Фаэтон и Отель

               


    Не знаю почему, но этот голый – нет, не совсем, но раздетый вплоть до трусов – мужчина стал последней каплей: я решила сыграть свадьбу.
     Ничего не понимаете? Сейчас-сейчас. Я, конечно, попытаюсь рассказать обо всем складно, хотя и не уверена в конечном результате, потому что в школе за сочинения больше тройки не зарабатывала и была уверена, что умение излагать мысли на бумаге мне не пригодится. А вот теперь мне очень захотелось рассказать эту историю как можно большему числу людей, и, надеюсь, что вы поймете почему.
     Я – портниха. Первым моим самостоятельно смоделированным и сшитым нарядом стал сценический сарафан для дворовой девушки Дуняши (роль Дуняши в пьесе школьного театра играла я сама). Потом были несколько конкурсов юных дизайнеров, на которых я представляла невероятные коллекции, создаваемые благодаря такому замечательниму явлению, как магазины second-hand, а по-нашему старое тряпье. Мои модели, они же одноклассники, среди которых были даже мальчишки, с удовольствием напяливали их на себя и с азартом демонстрировали на подиуме. Во всяком случае, один из таких конкурсов я даже выиграла.
    Перед выпускным балом, когда моих одноклассниц лихорадило от желания… Впрочем, об этом позже.  На свой выпускной мне больше всего хотелось надеть платье моей бабушки. Свидетель и соучастник бабулиной юности,  потрясающее ретро золотисто-зеленого цвета, непостижимым образом уцелевшее в дальнем углу шкафа. Это был не дешевый second-hand, это была роскошь. Ослепительно молодое платье хотело жить. Нежный вырез декольте, идеальная сборка на талии, а еще изящный коротенький пиджачок. Готовое вновь кружиться и блистать платье требовало минимальной коррекции…
     - Не позорь меня, - сказала мама, и на выпускном я зажигала в состарившем меня лет на десять вечернем туалете от Версаче. Одновременно мучили ощущение полной обнаженности, как спереди, так и сзади, и какое-то щекочущее, восторженное, приподнимающее над землей и подмывающее счастье: теперь я точно знала, чем хочу заниматься больше всего на свете. Винтаж. Волшебное слово кружило голову.
      Чтобы сбылась моя мечта, я была готова на все. Родители требовали университетский диплом.  На факультете технологии текстильного дизайна, куда меня угораздило поступить, я отчаянно вымучивала зачеты по химии, коллеквиумы по математике, героически сражалась с инженерной графикой, сопроматом и теоретической механикой.  “Все проходит, пройдет и это,” – успокаивала я себя соломоновой мудростью и мечтала о своей мечте.
     К моменту получения моей официальной “вольной” у меня уже была крошечная мастерская в полуграунде двухэтажного родительского дома, неплохой заработок и своя клиентура. В обмен на диплом я получила разрешение на безраздельное владение всей площадью этажа, сделала капитальный ремонт, взяла патент, поставила рекламный щит и… не приблизилась к своей мечте ни на шаг.
     На мои настойчивые просьбы клиентки-тетеньки, которых было больше, иногда приносили мне благоухающие антимолем тряпочки, однако примерить их на себя отказывались. Клиентки-девицы (этих было значительно меньше) взирали на меня с пренебрежительным сожалением: у них было свое понимание того, как надо одеваться.
     Город наш – не очень большой, с красивым и, несмотря на свою провинциальность, высокомерным лицом, заносчивым характером и несколько купеческим представлением о комильфо. Появление в последние годы невероятного количества бутиков буквально свело наших дам с ума. Фирма, бренд, дизайнер, Дольче энд Габбана, Гуччи, Версаче – и если вы во все это еще не оделись, тогда примите мои соболезнования.
     Я взялась за дело сама. Не буду рассказывать как, но за два года в моей коллекции появилось несколько уникальных нарядов. Мы были командой, я чувствовала их, они – меня. Мы ждали своего часа, своего триумфа, и иногда казалось, что он уже близок, но даже самые продвинутые клиентки почему-то предпочитали копию оригиналу.
     Я почти сдалась. Погрузилась в серые, бесконечные, как фабричный конвейер, будни и почти не заглядывала в заветное отделение шкафа, где висели мои единомышленники. Я боялась, что могу заразить их своей безнадежностью, и они потеряют свой лоск, потускнеют их краски, исчезнет очарование и тайна вечной женственности, которой они готовы были поделиться.
     Я чувствовала, что смертельно устала. Устала и привыкла. Привыкла заниматься анатомическими особенностями, составляющими телеса моих “тетенек”, и устала объяснять, что мои зеркала не кривые и отражают очевидное, которое не совпадает с невероятным, а именно, с их желаниями. Устала бесконечно убирать лишнюю длину брючек и джинсов, которые мои девицы уперто приносили, не срезая страшно мешавших мне гроздьев фирменных глянцевых лейблов, и привыкла без раздражения относиться к почему-то любимому ими сочетанию изящного вечернего клатча с кроссовками adidas или жемчуга с кожаной мини-юбкой. Кажется, я  уже была в одном шаге от превращения в механическую швейную машину, когда появился в моей примерочной упомянутый выше клиент.
     Вообще я не занимаюсь пошивом мужской одежды, делаю это крайне редко, только если очень просят. И когда одна из моих клиенток слезно попросила меня сшить костюм для мужа с нестандартной фигурой, я вошла в положение, и муж был откомандирован ко мне с отрезом наперевес.
     Ничего нестандартного в стоящей в дверях фигуре, упакованной в теплую куртку с капюшоном и зачем-то (может, для солидности) в шляпу, не было. Она была просто очень высокой и худой.
     - Здравствуйте. 
Клиент снял шляпу и слегка уменьшился в размерах, и тут замурлыкал мой мобильник: маме срочно потребовалась моя помощь.
- Раздевайтесь, пожалуйста, - бросила я посетителю и заспешила по лестнице наверх.
     Мама постигала основы работы на компьютере и постоянно нуждалась в консультациях на тему “как справиться с “адской машиной”.
     Войдя в примерочную спустя десять минут, я обомлела. Размноженный тремя зеркальными простенками посреди комнаты стоял голый, в одних трусах и носках, муж моей “тетеньки”. В комнате было нежарко, и заждавшийся клиент смотрелся уже немножко синеньким в холодном свете галогеновых ламп.
     Слов у меня не нашлось, но выражение лица было, видимо, таким, что мужчина понятливо потянулся за рубашкой. Решив не присутствовать при процедуре одевания, сильно напоминавшей прием у врача, я вышла.
- Вы же сказали раздеться, - некоторое время спустя пытался объяснить свое неадекватное разоблачение согревшийся клиент.
- А зачем до трусов? – не сдержала любопытства я.
- А как же иначе вы б меня обмерили? – в свою очередь деловито осведомился дяденька, муж тетеньки.
