Люси Мод Монтгомери Джейн из Лантерн-хилл

Перевод с английского Екатерины Снигиревой-Гладких.

1
  Сколько Джейн себя помнила, ей всегда казалось, что Веселая Улица совсем не соответствует своему названию. Девочка была уверена, что в Торонто нет улицы более печальной, хотя, по правде говоря, за свои одиннадцать лет она видела далеко не так-то уж много улиц Торонто.
   Ей казалось, что Веселая Улица должна быть ВЕСЕЛОЙ -  с шумящими деревьями, с радостными и приветливыми домами, утопающими в цветах.  Деревья махали бы прохожим руками, дома кричали бы: «Как Ваши дела?», а в сумерках весело подмигивали бы светящимися окнами.  Но нет - Веселая Улица была темной и неопрятной, ее кирпичные дома – старыми и грязными, а закрытые ставнями слепые окна никогда и не помышляли ни о каком  подмигивании.
  Деревья же, росшие вдоль Веселой Улицы, были такими старыми и величественными, что Джейн просто не могла  думать о них как о деревьях. Уж проще было причислить к деревьям те несчастные кустики-малыши, что росли в зеленых ведрах у дверей бензозаправочной станции, на углу напротив. Джейн помнила, как бабушка разъярилась, когда старый дом Адамсов снесли и на его месте построили новенькую бело-красную бензозаправочную станцию! Бабушка так никогда и не разрешила Фрэнку покупать там бензин. Самой же Джейн казалось, что это единственное яркое и веселое место на всей улице.
  Джейн Стюарт жила в доме номер 60. Огромный, кирпичный, построенный в виде замка, с подъездом, украшенным колоннами, с высокими арочными окнами, с башнями  и башенками везде, где только могли втиснуться  башня или башенка, этот дом был окружен высокой железной оградой с  железными воротами, обычными для старого Торонто. Фрэнк всегда запирал их на ночь, отчего у Джейн возникало очень неприятное  чувство, будто она – узник, которого закрывают на замок.
   На маленькой лужайке перед домом трава росла плохо: ей загораживал свет ряд старых деревьев, выстроившихся вдоль ограды. Правда, был еще двор, отделяющий дом от улицы Блур, но даже двор не мог защитить от непрерывного шума и грохота, с которым быстрая и живая улица Блур встречалась с Веселой Улицей.
   Знакомые иногда задавались вопросом, почему старая миссис Кеннеди продолжает жить в таком шумном месте, когда с ее богатством она легко могла купить один из прекрасных новых домов на Лесном Холме. Миссис Кеннеди, слыша это, только презрительно улыбалась, даже когда подобные вещи  говорил ее сын, Уильям Андерсон, единственный  из родственников, которого она уважала, потому что он совершенно самостоятельно разбогател и успешно вел свои дела. Уважала  - но не любила.
   Дом 60 по Веселой Улице вполне устраивал миссис Кеннеди. Она вошла в него невестой Роберта Кеннеди еще в то время, когда Веселая Улица была самым модным кварталом Торонто, а дом, построенный отцом Роберта - одним из самых прекрасных особняков. Таким этот дом и остался в  ее глазах до сих пор. Миссис Кеннеди прожила здесь сорок пять лет и собиралась окончить в нем свои дни.
- Кому не нравится, может здесь не жить, - часто повторяла миссис Кеннеди, насмешливо глядя на свою внучку, хотя Джейн никогда не говорила, что ей не по душе Веселая Улица. Но бабушка, как давно обнаружила Джейн, прекрасно умела читать мысли.
  Однажды утром, когда Джейн садилась в кадиллак, чтобы шофер Фрэнк, как обычно, отвез ее в школу Святой Агаты, она услышала разговор двух женщин, ожидавших на  углу трамвай.
- Какой неживой дом,  - задумчиво сказала молодая дама.
- Этот дом умер тридцать лет назад вместе с Робертом Кеннеди, - отозвалась дама постарше, – а до этого жизнь здесь просто кипела. Нигде в Торонто так не развлекались! Роберт Кеннеди любил светскую  жизнь. Правда, никто не мог понять, как этого красивого, добродушного мужчину угораздило  жениться на миссис Джеймс Андерсон,  вдове с тремя детьми, в девичестве Виктории Мур, дочери старого полковника Мура. Правда, она выглядела как картинка, к тому же сходила по нему с ума.  Бог мой, она просто боготворила его! Люди говорили, что она не позволяла ему исчезнуть из  виду даже на мгновение, а ведь о первом муже нисколько не беспокоилась. Роберт Кеннеди умер, прожив с ней пятнадцать лет,  умер, как я слышала, вскоре после рождения их единственного  ребенка.
- И теперь она живет в этой цитадели в полном одиночестве?
- О, нет. С ней живут две ее две дочери, младшая из которых  вдова, и,  по-моему, есть еще  внучка. Говорят,  старая миссис Кеннеди - ужасный тиран, а младшая  дочь  любит развлечения  и посещает все званые вечера, о которых извещает «Субботний Вечер». Она, признаться, очень мила  и шикарно одевается! Она единственная из детей носит фамилию Кеннеди, и поэтому унаследовала  все богатство отца. Вряд ли ей нравится приглашать в этот дом своих знатных друзей, но я еще помню времена, когда Веселая Улица считалась одной  из самых фешенебельных в городе. Взгляни-ка на нее теперь!
- Довольно потертое благородство.
- Даже и его не осталось. Какое уж тут благородство, когда рядом, в доме номер 58, хозяйка устроила пансион! Но старая миссис Кеннеди не из таких – она гордится своим домом и заботится о нем, хотя, приглядевшись, можно заметить, что на балконах уже начинает осыпаться штукатурка.
- Да, хорошо, что я живу не на Веселой Улице, - усмехнулась младшая, когда они побежали навстречу приближающемуся  трамваю.
- «Вполне можете этому радоваться»,  - мрачно подумала Джейн, хотя, если бы ее спросили, она вряд ли могла бы сказать, где  хотела жить. Большинство улиц, по которым она добиралась до школы,  были такими же  скучными  и непривлекательными, и даже дорогая частная школа, в которую  бабушка устроила Джейн, теперь оказалась в немодном и перенаселенном районе. Но школа не обращала на это никакого внимания: она осталась бы  школой святой Агаты даже в  пустыне Сахара.
  Дом дяди Уильяма Андерсона на Лесном Холме  был, конечно, очень красив -  с живописными лужайками и альпийскими горками, - но и там Джейн не хотела бы жить. Нельзя было даже ступить на такую лужайку, чтобы не повредить столь лелеемый дядей Уильямом зеленый бархат травы, и приходилось все время держаться дорожки из плоских камней. А Джейн иногда очень хотелось побегать. В школе бегать запрещали, кроме специально отведенного для подвижных игр времени, но в играх Джейн не была сильна и всегда чувствовала себя  неуклюжей. В свои одиннадцать лет она оказалась такой же высокой, как большинство девочек в тринадцать, и на голову возвышалась над всеми своими одноклассницами, которые ее недолюбливали  и часто заставляли  чувствовать себя ни на что не годной.
  Что касается номера 60 по Веселой Улице, то  разве можно представить, что там когда-нибудь кто-то мог бегать? Может быть, только мама - она ступала так легко и  весело, словно ее несли не ноги, а крылья. Однажды  Джейн, думая, что бабушки нет дома, посмела пробежать по длинному коридору от передней двери до черного хода (по коридору, который был длиной почти с городской квартал), напевая во весь голос, но старая леди вдруг появилась из столовой  и посмотрела на девочку с ледяной улыбкой, которую  Джейн так ненавидела.
- Скажи, пожалуйста, Виктория, - спросила бабушка вкрадчивым голосом, который  Джейн ненавидела  еще больше, чем ее улыбку, - чем объяснить такое странное поведение?
- Я пробежала только для забавы, - объяснила Джейн. Это было так просто, но бабушка опять холодно улыбнулась:
- На твоем месте я больше бы этого не делала, Виктория.
  И Джейн никогда больше этого не делала - так умела влиять на всех бабушка, худая и маленькая, настолько маленькая, что долговязая и длинноногая Джейн уже сравнялась с ней ростом.
  Джейн терпеть не могла, когда ее называли Викторией, но все звали ее именно так, кроме матери, предпочитающей полное имя девочки - Джейн-Виктория. Бабушка же по каким-то непонятным  причинам ненавидела имя Джейн, но сама Джейн любила его - всегда любила и всегда думала о себе как о Джейн.
  Она понимала, что Викторией ее назвали в честь бабушки, но не знала, откуда взялась еще и Джейн. Никого с таким именем не было ни среди Кеннеди, ни среди Андерсонов. На одиннадцатом году жизни девочка начала подозревать, что, возможно, это имя встречалось у Стюартов, и  жалела об этом, потому что  не хотела думать, что своим любимым именем она обязана отцу. Джейн ненавидела отца, насколько ненависть могла найти место в ее маленьком сердце, не созданном для того, чтобы кого-нибудь ненавидеть – даже бабушку.
  Были времена, когда Джейн на самом деле боялась возненавидеть бабушку. Это было бы ужасно, потому что та кормила, одевала и учила ее. Джейн знала, что должна бабушку любить, но это было так трудно! Маме, видимо, это казалось нетрудным, но ее-то бабушка любила -  в этом была вся разница. Бабушка любила маму больше всех на свете, хотя  слишком горячей любви матери к Джейн она не одобряла.
- Ты слишком с ней носишься, -  как-то презрительно сказала бабушка, когда мать волновалась из-за  воспаленного горла дочери.
- Она - все, что у меня есть, - ответила мать.
Бледное лицо бабушки вспыхнуло от гнева.
- Конечно, я ведь в счет не иду, - процедила она.
-О, мама, вы же знаете, что я не это хотела сказать, - произнесла мать жалобно, всплеснув руками, которые всегда напоминали  Джейн  двух маленьких белых бабочек. - Я хотела сказать… я имела в виду, что  она - мой единственный ребенок.
- И ты любишь этого ребенка... его ребенка... больше, чем меня!
- Не больше,  просто по-другому, - прошептала  мать умоляюще.
- Неблагодарная! – резко сказала бабушка. Одно слово, а сколько яда! Когда она выходила из комнаты,  гневный румянец все еще пылал  на ее лице, обрамленном седыми, словно заиндевелыми, волосами, а  в бледно-синих глазах вспыхивал злой огонь.

2
- Мамочка, - проговорила  Джейн, преодолевая боль в воспаленных миндалинах, - почему бабушка не хочет, чтобы ты  меня любила?
- Дорогая, это не так, - ласково сказала мать, склоняясь над Джейн: в свете розовой лампы ее лицо было похоже на розу.
  Но Джейн-то знала, что все было именно так. Мама редко целовала  или баловала ее в присутствии бабушки, ведь это вызывало у бабушки вспышки холодного, но от этого еще более ужасного гнева, и этот холод,  казалось, замораживал все вокруг. Джейн была даже рада сдержанности матери, рада тому, что та проявляла свои чувства лишь тогда, когда они оставались одни. Но они так  редко бывали одни!  Даже сегодня им нельзя  побыть вместе, потому что мать уезжает на званый обед.
  Мать выезжала каждый день и почти каждый вечер. Джейн любила разглядывать ее наряды. Они были такими изысканными, что мама в них казалась невероятно прекрасной. Мать знала это и  умела сделать так, чтобы дочка могла увидеть ее перед отъездом. Джейн была уверена, что ее мама  самая  красивая  в мире, и удивлялась, как у такой красавицы могла родиться столь некрасивая  и неуклюжая дочь.
- Ты никогда не будешь красивой, у тебя слишком большой рот, - как-то сказала ей одна из девочек в  школе святой Агаты.
 А вот мамин рот походил на бутон розы: маленький и алый, с очаровательными ямочками в углах губ.  Ее глаза были синими, но не блеклого холодно-синего цвета, как у  бабушки. Они синели, словно небо, проглядывающее летним утром в просветах между белых облаков. Оказывается, синий цвет может быть таким разным!
 Волнистые мамины волосы отливали теплым золотом, и сегодня вечером она убрала их со лба, оставив лишь  по нескольку локонов на висках, а остальные подняла вверх, позволив завитым прядям спускаться на ее стройную белую шею. К  платью из бледно-желтой тафты была приколота большая роза  из более темного желтого бархата, на нежной руке сиял алмазами браслет. Джейн подумала, что мама  напоминает прекрасную золотую принцессу.
Алмазный браслет бабушка подарила матери  на прошлой неделе, в день рождения. Бабушка всегда дарила ей прекрасные вещи, да и всю одежду выбирала сама  -  замечательные платья,  шляпы и накидки. Джейн не знала, что из-за этого люди приписывают миссис Стюарт страсть к шикарным нарядам, ей  казалось,  что на самом деле мать предпочитает  более простую одежду и только притворяется, что ей нравятся все эти великолепные вещи, притворяется, чтобы не задеть чувства бабушки.
  Джейн  гордилась красотой матери. Она трепетала от восхищения, когда слышала шепот: «Какая красавица!» Вот и сейчас Джейн  почти забыла  про свое больное горло, наблюдая, как  мать надевает  богатую парчовую пелерину с  большим воротником из лисы.
- О, мамочка, какая ты красивая, - сказала Джейн, слегка касаясь пальцами щеки матери, когда та  наклонилась, чтобы поцеловать дочку. Чувство было такое, словно касаешься лепестка розы. Ресницы матери походили на шелковые веера. Джейн замечала, что некоторые дамы выглядели хорошо лишь  издали, но мама вблизи казалась еще прекраснее.
- Дорогая, ты очень плохо себя чувствуешь? Мне так неприятно оставлять тебя, но...
  Мать не закончила  предложение, но Джейн знала, что она хотела сказать: «Бабушке не понравится, если я не поеду».
- Я  чувствую себя не так уж плохо, -  героически солгала Джейн. - Мэри будет заботиться обо мне.
  Но после того, как мать, прошелестев тафтой, ушла, Джейн почувствовала в горле комок, который не имел никакого отношения к ее миндалинам. Ужасно хотелось  заплакать, но Джейн не могла позволить себе даже этого. Однажды, когда ей было лет пять, она услышала, как мать гордо сказала: «Джейн никогда не плачет. Она никогда не плакала, даже когда  была крошечным ребенком». С того дня Джейн никогда не позволяла себе заплакать, даже ночью, лежа в кровати, в полном одиночестве.  Мама немногим в ней могла гордиться, и она, Джейн, не должна  подвести ее ни в одной из тех немногих вещей.
  Но сейчас девочке вдруг стало ужасно одиноко. Ветер метался вдоль улицы, стуча в высокие окна, и весь большой дом наполнился недружелюбными шумами и шепотами. Вот бы пришла Джоди и посидела с нею немного! Но Джейн знала, что это желание неосуществимо. Она никогда не забудет, что произошло, когда Джоди впервые  появилась в доме 60 по Веселой Улице.
 «Одно хорошо, - подумала Джейн, пробуя взглянуть на вещи более оптимистично, несмотря на  воспаленное горло и больную голову, -   сегодня вечером мне не придется читать им  Библию».
 «Они» были бабушка и тетя Гертруда. Каждый вечер, перед тем, как лечь спать, Джейн должна была читать бабушке и тете Гертруде главу из Библии. Не было ничего за все двадцать четыре часа, что Джейн делала бы с большей неохотой. И все потому (девочка прекрасно это понимала ), что читать заставляла ее бабушка.
   Для чтения Библии все направлялись  в гостиную, и Джейн  неизменно вздрагивала, входя туда. Огромная  комната, заполненная вещами настолько, что с трудом можно было пройти, ничего не уронив, казалась холодной даже  самым жарким летним вечером. Особенно холодно было там зимними вечерами. Тетя Гертруда брала с мраморного стола большую семейную Библию  с тяжелыми серебряными застежками и относила ее на небольшой  столик между окнами.
  Потом они с бабушкой садились по обе стороны столика, а Джейн устраивалась между ними. Прадедушка Кеннеди хмуро косился на них с тусклого старого портрета в  тяжелой, покрытой пятнами позолоченной раме, обрамленной темно-синим бархатом занавесей. Женщина на улице сказала, что дедушка Кеннеди был веселым и добродушным человеком, но его отец таким не казался.
- Открой  четырнадцатую главу книги Исход, - ледяным голосом говорила бабушка. Конечно, номер главы каждый вечер менялся, но тон - никогда. Холодный бабушкин голос всегда так пугал  Джейн, что она не могла сразу найти нужное место, и тогда бабушка с ненавистной улыбкой, которая, казалось, говорила: «Даже с этим ты не можешь справиться», протягивала свою худую руку  в  дорогих старинных перстнях  и со странной точностью открывала нужное место.
  Джейн спотыкалась, неправильно произносила слова, которые прекрасно  знала – и все  только потому,  что  была слишком напряжена. Иногда бабушка говорила: «Немного громче, Виктория,  если можно. Когда я посылала тебя в школу святой Агаты, то думала, что они хотя бы научат тебя открывать рот при чтении, если не в состоянии научить  географии и истории». После этих слов Джейн так внезапно повышала голос, что тетя Гертруда подскакивала. На следующий вечер замечание могло быть другим: «Не так громко, Виктория, если можно. Мы не глухие». И голос бедной Джейн стихал почти до шепота.
  Когда она, наконец,  замолкала, бабушка и тетя Гертруда склоняли головы и повторяли вечернюю молитву. Джейн пробовала произносить ее  вместе с ними, но это было трудно, потому что бабушка всегда была на несколько слов впереди тети Гертруды, и девочке  удавалось лишь сказать «Аминь». Все это привело к тому, что красивая молитва, овеянная таким очарованием,  стала для Джейн своего рода кошмаром.
  Потом тетя Гертруда закрывала Библию и относила ее обратно на большой стол, кладя точно на то же место. Джейн должна была поцеловать  тетю и бабушку, пожелав им спокойной ночи. Бабушка при этом всегда оставалась сидеть на стуле, и Джейн приходилось наклоняться, чтобы поцеловать ее в щеку.
- Доброй ночи, бабушка.
- Доброй ночи, Виктория.
  Тетя Гертруда оставалась стоять, и  Джейн приходилось дотягиваться  до нее, поскольку тетя  была высокой, и лишь немного наклонялась, чтобы девочка смогла поцеловать ее узкое бледное  лицо.
- Доброй ночи, тетя Гертруда.
- Доброй ночи, Виктория, - говорила тетя высоким безжизненным голосом.
И Джейн выходила из комнаты. Иногда ей даже удавалось ничего  не уронить.
 - Когда я вырасту, я никогда, никогда не буду читать ни Библию, ни эту молитву, -  шептала Джейн, поднимаясь в свою комнату по длинной, великолепной лестнице, которая когда-то была предметом разговоров всего Торонто.
 Однажды вечером бабушка насмешливо спросила:
- Что ты думаешь о Библии, Виктория?
- Я думаю, что она очень скучна, - ответила Джейн правдиво.
- Ах вот как! И ты думаешь, что твое мнение что-то значит? – сказала  бабушка, все еще улыбаясь тонкими губами.
- Тогда зачем Вы спрашиваете? – спросила  Джейн и была осуждена за дерзость, хотя  не имела ни малейшего намерения быть дерзкой. Стоило ли удивляться, что этим вечером  она поднималась по лестнице, от всей души ненавидя дом 60 по Веселой Улице? Говоря честно, ей совсем не хотелось  ненавидеть его, она даже хотела его любить, подружиться с ним, что-нибудь сделать для него, но не могла полюбить свой дом  и ничего не могла для него сделать. За нее все делали тетя Гертруда, повариха Мэри Прайс и Фрэнк Дэвис, дворник и шофер.
   Тетя Гертруда не позволила бабушке держать горничную, потому что предпочла сама заботиться о доме. Высокая, смуглая, хорошо сохранившаяся тетя Гертруда, которая так разительно отличалась от матери, что  Джейн не могла бы представить их даже двоюродными сестрами, была  придирчивой хозяйкой. В доме 60 по Веселой Улице все должно было делаться установленным способом в установленный день, поэтому дом всегда был пугающе чистым.
  От холодных серых глаз тети Гертруды не могло укрыться  даже самое маленькое пятнышко пыли. Она всегда ходила по дому, ставя вещи на свои  места  и  бдительно следя за чистотой.  Даже мать никогда не делала ничего, кроме составления букетов для стола в те дни, когда к обеду зажигали свечи и приглашали гостей. Джейн мечтала, чтобы ей разрешили помочь по хозяйству - вот бы попробовать  чистить серебро и кухонную посуду!
  К тому же Джейн ужасно хотелось научиться готовить. Время от времени, когда бабушка отсутствовала, девочка слонялась по  кухне и наблюдала, как добродушная Мэри Прайс готовит еду. Это казалось очень простым делом. Джейн был уверена, что  превосходно справилась бы, если бы ей разрешали. Это должно быть так забавно - готовить пищу, ведь даже вдыхать ее запах  почти так же вкусно, как и есть.
 Но Мэри Прайс никогда не позволяла ей ничего делать. Она знала, что старая леди не одобряла общения  мисс Виктории  со слугами.
- Виктория мечтает стать домохозяйкой, - как-то раз насмешливо сказала бабушка во время воскресного  обеда, на котором, как обычно, присутствовали дядя Уильям Андерсон с тетей Минни, дядя Дэвид Колеман с тетей Сильвией и их дочерью Филлис. У бабушки был просто талант  заставить человека чувствовать себя смешным и глупым в присутствии других.  Джейн в это время задавалась вопросом, что сказала бы бабушка, знай она, что в тот день Мэри Прайс, против обыкновения, позволила Джейн помыть и нарезать листья салата. Зато Джейн прекрасно знала, что бабушка сделала бы - она даже не прикоснулась бы к этому салату.
- Разве это плохо для  девочки? - сказал дядя Уильям. Сама Джейн его не интересовала, но он не мог упустить возможность высказать свое мнение, основанное на том, что женщина должна ограничить свои интересы домом. - Каждая девочка должна уметь готовить.
-Я не думаю, что Виктория очень хочет научиться готовить, - сказала бабушка. – Ей просто нравится слоняться по кухне и другим подобным местам.
  Презрение, звучавшее в голосе бабушки, должно было показать, какие у Виктории низкие вкусы, и какое неподходящее для девочки место -  кухня. Джейн заметила, что лицо матери  внезапно вспыхнуло, а глаза обрели на мгновение какое-то  странное, непокорное выражение -  но только на мгновение.
- Как твои успехи  в школе, Виктория? - спросил дядя Уильям. – Собираешься успешно закончить год?
  Джейн не знала, получится ли у нее закончить год успешно - пока  ее ежемесячные табели оставляли желать лучшего. Бабушка очень сердилась, просматривая их,  и даже мать один раз жалобно спросила дочку, не могла бы та учиться хоть немного лучше. Джейн приложила все усилия, но история и география были такими скучными и нудными! С другой стороны, управиться с правописанием не стоило большого труда, а  успехи Джейн по арифметике были просто блестящими.
- Говорят, Виктория пишет замечательные сочинения,  - добавила бабушка саркастически. Почему-то (Джейн не могла понять почему)  ее способность писать хорошие сочинения  всегда вызывала бабушкины насмешки.
- Труд и еще раз труд!  - нравоучительно сказал дядя Уильям. - Виктория может закончить год достаточно хорошо, если захочет. Нужно только быть прилежной. Она уже большая девочка  и должна понимать это. Назови-ка столицу  Канады, Виктория!
  Джейн прекрасно знала столицу Канады, но дядя Уильям выпалил свой вопрос так неожиданно, к тому же все гости сразу прекратили есть и  посмотрели на нее... и в течение мгновения она ничего не могла  вспомнить. Девочка покраснела и опустила голову. Если бы она взглянула на мать, то увидела бы, что мать губами пытается подсказать ей непослушное слово - но Джейн  не могла смотреть ни на кого. Она была готова умереть от стыда и беспомощности.
- Филлис, - сказал дядя Уильям, - напомни  Виктории название столицы Канады.
- Оттава, -  быстро ответила Филлис.
- От-та-ва, -  четко повторил  дядя Уильям специально для Джейн. Джейн почувствовала, что все, кроме матери, были рады в чем-нибудь ее упрекнуть. Тетя Сильвия Колеман надела пенсне на длинной черной ленте и посмотрела на Джейн, словно желая  убедиться, что на свете действительно есть девочка, которая не знает название столицы своей страны. Под парализующим воздействием  этого ледяного взгляда Джейн уронила свою вилку и сжалась. Бабушка коснулась  небольшого серебряного колокольчика, стоявшего рядом на столе.
 - Дэвис, будьте любезны принести мисс Виктории еще одну вилку, - сказала она таким тоном, словно Джейн  уронила уже десяток  вилок.
  Дядя Уильям отрезал от жареного цыпленка кусок белого мяса  и положил его на край большого блюда. Джейн надеялась, что сегодня этот кусок достанется  ей. Девочка нечасто получала хорошие кусочки белого мяса. Когда не было дяди Уильяма, Мэри разрезала птицу на кухне и раскладывала на блюде, а Фрэнк подходил с этим блюдом ко всем по очереди. 
  Джейн не смела положить себе хороший кусок, потому что  знала – бабушка зорко наблюдает за ней. Однажды, когда девочка  взяла с блюда   два крошечных кусочка грудки,  бабушка  сказала:
- Не забывай, моя дорогая Виктория, есть и другие люди, которые могут захотеть грудку.
   Теперь, подумала Джейн,  она была бы счастлива  получить хотя бы ножку, ведь дядя Уильям вполне способен дать ей и  шейку в качестве наказания за то, что она не может назвать столицу Канады. Зато тетя Сильвия очень любезно положила  ей двойную порцию турнепса, который  Джейн ненавидела.
- У тебя совсем нет  аппетита, Виктория, - сказала тетя Сильвия укоризненно, видя, что  горка турнепса на тарелке Джейн совсем не  уменьшается.
- О, я думаю, что аппетит Виктории в порядке, - сказала бабушка так, словно только это и было в порядке у Джейн. Девочка  всегда чувствовала, что в высказываниях бабушки таилось нечто большее, чем то, что выражалось в словах. Она почувствовала себя  несчастной, и чуть не уронила свою репутацию, заплакав прямо при всех, но тут ее взгляд упал на мать. Мамино лицо выражало такую нежность, такое сочувствие и  понимание, что Джейн решила набраться  мужества  и просто перестать есть турнепс.
  Дочь тети Сильвии, Филлис, которая посещала не школу Cв. Агаты, а Хиллвуд Холл, более новую и еще более дорогую школу, могла с легкостью назвать не только столицу Канады, но и столицу каждой ее области. Джейн не любила Филлис. Вообще вокруг было столько людей, которых Джейн не любила, что иногда она мрачно подумывала, что это с ней самой,  должно быть, что-то не в порядке. Но Филлис была снисходительна,  а Джейн терпеть не могла,  когда к ней снисходили.
 - Тебе, кажется, не нравится Филлис? -  спросила однажды бабушка, глядя на Джейн тем  взглядом, который, как  казалось Джейн, мог видеть даже сквозь стены и двери, не говоря уже о человеческой душе. - Она симпатична, благовоспитанна, умна и хорошо ведет себя. В  ней есть все то, чего тебе не хватает.
  Джейн была уверена, что бабушка собиралась добавить еще что-то.
- Она смотрит на меня покровительственно, - ответила Джейн.
- Понимаешь ли ты значение всех слов, которые используешь, моя  дорогая Виктория? – с усмешкой сказала бабушка. - И не кажется ли тебе,  что, возможно, ты немного… завидуешь Филлис?
- Нет,  не кажется, - сказала Джейн твердо. Она точно знала, что нисколько  не завидует  Филлис.
- Конечно, я должна признать, что она очень отличается от твоей  Джоди, - усмехнулась бабушка. Насмешка в ее голосе зажгла сердитые искры в глазах Джейн. Девочка  не могла  спокойно слышать, как кто-то насмехается над Джоди, но что ей оставалось делать?

3
  Джейн и Джоди дружили  уже целый год. Джоди  тоже  исполнилось одиннадцать  лет,  и она тоже была довольно высокой  для своего  возраста, хотя не отличалась, как Джейн, крепким сложением. Джоди была тонка, худосочна, и выглядела так, словно  никогда в жизни не ела досыта, что было вполне вероятно, ведь она жила в доме 58 по  Веселой Улице, который из модной резиденции  давно превратился в мрачный трехэтажный пансион.
   Джейн часто вспоминала, как состоялось их знакомство. Однажды весенним вечером  она  сидела  на скамейке в старой заброшенной  беседке за домом. Мать и бабушка куда-то выехали, а тетя Гертруда с сильным насморком  вынуждена была оставаться  в кровати, иначе Джейн никто бы не разрешил сидеть в беседке в такое время. Джейн любовалась полной луной  и белой  вишней, цветущей во дворе  дома 58.
  Усыпанная белоснежными цветами вишня, над которой, словно огромная жемчужина, висела луна, была так прекрасна, что Джейн почувствовала странный комок  в горле, почти как тогда, когда ей хотелось плакать. А затем она услышала, как кто-то и в самом деле плачет - во дворе дома 58. Приглушенные, жалобные звуки ясно раздавались в  прохладной тишине весеннего вечера.
  Джейн встала и вышла из беседки, обошла вокруг гаража, миновала одинокую конуру, в которой никогда не жила  собака (по крайней мере, Джейн такого не помнила), и дошла до  деревянного забора, разделяющего дома. Прямо позади конуры в заборе было отверстие - среди ползучих побегов притаилась сломанная посередине планка. Протиснувшись в него, Джейн  оказалась в неопрятном дворе дома 58. Было еще довольно светло, и  она смогла разглядеть под вишней девочку, которая  горько  рыдала, закрывая лицо  руками.
- Я могу тебе чем-то  помочь? – спросила Джейн.
  Джейн и не подозревала, что в этом  вопросе отразился весь ее  характер. Любой другой   вероятно спросил  бы: «Что случилось?» Но Джейн всегда хотела помочь, и трагедией  ее детского существования стало то, что никто никогда не нуждался в  ее помощи,  даже мать, у которой было все, что она только могла пожелать.
  Девочка под вишней прекратила рыдать и вскочила на ноги. Она смотрела на Джейн, а Джейн смотрела на нее, и что-то происходило  с ними обеими. Впоследствии Джейн сказала: «Я поняла, что мы принадлежим к одному типу людей». Она увидела перед собой девочку приблизительно ее собственных лет, с очень бледным маленьким личиком, с густой темной челкой, доходящей до середины  лба. Волосы выглядели так, словно их долгое время не мыли,  но глаза, затененные челкой, были карими и очень красивыми, хотя и не такого цвета, как у  Джейн. Глаза Джейн были скорее золотисто-коричневыми, с таящейся в них смешинкой,  а глаза  девочки  казались очень темными и очень грустными, настолько грустными, что  сердце Джейн дрогнуло. Она вдруг почувствовала какую-то вопиющую несправедливость в том,  что у столь юного существа - такие грустные глаза.
  На девочке было надето  ужасное старое синее платье, которое, конечно, было сшито не для нее: слишком уж оно было длинным и широким, к тому же грязным и в жирных пятнах. Платье висело на тонких плечиках девочки, словно старая тряпка  на огородном пугале. Но Джейн не обратила на это внимания - она видела только странные печальные глаза.
-Я могу тебе чем-нибудь помочь? - спросила она снова.
  Девочка покачала  головой, и слезы снова хлынули из ее больших глаз.
- Смотри, - всхлипнула она и кивнула в сторону вишни.
 Джейн посмотрела туда и увидела между вишней и забором что-то похожее на  грубо сделанную  клумбу, по которой были раскиданы увядшие розы.
 - Это все Дик, - снова всхлипнула девочка. - Он нарочно… потому что это был мой сад. Эти розы… их прислали мисс Саммерс на прошлой неделе... двенадцать больших-больших красных роз на день рождения... и этим утром она сказала, что они завяли… и велела мне выбросить их в  мусорный ящик. Но я не могла ... они были все еще такие хорошенькие. Я пришла сюда, сделала грядку и воткнула в нее розы. Я знала, что это ненадолго... но они  выглядели такими милыми, и я могла притвориться, что у меня есть собственный сад... а потом...Дик пришел  и все растоптал... и смеялся!
   Она зарыдала снова. Джейн не знала, кем был этот Дик, но в тот момент она с удовольствием  свернула бы ему шею. Она положила руку девочке на плечо.
 - Не думай об этом. И не плачь больше. Давай лучше нарвем вишневых веточек  и воткнем их на твою клумбу. Они более свежие,  чем розы... подумай, как прекрасно они будут выглядеть в лунном свете.
-Я боюсь, - сказала девочка. - Мисс Вест ужасно разозлится.
    Снова Джейн почувствовала дрожь  понимания. Эта девочка тоже боялась людей.
- Хорошо, тогда мы только залезем на ту большую  ветку, сядем  там и будем восхищаться,  -  сказала Джейн. - Думаю, на это-то мисс Вест не рассердится?
- Пожалуй, нет. Конечно, она сердита на меня после сегодняшнего вечера -  когда я накрывала на  стол к  ужину,  то споткнулась, неся на подносе стаканы, и разбила целых три. Она сказала, если я буду так продолжать... вчера я пролила суп на шелковое платье мисс Тэтчер... она сказала, что отошлет меня.
-  Отошлет? Куда?
- Я не знаю. Мне некуда идти. Но она говорит, что я  не отрабатываю даже соль, которую съедаю, и она держит меня только из милости.
- Как тебя зовут? - спросила Джейн. Они проворно, как кошки, взобрались на вишню, и цветущая белая пена укрыла их, пряча  в своем  ароматном мире.
- Джозефина Тернер. Но все называют меня Джоди.
    Джоди! Джейн это имя понравилось.
- А я Джейн Стюарт.
- Я думала,  что тебя зовут  Виктория, - сказала Джоди. – Так говорила мисс Вест.
- Нет, меня зовут Джейн, - сказала Джейн твердо. – В крайнем случае -  Джейн Виктория, но лучше - Джейн. Вот мы и познакомились,  - добавила она радостно. 
 Когда  тем вечером Джейн возвращалась  в свой двор через лаз в заборе, она знала уже почти все, что можно было узнать про Джоди. Отец и мать девочки умерли, когда Джоди была еще совсем маленькой. Милли, кузина матери Джоди, служила поварихой в доме 58. Она  взяла девочку  к себе  и разрешила ей жить в кухне. Два года назад  Милли умерла, а Джоди осталась. Она помогала новой поварихе: чистила картофель, мыла посуду, убирала, вытирала пыль, выполняла поручения, точила ножи, а в последнее время ей позволили еще и накрывать на стол.
  Спала Джоди в небольшом закутке на чердаке, где было жарко  летом  и холодно зимой;  носила старые вещи, которые отдавали ей жильцы, и каждый день ходила в школу, где не проявляла никакого рвения в учебе. Никто никогда не говорил ей доброго слова и никто не обращал на нее внимания, кроме Дика, племянника и любимчика мисс Вест, которому нравилось дразнить и обижать девочку.  Джоди ненавидела Дика.
 Однажды, когда в доме никого не было, она проскользнула в комнату и подобрала  на пианино маленькую мелодию, но Дик наябедничал  мисс Вест, и Джоди серьезно предупредили, что она никогда не должна касаться инструмента.
- А мне так  хотелось бы научиться  играть на пианино, - сказала  она задумчиво. – А еще мне бы хотелось иметь свой сад. Музыка и  сад – вот все, что я люблю.
   Джейн снова и снова задавалась вопросом, почему в жизни все так странно перепутано: сама она совсем не любила играть на пианино, но бабушка велела ей брать уроки музыки, и девочка занималась только для того, чтобы доставить удовольствие матери. А бедная  Джоди так любила музыку, но не имела ни малейшего  шанса ею заниматься.
- Разве тебе нельзя попросить для себя немного  земли? – спросила Джейн. – Здесь много  места, и  не так темно, как в нашем дворе. Я помогла бы тебе сделать клумбу, и я уверена, что мама дала бы нам немного семян.
- Бесполезно, - сказала Джоди мрачно. - Дик снова все растопчет.
- Тогда вот что мы сделаем, - сказала Джейн решительно, - мы попросим у Фрэнка  каталог семян  и посадим воображаемый сад!
- Как ты это придумала? – восхищенно спросила Джоди. Джейн почувствовала себя счастливой: впервые кто-то восхищался ею!

4
   Конечно, бабушка вскоре узнала о знакомстве с Джоди. Она сделала очень много саркастических замечаний на этот счет, но не запретила Джейн играть с нею. Джейн поняла причину этого, только повзрослев: бабушка хотела  показать всем, что мещанский вкус Джейн толкает ее к незавидным знакомствам.
- Дорогая, эта твоя  Джоди -  действительно хорошая  девочка? – озабоченно спросила  мать.
- Она - очень хорошая  девочка, - сказала Джейн решительно.
-Но она выглядит настолько неухоженной... положительно грязной...
 -Ее лицо всегда чистое, и она никогда не забывает мыть за ушами, мамочка. Я собираюсь показать ей, как надо мыть волосы. Ее волосы были бы прекрасными, если бы она их почаще мыла: они такие черные  и шелковистые! Могу я подарить  ей одну из двух моих баночек с кремом  для  рук? У нее руки такие красные и потрескавшиеся, ведь Джоди  должна так много работать и мыть так много посуды.
-Но ее одежда...
- Тут уж трудно что-то  поделать – ей приходится носить то, что ей дают, и у нее никогда не бывает  больше, чем два платья одновременно, одно на каждый день и одно для воскресной школы. Даже платье для воскресной школы у нее не очень чистое. Это старое розовое платье Этели, дочери миссис Белью, на которое  она пролила кофе. Джоди приходится так много работать. Она – просто маленькая рабыня, так Мэри говорит. Я очень  люблю Джоди, мамочка. Она такая милая.
-Хорошо, - вздохнула мать и уступила. Мать всегда уступала, если вы были достаточно настойчивы - Джейн уже поняла  это. Она обожала мать, но пользовалась слабостью ее характера. Мать совсем не могла «противостоять» людям. Мэри говорила так Фрэнку, когда думала, что девочка ее не слышит, и Джейн  знала, что это было верно.
- Она всегда будет соглашаться с последним, кто говорит с нею, - сказала Мэри.  – А последней всегда оказывается  старая леди.
- Хорошо, что старушенция  просто ужасно добра  к ней,  - заключил Фрэнк. – А сама госпожа  - веселая красотка.
- Веселая-то веселая, но счастливая ли? – загадочно сказала Мэри.
- «Счастливая? Конечно, мамочка счастлива», - подумала Джейн с негодованием, стараясь заглушить прячущееся  где-то  в глубине души  странное подозрение, что мать, несмотря на  танцы, обеды, меха и  платья, драгоценности и друзей, счастлива все же не была. Джейн не знала, почему ей так кажется: возможно, потому, что взгляд матери иногда напоминал взгляд птицы, запертой в клетке.
  Теперь весенними и летними вечерами Джейн отправлялась во двор дома 58. Джоди заканчивала мыть груды тарелок и выходила тоже. Девочки садили свой «воображаемый» сад, кормили крошками малиновок и черно-серых белок, сидели на вишне, наблюдая  за загорающимися на вечернем небе звездами. И разговаривали! Джейн, которая никогда не могла придумать, что бы сказать Филлис, стольким спешила поделиться с Джоди!
  Но Джоди никогда не приходила играть во двор дома 60. Однажды, еще в начале их дружбы, Джейн снова  нашла Джоди  плачущей под вишней. Оказывается,  мисс Вест настояла на том, чтобы Джоди выбросила в мусорное ведро своего старого плюшевого мишку. Он был, по словам мисс Вест, ужасно потертым. Раньше девочка чинила его, но теперь места для заплат больше не осталось, а кнопки- глаза уже невозможно было пришить. Кроме того, Джоди, оказывается, была уже слишком взрослой, чтобы играть с плюшевыми мишками.
-Но больше у меня ничего нет, - рыдала Джоди. - Если бы у меня была  кукла, я бы не возражала. Я всегда хотела куклу... но теперь мне придется спать одной... а это так одиноко.
- Пойдем к нам,  я дам тебе куклу, - сказала Джейн.
   Джейн никогда не любила кукол за то, что они неживые. Великолепная кукла, которую подарила тетя Сильвия на Рождество, когда Джейн было семь лет, была столь безупречно одетой, что ничего в ее облике нельзя было изменить, поэтому Джейн никогда не любила ее. Ей больше понравился  бы  плюшевый мишка, каждый день нуждавшийся в  новой заплатке.
  Джейн провела Джоди, наивную и восхищенную, через весь свой великолепный  дом  и отдала ей куклу, которая уже долгое время безмятежно спала в нижнем ящике огромного черного платяного шкафа. Потом девочка привела подружку  в комнату матери, чтобы показать изящные вещицы на туалетном столике: украшенные серебром щетки, бутылки духов со стеклянными пробками, пускающими радугу, замечательные кольца на маленьком золотом подносе. Там и застала их бабушка.
  Она стояла в дверном проеме и смотрела на них. Джейн кожей  ощутила тишину, подобно холодной воде растекающуюся по комнате.
-Что это значит, Виктория, если мне будет разрешено спросить?
-Это... Джоди, - заколебалась Джейн. - Я... я привела ее, чтобы отдать ей мою куклу. У нее нет ни одной.
- В самом деле? И ты отдала ей ту, которую подарила тебе твоя тетя?
   Джейн сразу поняла, что  совершила что-то непростительное. Но она и подумать не могла, что не в ее власти отдать собственную куклу.
-Я не могу запретить тебе  играть с этой… Джоди в ее дворе, - сказала бабушка. -  То, что у человека  в крови, должно рано или поздно проявиться. Но, если ты не возражаешь, не води больше в дом всяких бродяжек, моя дорогая Виктория.
   «Ее дорогой Виктории» и бедняжке Джоди  ничего не оставалось, как спастись бегством, оставив куклу, но, прежде чем  выскочить за дверь, Джейн помедлила мгновение и пристально посмотрела на бабушку  осуждающими карими глазами.
- Это несправедливо, - голос девочки  задрожал, но она чувствовала, что  должна высказаться, независимо от того, сочтет бабушка ее дерзкой или нет.  Потом она последовала за Джоди  со странным чувством удовлетворения в душе.
-Я  не бродяжка, - выговорила Джоди дрожащими губами. – Конечно,  я не такая, как ты. Мисс Вест говорит, что вы знатные, но мои родители тоже были уважаемыми людьми. Так сказала кузина Милли. Она сказала -  они  всегда жили по средствам, когда были живы. И я буду работать у мисс Вест, чтобы жить на свои средства.
- Ты - не бродяжка, и я люблю тебя, - сказала Джейн. - Ты и мама - единственные люди в целом мире, которых я люблю.
  Но  странная острая боль еще долго терзала сердце Джейн. Она внезапно поняла, что только два человека из всех миллионов в мире - Джейн никогда не могла запомнить точное число миллионов, но она знала, что оно  огромно – так вот, два человека из всех миллионов - это очень немного.
- Мне хотелось бы любить всех людей, - подумала Джейн. - Это гораздо лучше, чем всех ненавидеть.
- А я  не люблю никого, кроме тебя, - сказала Джоди и тут же забыла  о своих уязвленных чувствах, как только Джейн заинтересовала ее строительством  замка из старых жестяных консервных банок, валявшихся в углу двора. Мисс Вест собирала эти жестянки  для своего деревенского кузена, который использовал их в  каких-то таинственных целях. Он не приезжал целую зиму, поэтому во дворе скопилось достаточно банок для того, чтобы построить высокую башню. Дик, конечно, разрушил ее на следующий день, но девочки получили большое удовольствие от строительства.  Они никогда не узнали, что мистер Торри, один из жильцов дома 58, подающий надежды архитектор, ставя свой автомобиль в гараж, увидел замок, мерцающий в лунном свете, и присвистнул от восхищения.
- Какую удивительную вещь построили эти две малышки,  - пробормотал он.

