Традиции древнерусской литературы
в трагедии Пушкина «Борис Годунов»
К. В. Мочульский пишет: «Образ Годунова, убийцы на престоле, мудрого правителя и честолюбца, не останавливающегося перед преступлением для достижения власти, показался Пушкину достойным гения Шекспира. Разве в Годунове нет мрачного величия Макбета? Разве Смутное время в России не полно громом драматических событий, как и хроники Шекспира?»
Все исследователи указывают на два источника пушкинской трагедии – «История государства Российского» Н. М. Карамзина и хроники Шекспира. В то время как одним из основных и значимых составляющих являются традиции книжной культуры Древней Руси.
В «Набросках к предисловию» трагедии Пушкин указал на полигенетичность своих творческих импульсов: «Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей дало мне мысль облечет в драматические формы одну из самых драматических эпох новейшей истории. <...> В летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени. Источники богатые! <...> Труды мои были ревностны и добросовестны» .
Шекспир, раскрывая состояние мира как распад связей (Гамлет признает: «…распалась связь времен»; Ричард Ш отрицал преемственность как основу жизни), повлиял на пушкинскую концепцию эстетики трагического.
Годунов, воздвигая трон на крови, как и Ричард III, не подозревает, какие катаклизмы ждут его и страну.
Космический порядок нарушается перед последней битвой за власть шекспировского героя: солнце «светить не хочет; а по книге / Уж час тому назад оно взошло».
В пушкинской трагедии (сцена «Царская дума») Патриарх говорит, что «Солнце правды вечной / всех озарит» .
Эффект прозрения героев, нарушивших космический порядок, у Шекспира и Пушкина един: они погибают, ввергая народы в расстройство и Смуту.
«Тень Грозного меня усыновила», – говорит Самозванец, что имеет параллель к шекспировскому образу отца Гамлета. (В восьмой главе «Евгений Онегин» также есть шекспировская реминисценция: «…окровавленная тень / Ему являлась каждый день» Х, 171.)
Автор сравнивал Самозванца с Генрихом 1У: «Подобно ему он храбр, великодушен и хвастлив, подобно ему равнодушен к религии – оба они из политических соображений отрекаются от своей веры, ибо любят удовольствия и войну. Оба увлекаются несбыточными замыслами, оба являются жертвами заговоров» .
Возможны параллели между пушкинской трагедией и античной традицией: из пушкинских писем известно, что он в июле 1825 г. читал Тацита ; а также параллели с традициями французской трагедии и историческими хрониками: в 1824 г. Пушкин пишет об «Обозрении царствования Людовика Х1У» П.-Э. Лемонте .
Заинтересованное отношение к русской истории как предмету творчества прослеживается в письме к Гнедичу (февраль, 1825): «Я жду от Вас эпической поэмы. Тень Святослава скитается не воспетая, писали Вы мне когда-то. А Владимир? а Мстислав? а Донской? а Ермак? а Пожарский? История народа принадлежит поэту» (курс. – Пушкин) (Х, 125-126).
Отзыв Пушкина на вышедшие в 1824 г. Х и ХI тома «Истории государства российского» Н. М. Карамзина, в которых показывается эпоха царствования Бориса Годунова и Смутного времени: «Что за чудо эти 2 последние тома Карамзина! какая жизнь!» , – сопровождается указанием на план трагедии в письме к П. А. Вяземскому: «Ты хочешь плана? Возьми конец десятого и весь одиннадцатый том, вот тебе и план» (Х, 182). Круг традиций, актуальный для поэта при создании трагедии, очерчивается в письме к В. А. Жуковскому: «…читаю только Карамзина да летописи» (Х, 173).
В трагедии «Борис Годунов» (1825) Пушкин интенциональное состояние традиций древнерусской литературы «переводит» в активную часть литературы.
Древнерусские летописи – как один из трех указанных автором источников – давали Пушкину традиционные формы мышления и язык эпохи.
Первое название «романтической комедии» (по авторскому определению) было стилизованным: «Комедия о настоящей беде Московскому государству о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве писал раб божий Александр сын Сергеев Пушкин в лето 7333, на городище Ворониче» (курс. – Пушкина. Х, 152–154).
В окончательном варианте трагедия «Борис Годунов» не только проецируется на древнерусские литературные памятники, художественная самореализация происходит через родство с традицией, которую Пушкин не стилизует или модифицирует, а воспроизводит, раскрывая провиденциальный и духовный уровни исторического и частного бытия.
Традицией определяется философско-метафизический смысл «первой народной трагедии» .
Размышляя над тем, «что развивается в трагедии? какая цель ее?», Пушкин отвечал: «Человек и народ. Судьба человеческая, судьба народная» . Раздумывая над тем, «что нужно драматическому писателю», делал вывод: «Философия, бесстрастие, государственные мысли историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка, любимой мысли» .
Позже в статье «О народной драме и драме «Марфа Посадница» (1830) Пушкин подчеркивал важность объективного отношения к истории: автор «не должен был хитрить и клониться на одну сторону, жертвуя другой», «его дело воскресить минувший век во всей его истине» . Идея «воскресить минувший век во всей его истине» – лежала в основе труда и русского летописца.
Пушкин, заглядывая в историю, «увязывает отдельные исторические моменты с последними вопросами человеческого бытия» .
«Бориса Годунова» Пушкин назвал своим «литературным подвигом» . «Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладони и кричал, ай-да Пушкин, ай-да сукин сын! Юродивый мой малый презабавный <…>» .
Персоналистически выбранная традиция, внутри которой поэт «находит» своих предков Пушкиных («Противен мне род Пушкиных мятежных», – говорит Годунов), «задает» такие способы интерпретации мира и истории, которые позволяют сделать время обратимым и выявить логику самосохранения культуры при ее историческом развитии, благодаря межкультурному диалогу, интегрирующему все явления в смысловое целое. «Бог не захочет, чтобы «Годунов» со мною уничтожился», – писал поэт В. А. Жуковскому .
Парадоксально, что сосланный в Михайловское за безбожие Пушкин раскрывается как художник с глубоким христианским мировоззрением.
Пушкин наделяет традиции древнерусской культуры статусом «высшего бытия». Традиция становится предметом художественной рефлексии, и традиционное, во всей своей множественной «вещественности» (символической, культурной и религиозной), предстает как «сердцевина» бытия, вне которой жизнь переходит в Смуту.
Синтезируя жанры «трагедии характеров» и «трагедии нравов» (Х, 780), Пушкин раскрывает, что при сохранении традиции гарантируется передача телеологического смысла истории, если же она прерывается, благодать осмысленности исторического движения утрачивается, происходит «потеря пути».
Столкновение разных традиций емко переданы в реплике Маржерота. В сцене «Равнина близ Новгорода-Северского» он спрашивает: «Что это значит "православные"?.. Рвань окаянная, проклятая сволочь!» (перевод – с фр.) .
В памятниках Древней Руси и трагедии «Борис Годунов» дан другой ответ на этот вопрос. Пимен работает над летописью, чтобы «потомки православных» знали истину о своем прошлом.