      Наглядно продемонстрировав как, я отпустила чрезвычайно гордого своей посвященностью клиента и нарисовала  рядом с параметрами  188 х 90 х 100  жирную точку. Довольно. Пора выбираться из этого маразма. “Карету мне! Карету!”- по Грибоедову, а в моем случае – свадебный кортеж дальнего следования.
     Дело в том, что гордостью моей коллекции винтажных туалетов было чудесное подвенечное платье в стиле Жаклин Кеннеди. В отличие от других экземпляров, которые мне просто дарили, за него пришлось заплатить, но платье того стоило: состояние near mint и абсолютно сохранно в самом главном своем качестве: оно поражало ослепительной белизной.
     Я извлекла платье, надела и несмело взглянула в зеркало. Зеркала отразили босые ноги, вышитый край платья, знакомую до мелких деталей отделку корсажа, растрепавшиеся короткие, темные локоны. Отражение было моим, а вот ощущения - незнакомыми, непривычными. Что-то во мне происходило, бурлило, звучало радостно, восторгом, ожиданием, надеждой. Я чувствовала, что не хочу и боюсь снимать этот волшебный наряд, боюсь потерять эти ощущения, вернуться в свое прежнее состояние.
     То, что платье почти совсем не надо было подгонять, еще больше укрепило меня  в моем решении. Свадьбу я решила назначить на день своего рождения, тридцатое июля.  Жениха у меня не было. За три месяца появиться ему не светило, но это было совершенно неважно. Главное – было платье, которое, как и я, грезило этой свадьбой, и были друзья, умевшие понять и поддержать любую, самую нелепую мою, затею.
     Торжество не требовало особой подготовки. В качестве подарка ко дню рождения друзья сняли лимузин для увеселительной прогулки, я заказала обед в своем любимом ресторане под названием “Трактир охотника”, после которого мы с Платьем отбывали в свадебное путешествие.
     Самым слабым звеном стали родители. Нечего было и думать о том, чтобы маму обрадовала моя идея. Поэтому пришлось банально наврать. Родители всегда с пониманием относились к молодежным вечеринкам, которые я (нечасто) устраивала в нашем доме, и всегда заранее планировали визит к старым друзьям, живущим в пригороде. Так и на этот раз решился жизненно важный момент их отсутстствия в день “свадьбы”.
     Тридцатого июля в девять утра к нашим воротам подкатил лимузин, из которого выбрался черно-бело-торжественный Димыч и зашагал по дорожке к крыльцу, где немедленно попал в мои объятия. Димуля быстренько погрузил мой чемодан и дорожный несессер, я сорвала ветку с цветущего у ворот жасмина, получила в подарок несколько свежих капель и облако любимого аромата; мы пристроили цветы к боковому зеркалу, дополнили их длинной, ярко-оранжевой лентой и полетели.
     Димка – мой бывший одноклассник и настоящий друг. Мы не собирались изображать жениха и невесту –  просто сегодня Димка  был моей правой рукой. Сразу после окончания школы у нас случился легколетный роман, которому мы оба не придали особого значения. Мы любили друг друга, потому что хорошо понимали и могли всем без оглядки поделиться. Димка часто повторял, что рано или поздно мы все равно будем вместе, но сейчас у нас обоих другие планы, и я хочу, чтобы Димка был просто Димкой и никем другим.
     Местом встречи всей нашей честной компании по сценарию стала площадь перед ЗАГСом, где я получила огромный кружевной букет из белых и розовых лилий и нарядную коробку, куда каждый вложил свой нарисованный, сфотографированный или просто отпечатанный поцелуй.
     ЗАГС в нашем городе находится в городской ратуше, которую за изящество архитектурных линий называют Белым Лебедем. Ее окружает огромная площадь, которая в определенные дни превращается в гигантский, беспрерывно орошаемый брызгами шампанского цветник из дам и кавалеров, сопровождающих царицу бала  Невесту. Сегодня таковой здесь была и я, и со мной мое Платье, которое я наконец вывела в свет, открыла солнцу, вдохнув в него вторую жизнь.
    Платье вспыхивало и искрилось жемчужной радостью, и мы с ним были уже совершенно пьяными от глотка шампанского и счастливой суеты вокруг. Высоко в облаках плыла наша Белая Лебедь, а мне хотелось еще больше высоты, простора, воздуха, света - то ли в небо, то ли в море, то ли в зеленую бесконечность равнин. И я знала, что все это будет.
     Через три часа мы с Платьем сменили белый лимузин на еще более белый лайнер компании Lufthansa, а еще через два часа уже шагали по бесконечным залам и тоннелям шумного и людного, как суматошный город, франкфуртского аэропорта, поднимались в лифтах, плутали, спрашивали дорогу, совали нос в duty-free и купались в улыбках, шутках, комплиментах, откровенных заигрываниях, удивленных и любопытных взглядах, сопровождавших нас повсюду. Мы блистали на этом громадном подиуме и хмелели от нашего фантастического дефиле.
     Еще полтора часа на борту пролетели, как минуты сна, и на нас обрушился и закружил в своих объятиях Париж. Париж – моя давняя любовь. Я была здесь дважды, но на этот раз свидание с Его Высочеством было мимолетным, и пока мы добирались до железнодорожного вокзала Paris Montparnasse, мое Платье притихло, пригасло, благоговейно, как приготовишка, внимало атмосфере Стиля, насмешливой воздушности тайны и легкой улыбке Парижа над извечными, бесплодными попытками ее разгадать.
     Прощальный вздох – и серебристый разлучник-экспресс уже уносил нас дальше. Наш путь лежал в Долину Луары. Нас ждали сады, парки и замки, один из которых  должен был стать нашим приютом на ближайшую неделю.
     Когда мне было тринадцать или четырнадцать лет, я нарисовала старинную крепость со множеством остроконечных башенок, на воротах которой было написано Castle of Love. Я не помню, почему поселила любовь за крепостной стеной: то ли она казалась мне недоступной,  то ли нуждалась в защите - но храню рисунок до сих пор. Я всегда знала, что мое свадебное путешествие будет только во Францию, но потом где-то на уровне то ли сна, то ли памяти подсознание соединило  Chateaux de la Loire с моим детским рисунком.
     Через час с небольшим я стояла на  платформе St. Pierre des Corps в раздумье: то ли катить свой чемоданчик в направлении серой бетонной арки портала, то ли подождать – отсюда доставку к месту назначения обеспечивал владелец выбранного мной замка-отеля. Неожиданности меня не пугали: языками я владею. Французским – хорошо, английским – плохо, но достаточно для того, чтобы везде чувствовать себя человеком, а не пнем с глазами.
      Наконец, решительно взявшись за ручку чемодана, я мысленно скомандовала Платью “ну, пошли”и, круто развернув его, чуть не сбила с ног невысокого, седовласого старичка, который возник на опустевшей уже платформе словно ниоткуда. Поспешно извинившись, я попыталась было его объехать, но старичок вдруг приподнял песочного цвета кожаное кепи, расцвел приветливейшей улыбкой, и совершенно сбил меня с толку молодым блеском ярких карих глаз и обращенным явно ко мне “Мадемуазель Жюли?”. Осторожно обернувшись, я не обнаружила за спиной никакой Жюли, но тут до меня вдруг дошло, что она – это я, Юлька, собственной персоной, и я радостно поделилась этим открытием с встречавшим меня (теперь это было очевидно) маленьким господином.