  Джейн давно должна была спать, но она лежала, широко открыв глаза, и продолжала сочинять  историю своей  жизни на луне, заглядывающей в окно. «Лунной тайной»,  как  назвала ее Джейн,  девочка не поделилась даже с матерью и  Джоди. Она просто не могла об этом кому-нибудь рассказать, ведь это значило бы уничтожить тайну. Три года, каждый вечер, Джейн совершала воображаемые поездки на луну, в таинственный мерцающий мир, где она переживала великолепные приключения, насыщая неутолимую жажду своей души в неизвестных, очарованных родниках  среди  светлых серебристых  холмов.
  Прежде, чем ей пришло в голову посещать луну, Джейн пыталась попасть в зеркало, как когда-то сделала Алиса. Она подолгу стояла перед зеркалом, надеясь на чудо, и тетя Гертруда даже заметила, что Виктория - самый тщеславный ребенок, какого она когда-либо видела.
- Неужели? - сказала бабушка, словно удивляясь, чем Джейн может тщеславиться.
  В конечном счете Джейн сделала печальный вывод - она никогда не сможет войти в Зазеркалье. И вот однажды ночью, лежа в  одиночестве  в большой неприветливой комнате, она увидела, что в одно из ее окон глядит луна, величественная и прекрасная, и девочке пришло в голову придумать  для себя жизнь на луне, где она могла бы есть волшебную еду и гулять с воображаемыми спутниками по волшебным полям, полным странных белых луноцветов.
   Но даже на луне мечты Джейн вращались вокруг ее главной страсти. Так как луна была полностью из серебра, ее нужно было полировать каждую ночь. Джейн и ее лунные друзья без конца полировали луну. Существовала даже сложная система наград для  старательных полировщиков и наказаний для ленивых. Ленивые вообще высылались на другую сторону луны, которая, как читала Джейн, всегда оставалась очень темной и очень холодной.  Когда же лентяям, промерзшим до костей,  позволяли вернуться назад, они были рады согреть себя работой и терли луну так усердно, что в эти ночи она сияла ярче,  чем  обычно.
  О, как это было захватывающе! Джейн теперь не чувствовала себя одинокой, за исключением новолуний, когда луна на небе не появлялась, но и тогда девочка с нетерпением ждала, не покажется ли на западе тонкий полумесяц, говорящий о том, что ее тайна возвращается. Все безлунные ночи  Джейн поддерживала надежда на продолжение ночного  лунного веселья.

5
  Джейн всегда считала, что ее отец умер. Никто ей ничего не говорил,  но девочка была в этом уверена. Она даже не думала об отце, и никто никогда не упоминал о нем в ее присутствии. Она предполагала лишь, что его имя  было Эндрю Стюарт, потому что мать звалась миссис Эндрю Стюарт. Он мог с таким же успехом не существовать вовсе - Джейн это нисколько не беспокоило, в отцах она не разбиралась. Единственным отцом, которого  она знала,  был отец Филлис, дядя Дэвид Колеман, красивый, стареющий мужчина с мешками под глазами, который что-то приветливо фыркал, когда приезжал на воскресный обед. Джейн догадывалась, что это должно было означать дружеское расположение, и  не испытывала к нему неприязни, но в дяде Дэвиде не было ничего, что заставляло бы ее завидовать Филлис, имеющей отца. Кто будет мечтать об отце, когда рядом есть такая мама, нежная, восхитительная и  любящая?
   И тут в школе Cв.Агаты появилась Агнес Рипли. Сначала она понравилась Джейн, хотя при первой встрече довольно насмешливо показала ей язык. Она была дочерью кого-то, кого называли «большим Томасом Рипли, строившим железные дороги». Большинство девочек в Cв.Агате сразу начали к ней подлизываться  и таяли от счастья, если она их замечала.  Новенькая имела пристрастие к «секретам», и среди девочек считалось большой честью, если Агнес рассказывала свой «секрет». Поэтому душа Джейн затрепетала, когда однажды на игровой площадке Агнес подошла к ней и сказала загадочно и мрачно: «Я знаю один секрет».
 «Я знаю секрет» -  самая захватывающая  фраза в мире, и Джейн не могла не поддаться  ее  очарованию.
- О, расскажи мне, - попросила она, мечтая стать одной из немногих посвященных и желая узнать тайну. Тайна – это так увлекательно, так захватывающе!
 Агнес наморщила свой толстый носик и важно взглянула на Джейн.
- Я расскажу тебе позже.
-Я не хочу позже. Я хочу услышать ее сейчас, - умоляла Джейн, и ее глаза цвета ноготков  нетерпеливо сияли.
  Маленькое  личико Агнес, обрамленное прямыми каштановыми волосами, засветилось озорством. Она подмигнула Джейн  своим зеленым глазом.
-Хорошо. Но не обвиняй меня, если тебе не понравится то, что я скажу. Слушай.
  Джейн слушала. Слушали  башни  Cв. Агаты. Слушали старые улицы за ее стенами. Джейн казалось, что их слушает целый мир. Она была одной из избранных - Агнес собиралась рассказать ей секрет!
- Твои отец и мать не живут вместе.
Джейн уставилась на Агнес. То, что та сказала, не имело никакого смысла.
-Конечно они не живут вместе, -  проговорила  она. - Мой отец давно умер.
- Да нет, не умер, - хихикнула  Агнес. - Он живет на Острове Принца Эдуарда. Твоя мать бросила его, когда тебе было три года.
Джейн почувствовала, как чья-то большая ледяная рука начинает сжимать ее сердце.
-Это... - не... правда, - задохнулась она.
- Правда-правда. Я слышала, как тетя Дора говорила об этом маме. Она сказала, что твоя  мать вышла за твоего отца сразу после того, как он возвратился с войны. Они познакомились однажды летом, когда твоя бабушка возила ее на море. Твоя бабушка не хотела этого. Тетя Дора сказала, что все знали - это долго не продлится. Он был беден. Но больше всего неприятностей было от тебя. Тебе не стоило рождаться. Никто из них тебя не хотел, так сказала тетя Дора. Они ссорились, словно кошка с собакой, и наконец твоя мать бросила его. Тетя Дора сказала, что она  развелась бы с ним, только в Канаде  ужасно трудно получить развод, и к тому же все Кеннеди думают, что развод – очень неприличная  вещь.
 Невидимая рука сжала сердце Джейн так сильно, что девочка едва могла  дышать.
- Я...  не верю тебе, - с трудом проговорила она.
- Если ты так собираешься говорить, когда я открываю тебе секрет, то я больше ничего тебе не расскажу, мисс Виктория Стюарт, - крикнула  Агнес, покраснев от гнева.
- Я и не хочу больше ничего слышать, - ответила Джейн.
  Хватит и того, что она уже услышала. Но это просто не может быть правдой... не может! Джейн казалось, что этот день никогда не закончится. Фрэнк никогда не ехал домой  так медленно, снег на темных улицах  никогда не выглядел настолько грязным, а вечер - таким серым. Луна, плывя высоко в небе, казалась блеклой, словно выцветшая бумага, но сейчас  Джейн было все равно, даже если она никогда больше не сможет ее полировать.
   Когда она вернулась, в доме 60 по Веселой Улице пили чай. Большая гостиная, щедро украшенная бледно-розовым львиным зевом, тюльпанами и розами, была полна людей. Мать в шифоновом платье цвета орхидеи, со свободно спускающимися кружевными рукавами, смеясь, беседовала с гостями. Бабушка, с искрящимися в ее волосах голубыми алмазами, восседала  в любимом вышитом кресле, и Джейн вспомнилось, как одна леди сказала про нее: «Изящная седая дама, совсем как мать Уистлера». Тетя Гертруда и тетя Сильвия разливали чай, а на столе, покрытом дорогим  венецианским кружевом,  горели высокие розовые свечи.
  Джейн направилась прямо к матери. Ей было все равно, что в доме гости. Она должна была задать один вопрос, на который ей немедленно нужен был ответ. Немедленно. Джейн не могла ждать более подходящего момента.
- Мамочка, - спросила она, -  мой отец жив?
  Странная, ужасная тишина внезапно повисла в комнате. В  синих глазах бабушки вспыхнули колючие огни, тетя Сильвия задохнулась, а тетя Гертруда стала неприлично багровой. Но лицо матери побелело, словно его внезапно покрыл снег.
- Он жив? – повторила  Джейн.
- Да, - ответила мать. Больше она ничего  не сказала, а Джейн ничего больше не спросила. Она повернулась, вышла и стала подниматься вверх по лестнице, ничего не видя вокруг. Войдя в комнату, она закрыла дверь и медленно легла на большую белую медвежью шкуру, спрятав лицо в мягком меху. Тяжелые черные волны боли, казалось, перекатывались через нее.
  Так  это было правдой. Всю свою  жизнь она думала, что ее отец умер, а он в это время жил - жил в той далекой точке на карте, которая, как ей сказали, называлась Островом  Принца Эдуарда. Просто они с мамой  не любили друг друга и не хотели, чтобы на свет появилась Джейн. Джейн обнаружила, что это страшно и неприятно – знать, что твои родители не хотели тебя. Она была уверена,  что всю оставшуюся жизнь будет слышать голос Агнес, говоривший: «Тебе не стоило рождаться». Она ненавидит Агнес Рипли. Она всегда будет ее ненавидеть.
   Там и нашли девочку мать и бабушка после ухода  гостей.
-Виктория, встань.
Джейн не двигалась.
-Виктория, я привыкла, что мои просьбы выполняются.
  Джейн встала. Она не плакала. Разве кто-то давным-давно не сказал, что «Джейн никогда не плачет»? Но выражение ее лица могло тронуть самое черствое сердце. Возможно, оно тронуло даже бабушку, поскольку та сказала непривычно мягко:
-Я всегда говорила твоей матери, Виктория, что она должна сказать тебе правду, потому что рано или поздно ты услышишь об этом от кого-нибудь постороннего. Твой отец жив. Твоя мама вышла за него замуж вопреки моему желанию и вскоре раскаялась в этом. Когда она опомнилась, я простила ее и с радостью приняла обратно. И в будущем, когда ты почувствуешь непреодолимое желание сделать сцену, не будешь ли ты так добра сдержать свой порыв до тех пор, пока не уйдут гости?
-Почему он не любил меня? -  спросила Джейн тупо.
 Теперь именно это мучило ее больше всего. Когда-то мама, возможно,  тоже не хотела ее рождения, но теперь-то она  любит ее!
   Мать внезапно рассмеялась таким грустным смехом, что это чуть не разбило Джейн сердце.
- Думаю, он ревновал меня к тебе.
- Он сделал жизнь твоей  матери несчастной, - сказала бабушка, и ее голос стал жестким.
- О, я была виновата не меньше, - вскричала мать, задыхаясь.
Джейн, переводившая взгляд с одной женщины на другую, заметила,  как мгновенно изменилось  бабушкино лицо.
- Ты больше никогда не будешь упоминать имя твоего отца в моем присутствии или в присутствии твоей матери, - холодно сказала бабушка, обращаясь к Джейн.  – Для нас,  как и для тебя, он умер.
  Запрещение было излишним. Джейн и не собиралась упоминать имя  отца. Он сделал мать несчастной,  и Джейн возненавидела его за это, решив полностью изгнать из своих  мыслей.  В ее жизни было несколько вещей, о которых лучше  было не думать, и отец стал одной из них.  Но самое ужасное в этом было то, что появилась тема, которую  нельзя было обсуждать  с матерью. Джейн почувствовала, что между ними словно встала невидимая преграда. Прежнее безграничное доверие ушло. Все испортило имя, которое никогда не должно было упоминаться.
   Джейн возненавидела Агнес Рипли и ее культ «секретов» и была довольна, когда Агнес оставила школу, недостаточно современную, по мнению «большого Томаса», для его дочери - Агнес хотела научиться танцевать чечетку.

6
  Прошел год с тех пор, как Джейн узнала, что ее отец жив. Весь этот год Джейн по-прежнему  посещала школу св. Агаты, но в занятиях не преуспела, в отличие от Филлис, получившей  награду за отличную учебу. Она по-прежнему  в сумерки  встречалась на заднем дворе с Джоди,  а днем  так старательно играла гаммы,  словно  любила это занятие.
- Жаль, Виктория, что ты равнодушна к  музыке, - сказала как-то бабушка.  – Но, впрочем, как ты можешь ее любить?
  Дело было не в том, что бабушка говорила, а в том, как она это делала.  Она умела наносить раны, которые долго болели. Джейн любила музыку - вернее, она любила слушать ее. Когда мистер Рансом, жилец  пансиона, по вечерам играл  в своей комнате на скрипке, то он и подумать не мог, что на вишне, растущей на заднем дворе, сидят  два восхищенных слушателя.
  Джейн и Джоди прислушивались к звукам скрипки, сжав от восторга руки, и их сердца наполнялись непонятным счастьем. Когда же пришла зима, и окно комнаты  закрыли, Джейн остро почувствовала потерю. Луна осталась ее единственным спасением, и она отправлялась на нее чаще, чем когда-либо, во время  долгих приступов молчания, которые бабушка называла словом «дуться».
- Виктория  опять дуется,  - говорила  она.
- О, я не думаю, - слабо возражала мать. Только защищая Джейн, она осмеливалась противоречить бабушке. – Девочка скорее... чувствительная.
-Чувствительная! – засмеялась бабушка. Смеялась она нечасто, и в ее смехе не было ничего веселого. Что касается тети Гертруды, то она если  когда-либо и смеялась, то, должно быть, так давно, что никто уже и не помнил этого. Мать смеялась, когда вокруг были люди, но и ее легкий серебристый смех казался Джейн ненастоящим.
   Нет, никто не смеялся по-настоящему  в доме  60 по Веселой Улице, хотя даже одна Джейн, умеющая  видеть забавную сторону всех вещей, могла наполнить смехом целый дом. Но девочка рано поняла, что смех может обидеть  бабушку. Даже Мэри и Фрэнк хихикали в кухне очень осторожно.
  Джейн очень вытянулась  за этот год,  стала еще более угловатой и неуклюжей. Ее твердо очерченный подбородок с ямочкой посредине вызывал особенное неудовольствие бабушки.
- Он  с каждым днем становится все  более похожим на его подбородок, - горько жаловалась бабушка тете Гертруде. Случайно услышав это, Джейн вздрогнула. Она поняла, что речь шла о подбородке ее отца, и  немедленно возненавидела свой. Почему он не мог быть симпатично округленным, как у матери?
   Прошедший год был не очень богат событиями. Джейн могла бы назвать его монотонным, но она еще не была знакома с этим словом. Только три события отпечатались в ее памяти: инцидент с котенком, таинственное происшествие с портретом Кеннета Говарда и неудачная попытка декламации.
  Котенка Джейн подобрала  на улице.
   Однажды днем Фрэнк очень спешил, чтобы вовремя попасть куда-то за бабушкой и мамой,  и  позволил Джейн вернуться  домой пешком, высадив ее в самом начале Веселой Улицы. Счастливая Джейн шла, наслаждаясь этим редким мгновением независимости. Ей почти не разрешали гулять где-нибудь одной - да и вообще гулять.
  Джейн любила прогулки. Она была бы рада ходить пешком в школу и из школы, или, если это было слишком далеко, хотя бы ездить на трамвае. Джейн любила путешествие на трамвае. Было очень интересно смотреть на едущих людей и размышлять о них. Кто вон та  леди с прекрасными вьющимися волосами? О чем бормочет сама с собой эта сердитая старушка?  Нравится ли маленькому мальчику, как его мать при всех вытирает  ему лицо своим носовым платком? Думает ли та веселая маленькая девочка о том, как закончить учебный год? Будет ли мужчина, явно страдающий  от зубной боли, выглядеть более приветливым, когда она пройдет? Джейн хотелось бы знать все обо всех, жалеть их или радоваться за них, исходя из обстоятельств.  Но очень редко кто-либо из обитателей дома 60 ездил на трамвае, ведь под рукой всегда был Фрэнк с лимузином.
    Джейн шла медленно, чтобы продлить удовольствие. Стоял  холодный день конца осени. Тусклый призрак солнца, слабо просвечивающего сквозь унылые серые облака и скупо дарившего свет, пропал, вокруг начало темнеть, пошел мокрый снег. В мрачных окнах зажигались тусклые огни. Сама Джейн не обращала внимание на пронизывающий ветер, но вскоре обнаружила, что кое-кому в такую погоду приходится плохо. 
 Она услышала жалобный, отчаянный плач  и, посмотрев вниз, увидела котенка, жалкий комочек, прижавшийся к железной ограде. Она нагнулась, подняла его и прижала к  своему лицу. Маленькое существо, горстка хрупких косточек в пушистом мехе, облизало ее щеку нетерпеливым язычком - озябший, голодный и покинутый зверек! Джейн знала, что он не живет на  Веселой Улице, и не могла оставить его погибать в эту холодную ночь.
- Господи, мисс Виктория, где вы его подобрали? - воскликнула Мэри, когда Джейн появилась в кухне с котенком на руках. - Вам не стоило приносить его сюда: вы же знаете, что ваша бабушка не любит котов. Помню, однажды ваша тетя Гертруда завела одного, но и того прогнали прочь, когда  он оторвал всю бахрому  с кресел. Лучше отнесите котенка обратно, мисс Виктория.
  Джейн ненавидела, когда ее называли «мисс Виктория»,  но бабушка настаивала, чтобы  слуги обращались к ней именно так.
- Как я могу отнести его на улицу в такую погоду,  Мэри? Давай дадим ему поесть, и пусть он останется здесь хотя бы до конца обеда, а потом я попрошу, чтобы бабушка позволила мне его держать. Может быть, она и согласится, если я пообещаю, что он будет жить только в кухне  и во дворе. Ты ведь не будешь возражать, Мэри?
- Мне бы даже понравилось, - ответила Мэри. - Я часто думала, что неплохо было бы иметь в доме  кошку  или собаку. Когда-то у вашей матери была собака, но после того, как она чем-то отравилась, мисс Робин никогда не завела другую.
  Мэри не сказала  Джейн о своих подозрениях,  что собаку отравила сама старая леди - детям таких вещей не говорят, к тому же Мэри не могла быть в этом твердо уверена. Однако она была  твердо  уверена в одном: старая госпожа Кеннеди ужасно ревновала свою дочь даже к собаке.
 -Как она смотрела  на бедное животное, когда  думала, что ее никто не видит, - невольно вспомнила  Мэри.
  Бабушка, тетя Гертруда и мать в это время  пили чай, и Джейн знала, что у нее в запасе есть по крайней мере час. Этот час прошел так приятно! Довольный котенок  выпил столько молока, что его животик раздулся так, как будто был готов лопнуть, в  кухне было тепло и уютно, Мэри позволила Джейн колоть орехи для пирога и нарезать тонкими ломтиками груши для салата.
- О, Мэри, черничный пирог! Почему он бывает так редко? Ты печешь такие восхитительные черничные пироги!
- Кому-то дано печь пироги, а кому-то нет, -  довольная похвалой, сказала Мэри. - Что касается  того, чтобы печь их чаще, то вы же знаете - ваша бабушка не любит пироги и говорит, что они трудно перевариваются, но я-то знаю, что это не так - мой отец прожил девяносто лет,  хотя всю жизнь ел на завтрак пироги, каждое утро! Вот и приходится печь его только  иногда, для вашей матери.
- После обеда я расскажу бабушке о котенке и спрошу, могу ли я держать его, - решила Джейн.
- Думаю, у тебя будут большие  неприятности, бедный ребенок, - сказала вполголоса Мэри, когда  за Джейн закрылась дверь. - Мисс Робин должна бы заступиться за тебя, но где там! Она всегда будет под каблуком у своей матери. Надеюсь, обед пройдет мирно,  и старушка будет в хорошем настроении. Лучше бы я не делала сегодня черничный пирог. Хорошо, что она не узнает, что мисс Виктория резала салат... если чего-то не знаешь, это не сможет тебя расстроить.
  Худшие ожидания Мэри оправдались – бабушку в этот день что-то рассердило, и она угрюмо молчала. В воздухе висела напряженная тишина. Тетя Гертруда вообще никогда не разговаривала за обедом, но сегодня  даже  мать чувствовала себя неуютно и ни разу  не попыталась передать Джейн какой-нибудь  из придуманных ими сигналов: тронуть губы, поднять бровь, поправить локон, что на их языке значило: «моя дорогая», «я люблю тебя» или «считай, что я тебя поцеловала».
  Джейн, обремененная своим секретом, была еще более неуклюжей, чем обычно, и, когда  ела черничный  пирог, уронила кусочек на стол.
- Виктория, - тут же сказала бабушка, -  ребенку лет пяти еще можно было бы найти оправдание, но для девочки твоего возраста такая неуклюжесть просто непростительна. Пятно от черники почти невозможно вывести, а ведь это одна из моих лучших скатертей. Но, конечно, для тебя это не имеет никакого значения.
  Джейн в тревоге  разглядывала скатерть: она не могла понять, как такой крошечный кусочек пирога мог наделать столько пятен? И должно же было так случиться, что именно в этот зловещий момент маленькое  пушистое существо, сбежавшее из-под присмотра Мэри, пронеслось через столовую и прыгнуло Джейн на колени. Сердце девочки упало.
- Откуда взялся  этот грязный кот? – грозно спросила бабушка.
- «Я не должна быть трусихой», - подумала Джейн отчаянно.
- Я нашла его на улице и принесла сюда, - сказала она смело (вызывающе, как показалось бабушке). – Он так замерз и проголодался! Посмотрите, бабушка, какой он худой. Пожалуйста, можно мне оставить его? Он такой милый! Я никогда не позволю ему беспокоить вас. Я буду...
-Моя дорогая Виктория, не будь смешной! Я думала, ты знаешь - мы не держим в доме кошек. Будь любезна сейчас же избавиться от этого существа.
-О, только не на улицу, бабушка, пожалуйста! Идет дождь со снегом, и котенок там погибнет!
-Я жду, что мне будут повиноваться  без возражений, Виктория. Ты не можешь всегда поступать так, как тебе хочется - иногда надо прислушиваться и к желаниям других людей. Я буду тебе очень обязана, если ты не станешь в дальнейшем беспокоить нас из-за пустяков.
- Бабушка, - начала Джейн страстно, но бабушка подняла тонкую морщинистую руку.
- Не надо капризов, Виктория. Просто забери его отсюда.
Джейн принесла  котенка в кухню.
- Не переживайте так, мисс Виктория, - уговаривала ее Мэри. -  Фрэнк отнесет котенка в гараж и постелет ему коврик, на котором малыш сможет поспать, а завтра я отдам его  моей сестре. Там ему будет хорошо - она любит кошек.
  Джейн никогда не плакала – не плакала и в этот вечер, когда мать проскользнула украдкой в ее комнату, чтобы поцеловать дочку на ночь. Она  только дрожала от возмущения.
- Мамочка, как жаль, что мы не можем уйти... только ты и я. Я ненавижу этот дом, мамочка, я ненавижу его!
Тогда мать горько произнесла странную фразу:
- Теперь уже ни для кого из нас нет спасения.

7
  Джейн ничего не поняла в происшествии с портретом.  Боль и обида со временем прошли,  но недоумение осталось: почему  у обитателей дома 60 по Веселой Улице, в том числе и у матери, портрет  какого-то незнакомца вызвал такую бурную реакцию?
  Девочка увидела этот портрет, когда была в гостях у Филлис. Как всегда, визит оказался натянутым и не принес особой радости  ни гостье, ни хозяйке, хотя хозяйкой Филлис пыталась быть добросовестной. Она показала Джейн всех своих новых кукол, новые платья, новые туфельки, новое жемчужное ожерелье, новую свинку из китайского фарфора. Филлис коллекционировала  фарфоровых свинок и считала «бесчувственными» всех,  кто не интересовался ими. В этот раз она выказывала свое превосходство более чем обычно, на что Джейн в свою очередь отвечала плохо скрываемым презрением. Девочки  жестоко скучали, поэтому для обеих было большим  облегчением, когда  Джейн взяла журнал «Субботний вечер» и сделала вид, что погрузилась в него, хотя ее совершенно не интересовали светские сплетни, фотографии невест и дебютанток, сводки с фондовой биржи, не говоря уже о статье «Мирное урегулирование международных конфликтов» некоего Кеннета Говарда, которой было отведено почетное место на первой странице. Джейн подумала, что не должна читать «Субботний вечер» - она чувствовала, что бабушка не одобрила бы этого, ведь этого журнала  никогда не было в ее доме.
  Но тут внимание Джейн привлек  портрет на обложке - Кеннет Говард. Мгновение она смотрела на него, ощущая обаяние этого лица. Она никогда не видела Кеннета Говарда, даже  понятия не имела,  кем он был или где жил, но этот портрет словно напоминал ей кого-то, кого она хорошо знала и очень любила. Ей понравилось в нем все: странный излом бровей, густые непослушные волосы, волной поднимающиеся  надо лбом,  решительный рот, строгий взгляд, смягченный веселыми морщинками в уголках глаз, и квадратный подбородок с ямочкой, который так напоминал Джейн кого-то, но кого - она не могла вспомнить. Джейн еще раз посмотрела на это  лицо и протяжно вздохнула, подумав, что если бы она любила отца вместо того, чтобы его ненавидеть, то ей хотелось бы, чтобы он походил на Кеннета Говарда.
Джейн смотрела  на портрет так  долго, что Филлис стало любопытно.
- Что ты разглядываешь, Джейн?
Джейн внезапно пришла в себя.
-Можно мне взять эту картинку, Филлис? Пожалуйста…
- Какую картинку? Почему? Ты знаешь его?
- Нет. Я никогда не слышала о нем прежде. Но мне нравится эта картинка.
- А мне нет, - Филлис посмотрела на нее свысока. – Он же старый. И совсем не красивый. На следующей странице есть прекрасный портрет Нормана Тэйта, давай я покажу его тебе.
 Но Джейн не интересовали ни Норман Тэйт, ни любая  другая звезда экрана: бабушка не одобряла посещение детьми кинотеатров.
- Я хотела бы эту картинку, если можно, - сказала она твердо.
- Можешь взять ее, - снизошла Филлис, подумав, что Джейн еще более  «бесчувственная», чем ей казалось раньше. Можно только пожалеть такую девочку! - Я думаю, та картинка никому не нужна. Мне она не нравится. Этот человек смотрит так, как  будто про себя смеется  над нами.
   Удивительно, как Филлис это почувствовала? Кеннет Говард действительно смотрел именно так. Только это был хороший, добрый смех. Джейн не возражала бы, если бы над ней так дружески посмеялись. Она тщательно спрятала картинку и, принеся ее домой,  спрятала в верхнем ящике комода, под стопой носовых платков. Девочка  вряд ли могла объяснить, почему ей не хотелось никому показывать этот портрет. Возможно, она не хотела, чтобы другие высмеяли ее, как это сделала Филлис, а возможно, еще и потому, что у нее возникло ощущение, что портрет имеет к ней какое-то отношение. Это чувство было слишком странным, чтобы говорить о нем  кому-либо, даже матери.
   Но Джейн не смогла бы  поговорить с матерью, даже если бы и захотела. Никогда та не была такой оживленной, никогда так часто не выезжала на балы, чаепития и приемы. Даже поцелуй на ночь стал редким событием -  или Джейн просто так показалось, ведь она не знала, что всегда, поздно возвращаясь из гостей, мать входила на  цыпочках в спальню дочери  и осторожно целовала ее рыжевато-каштановые  волосы - очень легко, чтобы не разбудить девочку, - и иногда  даже плакала, вернувшись в свою комнату, но не часто, потому что это могло бы быть замечено за завтраком, а старая миссис Роберт Кеннеди не любила людей, которые плакали по ночам в ее доме.
  Целых три недели портрет  и Джейн были лучшими друзьями. Она вынимала его и  рассматривала всякий раз, когда рядом никого не было. Она рассказала Кеннету Говарду  про Джоди, загруженную тяжелой  домашней работой, про свою  любовь к матери, и даже поведала ему свою лунную тайну. Когда она одиноко лежала в  кровати, ее согревала мысль о портрете. Она целовала его на  ночь и первым делом бросалась к нему утром.
  А потом его нашла тетя Гертруда.
 Возвратясь в тот день домой из школы, Джейн  сразу почувствовала, что что-то произошло.  Дом, который всегда пристально наблюдал за девочкой, казалось, смотрел на нее сегодня с торжествующей насмешкой. Прадед Кеннеди еще более мрачно, чем когда-либо, хмурился со стены в гостиной. Бабушка сидела очень прямо в своем кресле между матерью и тетей Гертрудой. Мать крутила красную розу в своих маленьких белых руках, а  тетя Гертруда уставилась на портрет, который держала бабушка.
- Моя картинка! - закричала Джейн громко.
Бабушка посмотрела на Джейн. Ее холодные синие глаза горели злым огнем.
- Откуда это у тебя? – вопросила  она.
- Это моя картинка, - кричала Джейн. - Кто взял ее  из моего ящика? Никто не имеет права делать  это.
- Мне не нравится твое поведение, Виктория, и обсуждаем мы не этические  проблемы. Я задала тебе вопрос.
  Джейн упрямо смотрела в пол. Она не могла понять, почему иметь портрет  Кеннета Говарда – такое преступление, но уже понимала, что ей не разрешат оставить его у себя. Джейн показалось, что она не сможет перенести этого.
- Не будешь ли ты достаточно любезна посмотреть на меня, Виктория? И заодно  ответить на мой вопрос? Я надеюсь, ты не проглотила язык?
Джейн подняла мятежные глаза.
- Я вырезала его из журнала... из «Субботнего вечера».
- Из этой гадости?  - Тон бабушки отправил «Субботний  вечер» в непостижимые глубины презрения. - Где ты взяла ее?
- У тети Сильвии, - парировала Джейн, собравшись с духом.
- Почему ты вырезала его?
- Мне он понравился.
- Ты знаешь, кто такой  Кеннет Говард?
- Нет.
- «Нет, бабушка», если можно. В таком случае едва ли необходимо  держать портрет незнакомого мужчины  в ящике комода. Изволь не делать  больше такой нелепости.
Бабушка подняла картинку обеими руками. Джейн прыгнула вперед и схватила  ее за локоть.
- О, бабушка, не рвите его! Вы не должны! Мне он очень нужен.
  В то же мгновение она поняла, что сделала ошибку. Теперь не было ни малейшего  шанса вернуть картинку.
- Ты сошла с ума, Виктория? -  прошипела  бабушка,  которой никто в жизни никогда  не говорил «Вы не должны». – Убери свою руку, пожалуйста. Что же касается этого... – бабушка медленно разорвала картину на четыре части и бросила их в камин.
  Джейн, которая чувствовала себя так, будто вместе с портретом разорвалось  ее сердце, готова была вспыхнуть от гнева, но тут ее взгляд упал на  мать. Мать побледнела,  как полотно – лепестки розы, которую она растерзала на мелкие части, усыпали ковер вокруг ее ног. Такая  ужасная боль билась  в ее глазах, что Джейн вздрогнула. Она поняла,  что нельзя просить мать объяснить тайну портрета. По неизвестной ей причине  Кеннет Говард означал страдание для ее матери. Эта мысль отравила все ее прекрасные воспоминания об общении с портретом.
- Не вздумай дуться, Виктория. Ступай в свою комнату и оставайся там, пока я не пошлю за тобой, - сказала бабушка, которой не понравилось выражение лица Джейн. - И помни, что присутствующие здесь никогда не читают «Субботний Вечер».
Джейн не смогла промолчать. Эти слова  выговорились  сами собой.
- Я не отношусь к присутствующим здесь, - сказала она и пошла в свою комнату, которая снова стала пустой и одинокой  без Кеннета Говарда, улыбающегося ей из-под стопки носовых платков.
  Итак, еще одна тема,  которую она не могла обсудить с матерью. Джейн стояла у окна и чувствовала, что ее душа стала сплошной раной. Даже звезды смеялись над ней,  насмешливо мерцая.
-Интересно, - сказала Джейн медленно, - был ли кто-нибудь счастлив в этом доме?
  И тут она увидела луну -  но не тонкий серебряный полумесяц, как обычно. Сегодня  луна, выглянувшая из темного облака на горизонте, оказалась огромной и уныло-красной. Такая луна, конечно, нуждалась в полировке, через мгновение Джейн улетела от всех своих  печалей за двести тридцать тысяч миль. К счастью, над луной бабушка была не властна.

8
    Потом  был случай с  декламацией.
  В школе Cв.Агаты готовился концерт для семей девочек -  короткая пьеса, музыкальные номера  и две поэтические декламации. Джейн тайно надеялась, что ей дадут роль  в пьесе, даже если это будет роль самого незаметного из множества  ангелов - с крыльями, в белых одеждах, с самодельными нимбами, - которые по ходу пьесы появлялись и исчезали.  Но ей не повезло, и Джейн подозревала, что роль ей не досталась потому, что  она была слишком тощей  и неуклюжей для ангела.
   Тогда мисс Семпл спросила девочку, не сможет ли та прочесть стихотворение. Джейн с радостью ухватилась за эту идею. Она знала, что может неплохо декламировать. Это был шанс заставить мать гордиться ею и показать бабушке, что те деньги, которые она потратила  на образование Джейн, не пропали впустую.
  Джейн выбрала стихотворение, которое ей давно нравилось, несмотря на то, что было написано на канадском английском, а может, именно  благодаря этому. Оно называлось «Малыш Мэтью».  Джейн с энтузиазмом принялась учить его, повторяя вполголоса, пока бабушка довольно резко не спросила, что она все время бормочет. Тогда Джейн замкнулась, подобно моллюску в своей раковине: никто не должен ни о чем подозревать, это будет сюрприз им всем, гордость  и приятная неожиданность для матери. И если Джейн прочтет стихотворение хорошо, то возможно, даже бабушка сможет почувствовать себя немного довольной ею. При этом Джейн знала, что не дождется сочувствия, если провалится.
  Бабушка повезла Джейн в большой универмаг «Мальборо», где, как обычно, отвела ее  в красивую комнату с бархатными коврами, приглушавшими голоса, в  комнату, которую Джейн не любила. Ей всегда казалось, что она здесь задыхается. В этой комнате бабушка выбрала  ей новое платье для концерта. Это было очень милое  платье, ведь  бабушка знала толк в одежде. Зеленый шелк подчеркивал яркость рыжевато-каштановых  волос Джейн и золотисто-карий цвет  ее глаз. Джейн понравилась себе в нем и еще более забеспокоилась о том, как угодить бабушке своей декламацией.
   Всю ночь перед концертом девочка ужасно волновалась. Не охрипла ли она? А вдруг она заболеет, и голос совсем пропадет? Но Джейн не заболела и утром чувствовала себя прекрасно. Лишь когда она оказалась на сцене, увидев публику прямо перед собой, противная дрожь пробежала по ее спине.  Она и  не предполагала, что в зале будет так много людей. Ей вдруг показалось,  что она  не сможет  произнести ни слова, но тут она словно увидела искрящиеся веселым смехом глаза Кеннета Говарда. «Не думай ни о чем, читай для меня», - казалось, говорил его взгляд. И Джейн, набравшись смелости, открыла  рот.
   Все в школе Cв. Агаты были поражены. Кто бы мог предположить, что эта  застенчивая, неуклюжая Виктория Стюарт может так хорошо прочитать стихотворение, да еще написанное на канадском английском? Сама Джейн ощутила восторг общения с  аудиторией, почувствовала, что чтение захватило всех,  что все восхищаются ею. И вот уже последняя строчка – но тут ее взгляд упал на мать и бабушку, сидящих прямо перед нею. Мать, в своей прекрасной новой пелерине из  меха голубого песца, в маленькой изящной  шляпке, которую Джейн так любила,  наклонила голову набок и выглядела скорее испуганной, чем гордой, а бабушка... Джейн видела такое выражение ее лица слишком часто, чтобы могла спутать его  с каким-то другим. Бабушка была разгневана.
   Последний стих, который должен был быть кульминационным моментом, получился скомканным. Джейн чувствовала себя внезапно  погасшим пламенем свечи, хотя аплодисменты были сердечными и долгими, а мисс Семпл за сценой прошептала:  «Превосходно, Виктория, превосходно».
   По дороге домой не было, конечно, никаких поздравлений, и  вообще не было сказано ни слова. Мать казалась слишком испуганной, чтобы говорить, а бабушка сохраняла  каменную тишину. Но, когда они уже приехали домой, она спросила:
- Кто надоумил тебя сделать это, Виктория?
- Надоумил сделать что? – спросила  Джейн в искреннем недоумении.
- Пожалуйста, не повторяй  мои вопросы, Виктория. Ты прекрасно поняла,  что я имею в виду.
- Мою декламацию? Никто. Мисс Семпл попросила меня рассказать что-нибудь, и я сама выбрала это стихотворение, потому что оно  мне понравилось, - ответила  Джейн. Можно было даже сказать, что она огрызнулась. Она была обижена, сердита, немного возбуждена после такого успеха. - Я думала, что  вам понравится. Но вы не довольны ничем, что я делаю.
- Не устраивай дешевых сцен, пожалуйста, - сказала бабушка. - И в будущем, если тебе придется что-то декламировать,  выбирай стихи на приличном английском  языке. Я не люблю жаргонов.
  Джейн не знала, что такое жаргоны, но было слишком очевидно, что она как-то нарушила существующий порядок вещей.
-Почему бабушка так рассердилась, мамочка? - спросила она жалобно, когда мать вошла, чтобы поцеловать ее на ночь  - прохладная, тонкая и ароматная, в платье из розового крепа  с небольшими кружевными оборками по плечам. Синие глаза матери затуманились.
- Кое-кто ... кого она не любила... ... очень хорошо читал такие стихи. Не обращай внимания, сердечко мое. Ты выступила блестяще. Я гордилась тобой.
  Мать наклонилась,  обхватила руками лицо Джейн и поцеловала ее, и поэтому, несмотря на все переживания, Джейн успокоенно вошла в ворота страны снов  – ведь, в конце концов, так немного надо, чтобы сделать ребенка счастливым.