Время событий трагедии охватывает шесть лет: 1598–1604 гг.; содержание трагедии – «величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре» (из знаменитого пушкинского письма Чаадаеву) .
В трагедии воссоздается правление Бориса Федоровича Годунова, его смерть и ожидание прихода в Москву Лжедмитрия (Отрепьева). (Оно произошло в 1605 г.) Правление Самозванцев, Шуйского и избрание Михаила Феодоровича Романова (1613-1645) – родоначальника дома Романовых, находятся за пределами текста.
Но пушкинская трагедия давала смысловую перспективу в трех направлениях: прошлое (ретроспектива) и детерминированно связанные с ним современность и будущее.
Вводится герой – предок поэта Пушкин – один из подписавшихся за правление Романовых.
Пушкин жил при двух самодержцах из дома Романовых – Александре I (который сослал поэта за безбожие в Михайловское, где и была создана трагедия в 1825 г.) и Николае I.
Католическая тема трагедии – актуальна и для декабристов: после смерти Александра 1 Великий князь Николай Павлович первым присягает Константину и дает распоряжение привести к присяге дворцовый караул, гвардию и войска Петербурга (Летопись, т. 2. С .99). Вечером присягу Константину Павловичу приносит Государственный совет. Пушкин узнал о смерти Александра1 позже -
«В ночь на 14-е декабря великий князь Николай Павлович на заседании Государственного Совета читает манифест (от 12 декабря) о своем вступлении на престол» (Летопись, т.2. с. 102). Далее, - опубликование манифеста. В 7 часов утра принесение Сенатом и Синодом присяге Николаю 1. Отказавшиеся присягать ему войска выстраиваются в каре на Петровской площади у Сената. Восстание, среди которых – многие друзья Пушкина.
Трагедия «Борис Годунов» в историческом контексте современности приобрела новый смысл.
Старший брат – великий князь Константин Павлович отказался от прав на престол, так как его морганатическая супруга была полька и католичка. (И. Тальберг, с. 735). (С Филаретом, который венчал на царство – Пушкин имел диалог в стихах.)
С точки зрения традиции, конфликт трагедии выстроен на столкновении православных идеалов Святой Руси и реальной истории, утратившей Благодать преемства власти при ее узурпации человеком без совести. (Эта интерпретация углубляет имеющиеся в науке мнения .)
После смерти наследного царя Феодора и смерти в Угличе малолетнего Димитрия – сына Иоанна Грозного прерывается преемственность царской власти Рюриков.
Борис Годунов стал выборным, а не наследным самодержцем. Странная смерть наследника – Димитрия Угличского тенью легла на совесть Годунова.
У Григория Отрепьева возникает мысль назваться Димитрием.
Самозванец бежит из страны, собирает за границей войско и приходит как наследный царь в Москву.
Годунов скоропостижно умирает, передав власть сыну Федору, но бояре убивают детей Годунова, народ «в ужасе молчит». На призыв приветствовать Димитрия-Самозванца как истинного государя «народ безмолствует».
Трагедия включает в себя отсылки к Библии, «Повести временных лет», «Сказанию о Борисе и Глебе», «Слову о законе и Благодати» митрополита Иллариона, Киево-Печерскому патерику, «Посланию о Мономахов венце», «Сказанию о князьях Владимирских», «Житию Сергия Радонежского», «Житию Александра Невского», «Степенной книге», Посланиям Андрея Пересвета (гроза-царь), переписке Ивана Грозного с Андреем Курбским.
Во время работы над трагедией Пушкин признавался: «Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить» .
«Правдоподобие положений и правдивость диалога – вот истинное правило трагедий», – отметил Пушкин (Х,779).
Концентрация смысла, ясность и четкость изображения, при глубине подтекста и взаимосвязи всех сцен и реплик трагедии, – основные черты пушкинской поэтики.
Трагический пафос возникает при столкновении рационально понятных и логически мотивированных поступков действующих лиц и осознанных «задним числом» последствий.
Всемогущий царь – «жалок», а расстрига Гришка в какой-то миг становится полновластным владельцем народной любви, так как он «именем ужасным ополчен», именем убитого Димитрия – единственного законного наследника русского престола.
В диалоге между Воротынским, внезапно узнавшем о причастности Годунова к смерти Димитрия, и Шуйским звучат мотивы «крови невинного младенца», преступления и раскаяния, власти и совести, символов и святынь русской исторической жизни:
Воротынский
Ужасное злодейство! Слушай, верно
Губителя раскаянье тревожит:
Конечно кровь невинного младенца
Ему ступить мешают на престол.
Шуйский
Перешагнет: Борис не так-то робок!
Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в душе палач,
Возьмет венец и бармы Мономаха…
Устойчивое словосочетание «венец и бармы Мономаха», которые «возьмет» Годунов, восходит к «Посланию о Мономахов венце» (Спиридона-Саввы) и «Сказанию о князьях Владимирских» конца ХV– начала ХVI в. (предполагаемый автор – Пахомий Логофет). В «Сказании» была оформлена идея Москвы – третьего Рима, Московское царство понимается как царство всемирно-христианское, наследующее мировым монархиям, прежде всего Византии. Этот памятник был включен в «Родословную великих князей русских», Хронографы и «Степенную книгу», о которой упоминается в трагедии. «Шапка Мономаха», используемая в специальном чине венчания на царство (впервые был коронован Иван IV, 1547 г.) для Годунова «тяжела» (сцена «Царские палаты»). События трагедии происходят и в Успенском соборе, где на дверцах «царского места» (ограда для трона Ивана IV) изображены сцены из «Сказания о князьях Владимирских» . В свою очередь, исторически сложившиеся знаки царства: венец, помазание священным елеем, держава, скипетр или жезл и престол, – восходят к древнейшей библейской традиции .
Традиция (православная и летописная), на которую проецируются события трагедии, Пушкиным не преобразуется, а «исполняется», воплощается: творческое воображение, «захватывая» не только исторические, но и психологические мотивы, создает возможность многоуровневого постижения драматических событий, объяснение которых лежит не только в эмпирической плоскости реально происходящего, но и на уровне духовного и метафизического. Димитрий не мог воскреснуть – это знают и Годунов, и Шуйский, и патриарх. Но его «имя» – не призрак, и как материальная и действующая в истории сила «имя» сводит на нет усилия Годунова, приводит в движение народные силы, раскрывает границы и производит переворот в государстве.
Ирония Шуйского, характеризующего Годунова как «раба, татарина, зятя Малюты» и палача в душе, который, став царем, сделает «честь» для Руси, – вводит мотив узурпации власти человеком, своими личными качествами отрицающего ореол царской власти как данной от Бога.
Возможно, раздумья над образом Годунова не покидали автора во время чтения поэмы Рылеева «Войнаровский». «Пушкин вымарывает стих о палаче: "Вот засучил он рукава", – и пишет на полях: "Продай мне этот стих"» .
Годунов в интерпретации Пушкина – такой исторический тип, который берет на себя власть и бремя самостоятельно творить историю, так как верит в собственные автономные человеческие силы и волю, что неминуемо ведет к изгнанию из мышления Бога.
Безрелигиозность Годунова и как следствие – самонадеянность – главный стержень его личности, возможно, даже не осознаваемый им самим.