- Фаэтон к вашим услугам, - он поклонился и взялся за чемодан.
Все еще немного растерянная я отвесила ответный поклон, и мы двинулись вперед по платформе.
     Уверенно ориентируясь в гигантском паркинге, старичок подвел меня к перламутрово-синему Пежо-кабриолет и озадачил следующей фразой:
     - Сожалею, - распахивая передо мной дверцу, проговорил он, - но лошадь на сегодня была заказана.
Я промямлила нейтральное ОК, решив, что опять что-то не так поняла. Вероятно он по-своему истолковал мою немногословность, потому что вежливо, но уже слегка натянуто улыбнулся и уселся за руль.  Тогда, разозлившись на себя, я выдала длинную и изящную тираду о погоде, прелести отдыха во Франции и моем восхищении его роскошным авто. На лицо шофера вернулось прежнее ласковое выражение, и беседа покатилась по ровной и гладкой, как и та, что была под колесами, дороге.
    - Месье Фаэтон, а о какой лошади вы упомянули? – решилась я наконец спросить, улучив момент.
Карий глаз коротко и удивлено моргнул в мою сторону, и в следующий момент шофер разразился хохотом. Да что же это такое!
-     Ха-ха! Мне это нравится! Месье Фаэтон! – заливался француз. – Меня зовут Фелисьен, но вы знаете, вы правы – я действительно Фаэтон.
     Оказалось, что, во-первых, господин Фелисьен – вовсе не шофер, а совладелец гостиницы, но иногда занимается доставкой таких, как я, не обремененных личным транспортом, постояльцев. Во- вторых, cheval означало именно лошадь и ничто иное. Просто, читая проспект, я не обратила внимания на информацию об услуге, согласно которой по желанию гостя за ним высылается настоящий фаэтон, запряженный гордостью хозяев, черным рысаком Арамисом.  Но поскольку никакого желания я не выразила, то сегодня в коляске кто-то из гостей отправился кататься по окрестностям, а за мной прислали комфортабельный, но прозаический автомобиль. А в-третьих, месье Фелисьен поведал мне, что Phaethon – это греческое имя, которое, оказывается, носил сын бога  Солнца Гелиоса. Юноша  страстно мечтал прокатиться вместо отца в его огненной колеснице по небу и выпросил таки у Гелиоса позволение сделать это, но один-единственный раз. Поэтому Фаэтонами называли наемных извозчиков, подобно тому, как звали Ваньками московских лихачей.
     За разговорами мы оставили позади пригорки и низины, поля с ровными рядами каких-то саженцев, луговую пестрядь, маленький городок с каменными двухэтажными домами, который Фелисьен,  к некоторому моему удивлению, назвал деревней.
     Я была готова к тому, что я увижу: фотографии шато с несколькими круглыми башенками, бассейна и фрагментов ухоженной территории были помещены в Интернете. Но к тому, что я почувствую, выйдя из машины, я готова не была. Сделав несколько шагов по желто-зеленой лужайке, я остановилась. Меня охватило чувство неизъяснимой нежности и благодарности к этому месту за одно только его существование на  Земле, за то, что я могу его видеть, находиться здесь. Мне хотелось замереть, заколдоваться, превратиться в статую в вечном окружении цветов, шершавых глиняных ваз с трепетными деревцами у полуразрушенной каменной стены и этого светлого, трогательно-родного строения под серо-голубой в синеву кровлей, за которым открывалась зеленая, потом пшенично-зеленая, потом черно-зеленая, сине-зеленая, синяя и наконец бесконечная и глубокая голубая даль. Я ощущала вокруг себя какое-то движение, голоса, звуки, а сама все также неподвижно стояла, глядя на задорные башенки, нацепившие синие колпачки, и еле сдерживала слезы.
     Наконец, стряхнув оцепенение, я пошла следом за хозяином к дому, по дороге насчитав не меньше трех входов в этот маленький замок, но Фелистьен подвел меня к парадной двустворчатой двери из витражного стекла под каменной аркой. Она была широко распахнута, и, пройдя через нее, мы сразу попали в огромную гостиную с камином,  старым роялем и обставленную красной мягкой мебелью. С одного из диванов нам навстречу поднялся загорелый лысоватый мужчина с аккуратной рыжеватой бородкой. Мужчина-француз, особенно южанин, часто выглядит моложе своих лет, но  годы обоих стариков, пожалуй, убежали далеко за пятьдесят. Чем-то они были неуловимо схожи, вероятно, братья, хотя Огюст – так представил его мой сопровождающий – был, в отличие от Фелисьена,  довольно крепко сложен,  выше среднего роста и синеглаз.
     - Он – тоже хозяин замка и гостиницы, - прокомментировал Фелисьен и, заговорщицки глядя на меня, добавил. – По аналогии со мной дама будет называть тебя месье Отель.
     Улыбаясь одними глазами, месье Огюст слушал пересказ нашего забавного знакомства и с интересом оглядывал меня с головы до ног. Задержал взгляд на моих волосах, украшенных заколкой из живых цветов. – Дама сегодня вышла замуж? –  внимательно глядя мне в глаза, спросил он.
Д-а-а, действительно, далеко утром у меня была свадьба, и на исходе этого длинного дня я наконец почувствовала, что страшно устала.
     - Это долгая история, -  улыбнулась я, - а главное,  не вносящая никаких изменений в отношении зарезервированной комнаты.
    - И вы абсолютно уверены, что никого не ждете? – очень серьезно уточнил он, еще более внимательно вглядываясь в мое лицо.
Кажется, Фелисьен бросил укоризненный взгляд в его сторону, но мне-то озабоченность хозяина отеля была вполне понятна.
     - Нет, нет, - успокоила я стариков, - никаких мелодрам и погонь. Могу я увидеть свою комнату?


      Рассвет легкой тенью неслышно подкрадывался к моей сине-белой башенке, но я проснулась и стала невольным свидетелем краткого свидания дня и ночи. Я понимала, что жестоко мешать до отчаяния мимолетной встрече, но не могла сдержать любопытства. Затаив дыхание перед огромной замочной скважиной окна, я ждала прощального поцелуя ночи и все-таки пропустила его, как неизбежно пропускаешь мгновение, когда вдруг вздрагивает и отрывается от бутона первый плотно прижатый к нему лепесток. Чудесная долина, силуэты ее прямых деревьев и упавших на колени кустов, худых и острых колоколен проявились, как в театре декорация, еще пока неясная, закрытая полупрозрачной занавесью. И было еще непонятно, откуда исходит слабый свет, но очевидно, что ночь уже ушла, улетела, чтобы укрыть и убаюкать другой край Земли.
     Посрамленная в своем любопытстве я нырнула обратно под одеяло и проснулась, когда подглядывать и шпионить стало уже не за кем, потому что все пространство вокруг и так было открыто настеж и высвечено солнцем до тончайшей травинки.