9
   Письмо, которое явилось громом среди ясного неба, прибыло унылым утром в начале апреля, ожесточенного, злого, неприветливого апреля, больше по своему поведению похожего на март, чем на апрель. Была суббота, не надо было собираться в школу, и Джейн, проснувшись утром в своей большой кровати орехового дерева,  задавалась вопросом, как она проведет этот день, ведь мать уедет играть в бридж, а Джоди подхватила простуду.
  Джейн полежала некоторое время, глядя в окно на  унылое серое небо и вершины старых деревьев, борющихся  с ветром. Она знала, что во дворе под северными окнами  все еще лежит не желающий таять сугроб  грязного серого снега. Джейн казалось, что грязный снег - самая тоскливая вещь в мире, и она ненавидела этот жалкий  конец зимы.
  Ненавидела она и спальню, где ей приходилось спать в одиночестве. Как жаль, что она не может спать вместе с мамой - сколько времени могли бы они провести в задушевных разговорах наедине!  И как было бы прекрасно проснуться ночью, услышать тихое дыхание матери, спящей рядом, и тихонечко обнять ее, только осторожно, чтобы не нарушить ее сон.
  Но бабушка никогда не позволила бы матери ночевать вместе с нею.
- Это нездорово, когда два человека спят в одной комнате, - сказала бы бабушка  со своей  холодной  улыбкой. – Уж в доме такого размера каждый может иметь свою комнату. Есть много людей в мире, которые были бы только благодарны судьбе за такую привилегию.
  Джейн подумала, что она, возможно, больше любила бы свою комнату, если бы та была немного поменьше. В такой большой комнате она всегда чувствовала себя потерянной, настолько все здесь было огромным: огромный черный платяной шкаф из орехового дерева; огромный комод; огромная кровать, огромное зеркало над массивной каминной доской из  черного мрамора... Крошечной была только колыбелька, которая всегда висела в нише над камином - колыбелька, в которой когда-то качалась бабушка, - правда, представить  бабушку ребенком Джейн так и не смогла.
   И все же девочка  чувствовала, что смогла бы полюбить даже эту комнату, если бы  ей разрешили что-нибудь  сделать здесь  -  подмести пол, вытереть пыль, поставить  цветы. 
  Джейн встала с кровати и оделась, неуютно чувствуя себя  под взглядами великих людей, чьи портреты висели на стенах комнаты. Внизу на лужайке прыгали малиновки. Эти птички всегда смешили Джейн: они были такими дерзкими, веселыми и в то же время важными! Малиновки прыгали  по двору дома 60 по Веселой Улице так свободно, как если бы это был любой другой обычный двор. Им не было дела до бабушек!
   Джейн проскользнула  в комнату матери. Это было необычным поступком – в доме 60 по Веселой Улице не было принято тревожить мать по утрам, но та, как  ни странно, вчера вечером никуда не выезжала, и Джейн знала, что она уже не спит. И действительно, мама не только проснулась, но и уже принялась за завтрак, который  Мэри принесла ей на подносе. Джейн могла бы и сама сделать это для матери, но ей никогда бы не разрешили.
  Мать сидела в кровати в изящнейшем халатике для завтрака,  из крепдешина  цвета чайной розы, обрамленном тонким кремовым  кружевом. Ее щеки цвели нежным румянцем, а глаза были свежими и  влажными. Мать, подумала гордо Джейн, выглядела одинаково прекрасной как просыпаясь утром, так и ложась вечером в постель.
   Мать предложила Джейн половину своего тоста и апельсиновый сок, но девочка отказалась, желая сберечь аппетит для собственного завтрака. Они прекрасно провели время, смеясь и болтая смешную ерунду, радуясь, что их никто не слышит.
- Жаль, что так не может быть  каждое утро, - подумала Джейн, но ничего не сказала. Она помнила, что всякий раз, когда она говорила что-то вроде этого, глаза матери темнели, словно от боли, а Джейн сейчас ни за что в мире не хотела огорчить ее. Она никогда не могла забыть ту ночь, когда услышала, что мать плачет в своей комнате.
  В тот раз она проснулась от зубной боли и с трудом сползла вниз по лестнице, направляясь к маминой комнате,  чтобы попросить зубные капли. Она тихонько открыла дверь и вдруг  услышала, что  мать приглушенно плачет, уткнувшись в подушку.  Тут в зале, словно привидение,  появилась бабушка со свечой.
- Виктория, что ты  здесь делаешь?
- У меня болит зуб, - прошептала  Джейн.
-Иди со мной,  я дам тебе капель, - холодно сказала бабушка.
  Джейн послушно пошла, не чувствуя  больше  зубной боли. Почему мама плачет? Не может же она чувствовать себя несчастной -  всегда довольная, смеющаяся мама!  Следующим утром во время завтрака мать выглядела так, словно не пролила в жизни ни одной слезы, и Джейн задавалась вопросом, не приснился ли ей этот ночной плач.
  Джейн положила соль с  лимонной вербеной в воду для ванны и достала из ящика пару новых маминых чулок, тонких,  как паутинка. Она любила делать что-нибудь для матери, но могла сделать так немного.
  За столом Джейн оказалась наедине с бабушкой: тетя Гертруда уже позавтракала. Неприятно есть в обществе человека, которого вы не любите. К тому же Мэри забыла посолить овсянку.
- У тебя развязался шнурок, Виктория, - вот и все, что сказала бабушка на протяжении завтрака. В доме было сумрачно. Темный день  время от времени немного прояснялся, но потом становился  еще мрачнее, чем раньше. Почта прибыла в десять. Джейн не интересовалась почтой - ей никто не писал. Иногда она думала, как бы было хорошо получить от кого-нибудь письмо, ведь мать всегда получала бесконечное количество писем, приглашений и рекламных объявлений.
  Этим утром Джейн отнесла почту в библиотеку, где сидели бабушка, тетя Гертруда и мать. Среди писем она заметила одно, адресованное матери, надписанное  четким острым почерком, который - Джейн была в этом уверена - она никогда прежде не видела. Однако девочка не имела ни малейшего предчувствия, что это письмо изменит всю ее жизнь.
  Бабушка, как всегда, взяла у Джейн письма и просмотрела их.
- Ты закрыла дверь вестибюля, Виктория?
-Да.
-Да - кто?
-Да, бабушка.
- Вчера ты оставила ее открытой. Робин, здесь  письмо от миссис Кирби... вероятно о том благотворительном базаре. Помни, я против того, чтобы ты имела к этому какое-либо отношение. Я не одобряю Сару Кирби. Гертруда, тебе  письмо от кузины Мэри из Виннипега. Если она снова упоминает о том серебряном сервизе, который, как она утверждает, моя мать оставила ей, скажи, что я считаю вопрос закрытым. Робин, здесь...
    Внезапно бабушка замолчала.  Она держала в руке письмо с острым почерком и смотрела на него так, словно случайно взяла в руки змею. Потом она взглянула на  дочь.
-Это - от... него, - сказала она.
   Мать опустила на колени письмо миссис  Кирби и так побелела, что Джейн невольно метнулась к ней, но была остановлена  повелительно вытянутой рукой бабушки.
- Ты хочешь, чтобы я прочла его тебе, Робин?
Мать вздрогнула и жалобно сказала:
- Нет... нет... позволь, я сама ...
  Бабушка с оскорбленным видом передала письмо, и мать открыла конверт дрожащими руками. Казалось, ее лицо не могло стать более белым, чем сейчас, но, читая письмо,  она побледнела еще сильнее.
- Он пишет, - задыхаясь, сказала  мать, - что я должна отправить  Джейн Викторию к нему на лето...  что он имеет право  иногда видеть ее.
- Кто это пишет? - закричала Джейн.
- Не прерывай, Виктория, - резко сказала бабушка.  - Позволь мне прочесть письмо, Робин.
  Они ждали, пока  бабушка прочтет письмо. Тетя Гертруда, не мигая, смотрела  перед собою холодными серыми глазами, мать опустила голову на руки. Только три минуты прошло с тех пор, как  Джейн принесла письма, но за эти три минуты мир вокруг словно перевернулся.  Джейн чувствовала себя так, словно  пропасть пролегла между нею и всем человечеством. Она и без слов уже поняла, кто написал это письмо.
- Так! - подытожила  бабушка. Она сложила письмо, убрала его в конверт, положила конверт на стол и тщательно вытерла  руки  кружевным носовым платком. - Ты, конечно, не позволишь ей поехать, Робин.
   Впервые в  жизни Джейн почувствовала себя согласной  с бабушкой. Она умоляюще смотрела на мать, но при этом словно видела ее впервые - не как любящую мать или нежную дочь, но как женщину,  находящуюся  во власти каких-то ужасных переживаний. Сердце Джейн рвалось на части, когда она видела, как страдает мать.
 -Если я не позволю, - проговорила мать, - он может совсем забрать ее у меня. Ведь может, вы знаете. Он пишет...
-Я читала, что он пишет, - сказала бабушка, - и я повторяю тебе – не обращай на  письмо никакого внимания. Он делает это просто для того, чтобы досадить тебе.  Она ему не нужна, ему никто никогда не был нужен, кроме его писанины.
-Я боюсь... – снова начала мать.
- Мы должны посоветоваться  с Уильямом, - вдруг сказала тетя Гертруда. – Здесь нужен совет мужчины.
- Мужчины! – фыркнула  бабушка, но тут же одернула себя. - Ты  права,  Гертруда. Я поставлю этот вопрос перед Уильямом, когда завтра он приедет на ужин.  До завтра мы не будем ничего обсуждать  и не  позволим этому человеку обеспокоить  нас.
  Джейн провела остаток дня  будто в каком-то кошмаре. Ей, наверно, просто приснился страшный сон. Конечно, разве мог  неизвестно откуда взявшийся отец написать матери, что Джейн должна провести с ним лето – где-то за тысячу миль, на ужасном Острове Принца Эдуарда, который на карте выглядит просто маленьким пустынным клочком суши, зажатым в челюстях островов Гаспе и Кейп-Бретон... с отцом, который ее не любил,  и которого не любила она?
  Джейн даже не могла поговорить об этом с матерью, бабушка не позволила бы, к тому же  они отправились  на завтрак к тете Сильвии, хотя  мать выглядела так, словно не хотела никуда ехать. Джейн завтракала одна, но еда не лезла ей в горло.
- У вас голова болит, мисс Виктория? – сочувственно спросила  Мэри.
    Боль, и правда, была ужасной, но это болела не голова, а душа. Душа Джейн болела весь день, вечер и даже ночь, заболела и на следующее утро,  когда Джейн проснулась, сразу оказавшись во власти ужасных вчерашних переживаний.  Девочка чувствовала, что боль могла бы пройти, если бы ей удалось поговорить с матерью, но когда она попыталась сделать это, то нашла  дверь маминой комнаты запертой. Мама не хотела  говорить с нею, и это ранило Джейн  еще сильнее.
  После завтрака все отправились в церковь, старую, большую и мрачную церковь на  центральной улице города, которую всегда посещали Кеннеди. Джейн любила бывать в церкви, скорее потому, что там она могла отдохнуть от напряженной атмосферы собственного  дома. Можно было молчать, не боясь, что кто-то начнет расспрашивать, о чем она думает. В церкви бабушка оставляла ее в покое. Джейн уже поняла, что если тебя  не любят, то лучше всего быть в одиночестве.
  Джейн не прислушивалась к проповедям, но  любила музыку, особенно некоторые гимны. Иногда попадались строки, которые заставляли ее дрожать - нечто восхитительное о коралловых берегах и ледяных горах, спящих потоках, островах, вздымающих в небо узорные листья, о жнецах, везущих домой драгоценный урожай, о годах, проплывающих, словно тени, над  залитыми солнцем холмами.
  Но сегодня Джейн ничто не  радовало. Она возненавидела даже бледный солнечный свет, сочившийся вниз сквозь неприветливые холодные облака. Действительно, зачем  солнцу пытаться сиять, если ее судьба висит на волоске?
   Проповедь казалась бесконечной, молитвы тоскливыми, не было даже любимого ею гимна, но сегодня Джейн решилась на отчаянную молитву.
-Пожалуйста, дорогой Бог, -  шептала она, - пусть дядя Уильям скажет, что я не должна никуда ехать!

   Весь воскресный ужин Джейн жила ожиданием того, что скажет  дядя Уильям. Она почти ничего не ела и сидела, глядя на дядю с опасением, словно сомневаясь, сможет ли  Бог как-то повлиять на него. За бабушкиным столом собрались  дядя Уильям и тетя Минни, дядя Дэвид, тетя Сильвия и Филлис. После ужина все отправились в библиотеку, дядя Уильям надел свои очки  и начал читать письмо. Джейн казалось, что она слышит биение своего сердца.
  Дядя Уильям дочитал письмо до конца, вернулся в начало и перечитал какое-то место дважды, поджал  губы, сложил  письмо и убрал его в конверт. Потом он снял очки и положил их в футляр, кашлянул  и задумался.  Джейн почувствовала, что она сейчас закричит.
- Я считаю, - наконец сказал дядя Уильям, - что лучше позволить ей поехать.
  Тут заговорили все сразу – кроме Джейн. Бабушка  очень сердилась, но дядя Уильям сказал:
- Эндрю Стюарт может забрать ее совсем, если захочет. И, зная его характер, я думаю, что он так и поступит, если вы рассердите его. Я согласен с вами, мама - он делает это только для того, чтобы досадить вам, но если он увидит, что это ему не удалось, что вы восприняли все весьма спокойно, он, вероятно, никогда больше не захочет ее видеть.
  Джейн медленно поднялась  в свою комнату и долго стояла там, в полном одиночестве. Она смотрела, как  большом зеркале отражается девочка,  размышляющая о чем-то очень неприятном  в полутьме неприветливой  комнаты.
- Дорогой Бог, - сказала Джейн осторожно, - Тебе не кажется, что это несправедливо?

10
-Я думаю, что твои отец и мать могли бы и дальше жить вместе, если бы не появилась ты, - сказала Филлис, когда Джейн очередной раз была у нее в гостях.
 Джейн вздрогнула. Она и не подозревала, что Филлис знает об ее отце. Но оказалось, что знают все - кроме нее самой.  Она не хотела ничего говорить, но, когда Филлис начинала  разговор, остановить ее было невозможно.
- Не понимаю, - сказала Джейн несчастно, - чем  я им так помешала?
-Моя мама говорит, что твой отец ревновал  тетю Робин к тебе – она тебя так любила. 
   Это очень отличалось от того, что рассказала Джейн  Агнес Рипли. Агнес сказала, что мать тоже не хотела ее рождения. Где же правда? Возможно, ее не знают ни Филлис, ни Агнес. Во всяком случае, Джейн больше понравилась версия Филлис, чем слова Агнес. Это было бы ужасно – думать, что ты могла не родиться, что ты была не нужна собственной матери. 
-Мама говорит, - продолжала Филлис, видя, что Джейн ничего не отвечает, - что, если бы вы жили в Штатах, тетя  Робин могла бы очень легко получить развод,  но в Канаде это гораздо сложнее.
-Что такое развод? - спросила Джейн, вспомнив, что и Агнес Рипли употребляла это слово.
 Филлис снисходительно засмеялась.
- Виктория, ты совсем ничего не знаешь. Развод - это когда два человека перестают считаться мужем и женой.
 - Люди могут разжениться? - задохнулась Джейн, для которой это было новостью.
- Конечно  могут, глупенькая. Моя мама считает, что твоя мать должна уехать в Штаты  и получить развод, но отец говорит, что в Канаде это будет считаться незаконным, да и вообще Кеннеди не признают разводов. Отец говорит, что бабушка никогда бы не позволила тете Робин развестись еще и из страха, что та возьмет и выйдет замуж за кого-нибудь другого.
-Если... если мама получит развод, то мой отец не будет больше моим отцом? - поинтересовалась Джейн с надеждой.
Филлис задумалась.
-Я не думаю, что есть какая-то разница, - наконец сказала она. -  Но тот, за кого выйдет замуж  твоя мать, станет твоим отчимом. 
  Отчим Джейн был нужен еще меньше, чем  отец. Но она опять ничего не сказала, и Филлис почувствовала раздражение.
-Как тебе нравится мысль поехать на Остров Принца Эдуарда, Виктория?
Джейн не собиралась открывать душу перед  Филлис.
-Я ничего о нем не знаю, - ответила она коротко.
 - А я знаю, - сказала Филлис важно. - Мы провели там  лето, два года назад, и жили в большой гостинице на северном берегу. Там довольно мило. Я думаю, тебе понравится – в смысле разнообразия.
  Джейн знала, что возненавидит остров. Она пробовала сменить тему, но Филлис хотела обсуждать именно это.
- Как ты думаешь, ты сможешь ужиться со своим отцом?
- Не знаю.
- Он любит умных людей, а ты  не очень умная - так ведь,  Виктория?
  Джейн не любила быть подопытным кроликом, а  Филлис всегда заставляла ее  чувствовать себя именно так, кроме тех случаев, когда совсем не замечала ее. И не было никакого смысла на нее сердиться - Филлис невозможно было вывести из себя. Все говорили, что Филлис – такой милый ребенок,  всегда в  прекрасном расположении духа, но Джейн иногда казалось, что если бы они с Филлис могли устроить хотя бы одну хорошую потасовку, та сразу начала бы больше ей нравиться. 
 А мама еще удивляется, почему  у дочки  нет  друзей среди сверстниц.
 -Ты знаешь, - продолжила  Филлис, - это ведь было одной из причин... Тетя Робин думала, что она недостаточно умна для него.
  Подопытный кролик поднял голову.
- Я больше не собираюсь говорить  о моей маме... или о нем, - сказала Джейн отчетливо.
  Филлис надулась, и визит закончился неудачно. Джейн была рада, когда прибыл Фрэнк, чтобы отвезти ее домой.
  В доме 60 по Веселой Улице почти не говорили о поездке Джейн на Остров. Как быстро  летели дни! Джейн было жаль, что она не может сдержать их бег. Когда-то, будучи еще совсем маленькой, она спросила у  матери:
- Нельзя ли как-нибудь остановить время, мамочка?
Джейн помнила, как  мать вздохнула и ответила:
-  Время не подчиняется нам, дорогая.
  И время неумолимо шло: тик-так, тик-так, восход солнца, закат… Все ближе и ближе тот день, когда ей придется расстаться с матерью - это будет в начале  июня: школа Cв. Агаты закрывалась на каникулы раньше, чем другие школы.
  В конце мая бабушка отвезла Джейн в универмаг «Мальборо» и купила для нее очень хорошую одежду, гораздо лучше той, что была у нее когда-либо прежде. В другое время Джейн пришла бы в восторг от синего пальто и чудесной  маленькой синей шляпки с  крошечным алым пером, от прекрасного белого платья с красной вышивкой и шикарным красным кожаным поясом - даже у Филлис не было ничего лучше.  Но сейчас все эти  вещи не способны были доставить ей радость.
- Я не думаю, что там ей пригодится такая  нарядная одежда, - засомневалась  мать.
-Она должна поехать прекрасно одетой, - ответила бабушка. – Ему не придется покупать ей одежду, уж об этом я позабочусь. И не надо давать Ирене повод для сплетен. Кстати, я надеюсь, что у него есть хоть какая-нибудь лачуга, иначе он не послал бы за девочкой.  Разве тебе никто никогда не говорил, Виктория, что неприлично намазывать масло сразу на весь тост? И неужели ты не могла бы, просто для разнообразия, хоть раз поесть, не позволяя салфетке соскальзывать все время с твоих коленей?
  Теперь Джейн еще больше боялась садиться за стол. Озабоченность сделала ее неуклюжей, а раздраженная  бабушка критиковала все подряд. Девочка желала бы никогда не спускаться в столовую, но, к несчастью, нельзя прожить совсем без еды, хотя ела она очень немного, без аппетита, и  все больше худела. Джейн не могла сосредоточиться даже на учебе и едва вошла в первый десяток, в то время как Филлис закончила год блестяще.
- Что и следовало ожидать, - заключила  бабушка.
 Джоди попробовала  успокоить подругу:
-В конце концов, ты едешь ненадолго. Всего на три месяца, Джейн.
  Но даже три месяца вдали от любимой  матери, три месяца рядом с отцом, которого она заранее не любила, казались Джейн вечностью.
- Ты напишешь мне письмо, Джейн? И я напишу тебе, если смогу раздобыть почтовые марки. У меня есть десять центов - те, что дал мне мистер  Рансом. Этого хватит на  три марки.
   Тогда Джейн поделилась с Джоди  тем, что мучило ее больше всего:
- Тебе я буду писать часто, Джоди, но маме смогу написать только один раз в месяц. И я никогда не должна упоминать в письмах его.
- Это твоя мать так решила?
- Нет, конечно нет! Это бабушка. Как будто мне самой хочется о нем упоминать!
- Я нашла твой Остров на карте, - сказала Джоди, и ее темные бархатные глаза были  полны сочувствия. – Вокруг него ужас сколько воды. Ты не боишься свалиться с его края в море и утонуть?
-Я бы не возражала, - мрачно ответила  Джейн.

11
  Договорились, что Джейн поедет  на Остров в сопровождении миссис Стенли, которая собиралась навестить жившую там замужнюю дочь. В эти последние дни, проведенные  дома, Джейн твердо решила не устраивать сцен, чтобы не огорчить мать. Не было больше поцелуев на ночь, не было нежных словечек, говорившихся в особые моменты: с одной стороны, проявление чувств было слишком тяжело для матери, а с другой – решительно запрещалось бабушкой. Но в последнюю ночь мать все же прокралась в комнату Джейн, улучив момент, когда бабушка была чем-то занята внизу.
 -Мама, мамочка!
- Дорогая моя, будь мужественной! В конце концов, это только три месяца, а Остров - прекрасное место. Ты сможешь... если... однажды я... о, не имеет значения! Для тебя ничто не имеет значения. Любимая, есть одна вещь, которую ты должна пообещать мне -  никогда не упоминай обо мне в разговоре с твоим отцом.
-Я не буду, - проговорила Джейн. Это было легко обещать - она не могла даже вообразить себя говорящей с ним о матери.
- Он будет больше любить тебя, если... если подумает, что ты  любишь меня не слишком сильно, - прошептала мать и быстро опустила свои синие глаза. Но Джейн успела увидеть боль в мамином  взгляде и почувствовала, что ее сердце разрывается.
  Небо, кроваво-красное на восходе, вскоре превратилось  в угрюмо-серое. В полдень начался дождь.
- Я думаю, погода жалеет, что ты уезжаешь, - сказала Джоди. - О, Джейн, я буду так скучать без тебя!  И... не знаю, застанешь  ли ты меня  здесь, когда вернешься: мисс Вест говорит, что собирается отдать меня в приют, а я не хочу в приют, Джейн! Вот ракушка, которую мисс Эймес привезла мне из Вест-Индии - это единственная хорошенькая вещь, которая у меня есть. Я  хочу отдать ее тебе, потому что, если меня отправят  в приют, то, думаю, там ее у меня заберут.
  Поезд в Монреаль отправлялся  в одиннадцать часов вечера, и на  станцию Джейн с матерью повез Фрэнк.  На прощание девочка  покорно поцеловала бабушку и тетю Гертруду.
-Если на Острове ты встретишь свою тетю  Ирену, передай ей от меня привет, -  сказала бабушка, и в ее голосе слышалось какое-то странное ликование. Джейн  почувствовала, что в свое время бабушка досадила чем-то этой тете Ирене  и теперь словно пытается сказать: «Она будет долго меня помнить!» Кто же  такая эта тетя Ирена?
  Дом 60 по Веселой Улице, казалось, нахмурился, когда девочка покидала его.  Джейн никогда не любила этот дом, а он никогда не любил ее, но она почувствовала, что какие-то невидимые ворота закрылись позади нее, когда захлопнулась дверь. Они с матерью почти не разговаривали, пока автомобиль плыл над волшебным подземным городом, который всегда отражается  в черном мокром асфальте в дождливую ночь. Джейн решила  не  плакать - и  не заплакала. Когда она прощалась с матерью, ее глаза были  тревожно раскрыты, но  голос оставался спокойным  и тихим. Последнее, что увидела Робин Стюарт, была машущая ей рукой храбрая,  упрямая маленькая фигурка,  которую миссис Стенли поспешила увлечь  в дверь пульмановского спального вагона.
  Они приехали в Монреаль утром, а  в полдень пересели на «Приморский Экспресс». Придет время, когда само название – «Приморский Экспресс» – будет волновать Джейн, но теперь оно означало для нее лишь  разлуку. Весь день шел дождь. Госпожа Стенли обратила внимание Джейн на горы, но девочке не хотелось ни на что смотреть. Миссис Стенли сочла девочку  бесчувственной  и безразличной и, в конечном счете, оставила  в покое, за что Джейн была ей очень благодарна. Обращать внимание на горы, когда каждый поворот колес уносит ее все дальше и дальше от матери!
  На следующий день они проехали Нью-Брансвик, почти скрытый серой пеленой унылого дождя. Дождь все еще шел, когда они прибыли в Саквилл, где пересели на поезд, идущий к мысу Торментайн.
-  Оттуда на Остров отправляется  автомобильный паром, - объяснила миссис Стенли, которая почти отказалась от попыток заговорить с девочкой. Она решила, что Джейн самый бесчувственный ребенок, с которым она когда-либо сталкивалась. Миссис Стенли и не подозревала, что только молчание спасало Джейн от того, чтобы безутешно расплакаться. Она не имела права плакать!
  Когда они достигли Мыса, дождь почти перестал, а когда взошли на борт автомобильного парома, появилось и солнце -  красный шар, внезапно выкатившийся в прореху в облаках. Но скоро опять потемнело, и в серой неспокойной воде пролива отразилось серое небо с грязными клочками облаков по краям. К тому времени, когда они снова сели на поезд, дождь полил еще сильнее, чем раньше. На пароме Джейн  страдала от морской болезни и теперь чувствовала себя совершенно разбитой.
  Так вот что такое Остров Принца Эдуарда: это насквозь промокшая от дождя  земля, съежившиеся от ветра деревья, тяжелые облака, почти упавшие на поля… Джейн нигде не видела  цветущих садов, зеленых лугов или холмов, накинувших на свои покатые плечи  шарфы из темных елей. Они будут  в Шарлоттауне через два часа, так сказала миссис Стенли,  и там ее должен встретить отец - отец, который не любит ее, если верить маме; который живет в какой-то лачуге, если верить бабушке.  Больше она не знала  о нем ничего.  Как он выглядит? Может, у него мешки под глазами, как у дяди Дэвида? Тонкий рот, как у дяди Уильяма? Может, он подмигивает в конце каждого предложения, как старый мистер Доран, когда обращается  к бабушке?
  Тысяча миль отделяла Джейн от матери, и страшные волны одиночества постоянно накатывали на нее. Поезд медленно подползал к  станции.
- Вот мы и приехали, Виктория, - сказала госпожа Стенли с облегчением.

12
  Как только Джейн ступила на платформу, на нее почти налетела какая-то дама, крича:
 - Неужели это Джейн Виктория, моя дорогая маленькая Джейн Виктория?
  Джейн не любила, когда на нее налетали,  к тому же она совсем не чувствовала себя чьей-то Джейн Викторией.
  Она отстранилась и окинула  даму одним из своих холодных пристальных взглядов - очень симпатичная дама, лет, возможно, сорока пяти или пятидесяти, с большими, светло-голубыми глазами и гладкими завитками темно-рыжих волос, обрамлявшими матовое лицо. Это и есть тетя Ирена?
- Джейн, если можно, - сказала девочка вежливо, но отчетливо.
- Ну просто вылитая бабушка Кеннеди, Эндрю, - вспоминая это, сказала тетя Ирена брату следующим утром.
  В ответ на слова Джейн тетя Ирена засмеялась странным  булькающим смехом:
-  Какой милый и  забавный ребенок! Конечно, пусть будет Джейн. Будет так, как тебе нравится. Я – твоя тетя Ирена. Ты, конечно, слышала обо мне?
- Да, слышала, - Джейн холодно поцеловала тетю Ирену в щеку. - Бабушка просила передать вам привет.
-О! – в  сладком голосе тети Ирены явно прозвучала неприязнь. - Это было очень любезно с ее стороны, очень любезно. Ты наверно удивляешься, почему здесь нет твоего отца? Он выехал, он ведь живет в Бруквью, но этот ужасный старый автомобиль сломался на полпути. Эндрю позвонил мне, что, возможно, не сможет приехать сегодня вечером, и попросил встретить тебя и забрать на ночь к себе. Сам же он прибудет завтра, рано утром.  О, миссис Стенли, я хочу поблагодарить вас, за то, что вы благополучно доставили нам нашу маленькую девочку! Мы вам так признательны.
- Нисколько. Это было удовольствие, - лицемерно-вежливо сказала миссис Стенли и поспешила  уйти, радуясь, что освободилась от странного тихого ребенка, который всю дорогу выглядел, как христианский мученик, обреченный на съедение львам.
   Джейн чувствовала себя совсем одной во всей  вселенной. Тетя Ирена в счет не шла.  Джейн не понравилась тетя Ирена, и это ее обеспокоило. Что с ней? Почему она так не похожа на других детей? Уж они-то любят своих дядюшек и тетушек.
  Она тащилась за тетей Иреной к ожидавшему их такси.
- Такая ужасная ночь, милочка, но земле нужен дождь, мы долго его ждали.  Должно быть, это ты привезла нам дождик. Потерпи, скоро мы будем дома. Я так рада видеть тебя! Мне бы так хотелось, чтобы твой отец позволил тебе остаться у меня!  Глупо, что он забирает тебя в Бруквью, ведь он там только снимает квартиру - две комнаты над магазином Джима Мида, - хотя, конечно,  зимой перебирается в город. Ты даже  не знаешь, дорогая Джейн, каким упрямым может быть твой отец, когда он что-то решил.
- Я не знаю о нем ничего, -  с отчаянием сказала Джейн.
- Конечно, нет. Скорее всего, твоя мама никогда не говорила тебе о нем.
- Нет, -  неохотно выдавила Джейн. В словах тети Ирены слышалось какое-то недовольство матерью. Позднее Джейн узнала, что недовольство слышалось во всех высказываниях тети Ирены. Тетя сочувственно пожала Джейн  руку, которую  держала с тех пор, как  помогла ей сесть в такси.
- Бедный ребенок! Я понимаю, что ты чувствуешь, и не уверена, что отец сделал правильно, вызвав тебя сюда. Скорее всего, он и сам не знает, почему сделал это. Даже мне на этот раз непонятны его мотивы, хотя мы с твоим отцом  всегда были дружны, очень дружны, милочка. Я на десять лет старше его и всегда была ему скорее матерью, чем сестрой. Вот мы и дома, милочка!
  Дома! Дом, в который вошла Джейн,  был удобным и приглаженным, точно таким же, как сама тетя Ирена, но Джейн чувствовала себя здесь, словно воробей  на чужой крыше. В  гостиной тетя Ирена сняла шляпу и пальто, пригладила  волосы и обняла  Джейн.
-Теперь позволь мне рассмотреть тебя. На станции трудно было это сделать, а ведь я не видела тебя с тех пор, как тебе исполнилось  три года.
  Джейн не хотела, чтобы ее рассматривали, и слегка отстранилась. Она чувствовала, что ее оценивают, и ощущала, несмотря на добрый голос и приветливые  манеры тети Ирены, что в этой оценке было что-то не совсем дружественное.
- Ты нисколько не походишь на мать. Она была самой красивой женщиной, какую я когда-либо видела. Ты походишь на своего отца, дорогая. А теперь мы должны поужинать.
- О, нет, пожалуйста нет, - почти  вскрикнула Джейн. Она знала, что она не сможет проглотить ни кусочка – ей было больно даже думать об этом.
- Совсем чуть-чуть... немножко, - сказала тетя Ирена мягко, словно уговаривая  ребенка. - Есть горячий шоколад, мятный кекс - я всегда делаю его для твоего отца. Он  у меня  совсем как мальчишка - так любит сладкое! Он считает, что мои  шоколадные кексы – само совершенство. Твоя мать  так старалась научиться делать их, но это дано не всем, для этого нужен особый талант, который  или есть у вас, или его нет. К тому же никто и не ожидал от этой маленькой красивой куколки, что она будет хорошей хозяйкой, и  я часто повторяла это твоему отцу. Мужчины не всегда это понимают, не так ли?  Они ожидают найти в  женщине все сразу. Садись здесь, Джейни.
 Это стало последней каплей, переполнившей чашу. Джейн не собиралась быть «Джейни».
- Спасибо, тетя Ирена, -  сказала она очень вежливо, но очень решительно, -  я чувствую, что не смогу съесть ничего, и не стоит даже пытаться. Можно мне  лечь спать?
Тетя Ирена погладила ее по плечу:
- Конечно, бедная моя малышка. Ты  утомлена,  а  кругом все такое новое и странное для тебя. Я знаю, как это тяжело. Давай-ка отведу тебя наверх, в твою комнату.
  Комната оказалась очень симпатичной, со шторами из узорного розового кретона, с покрытой шелком кроватью, столь аккуратно заправленной, словно на ней никогда не спали. Но тетя Ирена ловко убрала шелковое покрывало  и перевернула простыни.
 -Я надеюсь, что ты хорошо выспишься, милочка. Ты не представляешь, какая для меня радость  видеть тебя спящей под моей крышей! Маленькая дочка Эндрю,  моя единственная племянница… Я всегда так любила твою маму,  но она вряд ли отвечала мне тем же. Я всегда это чувствовала, но не позволю этому чувству встать между нами. Она не любила, когда мы с твоим отцом разговаривали и смеялись – я знала это. Она была намного моложе его -  просто ребенок, - и было естественно, что за советами Эндрю всегда обращался ко мне и всегда обсуждал все сначала со мной. Твоя мама  была немного ревнива,  да и могла ли быть иной дочь миссис  Роберт Кеннеди? Никогда не позволяй себе быть ревнивой, Джейни. Это разрушает столько судеб!  Вот  еще плед, милочка, если ночью ты замерзнешь - на Острове Принца Эдуарда  после дождя часто бывает довольно холодно.  Доброй ночи, дорогая.
  Джейн осталась в комнате одна и еще раз осмотрела ее. Абажур лампы у кровати был украшен  розами с бусинками по краям. Почему-то он сразу не понравился Джейн - он слишком походил на тетю Ирену. Джейн выключила свет и подошла к окну. Дождь все стучал и стучал по стеклам, шлепал и шлепал по крыше веранды. Кроме дождевых струй Джейн не смогла увидеть ничего. Ее сердце разрывалось. Эта черная, чужая, беззвездная земля никогда не сможет  стать для нее домом.
-Если бы только мама была здесь, - прошептала Джейн, но, хотя чувствовала, что тоска сжимает ее горло, все же не позволила себе заплакать  - даже сейчас .
 
13
   Джейн так устала от предыдущих бессонных ночей, проведенных в поезде, что почти сразу уснула. Проснувшись, она поняла, что за окном все еще царит ночь, но дождь прекратился, и светлые полосы  лунного света дрожат на ее кровати. Девочка  выскользнула из-под ароматных простыней тети Ирены и подошла  к окну. Мир изменился, небо стало безоблачным,  светлые, далекие звезды смотрели с высоты на спящий город. Дерево, стоявшее неподалеку, казалось окутанным сказочными  серебристыми цветами.
  Вдалеке полная луна озаряла таинственным светом то, что было, наверно, заливом или гаванью, оставляя на воде роскошный, искрящийся след. Оказывается, на Острове Принца Эдуарда тоже есть луна, и при этом  прекрасно отполированная – как раз во вкусе лунной  королевы! Джейн словно увидела старого друга - на Остров Принца Эдуарда смотрела с высоты та же луна, что и на Торонто, хоть в это трудно было поверить.  Возможно, она сияет сейчас и над Джоди, спящей в  небольшой каморке на чердаке, и над матерью, поздно возвращающейся домой с какого-нибудь веселого вечера.  Может быть, и мама смотрит   на луну в это мгновение! Джейн больше не казалось, что до Торонто  - целая тысяча миль.
  Дверь открылась, и вошла тетя Ирена в  ночной рубашке.
-Милочка, что с тобой? Я слышала, как ты ходишь, и испугалась, не заболела ли ты.
-Я только встала посмотреть на луну, - ответила  Джейн.
- Моя забавная малышка! Разве ты раньше никогда не видела луны? Ты меня напугала. Возвращайся-ка в кроватку, дорогая. К приезду отца ты должна выглядеть свежей и отдохнувшей.
  Джейн ни для кого не хотела выглядеть свежей и отдохнувшей. Неужели за ней все время будут так следить? Она забралась в кровать, и тетя второй раз подоткнула ей одеяло, но теперь девочка никак не могла уснуть.
  Ночь тянулась долго, но все же утро наконец настало.  День, которому было суждено изменить всю жизнь Джейн, начался так же, как любой другой. Барашковые облака (только Джейн тогда еще не знала, что это облака называются барашковыми)  на восточном краю неба заполыхали пожаром.
  Без лишней суеты встало солнце. Джейн не хотела  подниматься слишком рано, боясь снова потревожить тетю Ирену,  но, наконец,  выбралась из кровати  и открыла окно. Она  не знала, что впервые  видит самую прекрасную вещь на земле - июньское утро на Острове Принца Эдуарда, - но уже поняла, как отличается этот мир от того, что она увидела прошлым вечером. Дом тети Ирены был отгорожен от соседнего цветущими кустами сирени, и девочка с наслаждением вдохнула их великолепный аромат.
  Тополя, окружившие лужайку, вздрагивали от зеленого смеха, радушно протягивала дому руки цветущая яблоня. Вдали виднелись поля, вышитые узорами маргариток, и синела водная гладь, над которой взлетали и падали белые чайки. Воздух после дождя казался влажным и душистым. Дом тети Ирены стоял на краю города, и позади него вилась проселочная дорога, напоминающая блестящую на солнце красную  реку. Раньше Джейн даже не могла бы  вообразить дорогу такого цвета!
- Ну что же, этот Остров - неплохое  место, - невольно подумала Джейн.
  Первым испытанием был завтрак: Джейн чувствовала себя голодной не более,  чем накануне вечером.
- Я не думаю, что смогу съесть что-нибудь, тетя Ирена.
- Но ты должна, милочка. Я собираюсь любить тебя, а не морить голодом, хоть и полагаю, что ты привыкла всегда  делать все по-своему.  Твой папа может приехать с минуты на минуту, поэтому садись и ешь овсянку.
  Джейн попыталась поесть. Тетя Ирена, конечно, приготовила для нее прекрасный завтрак: апельсиновый  сок, овсянка с густыми золотистыми сливками, изящные треугольники тостов, великолепное яйцо-пашот,  яблочное желе  янтарно-красного цвета. Не было никакого сомнения, что  тетя была прекрасным поваром, но никогда еще Джейн не проглатывала еду с таким большим трудом.
-Не волнуйся так,  милочка, - сказала тетя Ирена с улыбкой, словно маленькому ребенку, нуждавшемуся в том,  чтобы его успокоили.
  Джейн совсем не волновалась, просто внутри себя она чувствовала странную, ужасную пустоту, которую ничто не могло заполнить, даже прекрасно приготовленный завтрак. После завтрака прошел час, в течение которого Джейн обнаружила, что самая трудная работа в мире -  ждать. Но всему  приходит конец, и, услышав, что тетя Ирена сказала: «Вот и твой отец», Джейн почувствовала, что наступил конец и этому ожиданию.
  Ее ладони внезапно стали влажными и липкими, а во рту пересохло. Тиканье часов казалось противоестественно громким. На дорожке раздались шаги,  дверь открылась - кто-то стоял на пороге. Джейн встала, но  не могла поднять глаз,  просто не могла.
-Вот твоя девочка, -  сказала тетя Ирена. – Разве можно не гордиться такой дочуркой, Эндрю? Пожалуй,  слишком высокая для своего возраста, но...
- Рыжеволосая колдунья,  - произнес голос.
 Только два слова, но они сразу изменили жизнь Джейн. Возможно, это сделал скорее голос,  чем слова -  голос, который превратил все происходящее в прекрасную тайну для двоих.  Джейн, наконец, пришла в себя и подняла глаза.
  Странный излом бровей, густые рыжевато-каштановые волосы, волной поднимающиеся надо лбом,  решительный рот, квадратный подбородок с ямочкой, строгие глаза цвета ореха с веселыми морщинками вокруг них… Это лицо было знакомо ей не хуже своего собственного.
- Кеннет Говард, - выдохнула  Джейн и невольно сделала шаг навстречу этому человеку.
  В следующий момент она почувствовала, как ее поднимают на  руки  и крепко целуют. И Джейн поцеловала отца в ответ, ведь он оказался не чужим ей - она сразу почувствовала зов того таинственного родства души, который не имеет ничего общего с родством  плоти и крови. В одно мгновение  Джейн забыла, что  когда-то ненавидела своего отца, она лишь помнила, что теперь очень  любит его. Ей нравилось в нем все -  от запаха хорошего табака, которым пах его твидовый костюм, до уверенных рук, крепко обнимающих ее. Девочке захотелось заплакать, но вместо этого она засмеялась, возможно, слишком возбужденно, потому что тетя Ирена кротко сказала: «Бедный ребенок, неудивительно, что  она немного истерична».
  Отец поставил Джейн на пол и внимательно посмотрел на нее. Его строгие глаза искрились смехом.
- Ты в самом деле истерична, моя Джейн? – спросил он  серьезно.
Как чудесно, когда отец называет ее «моя Джейн»!
-Нет, папа,- так же серьезно ответила она.
-Оставь ее мне на месяц, Эндрю, и я откормлю ее, - улыбнулась тетя Ирена.
  Джейн почувствовала  тревогу. Вдруг  отец действительно захочет оставить ее здесь? Но Эндрю Стюарт, как видно,  не собирался делать ничего подобного. Он  усадил девочку около себя на диван и крепко держал ее за руку. И сразу все стало хорошо.
-Я не думаю, что мне хочется ее откармливать. Ей очень идут эти  косточки. – И он критически посмотрел на Джейн. Джейн знала, что отец  разглядывает ее, но не  возражала, лишь очень  надеялась ему понравиться. Не будет ли он разочарован, когда увидит, что она не красавица? Не думает ли он, что у нее слишком большой рот?
- Тебе кто-нибудь говорил, что ты очень симпатичная худышка, Джейнкин?
- У нее нос  дедушки Стюарта, - сказала тетя Ирена. Это, наверно, был комплимент, но тетя произнесла  его таким тоном, что у Джейн осталось неприятное  чувство, словно она украла  у дедушки Стюарта его нос. Ей больше понравились слова отца:
- Откуда у тебя такие ресницы, Джейн? Тебе нравится быть  Джейн? Я всегда называл тебя так, но это только из чистого упрямства. Ты имеешь право на любое имя, какое тебе нравится. Но я хочу знать, какое имя - действительно ты, а  какое  - только маленький призрак.
- О, я Джейн, -закричала Джейн. Как прекрасно наконец стать  Джейн!
- Тогда  все в порядке. Что, если ты будешь называть меня папой? Я боюсь, что отцом я буду никуда не годным, но, пожалуй, смогу стать сносным папой. Жаль, что  я не смог приехать вчера вечером: мой веселый  старый автомобиль бессовестно умер прямо на дороге. Я сумел вернуть его к жизни только этим утром, но лишь настолько, чтобы он смог допрыгать до города, словно лягушка, и, боюсь, ему придется немного побыть в гараже. После обеда мы проедемся по Острову, моя Джейн, и сможем лучше познакомиться с тобой.
- Мы уже познакомились, - сказала Джейн просто, и это было верно. Она чувствовала себя так, словно знает папу уже  много лет. Да, «папа» звучит гораздо лучше, чем «отец». Слово «отец» вызывало неприятные ассоциации, и она научилась ненавидеть отца, но  «папу» любить было так  легко! Джейн открыла самую лучшую комнату  своего сердца и впустила его туда - нет, скорее нашла его там, ведь  папой оказался Кеннет Говард, а Джейн так давно любила Кеннета Говарда.
- Эта умница Джейн, - подняв голову к потолку, заметил папа, - знает толк в вещах.