Пушкин дает несколько деталей – колдуны, отсутствие покаяния перед смертью, гнев на Бога и его судьба как цепь несчастий, которые было невозможно предвидеть (смерть жениха дочери, смерть Ирины, а затем и его смерть и смерть благословимого Годуновым на царство сына Федора и дочери Ксении). Он не подотчетен пред людьми (диалог Годунова c Шуйским в передаче Шуйского: сказал о смерти Димитрия так, как Годунов ему нашептал), так как его индивидуальная воля к власти выше страха греха, не кается перед смертью: он не признает свой грех самовластия и вседозволенности, как и Божественную милость.
Власть и сопутствующее ему зло как фундамент этой власти – проблема пушкинских размышлений, а не только исторически сложившаяся проблема десакрализация власти и «тайна беззакония» (Фес., 2, 7-8).
Все эти темы с политической и религиозной точки зрения опасны. Не случайно так скуден «репертуар» мнений о трагедии «Борис Годунов» в научных исследованиях.
«Престол безвластный», как и страна без управления, невозможен.
Слова Воротынского о природных князьях Рюриковой крови: «Не мало нас наследников Варяга», – отсылают к норманнской легенде «Повести временных лет» (в год 6370 были призваны Рюрик, Синеус и Трувор на русское княжение ), до сих пор вызывающей острую полемику.
Намечающийся заговор против еще не принявшего власть Годунова, мотивированный прямым родством с «древней отраслью / Воиственных властителей», заранее обречен на неудачу. Борис, не имеющий родства с Рюриковичами, «страхом, любовью / И славою» (характерное триединство) «очаровал» народ, оттеснил тех, кто мог бы претендовать на престол, и убил малолетнего наследника Димитрия в Угличе.
Пушкин сохраняет традиционную семантику слова «очаровать»: по Далю – «околдовать», «оволхвовать», «чарами овладеть», «прельщать или пленять» .
Краткая характеристика ситуации: «Он смел, вот всё, - а мы…», – расширяет смысловое пространство трагедии: здесь и психология Годунова, и историческое стечение обстоятельств, и необходимость принимать ситуацию как данность судьбы.
Неопределенность с престолонаследием волнует не только бояр, но и народ: «О боже мой, кто будет нами править? / О горе нам!».
Принято решение просить царицу Ирину (вдову Феодора, ушедшую в монастырь) благословить Годунова «на венец».
Заутра вновь святейший патриарх,
В Кремле отпев торжественно молебен,
Предшествуем хоругвями святыми,
С иконами Владимирской, Донской,
Воздвижется…. Пушкин проникает в сердцевину православной русской жизни, показывая ее святыни и сакральные символы. Появление (в сцене «Красная площадь») освященных веками всенародно почитаемых икон Владимирской и Донской Богоматери указывали на нерасторжимую связь русской истории с Благовестием.
Почитание иконы Владимирской Божьей Матери имеет давнюю традицию, уходящую к первоистокам христианства на Руси.
По преданию, эта икона была написана евангелистом Лукой (этот факт указан в «Сказании о Мамаевом побоище» ), в первой половине ХП в. прислана из Константинополя в Киев. При нашествии Тамерлана в 1395 г. икона с почестями перенесена из Владимира в Москву. «Народ с верою прибегнул к заступничеству Пресвятой Богородицы.
Всенародное моление: «Мати Божия! спаси землю Русскую!» – предотвратило разорение Москвы и всей страны» .
Пушкин, читая Карамзина, который на основе Русского летописца описывал противостояние Ахмата – хана Золотой Орды и русских войск, знал о чуде на реке Угре, когда татары отступили без боя по молитве Богородице.
Описание этой иконы имелось также в «Степенной книге».
Карамзин говорит об иконе Владимирской Божьей Матери при воцарении Самозванца, который решил низложить патриарха Иова (о котором пишет и Пушкин), его ставленники ворвались в храм Успения, где патриарх служил литургию, и стали срывать с него одежду. Иов снял с себя панагию, положил ее к образу Владимирской Богоматери и сказал: «Здесь пред этою святою иконою я был удостоин сана архиерейского и 19 лет хранил целость веры; ныне вижу бедствие церкви, торжество обмана и ереси: мати Божия, спаси православие» .
Воссоздавая крестный ход с наиболее почитаемыми иконами, Пушкин охватывает всю историю – от принятия Русью крещения до ниспровержения самозванца, который посягал на изменение веры, прибегнув к военной помощи католической Польши.
Иконой Донской Богоматери был встречен после победы на Куликовом поле Дмитрий Донской. Она, чудесным образом спасшая Москву от нашествия в 1591 г. крымских татар под предводительством хана Казы-Гирея, имела непосредственное отношение к царствованию предшественника Годунова Феодора Иоанновича. В честь этого события в этом же году был построен Донской монастырь .
В сценическом пространстве трагедии иконы Богоматери создают сакральную перспективу вечности, в которую вписана русская история и которой определяется ее высший провиденциальный смысл, заключающийся в исполнении каждым в отдельности и соборно – всенародно нравственного задания жить по-божески.
В центре трагедии – не языческая Русь, а Русь крещенная, столкновение высшего «задания» с реальностью создает трагический конфликт, который развивается (что и является новаторством Пушкина) вне очевидных сценических действий.
Десакрализация власти «восполняется» сохранением чистоты веры Пимена, юродивого, народа. Крестный ход с хоругвями и святынями, Соборная молитва, которая восходит к небесам, – сердцевина общественной жизни. Пушкин, показывая русские православные традиции, воссоздает движущие мотивы поведения русского народа как целостного организма. «Весь народ московский православный» становится единым в молитвенной просьбе о помощи и заступничестве:
Идите же вы с богом по домам,
Молитеся – да взыдет к небесам
Усердная молитва православных.
Сцена «Девичье поле. Новодевичий монастырь» Вся Москва в ожидании. «Народ завыл», «падают, что волны». Народная сцена: «Ах, смилуйся, отец наш! властвуй нами! / Будь наш отец, наш царь!» (см. противостояние Пимена – «цареубийцу себе мы нарекли», т.е. простодушие народное – до тех пор, пока выполняются Отцовские – Божественные заповеди. Иначе он приветствует того, на кого надеется как на истинного Отца - а на самом деле - Самозванца) Две линии – просьба и театрализованное представление. Баба с ребенком. Есть и у Карамзина. «Венец за ним». Радость.
Идея служения – царь как отец служит народу, подчиняясь воле Небесного Отца, народ служит царю, такая модель стремится к Царству Божию, чьи ценности «заставляли русского человека ограничивать себя в желаниях земных благ, политических прав и власти – так он понимал настоящую духовную свободу, «соизмеряя все ценности с ценностями жизни вечной» .
В сцене «Кремлевские палаты» Борис, требуя присяги на верность от бояр, обращается к умершему Феодору-праведнику:
Воззри с небес на слезы верных слуг
И ниспошли тому, кого любил ты,
Кого ты здесь столь дивно возвеличил,
Священное на власть благословенье:
Да правлю я во славе свой народ,
Да буду благ и праведен, как ты.