     Умывшись и одевшись, я спустилась вниз. Прямо перед входом в мою башенку под легким соломенным навесом стояли на каменных плитах несколько светлых пластиковых  кресел и черные столики, по форме напоминавшие большие уличные фонари со свечами внутри. Желтоватые плиты были толстыми, грубыми и даже с виду теплыми. Виновато оглянувшись на бывшее жилище французской знати, я скинула босоножки и ступила на плиту, ощутив не только босой ступней, но всей кожей ее шершавую поверхность, как ласку огрубевших бабушкиных рук, когда маленькую она обнимала меня крепко-крепко и оглаживала всю с головы до ног.
     - Только так. И не иначе. – послышался сзади чей-то голос, и, обернувшись, я увидела большого хозяина маленькой шато. Месье Отель был одет в песочного цвета бриджи, белую майку и также, как я, неаристократично бос.
     - Не спрашиваю, как вам спалось, так как вы даже проспали завтрак, - жизнерадостно сообщил он мне.
Вот тут я, со вчерашнего вечера полная воздушного блаженства, вспомнила о земном.
     - Впрочем, - весело подмигнув мне, продолжил старик, - вы можете позавтракать на нашей половине, но взамен вам придется терпеть мое общество.
     Я засмеялась. Что происходит? Я с ходу влюбилась в эту крошку-крепость, дрыхла, как дома, в незнакомой комнате и непривычной кровати под ажурным кованым шатром и теперь шагала рядом с этим шестидесятилетним (как выяснилось) стариканом, болтая и хохоча так, будто когда-то, в какой-то другой жизни мы были лучшими друзьями, а теперь радостно встретились после долгой разлуки.
      Месье Огюст привел меня в небольшую столовую с мини-кухней за барной стойкой, которая соединялась с длинным, массивным столом. Здесь тоже был камин, сложенный как круглый очаг с огромной чугунной вытяжкой, который располагался в центре столовой.
     - А где месье Фелисьен? - спросила я занятого приготовлениями к трапезе хозяина.
Стол был накрыт на троих, это я сосчитала сразу. На самом деле на языке у меня вертелся совсем другой вопрос, задать который я как-то не решилась.
     - Фаэтон улетел с самого утра на ферму, где мы делаем закупки, но должен быть с минуты на минуту. Он встает очень рано и с утра пьет только воду из источника, поэтому сейчас примчится голодный, как волк, – охотно обьяснил Огюст.
Хозяин продолжал позвякивать посудой за моей спиной, а я  задумалась, уставившись в пустую чашку, и, внезапно подняв глаза, вздрогнула и замерла. С потолка по воздуху ко мне спускалось… яйцо.  Я обалдело следила, как, покачиваясь в золотистой сеточке, оно опускалось все ниже и ниже и наконец аккуратно уселось в белую подставку перед моим прибором, а собственно исполнитель этого фокуса довольно воскликнул из-за стойки: “Voila!” - и жестом попросил освободить конструкцию.
     - Идея не его! – громко и, кажется, даже возмущенно сообщил  от двери опоздавший к началу розыгрыша Фелисьен.
     - Верно, - благодушно согласился  большой хозяин, ставя на стол высокий кувшин и тарелку с тостами. – Фаэтон – генератор идей, я – только исполнитель.
    Вы знаете, что такое завтрак у французов?  Чашка кофе и кусочек багета, намазанный джемом. Но мне явно повезло. Время  вообше-то было уже обеденное, а французский обед – это, в моем понимании, обед  с полноценным  завтраком на десерт, а продолжается он …нет, я не считала, сколько прошло времени с того момента, как мы дружно уселись за стол. Мне было легко, хорошо, весело, а уж как вкусно! Все, что давала эта щедрая зелено-голубая долина: теплый хлеб,  зелень, густой, янтарный сок, пушистые сливки и нежнейшую вкусовую палитру сыров – все благоухало свежестью воды, трав и цветов и было освящено добротой этой земли.
     Внимательнее рассмотрев столовую, я обратила внимание на то, что в ее интерьере было много элементов морской тематики: штурвал, врезанный в барную стойку, две рынды, одна, побольше – у двери, поменьше – в простенке между окнами. В глубокой нише – грубый сундук, а над ним роскошная модель шхуны под белыми парусами. Даже занавески на окнах были повешены как присобраный на мачте марсель.
     - Нет, это не просто так,  - качнул головой Фелисьен. – Столовая – мой подарок  вот этому морскому волку.
     - Бывшему, - в ответ на мой вопросительный взгляд уточнил месье Отель.
     - В школе у него было прозвище Mat, мачта, и устремленность – только в море, - дополнил Фаэтон. – А поскольку море было рядом (мы оба выросли на юге Франции), то и до мечты было рукой подать. Потом двадцать пять лет во флоте, из которых больше десяти капитаном большегруза. Вот на этом сундуке у комелька он вам расскажет такое, что вся приключенческая литература покажется  детской сказкой на спокойный сон.
     - Уймись, - посоветовал Огюст, потирая лоб, будто пытаясь спрятаться от моего восторженного взгляда.
     - А вы, месье Фелисьен? – я перевела свой затуманенный аквамарином взор на маленького хозяина.
     - А меня, такого же марсельского мальчишку, отнюдь не вдохновляло ощущение бездны под ногами, поэтому лучше всего я чувствовал себя в винном погребе. Не подумайте ничего дурного. Я, видите ли, потомственный сомелье и коммерсант. Бутылка, наполненная хорошим  вином, меня интересовала больше, чем та пустая, что швыряют за борт с воплем о помощи. “Aucun romantique, никакой романтики”, - при этих словах старик зажал тремя пальцами чайную ложку и всунул ее в рот, комически изобразив морского волка с трубкой в зубах.
     - Уймись, болтун, - снова попытался остановить Огюст отчего-то немного нервную речь Фелисьена. -  Каждый сам выбирает цвет и качество полотна, на котором будет писать свой автопортрет. А вы, Жюли? Вы уже выбрали свое полотно?
     Люди делятся тем, что их волнует, по разным причинам: надо выговориться ( в этом случае подходит первый встречный);  необходим совет (тут чаще обращаются к близким и друзьям);  слишком тяжела ноша – хочется переложить хоть часть на чьи-то плечи ( здесь следует быть осторожным, не перекладывать слишком много и желательно думать о ближнем, а не только о себе самом) и так далее. Критерии “делиться-не делиться” тоже у всех разные. У меня лично их два. Я могу поведать о сокровенном только тому, кому я интересна, и тому, кто способен пропустить мое наболевшее через себя. Мы все разные, с полным правом выбора своего полотна, как говорит Огюст. Но человек, которому интересен только он сам, рано или поздно остается один.  А еще люди делятся на наблюдающих и действующих. Наблюдатель не станет ничего пропускать через себя. Его полотно непромокаемо, и капли дождя скатываются с него, не нанося урона его долговечности. Как у Макаревича: “Тот был умней, кто свой огонь сберег,
                Он обогреть других уже не мог,
                Но без затей дожил до лучших дней”.