14
  Джейн нашла, что ожидание чего-то приятного сильно отличается от ожидания неприятностей. Госпожа Стенли сегодня не узнала бы девочку, увидев, как смеются  и искрятся ее глаза. Если утро показалось Джейн длинным, то только потому,  что ей  хотелось подольше побыть рядом с папой - но, если можно, подальше от тети Ирены.
  Тетя Ирена попыталась вызвать ее на разговор о бабушке, о матери и всей ее жизни в доме 60 по Веселой Улице, но Джейн не собиралась ничего рассказывать, чем очень разочаровала тетю. Та расспрашивала очень умело, но Джейн обескураживала ее короткими «да» или «нет» в ответ на хитрые вопросы, а за наводящими на размышление замечаниями, под которыми тоже были замаскированы вопросы, неизменно следовало еще более обескураживающее молчание.
- Твоя бабушка Кеннеди хорошо к тебе относится, Джейни?
-Очень хорошо, - уверенно ответила  Джейн. Конечно, бабушка относилась к ней очень хорошо, ведь у Джейн была дорогая школа Cв. Агаты,  уроки музыки, красивая одежда, лимузин и «сбалансированное питание». Тетя Ирена придирчиво осмотрела  всю  одежду девочки.
- Ты знаешь, она никогда не любила твоего отца,  Джейни, поэтому я и подумала, что она способна изливать свою  злость на тебя. Это ведь именно она испортила отношения между твоими отцом и матерью.
  Джейн ничего не сказала. Она не будет раскрывать душу тете Ирене. И разочарованной тете пришлось оставить племянницу в покое.

Папа возвратился в полдень - без  автомобиля, но с лошадью и  коляской.
 - Потребуется целый  день, чтобы привести его в порядок. Я позаимствовал упряжку Джеда Карсона, он заберет ее завтра, когда пригонит сюда автомобиль. Ты когда-либо каталась в  коляске, моя Джейн?
- Вы не можете уехать  без обеда, - всполошилась тетя Ирена, и пришлось сесть за стол.
  На сей раз Джейн наслаждалась обедом, ведь  она почти ничего не ела с тех пор, как выехала из Торонто. Она надеялась, что папу не испугает ее аппетит, она помнила, что Эндрю Стюарт довольно  беден (не может же старенький автомобиль  называться  богатством),  и кто знает, в состоянии ли он  кормить еще один  рот? Но  папа и сам, похоже, наслаждался  обедом не меньше нее, особенно  шоколадным кексом. Джейн хотела бы узнать, как делается такой шоколадный кекс, но  решила  никогда не спрашивать об этом  тетю Ирену.
  Тетя Ирена так суетилась вокруг папы, что почти мурлыкала над  ним - именно мурлыкала. И папе, казалось, нравилось  это мурлыканье,  эти медово-сладкие фразы  - так же, как нравились тетины пироги, Джейн ясно это видела.
- Плохо, что ты собираешься  везти ребенка в этот твой пансион в Бруквью, - сказала тетя Ирена.
- Кто знает, может быть, этим летом у меня появится собственный дом? - сказал папа. – Ты смогла бы стать хозяйкой  в моем доме,  Джейн?
-Да, - быстро ответила Джейн. Она могла бы! Она знала, как вести дом, хотя никогда не пробовала это делать.  Есть люди, которые рождаются, уже зная и умея какие-то вещи.
- Ты умеешь  готовить? - спросила тетя Ирена, подмигивая  папе, словно при остроумной шутке. Джейн была довольна, когда папа подмигивать не стал, а спас ее изящным ответом:
- Любой потомок моей матери может готовить, - сказал он. - Ну, моя Джейн, надевай  свои красивые одежки и давай тронемся в путь.
  Когда Джейн спускалась вниз в  шляпке и пальто, она услышала в гостиной голос тети Ирены:
- В ней чувствуется скрытность, Эндрю,  я этого не люблю.
- Имеет свое собственное мнение, а? – весело спросил  папа.
- Больше чем это, Эндрю. Она – глубокий омут, помяни мои слова, глубокий омут. Достойная внучка старой леди Кеннеди, но при этом - очень милая  маленькая девочка, Эндрю. Не стоит ожидать, что она будет безупречной, и если я что-то могу сделать для нее, ты только скажи. Будь терпелив с нею, Эндрю. Ты знаешь, что ее никогда не учили  любить тебя.
 Джейн стиснула  зубы. Учить ее, как  любить папу! Ну что ж,  это даже забавно! 
- Опасайтесь ядовитого плюща, - крикнула им вслед тетя Ирена, когда они уезжали. - Мне говорили, что он растет  в Бруквью. Хорошо заботься о ней,  Эндрю!
- Ирена, ты, как все женщины, все путаешь. Невооруженным глазом видно, что это Джейн собирается заботиться обо мне.
  Джейн почувствовала себя на верху блаженства. Она просто не могла поверить, что только несколько часов прошло с тех пор, как она считала, что несчастнее нее нет в мире человека. Было очень весело ехать по проселочной дороге в коляске, запряженной небольшой рыжей кобылкой, которой Джейн хотела бы править сама.
  Красная дорога исчезала под колесами коляски  не так быстро, как при езде в автомобиле, но Джейн не жалела об этом  - все вокруг было полно прекрасных неожиданностей. Внезапно открывшийся вид на дальние холмы, словно сделанные из опаловой пыли; дуновение ветра, пробежавшее по клеверу; ручьи, которые вдруг появлялись  ниоткуда и  так же неожиданно скрывались в темном лесу, где косматые ветви елей нависали над прозрачной водой; большие белые горы облаков, проплывающие по лазурному океану неба; заросшая лютиками полянка; невероятно синяя река – все восхищало Джейн, все, казалось, было готово открыть ей секрет счастья.
   Но вот девочка ощутила что-то новое – это был запах моря!  Джейн вдохнула его  впервые... выдохнула и вдохнула снова, словно собираясь напиться им вдоволь.
- Загляни-ка в мой правый карман, - скомандовал папа.
  Джейн исследовала содержимое кармана и нашла пакет карамелек. В доме 60 по  Веселой Улице ей не позволялось  есть леденцы между приемами пищи – но ведь сейчас этот  дом был за тысячу миль от нее.
- Не очень-то мы с тобой любим разговаривать, а? - сказал папа.
- Нет, но я думаю, что мы хорошо развлекаем друг друга, - сказала Джейн отчетливо, насколько могла, потому что ее рот был занят карамелькой.
  Папа засмеялся. У него был такой хороший, понимающий  смех!
- Я могу начать тараторить, когда меня что-то переполняет, - предупредил  он. – Но могу и молчать – в общем, люблю быть самим собой.  Ты – дитя моего сердца, Джейн. Я рад,  что додумался послать за тобой. Ирена приводила много доводов против этого, но я очень упрям, моя Джейн, если  мне что-нибудь взбредет в голову. Я захотел познакомиться со своей  дочерью – и познакомился. 
   О матери папа не обмолвился ни словом, и Джейн была благодарна ему за это, хотя в глубине души понимала, что это как-то неправильно. Неправильно было и то, что мать запретила говорить с папой о ней. Да, вокруг было слишком много неправильного, но безусловно правильным было то, что она проведет с папой  целое лето, и что сейчас они вместе едут по странной красной  дороге, живущей своей собственной жизнью.  Джейн знала, что ни в каком другом месте, ни в чьем другом обществе она не была раньше так счастлива.
  Но даже самая восхитительная поездка когда-нибудь кончается.
- Мы скоро будем в Бруквью, - сказал папа. - Я жил в там  в прошлом году. Это одно из тихих мест, все еще оставшихся  на земле. Я снимаю несколько комнат над магазином Джима Мида. Миссис Мид кормит меня и считает вполне безобидным сумасшедшим – как  любого писателя.
- Что ты пишешь, папа? - спросила Джейн, вспомнив «Мирное урегулирование международных конфликтов».
- Все понемногу, Джейн – рассказы, поэмы, эссе,  статьи на всевозможные темы. Однажды я даже написал роман, но не смог найти издателя и вернулся к своим баранам, так что в лице своего папы ты видишь несостоявшегося  Мильтона. Тебе, Джейн, я  доверю свою самую дорогую мечту: я хочу  написать эпопею о жизни патриарха Mафусаила. Какая мощная тема! Но вот мы и приехали.
   Коляска остановилась на перекрестке перед домом, в одном крыле которого располагался магазин, а в другом – жилая часть. Магазин выходил на дорогу, а жилая часть дома была отгорожена палисадом.  Джейн  сразу и навсегда выучилась тому, как надо выходить из коляски, и они с папой вошли в маленькую белую калитку с черной деревянной уткой, замершей на одном из ее столбиков, и ступили на красную дорожку, огороженную бордюром из больших ракушек.
- Гав-гав, - приветливо  залаял  маленький коричнево-белый пёсик, сидевший на ступеньках.  Вкусный запах  горячего имбирного печенья выплыл из двери вместе с пожилой женщиной – очень аккуратной, в белом переднике, отделанном шестидюймовым кружевом, связанным крючком. У нее были такие румяные щеки, каких Джейн не видела никогда в  жизни.
- Миссис Мид, это - Джейн, - сказал папа.  – Теперь  вы понимаете, почему  с этого дня мне придется бриться каждое утро?
-Дорогое дитя, - воскликнула  миссис  Мид и поцеловала ее. Джейн этот поцелуй понравился больше, чем все поцелуи тети Ирены.
 Миссис Мид сразу дала Джейн ломтик хлеба с маслом и земляничным джемом, чтобы «заморить червячка перед ужином». Раньше девочка никогда не пробовала джем из дикой земляники. Стол для ужина был  накрыт  в безупречно чистой кухне, где на больших окнах расположились цветущие герани и бегонии с пятнистыми листьями.
-Я люблю кухни,- подумала Джейн.
 Через другую дверь, которая открывалась в сад, далеко на юге виднелись зеленые пастбища. Стол в центре комнаты был покрыт  веселой скатертью в красную и белую клетку. Пузатый низкий горшочек, полный золотисто-коричневых бобов, стоял перед сидевшим за столом мистером Мидом, который тут же поделился ими с Джейн, прибавив еще огромный квадратный кусок пышного  кукурузного кекса.  Мистер Мид очень походил  на капусту в очках,  но Джейн он тоже понравился.
  Никто не искал недостатков в поведении Джейн, никто не выставлял ее глупой и невоспитанной, всегда действующей невпопад. Когда она расправилась со своим куском кекса, мистер Мид положил на ее тарелку другой кусок,  даже не спрашивая, хочет ли она добавки.
- Ешь все, что нравится, только в карман не прячь, - сказал он торжественно.
  Коричнево-белый песик сидел около девочки, с надеждой глядя на нее голодными глазами. Никто не обратил никакого внимания на то, что Джейн скормила ему кусочек кекса.
    В основном, за столом разговаривали мистер и миссис Мид. Речь шла о людях, о которых Джейн никогда не слышала, но слушать о них ей понравилось. Когда миссис Мид торжественно сказала, что бедный Джордж Болдуин очень страдает горячкой живота,  Джейн и папа улыбнулись друг другу глазами, хотя их лица в это время оставались столь же торжественными,  как у миссис Мид.
   Джейн было тепло и приятно в этом доме. Так хорошо иметь рядом кого-то, с кем можно разделить шутку. Разве могла она переглянуться с кем-нибудь смеющимися глазами в доме 60 по Веселой Улице? Она и мать иногда обменивались взглядами, но никогда бы не посмели засмеяться.
   Перед восходом луны небо на востоке побледнело. Джейн ложилась спать в гостевой комнате миссис Мид. Бюро и умывальник были очень дешевыми, железная кровать покрыта белой эмалью, но на коричневом крашеном полу лежал  великолепный, связанный крючком коврик с узором из роз, папоротников и осенних листьев. Чопорно-крахмальные кружевные занавески были белы, словно снег, а обои показались девочке ужасно симпатичными – по кремовому фону шли букетики серебряных  маргариток, обвитые бледно-голубой лентой. Огромная алая герань с душистыми бархатными  листьями гордо восседала на подставке перед одним из окон.
   Было что-то очень дружеское в этой комнате, и Джейн сразу уснула. Спала она прекрасно и, проснувшись утром, сразу спустилась в кухню. Миссис Мид уже разжигала огонь.  Она дала девочке  большой аппетитный пончик, «чтобы заморить червячка перед  завтраком»,  и отослала ее в сад - подождать, пока не спустится папа. В саду царила  тишина  росистого летнего утра. Ветер полнился здоровыми деревенскими запахами. Небольшие клумбы были обрамлены синими незабудками, а в дальнем углу пламенели ранние темно-красные пионы. Фиалки в компании с красными и белыми маргаритками водили хороводы под окнами гостиной. На соседнем поле жевали золотисто-зеленую траву  коровы, а по двору  бегала  дюжина маленьких пушистых цыплят.
  Крошечная желтая птичка качалась ветке сирени. Коричнево-белый песик вышел и последовал за Джейн. Забавная двухколесная повозка (Джейн никогда не видела таких прежде) появилась на дороге, и возчик, долговязый юнец в комбинезоне, помахал ей, как старой знакомой.  Джейн быстро помахала ему в ответ рукой с остатком пончика.  Каким синим и высоким казалось  небо! Джейн нравилось небо в деревне.
- Остров Принца Эдуарда - прекрасное место, - радостно подумала Джейн.
  Она сорвала  розовую центифолию и умыла  лицо ее росой. Представьте себе, что вы умываетесь розой! Вдруг девочка вспомнила, как молилась о том, чтобы никогда сюда не приезжать.
- Пожалуй, - решительно сказала себе Джейн, - я  должна принести Богу свои извинения.

15
- Я думаю, мы должны скорее купить себе дом, малышка, -  сказал папа, приступая  сразу к сути предмета, что, как уже заметила  Джейн, было его привычкой.
- Скоро – это сегодня? – спросила Джейн.
  Папа засмеялся.
- Почему бы и нет? Сегодня, похоже, один из тех дней, когда я чувствую себя довольно  уверенно. Мы начнем, как только Джед пригонит  наш автомобиль.
 Но Джед замешкался с автомобилем до полудня, поэтому Джейн с отцом  пообедали прежде, чем уехать, а в дорогу  миссис  Мид дала Джейн пакет масляного печенья, чтобы «заморить червячка перед ужином».
- Мне нравится миссис Мид, - сказала  Джейн  папе, и приятная теплота наполнила ее душу, когда она поняла, что есть на свете кто-то, кто ей нравится.
- Такие, как она - соль земли, - согласился  папа, -  даже если они думают, что ультрафиолет – это женское имя.
  Было так прекрасно осознавать, что она вместе с папой едет в  автомобиле, который одним своим видом вызвал бы истерику у  Фрэнка, что этот автомобиль весело скачет по красным дорогам, которые кажутся в одно и то же время и приветливыми,  и  скрытными, что лес празднично сияет от цветущих повсюду диких вишен, что бархатные тени облаков легко скользят по холмам, точно очерчивая все их изгибы и впадины.  Часто навстречу попадались дома, и один из них папа собирался  купить. «Давай купим дом, Джейн» - таким же тоном можно было сказать: «Давай купим корзинку». Восхитительно!
- Как только я узнал, что ты приезжаешь, то сразу начал наводить справки о том, где продаются дома. Мне назвали несколько адресов, и мы вместе  осмотрим  их все прежде, чем решить что-нибудь. Какой дом ты бы хотела, Джейн?
- Какой дом мы  можем  себе позволить?  - спросила   Джейн серьезно.
Папа засмеялся.
- У этой девочки есть  здравый смысл, что редкость в наше время, - объявил он  небу. – Конечно, мы не сможем заплатить очень высокую цену, Джейн, я  не богач - но и не  нищий, к тому же написал довольно много статей этой зимой.
- Например, «Мирное урегулирование международных конфликтов», - пробормотала Джейн.
- Что-что?
   И Джейн рассказала папе, как ей понравился портрет Кеннета Говарда, как она вырезала его и спрятала в комоде. Но она ни словом не обмолвилась о том, что бабушка порвала портрет, и о том, какой взгляд был при этом у матери.
- Я должен быть благодарен «Субботнему Вечеру», - усмехнулся папа. - Но позволь нам «вернуться к  нашим  баранам». Если забыть о цене, какой  дом хотела бы ты, моя Джейн?
- Небольшой, - сказала Джейн, думая об одном огромном неприветливом доме на Веселой Улице. – Совсем небольшой дом, и чтобы вокруг были деревья... молодые деревья.
-Белые березы? – подхватил  папа. - Я почему-то представляю себе белую березу или две. И несколько темно-зеленых елей для контраста. И дом должен быть зеленый с белым, в тон деревьям - я всегда мечтал о бело-зеленом доме.
- Мы можем покрасить его, - сказала Джейн.
- Почему бы и нет? Хорошо, что ты подумала об этом, Джейн. Я не хотел бы пропустить наш дом только потому, что сейчас он выкрашен в неприятный грязный цвет. И хотя бы из одного окна должен быть виден залив.
- Он будет около залива?
- Думаю, да.  Мы подъезжаем  к району, который называется Берег Королевы. Все дома, что продаются, находятся  там.
- Я хотела бы, чтобы дом стоял  на холме, - сказала Джейн задумчиво.
- Давай подведем итог: небольшой дом на холме, бело-зеленый или способный стать таким; окруженный  деревьями, предпочтительно березами и елями; окно глядит на  залив. Это звучит обнадеживающе, но есть еще одно требование, и самое главное: в нем должно ощущаться  волшебство, а таких волшебных домов мало, даже на Острове. Ты понимаешь, о чем я говорю, Джейн?
Джейн задумалась.
- Ты хочешь почувствовать, что дом наш, еще прежде, чем мы купим его, - сказала она.
- Джейн, - сказал папа, внимательно взглянув на нее, - ты  слишком замечательная, чтобы быть настоящей. 
  Они пересекли реку, настолько синюю, что Джейн даже вскрикнула от восторга. Автомобиль стал подниматься на холм и когда достиг вершины, перед его пассажирами возникло что-то гораздо более синее, чем должен быть залив, по представлению Джейн.
- О! – воскликнула она, затаив дыхание. И снова: -  О!
- Здесь начинается  море. Тебе нравится, Джейн?
  Джейн кивнула. Она даже не могла говорить. Раньше она видела только озеро Онтарио, бледно-голубое и мерцающее, но море было в тысячу раз более великолепным. Джейн смотрела, смотрела – и  не могла насмотреться.
- Я никогда не думала, что вода может быть настолько синей, - прошептала она.
- Когда-то давно ты уже видела все это, - мягко сказал папа.  - Ты родилась недалеко отсюда  в одну замечательную апрельскую ночь и жила около залива целых три года. Однажды я взял тебя туда и окунул в воду, к ужасу... некоторых людей. Конечно, тебя  должным образом крестили в англиканской церкви в Шарлоттауне,  но именно это погружение в море и было твоим настоящим крещением. Ты – ребенок моря, Джейн, и ты вернулась домой.
- Но ты не любил меня, - сказала Джейн, не успев подумать.
- Не любил тебя? Кто сказал тебе это?
- Бабушка. – Джейн не запрещали упоминать бабушку в разговорах с папой.
- Старая... - папа с трудом сдержался. Его лицо вдруг стало замкнутым и строгим.
- Давай не забывать, что мы ищем  дом, Джейн, - сказал он прохладно.
На некоторое время у Джейн пропал всякий интерес к поискам дома. Она не понимала, во что верить и кому верить. Ей казалось, что папа любит ее теперь... но любит ли? Возможно, он только притворяется. Но тут она вспомнила, как он поцеловал ее.
- Нет, теперь он действительно любит меня, - успокоено подумала девочка. – Возможно, он просто не успел полюбить меня тогда, когда я родилась, но теперь он меня  любит – я это знаю!
   Джейн была счастлива снова.

16
  Охота на дом – довольно веселое занятие, решила Джейн, хотя, пожалуй, удовольствие состояло больше в том, чтобы разъезжать по острову вместе с папой, вместе с ним смеяться или молчать, потому что  большинство домов  в папином списке оказались вовсе неинтересными. Первый дом, который они осмотрели, был слишком большим,  второй - слишком маленьким.
- В конце концов, должно же у нас быть место и для кота, - сказал папа.
- У тебя есть кот? – спросила Джейн.
- Нет. Но мы можем взять одного, если тебе захочется. Я слышал, что нынче урожайный год на котят. Ты любишь кошек?
- Да.
- Тогда мы заведем целую ораву. 
- Нет,- сказала Джейн, - двух будет вполне достаточно.
- И собаку. Я не знаю, как ты относишься к собакам, Джейн, но если ты заведешь кошку, мне непременно захочется завести собаку. У меня не было собаки с тех пор, как ...
   Папа опять  резко остановился, и опять Джейн пожалела,  что он не сказал того, что она с радостью бы услышала.
  Третий дом, стоявший на повороте лесной  дороги, казался пестрым от  света, проникающего через деревья, и издали выглядел очень привлекательно, однако при осмотре был признан папой и Джейн совершенно негодным: полы там безнадежно перекосились во всех направлениях, двери висели криво, окна не открывались, к тому же  не было ни одной кладовой.
  На четвертый дом ни один из них не захотел бы взглянуть второй раз: темный, угловатый, некрашеный, он встретил их  разбросанными по всему двору ржавыми жестянками, старыми ведрами, овощными  корзинами, тряпками и разным мусором. 
- Следующий в моем списке -  старый дом  Джонса, - сказал папа.
  Было не так-то  легко найти этот старый дом, хотя новый дом Джонса гордо красовался у самой дороги. Пришлось пройти мимо него по глубоко изрытому колеями забытому переулку, и там, в глубине, отыскался наконец тот самый  старый дом, где из окна кухни был  виден залив. Но и этот дом был слишком велик, к тому же и папа, и Джейн почувствовали, что их совсем не вдохновляет вид, открывающийся на задворки сараев Джонса и на его свинарник. Они преодолели переулок в обратном направлении, ощущая себя немного разбитыми и слегка разочарованными.
   Шестой дом, казалось, обладал всем тем, что должно быть у их дома – небольшой, новый, беленький, с красной крышей и мансардными окошками. Хотя во дворе отсутствовали деревья, он все же оказался аккуратным и чистым, в доме была кладовая, хороший подвал и хорошие полы, не говоря уже о  замечательном виде на залив.
Папа посмотрел на Джейн.
- Ты чувствуешь в этом доме какое-нибудь волшебство, моя Джейн?
- А ты? – спросила в ответ  Джейн.
  Папа покачал головой:
- Абсолютно никакого. Ничего не поделаешь – без волшебства никак нельзя!
   И они уехали, оставив владельца  дома в недоумении: кто были эти двое сумасшедших?    
    Следующие  два дома оказались просто невозможными.
- Тебе не кажется, что  мы - пара дураков, Джейн? Мы осмотрели все дома, выставленные на продажу. Что нам делать дальше? Забыть  свои придирки, вернуться и купить беленький домик?
- Давай спросим  вон того прохожего, не знает ли он о каком-нибудь выставленном на продажу  доме, который мы еще не  видели, - вдруг предложила  Джейн. Мужчина охотно ответил на вопрос: 
- Есть такой, я слышал -  дом Джимми Джона. Дом на  Лантерн-хилл. Там раньше жила его тетка, Матильда Джолли, и даже оставила кое-что из своей  мебели - так я слышал. Отсюда  две мили до Лантерн-хилл, если идти  Берегом Королевы.
  Джимми Джон, Лантерн-хилл  и тетя Матильда Джолли! У Джейн даже мурашки по спине побежали – вот оно, волшебство, оно уже рядом!
  Джейн первая  увидела из-за холма дом – вернее сказать, увидела окно под самой крышей, дружески подмигивающее ей, - но им еще пришлось обойти этот холм и пройти переулком, извивающимся между двумя каменными оградами, поросшими папоротником. Вдоль них на одинаковом расстоянии друг от друга росли молодые ели.
  А затем, прямо перед ними, показался  дом - ИХ дом!
- Дорогая, не позволяй глазам выскочить на лоб, - предупредил папа.
 Дом уютно устроился на небольшом холме, его основание утопало в папоротнике-орляке. Он оказался  маленьким - полдюжины таких домиков могло уместиться в доме 60 по Веселой Улице.
  За домом был сад с каменной оградой, которая словно не давала ему скатиться с холма, а перед домом - палисадник и  ворота, над которыми склонились две высокие белые березки. Дорожка из плоских камней  вела к  единственной двери, верхняя половина которой состояла из  восьми маленьких стекол. Эта дверь была заперта, но Джейн и папа сумели разглядеть  все через окна. С одной стороны располагалась довольно большая комната, выходившая на лестницу, а с другой стороны - две маленькие комнатки, окна которых глядели  в сторону холма, где росли такие высокие папоротники, что могли бы достать Джейн до пояса, и лежали камни, поросшие бархатно- зеленым мхом.
   На кухне стояли старая кривоногая плита, стол  и несколько стульев. В углу Джейн разглядела симпатичный маленький буфет со стеклянными дверцами.
  С холма можно было видеть и поросшее клевером поле, и кленовую рощу с редкими вкраплениями елей, и старый, покрытый лишайником дощатый забор. С яблони в углу двора мягко падали розовые лепестки, а за воротами, словно стражи, стояли старые пихты.
- Мне здесь очень нравится,  - сказала Джейн.
- Как ты думаешь,  вид продается вместе с  домом? – шутливо спросил папа.
 Джейн была так захвачена  домом, что совсем не успела обратить внимания на вид. Только после папиных слов она огляделась – и почти совсем перестала дышать: никогда, никогда не видела она ничего подобного, никогда и мечтать не могла  о чем-нибудь,  столь прекрасном!
  Лантерн-хилл расположился на вершине воображаемого треугольника, который имел своим основанием залив, а одной из сторон  -  Королевскую  Гавань, где серебрились и лиловели дюны, отделяющие ее от моря, где роскошные  сине-белые волны мчались  к длинному, омытому солнцем берегу. На фоне синевы моря и неба белел маяк, а на другой стороне гавани дремали, обнявшись, фиолетовые холмы. Внизу Лантерн-хилл, отделенный елями от гавани и от пастбища, синел маленький  пруд. Все это составляло  необъяснимое обаяние Острова Принца Эдуарда.
  Место было незнакомым, но девочке вдруг почудилось, что она провела здесь всю жизнь. Песня, которую пел морской бриз, казалась родной для ее слуха. Джейн поняла, что «принадлежит» этому месту. Наконец у нее появилось чувство дома.
- Ну что? – спросил  папа.
Джейн была настолько уверена, что дом слышит их, что  приложила палец к губам.
- Тише, тише, - сказала она.
- Давай спустимся на берег и обсудим это, - понимающе сказал папа.
  Всего через пятнадцать минут они оказались на  берегу и уселись на  выбеленный водой остов старого дерева, приплывшего неизвестно откуда. Прохладный ветер трепал их волосы, у берега пенился прибой. «Какой чистый и какой соленый воздух!» - подумала Джейн.
- Джейн, у меня есть подозрение, что крыша протекает.
- Мы можем насыпать на нее  немного гальки.
- А  двор зарос большими лопухами.
- Мы можем выкорчевать их.
- Дом, возможно, когда-то был белым, но сейчас…
- Его можно снова побелить.
- Краска на передней двери вздулась пузырями.
- Краска стоит не очень дорого, правда?
- Ставни сломаны.
- Давай починим их.
- И штукатурка потрескалась.
- Мы можем оклеить ее обоями.
- И неизвестно, есть ли здесь кладовая, Джейн.
- В одной из маленьких комнат, кажется, есть полки – можно использовать их для кладовой. Другая маленькая  комната будет твоим кабинетом. Ведь тебе нужно место, чтобы сочинять, верно?
- Она все распланировала, - сообщил папа морю, но потом добавил: - В той  кленовой роще наверняка живут совы.
- Я не боюсь сов.
- А как относительно волшебства, моя Джейн? 
    Волшебство! Это место было до краев наполнено волшебством, Джейн просто тонула в  волшебстве. Папа прекрасно понял это и упомянул о нем  просто к слову.
    Когда они возвратились к дому, Джейн села на большой кусок красного песчаника, служивший порогом, а папа пошел по дорожке, исчезавшей в кленовой роще, чтобы повидать Джимми Джона – или мистера  Гарланда. Если выглянуть из-за кленов, то можно было увидеть дом Гарландов - аккуратный, сливочного цвета сельский домик, утопающий в зелени.
  Вернулся папа вместе с вышеупомянутым Джимми Джоном, маленьким толстым человечком  с сияющими серыми  глазами, который сказал, что, к сожалению, не может  найти ключ.
- Однако, похоже, первый этаж вы уже разглядели. Наверху есть еще  три спальни, а под лестницей – обувная полка, - добавил он.
  Джейн с папой  стояли и смотрели на дом.
- Что вы решили? – спрашивал дом так явственно, как только может спрашивать  дом.
- Какова ваша цена? – поинтересовался  папа.
-Четыреста с мебелью, включенной для ровного счета, - сказал Джимми Джон, подмигнув Джейн. Джейн в свою очередь подмигнула ему – хорошо, что  бабушка была за тысячу миль от нее.
- Идет, - сказал папа. Купить все это очарование за четыреста долларов было большой удачей, и папа тут же отдал  пятьдесят долларов, сказав, что остальное заплатит завтра.
- Дом ваш, - сказал Джимми Джон, словно делал им подарок. Но Джейн-то знала, что этот дом всегда ждал только ее.
- Дом, пруд, и гавань, и залив! Хорошая сделка, - сказал папа.- И пол-акра земли. Всю мою жизнь я хотел иметь немного земли – хотя бы  для того, чтобы встать на нее и   сказать: « Это мое».  И теперь, Джейн, мои мечты, похоже, сбываются. Однако, варкается. 
- Четыре часа пополудни, - Джейн знала «Алису» слишком хорошо, чтобы ее можно было легко  поймать на этом.
   Когда они уже садились в автомобиль, из кленовой рощи  вдруг выскочила уменьшенная копия Джимми Джона с нахальной мордашкой, неся ключ, который был найден в отсутствие хозяина. Джимми Джон с поклоном вручил ключ Джейн, и девочка крепко сжимала его в руке весь путь до Бруквью. Как много значил для нее этот ключ!
  Наконец путешественники обнаружили, что очень проголодались, так как забыли про обед. Тогда они извлекли масляное печенье миссис Мид и съели его с большим аппетитом.
- Ты позволишь мне готовить еду, папа?
- Конечно. Я же не умею.
Джейн покраснела от радости:
- Жаль, что мы не можем переехать уже  завтра, папа.
-Почему же не можем? Я могу купить  постельные принадлежности и немного еды. С этого и начнем.
- Я, кажется, просто не смогу дождаться, - простонала  Джейн. – Мне кажется, что завтра никогда не наступит. 
- У нас будет и это завтра, Джейн, и еще ... дай-ка сосчитать... еще девяносто пять завтра.
- Девяносто пять! – прошептала счастливая Джейн.
- Мы будем жить так, как захотим. Будем аккуратными, но не слишком; ленивыми, но не очень.  И мы никогда не будем держать в доме такую кошмарную  вещь, как часы.
- Но у нас должны быть хоть одни  часы, - разумно сказала Джейн.
- У Тимоти Солта, что живет около  гавани, есть  часы со старого корабля. Я попрошу его одолжить их нам. А носки ты умеешь  штопать, Джейн?
- Да, - ответила Джейн, которая никогда в жизни не штопала носков.
-  Я словно попал на седьмое небо. Какая удача, что ты спросила про дом у того человека на дороге.
- Это  была не удача - я просто знала, что он будет знать, - сказала Джейн. - О, папа, может,  мы будем держать все в тайне, пока  не переедем?
 - Конечно, - согласился  папа.  - От всех, кроме тети Ирены. Ей-то мы должны сказать.
  Джейн промолчала. Она вдруг поняла, что именно от тети Ирены ей и хотелось бы сохранить все в  тайне.
  Джейн не верила, что ей удастся уснуть этой ночью. Как можно спать, когда надо столько обдумать! А дум  было много. Как могли такие люди, как папа и мама, ненавидеть друг друга? Это не имело никакого смысла. Они были оба  прекрасны, каждый по-своему, и когда-то, должно быть, очень любили друг друга. Что же изменилось потом? Если бы она, Джейн,  знала правду, то, возможно, сумела бы что-то исправить.
  Но в конце концов сон все же умчал ее прочь по красным дорогам, которые вели к замечательным маленьким домам, и  последней мыслью девочки было: «Интересно, сможем ли мы брать молоко у Джимми Джона?»

17
  Джейн с отцом переехали в свой новый дом на следующий же день. Утром они отправились в город, где запаслись консервами и постельными принадлежностями, а Джейн обзавелась несколькими ситцевыми платьями и передниками, подозревая, что на Лантерн-хилл ей вряд ли пригодится та одежда, что купила ей бабушка. Потом девочка тайком от папы заскочила  в книжный магазин и  приобрела «Кулинарию для новичков» на тот доллар, что дала ей в дорогу мама.
   Они позвонили тете Ирене, но той не было дома, и Джейн втайне этому обрадовалась. После обеда папа привязал чемодан Джейн и ее дорожную сумку к подножке автомобиля, и тот весело запрыгал по направлению к Лантерн-хилл. Миссис Мид дала им с собой  коробку пончиков, три буханки хлеба, круглый бочонок с маслом, накрытый листьями клевера, флягу со сливками,  пирог с изюмом и три сушеных трески.
- Положи ее на ночь в воду, а утром зажарь на завтрак, -  сказала она Джейн.
  Дом оказался на месте  – Джейн почти всерьез боялась, что его могут ночью украсть, ведь если он так нравился ей, то вполне мог понравиться и кому-нибудь еще. Она так жалела тетю Матильду Джолли, которой пришлось покинуть его – вряд ли золотые небесные дворцы смогут заменить ей замечательный домик на Лантерн-хилл.
- Позволь мне самой отпереть дверь, пожалуйста, папа, - и Джейн  задрожала от нетерпения и восторга, перешагивая через порог.
- Это... это – мой дом, - сказала она себе. Дом - это то, чего у нее никогда прежде не было.  И Джейн впервые в жизни чуть не  расплакалась, но рядом с папой никому не удавалось почувствовать себя грустным, и вот они уже бегали по всему дому, словно парочка резвых детей.  Наверху действительно было три комнаты, и самой  большой из них оказалась северная, которая, как сразу решила Джейн, будет принадлежать отцу.
- Может быть, она нравится тебе, мой блаженный дух? – спросил папа. - Окна-то выходят на залив!
- Нет, мне нравится  вот эта, маленькая и уютная. Я буду лучше себя чувствовать в небольшой комнате, папа. А третью оставим для гостей.                               
- Разве нам нужна комната для гостей, Джейн? Мне бы вполне хватило твоего общества.
 - О, конечно,  нам нужна комната для гостей, папа, - воскликнула Джейн, хотя и была обрадована папиными словами.  – Ведь иногда к нам будут приходить гости?
-  Но здесь нет кровати.
 - Мы где-нибудь ее раздобудем. Папа, тебе не кажется, что дом рад видеть нас? Похоже, он  рад, что в нем снова кто-то будет жить! Эти стулья хотят, чтобы кто-нибудь на них сидел.
- Маленькая выдумщица! – сказал папа, но понимающая улыбка озарила его лицо и заискрилась  в глубине  глаз.
  Дом оказался на удивление  чистым, и только позже Джейн узнала, что, когда стало известно о продаже дома, Джимми Джон и его дочь Миранда проникли внутрь через одно из кухонных окон и произвели «голландскую» уборку от крыши до фундамента. Но сейчас Джейн почти пожалела, что дом так чист – ей хотелось бы самой вымыть его,  и вообще делать все самой.
- Я такая же, как тетя Гертруда, - подумала она и вдруг поймала себя на том, что стала лучше понимать тетю Гертруду.
  Итак, оставалось только положить на кровати матрацы и застелить их, поставить консервы в кухонный буфет, отнести масло и  сливки в погреб. Папа подвесил треску миссис Мид на гвоздь позади кухонной плиты.
- На ужин поджарим сосиски, - сказала Джейн.
- Джейнкин, - закричал  папа, хватаясь в ужасе за голову,  - я забыл купить сковородку!
- О, в нижнем ящике буфета есть чугунная  сковорода, - спокойно сказала Джейн.  – И даже  трехногий горшок, - добавила она с торжеством. Не было ничего, что Джейн к тому времени не знала бы о доме.
  Папа разжег огонь в печи  дровами  тети Матильды Джолли. Джейн внимательно смотрела, как он это делает – ведь она никогда не видела, как разжигают печь, а в следующий раз собиралась сделать это самостоятельно. Печь немного хромала на одну ногу, но Джейн нашла во дворе плоский камешек, который великолепно все уладил.
  Папа сходил  к Джимми Джонам и позаимствовал у них ведро воды – колодец  предстояло хорошо вычистить, прежде чем брать оттуда воду. Джейн накрыла стол скатертью, такой же красно-белой, как у миссис Мид, и расставила тарелки. Потом она вышла в заброшенный сад и нарвала для стола букет июньских лилий. Правда, их некуда было ставить, но Джейн нашла старую оловянную вазу и обмотала ее своим зеленым шелковым шарфиком, который  вытащила из чемодана. Цветы в такой вазе смотрелись просто превосходно.
      Девочка  нарезала хлеб и намазала его маслом, заварила чай и поджарила сосиски. Прежде ей  никогда не приходилось делать ничего подобного, но она часто наблюдала, как все это делает Мэри.
- Как приятно снова сесть за собственный стол, - сказал папа, принимаясь за ужин.
- Воображаю, - злорадно подумала Джейн, - что бы сказала бабушка, если бы увидела, что я ужинаю в кухне, и что мне это нравится. Она сказала бы, что это только доказывает мой низменный вкус.
 Вслух же она спросила (и почти раздувалась при этом от гордости): 
- Как ты находишь чай, папа?
   Резвые солнечные лучики гонялись друг за другом  по белому крашеному полу. В восточное окно  Джейн видела кленовый лес, в северное – залив, пруд и дюны, в западное - гавань. Морской ветер пахнул солью.  Ласточки разрезали крыльями вечернее небо. Все, на что смотрела Джейн, принадлежало им с папой, она была хозяйкой этого дома -  и ее право на это никто не оспаривал. Она могла делать все, что хочет, ни перед кем не оправдываясь. Память о том первом ужине в доме Матильды Джолли осталась для девочки «красотой и радостью навсегда».  Папа был  веселым, шутил, разговаривал с Джейн так, словно она уже давно взрослая. Джейн была склонна почувствовать жалость к любому, у кого не было такого отца, как у нее.
  После ужина папа хотел помочь ей мыть посуду, но Джейн  не позволила. Разве не решила она стать настоящей хозяйкой? Она прекрасно помнит, как мыла посуду Мэри. Девочке всегда казалось, что это так весело и интересно - делать грязные тарелки чистыми. Однако, хотя папа и купил тазик для мытья посуды, но не подумал о кухонных полотенцах. Пришлось Джейн достать из чемодана  две новые майки и разрезать их.
   На закате Джейн и папа спустились на  берег, как спускались потом  каждый вечер того счастливого лета. Вокруг на серебристый песок набегали, изгибаясь, серебристые  волны. Судно с белыми парусами  медленно двигалось мимо темных дюн. Мигал маяк, отражаясь в темной воде залива и озаряя пурпуром и золотом дальний мыс. На закате тот мыс казался Джейн окутанным тайной. Что лежит за ним?  «Волшебные моря в волшебных странах»? Джейн не помнила, где она слышала или читала эту фразу, но всегда вспоминала ее, увидев мыс.
  Папа курил трубку,  которую называл  «Презренным старикашкой», и молчал. Джейн сидела около него в тени остова старого корабля и молчала тоже. Да и не нужно было никаких слов.
  Когда они возвратились в дом, то обнаружили, что, хотя папа взял с собой три лампы, он умудрился забыть о масле, которым их можно было бы заправить.
- Ну что ж, на первый раз мы можем лечь спать в темноте.
 К счастью, этого не потребовалось. Неутомимая Джейн вспомнила, что  в ящике буфета ей попадалась сальная свеча. Девочка нашла ее, разрезала пополам и вставила каждую часть  в горлышко старой бутылки – чего было еще желать?
 Перед сном Джейн гордо оглядела свою крошечную комнатку: пусть пока здесь стоят лишь кровать и маленький стол; потолок украшают пятна, а пол немного неровный - это  ее первая собственная  комната! Здесь она никогда не почувствует, что кто-то заглядывает в замочную скважину, что кто-то ее все время контролирует.
  Джейн разделась, погасила свечу и выглянула в окно. Ей показалось, что она, если захочет, может коснуться вершины невысокого холма напротив. Луна уже взошла  и  прилежно трудилась над волшебным преображением пейзажа. Вдали сияли огни небольшой деревни, а молодая береза, растущая справа от окна, казалось, встала на цыпочки, пытаясь заглянуть за холм. Мягкие, бархатные тени скользили  в зарослях папоротника-орляка.
- Я притворюсь, что это - волшебное окно, - подумала Джейн, - и что всегда, когда бы я из него не выглянула, передо мной откроется  замечательный вид. Может быть, я даже  увижу маму, которая едет сюда по вон той дороге и глядит на огни Лантерн-хилл.
  Матрац, купленный папой, оказался мягким, а Джейн так устала за этот напряженный день, что с удовольствием устроилась на  удобной  старой кровати (ни Джейн, ни Джимми Джон не знали, что однажды тете Матильде Джолли  предложили пятьдесят долларов за эту кровать, но она отказалась продавать ее). Так хорошо было лежать, смотреть на лунный свет, расцвечивающий стены тенями от листьев березы, и знать, что папа совсем рядом, в соседней комнате, что вокруг дома лежат  вольные холмы и просторные поля, где можно бегать, никого не опасаясь, где нет железного забора и запертых ворот – только еловые стражи и темные дюны.
   Как тихо  было вокруг – никакого шума, никаких огней! Джейн встала и пошире открыла окно. Комната сразу наполнилась запахом  папоротника, а издали донесся странный, мягкий звук – настойчивый зов моря. Джейн слушала, и что-то в глубине ее души  откликалось на этот зов сладкой и мучительной дрожью. Кого и почему звало море? О чем оно втайне печалилось?
  Джейн почти заснула, когда вдруг с ужасом вспомнила, что  забыла замочить треску, и, выскочив из кровати, помчалась вниз. Спустя две минуты  треска уже лежала в воде.