Независимо от того, знал или не знал Пушкин «Слово о Законе и Благодати» митрополита Иллариона (первогго киевского, а не греческого православного патриарха в Киеве) , он воспроизводит традицию молитвенного обращения к умершему царю за помощью и благословением будущих государственных дел.
Начало молитвы Бориса: «Воззри с небес» – совпадает с молитвой митрополита Илариона великому князю Владимиру: «Узри украшение престола земли твоей» (призыв «Узри» повторяется многократно) . Такие молитвы – традиционны для древнерусской культуры, и Пушкин прибегает к ним как яркой черте не только исторического быта, но и духовного русского бытия.
Поклонение гробам и пир.
Теперь пойдем, поклонимся гробам
Почиющих властителей России –
А там, сзывать весь наш народ на пир,
Всех, от вельмож до нищего слепца;
Всем вольный вход, все гости дорогие.
Традиция поминовения предков – глубоко укорененная, как и традиция пира, известная и из «Повести временных лет».
Сцена «Ночь. Келья в Чудовом монастыре». Образ Пимена, его мышление – традиционны.
В письме (1828) к издателю «Московского вестника» Пушкин писал: «Характер Пимена не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, можно сказать набожное, к власти Царя, данной ему богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия – дышат в сих драгоценных памятниках времен давно минувших» .
Надо подчеркнуть, что даже в этой характеристике Пушкина прослеживаются глубинные православные традиции.
При молитве, указывает Симеон Новый Богослов, душа приходит «в умиление и смирение и просвещение Духа Святого» .
Созданный Пушкиным образ бесстрастного летописца Пимена чертами характера и образом мыслей связан с типичным обликом древнерусского монаха-летописца, монаха-книжника.
Пушкину был известен Киево-Печерский патерик, откуда он мог черпать сведения о труде монаха-летописца.
Укажем на детали, использованные Пушкиным, характеризующие труд летописца, которые совпадают с древнерусской традицией. Искусство летописи – искусство книжное. Вразумление – научение этому искусству – не от человека, а от Бога.
Летописец прежде всего беспристрастный и справедливый свидетель событий, его труд – священный долг, поэтому он не может быть связан с земной славой и конъюктурой.
Летопись хранится в монастырской библиотеке, другой монах продолжит ее, и так будет продолжаться из века в век. Хартия – материал, на которой писался древний кодекс летописей, основной жанр – сказанья. Цель летописи – достоверное знание минувшего, а все, что не записано, «погибло безвозвратно».
Летопись является формой исторической памяти, которая предопределяет будущее оценкой прошлого. Монах-летописец считает себя грешным, начинает свой труд с молитвы и покаяния.
Пимен говорит о суете мирской жизни: «Нас издали пленяет слава, роскошь / И женская лукавая любовь. / Я долго жил и многим насладился», которая не является истинной радостью бытия. «Но с той поры лишь ведаю блаженство, / Как в монастырь господь меня привел». Он несколько раз подчеркивает, что не личная воля привела его в монастырь, а сам Господь – «Сподобил Бог уразуметь ничтожность / Мирских сует». Благословение, просимое Григорием у Пимена, совпадает с правилами келейной монастырской жизни: «Благослови Господь / Тебя и днесь, и присно, и вовеки».
Монах советует честолюбивому Григорию: «Смирять себя молитвой и постом», – что связано с традициями иноческого жития и «умного художества».
Этот совет – основное правило монастырской и духовной жизни.
Автор наделяет Пимена не только типическими чертами, но и глубоко личностными.
Образ Пимена объемен: без молитвы и ему снятся «утехи юных лет»: шумные пиры, боевые схватки – «безумные потехи» (эта характеристика также традиционна).
В. Ключевский отмечает, что «летописец более всего рассказывает о политических событиях и о международных отношениях, но взгляд его по существу своему церковно-исторический» .
Русский книжник мыслил широко – мир в целом виделся ему как «строение Божие» , мировой нравственный порядок созидается Провидением, что и придавало рассуждениям летописца твердость, спокойствие и ясность.
Пимен в келье Чудова монастыря избрание Годунова трактует как всенародный грех: «Прогневали мы бога, согрешили: / Владыкою себе цареубийцу / Мы нарекли».
Пимен характеризует смерть царевича Димитрия как «кровавый грех» и «злое дело».
В «Повести временных лет», как и во всем корпусе памятников древнерусской литературы, Божий гнев всегда мотивируется человеческими грехами: «Если же какая-нибудь страна станет угодной Богу, то ставит ей Бог цесаря или князя праведного, любящего справедливость и закон, и дарует властителя и судью, судящего суд. Ибо если князья справедливы в стране, то много согрешений прощается стране той; если же злы и лживы, то еще большее зло насылает Бог на страну ту <...> как сказал Исайя: «…обидчика поставлю обладать ими» .
В противоположность Годунову, смирение царя Феодора (его образ в трагедии совпадает с характеристиками современников и теми, которые даны в истории русской церкви ), благотворно для России: «Бог возлюбил смирение царя, / И Русь при нем во славе безмятежной / Утешилась».
Пимен о царе Феодоре говорит: «Он царские чертоги / Преобратил в молитвенную келью».
В момент кончины царя происходит «неслыханное чудо»: Феодор беседовал с «небесным виденьем» необычным старцем – «великим патриархом», в палатах чувствовалось «святое благоуханье», а лицо царя стало просиявшим ликом. Традиция культа святых и мучеников.
Пимен видел зарезанного царевича (по официальной версии, царевич, играя, наткнулся на нож в припадке эпилепсии и смертельно поранил себя) и называет одного из исполнителей Иудой. Народ приволок трех убийц к трупу: «И чудо – вдруг мертвый затрепетал». Пораженные этим чудом убийцы покаялись и «назвали Бориса». (Этих фактов у Карамзина нет.)
Пушкиным воссоздается древнерусская традиция веры в заступничество святых угодников и поклонения святым мощам, отраженная в корпусе древнерусских памятников.
Чудо связано с жертвой. Чудо прозрения старца на могиле Димитрия возможно потому, что сам Димитрий – невинная жертва, принятая Богом. Эта смысловая связь традиционна – она задана Евангелием и распятием Христа, а также всеми житиями как описанием жизни святых и мучеников.
Однако Димитрий – жертва не искупительная. Его мученичество – лишь начало народных мук. Так Пушкин сопрягает судьбу народную и судьбу человека – и этот синтез делается им в духе православной традиции, отраженной в памятниках Древней Руси.
В этой сцене впервые появляется слово Иуда (так назван Битяговский – один из исполнителей убийства). Проекция на авторитетную евангельскую традицию дает глубинную смысловую перспективу провиденциализма, логичным выводом является категорический отказ юродивого молиться за царя-Ирода. Как ни странно, о Божьем суде над Борисом впервые говорит Гришка Отрепьев, находясь еще возле Пимена: «И не уйдешь ты от суда мирского / Как не уйдешь от Божьего суда».
Мотивы самозванства как «мирского суда» за грехи народа Пушкиным поставлены впервые в русской литературе.
Характерно, что Пушкин синтезирует мирское и провиденциальное и наказывает самозванство так же, как и узурпацию власти, полученную через кровопролитие.