Мне ближе те, кто не бережется дождя, чье полотно в результате оказывается истрепанным, в дырьях и потеках, но все живое в природе впитывает влагу, чтобы не погибнуть. И я хочу быть живой и всегда чувствую другого живого.
     И я рассказала все:  и про выпускной, и про мечту, запертую в шкаф, и про мой отчаянный вызов проклятому стандарту. Я говорила, отчетливо видя и понимая, что не ошиблась, что каждая капля моего, еще наивного и слепого, дождика глубоко уходит в живую, благодатную и чуткую почву.


     В тот день я исследовала близлежащую территорию: заросший ракитами берег реки, небольшой парк и цветник, заглянула в сад, где страдальчески посасывая собственный палец и взывая к хорошему воспитанию, удержалась все-таки, не сорвав нахально светивший прямо с дерева желтый фонарик персика. Впрочем, страдания мои оказались совершенно напрасными, потому что тарелки с персиками были раставлены повсюду: на столах в ресторанной зале, под навесом на улице, на террасе бассейна, где в их сладком обществе я и провела остаток дня.
     Вечером я сидела с каталогом антикварных раритетов у маленького, но очень звонкого фонтанчика. По небольшой, выложенной брусчаткой плошадке перед ним разгуливали две длинноногие каменные цапли, и я все силилась понять, почему в этой скульптуре нет статичности. То ли оттого, что птицы так естественно изящны, то ли оттого, что сам находишься в гармонии со всей композицией, то ли вследствии органичности самого пребывания  этих птиц здесь, на росистой траве лужайки.
     В который уже раз за день я ловила себя на мыслях о гостеприимных хозяевах замка. Я уже говорила: мне вообше интересны люди, но эти старики будто появились на странице новой книги коротким абзацем, а дальше типографский станок заклинило, и пошли строчки, состоящие  из сплошных знаков вопроса. Хотя нет. Из разговора я поняла, что воспитывались они  в разных семьях, и, похоже, все-таки не братья.
     Вон у розовых кустов появился маленький хозяин и пошел к своему авто. Наверное, собирается домой, скорее всего они оба живут в близлежащей деревне, кажется она называется Фонгрейв. Походка у старика Фаэтона  забавная: он ходит быстро, слегка наклонив корпус вперед, руки прямые, отведены назад и чуть в стороны. Месье Отель, напротив, держится очень прямо, шагает твердо и не спеша. Он же и спокойнее, и уравновешеннее. Они разные и все-таки похожи. Чем?


     Скажите мне, о чем бы вы подумали, глядя с крепостной башни вниз, во двор,  где стоит заложенный лично для вас экипаж, ну пусть не золоченая карета, но настоящий фаэтон с откидным лаковым верхом? Я подумала то же самое.
     - Ну какие, к черту, джинсы, чудовище, - в ужасе прошептала я и кинулась к шкафу. Платья с кринолином там, конечно, не оказалось, но зато нашлась длинная и широкая юбка в мелкую клетку и с оборками.
     - Эх, шляпа, - с оттенком укоризны отчасти себе, отчасти отсутствующей шляпе сказала я в зеркало и понеслась - да нет же, стоп! – снизошла по лестнице.
     “Прогулку по окрестностям” я заказала не потому что “как все”, а с познавательно-практической целью, но первые двадцать минут я даже не смотрела по сторонам. Фаэтон восседал впереди в круглой, светлой шляпе и белоснежной широкой блузе, но мне все равно не верилось, что это он, и я была не я, и, казалось, вот сейчас из вон той рощицы нам наперерез вылетят голубые всадники.
     Через некоторое время мой кучер остановился и стал рассказывать, и тогда проселочные дороги между извилистыми голубыми рукавами ожили. Ожили низины и холмы, на них появились разрозненные легионы измученных долгой войной солдат, пошли караваны маркитантов и бесконечные вереницы карет, сопровождающих короля из крепости в  крепость. И, конечно, именно с этого места бросал молодой и самоуверенный Франциск I вожделенные взгляды на серебристые шпили скромного замка La Bourdaisiere, мечтая о тайном свидании с красавицей Мари, женой мэра города Тур. 
     То шагом, то рысью мы объехали многие километры, останавливаясь у Cave de Vins, многочисленных винных погребков, где Фаэтон учил меня дегустировать вино. Видно было, что для него это ну просто очень серьезное дело. Вначале легким, едва уловимым круговым движением он проносил бокал у носа, задержав у самого рта, и только после делал маленький глоток и полотно сжимал губы на несколькоко секунд. Следующий глоток делал не всегда. В одном из погребков он отказался пробовать напиток. Когда, выйдя на улицу, я спросила почему, пробурчал, что неправильная посуда.  Он ни разу не высказал своего мнения по поводу качества вина, но только в одном месте позволил мне купить две бутылки молодого Сотерн, любимого моего десертного вина со слабым привкусом меда, сливок и еле ощутимым ореховым.
Обедали мы в харчевне на берегу Шер, знаменитой своими рыбными блюдами, к которым я вообще-то отношусь с опаской, но не к той потрясающей щуке под белым соусом, которую, как уверял Фаэтон, только что выловили из реки.
     Внимательно слушая, смеясь, отвечая на вопросы моего спутника, я все время мучилась своим, незаданным, который уже навяз у меня в зубах. Я пережевывала его, перемалывала, пробовала на вкус так и этак, меняла компоненты и наконец выплевывала: он мне не нравился. И я принималась так же мучительно сочинять все заново. Наконец, устав от этой напряженной внутренней работы, я решила довериться простоте и непосредственности случая, который и не заставил себя ждать в виде маминого звонка на мой мобильник. После трехминутного разговора,  уверив маму, что утонуть здесь нельзя, можно только утопиться, что самое страшное животное в округе – коза и что по ночам в мою комнату не ломятся разбойники с непристойностями, я пожаловалась старику на затянувшуюся родительскую опеку и увидела, как еле заметно дрогнули и опустились уголки его губ и веки.
     - А у вас, месье, есть дети? – я постаралась, чтобы вопрос прозвучал нейтрально и как бы между прочим.
     - Нет, ни жены, ни детей, - он поднял глаза, и в них я не увидела ожидаемой затравленности одиночества. Они смотрели спокойно, не требовали от меня ни сочувствия, ни деликатности, и я продолжила:
     - А месье Огюст? Он женат?
     - Отель? Нет, он тоже не обзавелся семьей.
Теперь его взгляд изменился, но никак не поддавался расшифровке. И еще эта пауза, буквально три секунды. Старик то ли ждал чего-то от меня, то ли спрашивал глазами.
     - Но при его профессии это не выглядит странным, не так ли? 
И снова пауза, которой я не поняла.                – Восемнадцать  лет назад у нас появилась возможность купить это поместье. Теперь это наш общий дом.