18
  На следующее утро Джейн, к своему огорчению, проспала. Когда она спустилась вниз, то в окно увидела невероятную картину: папа возвращался от Джимми Джонов с креслом-качалкой на голове и с решеткой для гриля в руке.
 - Пришлось позаимствовать решетку, чтобы мы могли пожарить треску, Джейн. Миссис Джимми Джон заставила меня взять еще и кресло. Она сказала, что оно принадлежало тете Матильде Джолли, и что у них хватает своих кресел-качалок, не хватает только времени в них сидеть. Я сварил овсянку, а тебе придется жарить треску.
 Джейн пожарила треску, и у нее неплохо получилось.  В овсянке же оказалось много комков.
- «Папа  не очень-то хороший повар», - с нежностью подумала Джейн, но ему этого не сказала и героически глотала все комки. Сам же папа откладывал их на край тарелки  и весело поглядывал  на дочь:
- Я умею писать книги, моя Джейн, но не могу сварить достаточно овсянковидную  овсянку.
- Тебе больше не придется заниматься этим. Я никогда не просплю снова, - пообещала Джейн.
   Нет в жизни радости, сравнимой с радостью преобразований:  вскоре Джейн поняла это, хотя вряд ли смогла бы выразить словами. Старый Дядюшка Томстоун со странным прозвищем «Надгробная Плита», помогающий всем жителям  Берега Королевы и  не являющийся на самом деле дядюшкой ни одной  племяннице и ни одному племяннику, оклеил обоями все комнаты в их доме, починил крышу и ставни, покрасил дом белой и зеленой краской и научил Джейн, как, когда и где выкапывать мидии. У Дядюшки Надгробной Плиты было доброе румяное лицо с белой бахромой  под  подбородком.
  Джейн, переполненная энергией, трудилась словно бобер, отмывая после ремонта полы, расставляя различные предметы мебели, которые папа приносил в дом, и развешивая занавески на окнах.
- Эта девочка может быть в трех местах сразу, - жаловался папа кухонной плите.  - Я просто не знаю, как она со всем этим управляется. Думаю, здесь не обошлось без колдовства.
  Джейн оказалась очень способной – у нее получалось почти все, за что бы она ни бралась. Как хорошо жить там, где можно, наконец, проявить свои способности! В этом новом мире она была важным, совершенно необходимым человеком. Жизнь здесь походила на бесконечное приключение, и радость все дни напролет переполняла  сердце девочки.
  Когда Джейн не мыла и не скребла, она готовила еду. Она каждую свободную минуту изучала «Кулинарию для Новичков» и бродила по дому, бормоча: «Все ингредиенты берутся точно в указанном количестве» -  или что-либо подобное.
  Потому ли, что  Джейн часто наблюдала за Мэри,  потому ли, что  способность к кулинарии была заложена в ней от рождения, но она весьма  преуспела: с самого начала ее бисквиты никогда не были недопеченными, а мясо  – пережаренным.  Но однажды она пожелала взлететь слишком высоко и изобрела на десерт что-то, что милосердный человек, возможно, назвал бы сливовым пудингом. Дядюшка Надгробная Плита съел кусочек, и в этот же вечер ему пришлось вызывать  доктора - или он только так  сказал. На следующий день он принес обед с собой - холодный бекон и холодные блинчики, завязанные в красный носовой платок, и заявил Джейн, что он на диете.
- Тот ваш пудинг вчера, мисс, - он  был слишком жирный. Мой живот не привык к кулинарии Торонто: в ней, наверно, слишком уж много  витаминов.
   В кругу близких друзей он даже утверждал, что этим пудингом можно травить крыс, но сама Джейн очень нравилась Дядюшке.
- Ваша дочка - превосходная девчонка, - как-то сказал он папе. – Все девчонки  в наше  время неплохие, но ваша - просто превосходная, да, сэр, она просто  превосходит всех.
  Как папа и Джейн смеялись над этими словами! Папа еще долго с наигранным трепетом называл дочку  «Превосходной  Джейн», пока шутка не приелась.
  Джейн тоже полюбила Дядюшку Надгробную Плиту. Ничто не поражало  ее  в этой  новой жизни больше, чем непринужденность, с которой она теперь начинала любить людей – словно каждый, кого она встречала, был близким ей по духу человеком. Ей подумалось, что, должно быть,  все жители Острова Принца Эдуарда лучше или, по крайней мере, приветливее, чем жители Торонто. Джейн не понимала, что просто изменилась сама.
  Она не казалась больше замкнувшейся в себе, испуганной и от испуга ужасно неуклюжей, ее ноги ступали  по родной ей пустоши,  и звали ее теперь  Джейн. Ей нравились все вокруг, и всем вокруг нравилась она. Наконец-то Джейн могла любить все, что хотела, всех, кого хотела, не рискуя быть обвиненной в дурном вкусе. Конечно, бабушка не одобрила бы ее дружбу с людьми вроде Дядюшки Надгробной Плиты, но то, что запрещалось в доме 60 по Веселой Улице, казалось вполне естественным на Лантерн-хилл.
  Что касается Джимми Джонов, то Джейн чувствовала себя так, словно знает их всю свою жизнь. Джейн вскоре поняла, что мистера Гарланда зовут  Джимми Джоном потому, что рядом с ним живут  еще Джеймс Гарланд с  северо-восточной стороны  и Джон Гарланд с юго-западной. Надо же было их всех как-то различать!
  В первое же утро на Лантерн-хилл примчались все Джимми Джоны. Рядом с младшим  из них скакали еще и три собаки: пестрый бультерьер, золотистый колли и длинный бурый пес породы «просто собака». Миссис Джимми Джон была настолько же высокой и худой, насколько сам  Джимми Джон -  низеньким и полным. В ее серых глазах светились мудрость и  нежность, а на руках сидел младенец, толстенький, как  сарделька.
  Шестнадцатилетняя Миранда Джимми Джон была высокой, как мать, и пухлой, как отец. В десять лет она обзавелась двойным подбородком, и, глядя на нее, никто бы не поверил, что у нее уже есть поклонник.  Полли Джимми Джон оказалась одного  возраста с  Джейн, но выглядела младше, потому что была невысокой и худенькой. Сорванцу Джимми Джону, который принес ключ, только что исполнилось тринадцать. Существовали еще восьмилетние близнецы Джордж и Элла. Их голые толстенькие ножки были сплошь покрыты укусами москитов, но улыбались близнецы очень мило.
- Джейн Виктория Стюарт? -  спросила миссис Джимми Джон с вопросительной улыбкой.
- Просто Джейн! – ответила Джейн с такой гордостью,  что все Джимми Джоны  уставились на нее.
- Конечно, Джейн, - улыбнулась миссис Джимми Джон, и Джейн поняла, что готова полюбить и ее.
  Каждый, кроме младенца,  принес Джейн подарок. Миссис Джимми Джон подарила ей выкрашенную в красный цвет шкурку ягненка для прикроватного коврика. Миранда принесла пузатый белый кувшин, расписанный  розовыми розами, Сорванец - ранние редиски, Полли – укоренившуюся отводку герани, а  близнецы – жабу, «для сада».
- В саду обязательно должна жить жаба – на счастье, - объяснил Сорванец Джимми Джон.
  Джейн почувствовала, что не может отпустить гостей, не угостив их чем-нибудь, тем более что они принесли такие замечательные подарки.
- «Пирога госпожи Мид, пожалуй, хватит на всех, если сама я есть не буду, - раздумывала она. – Да и младенец, наверно, не захочет». 
  Но младенец захотел, и миссис Джимми Джон разделила  с ним свой кусок. Они сидели в кухне - на стульях и на пороге, -  и ели пирог.  Джейн просто излучала гостеприимство.
- Приходи к нам всякий раз, когда захочешь, дорогая, - прощаясь, сказала ей миссис Джимми Джон, подумав про себя, что Джейн слишком мала, чтобы быть хорошей хозяйкой.  – Если тебе потребуется помощь, мы будем рады помочь тебе во всем.
-Вы научите меня печь хлеб? – сдержанно спросила Джейн. – Мы, конечно,  можем покупать его в деревне, но  папа любит домашний  хлеб. А какую муку для сдобы вы бы мне порекомендовали?

  Со Сноубимами Джейн познакомилась  на той же неделе.
   Семья Соломона Сноубима считалась семейством бездельников, которые жили в ветхом доме на берегу залива, в месте, известном как Голодная Бухта. Никто не знал,  как Соломон Сноубим умудрялся прокормить свое семейство. Иногда он ловил рыбу, иногда «работал», иногда охотился. Миссис Сноубим оказалась крупной розовощекой женщиной, а Рути, Фло, Пенни и Младший Джон Сноубимы – нахальными и веселыми маленькими бестиями,  которые совсем   не выглядели голодающими.
  Только шестилетняя Миллисент Мэри не казалась ни нахальной, ни веселой: «не от мира сего», как сказала Полли Гарланд. У Миллисент Мэри  были бархатные карие  глаза (всех Сноубимов отличали красивые выразительные глаза), рыжевато-золотистые волосы и великолепный цвет лица. Она могла часами сидеть, обхватив полными ручками пухлые колени, не говоря ни слова - возможно, именно поэтому вечно болтающие о чем-то Джимми Джоны и решили, что она «не от мира сего». Малышка скоро прониклась к Джейн восхищением и часто посещала Лантерн-хилл, где садилась и пристально разглядывала ее. Джейн не возражала.
  Да, Миллисент Мэри умела молчать, но остальные Сноубимы этой добродетелью не обладали. Они заранее решили обидеться на Джейн, считая, что она будет важничать,  потому что прибыла из Торонто и все знает, но когда выяснилось, что о жизни на Острове Джейн не знает почти ничего, кроме того, что рассказал ей о мидиях Дядюшка Надгробная Плита, то сменили гнев на милость и стали очень дружелюбными, то есть принялись задавать бесчисленные вопросы. Ни у кого из Сноубимов не было чувства ложной деликатности.
- Твой па помещает живых людей в книги? - спросил Пенни.
- Нет,- сказала Джейн.
- А все говорят, что он это делает. Все боятся, что он поместит их в книгу, но нас он помещать туда не должен, если не хочет неприятностей. Помни, что я - самый отчаянный парень в окрестностях Лантерн-хилл.
- Ты думаешь, что ты так уж интересен, чтобы писать о тебе книгу? – холодно спросила Джейн.
  Пенни прикусил язычок.
- Мы хотели посмотреть, как ты выглядишь,  - сказала Фло, которая носила комбинезон и своими повадками напоминала мальчика. – Правда, что твои па и ма разводятся?
- Нет,-  сказала Джейн.
- Твой па вдовец?  - продолжала  Фло.
- Нет.
- Твоя ма живет в Торонто?
- Да.
- Почему она не живет здесь с твоим па?
- Если вы еще будете задавать мне вопросы о моих родителях, - решительно сказала Джейн, - я попрошу папу поместить вас в книгу - каждого из вас.
  Фло немного испугалась, но тут в разговор вступила Рути:
- Правда, что ты похожа на мать?
- Нет. Моя мама - самая красивая женщина в Торонто, -  сказала Джейн гордо.
- Вы живете в белом мраморном доме?
- Нет.
- Болтунишка Динь-дон сказал, что да, - проговорила Рути с отвращением, - вот уж лгун так лгун! Неужели  и атласных покрывал у вас нет?
 - Они у нас шелковые, - сказала Джейн.
 - Динь-дон сказал, что атласные!
- Вон идет мясник, он несет вам мясо, - сказал Младший Джон. - Что ты заказала?
- Бифштекс.
- Обалдеть! У нас никогда не бывает бифштекса, только хлеб, патока и жареная соленая свинина. Па  говорит, что он уже сам хрюкает при виде этой свинины, а ма говорит, что если он принесет домой что-нибудь другое, она с удовольствием это приготовит. Что это ты делаешь? Кекс? Ты позволишь  мне вылизать кастрюлю?
- Да, только держись подальше от стола. Твоя рубашка вся в мякине, - приказала  Джейн.
- Тоже еще важная шишка, - обиделся  Младший  Джон.
- Задавака! - крикнул девочке Пенни.
 И все Сноубимы  в бешенстве отправились домой, потому что Джейн Стюарт оскорбила Младшего Джона, но на следующий день появились опять, помогали полоть  сорняки и расчищать сад. Работа была трудной, а день жарким, поэтому Сноубимы промокли от пота прежде, чем все получилось так, как хотела Джейн. Если бы кто-нибудь другой заставил их так же прилежно работать, они взвыли бы, но сейчас это было забавой – совсем другое дело!  К тому же  Джейн отдала им последнее  печенье миссис Мид -  завтра она сама попробует испечь такое же.
  Джейн решила, что в мире еще никогда не было такого прекрасного сада, как у нее: старый  куст ранних чайных роз был весь в цвету; здесь и там танцевали  на молодой траве тени от маков;  каменную ограду сплошь увили кусты диких роз с темно-красными бутонами. В укромных уголках поднимали свои головки бледно-лимонные и кремовые июньские лилии, с любопытством глядя на мяту и повилику, полынь и пионы, душистый горошек и гвоздики - и над всем этим  великолепием жужжали довольные бархатные пчелы.
  Тетя Матильда Джолли, видно, была довольна своими старомодными многолетними растениями. Джейн они тоже нравились, но все же она решила, что следующим летом обязательно заведет и однолетние. Удивительно -  еще только началось это лето, а Джейн уже задумывалась о следующем!
  В очень короткое время ей пришлось узнать многое о  садоводстве. Об удобрениях она пыталась выспросить  у любого, кто хоть немного разбирался в этом вопросе. Мистер Джимми Джон серьезно посоветовал использовать хорошо перегнивший коровий навоз, который  разрешил брать в его коровнике. Джейн полюбила поливать цветы, особенно тогда,  когда земля была немного сухой - тогда  они словно умоляли о глотке воды. Сад вознаграждал ее за заботу: Джейн оказалась одной из тех людей, от прикосновения которых все начинает расти. Ни одному сорняку не было позволено высунуть свой нос, ведь  каждое утро Джейн начинала с прополки. Было замечательно вставать на рассвете, когда солнце только показывается над морем.  Утро на Лантерн-хилл совершенно отличалось от утра в любом другом месте  – оно было гораздо более «утренним». Сердце Джейн пело, пока она полола, рыхлила, работала граблями, подрезала и поливала.
- Кто научил тебя всей этой премудрости,  маленькая женщина? - спросил папа.
- Мне кажется, я всегда это умела, - мечтательно отозвалась Джейн.
   Сноубимы сообщили Джейн, что у их кошки появились котята, и она может выбрать одного. Котят было четверо, и  бедная тощая мать-кошка была горда и счастлива. Джейн выбрала черненького котенка с мордочкой, напоминающей цветок анютиных глазок -  темной,  бархатной, с круглыми золотыми глазами. Она сразу же назвала его  Питером. Тогда Джимми Джоны, чтобы не отстать от Сноубимов, тоже принесли котенка, но его они сами уже назвали Питером, и  Элла горько рыдала при мысли, что придется изменить это чудесное имя. Тогда папа предложил звать котят Питер Первый и Питер Второй -  хотя миссис Сноубим сочла это кощунством. Питер Второй  был изящным существом,  серебристо-черным, с мягкой белой грудкой. Оба Питера  спали в ногах у Джейн и залезали папе на колени, как только он садился на стул.
- Что за дом без собаки? - сказал как-то папа и привел пса от старого Тимоти Солта - того, что жил в устье гавани. Пса звали Счастливчиком. Он был худой, белый,  с круглым коричневым пятном в основании хвоста, коричневым воротником и коричневыми ушами. Счастливчик сразу поставил обоих Питеров на место, а Джейн полюбила его так сильно, как только могла.
- Я люблю всех живых существ вокруг, папа.
  Папа не только привел домой собаку – он еще принес судовые часы. Джейн решила, что они пригодятся ей, чтобы вовремя готовить еду, но вообще-то на Лантерн-хилл почти отсутствовало такое понятие, как время.
  К концу недели Джейн в совершенстве знала географию и население  Лантерн-хилл и соседней деревушки под названием Углы.
  Каждый холм, казалось, принадлежал кому-то: Холм Большого Дональда, Холм Маленького Дональда, Холм старика Купера… Она уже могла отличить ферму Большого Дональда Мартина от фермы Маленького Дональда Мартина. Теперь каждый огонек, видный с вершины  холма,  рассказывал Джейн свою историю.  Она знала, куда посмотреть, чтобы увидеть светящееся окошко белого домика  матери Мин,  которое каждую ночь сияло, словно звездочка,  в затянутой туманом лощине между  холмами. Сама Мин, большеглазая цыганочка, полная огня и жизнерадостности, уже стала закадычной подругой Джейн.  Рядом с этой яркой девочкой даже ее мать казалась какой-то бесцветной.  Мин никогда не носила летом ботинки или чулки, и ее голые ножки  каждый день мелькали на красной  дороге, ведущей  к Лантерн-хилл. Иногда с нею приходил болтунишка Элмер Белл по прозванию Динь-дон,  веснушчатый лопоухий паренек, известный тем, что, будучи младенцем,  сел в свою овсянку. Когда Младший Джон хотел обидеть Динь-дона, то всегда вопил: «Сел в овсянку, сел в овсянку!»
  Элмер Белл, Мин, Полли Гарланд, Фло, Рути и сама Джейн были одногодками, и поэтому  любили друг друга, подсмеивались друг над другом, обижали друг друга  и стояли друг за друга горой против старших и младших сорванцов. Джейн даже не верилось, что когда-то у нее не было таких замечательных друзей. Иногда она вспоминала, как какая-то женщина назвала Веселую Улицу мертвой. Да уж, дом тети Матильды Джолли никто бы так не назвал! Он казался живым и веселым, ведь  вокруг носились бесчисленные друзья и подруги Джейн.
- Такая замечательная девчонка, как ты, могла родиться только на нашем Острове, - сказал ей как-то Динь-дон.
- Я и родилась, -  торжествующе воскликнула  Джейн.

19
   Однажды синяя двухколесная повозка  перегородила  переулок и выгрузила во дворе большую коробку.
- Это наше фамильное серебро и фарфор моей матери, Джейн, - сказал папа. – Тебя назвали в честь нее, и я подумал, что тебе было бы приятно иметь ее вещи. Все это стояло упакованным с тех пор, как...
 Папа внезапно остановился, нахмурил брови и поправился: 
- Стояло упакованным много лет.
   Джейн прекрасно знала: он хотел сказать: «с тех пор, как уехала твоя мама». Она вдруг поняла, что папа не впервые обживает новый дом, не впервые выбирает обои, занавески и коврики, ведь когда-то они делали это вдвоем с мамой. Возможно, тогда ему это нравилось гораздо больше, чем теперь с Джейн - гораздо  больше. Мать, должно быть, прекрасно умела устраивать свой дом, хотя никогда ни во что не вмешивалась в доме 60 по Веселой Улице. Джейн было ужасно интересно, где жили тогда  папа и мама? В каком доме родилась она сама? Было очень много вопросов, которые она хотела бы задать отцу, но не смела. Папа был такой замечательный! Как мама могла расстаться с ним?
  Распаковывать коробку бабушки Стюарт было ужасно интересно! Там оказались прекрасные предметы из стекла и фарфора: бабушкин обеденный сервиз, белый с золотом; изящные  кубки; различные странные, но прекрасные блюда и большие тарелки. И  серебро: чайный сервиз, вилки, ложки,  солонки.
- Это серебро требует чистки, - с восторгом воскликнула Джейн. Как чудесно было чистить и мыть все эти изящные, тонкие вещи - полировка луны не шла с этим ни в какое сравнение!  И вообще, лунная жизнь как-то потеряла для девочки свое прежнее обаяние, ведь теперь у Джейн было столько работы по дому, что некогда было и думать о  лунном веселье. Хорошо, что луна Острова Принца Эдуарда, казалось, совсем не нуждалась в полировке.
  Были в коробке и другие вещи, в том числе картины и восхитительный, вышитый  синей и темно-красной шерстью  девиз в старинной раме: «Пусть мир и Бог прибывают в этом доме».  Джейн он показался прекрасным. Она и папа без конца фантазировали, как разместить эти картины, но в конечном счете просто развесили их по стенам.
- Как только вы повесили картину на стену, - сказал папа, - стена становится вашим другом. Пустая стена выглядит враждебно.
   Девиз нашел свое место в комнате Джейн, и теперь, каждый вечер,  ложась в кровать и каждое утро вскакивая с нее, Джейн перечитывала его, словно молитву.
 Кровати запестрели замечательными стегаными одеялами из той же коробки. Три из них сшила сама бабушка Стюарт. К полному восторгу Джейн эти  одеяла даже имели свои названия:  «Ирландская цепь», «Сверкающая звезда» и «Дикий  гусь». Джейн положила «Дикого Гуся» на папину кровать, синюю «Ирландскую Цепь» на свою, а малиновая «Сверкающая Звезда» пока оставалась на полке, дожидаясь того дня, когда в комнате для гостей тоже появится кровать.
  Еще они нашли в коробке бронзовую фигурку - солдат верхом на коне -  и блестящую медную собаку. Солдат занял свой пост  на полке для часов, а собаку папа выпросил для своего стола, «чтобы приструнить фарфорового кота». Папин письменный стол красного дерева, с выдвигающимися полочками и потайными ящичками, уже перевезли из дома мистера Мида и поставили в «кабинет». На одном из углов этого замечательного стола и сидел фарфоровый кот - белый с зелеными крапинками, с длинной змеевидной шеей и мерцающими алмазными глазами. Непонятно почему, но папа очень ценил эту вещь. Он нес кота в руках от Бруквью до самого дома, чтобы тот случайно не разбился.
  Любимой вещью Джейн стала голубая тарелка  с летящей белой птицей. С этого дня Джейн ела только из нее. Очень нравились ей и старые песочные часы на постаменте из орехового дерева, в которых медленно пересыпался  золотой  песок.
- Начало восемнадцатого века, - определил папа. – Эти часы составляли почти все имущество моего прадеда, когда он прибыл в Канаду: лишь они да старый медный чайник. Интересно, где же... да вот он! Сколько полировки для тебя, Джейн! А вот старая фарфоровая миска  в сине-белую полоску. Моя мама делала  в ней  салаты.
- Я тоже буду, -  сказала Джейн.
На самом дне большой коробки оказалась еще маленькая  коробочка. Джейн схватила ее.
- Что это, папа?
 Папа взял коробочку со странным выражением лица.
- Это? О, ничего особенного.
 - Папа, это же  медаль «За отличную службу»! Я видела такую в комнате мисс Колвин  в школе Cв.Агаты, ее брат получил эту медаль  во время войны!  О, папа, ты... ты...
  После такого открытия у Джейн даже перехватило  дыхание от гордости. Папа пожал  плечами.
- Разве можно обмануть преданную Джейн? Я получил эту медаль за одно сражение  и когда-то гордился ею, но потом мне захотелось... ее выбросить.
   Голос папы стал странно жестким, но Джейн не испугалась. Она уже не боялась неожиданных вспышек, присущих его характеру. Это ведь только вспышка – словно молния из летней тучки, а потом снова солнечный свет. На нее папа никогда не сердился, хотя с Дядюшкой Надгробной Плитой у него случались размолвки.
- Я никогда не выброшу ее. Я буду хранить ее, папа.
  Папа пожал плечами:
- Хорошо, но пока мне не хотелось бы ее видеть.
 Джейн спрятала медаль в свое бюро, но  находка так взволновала ее, что она вместо соли положила сахар в тушеную баранину по-ирландски, которую готовила на обед, и этот промах на некоторое время ослабил ее восхищение жизнью - ведь счастливые тоже хотят есть!

20
- Ну что,  Джейн, начнем вести светскую жизнь? Мой старый  друг, доктор Арнетт, сейчас находится в Шарлоттауне. Мне бы хотелось пригласить его на  ужин и оставить ночевать. Мы справимся с этим?
-Конечно, но только надо раздобыть кровать  для гостевой комнаты - там есть комод, зеркало и умывальник, но нет кровати. Помнишь, кто-то говорил нам, что Маленькие Дональды продают кровать?
-Я позабочусь об этом. А как насчет ужина, Джейн? Мы будем экстравагантными? Может быть, купить цыпленка или двух у миссис  Джимми Джон? Ты сможешь их приготовить?
- Конечно. О, позволь мне все распланировать самой, папа! Мы сделаем холодного цыпленка и картофельный салат. Я хорошо знаю, как Мэри делала такой салат, я часто помогала ей чистить картофель… а потом бисквиты... папа, ты должен купить в деревне банку «Разрыхлителя для теста» Флюэлла... Флюэлл, запомни - только на эту фирму можно положиться... и лесная земляника со сливками. Вчера мы с Мин наткнулись у подножия холма на целую земляничную полянку и наелись до отвала - но там еще много осталось.
   К несчастью, как раз в тот день, когда они ждали доктора Арнетта, в доме на Лантерн-хилл неожиданно появилась  тетя Ирена. Она подкатила на своем автомобиле, когда Джейн с папой тащили по переулку железный остов кровати. Папа купил кровать у Маленького Дональда, а Маленький Дональд выгрузил ее в конце переулка, потому что очень куда-то спешил. День был ветреный, и Джейн повязала голову  старым платком тети Матильды Джолли, потому что накануне ночью у нее болел зуб. Тетя Ирена посмотрела на них с ужасом, но не забыла поцеловать, когда они все вошли во двор.
- Вы купили дом старой Тилли Джолли, Эндрю? Какое забавное местечко! Однако я думала, что вы сначала посоветуетесь со мной.
- Джейн хотела сохранить это в тайне. Джейн любит тайны, - беззаботно объяснил папа.
- О, Джейн такая скрытная, - сказала тетя Ирена, ласково погрозив Джейн  пальцем. - Я надеюсь, что это только скрытность, а не хитрость.
  Тетя Ирена улыбалась, но ее голос звучал как-то натянуто.  Джейн подумала, что предпочла бы ядовитую иронию бабушки -  та по крайней мере не делала вид, что ей нравится происходящее.
- Если бы я знала, то отговорила бы тебя от этого, Эндрю. Я слышала, что ты заплатил за эту избушку четыре сотни. Джимми Джон просто обманул тебя. Четыре сотни за такую старую лачугу! И три было бы много.
- Но вид, Ирена, вид!  Лишняя  сотня была за вид.
- Ты такой непрактичный, Эндрю, - теперь пришла очередь отца, ему тоже, смеясь, погрозили пальцем.  - Джейн, тебе придется приглядывать за отцовским кошельком. Если ты этого не сделаешь, вы останетесь на мели.
- О, я думаю, что вдвоем мы с этим справимся и сможем свести концы с концами – в крайнем случае, притянем их друг к другу так близко, как это только возможно. Джейн – великолепная маленькая хозяюшка. Она хорошо  ведет домашнее хозяйство и не даром ест свой  хлеб.
- О, Джейн! - Тетя Ирена сделала вид, что приятно удивлена.  - Если тебе нужен был дом, Эндрю, почему ты не поселился около города? В Кепоке есть прекрасное бунгало, которое сдается на лето. Тогда я могла бы быть  рядом с вами,  чтобы помочь и посоветовать в случае необходимости.
- Нам больше нравится северный берег. Джейн и я – мы оба пустынные совы, дикие пеликаны, но  умудряемся жить дружно. Мы даже картины развесили без ссоры. Как ты знаешь, это редко кому удается.
- Я ведь не шучу, Эндрю. – Голос тети Ирены стал почти жалобным. – Что у вас с запасами продуктов?
- Джейн выкапывает мидии, - сказал папа торжественно.
-  Мидии? Вы будете питаться мидиями?
-  Тетя Ирена, из деревни нам раз в неделю приносят рыбу и дважды - мясо, - с негодованием сказала  Джейн.
- Конечно, дорогая! – тон тети Ирены тут же снова стал покровительственным. Она осмотрела все: комнату для гостей и  занавески из желтой сетки, которыми  Джейн так гордилась, сад («такое миленькое старомодное местечко, не так ли, Джейни?»), полку для ботинок («Подумать только, Матильда Джолли жила с удобствами, не правда ли,  милочка?»).
  Тут тетя увидела крестильные ложки. Что-то кислое появилось в ее сладком голосе, когда она заговорила:
- Я всегда думала, что мать предназначала их мне, Эндрю.
- Она подарила  их Робин, - спокойно ответил отец.
   Джейн почувствовала, как по ее спине побежали мурашки: в первый раз она услышала, как папа упоминает имя матери.
- Но когда она уехала...
- Мы не будем обсуждать это, Ирена, пожалуйста.
- Конечно нет, дорогой. Я понимаю. Прости меня. А теперь, Джейн, милочка, я позаимствую у тебя передник и помогу тебе подготовиться к приезду доктора Арнетта. Благослови Бог твое маленькое сердечко, ты хотела сделать все сама?
  Тетя Ирена  удивлялась. Тетя Ирена смеялась над нею. Джейн была разъярена и беспомощна. Тетя Ирена с неизменной улыбкой встала у руля. Уже были готовы цыплята и салат, но она настаивала на том, что пора  выпекать бисквиты и разрезать цыплят и даже слышать не хотела, что Джейн собирается пойти за дикой земляникой.
- К счастью, я привезла пирог. Я знала, что Эндрю это понравится. Мужчины любят что-нибудь существенное, милочка.
  Все это просто сводило Джейн с ума. Она поклялась себе, что на следующей же неделе научится печь пироги, а пока ей приходилось только подчиняться. Когда прибыл доктор Арнетт, его встретила  улыбающаяся и добрая хозяйка - тетя Ирена. Та же тетя Ирена,  еще более улыбающаяся и добрая, сидела во главе стола, разливала чай и приходила в восторг от того, что доктор Арнетт попросил вторую порцию картофельного салата. Потом мужчины отдали должное  пирогу. Папа польстил тете Ирене, сказав, что она печет пироги лучше всех в Канаде.
- Оказывается, еда - не такая уж плохая забава, - сказал папа, удивленно вздохнув, словно только что обнаружил это благодаря пирогу тети Ирены. Горечь переполняла сердце Джейн. Ей хотелось заплакать или разбить пару тарелок.
   Перед тем, как уехать, тетя Ирена помогла племяннице вымыть посуду, и Джейн благодарила  звезды за то, что они с Мин  три дня назад сходили в деревню и купили кухонные полотенца. Что было бы, если бы тете Ирене пришлось вытирать тарелки  майками?
- Я должна ехать, милочка, хочу добраться домой засветло. Мне очень жаль, что вы с папой не поселились ближе ко мне, но я буду приезжать так часто, как только смогу, бедный ребенок. Я не знаю, что бы делала твоя мамочка, если бы меня  в свое время не оказалось рядом.  Эндрю и доктор Арнетт пошли прогуляться по берегу и теперь полночи  будут спорить и кричать друг на друга. Эндрю не должен был оставлять тебя одну, но мужчины  всегда столь беспечны!
  Наконец Джейн  была предоставлена самой себе.  Так прекрасно остаться наедине с собой и своими мыслями!
  Она вспомнила, как сказала, что ей нравится дом на Лантерн-хилл, на что тетя Ирена немедленно отозвалась: «Бедное дитя, тебе так легко угодить» - как будто Джейн  была маленькой  дурочкой! Тетя Ирена с замечательной ловкостью заставляла вас  чувствовать себя так, словно то, что вы любите, что делаете и о чем думаете, достойно сожаления.  Обидело Джейн и то, что тетя командовала в папином доме. Интересно, она так же вела себя, когда мама еще жила с папой? Если так же, то...
  Вспомнился ей и следующий разговор:
 «-Я привезла подушку для твоей гостиной комнаты, милочка.
-Это - кухня, тетя.
- А в следующий раз привезу свой старый ситцевый стул – для гостевой комнаты.
-Я думаю, для него вряд ли найдется место».
   После ухода тети Ирены девочка окинула подушку недоброжелательным взглядом – та была столь новой и великолепной, что заставляла  все остальное выглядеть бесцветным и деревенским.
- Я уберу ее на полку для ботинок, - с удовлетворением решила Джейн.

21
   Ночь была душной.  Джейн вышла из дома - «чтобы прийти  в себя», как она это называла. И действительно, сегодня ей с самого утра  пришлось выходить из себя: начала она с того, что сожгла тосты, которые делала на завтрак, и  это выбило ее из равновесия на весь день. Готовить цыплят, конечно, нетрудно, но печная духовка – это совсем не электрическая плита Мэри. А  чего ей стоило заправить кровать в комнате для гостей на глазах у тети Ирены, чувствуя ее удивление – «вообразите, у этого ребенка есть комната для гостей!»
  И вот, наконец, девочка осталась наедине с прохладной  бархатной ночью, и  никто не мешал ей сколько угодно сидеть на холме. Юго-западный ветер приносил аромат клевера с поля Большого Дональда. Хором лаяли собаки  Джимми Джонов. На фоне светлого северного неба темнел гребень большой дюны, которую называли Часовой Башней, и издалека  доносился  басистый рокот прибоя. Мимо, почти касаясь лица Джейн, проносились  серебристые ночные бабочки. Девочка чувствовала себя так, словно волшебная сказка стала явью.
  Счастливчик, конечно, увязался за папой и доктором Арнеттом, но зато на холм прискакали оба Питера. Они играли, терлись о ноги девочки и мурлыкали. Джейн брала котят на руки, прижималась лицом к их шелковистым  бокам  и позволяла нежно покусывать себя за щеки.
  Почувствовав, что стала собой, девочка вернулась в дом. Она больше не будет вспоминать о приторно-сладкой, улыбающейся тете Ирене. Хозяйка Лантерн-хилл она, Джейн Стюарт! Она научится печь пироги, чего бы ей это ни стоило!
 Пока папа отсутствовал, Джейн села за его стол и написала страницу или две своего письма матери. Сначала  она не представляла, как будет жить, когда ей разрешено писать матери лишь раз в месяц, а потом ей в голову пришло, что если отправлять  письмо она сможет только раз в месяц, то писать-то его можно понемногу каждый день.
  «За ужином у нас были гости, - написала Джейн. Было запрещено упоминать папу, и она изящно обошла эту тему, – доктор Арнетт и тетя Ирена. Правда, рядом с ней начинаешь чувствовать себя дурочкой? Я приготовила цыплят, а потом тетя Ирена решила, что пирог лучше, чем земляника. Тебе не кажется, мамочка, что лесная земляника была бы более изысканным блюдом, чем пирог? Я никогда не пробовала ее прежде. Она восхитительна. Мы с Мин знаем, где растет много земляники.  Завтра утром я собираюсь встать рано и насобирать ее на завтрак. Мама Мин говорит, что если я наберу много ягод, то она научит меня варить из них джем. Мне нравится мама Мин. Мин тоже любит ее. Мин весила всего три с половиной фунта, когда  родилась, и никто не думал, что она выживет. У матери Мин есть свинка, которую она откармливает на зиму. Вчера она разрешила мне ее покормить. Я люблю кормить животных, мамочка. Это значит быть им нужной. У свиней хороший аппетит. И у меня тоже. Наверно, так действует воздух Острова».
 «Миранда Джимми Джон не выносит, когда ее дразнят толстухой. Она каждый вечер доит четырех коров. У Джимми Джонов пятнадцать коров. Я еще не всех их знаю. И я еще не поняла, люблю я коров или нет. Мне кажется, что они выглядят как-то недружелюбно».
 «На кухне у Джимми Джонов в стропила забиты большие крюки,чтобы развешивать окорока».
  «Младенец Джимми Джонов такой  забавный! Он никогда не улыбается, хотя ему уже  девять месяцев. Все волнуются из-за этого. У него  длинные волнистые черные ресницы. Я не знала, что младенцы такие милые, мамочка».
 «Мы с  Фло Сноубим нашли гнездо малиновки на одной из маленьких елочек за домом. В нем четыре синих яйца. Фло говорит, что мы должны держать это в тайне от Пенни и Младшего Джона, а то они  утащат  яйца. Иногда и тайна может быть полезной».
  «Мне нравится Фло. Ее настоящее имя - Флоренс Мэрилин Изабел. Миссис Сноубим говорит, что причудливые имена – все, что она может  дать своим детям. Волосы у Фло светлые, а ее глаза почти такого же красивого синего цвета, как твои, мамочка. Но все же ни у кого нет таких прекрасных глаз, как у тебя».
 «Фло чистолюбива. Она – единственная  из Сноубимов, у кого есть чистолюбие. Она говорит, что хочет стать настоящей  леди или умрет. Я сказала ей, что если она хочет  быть леди, то никогда не должна задавать личные вопросы, и она больше не собирается этого делать. Но Рути не собирается стать леди, и все время задает их. Мне очень не нравится Младший Джон Сноубим. Он все время строит гримасы.  Но зато он может поднять с земли палку пальцами ноги».
 «Я люблю голос  ночного ветра, мамочка. Мне нравится лежать в тишине и слушать его».
 «На прошлой неделе я сделала сливовый пудинг. Он был бы замечательным, если бы получился. Миссис Джимми Джон говорит, что я должна была варить его на пару, а не кипятить. Я не возражаю, когда миссис Джимми Джон указывает мне на мои ошибки. У нее такие добрые глаза».
   «Мамочка, если бы ты знала, как  забавно варить картошку  в трехногом железном горшке!».
  «У Джимми Джонов четыре собаки. Три  бегают с ними повсюду, а четвертая остается дома. У нас только одна собака. Я люблю собак, мамочка».
  «Шире шаг» - прозвище работника Джимми Джонов. Миранда говорит, что он всю  жизнь был влюблен в мисс Джастину Титус, зная, что это безнадежно, потому что Джастина навсегда предана памяти Алека Джекса, который погиб во время войны. Миранда говорит, что Джастина все еще носит прическу «помпадур», потому что именно так она была причесана, когда прощалась с Алеком. Я думаю, что это все ужасно трогательно, мамочка».
  «Дорогая мамочка, мне нравится думать, что ты будешь читать это письмо и держать его в своих руках».
  Зато мысль о том, что это письмо прочтет и бабушка, не доставляла  Джейн никакого удовольствия. Девочка так и видела, как та усмехается тонкими губами и говорит: «Подобное притягивает подобное, Робин. Твоя  дочь всегда умудрялась подружиться с неподходящими людьми. Гримасы! Коровы!»
 "Как было бы хорошо, - думала Джейн, прыгая с разбегу в кровать, - если бы сейчас с папой по берегу вместо доктора Арнетта гуляла мамочка, а я бы ждала, когда они вернутся с прогулки. Ведь когда-то, наверно, так и было".
   Эндрю Стюарт показал гостю опрятную комнату для гостей, где на столе стояла поставленная дочерью сине-белая ваза бабушки Стюарт, полная темно-красных пионов, а потом пробрался на цыпочках в комнату Джейн. Девочка крепко спала. Он склонился над нею с такой любовью, что Джейн, словно почувствовав ее,  улыбнулась во сне. Папа нежно коснулся завитка каштановых волос.
- У этого  ребенка все хорошо, - сказал он себе.