Более того, борьба между Годуновым и Самозванцем оказывается борьбой двух самозванцев (эта коллизия повторена и в «Капитанской дочке», так как Екатерина II, узурпировав власть Петра III, под именем которого выступает Емельян Пугачев, также в историческом ракурсе является самоназвавшейся императрицей).
Образ русского монаха-летописца был для поэта и символом русского писателя. В письме к Бестужеву (1825 г.) Пушкин замечает: «Мы можем праведно гордиться: наша словесность, уступая другим в роскоши талантов, тем пред ними отличается, что не носит на себе печати рабского унижения» (94). Пушкинская тема чести и достоинства, духовной свободы неожиданно освещается пламенем свечи в келье, божественной истиной, усвоенной и запечатленной святыми старцами и иноками, многовековыми правилами православной жизни.
В критике раздались отрицательные голоса о правдивости образов «Бориса Годунова». (Ср. мнение Д. С. Лихачева: «Это старец, добродушно внимающий добру и злу» .)
«Слепота современников поразила поэта.
Эти поверхностные суждения были, и здесь опять же нельзя не согласиться с мнением Пушкина, – следствием длительных процессов в русской культуре и истории: «Воспитанные под влиянием французской литературы, русские привыкли к правилам, утвержденным ее критикою, и неохотно смотрят на всё, что не подходит под сии законы» (179).
В общей эволюции русской культуры – от Пушкина, Гоголя, Достоевского до современности – трудно представить, что произошло бы, если бы точка зрения Пушкина не возобладала, и русская классическая литература осталась бы литературой полуфранцузской, полуевропейской, то есть вненациональной и вненародной.
В сцене «Палаты Патриарха» игумен говорит о Гришке Отрепьеве как о «весьма грамотном» иноке, который «читал наши летописи, сочинял каноны святым».
Пушкин не видит прямой связи между начетничеством и святостью. Знание летописей и традиций не гарантирует личного спасения.
Позже этот пушкинский мотив воплощен Достоевским в отце Ферапонте. Патриарх возмущен «выдумкой» и «ересью» Григория «быть царем на Москве», называет его «сосудом диавольским», «врагоугодником», приказывает его поймать и сослать на вечное покаяние в Соловецкий монастырь (устойчивая лексика).
«Царские палаты». «Он заперся с каким-то колдуном». «Так вот его любимая беседа: / Кудесники, гадалки, колдуны». С одной стороны, Пушкин верен Карамзину. С другой – устойчивой традиции негативного отношением к волхвованию, чародейству и колдовству в памятниках Древней Руси как противоположным православию.
Годунов рисуется Пушкиным как личность, не связанная с традициями русской жизни. Царь не верит в Благодать, но и предчувствует «небесный гром и горе».
Словосочетание «небесный гром» (возможно, связано с пословицей «Как гром среди ясного неба») фиксирует крайнее одиночество царя и его богооставленность. Это чувствуют люди и платят ему недоверием.
Годунов взывает к своим добрым делам и винит Бога: «Бог насылал на землю нашу глад». Карамзин советовал Пушкину «иметь в виду в начертании характера Бориса дикую смесь: набожность и преступных страстей» . Но преступные страсти царя Пушкиным в реальном времени трагедии не раскрываются. В поступках Годунова прослеживаются черты Святополка Окаянного – старшего брата Бориса и Глеба, убившего после смерти великого князя Владимира Святославовича (1015) ради власти своих братьев. Об отношении народа к нему в летописи говорится: «Святополк сел в Киеве по смерти отца своего, и созвал киевлян, и стал делать им дары. Они же брали, но сердце их не лежало к нему» .
Очевидна и параллель с «дарами» народу Бориса Годунова: он «житницы отворил» во время голода, многим дал работу, но народ его не любит.
Смыслопорождение происходит на уровне параллелизма и типичности ситуации: преступление, задаривание народа и однозначное недоверие и неприязнь. В летописи общий вывод о законопреступниках основан на Библии: «Спешат они на неправедное пролитие крови. Ибо принимают свое участие в пролитии крови и навлекают на себя несчастия. Таковы пути всех, совершающих беззаконие, ибо нечестием изымают свою душу» .
Несчастья преследуют Бориса: умирает жених дочери и царица Ирина, в завершение – убивают его детей, как некогда он убил царя-отрока. В стране царит голод, что также подтверждается летописной традицией объяснения всенародных несчастий: «Бог за грехи посылает на всякую страну голод, или мор, или засуху, или иную казнь, а человек не знает, за что» .
Типологически трагедия «Борис Годунов» связана со «Сказанием о Борисе и Глебе» темой убийства неповинного отрока с целью узурпации власти. Святополк одержим страхом. Годунов предчувствует «небесный гром».
По народному мнению, Борис ускорил смерть царя-предшественника Феодора, отравил Ирину-царицу, смиренную монахиню, виновен даже в смерти жениха дочери. Он знает, что «Кто ни умрет, я всех убийца тайный». Именно поэтому он верит не патриарху, предложившему обнародовать чудеса, совершаемые Димитрием, ставшим небесным угодником, а «лукавому царедворцу» Шуйскому.
При известии о наступлении войска Самозванца, он прозревает страшную истину: народ, который его не любит («Живая власть для черни ненавистна, – говорит Борис. – Они любить умеют только мертвых»), поверит Самозванцу как истинному царю. «Опасен он, сей чудный самозванец, / Он именем ужасным ополчен».
У Годунова нет необходимого, по народному мнению, качества – чистой совести, так как он нарушил заповедь: «не убий».
Совесть, не отягощенная преступлением, – единственное оружие против Смуты в государстве и залог личного и народного благоденствия. (Эта пушкинская концепция не совпадает с трактовками современных историков .) В монологе Бориса звучит центральная для трагедии тема совести, которая одна может «среди мирских печалей успокоить»: «Жалок тот, в ком совесть не чиста».
Вторая часть. Сценическое действие – внешний план событий. Внутренний план определяют молитвы патриарха Иова, юродивого Николки, летописца Пимена, думного дьяка, призывающего к всенародной «усердной молитве», а также (в сцене «Москва. Дом Шуйского») мальчика, читающего молитву о государе, обращенную к Царю небес (гости должны были повторять ее про себя):
Царю небес, везде и присно сущий,
Своих рабов внемлению внемли:
Помолимся о нашем государе,
Об избранном тобой, благочестивом
Всех христиан царе самодержавном.
Храни его в палатах, в поле ратном,
и на путях и на одре ночлега.
Подай ему победу на враги.
Да славится он от моря до моря,
Да здравием цветет его семья,
Да осенят ее драгие ветви
Весь мир земной – а к нам, своим рабам,
Да будет он, как прежде, благодатен,
Ты милостив, и долготерпелив,
Да мудрости его неистощимой
Проистекут источники на нас;
Мы молимся тебе, царю небес.
Пушкин сообразно древним канонам и древнейшей традиции молитвенного чина сложил молитву за здравие царя, обращенную к Богу, милостью которого царствующая особа становится во главе государства .
В Великой эктении , написанной Василием Великим, молились за свое спасение, за весь мир, и за владык , ответственных за земное устроение «всех христиан».