     - Послушайте, Жюли, завтра я еду по делам в Тур, - без перехода продолжил  Фаэтон, словно предупреждая мой следующий вопрос. - Если хотите, я завезу вас по дороге в Вилландри. Вы осмотрите замок, и на обратном пути я заберу вас.
     Конечно я согласилась.  В замке Вилландри я не была, три года назад в программу экскурсии этот памятник почему-то не вошел, а, кроме того, после нашего разговора бессовестный типографский станок продолжал печатать знаки вопроса,  да еще на новой странице перешел на  крупный, жирный шрифт.
     Если честно, каменная громада Вилландри мне быстро наскучила. Я плохо переношу экскурсии, особенно если надо бессмысленно бродить по залам и комнатам, разглядывая интерьеры, не согретые человеческим теплом. Огромная территория крепости с многоярусным садом, огородом с оранжево-красными тыквами, водяным рвом и большим голубым глазом пруда была гораздо интереснее, но строгая архитектура итальянского сада, которая поначалу восхищает и поражает четкой геометрией дизайна, в конце концов утомляет. Поэтому, когда в условленном месте наконец появился Фаэтон, я готова была броситься ему, как родному, на шею. На вопрос как я провела время я выдохнула “хочу домой” и увидела, как ласково засветились глаза старика.
     Я – человек природный. Я люблю беспечную растрепанность луговых цветов, золотые корабельные сосны, агатовую черноту лесного озера. Я проникаюсь нежностью к зеленому клювику сиреневой почки на исходе зимы, верю в целебную силу ключевой воды, внимательно слушаю торопливую речь дождя и разговариваю с небом. Я, как язычник, поклоняюсь камню: отовсюду, где мне было хорошо, я привожу домой камешки, укладываю их в цветочные горшки, расставляю на полках, под зеркалами и верю в их добрую ауру.
     Когда за окном автобуса или поезда открывается  далеко ( а этим словом я называю неизменно дающий ощущение покоя и простора пейзаж равнины), меня охватывает непреодолимое желание встать у его начала и идти-брести, не разбирая дороги, взбираться на холмики, нырять в перелески. И каждый островок зеленого кустарника, кажется, скрывает что-то ни разу не встреченное, и каждый лоскуток озерца – как голубая тайна. И так идти и идти, постепенно приближая к себе каждое маленькое далеко, чтобы наконец достичь огромного, узнать его, слиться с ним и стать для кого-то таким же манящим и загадочным далеко.
     Поэтому, получив в полное свое распоряжение эту чудесную зелено-голубую долину, я не могла не осуществить своего заветного желания. Местность не внушала страха, благодаря Фаэтону и Арамису была уже немного знакомой, и теперь я шагала по ней, смело пробуя ее на вкус, запах и цвет.
     Я умею ходить. В том смысле, что не боюсь расстояний. К дальним пешим прогулкам с детства приучил меня отец. Лесовод по профессии, еще в молодости уезжал он таксатором  на летние полевые работы в тайгу, где отмахивал  каждый день десятки километров, да и сейчас еще, ревизуя участки, дает молодым фору длинными, неутомимыми ногами. И хоть нет уже совместных наших вылазок в леса, самые милые картины из детства связаны с ними: податливый мох под ногой, золотые россыпи купав на поляне, упрямый и бойкий лесной ручеек с песчаным руслом, пробитым под корнями суровых елей и даже нечаянное открытие змеиного гнезда – и противно до визга, и любопытно до дрожи в коленках.
     Я уходила надолго. То вниз по реке, через виноградник с персиковыми деревьями в междурядье, через низины в кустах ежевики, мимо маленькой фермы, где предлагали fromage fraiche, свежий сыр, не купить который было просто невозможно, и который, проголодавшись, я съедала, сидя на краю рощицы под старым, дуплистым дубом. То вверх, за деревню, в заливные луга, по проселочным дорогам, теряясь между болотцами и змейками речушек, со сладким замиранием в груди исследуя камышовые джунгли, и обратно в деревню, где в маленьком кафе к крошечной чашечке кофе приносили огромные разноцветные безе, которые почему-то исчезали в одно мгновение, растаяв на языке, как сладкий снег.
     После таких прогулок я обычно отдыхала в тихом уголке у фонтана с полюбившимися мне каменными цаплями. Здесь не четвертый день к вечеру и нашел меня Фаэтон.
     - Послушайте, Жюли, - после приветствия и общих фраз начал старик уже привычным моему уху обращением, - вот эти вещицы.., - он запустил руку в небольшой бумажный пакет, который принес с собой и положил на скамью. – Если я не ошибаюсь, это то, что вы называете винтаж.
    Из пакета появилась небольшая черная шляпка с вуалью, украшенная маленькими фиолетовыми цветочками из бархата.
     Как всегда, когда я прикасаюсь к таким вещам, я на несколько секунд выпала из реальности. В такие мгновения я что-то ощущаю, но никогда не успеваю понять, что это: то ли звуки музыки, то ли еще какие-то, то ли колебания воздуха, будто крылья за спиной. Я подняла глаза и увидела, как вопрос и озабоченность в глазах напротив мгновенно сменились радостью. Широко улыбаясь, Фаэтон снова зашуршал пакетом и, задержав в нем руку, как фокусник, извлек пару черных ажурных перчаток с такими же фиолетовыми цветочками у запястья.
     Мои восхищение и благодарность не надо было и озвучивать.
     - Ну что вы, - важно и довольно произнес старик. – Для меня это не составило труда. Просто тетушка Одиль оказала мне любезность и покопалась в старых чемоданах. Знаете, эти старушки…
     - Mere, тетушка? – переспросила я. – Ваша тетушка Одиль?
     - Нет, - отрицательно покачал головой Фаэтон, - у меня нет здесь никаких родственников.
     - А месье Огюст? – воспользовавшись ситуацией, немедленно сорвался с места один из моих назойливых знаков вопроса. – Вы – родственники?
Пауза… Пауза и … опять пауза. Слишком, непозволительно долгая, как раздувшаяся, грозящая лопнуть секунда.
- В известном смысле – да. Мы – родственники.
Бах! Что-то все-таки взорвалось в моей голове, и последствия этого взрыва немедленно отразились в глазах. Против моей воли. Хотя все-таки еще в моей власти было не опустить их, потому что не опускал своих мой визави, глядя прямо и глубоко в мой контуженный взгляд.
- Вы догадались, - не вопрос – утверждение.
Я… догадывалась. Как-то почти сразу стала догадываться, наблюдая их, своих хозяев. Эмоционального, подвижного, немного суетливого Фаэтона и немногословного, сдержанного Отеля. Наблюдая их бережное внимание и заботу друг о друге, ворчание старика Фаэтона по поводу невыпитого большим хозяином лекарства, предупредительно-остерегающие жесты Отеля, помогающего приятелю взобраться на бортик бассейна или спуститься со стремянки. Но только сейчас я поняла наконец суть их похожести, того непонятно общего, что было у этих небратьев. Они были похожи так, как похожи бывают супруги, прожившие бок о бок много лет в общих заботах, делах и мыслях. И еще этим общим был абсолютно одинаковый взгляд, каким они смотрели друг на друга. Взгляд с любовью.