22
  Благодаря «Кулинарии для Новичков», советам миссис Джимми Джон и собственной сообразительности Джейн удивительно скоро и удивительно хорошо научилась печь  пироги. Она не боялась  спрашивать совета у миссис Джимми Джон, хотя скорее бы  умерла, чем спросила бы о чем-то тетю  Ирену. Миссис Джимми Джон была мудрой, тихой женщиной, с добрым и милым лицом, известной тем, что ее ничто не могло расстроить. Она умудрялась не смеяться, когда к ней прибегала Джейн, бледная  от отчаяния потому, что  пирог выпал у нее из рук или убежала на плиту лимонная начинка, и к тому же папа имел неосторожность пошутить по этому поводу. Наверно,  Джейн, несмотря на свой явный талант к кулинарии, сделала бы очень много ошибок, если бы не миссис Джимми Джон.
- Я положила бы две столовые  ложки кукурузного крахмала вместо  одной, Джейн, - мягко говорила она.
- В книге сказано, что надо класть одну, - сомневалась Джейн.
- Не всегда верь тому, что пишут в книгах, - вмешался в разговор  «Шире шаг», который, как и все, интересовался тем, как продвигаются дела у Джейн. – Просто соображай сама. Я, знаешь,  думаю, что поварами рождаются, а не становятся,  и ты – прирожденная повариха, или я буду не я. 
  День, когда Джейн без посторонней  помощи приготовила обед из  жареного ягненка, тушеных бобов  и сливового пудинга, который  съел бы с удовольствием даже Дядюшка Надгробная плита, стал самым радостным днем ее жизни. Какое счастье, когда папа передает тебе свою  тарелку со словами: «Еще немного того же самого, Джейн! Разве какие-нибудь гипотезы о происхождении планет или квантовая теория могут сравниться с таким обедом? Нет, Джейн, только не говори, что ты не знаешь, что такое  квантовая теория. Не зная о планетах, женщина еще может существовать, но квантовая теория, Джейн, совершенно необходима в налаженном домашнем хозяйстве».
  Джейн не возражала, чтобы папа иногда поддразнивал ее. Если она и не знала,  что такое квантовая теория, то уж точно понимала,  что сливовый пудинг, рецепт которого она получила у жены  Большого Дональда, удался на славу.  Джейн была страстным собирателем  рецептов и считала потерянным тот день, заходящее солнце которого не заставало ее за переписыванием нового рецепта на чистый лист, специально оставленный  в конце «Кулинарии для Новичков». Даже госпожа Сноубим внесла свой вклад, открыв собственный секрет приготовления рисового пудинга.
- Мы только такой и едим, - сказал Младший Джон. – Он дешевый.
 Младший Джон всегда заходил за «остатками». Наверно, шестое  чувство подсказывало ему, когда Джейн собиралась делать пирог. Сноубимы очень веселились, когда Джейн рассказывала, какие имена она дала всем своим кухонным принадлежностям. Чайник, который,  собираясь закипать, начинал танцевать на плите, звался у девочки Пьяницей, сковорода - Мисс Маффет, таз для посуды - Полли, сотейник - Тимоти, скалка – Тилли Тид, а двойной котел носил прозвище «Башмаки».
   Но было у Джейн и свое Ватерлоо. Однажды она попробовала сделать пончики. Это казалось таким простым делом, но то, что в результате получилось, не смогли съесть даже Сноубимы. Джейн, не привыкшая сдаваться, пробовала снова и снова. Все интересовались ходом ее войны с пончиками. Миссис Джимми Джон советовала одно, мать  Мин предлагала другое. Владелец магазина в деревне прислал ей новый сорт сала. Джейн сначала жарила их в «Тимоти», потом перешла на «Мисс Маффет». Безрезультатно - негодные пончики всякий раз впитывали весь жир. Джейн просыпалась даже среди ночи, вспоминая об этом.
- Ничего не поделаешь, моя обожаемая Джейн, - говорил  папа. – Разве ты не знаешь, что беспокойство сгубило кошку? Кроме того, мне и так все твердят, что такие заботы тебе еще не по возрасту.  Превращайся–ка  в песню ветра, моя Джейн, и не думай  больше о пончиках.
   Так  Джейн никогда и не научилась жарить по-настоящему хорошие пончики. Это сделало ее скромной и предотвратило желание похвастаться своими кулинарными успехами перед тетей Иреной. Тетя теперь приезжала довольно часто и даже иногда оставалась на ночь. Джейн испытывала крайне неприятное чувство, предоставляя  ей  свою любимую комнату для гостей. Тетю Ирену всегда так смешило, что у Джейн есть гостевая комната. То, что Джейн в этот раз сама щепала лучину на растопку, тетя  Ирена тоже нашла забавным.
- Обычно это делает папа, но сегодня он  занят,  весь день пишет,  и мне не хочется его тревожить, - пояснила  Джейн. - Кроме того, я люблю колоть лучину.
- Мой маленький философ! - сказала тетя Ирена, пробуя поцеловать девочку.
Джейн покраснела до  ушей.
- Пожалуйста, тетя Ирена, я не люблю, когда меня целуют.
- Сказать такое собственной тете, милочка! – тетины брови удивленно поднялись. Сладкая  улыбка тети  Ирены никогда не становилась сердитой. Джейн знала, что папу немного раздражало то, что она не может найти общий язык с тетей Иреной, и он, наверно, думал, что в этом виновата Джейн. Возможно, это так и было; возможно, очень нехорошо с ее стороны не любить свою тетю. «Пытается покровительствовать нам»,- думала Джейн с негодованием. Дело было не в том, что тетя Ирена говорила, а в том, как она говорила все это - как будто Джейн  только играла в хозяйку папиного дома.
  Иногда они отправлялись в город и обедали у тети Ирены. Обеды, конечно, были великолепными. Сначала Джейн чувствовала себя ужасно, но через несколько недель обнаружила, что может пережить даже присутствие тети Ирены,  когда можно было чему-нибудь научиться в приготовлении пищи.
- Ты такая милая девочка, но слишком уж ответственная. Я всегда говорю это твоему отцу, - как-то сказала тетя.
- Я люблю ответственность, - раздраженно ответила  Джейн.
- Не будь такой чувствительной, милочка, -  сказала тетя так, как будто это было что-то неприличное.

  Если Джейн и не могла научиться делать пончики, то варить джем она научилась без труда.
- Мне просто очень нравится варить джем, - сказала она, когда папа спросил ее, зачем она создает себе столько хлопот.
  Стоило ей войти в кладовую и оглядеть полки, полные рубиновых и  янтарных джемов и желе, как она чувствовала глубокое удовлетворение от хорошо сделанной работы. Утро за утром она вставала чуть свет, чтобы пойти за малиной  с Мин или Сноубимами. Потом Фонарный  Холм начал благоухать пряными запахами рассолов. Когда собиралась замуж Дженни Листер, и все жители деревни приносили ей в  подарок джемы и соленья, Джейн  гордо пошла вместе со всеми, взяв корзину, полную желе и маринадов.
    К этому времени она уже знала  всех и каждого, и все знали ее. Прогулка в  деревню была развлечением:  можно было остановиться и поболтать, а каждая собака весело махала ей хвостом. Джейн думала о всех встречных только хорошее, и без труда могла поддержать разговор на любую тему. С «Шире шагом»  она могла вести бесконечные дискуссии о зелени, о цене на свинину  и о том, что заставляет коров обгладывать  деревья. Каждое воскресное утро она обходила с Джимми Джоном его ферму  и осматривала посевы. Дядюшка Надгробная плита учил ее управлять запряженной в багги лошадкой.
- Она все схватывает просто на лету, - похвалился он  Джимми Джону.
«Шире шаг» как-то позволил девочке отвезти сено в большой сарай, а потом сказал:
- Лучше просто и сделать нельзя. Ты хорошо чувствуешь лошадь, Джейн.
  Но лучшим другом Джейн стал  старый Тимоти Солт, который жил возле гавани в доме с низко нависающей  крышей, окруженном темными елями. У Тимоти было веселое и морщинистое стариковское лицо с глубоко посаженными глазами, в которых, словно вода в колодце, искрился смех .  Джейн могла сидеть возле старика  часами, пока он  рассказывал ей истории о бурях и кораблекрушениях, старые легенды о дюнах и мысе,  предания северных берегов, почти уже исчезнувшие в людской памяти, словно туманные видения. Иногда к Тимоти заходили другие старые рыбаки и моряки, которые прибавляли к рассказанному и свои истории. Джейн сидела, превратившись в слух, и отвлекалась лишь на то, чтобы отогнать живущую у Тимоти ручную свинку, когда та подходила слишком близко. Ее щеки чувствовали дыхание соленого ветра.  Маленькие  волны бежали к берегу, словно спасаясь от заката, а немного позже луна бросала на воду серебряную дорожку, по которой возвращались домой рыбацкие лодки. Иногда со стороны дюн наползал белый туман, и тогда холмы за гаванью казались призрачными. В таком тумане даже уродливые вещи становились прекрасными и таинственными.
- Как жизнь? – серьезно спрашивал Тимоти, и Джейн так же серьезно отвечала, что жизнь хороша.
    Тимоти Солт подарил девочке стеклянную коробочку, полную кораллов и морских ракушек из Вест и Ост-Индий. Он помогал ей носить с берега  плоские камни, чтобы выложить дорожки в саду. Он учил ее пилить, забивать гвозди и плавать. Учась плавать, Джейн проглотила чуть не пол-Атлантики, но все же научилась -  в тот день счастливое мокрое создание  в восторге прибежало домой,  чтобы похвастаться этим папе. Еще Джейн смастерила гамак, который долго был предметом разговоров всего Лантерн-хилл.
- Этому  ребенку море по колено, - сказала миссис Сноубим.
  Тимоти подвесил гамак  между двух  елей, после того, как папа отказался сделать это, сказав, что не силен в выполнении подобных работ, хотя с удовольствием поможет Джейн, если она придумает  рифму к слову «окунь».
  Тимоти учил девочку  понимать язык неба. Джейн, оказывается, раньше совсем не смотрела на небо, но теперь, с Лантерн-хилл, перед ней открывался весь небесный простор. Джейн могла часами сидеть на еловых корнях, пристально глядя на небо, на море или на золото дюн. Она узнала что облака барашками  - признак прекрасной погоды, а разметавшиеся по небу лошадиные хвосты предсказывают  ветер, что красное небо по утрам предвещает дождь, так же как и темные ели на холме Маленького Дональда, когда они были  видны так четко, что казались растущими совсем рядом.
  Но и дождь Джейн сумела полюбить. В городе дождь обычно наводил на нее тоску, но здесь, у  моря,  он ей нравился. Девочка любила слушать, как в ночи тихие дождевые капли шуршат среди папоротников за ее окном; ей нравился этот звук, этот аромат и эта свежесть. Ей нравилось выбегать под дождь и стоять, чувствуя на своем лице водные струи. Она полюбила фиолетовые ливни, проливавшиеся  над гаванью,  в то время  как  над Лантерн-хилл небо оставалось ясным. Она полюбила даже грозы, которые, появляясь со стороны моря,  разражались над темными дюнами, не подходя слишком близко. Но одна ночь оказалась  просто ужасной. Синие лезвия молний  разрезали темноту, гром словно пытался расколоть небо над Лантерн-хилл.  Джейн сжалась на кровати, спрятала голову в подушки, но вдруг почувствовала, что ее обнимает добрая  отцовская рука. Папа поднял девочку на руки и крепко прижал к груди, согнав с кровати возмущенных Питеров.
- Испугалась, моя Джейн?
- Не-ет, - солгала Джейн отважно. – Только… это неприлично.
  Папа захохотал.
- Ты права. Такой гром – просто оскорбление благопристойности. Но гроза  скоро пройдет, она  уже  проходит. «Возгремел на небесах Господь». Знаешь, откуда это, Джейн?
- Похоже на Библию, - ответила Джейн, с трудом переведя дыхание после удара грома, который, казалось, расколол Холм пополам.  -  Я не люблю Библию.
-Не любишь Библию? Джейн, Джейн, этого не может быть! Если кто-то не любит Библию, то с ним что-то не так - или же он совершенно неправильно читал ее. Надо это исправить. Библия - замечательная книга, моя Джейн. Она полна потрясающих  историй и самой высокой поэзии,  удивительнейших  человеческих характеров, полна невероятной, нестареющей мудрости,  правды, красоты и здравого смысла. Да, да, мы займемся этим. Однако, мне кажется, что худшее уже позади. Завтра утром мы услышим тихий лепет волн, шепчущих что-то друг другу в солнечном свете, а над отмелью взметнутся волшебные серебряные крылья взлетающих чаек. Я начну вторую песнь из жизни Мафусаила, а моя Джейн будет  восхитительно мучиться,  решая, завтракать нам в доме или на свежем воздухе. И все холмы будут радоваться: "Горы прыгали, как овны, и холмы, как агнцы". Читай Библию, Джейн, читай. Ты ее полюбишь.
  Возможно и так, подумала Джейн, хотя  для этого может потребоваться  чудо. Во всяком случае, папу-то она полюбила! Мать все еще сияла в ее жизни, подобно воспоминанию о вечерней звезде, но папа был... папа!
  Джейн заснула и видела ужасный сон, в котором никак  не могла  найти  папины синие носки, требующие штопки.

23
  Вскоре Джейн, однако, обнаружила, что для того, чтобы полюбить Библию, чуда совсем не требуется. Теперь каждое воскресенье они с папой шли на берег, и он читал ей отрывки из этой мудрой книги. Они брали с собой ужин, который съедали, усевшись прямо на песок. Джейн полюбила воскресные дни. Она обладала врожденной любовью к морю и ко всему,  имеющему к нему отношение, любила дюны, музыку ветров, свистевших над серебряным одиночеством песка, любила далекие тусклые берега и эти тихие вечера, когда синий бархат холмов усыпан, словно драгоценными камнями, огоньками  домашних очагов.
   Она  любила  голос папы, читающего ей Библию - его голос мог сделать прекрасным все, что он читал. Джейн казалось, что даже если бы у папы не было бы ни одного положительного качества, она смогла бы полюбить его лишь за голос. Нравились девочке и  небольшие комментарии, которыми он сопровождал чтение – они помогали библейским стихам становиться понятными и живыми.  Джейн никогда не ожидала, что в Библии было нечто подобное.
- «Когда все утренние звезды пели вместе» - в этом вся сущность радости созидания, Джейн. Разве ты не слышишь бессмертной музыки сфер? «Стой, солнце, над Гаваоном, и луна  над долиною Аиалонскою!».  Какая божественная надменность, Джейн - сам Mуссолини не  мог бы сказать такого. «Здесь  остановятся гордые волны» - вон как они бегут к тебе, Джейн, ведь  величественный закон, которому они повинуются,  никогда не изменяется и не терпит неудачу. «Нищеты и богатства не дай мне» - моление  Агура, сына Иакея. Разумный человек был Агур, моя Джейн. Разве я не говорил тебе, что Библия  полна здравого смысла? «И не научился я мудрости, и познания святых не имею». Пословицы обличают глупость более, чем что-либо еще, Джейн - и это справедливо. Именно  дураки, а не злодеи, ответственны за все неприятности в мире. «Куда ты пойдешь, туда и я пойду; и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог -  моим Богом; и где ты умрешь, там и я умру и погребена буду.  Пусть то и то сделает мне Господь и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою». Высшая точка выражения эмоции на любом языке, с которым я знаком, Джейн. Слова Руфи к Ноемини...  такие простые слова.  Автор этого стиха, как никто другой,  знал, как сочетать слова, и  знал достаточно, чтобы  не использовать слишком много слов. Самые ужасные и самые прекрасные вещи в мире, Джейн, могут быть сказаны всего двумя-тремя словами: «я люблю тебя», «он ушел», «он вернулся», «она умерла», «слишком поздно» - и вот жизнь наполняется светом или рушится. «Унесли Господа моего, и не знаю, где положили его» -  высший крик скорби! «Просите о старых тропах, ходите по ним и найдете отдых». Ах, Джейн, ноги некоторых из нас ушли  далеко от старых тропинок, и мы не можем найти обратный  путь, как бы ни хотели. «Что холодная вода  для истомленной жаждой души, то добрая весть из дальней страны». Мучила ли тебя когда-нибудь жажда, Джейн? Настоящая жажда – лихорадочный огонь, мысль о небесах как о вместилище чистой, холодной воды? Я чувствовал такое, и не раз. « Пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел, и как стража в ночи». Думай так о Творении, Джейн, когда что-то мучает тебя. «Вы должны знать правду, и правда сделает вас свободными» - самое страшное  высказывание на свете, Джейн, потому что мы все боимся правды и боимся свободы,  именно поэтому мы и убили Иисуса Христа.
  Джейн понимала далеко все, что говорил  папа, но прятала его слова в тайниках души, чтобы они постепенно прорастали там мыслями. Вся ее жизнь временами озарялась вспышками проницательности, когда она вспоминала что-нибудь, сказанное папой - и не только о  Библии, но и обо всех стихах, которые он читал ей тем летом. Папа научил ее понимать  очарование слов, он произносил слова так,  как будто пробовал их на вкус.
-Есть в литературе бессмертные фразы, Джейн, - говорил папа,  – они насквозь пронизаны волшебством.
-Я знаю, - сказала Джейн. – Например, в одной из книг, которую я читала у мисс Колвин, была такая строчка: «Трубили рога в волшебной земле эльфов». Так красиво, что даже больно.
- Ты все понимаешь, Джейн. Тогда скажи, почему... почему Шекспир в завещании оставляет жене  вторую по качеству кровать?
-  Возможно, потому что она ей больше нравилась, - сказала Джейн практично.
- Конечно, устами младенца... Интересно, приходило ли это чрезвычайно простое предположение в голову комментаторам, которые мучились над этим вопросом. Можешь ли ты предположить, кто такая «смуглая леди сонетов»? Когда поэт воспевает женщину, он дает ей бессмертие: Беатриче, Лаура, Лукаста, Мария Шотландская – о  них помнят сотни лет после их смерти, потому что их любили великие поэты. Троя давно поросла сорняками, но весь мир помнит Прекрасную Елену.
- Уж у нее-то не было большого рта, - сказала Джейн задумчиво.
Папа зорко взглянул на нее:
- Но и не слишком маленький, а, Джейн? Трудно  представить  у  Елены Троянской этакий  рот-бутончик, не так ли?
- У меня в самом деле слишком большой рот, папа? – тихо спросила Джейн. – Так говорили девочки в школе Cв. Агаты.
-Не слишком большой, Джейн. Щедрый рот, рот человека дающего, а не берущего, откровенный, дружественный рот, с очень хорошо скроенными углами. Никакой слабости, никакого обмана  - ты не могла бы тайно сбежать с Парисом, Джейн, и устроить весь тот  безобразный беспорядок. Ты была бы верна своим клятвам, Джейн, как в духе, так и  в букве,  даже в этом перевернутом вверх тормашками мире.
   У Джейн создалось странное впечатление, что все  это время папа думал о матери, а не о Елене Прекрасной, но ее успокоило то, что он сказал про ее рот.
   Папа не всегда читал только великих писателей и поэтов. Однажды он взял на берег тонкий маленький томик  стихов  Бернарда Фримана Троттера.
- Я знал его за морем: он погиб. Послушай его песню о тополях, Джейн:

     «Скажу я вам так: когда соберусь умереть,
      То не стены из яшмы разыщет мой глаз -
      Лишь ряды тополей, уходящих в английское небо».

- Что бы тебе хотелось увидеть, когда попадешь на небеса, Джейн?
- Лантерн-хилл, - не задумываясь, ответила Джейн.
  Папа засмеялся. Было так замечательно заставить папу смеяться – но не так-то легко, к тому же иногда Джейн точно и не знала, над чем он смеется. Девочка не возражала против этого, но иногда  задавалась вопросом, нравилось ли это маме.
 Однажды вечером папа извергал стихи, пока  не устал. Тогда Джейн робко спросила:
- Хочешь теперь послушать, как я читаю стихи, папа?
 И она продекламировала «Малыша Мэтью».  Это было легко - папа  так хорошо слушал.
- Ты умеешь делать это, Джейн. Это было хорошо. Но я могу кое-чему  тебя научить - мне пришлось учиться канадскому наречию самостоятельно.
  «Кто-то, кого она не любила, очень хорошо читал такие стихи», -  вспомнила Джейн слова матери. Теперь девочка многое поняла.
  Папа повернулся туда, где меж дюн был виден их дом, окутанный сумерками.
- Я вижу свет у Джимми Джонов, и в Голодной Бухте у Сноубимов уже зажегся огонек, но наш дом темен. Давай пойдем  домой и зажжем свет в нашем окне, Джейн. Остался ли еще  у нас тот замечательный  яблочный соус, который ты сделала к ужину?
  Они вернулись домой, папа зажег  керосиновую лампу и сел за свой стол, чтобы еще поработать над историей Мафусаила или над чем-то еще, а Джейн взяла свечу  и отправилась спать. Свеча ей нравилась больше, чем лампа. Это было так изящно: тонкий дымный шлейф, тлеющий фитиль, напоследок ярко вспыхивающий, прежде чем оставить вас в темноте!
   После того, как папа сумел заново открыть Джейн  Библию, он постарался, чтобы для девочки ожили история и  география -  Джейн как-то сказала ему, что всегда находила эти предметы трудными. И скоро история перестала казаться беспорядочным нагромождением  дат и имен, уплывающих куда-то в тусклую холодную старину, а превратилась в оживленную  дорогу во времени. Папа рассказывал ей легенды о подвигах, о гордости королей. Самый простой случай, рассказанный папиным выразительным голосом, приобретал черты романа и тайны, и Джейн понимала, что уже никогда это не забудет.  Фивы, Вавилон, Тир, Афины, Галилея стали местами, где жили реальные люди - люди, которых она теперь знала, и,  зная их, было легко интересоваться всем, имеющим к ним отношение. География, которая когда-то означала просто карту мира, оказалась ужасно интересной. 
- Давай отправимся  в Индию, - говорил папа, и они отправлялись в воображаемое путешествие, что не мешало  Джейн весь путь пришивать пуговицы к папиным  рубашкам. Скоро девочка  знала дальние страны так же хорошо, как Лантерн-хилл - или это показалось ей после того, как она побывала в них с папой.
- Однажды, Джейн, мы действительно увидим их все: Землю Полночного  Солнца (разве само это название не очаровывает тебя, Джейн?), далекий Китай, Дамаск, Самарканд, Японию во время цветения вишен, Евфрат, медленно текущий по мертвым царствам, восход луны над Карнаком, прощание с  лотосом в Кашмире, замки на берегах  Рейна... И виллу в Апеннинах... Я хочу, чтобы ты увидела все это, моя Джейн. А пока давай нарисуем карту Затерянной Атлантиды.
 -На следующий  год я начну учить французский язык, - сказала Джейн. – Кажется, он мне понравится.
- Обязательно. Ты поймешь обаяние языков. Думай о них как о дверях, открывающихся в величественные дворцы. Тебе понравится даже латынь, этот мертвый язык. Тебе не кажется, Дженет, что мертвый язык – довольно грустная вещь? Когда-то он жил, горел, пылал, люди говорили на нем о любви и о ненависти, произносили мудрые и глупые слова. Интересно, кто был самым последним человеком, произнесшим предложение на живой латыни? Кстати, Джейн, сколько ботинок нужно было бы сороконожке, если бы та нуждалась в ботинках?
  Таким вот был папа. Нежный, серьезный, мечтательный... и вдруг говорящий какую-то восхитительную ерунду! Что бы, интересно, на это все сказала бабушка?
  Воскресенья на Лантерн-хилл нравились Джейн не только потому, что папа читал ей Библию,  но и потому, что с утра Джейн вместе с Джимми Джонами отправлялась в церковь на Берег Королевы. Она надевала зеленое льняное платье, купленное ей бабушкой, и гордо несла книгу псалмов. Они шли через поля,  по тропинке, вьющейся по опушке леса Большого Дональда, по прохладному пастбищу, где гуляли овцы, по дороге мимо дома Мин, где та присоединялась к ним, и наконец по заросшему травой переулку - к белому  зданию под названием «маленькая южная церковь», приютившемуся в  роще из буков и елей, где всегда тихо мурлыкали приветливые ветры. Конечно, эта церковь совсем не походила на храм Cв. Варнавы,  но от этого она нравилась Джейн нисколько не меньше.
   Окна в церкви были из простого  стекла, и через них видно было дальние леса и большую дикую вишню, растущую неподалеку -  Джейн всегда хотелось увидеть ее в цвету. У всех жителей были «воскресные» лица, как говорил  «Шире шаг», а Старший Томми Перкинс выглядел настолько торжественным и непохожим на себя, что Джейн никак не могла поверить, что это был все тот же  веселый и бесшабашный Томми Перкинс будних дней. Жена Маленького Дональда всегда проходила, оставляя после себя легкий аромат мяты, и хотя Джейн не любила мяту, это ей нравилось – в этом аромате, размышляла она, было что-то очень приятное и даже священное.
   Впервые Джейн могла участвовать в пении гимнов  и делала это с наслаждением.  Никто в доме 60 по Веселой Улице никогда и не предполагал, что Джейн умеет петь, но здесь девочка вдруг обнаружила, что может без труда следовать за мелодией, и была очень этому рада, ведь  иначе она чувствовала бы себя посторонней в «песнепетиях» Джимми Джонов в их старом саду в воскресные вечера. Теперь же она  считала эти «песнепетия» лучшим временем  воскресенья. Все Джимми Джоны пели звонко, словно птицы,  и у каждого был свой любимый гимн. Они пели и то, что «Шире шаг», обладатель шикарного баса, называл более  «легкомысленными» гимнами,  чем те, что пелись в церкви по маленькой, с загнутыми уголками страниц, книге гимнов в мягком переплете. Иногда оставшаяся дома собака Джимми Джонов пробовала им подпевать. Джейн пела и любовалась красотой залитого лунным светом моря.
  Они всегда заканчивали гимном «Боже, храни короля», после чего  Джейн отправлялась домой, а все Джимми Джоны и их три свободные собаки провожали ее до самых дверей. Однажды, когда Джейн вернулась,  папа сидел в саду, на каменной скамье, которую сложил  для девочки  Тимоти Солт, курил своего «Презренного старикашку» и «наслаждался красотой темноты»,  как он сказал. Джейн села рядом, и папа обнял ее за плечи. Первый Питер задумчиво бродил вокруг них. Стояла такая тишь, что было слышно, как звякали колокольчики на шеях коров, пасущихся на поле Джимми Джона. Стало прохладно, и Джейн была довольна ощущением тепла твидовой руки на  своем плече. Тихо, прохладно и хорошо - а в Торонто в это время все страдали от жары, как известила вчера Шарлоттаунская газета.  К счастью, мать гостила у друзей в Мускоке. А бедная  Джоди будет задыхаться в своей душной маленькой каморке на чердаке. Если бы Джоди могла очутиться здесь!
- Джейн, - сказал  папа, - правильно ли я сделал, послав за тобой прошлой весной?
- Конечно, - ответила Джейн.
- Ты уверена? Это не причинило огорчения... никому?
  Сердце Джейн забилось быстрее. Впервые папа был так близок к тому, чтобы упомянуть имя  матери.
- Нет ... потому что я буду дома уже в сентябре.
- Ах, да. Да, в сентябре ты вернешься домой.
 Джейн ждала чего-то еще, но отец задумчиво молчал.

24
 «Видела ли ты Джоди? - писала Джейн матери. – Я боюсь, не голодает ли она.  Она ничего не пишет об этом. Я получила  от нее три письма, и иногда они кажутся мне какими-то голодными. Я все еще люблю ее больше всех моих друзей, хотя Фло Сноубим, Полли Гарланд и Мин тоже очень хорошие. Фло  делает большие успехи: теперь она всегда моет за ушами, и ногти у нее всегда чистые. И она никогда не плюется, хотя и считает, что это было бы очень весело. Зато Младший  Джон продолжает плеваться вовсю. Мама, Младший Джон собирает крышки от бутылок и нацепляет их на рубашку. Мы  все оставляем  ему крышки от бутылок».
 «Мы с Мирандой  каждый субботний вечер украшаем церковь цветами. У нас их много,  да еще мы берем цветы  у тетушек Титус.  Нас возит к ним на своем грузовике брат Динь-дона. Тетушки живут в Долине Ручья. Разве не чудесное название? Мисс Джастина  - старшая, а  мисс Виолетта - младшая. Они высокие, изящные и очень воспитанные. У них прекрасный сад, и если хочешь  с ними подружиться, то надо обязательно похвалить их сад, так говорит Миранда. Тогда они сделают для вас что-нибудь приятное. У них есть вишневая аллея, которая  замечательно выглядит весной, так говорит Миранда. У них обеих есть свои сиденья  в церкви,  и все их уважают, но мисс Джастина никак не может простить мистера Сноубима за то, что он когда-то по рассеянности назвал ее «миссис».
  «Мисс Виолетта собирается научить меня делать мережки. Она говорит, что  каждая леди должна уметь шить. У нее старое лицо, но очень молодые  глаза. Мне обе тетушки очень нравятся. Иногда они ссорятся. Этим летом они пережили тяжёлое время из-за каучукового деревца их матери, которая умерла  в прошлом году. Они обе находят его уродливым, но говорят, что никогда даже не думали выбросить его, только мисс Виолетта считает, что теперь они могут держать его  в  зале, а мисс Джастина говорит, что он должен стоять  в кабинете. Иногда они даже не разговаривают друг с другом из-за этого. Я сказала им, что, может быть, держать его одну неделю в кабинете, а одну - в зале, по очереди. Сначала тетушки удивились, но потом эта мысль им понравилась, и теперь в Долине Ручья воцарился мир».
  «В прошлое воскресенье Миранда пела в церкви «Пребывайте со Мной». Она говорит, что  любит петь, потому что, когда поет, всегда чувствует себя тонкой и изящной. Она настолько полная, что боится никогда не обзавестись кавалерами, но «Шире шаг» говорит, что это не страшно – у  мужчин длинные руки. Это, наверно, неприлично, мамочка? Миссис  Сноубим говорит, что да».
   «Каждый воскресный вечер мы поем в саду Джимми Джонов -  священные гимны, конечно. Я люблю сад Джимми Джонов. Трава  там густая и высокая, а деревья растут так, как им заблагорассудится. Джимми Джонам весело, когда они  вместе. Я думаю, что большая семья – это замечательно».
  «Сорванец Джимми Джон учит меня, как бегать  в поле по стерне босыми ногами и не поранить их. Я здесь иногда хожу босиком, как  все Джимми Джоны и все Сноубимы. Так приятно бегать по прохладной и мокрой траве и чувствовать под пальцами песок или хлюпающую грязь. Ты не будешь ругать меня за это, мамочка?»
   «Мама Мин стирает нам с папой. Я думаю, что могла бы делать это сама, но мне не разрешают. Мама Мин стирает  всем дачникам в Гавани. Ее свинка была очень больна, но Дядюшка Надгробная плита  вылечил ее. Я так рада, что она не погибла, потому что иначе Мин и ее матери нечего было бы есть следующей зимой. Когда мы с Фло накопаем мидий, мама Мин научит меня варить из них похлебку».
 «Вчера я собралась печь  кекс, но в желатин забрались муравьи. Я была в отчаянии, потому что к ужину мы ждали гостей. Жаль, что я не знаю,  как бороться с муравьями. Зато Дядюшка  Надгробная плита говорит, что  мой суп – вот это суп!  Мы собираемся завтра на обед запечь цыпленка. Я обещала оставить  Младшему Джону шейку, а Фло - ножку. Да, мамочка, в пруду полно  форели! Мы ловим ее, жарим и едим. Только представь себе -  ловить рыбу в своем собственном пруду  и самой жарить ее к ужину!»
   «У «Шире шага» - вставные  зубы. Он всегда вынимает их и кладет  в  карман, когда ест. Когда он  вечером уходит,  и ему дают с собой еду, он всегда говорит: «Спасибо,  я еще к вам зайду», но если забывают дать, он никогда не напоминает. Он говорит, что надо иметь  самоуважение».
  «Тимоти Солт разрешает мне смотреть в его подзорную трубу. Это так забавно – смотреть на вещи не с того конца. Все кажется таким маленьким и далеким, как будто ты находишься  в другом мире».
  «Вчера возле дюн мы с Полли  нашли полянку, поросшую душистой травой. Я привезу тебе пучок этой травы, мамочка. Ее хорошо класть среди носовых платков, так говорит мисс Виолетта Титус».
 «Сегодня мы давали имена телятам Джимми Джонов. Симпатичных телят мы называли  именами хороших  людей, а некрасивых – именами тех, кого не любим».
   «На следующей неделе мы с Фло и Полли будем  продавать леденцы на благотворительном базаре в деревне».
  «Вчера ночью мы развели на берегу костер из плавника  и танцевали вокруг него». 
  «Пенни Сноубим и Сорванец Джимми Джон теперь очень заняты охотой на картофельных жуков. Я не люблю картофельных жуков. Когда Сорванец  Джимми Джон сказал, что я храбрая девочка, потому что  не боюсь  мышей, Пенни сказал: «Вот посади-ка на нее жука – и увидишь, какая она храбрая».  Я рада, что Сорванец не подверг меня этому испытанию, потому что боюсь, что могла бы его не выдержать».
  «Вчера у нас заело переднюю дверь, но  я взяла у «Шире шага» рубанок и исправила  это. Еще я починила брюки Младшего  Джона, потому что миссис Сноубим сказала, что у нее кончились все заплаты».
  «Жена Маленького Дональда собирается показать мне, как делать мармелад. Она кладет свой  мармелад в хорошенькие кувшинчики, которые оставила ей  ее тетя, а мне придется  положить свой  в простые банки».
  «Дядюшка Надгробная плита заставил меня написать письмо его жене, которая гостит в Галифаксе. Я начала словами  «моя дорогая жена», но он сказал, что никогда так ее не  называет, поэтому  это может ее разволновать,  и лучше будет просто написать «дорогая ма». Он говорит, что он может писать и сам, но делать это правильно – так утомительно».
«Мамочка, я люблю тебя,  люблю, люблю!»
  Джейн положила  голову на письмо и сглотнула комок, стоящий  в горле. Если бы только мама была здесь, с нею и папой - шла бы с ними купаться, сидела рядом с ними на песке, ела свежую  форель  из пруда, смеялась их маленьким шуткам, бегала  с ними под луной... И все стало бы еще прекраснее!