Сохраняется «формульное» начало молитвы: «Царю небес, везде и присно сущий». «Царю Небесный, Утешителю… Иже везде сый…» – молитва Святому Духу.
В строках «Ты милостив и долготерпелив, / Да мудрости его неистощимой / Проистекут источники на нас» сохранены канонические черты древнейших молитв. Христа называли «Подателем мудрости», «Источником милости» в гимне Климента (190 г. н.э.) . Характерна ошибка исследователя, утверждающего, что за Бориса Годунова никто не молится . (В письмах 1825 г. поэт обращается к молитве «Во имя Отца и Сына…» , «Отче, в руце твои предаю дух мой» .)
Борис Годунов в монологе в сцене «Царская палата», приказывая собрать войско против Самозванца, говорит:
В монастырях подобно отобрать
Служителей причетных. В прежни годы,
Когда бедой отечеству грозило,
Отшельники на битву сами шли,
Но не хотим тревожить ныне их. (5.290)
Пушкин отсылает к известному факту участия в битве на Куликовом поле (1380) чернецов Сергия-Троицкой лавры, которых благословил Сергий Радонежский.
Это подтверждается тем, что Пушкин изучал труд А. Л. Шлецера «Нестор. Русские летописи на Древле-Славенском языке» (СПб., 1809–1819) , делал пометы в «Летописце русском от пришествия Рюрика до кончины царя Иоанна Васильевича» (СПб., 1792) и, что особенно важно, изучал «Древнее сказание о победе великого князя Дмитрия Иоанновича Донского над Мамаем» (М., 1820) . В пушкинском черновом «Плане истории русской литературы» (1835) также указана «Песнь о побоище Мамаевом» .
Отказ Бориса от монастырской помощи носит мотивированный характер и обусловлен разорванной грехом убийства связью с Церковью.
Юродивый
Работая над своим сочинением, Пушкин просит В. А. Жуковского в письме от 17 августа 1825 г. прислать «жизнь Железного колпака, или житие какого-нибудь юродивого. Я напрасно искал Василия Блаженного в Четьих Минеях – а мне бы очень нужно» (курс. – Пушкина).
«Железным колпаком» звали юродивого, блаженного Иоанна, который зимой и летом носил тяжелую железную шапку.
Пушкин настойчиво добивался каких-нибудь подробностей об его жизни, хотя в трагедии отвел ему только одну сцену.
Сцена с юродивым, всенародно обвиняющим царя в убийстве, носит глубоко символический и в то же время конкретно исторический характер. Юродивый говорит Годунову: «Николку маленькие дети обижают... Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича», и отказывается молиться за царя: «Нет! Нет! Нельзя молится за царя Ирода – богородица не велит». Четыре раза: нет, нет, нельзя, не велит.
Молитвой начинается трагедия. Юродивый своим отказом помолиться за царя-Ирода отвергает царя-убийцу как не принадлежащего к христианскому миру любви и всепрощения.
Это исключительный случай, так как в традиционной русской жизни как раз жалеют преступников и молятся за них.
Но преступление Годунова таково, что оно ввергает весь народ в национальную катастрофу, и как Ирод посягал на убийство Христа-младенца, с тем чтобы утвердить Антихристово начало истории, так и Годунов, становится подобен Ироду, убив Димитрия-младенца.
Вся сквозная линия русской классической литературы, связанной с утверждением святости детства – от жития Бориса и Глеба до образов детей Достоевского и Толстого, … - здесь.
Самозванец.
Мятущийся Григорий хотел бы быть похожим на Пимена, но страсти не позволяют ему достичь безмятежного внутренне сосредоточенного состояния: «...мой покой бесовское мечтанье / Тревожило, и враг меня мутил», что соответствует традиционному представлению душевного смятения и греха как наваждения бесов.
Григорий мечтает о мирской жизни: «Зачем и мне не тешиться в боях, / Не пировать за царскою трапезой?», считая, что успеет и на старости лет «от суеты, от мира отложиться».
Пимен собирается передать Григорию свой труд, его духовные очи не распознают в Григории самозванца. Он завещает ему: «В часы, / Свободные от подвигов духовных / описывай, не мудрствуя лукаво, / Все то, чему свидетель в жизни будешь: / Войну и мир, управу государей, / Угодников святые чудеса, /пророчества и знаменья небесны», объясняя предметное содержание летописей и духовные правила летописца. Но Григорий уже лукаво мудрствует, хотя и понимает смысл труда летописца.
Он произносит слова, которые потом можно будет переадресовать и ему самому:
Борис, Борис! все пред тобой трепещет,
Никто тебе не смеет и напомнить
О жребии несчастного младенца, -
А между тем отшельник в темной келье
Здесь на тебя донос ужасный пишет:
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от божьего суда.
В Польше Григорий нарушает тайну исповеди, дает заведомо ложные сведения о себе, зная, что они будут переданы Сигизмунду, который и признает в нем истинного русского царя-наследника. В сцене «Замок воеводы Мнишка в Самборе» Самозванца раздирают противоречия: он не хочет «делиться с мертвецом / Любовницей» и признается, что «поляков безмозглых обманул». Он кается в своей вине (традиция покаяния, самый тяжкий грех – гордыня):
Виновен я: гордыней обуянный,
Обманывал я бога и царей,
Я миру лгал; но не тебе, Марина.
Мнишек отказывает ему даже в возможности клясться, так как ему нечем «обеспечить» своего слова. У самозванца нет Бога, (он, по словам Мнишек «набожный приемыш езуитов»). Отрепьев теперь вынужден считать себя тем, кем назвался:
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня престолы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла.
Царевич я.
Он знает, что «ни король, ни папа, ни вельможи / Не думают о правде» его слов, что он необходим им как «предлог раздоров и войны». Приблизившись к русской границе, Самозванец грустит, понимая, что ведет войска «на братьев» (традиция православная): «Позвал на Русь, я в красную Москву / Кажу врагам заветную дорогу», и оправдывает себя тем, что грех должен пасть на Бориса-цареубийцу. Латинизм.
В сцене «Площадь перед собором в Москве» диаконом провозглашается анафема Гришке Отрепьеву. В народе считают, что «царевичу дела нет до Отрепьева». (Традиция: «царевичу поют вечную память» - Один из народа говорит: «Вечную память живому! Вот ужо будет, безбожникам».)
Сцена «Севкс». Самозванец узнает от пленного, что в Москве за слухи о нем «Кому язык отрежут, а кому / И голову». Лучше молчать. В народе считают, что он «вор, а молодец» (Это второго Самозванца назовут Тушинским вором).
Годунов хочет «поставить не род, а ум в воеводы». Басманов его поддерживает, мысль о ненужности «... разрядных книг / С раздорами, с гордыней родословной». Жалуется на народ, не отличающий зло от добра. «Нет, милости не чувствует народ: / Твори добро – не скажет он спасибо; / Грабь и казни – тебе не будет хуже». (См.: Степенные книги) Басманов мечтает о своем величии, которому мешает родовое боярство.