     В тот вечер, выдавив из себя улыбку, я смогла разродиться только ничего не значащим “un grand merci” по поводу редкого подарка, на что Фаэтон ответил также ничего не значащим “pas de quoi”, не стоит благодарности. А на следующий день, вернувшись из деревни, где я накупила безделушек и вкусностей для друзей и родителей, я столкнулась у бассейна с Отелем.
“Твое поганое любопытство и его последствия – это твоя проблема, и не смей заставлять других платить за него” – жестко приказала я себе, и следующие десять минут мы довольно свободно болтали о проекте теннисного корта, дороговизне ландшафтного дизайна и достоинствах и недостатках крытого бассейна. Наконец я выразила сожаление по поводу скорого отъезда.
     - Да, - как-то невпопад отреагировал мой собеседник. – Жюли, - он вдруг очень серьезно, как тогда, в момент нашего знакомства,  взглянул на меня, - мне показалось, что вы избегаете нашего общества. Я хочу сказать меня и Фаэтона.
     Мне не нужно было лгать в ответ.В силу характера я, действительно, всегда боялась показаться навязчивой, затруднять кого-то или отвлекать на свою персону. Это я и объяснила большому хозяину.
     - Вы и так уделяете мне слишком много внимания. Ведь вы не заботитесь так о каждом постояльце.
Старик еле заметно усмехнулся:
     - К нам нечасто прибывают юные леди в сопровождении только собственного свадебного платья. Потом нам показалось, что необычность не только в этом, но в вас самой, что вы хотите быть личностью, что вы не похожи на других. Или нам только показалось?
     Я тупо молчала, думая о том, как бы неплохо было половчее и незаметнее булькнуть в бассейн да еще и превратиться там в хвостатую рыбу, от которой никто никогда не требует никакого ответа. Кажется, месье Огюст понял это и сжалился надо мной.
     - Кроме этого, -торопливо добавил он, - наши гости никогда не задерживаются у нас так долго, и мы успели привязаться к вам.
Постояльцы здесь, действительно, все время менялись, останавливались в шато на день-два и и спешили дальше за более яркими впечатлениями. Я даже не успевала ни с кем познакомиться.
     - Так как, Жюли, принимаете приглашение на ужин? – весело и в то же время испытующе глядя на меня, спросил Отель. – Ну хотя бы, чтоб не отказать Фелисьену в удовольствии похвастаться своими коллекционными винами.
     Что бы вы сделали на моем месте? Я – то же самое. И даже облачилась в маленькое черное платье декольте. Зачем? Глупый вопрос. Впрочем, интуиция меня не подвела, и платье оказалось очень даже кстати, потому что ужин был сервирован в гостиной, по всем правилам и при свечах. А мои старики были одеты в светлые костюмы, хотя потом пиджаки все-таки сняли: жарко было безумно.
     Первый раз в жизни я смогла по-настоящему оценить вкус коллекционного вина и впридачу выслушать интереснейшую лекцию о том, как, в чем и с чем надо подавать красные, белые, розовые, молодые, выдержанные, старые, бургундские, бордосские, испанские, капские… Голова у меня пошла кругом, то ли от вина, то ли от сложных названий, и я поспешила клятвенно заверить увлекшегося учителя, что никогда теперь не стану пить что попало, как попало и с чем попало.
     - И с кем попало, - насмешливо вставил Отель, не сказавший до сих пор и двух десятков слов. – За это стоит выпить.
Он поднял свой бокал с тяжелой гранатовой жидкостью. От резкого движения его руки пламя стоящей рядом свечи дернулась и изогнулось, будто хотело лизнуть бокал. Не дотянулось, снова дернулось, присело, потом вытянулось тонким жалом и с досады выпустило в потолок струйку черной копоти. Старик тронул кнопку лежащего на столе пульта, на противоположной стене поползла в разные стороны тяжелая штора, и я восхищенно замерла. Гостиная находилась в самой высокой башне, и часть ее цилиндрической стены оказалась застекленной, как огромный вогнутый экран. Теперь мы сидели между небом и землей, а вечер занавешивал наше окно мягким, синим бархатом снаружи.
     Огюст поднялся и встал у окна. Светлый силуэт отпечатался на синем фоне, как четкая аппликация.
     - Вам понравилось у нас, Жюли? – не оборачиваясь, громко спросил он.
     - Да, - мне стало неуютно от его отчужденности, поэтому я подошла и встала рядом. – Да, конечно. Ваш замок удивителен… Castle of Love.                Я сказала это очень тихо, почти про себя, но он услышал, резко повернулся ко мне, несколько секунд пристально смотрел мне прямо в глаза.
     - Castle of Love, - повторил он громче.
    - Что ж, это так, - подал сзади голос Фаэтон. – Этот замок стал для нас единственой возможностью быть вместе и чувствовать себя счастливыми. Его покупка и послужила причиной  добровольного списания  капитана Огюста Дюпре на берег. Я давно настаивал на этом. К слову сказать, бесконечные рейсы и краткие встречи позволяли нам скрывать нашу привязанность. Хотя позвольте спросить, с какой стати мы должны были это скрывать?
     Вопрос, посланный по неясному адресу, встретил тишину. Огюст и я молча стояли у окна. Мне показалось, что пространство гостиной разделилось, и я, боясь сделать неверный шаг, балансирую на границе двух зон: мягкого тепла и колючего холода.
     Фаэтон неторопливо поднялся с кресла и вытянул из кирпичной кладки с глубокими нишами зачерневшую бутылку. Мельком оглядел, ловко откупорив, слегка окрасил дно бокала, с двумя другими подошел к нам. Почти горизонтально наклонив один из них, медленно и осторожно налил вино и подал мне. Сильно звякнуло о край второго горлышко дрогнувшей в руке бутылки.
    Фаэтон вернулся к столу, наполнил свой бокал больше, чем наполовину, выпил, как воду, на одном дыхании. Подмигнул мне, раскрывшей рот от подобного нарушения всех час назад выданных правил, недовольно поджал губы и снова взялся за бутылку.
     - Баста! Баста! – мягко хлопнув его по плечу, Отель забрал бутылку. – Вряд ли Жюли понравится общество промокшего в вине и слезах и раскисшего ретро в голубом.
     Я дернулась, почувствовала, как загорелись щеки, попыталась возразить, но обычно сдержанный и безукоризненно вежливый Огюст не дал мне говорить:
     - Однополая любовь. Какие еще определения вы намерены придумать вместо того, чтобы понять, что суть любви одна, и что прежде всего мы – люди, и только потом – мужчины и женщины. Человек, Жюли, одинок не тогда, когда ему не с кем лечь в постель, а  когда ему не с кем создать мир, в котором две жизни проживаются как одна, но вдвое длиннее.