25
  Маленькая Тетя Эм  написала папе, что Джейн Стюарт непременно должна ее навестить.
- Придется тебе пойти, - сказал папа. - Приглашение Маленькой Тети Эм в нашей глуши значит почти то же, что и  приглашение особы  королевской крови.
- Кто это - Маленькая Тетя Эм?
- Разрази меня гром, если я знаю. Она  или миссис Боб Баркер или миссис Джим Грегори - я никак не могу запомнить, кто из них был ее последним мужем. Но это не имеет значения, потому что все называют ее Маленькой Тетей Эм. Она ростом чуть выше моего колена  и такая тощая, что однажды ее ветром перенесло через гавань и обратно. Но она – мудрая старушка. Тетя Эм  живет в конце той небольшой проселочной дороги, о которой ты спрашивала на днях, умеет ткать, прясть  и окрашивать  тряпочные  коврики. Она красит их старым способом:  травами, корой и лишайниками. Если Маленькая Тетя Эм чего-нибудь не знает о красителях, то значит, этого не знает никто. Ее краски никогда не выцветают. Можешь пойти к ней сегодня вечером, Джейн. Я хотел бы поработать над третьей песнью  моей эпопеи о Мафусаиле. Этот  молодой человек дожил еще только до трехсот лет. 
   Сперва  Джейн воспринимала  всерьез папины  слова о Мафусаиле, но теперь поняла, что для него это стало лишь неистощимым объектом для шуток. Когда папа говорил, что должен состряпать следующую песнь, Джейн знала, что он будет сочинять  очередную статью в «Субботний Вечер», и его лучше не беспокоить. Он не возражал против ее присутствия только тогда, когда  писал стихи  - любовную лирику, идиллии, золотые сонеты - но за поэзию не платили, а за статьи  «Субботний вечер» давал неплохие гонорары.
  Поэтому после ужина  Джейн послушно отправилась к Маленькой Тете Эм. Сноубимы  хотели пойти с ней,  но Джейн отказалась от их компании. Тогда они все жутко рассердились -  за исключением Фло, которая  решила, что не приличествует благовоспитанной леди  соваться туда, куда не просят, и ушла домой, в  Голодную Бухту. Остальные следовали за  Джейн на приличном расстоянии, в преувеличенном страхе прижимаясь к забору и выкрикивая колкости, пока девочка независимо шла по самой середине дороги.
- Как жаль, что у нее так торчат уши, -  крикнул  Пенни.
   Джейн знала, что уши у нее не торчат, поэтому это ее совсем не задело. Но следующая фраза попала точно в цель.
- Не боишься встретить по дороге  крокодила?  - веселилась Рут. – Это еще хуже, чем  корова.
   Джейн вздрогнула. Как могли Сноубимы догадаться, что она боится  коров? Ей казалось, что она  умело это скрывает.
У Сноубимов развязались  языки, и теперь они  усердно обстреливали Джейн оскорблениями.
- Видали такую высоченную долговязую уродину?
- Раздувается от гордости, как кот в коляске!
- Мы не слишком хороши  для нее!
- Я всегда говорила, что она гордячка!
- Ты что, думаешь, Маленькая Тетя Эм пригласит тебя к завтраку?
- Как же, пригласит! - вопил Пенни.  – Малиновый уксус вместо морса, два засохших печенья и кусочек сыра. Ха! Кто  бы стал это есть? Ха!
 - Держу пари, она боится темноты!
   Джейн, которая нисколько не боялась темноты, все еще хранила презрительное молчание.
- Иностранка, - сказал Пенни.
  Все, что они говорили до этого, не имело значения -  Джейн знала Сноубимов. Но последняя фраза привела ее в бешенство. Она - иностранка! На  собственном милом острове, где она родилась! Джейн резко остановилась.
- Подождем, - сказала она ядовито, - пока кто-нибудь из вас не захочет вылизать  миску для кексов.
Сноубимы тут же замолчали – об этом они не подумали. Да, лучше не раздражать Джейн Стюарт.
- Ну, мы не хотели тебя обидеть, честно, -  быстро проговорила  Рут. Сноубимы  помчались домой, и только неугомонный Младший Джон, обернувшись, пискнул: «До свидания, Ключицы!»
   Джейн, сразу забыв про Сноубимов, прекрасно провела время. Ей нравилось, что можно  ходить там, где хочется, и никто не скажет ни слова упрека. Проселочная дорога, ведущая к дому Маленькой Тети Эм, оказалась  восхитительной и заслуживала того, чтобы Джейн ее изучила, ведь девочка уже давно  задавалась вопросом, куда ведет эта маленькая  красная дорога, заросшая елями и лиственницами, которая поворачивает  и петляет, словно пытаясь скрыться среди них. 
    Воздух был пропитан ароматами нагретых солнцем трав. Деревья над головой Джейн  переговаривались друг с другом на забытом языке давно минувших дней, в папоротниках шуршали кролики. Вдруг деревья расступились, и Джейн  увидела выцветшую надпись  – неровные черные буквы  на белой доске, поставленной на обочине много лет назад стариком, которого уже давно нет в живых. «Кто жаждет, придите к водам».
   Джейн последовала за указующим перстом. Волшебная дорожка, петляя среди деревьев, привела ее к глубокому чистому роднику, бегущему среди покрытых мхом камней. Девочка наклонилась над ним и напилась воды, сложив чашечкой загорелые ладони. С ветвей старого бука  нахально что-то прокричала белка, и Джейн шикнула на нее. Ей хотелось задержаться у родника, но закатные лучи уже позолотили небо на западе, и  приходилось  спешить. Когда она поднялась из лощинки, то сразу увидела дом Маленькой Тети Эм, который, словно котенок, уютно свернулся на склоне холма.
  К дому вел длинный переулок, обрамленный рядами белых и золотых цветов.  Джейн нашла Маленькую Тетю Эм сидящей перед дверью кухни и прядущей на маленькой прялке. Рядом с ней на скамье лежали рулоны серебристой шерсти. Когда Джейн открыла калитку, Тетя Эм встала - она, действительно, была лишь чуть выше папиного колена. На ее седой  кудрявой голове залихватски сидела старая видавшая виды шляпа, которая, наверно, принадлежала  одному из ее мужей. Маленькие черные глазки дружески сверкнули, несмотря на то, что вопрос, который она задала, прозвучал не совсем вежливо:
- Кто ты?
- Я - Джейн Стюарт.
- Так я и думала, - гордо сказала Тетя Эм. - Я поняла это в ту минуту, когда увидела тебя в переулке. Стюартов всегда можно было узнать по походке.
   Джейн действительно ходила не так, как все: быстро, но не рывками, ступая легко, но твердо. Сноубимы говорили, что она важничает,  хотя  Джейн совсем не важничала. И теперь она была очень довольна, что Маленькая Тетя Эм сразу признала в ее походке походку Стюартов. Тетя Эм понравилась ей с первого же взгляда.
- Проходи, посиди немного, если ты не против, - сказала та, протягивая Джейн темную морщинистую руку. - Я заканчиваю работу  для миссис Большой Дональд. Ах, я уже не та, что прежде - но в своё время, Джейн Стюарт,  я была совершенно неутомимой.
   Ни в одной комнате дома Тети Эм пол не был  ровным: в каждой он клонился в свою сторону. Не отличались комнаты и безупречной чистотой, но в них было по-домашнему уютно, что Джейн очень понравилось. Старый стул, на котором она сидела, показался ей  другом.
- Теперь мы можем поболтать, - сказала Маленькая Тетя Эм. – Сегодня я в подходящем для этого настроении. Если бы оно было неподходящим,  никто не смог вытянуть бы из меня ни слова. Позволь мне взять вязание. Я никогда  не плету кружева, не шью, не вышиваю, но вязать мне не может запретить никто на свете. Мне уже давно хочется на тебя взглянуть. Все только о тебе и говорят.  Я слышала, ты шустрая малышка. Жена Большого Дональда говорит, что ты умеешь  готовить. Где ты этому научилась?
-О, мне кажется, я всегда это умела, - беззаботно сказала  Джейн. Даже под пыткой она не призналась  бы Маленькой Тете Эм,  что не приготовила ни одного блюда до прибытия на  Остров. Это могло бы бросить тень на мать.
 -Я и не знала, что вы с отцом живете на Фонарном  Холме, пока мне не сказала об этом жена Большого Дональда  - на прошлой неделе, на похоронах Мэри Хоу. Я теперь почти никуда не выбираюсь, только  на похороны. Вот уж где можно встретить всех, кого знаешь, и услышать все новости. Как только я о тебе узнала, сразу захотела тебя увидеть. Какие у тебя густые волосы! И какие миленькие уши! А на шее родинка - это к деньгам. Ты совсем не похожа на свою мать, Джейн Стюарт. Я хорошо ее помню.
- Правда? – спросила Джейн, затаив дыхание.
- Конечно. Они жили возле Гавани, и я тоже жила тогда там, на маленькой ферме, за пустошью. Это было  после того, как я вышла  замуж второй раз – кстати сказать, весьма неудачно. Вот так мужчины делают из нас дурочек! Я часто приносила  масло и яйца твоей матери и случайно оказалась  в доме в ту ночь, когда ты родилась. Это была замечательная ночь. Как поживает твоя мать? Она все так же мила и глупа?
  Джейн попробовала обидеться за мать, которую называли глупой, но не могла. На то, что говорила Маленькая Тетя Эм, просто нельзя было обидеться. Так уж действовали на вас ее слова. Джейн внезапно почувствовала, что именно с  Тетей Эм она может поговорить о матери, именно ее спросить  о том, о чем никогда не решилась бы спросить  кого-либо еще.
- Мама в порядке... Тетя Эм, не можете ли вы сказать мне... я должна знать... почему мои папа и мама не стали жить вместе?
- Ну ты и спросила,  Джейн Стюарт! -  Тетя Эм почесала голову вязальной спицей. - Никто этого точно не знает, у каждого свои предположения.
- А они... они действительно любили  друг друга вначале, Тетя Эм?
 - Да, будь уверена в этом. Они просто с ума сходили друг по дружке, словно и вправду разума лишились. Хочешь яблоко?
- Почему же все кончилось? Это из-за меня? Они не хотели меня?
- Кто сказал тебе такую чушь? Твоя мать была вне себя от радости, когда ты родилась. Я-то уж точно знаю, ведь  я  была там.  И я думаю, что твой отец тебя очень любит, хотя  всегда  выражал это как-то по-своему.
- Тогда почему, почему?
- Многие думали, что все дело в твоей бабушке Кеннеди. Она не хотела их свадьбы - ты это, наверно, уже знаешь. Они с твоей мамой жили в большой гостинице на южном берегу тем летом,  после войны. А твой папа  только что вернулся  домой. У него это была любовь с первого взгляда,  и неудивительно – твою мать можно смело назвать самой красивой девушкой, которую я когда-либо видела. Она казалась маленькой золотой бабочкой – такое  сияние шло от ее волос. 
  О, разве Джейн этого не знала! Она-то  часто видела этот замечательный узел из сияющего  золота, поднятый на затылок и открывающий изящную белую шею.
- И ее смех... звенящий, искрящийся, молодой смех. Она все так же смеется, Джейн Стюарт?
  Джейн не знала, что сказать. Смех матери, конечно, можно было назвать  звенящим, искрящимся, но был ли он молодым?
- Мама много смеется, - сказала она осторожно.
- Она была, конечно, избалованной, всегда получала все, что хотела. И когда она захотела твоего отца, то считала, что должна тотчас его получить. Впервые в жизни твоя бабушка  не могла выполнить ее желание - она уперлась намертво. Твоя мама не могла  противостоять ей и убежала с твоим отцом. Старая миссис Кеннеди в гневе возвратилась в Торонто, но продолжала писать твоей маме  и посылать ей подарки, уговаривая вернуться. Твой отец мог бы жениться на любой девушке Острова, если бы захотел – но все они не шли ни в какое сравнение с твоей мамой. Особенно охотно пошла бы за него Лилиан Морроу. Она была тогда тощей и долговязой, но потом превратилась в довольно приятную женщину. Так и не вышла замуж. Твоя тетя Ирена привечала ее. Я всегда говорила, что эта  двуличная Ирена натворила еще больше бед, чем  твоя бабушка. Она – тоже яд, только сладкий. Даже когда она была еще девочкой, то уже умела  говорить самым сладким голосом самые ядовитые вещи.
   Но Ирена сумела привязать к себе твоего отца. Она  всегда баловала его - мужчины все такие, Джейн Стюарт: каждый из них, умный или глупый, любит, чтобы с ним нянчились. Он думал, что Ирена - совершенство, и не догадывался, какая она интриганка. У твоих отца и матери случалось всякое, и тогда Ирена, пользуясь своим ядовитым языком, больно жалила их. «Она - только дитя, Эндрю» -  когда твой папа верил в то, что он женился на женщине, а не на ребенке. «Вы еще так  молоды, милочка» - когда твоя мама боялась, что никогда не будет достаточно мудрой и взрослой для твоего отца. А этот ее покровительственный тон... наверно, она покровительствовала бы даже Господу Богу! Твоя мамочка плохо знала, как вести хозяйство - это было одним из ее недостатков, но какой женщине понравится, когда другая наводит порядок в ее доме? Я бы быстро спровадила ее прочь, но у твоей мамочки не хватало смелости. Она не могла противостоять Ирене.
   Конечно, мать не могла противостоять тете Ирене... мать не могла противостоять никому. Джейн свирепо вонзила зубы  в сочное яблоко.
- Интересно, - сказала она больше  себе, чем Маленькой Тете Эм, - были бы  отец и мать более счастливы, если бы женились или вышли замуж за других?
 - Нет, не были бы, - сказала Тетя Эм резко. - Они были предназначены друг для друга, несмотря ни на что. Не смей думать иначе, Джейн Стюарт. Конечно, они ссорились! Кто  не ссорится? Я ссорилась и с первым, и со вторым мужем! Если бы их оставили в покое, то все бы рано или поздно наладилось. Наконец, когда тебе было года три, твоя мать поехала в Торонто, проведать старую госпожу,  и больше уже не вернулась. Это все, что известно людям, Джейн Стюарт. Твой отец продал дом и отправился в путешествие вокруг света. По крайней мере  так говорится, я-то не верю, что земля круглая - если бы это было так, то вся вода выливалась бы из рек и морей, не так ли? Теперь я собираюсь дать тебе перекусить. У меня есть немного холодной ветчины, соленая свекла, а в саду на кусте -  красная смородина.
  Они ели ветчину со свеклой, а потом вышли в сад за смородиной. Сад был маленьким и запущенным, но при этом умудрялся оставаться удивительно приятным. В палисаднике росла жимолость («чтобы приманивать колибри», как сказала Маленькая Тетя Эм), по темно-зеленому фону еловой рощи вились узором белые и красные розы, вдоль дорожки замерли важные тигровые лилии. В дальнем уголке сада столпились гвоздики.
- Хорошо здесь, правда? - спросила Маленькая Тетя Эм. - Это прекрасный, изумительный мир... да, прекрасный. Ты любишь  жизнь, Джейн Стюарт?
- Очень, - ответила Джейн от всего сердца.
- Я тоже. Я вдыхаю ее полной грудью. Я хотела бы жить вечно и слушать новости. Очень люблю новости. К тому же, когда-нибудь  я  наберусь  достаточно мужества, чтобы сесть  в автомобиль. Я никогда не делала этого, но непременно сделаю. Жена Большого Дональда говорит, что мечта всей ее жизни - подняться  в воздух на аэроплане, но я, когда смотрю на небо, всегда думаю: что, если у аэроплана сломается мотор?  Как тогда спускаться? Ну что ж, я довольна, что ты пришла, Джейн Стюарт. Мы с тобой обе сотканы из одной  пряжи.
  Когда Джейн собралась уходить, Маленькая Тетя Эм дала ей  пучок  анютиных глазок и несколько побегов герани.
- Лучше всего садить их как раз при этой фазе  луны, чтобы они хорошо прижились, - сказала она. - До свидания, Джейн Стюарт. Пусть тебе никогда не придется пить из пустой чашки.
   Джейн шла домой медленно, обдумывая сразу несколько вещей. Ей нравилось быть ночью в одиночестве,  нравились большие темные облака, время от времени закрывающие звезды. Она чувствовала, что с темнотой ее роднит некая прекрасная тайна.
   Взошла луна, большая круглая луна цвета меда, и залила все поля своим волшебным светом. На ее фоне несколько остроконечных елей, растущих на восточном холме, походили на волшебный город со стройными шпилями. Джейн весело шагала, напевая, а ее черная тень бежала перед ней по залитой лунным светом дороге. И вдруг, сразу за  поворотом, она увидела прямо перед собою коров! Одна из них, большая, черная,  со странной белой мордой, стояла прямо посреди дороги.
  Джейн от испуга покрылась гусиной кожей. Она не могла даже попытаться миновать тех коров... просто не могла. Чтобы избежать нежелательной встречи,  можно было перелезть через  забор на  пастбище Большого Дональда и идти вдоль него, пока коровы не останутся позади. Джейн так и  сделала, но на полпути  внезапно остановилась.
- Как я могу  обвинять мать в том,  что она не в силах  противостоять бабушке когда я не смогла противостоять нескольким коровам? – подумала она.
  Девочка  повернулась и перелезла через забор обратно на дорогу. Коровы были все еще там. Беломордая не двигалась. Джейн сжала  зубы и пошла мимо, глядя на коров спокойным, холодным взглядом. Беломордая корова стояла спокойно. Джейн  миновала ее, высоко держа голову. Когда она прошла мимо последней коровы, то обернулась и посмотрела назад. Ни одна корова не обратила на нее ни малейшего внимания.
- Подумать только, и я вас боялась, - презрительно сказала Джейн.
  И вот уже показался Лантерн-хилл, а за ним - гавань, рассыпающая лунное серебро. Во дворе бродила рыжая телка Джимми Джона, и Джейн  бесстрашно выставила ее за калитку.
  Папа что-то неистово писал, когда она заглянула в кабинет. Обычно Джейн не прерывала его, но сегодня ей нужно было кое-что ему  сказать.
- Папа, я забыла тебе сказать, что наш дом сегодня чуть не загорелся.
Папа опустил ручку и уставился на нее.
- Загорелся?
- Да, от искры, которая упала на крышу. Но я забралась туда с  ведром воды и потушила огонь. Выгорело только небольшое отверстие. Дядюшка Надгробная Плита завтра его заделает. Сноубимы чуть с ума не сошли, узнав, что пропустили такое зрелище.
  Папа беспомощно покачал головой.
- Вот так  Джейн! – только и сказал он.
Джейн, облегчив свою совесть и проголодавшись после прогулки, поела холодной  жареной  форели  и отправилась спать.

26
- Раз в неделю я могу позволить себе приятные волнения, - говорил папа, и тогда они с Джейн садились в старый автомобиль, взяв с собой Счастливчика и оставив молоко Питерам, и  ехали на восток, на запад – туда, куда вела их дорога. Днем  этих паломничеств обычно был понедельник. Каждый день означал что-то свое для дома на Лантерн-хилл: во вторник Джейн штопала, в среду полировала серебро, в четверг подметала и вытирала пыль на первом этаже, в пятницу - на втором, в субботу  мыла полы и пекла сдобу на воскресенье. В понедельник же, как сказал папа, они могли себе позволить делать всякие глупости.
  Таким образом они обследовали почти весь Остров, устраиваясь поесть на обочине дороги всякий раз, когда чувствовали голод. «Словно пара цыган», - со снисходительной улыбкой говорила тетя Ирена. Джейн знала, что тетя Ирена считает именно ее ответственной за ту жизнь, какую ведет теперь папа. Но Джейн научилась понемногу  отгораживаться от тети Ирены неким забором  крепкой собственной философии, и та чувствовала это, хотя  не могла выразить словами. Если бы ей это удалось, она сказала бы, что Джейн спокойно и вежливо закрывает перед ней дверь своей  души.
- Я не могу подобраться  к ней ближе, Эндрю, - жаловалась она.
Папа смеялся.
- Джейн любит, чтобы вокруг нее было свободное пространство... как и я.
  Они нечасто включали Шарлоттаун в свои понедельничные поездки, но однажды в конце августа все же сделали уступку тете  Ирене и согласились поужинать у нее. В этот раз там была еще одна гостья,  мисс Морроу, к которой Джейн сразу прониклась неприязнью -  возможно потому, что когда она улыбалась Джейн, то напоминала рекламу зубной пасты. Зато мисс Морроу, похоже, очень нравился папа: они вместе смеялись и шутили. Она была высокой, смуглой и красивой, с довольно красивыми  карими глазами, и очень старалась быть доброй с Джейн, хотя  это почему-то причиняло девочке боль.
- Твой отец и я всегда были большими друзьями. Поэтому мы с тобой  тоже должны подружиться.
- Бывшая любовь твоего отца, милочка,  - прошептала девочке тетя Ирена, когда отец пошел провожать мисс Морроу до ворот. - Если бы тогда не приехала твоя мать... кто знает? Даже сейчас... но я не знаю, является ли развод в Соединенных Штатах законным на острове Принца Эдуарда.
  Когда они собрались домой,  было уже поздно, Конечно, Питеры вряд ли бы их потеряли, но ночевать в доме тети Ирены Джейн не хотела.
 - Поедем по дороге на Мерсер, - сказал папа. - Это сельская дорога, и вдоль нее не так  много домов, но зато мне говорили, что она просто кишит  гномами. Возможно, мы увидим одного из них, когда он будет испуганно улепетывать от света автомобильных фар. Держи глаза широко открытыми, Джейн.
   Были там гномы или нет, Джейн так узнать и не успела. На одном из поворотов автомобиль неожиданно  вильнул в сторону, скатился вниз с темного  холма, поросшего высокими елями и пихтами, и резко остановился, словно решив больше никогда не двигаться с места, по крайней мере, до тех пор, пока его основательно не подлечат. После долгого бесплодного разбирательства с мотором, папа сказал:
- Мы в десяти милях от гаража и в одной - от самого ближнего дома, где все уже, конечно, легли спать. И первый час ночи. Что нам делать?
- Спать  в автомобиле, - холодно проговорила  Джейн.
- У меня есть план получше. Видишь старый сарай? Это сарай Джека Мэлори, и там полным-полно сена. Я уже давно не спал на сеновале, Джейн.
- Думаю,  это было бы  забавно, - согласилась Джейн.
   Сарай возвышался посреди пастбища, а вокруг него столпились крошечные деревца, которые в темноте вполне могли оказаться и гномами, присевшими на корточки. Путешественники улеглись на душистый клевер прямо перед открытым окном, сквозь которое можно было наблюдать сверкающие звезды. Счастливчик прижался к Джейн и скоро погрузился в блаженный сон – ему снились кролики.
  Отец, по-видимому, тоже уснул. Сама же Джейн  спать не могла; просто не  хотела. Она чувствовала себя  в одно и то же время и очень счастливой, и немного несчастной. Счастливой потому, что в этой безлунной ночи рядом был папа. Джейн даже нравилась эта ночь без луны - в темноте все было окутано волшебством,  откуда-то слышались прекрасные и  таинственные звуки, похожие на тихие шаги фей. А может, это эльфы шелестят в папоротнике?
  Они с папой были слишком далеко от моря, чтобы слышать его ритмичное дыхание, но именно о море напоминали шепоты и шелесты, раздающиеся  в тополях позади сарая. «Есть волшебство в тополях,  когда дует ветер» - вспомнила Джейн. И каждый далекий лесистый холм, казалось, слушал, слушал... Если прислушаться, то, может быть, услышит и она?  Джейн прежде никогда и не подозревала,  какой  чудесной может  быть ночь.
   Но, очарованная красотой ночи, она все же не переставала думать о том, что сегодня сказала тетя Ирена о мисс Морроу и о разводе. Джейн чувствовала, что ее, словно кошмар,  преследуют эти  таинственные слова о разводах в Соединенных Штатах. Не о них ли говорила и Филлис? Джейн зло пожелала, чтобы Штаты оставили свои  разводы  при себе.
  Ведь Маленькая Тетя Эм признала, что у отца  было много поклонниц! Раньше Джейн даже нравилось  размышлять о девушках отца, ведь она чувствовала  себя в безопасности, будучи уверенной, что теперь-то он ни на кого не обращает внимания, но при появлении мисс Морроу все эти поклонницы стали казаться неприятно реальными. Не слишком ли надолго задержал отец ее руку в своей, когда прощался? Все запутывалось еще больше и больше.
  Джейн подавила несколько вздохов, но один у нее все же вырвался. Папа немедленно повернулся, и сильная рука коснулась ее.
- Кажется невозможным избежать заключения, что кое-что беспокоит мою Превосходную  Джейн. Расскажи об этом  Счастливчику, а заодно и я послушаю.
  Джейн лежала молча, неподвижно. О, если бы только она могла сказать папе все, что хотелось сказать, и  узнать все, что хотелось знать! Но она чувствовала  – что-то все еще стоит между ними.
- Твоя мама  научила тебя  ненавидеть меня, Джейн?
  Сердце Джейн вдруг странным образом оказалось в горле, чуть не задушив ее. Она обещала матери, что не упомянет ее имени в разговоре с отцом, и  держала свое  обещание, но ведь первым упомянул его папа… И Джейн решила воспользоваться случаем.
- Нет, о нет, папа! Я даже не знала, что ты  жив. Я узнала это случайно, только полтора года назад.
- Не знала? Это все происки твоей бабушки. А кто сказал тебе, что я существую?
- Одна девочка в школе. И я подумала, что ты, возможно, плохо относился к маме, иначе она не бросила бы тебя - и я стала тебя ненавидеть. Но никто  не учил меня этому, хотя бабушка сказала, что ты послал за мной только для того, чтобы досадить маме. Ведь это не так… не так, папа?
- Нет. Я могу быть эгоистом, Джейн, без сомнения могу, и в этом меня не  раз упрекали, но даже я не настолько эгоистичен. Я думал, тебя научили ненавидеть меня, и мне казалось, что это довольно несправедливо. У нас  должен быть  шанс  полюбить друг друга, подумал я и послал за тобой. Мы с твоей  мамой сами испортили свою жизнь, Джейн, как и множество  других молодых глупцов. Вот тебе чистая правда.
- Но почему... почему? Мама такая хорошая и красивая!
- Тебе нет необходимости напоминать мне об этом,  Джейн. Когда я впервые увидел ее, после ужасов войны, после  грязи и боли траншей, то она показалась мне существом с другой звезды. До этой встречи я не мог понять причину троянской войны, а потом  понял:  Елена Троянская стоила того, чтобы за нее  сражаться, если она хоть немного походила на мою золотоволосую Робин. А ее глаза! Раньше синий цвет глаз был мне неприятен, но глаза Робин заставили меня почувствовать, что ни на какие другие, кроме синих, и смотреть не стоит. Ты не можешь себе представить, как сводили меня с ума ее ресницы! Когда я впервые увидел ее, на ней было зеленое платье. На любой другой девушке оно осталось бы просто зеленым платьем, и ничем больше, но на Робин оно казалось волшебным – таинственным одеянием Титании. Я готов был целовать ее шлейф. 
- И она тоже влюбилась в тебя, папа?
- Похоже на то. Да, она, должно быть, любила меня некоторое время. Мы убежали, ведь ты знаешь -  ее мать не признавала меня. Правда, я  думаю,  что она невзлюбила бы любого мужчину, который попытался бы отнять у нее Робин, но я был к тому же еще и беден, и поэтому менее других достоин ее дочери. Однажды лунной ночью я предложил Робин  уехать со мной - вечное очарование лунного света и на этот раз одержало верх.  Никогда не доверяй себе при свете луны, Превосходная Джейн, я бы в лунные ночи запирал всех дома. Но вот мы поселились в Гавани и были счастливы. Я каждый день находил для нее новые ласковые слова и даже открыл в себе поэта, лепечущего о водоемах  и гротах. Да, Джейн, мы были счастливы в тот первый год, и память об этом навсегда останется со мной - сами боги не смогут отнять ее у меня.
  Голос папы стал почти свирепым.
- А потом, - сказала Джейн горько, - появилась я. Никто из вас меня не хотел, и вы никогда не были счастливы снова.
- Никогда не позволяй никому говорить тебе что-либо подобное, Джейн! Я признаю, что  сначала  не хотел твоего рождения... Я был настолько счастлив, что не хотел видеть рядом никого, кроме Робин. Но я помню тот день, когда вдруг увидел, как твои большие круглые глаза впервые осмысленно остановились на мне  -  ты узнала меня в комнате, полной  других мужчин, и тогда я понял, как сильно тебя люблю. Может быть, твоя мама слишком погрузилась в  любовь к тебе: она, казалось, не хотела, чтобы тебя любил кто-нибудь  еще, и на  меня у нее уже не хватало ни любви, ни  времени. Если ты кашляла, она была уверена, что ты подхватила  пневмонию, и считала меня бессердечным, потому что я не принимал это  близко к сердцу.  Она  даже  боялась позволить мне подержать тебя на руках - из опасения, что я могу тебя уронить. Так что дело тут совсем не в тебе. Просто мне кажется, что к тому времени  она уже обнаружила, что вышла замуж за какого-то мифического мужчину  ее воображения, который  неожиданно оказался не героем, а просто обычным человеком. К тому же я был беден, а жили мы только на мои средства. Не мог же я  позволить моей жене жить на деньги, которые посылала ей ее мать! Я заставлял ее отсылать их назад, и она не возражала. Но мы начали ссориться из-за пустяков - ты знаешь, что у меня не очень-то легкий характер, Джейн. Да, помню, я однажды велел ей замолчать - но каждый нормальный муж говорит это  жене по крайней мере однажды в жизни, Джейн. Я никогда не хотел  оскорбить ее и удивлялся, видя, что она обижается на то, что я совсем не считал обидным. Наверно, я не понимаю женщин, Джейн.
- Не понимаешь, - согласилась  Джейн.
- А? Что? – пораженно переспросил папа. Ему не понравилось, что Джейн с ним так легко согласилась. – Вот так раз, честное слово... ладно, мы не будем обсуждать это. Но ведь и Робин не понимала меня. Она ревновала меня  к моей работе; она думала,  что я ставлю работу на первое место, и  втайне радовалась, когда мою книгу не приняли.
  Джейн вспомнила, что мать тоже считала отца  ревнивым.
- А ты не думаешь, папа, что и тетя Ирена имела к этому какое-то отношение?
- Ирена? Ерунда! Ирена была ее лучшим другом. А вот твоя мать ревновала меня и к Ирене. Она не могла не ревновать. А уж ее мать была, наверно,  самым ревнивым существом на свете – просто болезнь какая-то. В конце концов, Робин поехала в гости в  Торонто, а оттуда  написала мне, что  не вернется.
- О, папа!
- Я, конечно, понимаю, что это твоя бабушка уговорила  ее написать такое. Но Робин  уже перестала меня любить, я знал это и не хотел видеть, как ненависть растет в тех глазах, где я еще недавно видел любовь. Это было бы ужасно, Джейн. И я не ответил на письмо.
- О, папа... если бы ты... если бы ты спросил ее...
- Год спустя я сдался -  написал и попросил, чтобы она вернулась. Я ведь знал, что во всем этом была больше моя вина, чем  ее. Я всегда дразнил ее. Однажды я сказал, что у тебя  лицо, как у  обезьянки - правда, Джейн, в то время ты такая и была, клянусь, что это так. Но на свое письмо я так и не получил ответа, и понял, что надежды нет.
  Джейн вдруг подумала: а видела ли мать когда-либо  это письмо?
- Может быть, так и лучше, Джейн. Мы не подходили друг другу. Я был десятью годами ее старше, а война превратила эти десять в  двадцать. Я не мог дать ей роскошь, не мог обеспечить спокойную жизнь, которой  она так  жаждала. С ее стороны было очень мудро отказаться от меня. Давай не будем обсуждать это больше, Джейн. Я просто хотел, чтобы ты знала  правду. И ты не должна говорить матери о нашем разговоре. Обещай мне это, Джейн.
  Джейн мрачно обещала. Она столько еще хотела сказать, но не могла.  Ее связывало обещание, данное матери. Это было несправедливо.
Но она все же нашла силы прошептать:
- Возможно еще  не слишком поздно, папа.
- Не давай глупостям забраться  в твою рыжую головку, моя Джейн. Уже слишком поздно. Я никогда больше не попрошу дочь миссис Роберт Кеннеди вернуться  ко мне. Надо довольствоваться тем, что у нас есть - мы с тобой  любим друг друга, и меня можно с этим поздравить.
  На мгновение Джейн почувствовала себя совершенно счастливой: папа любил ее, наконец она была уверена в  этом.
- О, папа, не могу ли я приехать к тебе  следующим летом... и следующим… каждое лето? – спрашивала  она нетерпеливо.
 - Ты действительно хочешь этого, Джейн?
-  Да, - горячо сказала Джейн.
-  Тогда так и будет. В конце концов, если зимой ты принадлежишь Робин, то летом должна принадлежать мне. Ей не на что обижаться. Ты маленькая плутовка, Джейн. Хотя,  думаю,  мы с тобой оба  хороши.
- Папа...- Джейн должна была задать еще один  вопрос, она должна была добраться до первопричины. – Ты еще ... любишь... маму?
  Папа замолчал. Джейн била дрожь. Потом по шороху сена она поняла, что папа пожал плечами.
- «Роза, которая однажды увяла, умирает навсегда», -  сказал он.
Джейн показалось, что это не совсем ответ, но девочка поняла - это все, что она сможет услышать.
   Перед тем, как заснуть, Джейн перебрала в уме все услышанное. Итак, папа  послал за нею не только для того, чтобы досадить матери. Но он не понимал мать. Эта его привычка поддразнивать всех  - Джейн она даже нравилась, но, возможно, мама этого не любила. А папа подумал, что она стала меньше любить его из-за ребенка. И он не мог раскусить тетю Ирену. Почему же мама плакала тогда ночью? Джейн не знала, что и думать. 
  Благодаря словам Маленькой Тети Эм и папы она теперь поняла очень многое из того, что прежде оставалось тайной, но..
- Хотелось бы знать точку зрения мамочки, - была последняя мысль перед тем, как Джейн  наконец заснула.
   Жемчужное свечение рассвета уже залило восточные холмы, когда девочка  проснулась, уже зная то, чего не знала, засыпая.  Папа все еще любил маму - незачем было и спрашивать!
  Папа все еще спал, когда  Джейн  и Счастливчик скатились  вниз по лестнице и выскочили на улицу. Без сомнения, ни один день не начинался с такого дивного  рассвета! На старом пастбище было тихо-тихо, между маленькими елочками (днем они определенно были елочками, кем бы не притворялись ночью) подрагивали паутинки, такие тонкие,  словно их соткали  феи. Джейн умывала  лицо  утренней росой, когда появился  папа.
- Это  кульминация  приключения, Джейн - видеть рассвет нового дня. Что он  предвещает? Сегодня может пасть империя, может родиться ребенок, который вырастет и откроет средство борьбы с раком, может быть написана гениальная поэма...
- И может быть починен  наш автомобиль, - напомнила Джейн.
   Они отправились к ближайшему  дому, позвонили оттуда в гараж, и еще до полудня автомобиль был отремонтирован. Вот, наконец, и дом!  Питеры радостно их приветствуют, поет свою песню залив. Миллисент Мэри топчется в воротах с обожанием во взгляде.
  Стоял  прекрасный августовский день, но пшеничное поле Джимми Джона уже золотилось, и за холмами уже ждал сентябрь, готовый вернуть девочку в Торонто, к бабушке и Cв. Агате, где она снова будет жить, словно птица в клетке - птица, лишь этим летом понявшая, что такое свобода.  Девяносто пять «завтра» превратились в немногие оставшиеся дни. Джейн вздохнула, но потом одернула себя. Что случилось?  Она ведь любит  мать, хочет скорее увидеть ее, но...
- Я хочу остаться с папой, - вдруг поняла  Джейн.

27
   Август незаметно сменился  сентябрем. Джимми Джон начал осеннюю вспашку на большом  пастбище за прудом. Джейн нравилось глядеть на свежие красные борозды. Ей нравилось наблюдать и за стайкой белых гусей миссис Джимми Джон, плавающих в пруду вперемежку с осенними листьями. Было время, когда Джейн придумывала себе стаю белых лебедей, плавающих по пурпурному лунному озеру, но теперь она предпочитала гусей на пруду Острова Принца Эдуарда. С каждым днём поля пшеницы и овса все больше наливались золотом.  «Шире шаг» уже начал жать пшеницу Джимми Джона. Питеры так растолстели, ловя оставшихся без укрытия полевых мышей, что папа предложил Джейн посадить их на диету.
  И вот лето закончилось. Отметил его окончание большой шторм, которому предшествовала неделя неожиданно тихой погоды. «Шире шаг»  качал головой – затишье ему не нравилось. Что-то назревает, говорил он. Все лето погода  вела себя хорошо, сияющее на небе солнце сменялось теплым дождем, и Джейн, слышавшая о  жутких штормах северного берега, тщетно ожидала увидеть хоть один.  И вот, наконец, ее желание исполнилось с  удвоенной силой.  В один прекрасный день  залив поменял свой цвет с синего на мрачно-серый. Холмы стали четко видны, что неизменно предсказывало дождь. Небо на северо-востоке  почернело, ветер стремительно нес темные облака.
-  Ты увидишь кое-что интересное... но за последствия я не отвечаю, - предупредил «Шире шаг», когда Джейн собралась уходить домой от Джимми Джонов. Ее буквально несло ветром по тропинке, и если бы на пути не появился Лантерн-хилл, она могла бы повторить путешествие  Маленькой Тети Эм через гавань и обратно. Весь мир стал необузданным и враждебным, раскачивающиеся деревья казались незнакомцами.
- Плотнее закрой двери и окна, Джейн, - сказал папа. – Вот увидишь, наш дом  только посмеется  над восточным ветром.
  Наконец разразился шторм, который  бушевал два дня.  Ветер теперь совсем  не походил на ветер: он ревел, словно  дикий зверь. Все эти два дня дождь неистово плясал на серой поверхности моря, и даже в доме на Лантерн-хилл был слышен ужасающий грохот огромных волн, разбивающихся о скалы ниже Берега Королевы. Джейн шторм понравился: в нем было что-то волнующее. Они с папой уютно сидели перед пылающим камином, а за темными окнами стучал  дождь, ревел ветер и громыхал залив.
 - Вот так, Джейн, - сказал папа, пыхтя «Презренным старикашкой». На каждом его плече сидело по Питеру. - Человек должен иметь свой очаг. Нельзя все время греться у чужих каминов.
  И он объявил Джейн, что решил остаться  жить на Лантерн-хилл. Джейн вздохнула  радостно и облегченно. Сначала предполагалось, что, когда Джейн уедет, папа закроет дом на Лантерн-хилл и поселится на зиму в городе; это доставляло  Джейн некоторые затруднения. Как быть с геранями, заполнившими все подоконники? У Джимми Джонов достаточно и своих цветов, чтобы заботиться о чужих. К тому же Счастливчика папа еще мог бы взять с собой в город, но что делать с Питерами? А сам дом? Мысль о его неосвещенных окнах была просто невыносима - знать, что он останется таким одиноким, таким пустым...
- О, папа, как я рада! Мне просто больно было подумать, как наш дом будет без нас скучать. Но как ты…  кто тебе будет готовить?
- Ну, я надеюсь, что не останусь голодным.
- Прежде, чем я уеду, обязательно научу тебя  жарить бифштекс и варить картошку, -  решительно сказала Джейн. – Тогда ты уж точно не останешься голодным.
- Джейн, ты будешь держать своего мужа под каблуком, непременно  будешь. Не стоит тратить время на то, чтобы научить меня готовить - помнишь нашу первую овсянку? Надеюсь, что Джимми Джоны  не дадут мне погибнуть от голода. Я обещаю хорошо питаться, хотя бы раз в день.  Да, я остаюсь здесь, Джейн. Я буду держать руку на пульсе дома на Лантерн-хилл, чье  сердце бьется только для тебя. Я буду поливать герани и следить, чтобы Питеры не заработали  ревматизм, но мне трудно представить этот дом  без тебя.
-  Будешь ли ты скучать по мне хоть немного, папа?
-Немного! Моя Джейн пробует шутить! У меня есть одно только утешение - моя работа над эпопеей Мафусаила. Я не буду прерываться и смогу рычать и ворчать, не чувствуя на себе осуждающих взглядов.
- Тебе разрешается только одно рычание в день, - усмехнулась Джейн. - О, я  так рада, что сделала много джемов: кладовая просто ломится от них.
   Эти письма папа показал Джейн на следующий вечер. Когда девочка вошла в кабинет, перемыв после ужина посуду, папа сидел за своим столом, а Второй Питер лежал у него в ногах. Папа оперся головой на  руку, и Джейн с внезапной  болью подумала, что он выглядит постаревшим и утомленным. На него, не мигая, уставился фарфоровый кот с зелеными пятнами и алмазными глазами.
- Откуда у тебя этот кот, папа?
- Его подарила мне твоя мама -  в шутку, еще до свадьбы. Мы увидели его  в витрине и были поражены его причудливостью. Джейн, вот  здесь...  некоторые из писем, которые я написал Робин, когда  они с матерью на одну неделю уехали в  Галифакс. Я нашел их сегодня вечером, когда наводил порядок в ящике. Ну и посмеялся же я  над собой – самый жестокий смех в мире. Ты тоже будешь смеяться, Джейн. Слушай. «Робин, сегодня я попробовал написать тебе стихотворение, но оно не закончено, потому что я не нашел достойных тебя  прекрасных слов, как влюбленный не может найти платье, достойное своей невесты.  Старые слова, которые когда-то уже говорили другие влюбленные мужчины, воспевая своих возлюбленных, кажутся слишком  обычными для тебя. Я хотел бы создать новые слова, кристально-чистые или окрашенные всеми цветами радуги». Ну разве я не сентиментальный дурак, Джейн? «Сегодня вечером, Робин, я наблюдал восход новой луны. Ты сказала мне, что всегда ждешь новолуния. Это словно сблизило меня с тобой.  О, ты такая мудрая и в то же время юная, такая царственная, святая и  в то же время очень женственная. Робин, так сладко делать что-то для тех, кого  мы любим - даже просто открыть любимой  дверь, чтобы она могла войти, или подать ей книгу. Ты похожа на розу, моя Робин, на белую розу в лунном свете».
 - Интересно, сравнит ли меня кто-нибудь с розой, -  подумала Джейн, и это показалось ей невероятным. Даже придумать трудно, какой цветок она могла бы напоминать.
- Она даже  не позаботилась взять эти письма с собою, Джейн. После того, как она ушла, я нашел их в ящике ее маленького столика.
- Но она же не знала, что  не вернется, папа.
  Папа отодвинул ногой Второго Питера, и тот  заворчал.
- Не знала? Мне кажется, что знала.
-Я уверена, что нет. - Джейн действительно была уверена в этом, хотя и не могла привести разумных доказательств своей   уверенности. – Можно мне их взять?
-Нет! – Папа стукнул кулаком по столу так сильно, что скривился от боли.  - Я собираюсь сжечь их.
- О, нет, нет. - Джейн не могла этого допустить. - Отдай их мне, папа. Я не возьму их в Торонто, оставлю их в  ящике моего стола ... пожалуйста, не сжигай их!
- Хорошо! - Папа подтолкнул письма к ней и убрал руку, словно прекращая обсуждение вопроса о письмах. Джейн медленно вышла, оглянувшись на отца. Как она любила его - любила даже его тень на стене. Как могла мама оставить его?
   Шторм заявил о своем отступлении  дико-красным закатом и  северо-западным  ветром, предвещающим  хорошую погоду. Правда, бухта весь следующий день еще представляла собой сплошной водоворот пены, и мрачные тени от черных облаков еще проносились  по прибрежным пескам, но дождь прекратился,  и солнце сияло в просветах между облаками. Созревшие колосья в полях промокли и переплелись друг с другом, земля в саду Джимми Джонов покрылась упавшими яблоками - лето закончилось. В природе произошла та необъяснимая перемена, которая называется осенью.

