куда ж ему теперь ехать-то? И наконец откуда-то издали донёсся торжественно-призывный звук то ли горна, то ли кларнета.
Ободрённый тем, что его уже не просто ждут, а готовы встречать с музыкой, юноша мигом взлетел на верного коня и в опасении, что оркестр устанет, музыка умолкнет и он собьётся с пути, без продыху скакал три дня и три ночи. С хвостиком. К его счастию, фанфары умолкать и не думали, даже напротив – становились всё громче и громче, веселя надеждами сердце принца. «Вот уж будет встреча, так встреча!», - грезил он, воображая себе дворцы, фонтаны и роту полуобнаженных одалисок. И, чем гуще становились дебри, чем непроходимее реки и круче буераки, там больше разыгрывалось его воображение: и дворцы-то всё выше и выше, и фонтаны уже не просто водой – вином цимлянским бьют, а одалисок уж никак не меньше полка стало.
- Красотища-то какая! И всё это будет моё! – увлечённый фантазиями, вскричал он, выбираясь из очередного болота.
- Красотища. Вся она будет твоя, да…, - со сладострастным придыханием хрипло ответствовал ему чей-то голос.
Озадаченный тем, что фанфары вдруг смолкли, принц огляделся вокруг, и первое, что ему попалось на глаза, был его арбалетный болт. А торчал он из большой зелёной кочки. Протерев глаза, наш герой понял, что это не просто кочка, а… часть тела, и что снизу у кочки есть ножки, а сверху – ручки и зелёные-зелёные глаза. «Русалка. Или кикимора, - захолонило у него сердце. - Твою ж мать»…
- Ты кто? – наконец молвил он.
- Твоя Говнистенька, - белозубо оскалилось существо в подобии улыбки.
- Это я уже понял…, - повёл носом принц, пытаясь вспомнить всё, что читал о нечистой силе и методах борьбы с нею, - А я – Иванко, - на всякий случай переврал он своё имя.
Как известно, ложь спасает только мерзавцев, но так как наш герой таковым отродясь не был, его уже не могло спасти ничего. От слова «совсем». На обратную дорогу вместо трёх дней он потратил целых три месяца, и сбежать-то (заблудиться) не раз по пути пытался, и в болотине утопиться (оступился), и с обрыва прыгал вместе с конём (засмотрелся) – всё было тщетно: добрая Говнистенька уберегла своего суженого даже тогда, когда тот безоружным в берлогу полез. А потом ещё и подзатыльников надавала обидно: «Неча, мол, на медвежьих баб зариться, когда у тебя законная невеста есть», - и для аргументу болт арбалетный ему под нос сунула. Словом, совершенно отчаялся юноша, и уже ни о чём другом не мечтал, как предъявить невестушку батюшке-царю, и пускай тот сам разбирается – коли эту кашу со стрельбой заварил, пусть теперь сам и расхлёбывает.
Худо-бедно добрались наши герои до стольного града, да, видать, поторопились малость: вокруг гордой крепости, сея смерть и разрушения, кружил дракон огнедышащий, и не было от него никому спасения – ни пешему, ни конному, ни крестьянину лапотному, ни рыцарю славному – всех до косточек пожгло огнём чудище перепончатокрылое.
- Твой? – завистливо воззрилась Говнистенька на крылатого рептилоида.
- Город – мой. Был…, - жалобно простонал принц. – А эта… эта тварь…. Давай вернёмся обратно к нам на болотца, а, ми… милая!
Ничего не ответила Говнистенька, лишь оглянулась по сторонам и как давай кушать! Всё подряд кушала, прямо с корнями, с жуками-червяками, с землёй-матушкой-кормилицей кушала! А потом вдруг обернулася вся к лесу, и…. Увы, о дальнейшем могут поведать разве что последствия её поступка незабвенного: и раздался-то по-над окрестностью рёв неслыханной, и слилися воедино два смерча огненных, закружилися, завертелися, красно солнышко затмили, тучи выжегли, пашни вздыбили, до седьмого неба достигли, да там разом и взорвалися.
Чу! Тихо стало над землёю, и обомлело враз в людях всё чувственное. А который тогда из электората живой остался – того шибко уж контузило. Ничегошеньки, ни бельмеса не слыхать, не разобрать. А перед взором люда изумлённого лохмотья хитина рептилоидного беззвучно с небес кружат обожжённые, словно мотыли ночные порхают. «И то слава богу – одной напастью меньше, – радовались люди, крестясь. - А что оглохли – пустое, на пальцах договоримся».
Нашим отважным героям-драконоборцам мещанские соображения горожан были побоку, у них были дела поважнее: Говнистенька, прихватив авоську, бросилась разыскивать в полях порушенных волшебные зубы поверженного дракона, а преисполненный обречённой озадаченностью принц неустанно вскрикивал «Твою ж мать», и совершенно себя не слышал. Он и на одной ножке-то скакал, и веткой в ушах ковырял – всё втуне оставалось, покуда его добрая фея по имени Говнистенька не вернулась и не надавала ему по сосцевидным отросткам височных костей волшебными текодонтными драконьими зубами, и - чудо свершилось! К нашему принцу вернулся слух!
Ради исторической справедливости стоит отметить, что добрая Говнистенька даром вернула слух только своему возлюбленному: всем остальным горожанам пришлось чуть-чуть раскошелиться. А если точнее – если это «чуть-чуть» хоть чуть-чуть отличалось от имеющейся у просителя наличности – волшебные зубы не срабатывали. Не стал исключением и сам царь-государь: кроме права на почётную пенсию и домика на взморье, ему не удалось выторговать себе ровным счётом ничего. Да и как торговаться с невестой сына, которая по совместительству ещё и победительница дракона, и эскулап-целитель, и, наконец, самый богатый человек в государстве?
Тут бы и сказочке конец, да вот какой феномен и, даже можно сказать – казус: как только наша героиня перешла с подножного грубого корма на трюфеля-тефтеля-икорки, вызывающие оторопь гул и завывания совершенно сошли на нет, и лишь раз в год, в День Победы над драконом, Говнистенька для острастки специально приглашённых соседей-врагов назидательно вкушала жучков-паучков с корешками-дикоросами, радуя жителей своего государства красочными и громкими фейерверками.
Прежде чем поставить окончательную точку в нашем повествовании, приведу на суд взыскательного читателя фразу из древних рукописей, которая до сих пор не дешифрована ни средневековыми хакерами, ни мыслителями Просвещения, ни Шампольоном, ни даже Кнорозовым:
«ЬШЕ ЫТ ОТЧ ОТ ЬТСЕ ЫТ»
АКЬНЕТСИНВОГ!