Сцена «Лобное место». Пушкин обращается к народу с призывом встретить истинного царя. Идет на подлог: «Вы знаете, как промысел небесный / Царевича от рук убийцы спас» (но народ не знает, а верит, что это именно так). Смерть Годунова названа «божиим судом». Спрашивает: «Подымите вы руку на царя / Законного, на внука Мономаха?» (Ср. с «шапкой Мономаха».) Народ – «Вестимо нет». Пушкин: «Не гневайте царя, молите бога» «да бьют челом отцу и государю». Мужик на амвоне провоцирует на убийство наследников Годунова: «Ступай! Вязать Борисова щенка!» (см. Манд.) В толпе крики «Вязать! Топить! Да здравствует Димитрий! / Да гибнет род Бориса Годунова».
Смена власти вновь начинается с пролития крови его возможного наследника. Здесь уже по «воле народа». (см.: оценки трагедии в советском литературоведении).
Последняя сцена. Бояре убивают детей Бориса Годунова. Народ в ужасе молчит. Потом безмолствует, не отвечая на призыв кричать: «Да здравствует царь Димитрий Иванович».
Тема библейской традиции – весь текст трагедии «Борис Годунов» проецируется на историю Ирода и убитых младенцев.
Латинская вера – границы православия четко очерчены в многочисленных памятника древнерусской литературы. Начиная с «Житии Феодосия Печерского».
В «Повести временных лет» при выборе веры Владимиром 6494 г.: «… пришли иноземцы из Рима и сказали: «Пришли мы, посланные папой», и обратились к Владимиру. <…> Сказал же Владимир немцам: «Идите, откуда пришли, ибо отцы наши не приняли этого» .
Выводы:
специфика пушкинского мышления заключается в органическом синтезе исторического минувшего и современности, что продуцировало оригинальный подход к русской истории в целом. Только «дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим», – утверждал поэт (7. 196).
Личное и историческое всегда рассматривалось Пушкиным в единстве.
Не для собственного самоутверждения и даже законной гордости за шестисотлетнее дворянство своего рода, поэт указывал: «род мой происходим от прусского выходца Радши, или Рачи, человека знатного (мужа честна, говорит летописец), приехавшего в Россию во время княжества святого Александра Ярославовича Невского (см.: «Русский летописец» и «Историю Российского государства»).
В царствовании Бориса Годунова Пушкины были гонимы и явным образом обижаемы в спорах местничества. При избрании Романовых на царство четверо Пушкиных подписались под избирательною грамотою. <...> При Петре они были в оппозиции, а один из них, стольник Федор Алексеевич, был замешан в заговоре. <...> Но от кого бы я ни происходил – от разночинцев, вышедших во дворяне, или от исторического боярского рода, одного из самых старинных русских родов, от предков, коих имя встречается почти на каждой странице нашей, образ мнений моих от этого никак бы не зависел. <...> И у нас иной потомок Рюрика более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, т. е. историей отечества» . Чувство сопричастности движущейся истории и ответственность за «уважение к личной чести гражданина», на которой «в просвещенном народе основана чистота его нравов» – движущие идеи Пушкина–поэта и Пушкина–историка.
Пушкин не редуцирует традицию до «морали» или какой-либо «догмы», или абстрактных идеальных моделей бытия.
Гений синтезирует живое множество всех ее составляющих – от христинской и человеческой этики до символов государственной власти и религиозного ритуала, соборной молитвы, поведения провоцированной на расправу толпы, придворного лицемерия и народной веры в чудеса и тайны, почитание икон и мощей святых угодников.
П. Вяземский писал, для того чтобы быть и в вымысле верным исторической правде, необходимо оставаться верным ее нравственной силе.
Поиск Красоты жизни, считает Вяч. Иванов, приводит Пушкина к идеалу святости . Его он находит в древнерусском летописце Пимене («Борис Годунов»). Иванов приводит заметку на полях черновой рукописи сцены между летописцем и Григорием: «Приближаюсь к тому времени, когда перестало земное быть для меня занимательным» .
Духовное трезвение и смиренномудрая отрешенность Пимена, считает Вяч. Иванов, близки умонастроению и самому автору. Анализируя стихотворение «Монастырь на Казбеке», поэт – символист делает вывод о том, том, что существенная, а не мечтательная вера в святость, в действительность святой жизни избранных людей, скрывшихся от мира «в соседство Бога», утверждалась Пушкиным как идеал.
Мудрая ясность 26-летнего автора, его отрешенность, умение подняться над событиями удивительны, как и его достойный ответ императору-цензору, пожелавшему, чтобы Пушкин переделал трагедию в духе романов Вальтер Скотта: «Жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное» (3 января 1827 г.).
В письме к Чаадаеву 1836 г. Пушкин утверждал, «что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал».
Он принципиально возражал своему другу-философу, утверждавшему русскую «историческую ничтожность»: «Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие — печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, — как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон».
Круг размышлений Пушкина:
Покаяние. Гордыня. Совесть. Привиденциализм-возмездие за грехи. Степенная книга. Мономах. Освящение власти. Молитва–гимнография. Главные высокочтимые иконы. Воссоздания русского быта и бытия в его духовном измерении (точное соответсвие). Принцип истины («сличения») соблюден полностью. Ложь и лукавство. Возмездие – убийство ребенка влечет Смуту и смерть собственных детей. Народ – верит. Царь – манипулирует верой и проигрывает. Завет Бориса сыну – хранить церковный устав, святыни. Богородица не велит. Традиция юродства. Провиденциализм. Перспектива и ретроспектива.
«Борис Годунов» - новаторское произведение, сделавшее переворот в русской литературе, именно потому, что оно глубоко традиционно: все поступки и все их следствия проверяются духовными и историческими традициями.
История Руси – трагична, считает Пушкин. Власть достается самозванцем и убийцам, Бог наказывает за это весь народ, который не в состоянии, из-за прирожденной честности, богобоязненности и доверчивости, противостоять самозванству.
Эти темы затем были развиты Ф.Достоевским.
Двойной психологии – зять палача и сам в душе палач (т.е. можно быть в душе, но не в жизни). Святости через грех. Но и идеалов, которые хранятся в душе народа.
По другому поводу, Пушкин: презирать «суд людей не трудно, презирать суд собственный невозможно» .
Патриарх объявляет о посмертных чудесах Димитрия-царевича (сцена «Царская дума»): у раки Димитрия Угличского после вещего сна прозревает слепой старик. Во сне Димитрий раскрывает, что он «великий чудотворец», так как Царь небесный принял его «в лик ангелов своих», и указывает путь к исцелению.
Патриарх предлагает Борису Годунову перенести мощи из Углича в Архангельский собор, чтобы весь народ знал «обман безбожного злодея / И мощь бесов исчезнет, яко прах». Но «лукавый царедворц» Шуйский возражает: «Не скажут ли, что мы святыню дерзко / В делах мирских орудием творим».
Годунов отвергает идею Патриарха, тем самым создает почву для дальнейших событий: объявления самозванца под именем Дмитрия и Смуты.