     Человек, чьи руки держат вас, чье сердце чувствует вас как самого себя, рядом с которым вам не страшно в этом огромном и, по большому счету, безразличном к нам мире - вот, что важно. Разве кто-то может точно знать, в ком он найдет такого человека? Разве на этот счет существуют какие-то законы?  - Огюст помолчал. -  В тот год Фелисьен особенно упорно настаивал на моем увольненнии со службы. Фактом продажи всего своего имущества и унаследованного от родителей бизнеса для покупки этого замка поставил меня в безвыходное положение. Нехотя я сдался.
     Первый рейс, в который мой корабль отправился без меня, оказался последним для половины экипажа, в том числе – для капитана. Одна из портовых служб сдала информацию о ценности карго, и после захода в Дурбан на сухогруз повели хитрую охоту, которая завершилась ночным пиратским нападением. Судно грабили  и уродовали три дня, отведя в бухту у каких-то необитаемых островов в Тихом океане. Часть команды погибла в первую же ночь, оказав сопротивление, уцелевшим удалось вывести судно из бухты, чудом выйти на один из главных путей. Тяжело раненный капитан прожил на острове несколько часов. Умер, не придя в сознание.  Ему было сорок два, как и мне тогда…
     - Близость, - после недолгой паузы продолжил он. – Вот она, перед вами. Ее не нужно скрывать, она не нуждается в адвокатах, но почему, почему ее беспрестанно надо отмывать от грязи? Ваши газеты, журналы, телевидение плюются  в нас этой желтой, смердящей грязью, отходами собственного скудоумия.   Высокообразованное, цивилизованное, позиционирующее себя как культурное общество развлекается тем, что залезает в биде, одержимое гадливостью, смешанной с любопытством, и смакует этот мерзкий коктейль. Ему недоступна даже такая простейшая истина, что для нормального человека секс – это только один из способов проявления нежности, не более.
    Беря на себя смелость устанавливать правила любви, почему вы отказываете нам в элементарной порядочности и благородстве. В самопожертвовании наконец. Мы отдаем себя вам на растерзание, но не связываем себя с женщинами, которым не можем ничего дать. Мы не создаем  заведомо несчастливых браков, так признайте за нами право быть счастливыми в своих союзах.
    - Но в ваших союзах не рождаются дети, - тихо сказала я и в наступившей паузе двести тысяч раз прокляла свой язык.
    - Да, - разорвал наконец тяжелую и горькую тишину уже почти спокойный голос Отеля. – И  к тому же общество, оберегая свою больную желтухой мораль, даже не позволяет нам воспитывать сирот. Хотя мы, уверяю вас, вырастили бы мужчину, но не ублюдка, способного поднять  руку на женщину или безжалостно и цинично распинающего ее, чтобы удовлетворить свою внезапную похоть.
     - Это правда, - скрипнул креслом в углу Фаэтон. – Мы могли бы воспитать карапуза… но сейчас уже поздно говорить об этом.
     В ту ночь я вертелась в своей постели так, как будто в нее набили кучу мелких иголок. Я измучилась, не зная, как мне дождаться утра, чтобы сказать этим людям, что я никогда ни словом, ни взглядом не обижу их, никогда не сделаю им больно. Но, спустившись утром во дворик и найдя под навесом стариков, разом встретивших меня парой приветливых улыбок, я поняла, что никакие слова не нужны.                Однако, это еще не конец, потому что в последние двадцать часов, остававшихся до моего отъезда, произошло еще кое-что, выбившее меня из равновесия.
     Во-первых, я случайно обнаружила оставленный на столике под навесом мобильный телефон большого хозяина. Он настойчиво тренькал и вибрировал, опасно подбираясь к самому краю стола. Я подхватила аппарат. В моей ладони он успокоился и затих, и тут на экране проявилась фотозаставка. Сказать вам, кто на ней был изображен?
     Этот и еще несколько снимков сделал своей камерой Фаэтон, в тот день, когда возил меня в Вилландри, пообещав переслать фото на мой электронный адрес. Было очень жарко, и я сделала из уже сильно отросших волос два хвостика. Эта довольно нелепая прическа делала меня похожей на девчонку-подростка, но зато хотя бы дышала открытая шея.
     Почему эта фотография оказалась в телефоне Отеля? Зачем? В полной растерянности я положила мобильник в глубокую тарелку с одиноким персиком и, прикрыв полотенцем свою замусоренную дурными мыслями голову, отправилась купаться.
     К вечеру мне стало грустно. Было очень жаль оставлять эти места. Я пошла попрощаться со своими любимыми черными цаплями, но по дороге меня остановил Фаэтон. Вид у старика был загадочный. Пригласив следовать за ним, он привел меня в уже знакомую капитанскую столовую, где на тяжелом кованом сундуке, скрестив на груди руки, в тельняшке и с трубкой, восседал и сам капитан.
     - Вставай уже, -  бесцеремонно пихнул его в плечо Фаэтон. – Покрасовался и хватит. Пожалуйста, откройте сундук, Жюли.
Я открыла. Думаю, вы сами догадались, что я  в нем увидела. А со мной что было, догадались? Плохо соображая, я вытянула из  сундука первую попавшуюся вещь и, едва взглянув на нее, расплакалась.
     Когда я успокоилась, мужчины усадили меня за стол, как выяснилось, для делового разговора. Мне было сказано, что к своей цели я двигаюсь слишком несмело, что, сидя в подвале, нечего и надеяться на то, что тебя оттуда кто-то извлечет, откроет и объявит всему миру о твоих гениальных идеях, и что пассивность талантливого человека сродни преступлению.
     - Заявляйте о себе, мадемуазель!  Вы уже попытались это сделать весьма оригинальным способом. Делайте следующий шаг!  - говорили оба, перебивая друг друга. – Выходите в Сеть, создавайте свою страничку. Продолжайте работать над коллекцией, выпустите каталог. Наконец мы предлагаем вам устроить выставку-продажу ваших моделей. Через год, два. Когда будете готовы.
     - Где!? – огорошенная их натиском только и смогла сказать я.
     - Как где! – старики воззрились на меня с совершенно искренним недоумением. – Конечно, у нас! Мы с удовольствием предоставим вам нашу красную гостиную. Ближе к делу подумаем о рекламе…
Я изо всей силы царапнула себя ногтем по коленке  и все-таки не поверила тому, что это не сон.
     А назавтра я уезжала. В аэропорт Tours- Val-de-Loire меня повез Фаэтон.
     - Не знаю, как вы, - прощаясь, грустно сказал он, - а мы будем скучать по вам, Жюли. Дайте-ка я введу ваш мобильный номер.
Он открыл крышку своего телефона. Перед моими глазами быстро промелькнула и пропала уже знакомая фотография.


     Ну вот теперь все. По приезде я с наслаждением занялась реставрацией подаренных мне вещей. Димка, мой добрый ангел, он же компьютерный гений, почти закончил создание моей странички на сайте “Винтаж”. Вы легко узнаете ее по заглавному фото. Конечно, это мы с Платьем.
     Я знаю: у нас все получится. И еще я знаю, что обязательно вернусь туда, где мне было хорошо, к моим милым старикам, спрятавшим, нет, сохранившим любовь за стенами своей маленькой крепости под синей крышей.