Мученики, по традиции, награждаются «венцом вечной жизни от Христа», «венцом царства Божия», после смерти они творят чудеса, «подавая дары исцеления <…> слепым давая прозрение» . Димитрий дарит зрение ослепшему старцу. (ср. с ПВЛ: о Борисе и Глебе (при перенесении их мощей в специально выстроенную церковь. «Слава они князей наших и заступники земли Русской, ибо славу мира этого они попрали, а Христа возлюбили, по стопам его решились идти. Овцы Христовы добрые, они не противились, когда влекли их на заклание, не уклонились от насильственной смерти! Потому-то и с Христом воцарились в вечной радости и дар исцеления приняли от Спаса нашего Иисуса Христа, обильно подавая это исцеление больным, с верою приходящим во святой храм их». (ПВЛ, с. 247).
Чудеса связаны с жанром житий, так как святые угодники и мученики творят чудеса и после смерти, житие, таким образом, становится жанром открытым: туда всегда можно вписать новые свидетельства помощи свыше.
Пушкин знал житие Александра Невского, в котором ярко прослеживается антикатолическая тема (Невский одерживает победы над крестоносцами, отвергает помощь папы Римского) и его сродственники – Борис и Глеб появляются для помощи в битве. Чудеса святых – не предрассудок, а действительная и действенная вера православных.
Совпадение ли это? Мы склонны считать, что уникальность отношения Пушкина к традиции, которую он воплощает не ассоциативно, а буквально, исключают простые совпадения. Смыслопорождение происходит не на уровне «вымысла» или «изобретения», а в воспроизведении и возвращении к христианским и древнерусским этическим ценностям и представлениям о смысле жизни, нравственным законам, которые распространяются на всех без исключения, как по вертикали государственной власти, так и по горизонтали живой жизни .
Сцена «Москва. Царские палаты».
Царь. О победе говорит как о тщетной. Со стен Путивля (см. Слово) он угрожает вновь собранным войском.
Третья часть.
В сцене «Корчма на Литовской границе» используются русские пословицы и поговорки, включенные в речь Варлаама («Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли», «когда я пью, так трезвых не люблю», «скоморох попу не товарищ» – переиначена «гусь свинье не товарищ», «одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим») и Григория («пей, да про себя разумей», «вот тебе, бабушка, Юрьев день»). Варлаам использует старославянизмы и церковный строй речи: «прииде грех велий на языци земнии». Сцена создана воображением Пушкина (ни у Карамзина, ни в летописях этого нет, кроме указания, что Григорий бежал через Литву в Польшу).
Сцена «Лес». Бой проигран. Самозванец жалеет умирающего коня. «Пусть на воле издохнет он» (традиция?).
Преображение устойчивой метафоры боя как жатвы: «...тьма сабель молодца, / Что зыбкие колосья, облепили; / Но меч его всех выше поднимался» (См. «Слово о полку Игореве», «Задонщина», «Сказание о Мамаевом побоище). Ложится спать на землю (ремарка – традиция См. Мономаха: «кладет седло под голову и засыпает»). Пушкин, его соратник, (не автор): «Хранит его, конечно, провиденье».
Сравни: «Сыны же русские, силою святого духа и помощью святых мучеников Бориса и Глеба, разгоняя, посекали их, точно лес вырубали, будто трава под косой подст Благословение .
Годунов не был благословен на царство, и тем самым разорвалась мистическая связь между властью нового царя и волей Всевышнего, произошла десакрализация власти. Не удалась и попытка Бориса Годунова выдать дочь замуж за сына датского короля Фредерика П (он умер от чумы). Не было принято и его благословение на власть сыну. Он был убит.
Религиозно-нравственные начала и русские общественные и государственные идеалы, по Пушкину, неразрывны, что является основной идеей «Повести временных лет», богослужебной и переводной литературы, пришедшей на Русь с принятием христианства.
Образ Бориса Годунова
Власть Годунова не носит сакрального и тем самым легетимного характера, хотя он избран и венчан. Смерть Димитрия в Угличе бросает кровавую тень на совесть и судьбу Бориса. Пушкин включает исторические факты и символы Русского царства, восходящие к «Повести временных лет», истории рода Мономаха, связям с Византией и евангельской заповеди: «Не убий» + дети. Борис Годунов – «неприрожденный государь». Его власть не по наследству от отца, и тем самым она не божественна. Он был наречен, избран Земским собором, на царство (февраль, 1598 г.). После крестоцелования новому царю была составлена грамота, обосновывающая его власть, в которой утверждалось, что Борис Годунов «заслуживал царства своими делами: победами над крымским ханом и королем свейским, устроением "тишины в государстве", заботой о всех чинах» .
Начало трагедии связано с «театрализованным представлением»: народ упрашивает Годунова стать царем. «… ЧРЕЗ КРОВЬ НЕ ПЕРЕСТУПИТ…»
Поэт создает сложный образ Бориса Годунова, на совести которого лежит преступление – смерть законного наследника Димитрия Угличского. Борис обладает ясным государственным умом, стремится осчастливить народ, но в глубине души он растерян, часто мрачен, прибегает к услугам колдунов, ему снятся «кровавые мальчики». Он достиг «высшей власти», но несчастлив. «Ни власть, ни жизнь меня не веселят: / Предчувствую небесный гром и горе».
После внезапной болезни, перед смертью, Годунов, по традиции русских нет царей, после покаяния: «Простите ж мне соблазны и грехи / И вольные и тайные обиды», принимает схиму (Так о Грозном? «Ударил час, в монахи царь идет»). Будущему преемнику власти – сыну завещает он «со строгостью хранить устав церковный» и святую чистоту:
Храни, храни святую чистоту
Невинности и гордую стыдливость:
Кто чувствами в порочных наслажденьях
В младые дни привыкнул утопать,
Тот, возмужав, угрюм и кровожаден,
И ум его безвременно темнеет...
Из письма: «Я смотрел на него с политической точки, не замечая поэтической его стороны: я его засажу за евангелие, заставлю читать повесть об Ироде и тому подобное» (Х, 182). Синтез двух аспектов привел Пушкина к задаче выявления художественными средствами смысла истории. И этот смысл в трагедии действительно выражает народ.
Молчание. В русской литературно-художественной традиции молчание не есть отсутствие смысла, в нем как раз концентрируется высший смысл, не передаваемый посредством слова. Это молчание народа в «Борисе Годунове» и молчание Христа на вопросы Великого Инквизитора у Достоевского, «Silentium» Тютчева. В. Шубарт глубоко отметил: «Слово отдает нас во власть мира, молчание освобождает от него» . К. В. Мочульский отметил: «"Народ безмолствует", но в молчании его говорит Бог. История есть суд Божий» .
В народном безмолвии слышно присутствие невыразимого ужаса (раньше этот ужас испытал Пимен – мы нарекли себе цареубийцу), энергия непроизнесенного слова противостоит убийству детей Годунова, Самозванцу, всему ходу событий.
Безмолвие народа по-пушкински – акт мгновенного познания, открытия непостижимой небесной Истины, акт соборного признания всеобщей вины в происходящей трагедии.
Безмолвие народа – момент просветления и надежды, момент не только высшего Суда, но и обетования Божьей милости. Молчание в трагедии «Борис Годунов» – залог противостояния Злу и сопротивления ему русского народного духа.