28
  В последние несколько дней пребывания на Острове счастье и печаль переплелись для Джейн.  Она еще могла сделать так много того, что ей нравилось  делать, и чего теперь ей не придется делать  до следующего лета - а до следующего лета было, казалось, еще сто лет. Вот странно: еще не так давно она не хотела приезжать, а теперь у нее сжимается сердце при мысли об отъезде. 
   Джейн все вычистила, вымыла каждую тарелку в доме, отполировала все серебро и так долго терла мочалкой «миссис Маффет и  компанию», что их круглые лица засияли. Она впервые почувствовала себя одинокой и чужой, когда услышала, как Джимми Джоны и Сноубимы говорят о сборе клюквы в октябре, а когда папа сказал: «Жаль, что ты не увидишь, какими станут  через две недели клены вон на том холме», она поняла, что через две недели между ними будет тысяча миль. Девочке порою казалось, что она этого просто не вынесет.
Однажды, когда Джейн свирепо занималась уборкой, прибыла тетя Ирена.
- Ты еще не устала играть в хозяйку, милочка?
Но колкости тети Ирены уже не трогали  Джейн.
- Я вернусь сюда  следующим летом, - сказала она  торжествующе.
Тетя Ирена вздохнула.
- Конечно, это было бы хорошо... но  многое может произойти до этого времени. По какой-то прихоти твой отец  пока живет здесь, но он может и передумать. Однако, всегда надо надеяться на лучшее, не так ли, милочка?
   И вот настал последний день. Джейн упаковала свой чемодан, не забыв горшочек с замечательным джемом из лесной земляники для матери и  две дюжины красновато-коричневых яблок, которые подарила ей Полли Гарланд  – для нее самой и Джоди. Полли уже знала  о Джоди и передавала  ей привет.
  На обед были жареные цыплята. Птичек принесли близнецы Элла и Джордж, которые передали наилучшие пожелания от  Миранды. Джейн подумала, что теперь ей нескоро снова достанется кусок грудки. В полдень она спустилась на берег, чтобы попрощаться с морем. Волны грустно шептались с пустынным берегом. Шум и  запах  моря никак не хотели отпускать Джейн. Золотые поля и золотой песок на берегу стали за это лето частью нее. Джейн  и ее Остров полюбили  друг друга.
- Я принадлежу этому месту, - сказала себе Джейн.
- Скорее возвращайся, ты нужна Острову Принца Эдуарда, - сказал Тимоти Солт, протягивая  ей на кончике  ножа четвертинку яблока. – Ты вернешься, - добавил он уверенно. - Остров вошел в твою кровь. Так бывает с людьми.
  Свой последний вечер Джейн предполагала провести наедине  с отцом, но вместо этого получилась  неожиданная вечеринка. Пришли все друзья  Джейн, старые и малые, даже Мэри Миллисент, которая просидела в углу весь вечер, уставившись на Джейн, и не произнесла ни слова. Здесь были  и «Шире шаг», и Тимоти Солт,  и Мин со своей мамой, и Динь-дон,  Большой Дональд и Маленький Дональд, и даже люди из деревни, которых Джейн не знала, но которые знали ее.
  Каждый принес ей прощальный  подарок. Сноубимы объединились и  купили Джейн белую гипсовую тарелку, чтобы она повесила ее на стену в спальне. Тарелка стоила двадцать пять центов,  и на ней были изображены Моисей и Аарон в синих тюрбанах и красных халатах. Джейн представила, как посмотрит на этот подарок  бабушка! Маленькая Тетя Эм  придти не смогла, но велела передать Джейн Стюарт, что осенью обязательно соберет для нее семена штокрозы. Вечер получился очень веселым, хотя все девочки заплакали после того, как спели Джейн «Какой хороший парень». Фло Сноубим  рыдала так, что промочила слезами чайное  полотенце, которым она помогала Полли вытирать посуду, и  Джейн пришлось срочно достать сухое. Сама Джейн не плакала, но  думала: «До следующего лета у меня больше не будет таких хороших вечеров.  Все так добры ко мне».
- Ты просто не знаешь, что  я чувствую, Джейн, здесь, прямо  в моем сердце, - сказал  «Шире шаг», показывая на свой живот.
  После того, как гости ушли, папа и Джейн еще некоторое время сидели у потухающего камина.
- Тебя все так любят здесь, Джейн.
- Полли, Фло и Мин собираются писать мне каждую неделю, - сказала Джейн.
- Тогда ты будешь регулярно получать новости с Холма и из деревни, - сказал папа мягко. – Ведь я не смогу писать тебе, Джейн - пока ты живешь в том доме.
- И мне бабушка не  позволит писать тебе письма, - печально сказала Джейн.
- Но пока ты знаешь, что у тебя есть папа, который тебя любит, а я знаю, что у меня  есть Джейн, все остальное не имеет значения, не так ли? Я буду вести дневник, Джейн - ты сможешь прочитать его, когда приедешь следующим летом. Это будет походить на получение целой пачки писем сразу. И поскольку мы будем думать друг о друге весьма часто, давай  установим для этого одно и то же время. Семь часов вечера здесь - шесть в Торонто. Каждую субботу, в семь часов вечера,  я буду думать о тебе, а ты думай обо мне в шесть.
   Как это было похоже на папу – предложить нечто подобное!
- Папа, ты посеешь семена настурции следующей весной? Я не смогу сделать это вовремя. Настурции, космею, флоксы и ноготки - в общем, миссис Джимми Джон тебе все расскажет. И еще мне хотелось бы иметь маленький огород, где будут расти овощи.
- Считай, что все уже сделано, Королева Джейн.
- А можно будет следующим летом завести несколько курочек, папа?
- Считай, что эти курицы уже вылупились из яиц, - сказал папа.
 Немного погодя  он сжал ее руку:
- Мы хорошо провели время, а, Джейн?
- Мы столько смеялись вместе, - сказала Джейн, думая о доме 60 по Веселой Улице, где никогда не звучал смех. - Ты не забудешь послать за мной следующей весной, папочка?
- Нет, - только и сказал папа. «Нет» - ужасное слово, но иногда оно звучит так прекрасно!
  Следующим утром им предстояло встать очень рано, потому что папа собирался отвезти Джейн в город, чтобы посадить на поезд, отдав под опеку некоей миссис Уэсли, которая ехала в Торонто. Джейн считала, что вполне может путешествовать одна, но на этот раз папа был непреклонен.
  Силуэты деревьев чернели на фоне красного утреннего  неба. Старая луна, которая казалась повернутой не в ту сторону новой, висела над березами, растущими на холме Большого Дональда. В долинах еще лежал туман. Джейн попрощалась с каждой комнатой, а папа,  перед тем как  выйти из дома, остановил часы.
- Время начнется заново, когда ты вернешься ко мне, Джейнкин.  Зимой я буду обходиться своими наручными часами.
  Мурлыканье Питеров прозвучало как «до свидания», а Счастливчик отправился  в город с папой и Джейн. На станции их уже ждали тетя Ирена  и Лилиан Морроу - с развевающимися волосами, вся благоухающая  духами. Казалось, папа рад видеть ее: он прошелся с ней по платформе, и Джейн услышала, как мисс Морроу назвала его «Энди».  Джейн сердито подумала, что в эти минуты они прекрасно могли бы обойтись и без мисс Морроу.
  Тетя Ирена дважды поцеловала  Джейн  и заплакала.
- Помни, что ты всегда найдешь  во мне друга, милочка, - как будто у Джейн было так мало друзей.
- Не выгляди такой удрученной, дорогуша, - хихикнула  Лилиан Морроу. – Ты же домой едешь.
 Домой? «Дом всегда там, где сердце» -  Джейн где-то слышала или читала это. Она знала, что ее сердце остается на Острове, с папой, которому она только что сказала «до свидания», и это расставание было самым тяжелым за всю ее  жизнь.
  Девочка не отрывала глаз от красных берегов Острова, пока  они не превратились в тусклую темную полоску на фоне синего неба. Для Джейн пришло время  снова становиться Викторией!
  Когда Джейн вышла из ворот станции Торонто, то сразу  услышала смех, который узнала бы  где угодно - так смеялась только одна женщина во всем мире. Конечно, это была мать - в прекрасной новой темно-красной  бархатной пелерине с белым меховым воротником и в платье из белого шифона, расшитом  бриллиантами. Джейн знала, что это означало – маме предстояло ехать в гости, ведь бабушка не позволила бы ей  нарушить планы даже ради того, чтобы провести  с Джейн первый ее вечер дома. Мать, благоухающая фиалками, крепко прижимала дочь к груди, смеясь и плача.
-Моя дорогая, моя  маленькая девочка, ты снова  дома! О, любимая, я так тосковала без тебя, так тосковала!
Джейн яростно обняла мать. Та была все такой же  красивой, ее глаза  такими же синими, но, тем не менее, Джейн показалось, что она немного похудела по сравнению с июнем.
- Ты  рада вернуться домой, любимая?
-  Я рада снова увидеть тебя, мамочка, - ответила  Джейн.
- Ты выросла, любимая, ты  уже достаешь  до моего плеча - и у тебя такой прекрасный загар! Я никогда не позволю тебе снова уехать, никогда.
  Но на этот счет у Джейн было свое собственное мнение. Идя рядом с матерью по большой освещенной  станции, она чувствовала себя странно изменившейся и выросшей. Фрэнк уже ждал их в лимузине, который двинулся по оживленным  многолюдным улицам к дому 60 по Веселой Улице, и этот-то дом не был ни оживленным, ни многолюдным.  Лязгнули, закрывшись за девочкой, железные ворота  – звук показался Джейн похоронным звоном по свободной летней жизни. Она  вернулась в тюрьму.
  Большой холодный  дом словно сразу заморозил все чувства Джейн. Мать, не заходя,  уехала на обед, и девочку встретили бабушка и тетя Гертруда. Она поцеловала узкое белое лицо тети Гертруды и мягкую морщинистую щеку бабушки.
- Ты выросла, Виктория, - холодно сказала бабушка. Ей не нравилось, что глаза Джейн теперь оказались на  уровне ее глаз. Бабушка сразу увидела, что Джейн откуда-то узнала, что делать с  руками и ногами, и теперь выглядит, как вполне владеющий собой человек. - Не улыбайся с закрытым ртом, если можно. Я никогда не понимала прелести Джоконды.
  Они сели обедать. Было шесть часов. Дома, на Лантерн-хилл, теперь уже семь. Папа теперь, наверно... Джейн почувствовала, что  не может проглотить ни кусочка.
- Не удостоишь ли ты меня вниманием, Виктория, когда я разговариваю с тобой?
- Извините, бабушка.
-Я спрашиваю, что ты надевала этим летом. Я просмотрела твой чемодан - одежда, которую ты взяла  с собой, выглядит совершенно неношеной.
- Только зеленый льняной костюм и джемпер, - ответила  Джейн. - Я надевала их  в церковь и на вечеринку с мороженым. Дома я носила только ситцевые платья. Вы ведь знаете, что я сама вела папино хозяйство.
   Бабушка изящно вытерла  губы  салфеткой. Казалось, она хотела стереть с них какой-то неприятный вкус.
- Я не спрашиваю о твоих деревенских развлечениях. Будет лучше, если ты забудешь про них.
- Но я вернусь туда следующим летом, бабушка…
- Будь любезна не прерывать меня, Виктория. Поскольку ты, должно быть, устала с дороги, я посоветовала бы тебе сразу лечь спать. Мэри уже приготовила  ванну. Я думаю, ты будешь рада наконец принять настоящую ванну.
  Ванна! Когда все лето ей заменял ванну целый залив!
-Я должна сначала повидать  Джоди, - сказала Джейн и вышла из-за стола. Она не могла сразу забыть свою свободу. Бабушка, сжав губы, наблюдала за тем, как она идет к двери. Возможно, она поняла, что Джейн никогда больше не будет такой кроткой, как Виктория минувших дней. Девочка  повзрослела душой так же, как и телом.
  Встреча Джейн и Джоди была  восторженной. Джоди тоже выросла. Она стала еще тоньше и выше, а ее глаза казались еще более печальными, чем раньше.
- О, Джейн, я так рада, что ты вернулась! Тебя так долго не было.
- Я тоже рада, что ты еще здесь, Джоди. Я боялась, что мисс Вест отошлет тебя в приют. 
- Она все говорит, что отошлет, и наверно так и сделает. Тебе правда понравилось на  Острове, Джейн?
- Я просто влюбилась в него, - сказала Джейн, довольная, что есть по крайней мере один человек, с которым можно свободно поговорить  об Острове и об отце.
  Поднимаясь по покрытой мягким ковром лестнице  в спальню, Джейн  ужасно тосковала  по своему дому. Если бы она только могла взбежать наверх по голым окрашенным ступенькам  домика на Лантерн-хилл! Ее большая холодная комната не стала  приветливее. Джейн подбежала к окну, открыла его  и пристально поглядела вдаль - но не увидела ни далеких холмов, ни луны, сияющей над лесами и полями. Ее сразу неприятно поразил шум, доносящийся с улицы. Огромные старые деревья у дома 60 по Веселой Улице не могли заменить Джейн ее милые березы и ели. Ветер пробовал дуть, но ему не хватало простора. Джейн даже пожалела его: сюда не пускают, здесь мешают. Но ведь это западный ветер, он понесется прямо на Остров - к бархатной черной ночи, раскинувшейся над Лантерн-хилл, к расцвеченной огнями гавани. Джейн высунула голову из окна и послала с ветром поцелуй  папе.
- А теперь, -  заметила Джейн Виктории, - надо как-то прожить всего лишь девять месяцев!

29
- Она скоро забудет этот свой Лантерн-хилл, - сказала бабушка.
  Мать не была настолько в этом уверена. Она, как и все, почувствовала перемену  в Джейн. Семейство дяди Дэвида сочло, что девочка «очень изменилась». Тетя Сильвия с удивлением заметила, что Виктория теперь может пройти по комнате без угрозы для мебели. Даже интонация  Филлис стала менее покровительственной.
- Я слышала, что ты там босиком ходила, -  спросила она с  любопытством.
- Конечно, - сказала Джейн. - Все дети так делают летом.
- Виктория совсем стала похожа на жительницу Острова, - заметила  бабушка со своей язвительной улыбкой, словно хотела сказать: «Виктория стала совсем дикаркой». Бабушка уже узнала новый способ наступать Джейн на больную мозоль – для этого надо было говорить об Острове колкости. Бабушка беспощадно использовала это оружие, чувствуя, что Джейн  пытается выскользнуть из-под ее власти.
  Да, многие краски в бабушкином присутствии померкли, но Джейн все же не вернулась к прежней покорности. Не зря же она  все лето была  хозяйкой дома на Лантерн-хилл и находилась под воздействием  сильного и зрелого интеллекта. Что-то новое сверкало в ее ореховых глазах, что-то непокорное  и недоступное, что-то, что нельзя было ни победить, ни приручить. Весь бабушкин яд оказался неспособным отравить жизнь новой Джейн  - если бы только бабушка не насмехалась над Островом!
  В душе Джейн все еще жила на Лантерн-хилл. Это помогло ей перетерпеть первые две недели невыносимой ностальгии. Занимаясь уроками, она слышала гром прибоя у Берега  Королевы; сидя за столом, ждала, что войдет папа, вернувшийся с долгой прогулки, а за ним по пятам примчится Счастливчик; ложась спать, чувствовала у себя в ногах тепло Питеров...  кто бы мог подумать, что воспоминание о паре котов, которые находятся  за тысячу миль, может так успокаивать? Ночью, лежа с открытыми глазами, Джейн словно слышала  все звуки своего дома на Острове, а читая главы из Библии бабушке и тете Гертруде в неизменной гостиной,  представляла, что читает это папе  на старой Часовой Башне.
- Мне бы хотелось, чтобы ты читала Библию с большим почтением, Виктория, - сказала бабушка. Джейн читала старую историю о еврейской войне так, как прочел бы ее папа - с победными  трубами в голосе. Бабушка смотрела на нее с досадой: было понятно, что чтение Библии перестало быть наказанием для Джейн, даже больше –  оно ей нравилось. И что прикажете делать бабушке?
  На последней странице своей тетрадки по арифметике  Джейн начертила календарь - те месяцы, которые должны пройти до ее возвращения на Остров, - и уже вскоре радостно отметила галочкой сентябрь.
  С большой неохотой  девочка отправилась в школу Cв. Агаты, но через короткое время  в изумлении заметила: «Мне нравится ходить в  школу!»   Раньше она всегда чувствовала себя здесь чужой, теперь же  это чувство вдруг пропало. Она  внезапно стала  всем хорошей подругой и даже лидером. Одноклассницы  смотрели на  нее, открыв рты, а учителя удивлялись, как они прежде не подозревали, что Виктория Стюарт - такая  замечательная девочка. Джейн, оказывается,  была просто переполнена способностями.
  Занятия из наказания вдруг стали для нее удовольствием. Джейн настойчиво училась, чтобы стать такой же умной, как папа. Тусклые призраки истории - изящные, несчастные королевы, мрачные старые тираны, ставшие реальностью, - и поэмы в хрестоматии, которую они читали вместе с папой, обрели для нее смысл. Древние страны, по воображаемым дорогам которых они бродили вдвоем, стали для Джейн местами, которые она знала и любила. Да, учиться стало легко. Джейн больше не приносила  домой  плохих отметок. Мать была счастлива, но бабушка почему-то казалась недовольной. Однажды она взяла в руки письмо, которое Джейн писала Полли Джимми Джон, посмотрела на него  и бросила с презрением на стол:
- Слово «флокс» пишется не так, Виктория. Хотя, конечно,  для твоих  случайных друзей совершенно не имеет значения, как ты его пишешь.
  Джейн покраснела. Она знала,  как писать слово «флокс», но ей так много надо было  сказать Полли, так много послать сообщений послать тем, кто живет  на  далеком, дорогом Острове, что она писала быстро, иногда не успевая подумать.
- Полли Гарланд  знает орфографию лучше всех в деревенской школе, - сказала Джейн.
- О,  без сомнения, без сомнения -  она имеет все достоинства задворок, - процедила бабушка.
  Но даже бабушкины насмешки не могли отравить радость, которая охватывала Джейн при получении писем  с Острова. Они были такими толстыми, что конверты хрустели, как осенние листья  в Валламброзе. Кто-нибудь с Фонарного  Холма, или из Голодной Бухты, или из деревни обязательно писал Джейн. Сноубимы посылали общие письма, ужасно написанные и перепачканные, где каждый писал по абзацу. В этих письмах  сообщались самые забавные вещи, а поля пестрели смешными рисуночками, сделанными Фло. Джейн всегда смеялась, читая  письма Сноубимов.
  «У Старшего Томми была  свинка»... представляю себе Томми со свинкой! Фло изобразила его несколькими уморительными кривыми линиями. «Откидной борт повозки  Большого  Дональда открылся, когда он въезжал на холм Маленького Дональда, и вся репа скатилась  вниз по холму. Это привело его в бешенство! Свиньи забрались на деревенское кладбище; мама Мин принялась шить  шелковое стеганое одеяло». И Джейн немедленно начала запасать лоскутки для стеганого одеяла матери  Мин. «Собака Динь-дона изорвала весь зад у лучших брюк Энди Персона, а мороз побил все георгины. У «Шире шага»  вскочил фурункул. Этой осенью  было много  превосходных  похорон:  умерла старая миссис Дугал Maккей, и люди, которые были на похоронах, сказали, что она смотрелась в гробу просто великолепно. Младенец  Джимми Джонов наконец засмеялся, а высокое  дерево на холме Большого Дональда засохло». Джейн огорчилась - ей нравилось то дерево.  «Мы ужасно скучаем по тебе, Джейн. О, Джейн, нам жаль, что ты не можешь быть здесь в ночь Хэллоуина».
   Джейн тоже было жаль. Если бы можно было полететь  через реки,  горы и леса к Острову -  только на одну ночь! Как бы они позабавились, бегая и расставляя фонари  из тыквы на столбиках ворот, и возможно, снесли бы чью-нибудь калитку.
- Над чем ты смеешься, дорогая? - спросила мать.
- Письмо из дома, - неосторожно сказала Джейн.
- О, Джейн Виктория, разве твой  дом не здесь? - жалобно вскричала мать.
  Джейн сразу пожалела,  что так сказала. Но перед собой-то она должна быть честной. Дом! Маленький дом, смотрящий на море, белые чайки, корабли, снующие туда-сюда, еловый лес, туманные пустоши, соленый воздух, прохладный ветер с  залива, покой, тишина… Это и было домом – единственным ее домом. Но при этом девочке совсем не хотелось огорчать  мать. Джейн начинала чувствовать себя ее защитницей, словно маму  надо было ограждать  и опекать.  О, если она могла бы только поговорить с матерью о папе, узнать все от нее самой!  Как забавно было бы прочитать маме письма с Острова! Но пока Джейн читала их только Джоди, которая так же интересовалась жизнью обитателей Лантерн-хилл, как и сама Джейн, и уже начала передавать приветы  Полли, Фло и Мин.
   Вязы вокруг дома  60 по Веселой Улице стали ржаво-желтыми. Падали в траву красные кленовые листья, с моря наползали на город осенние туманы. Джейн открыла тетрадь и отметила галочкой октябрь.
  Пришел ноябрь, темный, сухой и  ветреный. В ноябре Джейн одержала тайную победу над бабушкой.
- Позволь мне приготовить на завтрак тефтели, Мэри, - попросила она однажды. Мэри с сомнением согласилась, подумав, что в холодильнике осталось много салата с цыпленком на тот случай, если тефтели не получатся. Но они получились и были такими, какими и должны быть тефтели.  Джейн с удовольствием наблюдала, как их едят. Бабушка взяла вторую порцию.
- Мэри, кажется, наконец научилась  делать тефтели, - сказала она.
  В День Перемирия Джейн приколола на грудь мак, потому что папа тоже был на войне. Ей так хотелось узнать что-нибудь о нем, но она не могла прямо спросить об этом своих корреспондентов с Острова. Никто не должен был знать, что они с папой не переписываются. Иногда в письмах промелькивали скудные сведения о нем - предложение или два. Этим Джейн и жила. Каждую субботу  девочка запиралась в своей  комнате и писала папе  письма, которые потом запечатывала и относила Мэри, чтобы та спрятала их в свой сундучок. Джейн собиралась взять эти письма  с собой следующим летом, чтобы папа мог их прочитать, пока она будет читать его дневник. Когда на улице сердито завывал ветер, было так приятно писать письмо папе, рассказывая ему все, что произошло на этой неделе – обо  всех мелочах, интересных только ему. 
   Однажды днем, когда она писала письмо, пошел первый снег, и его хлопья напомнили Джейн больших бабочек. Идет ли снег на Острове? Джейн выслеживала утреннюю газету, надеясь увидеть, какую погоду обещают в приморских районах.  Да, холодно, метели. Ночью ясно и  морозно. Джейн закрывала глаза и видела все это: большие мягкие хлопья, медленно падающие на серые поля и темные ели; свой сад, ставший неузнаваемым и волшебно прекрасным; снег в пустом  гнезде малиновки, о котором знали только она и Фло; темное море у белых берегов. «Ночью ясно и морозно», значит, морозным синим вечером холодные звезды сияют над  тихими полями, белыми от снега. Не забыл ли папа впустить Питеров в дом?
  И вот Джейн уже отметила галочкой ноябрь.

     30
  Рождество всегда значило мало для Джейн. Оно проходило так же, как и обычные дни: не было ни елки, ни чулок на камине, никакого праздника – так постановила бабушка. Она говорила, что любит тихое утро и рождественскую службу в церкви Св. Барнабы, куда ходила непременно одна. Все остальные отправлялись на завтрак к дяде Уильяму или дяде Дэвиду, а вечером в доме 60 по Веселой Улице устраивался большой обед, с подарками, выставленными напоказ. Джейн всегда получала в подарок очень много вещей, которые совсем не были ей нужны и совсем ее не радовали. Мать в Рождество  казалась веселее, чем обычно – даже  слишком веселой, словно боялась воспоминаний, которые непременно нахлынут, если она хоть на мгновение перестанет веселиться.
   Но в этом году все было иначе. Во-первых,  в школе Cв.Агаты состоялся концерт, в котором Джейн была одной из главных участниц. Она прочла еще одно стихотворение на канадском диалекте и сделала это прекрасно, потому что в этот раз читала его кому-то, кто был за тысячу миль от нее, и совсем  не заботилась о презрении, явно отражающемся на бабушкином лице с поджатыми губами. Последний номер был живой картиной, в которой четыре девочки представляли фей  всех  четырех времен года, вставших на колени вокруг духа Рождества. Джейн была феей осени с листьями клена в рыжевато-каштановых волосах.
-Ваша внучка становится  очень красивой девочкой, - сказала бабушке какая-то леди. - Она не похожа на красавицу-мать, но в ее лице есть что-то поразительное.
-Красив тот, кто красиво поступает, - сказала бабушка тоном,  который подразумевал, что, оцененная  по этому стандарту, Джейн не имеет даже самого маленького  шанса на симпатичную внешность. Но Джейн не слышала этого, и не оскорбилась бы,  даже если бы услышала. Она знала, что думает о ее внешности  папа.
  Джейн не могла послать на Остров подарки,  у нее  не было денег купить их. Вместо этого она написала всем своим  друзьям специальные поздравительные письма, а те прислали ей маленькие подарки, которые порадовали ее гораздо больше, чем роскошные подарки в Торонто.
  От матери Мин девочка получила пакет летних пряностей.
- Никому здесь не нужны эти травки, - сказала бабушка, подразумевая, видимо, себя. - Мы предпочитаем шалфей.
- Миссис  Джимми Джон всегда использует их в начинке, и мать Мин тоже, и жена Большого Дональда, - возразила  Джейн.
- О, без сомнения,  мы совершенно отстали от времени, - фыркнула  бабушка, а когда Джейн открыла пачку жевательной  резины, посланной Младшим Джоном, добавила: - Так-так, нынче леди жуют резину! Да, другие времена, другие манеры.
  Она подняла двумя пальцами открытку, которую прислал  Динь-дон. На ней был изображен синий с золотом ангел, про которого Динь-дон  написал: «Он похож на тебя».
- Я всегда слышала, - сказала бабушка, - что любовь  слепа.
  Бабушка великолепно умела заставить Джейн чувствовать себя смешной.
   Но даже бабушка не смогла отнестись с презрением к связке плавника, которую прислал старый Тимоти Солт. Она позволила Джейн сжечь ее в камине в Сочельник, и маме очень понравился огонь, отливающий синим, зеленым и фиолетовым. Джейн сидела перед ним и мечтала. За окном стояла  холодная ночь, полная  мороза и звезд. На Острове сейчас так же холодно? Не  замерзли бы ее герани.  Вырос ли толстый белый мех на оконных стеклах  дома на Лантерн-хилл? Как празднует Рождество папа? Она знала, что он, скорее всего, поедет на обед к тете Ирене.
   Тетя Ирена написала Джейн, посылая ей симпатичный  вязаный свитер: «От кого-то из твоих старых друзей».
  Интересно, входит ли в число старых друзей Лилиан Морроу?  Джейн надеялась, что нет. У нее всегда портилось настроение,  когда она думала о Лилиан Морроу и ее ласковом «Энди».
  Итак, дом на  Фонарном  Холме будет пустовать на Рождество. Джейн стало за него обидно. Папа, конечно, возьмет с собой Счастливчика, а бедные Питеры останутся  в полном одиночестве.
   Рождество принесло Джейн еще одну радость, о которой никто ничего не узнал. В библиотеке дома дяди Дэвида она увидела экземпляр «Субботнего Вечера». Джейн сразу схватила его: нет ли там чего-нибудь папиного? Есть! Статья на первой странице – «Последствия конфедерации в отношении морских провинций». Джейн совершенно ничего в этом не понимала, но перечитывала каждое слово статьи с гордостью и восхищением.
 А потом появился кот.

31
Они обедали в доме  60 по Веселой Улице – сидели в огромной гостиной, которая несмотря на огонь, пылающий в камине, казалась холодной  и  мрачной. Вошел Фрэнк, неся какую-то корзинку.
- Получено, миссис Кеннеди, - доложил  он.
   Бабушка взяла у Фрэнка корзину и открыла ее. Оттуда показался великолепный белый персидский кот, который презрительно и подозрительно щурился  на всех бледно-зелеными глазами. В кухне Мэри и Фрэнк уже обсудили появление этого кота.
- Что еще взбредет в голову нашей старушенции? - сказал недоуменно Фрэнк. – Я-то думал, она ненавидит кошек - ни за что не позволяла  мисс Виктории завести котенка. А тут сама ей дарит, и стоит этот котяра семьдесят пять долларов. Семьдесят пять долларов за  кота!
- Деньги для нее пустяк, - пожала плечами  Мэри. – Я скажу тебе, что у нее в голове. Уж не я ли готовлю для нее уже двадцать лет! Я точно знаю, что она задумала. Мисс Виктория завела на том Острове кошек, а бабуля хочет заставить ее забыть их.  Она не может позволить, чтобы Эндрю Стюарт давал мисс Виктории то, чего ей не могут дать здесь. Старая леди хочет отвлечь мисс Викторию от Острова, и кот – это только начало, вот увидишь. Она  думает: породистый персидский кот  за  семьдесят пять долларов, который выглядит словно Король Всех Котов, скоро вытеснит из сердца девочки обычных  несчастных котят. Погляди, какие подарки она дарит мисс Виктории на это Рождество - как будто хочет сказать: «Ты никогда не получила бы ничего подобного от твоего отца!» О, я знаю ее!  Но она проиграет, или я ошибаюсь. Она не сможет взять верх над мисс Викторией и уже начинает понимать  это.
- Это - Рождественский подарок для тебя, Виктория, - сказала бабушка. – Он  должен был появиться здесь вчера вечером, но произошла небольшая  задержка.
  Все смотрели на Джейн, как будто ожидая, что она сойдет с ума от восхищения.
- Спасибо, бабушка, - кратко сказала Джейн.
  Она не любила персидских котов. Тетя Минни держала такого -  породистого, дымчато-серого, и Джейн он никогда не нравился. Персидские коты были на вид пушистыми, но когда вы брали их на руки, желая потискать в свое удовольствие, то не ощущали ничего, кроме костей. Джейн предпочла бы любого из своих Питеров.
- Его зовут  Снежок, - сказала бабушка.
  Ей не позволили  даже дать имя собственному коту!  Бабушка ожидала, что Джейн  понравится подарок, и девочка  героически решила в ближайшие дни попробовать полюбить кота. Но Снежок, казалось,  вовсе не хотел, чтобы его любили.  Бледно-зеленый огонь  его глаз никогда не становился приветливым. Кот не хотел, чтобы его ласкали. Питеры были подлизами с янтарными глазами, и Джейн  могла говорить с ними на их собственном языке, а Снежок отказывался понимать хоть одно ее слово.
- Я считала - поправь меня, если я неправа, - что ты увлечена кошками, - сказала бабушка.
- Снежок не любит меня, - возразила Джейн.
- О-о! – протянула  бабушка. – Я предполагаю, дело в том, что твой вкус в этом вопросе просто совпадает со вкусами твоих друзей, и  это вряд ли можно исправить.
- Дорогая, не могла бы ты немного полюбить Снежка? – умоляюще сказала мать, как только они остались одни. - Только чтобы порадовать бабушку - она-то думала, что ты будешь в восторге от него. Не можешь ты хотя бы притвориться?
  Джейн не сильна была  в притворстве. Она искренне заботилась о Снежке, причесывала его и чистила, следила, чтобы он ел то, что нужно, и в нужных количествах, чтобы он не выходил на холод, не подхватил воспаление легких, и не остался без ласки, если бы она ему вдруг понадобилась.
  Она любила кошек, смело отправлявшихся в таинственные опасные экспедиции, а потом появлявшихся  на пороге, умоляя впустить их туда, где ждет теплая подушка и блюдце со сливками. Снежок же принимал ее  внимание как само собой разумеющееся, шествовал по дому, помахивая  пушистым хвостом, похожим на перо страуса, и равнодушно принимал восторги всех своих обожателей.
- Бедный Снежок, - сказала  бабушка иронически.
  Тут  Джейн некстати хихикнула. Она не смогла сдержаться. Снежок ничуть не вызывал чувства жалости. Сидя на ручке честерфилдовского кресла, он смотрел на всех так, словно был монархом, и казался этим вполне доволен.
- Мне нравятся коты, которых можно обнимать, - сказала Джейн. - Коты, которым нравится, когда их обнимают.
- Ты забываешь, что говоришь со мной, а не с какой-нибудь Джоди, - строго заметила бабушка.
  Через три недели Снежок исчез. К счастью,  Джейн в это время была в школе, не то бабушка, возможно, заподозрила бы ее в содействии его исчезновению. Дома никого дома не было, а Мэри ненадолго оставила входную дверь открытой. Снежок, очевидно, вышел и заблудился на незнакомых улицах. Объявления о пропаже кота не дали никаких результатов.
- Украли, - подвел итог Фрэнк. – Вот как заводить дорогих котов.
- Уж мне-то не  жаль. Не надо было нянчиться с ним, как с младенцем, - сказала Мэри. – Думаю, мисс Виктории это тоже не разобьет сердце. Она все еще скучает по своим Питерам.  Эту девочку не так-то просто заставить забыть тех, кого она любит – пусть  старая леди намотает это себе на ус.
   Джейн не могла притворяться опечаленной, а бабушка очень сердилась.  Джейн чувствовала себя неловко - может быть, она проявила неблагодарность? Может быть, она недостаточно  старалась полюбить Снежка?  Вероятно поэтому,  в тот вечер, когда Джейн с мамой ждали трамвай, и из снежного водоворота вдруг вынырнул большой белый персидский кот и потерся о ноги девочки, издавая хриплые мяуканья, Джейн даже  завизжала от радости: 
- Мама, мамочка, это же  Снежок!
   То, что они с матерью стояли одни на улице вьюжным январским вечером, было вещью просто небывалой. Дело было в том, что школе Cв. Агаты старшие девочки поставили пьесу, на которую пригласили своих родных. Мать Джейн тоже получила приглашение, но Фрэнк лежал с простудой, и их привезла в школу миссис Остен. Но перед самым началом пьесы ее внезапно вызвали домой,  и мама сказала: «Не беспокойтесь за нас. Мы с Джейн сможем прекрасно вернуться домой на трамвае».
  Джейн всегда любила поездки на трамвае, а вместе с  матерью – вдвое сильнее. Они так редко отправлялись куда-нибудь вдвоем, но когда такое случалось, с мамой было так хорошо и весело! Она видела во всем забавную сторону, ее глаза смеялись в ответ на шутки Джейн. Девочка всегда жалела, когда надо было выходить из трамвая - это значило,  что они уже были у самого  дома.
- Дорогая, как это может быть Снежок? - воскликнула мать.- Конечно, похож, я допускаю, но до нашего дома – целая миля!
- Фрэнк всегда говорил, что его украли, мамочка. Конечно, это Снежок -  чужой  кот не стал бы так ласкаться к нам.
- Я  думаю, что и Снежок не стал бы, - засмеялась мать.
- Он просто рад нас видеть, - объяснила  Джейн. - Мы же не знаем, как с ним обходились. По-моему, он похудел. Надо отвезти его  домой.
 -На трамвае?
- Мы не можем оставить его здесь, мама! Я возьму его на руки, и он будет вести себя  тихо.
Снежок вел себя тихо только несколько минут. Людей в трамвае было мало. Три мальчика в дальнем конце захихикали, увидев Джейн,  садившуюся в трамвай с огромным  котом на руках. Пухлый малыш в испуге отодвинулся от нее подальше. Мужчина с прыщавым лицом нахмурился,  как будто его очень оскорблял  вид персидских котов.
   Внезапно Снежок, казалось, сошел с ума.  Выждав момент, когда Джейн немного ослабила хватку, он сделал  дикий прыжок и помчался, визжа, по трамваю. Обезумевший кот скакал по сиденьям  и  бросался на окна. Женщины закричали, пухлый малыш подпрыгнул и заревел. В невероятном прыжке Снежок сбил шляпу с головы мужчины, и тот  выругался. Кондуктор открыл дверь.
- Не выпускайте  кота, - закричала запыхавшаяся во время преследования Снежка Джейн. - Закройте двери,  закройте скорее! Это - мой потерянный кот,  я нашла его и везу его домой.
- Тогда держи его получше, - грубо сказал кондуктор.
- Не все коту масленица,  - очевидно, подумал Снежок и  позволил Джейн схватить его. Мальчишки оскорбительно хохотали, когда  Джейн, не глядя по сторонам, шла назад на свое  место. У ее ботинка оторвалась пуговица,  нос был поцарапан о ручку сиденья, но она чувствовала себя победительницей – настоящей  Викторией!
 - О, дорогая, дорогая, - только и могла сказать мать, давясь от смеха - настоящего смеха! Когда мать в последний раз так смеялась? Если бы бабушка видела ее сейчас!
- Это - опасное животное, - угрюмо сказал мужчина.
  Джейн взглянула на мальчишек. Один из них состроил ей смешную гримасу, и Джейн ответила ему тем же. Сегодня она любила Снежка больше,  чем  прежде. Теперь она  крепко держала его, пока  не услышала, как за ней захлопнулась дверь дома 60 по Веселой Улице.
- Мы нашли Снежка, бабушка, - закричала Джейн торжествующе. - Мы принесли его домой.
И она выпустила  кота, который замер, ошалело глядя  вокруг.
- Это  не Снежок, - сказала вдруг бабушка. - Это же  кошка.
 По тону бабушки можно было заключить, что кошка в доме –  просто верх неприличия!
  Владельца  кошки нашли по объявлению,  и больше  в доме 60 по Веселой Улице персидские коты никогда не появлялись.
 Джейн только успела отметить галочкой декабрь, как и январь уже почти промчался мимо. Она по-прежнему нетерпеливо ждала новостей с Лантерн-хилл. Все ее друзья катались на коньках на пруду или на небольшом круглом озере за деревней.
   Фло Сноубим изображала на рождественском концерте Королеву и щеголяла в зубчатой оловянной короне; жена нового священника умеет играть на органе; младенец  Джимми Джонов съел все до единого цветы с  рождественского кактуса миссис Джимми Джон; жена Маленького Дональда на Рождество  зажарила своего индюка (Джейн вспомнила этого  великолепного белого индюка с кораллово-красной бородкой  и почтила его память заслуженным сожалением); Дядюшка Надгробная плита зарезал свинку матери Мин, и та послала папе жаркое к празднику, а себе купила нового поросенка, хорошенького, розового – точь в точь Старший Томми; собака мистера Спрагга покусала  собаку мистера Лони, и мистер Лони собрался подать на него в суд; миссис Ангес Скаттерби, чей муж умер в октябре, была разочарована результатом: «Не так уж приятно быть вдовой, как я ожидала», - сказала она, если верить слухам.
  С холма Большого Дональда так здорово кататься на санях; папа завел новую собаку, толстую и белую, по кличке Пузырь; ее герани прекрасно цветут («А я слишком далеко, чтобы видеть их», - горько подумала  Джейн); Уильям Макаллистер подрался  с Томасом Краудером, потому что Томас сказал Уильяму, что ему не нравились бы  его  бакенбарды, если бы они у него были; недавно выпал иней - если бы Джейн только могла видеть это великолепие: льдинки на дорожке сияли, как  драгоценности, клен сверкал неземным блеском, а каждый стебель, торчащий из снега в  саду, казался алмазным копьем; «Шире шаг» такой отсталый («Боже, что же такое «отсталый»? Она должна выяснить это следующим летом!"); у мистера Сноубима ветром сдуло крышу свинарника («если бы он прошлым летом приколотил распорку покрепче, как я ему советовала, то этого бы  не  случилось», - подумала Джейн со знанием дела); Боб Вудс упал на  собаку и повредил спину (свою или собаки?) Рут Сноубим удалили миндалины, и она ужасно этим важничает; Джейбс Джиббс  установил ловушку на скунса, но поймал собственного кота; Дядюшка Надгробная плита устроил  всем  друзьям устричный пир; кто-то говорит, что у миссис  Алек Карсон родился  ребенок, а кто-то говорит, что не родился.
  Что мог предложить дом  60 по Веселой  Улице взамен  подобных новостей?  Джейн отметила галочкой январь.
  Февраль был ветреным.  Слушая, как ветер воет и мечется вверх-вниз по Веселой Улице, Джейн детально изучала  каталоги семян и выбирала то, что папа мог бы посадить  весной. Ей нравилось читать описание овощей и воображать, что они уже растут рядами в ее огородике на  Лантерн-хилл. Она переписывала у Мэри  лучшие рецепты, собираясь следующим летом  приготовить все эти вкусные блюда папе - папе, который, наверно, в это мгновение уютно устроился перед домашним очагом, две счастливые собаки свернулись в его ногах, а за окном на Остров опускается  белая от метели ночь.
   Джейн отметила галочкой февраль.

32
  Когда Джейн отметила галочкой март, то  прошептала: «Осталось только два с половиной месяца!». В доме  60 по Веселой Улице и в школе Cв. Агаты жизнь шла своим чередом. Наступила Пасха, и тетя Гертруда, которая отказывалась от сахара до конца поста, снова начала класть его в свой чай, бабушка уже покупала  прекрасную весеннюю одежду для матери, к которой та относилась довольно безразлично, а Джейн по ночам снова стала слышать зов Острова.
  Письмо пришло хмурым дождливым утром, в конце апреля. Джейн, которая караулила его  несколько  недель и даже начала уже немного волноваться, отнесла письмо матери с выражением человека, обрадованного хорошими вестями из дома, где он давно не был. Взяв письмо, мать побледнела, а бабушка  внезапно вспыхнула.
- Опять письмо от Эндрю Стюарта? - спросила она  так, как будто это имя жгло ей губы.
- Да, - слабо проговорила мать. - Он... он говорит, что Джейн Виктория должна опять приехать к нему на лето - если  хочет. Она должна сама сделать  выбор.
- Тогда, - сказала бабушка, - она не поедет.
- Ты же не хочешь ехать, дорогая?
- Не хочу? Да я только об этом и мечтаю! Я обещала, что вернусь! - закричала Джейн.
- Твой .. твой отец не хочет заставлять тебя держать это обещание. Он ясно говорит, что ты можешь выбирать, как тебе лучше.
- Мне лучше вернуться, - твердо сказала Джейн. - Я поеду.
- Не надо, дорогая, - сказала мать умоляюще, - не уезжай. Ты так отдалилась от меня  прошлым летом! Если ты снова уедешь, то, боюсь, я тебя потеряю.
   Джейн разглядывала узор на ковре, и линия ее рта  странно напоминала  бабушкину. Бабушка взяла письмо у матери, проглядела его и взглянула на  Джейн.
- Виктория, - сказала она неожиданно  доброжелательным голосом, -  полагаю,  ты ответила, не подумав.  Я не говорю о себе -  я никогда не ожидала благодарности, - но желания твоей матери должны бы кое-что значить для тебя. Виктория, - голос бабушки стал острее, - пожалуйста, сделай одолжение, смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.
  Джейн посмотрела на бабушку, посмотрела прямо ей в глаза, неустрашимо, упорно, но бабушка, казалось, была настроена проявить необычайную сдержанность. Она мягко продолжила:
-Я не говорила об этом раньше, Виктория, но несколько дней назад я решила этим летом свозить тебя и твою маму в Англию. Там мы проведем  июль и август. Тебе понравится, я знаю, и думаю, что в выборе между летом в Англии и летом в деревенской хижине  на Острове ты вряд ли будешь колебаться.
  Джейн и не колебалась:
- Спасибо, бабушка. Вы очень добры, что предложили  такую прекрасную поездку. Я надеюсь, что вам с мамой она понравится, но я лучше поеду на Остров.
  Даже бабушке стало понятно, что она потерпела поражение. Но миссис Роберт Кеннеди  еще не научилась  достойно проигрывать.
- Это упрямство ты получила от отца, - сказала она, и ее лицо исказилось от гнева. – С каждым днем ты становишься все больше и больше похожа на него... даже подбородок тот же!
  Джейн была благодарна, что хоть от кого-то получила в наследство силу воли, и довольна тем, что похожа на  папу, и что ее  подбородок так напоминает отцовский, но ей бы хотелось, чтобы мама не плакала.
-Не трать впустую  слезы, Робин, - сказала бабушка, презрительно отворачиваясь от Джейн. - Это характер Стюартов. Чего ты ожидала? Если она предпочитает общество своих друзей-оборванцев, то ничего не поделаешь. Что касается меня, то я сказала все, что хотела.
  Мать встала и вытерла  слезы носовым платком из тонкого полотна.
- Очень хорошо, дорогая, - сказала она громко  и весомо. - Ты сделала свой выбор. Я согласна с твоей бабушкой, что говорить больше не о чем.
  Она вышла, оставив Джейн с разбитым сердцем: никогда в  жизни мама не говорила с ней таким  чужим, надломленным голосом. Джейн чувствовала, как будто ее внезапно оттолкнули далеко-далеко, но все же не жалела о своем выборе. На самом деле и выбора-то никакого не было: она должна была возвратиться к папе. Неужели  всегда надо будет выбирать  между ним и мамой? Джейн помчалась в свою комнату, бросилась на белую медвежью шкуру  и скорчилась в бесслезной муке, которую не каждый ребенок мог бы вынести.
   Прошла неделя, прежде чем Джейн смогла снова стать собой, хотя мать после той неожиданно-ожесточенной маленькой вспышки была нежной и любящей, как раньше. Когда в тот вечер она вошла пожелать дочери спокойной ночи, то крепко и молча обняла ее. Джейн прижалась к ее пахнущему духами платью:
- Я должна ехать, мама, должна, но я очень люблю тебя.
- О, Джейн, я надеюсь, что это так! Иногда мне кажется, что ты так далека от меня, словно живешь где-то на Сириусе.  Не позволяй никому встать  между нами - это все, о чем я прошу.
- Никто не встанет ... никто и не собирается вставать, мамочка.
 Тут Джейн пришло в голову, что это, пожалуй, не очень верно. Она прекрасно знала, что бабушка с удовольствием встала бы между ними, если бы могла, но Джейн также понимала, что под «никем» мать  подразумевала папу,  поэтому своим ответом она ничуть не погрешила против истины.
  В последний день апреля пришло ликующее письмо от Полли Гарланд: «Мы все так рады, что ты приедешь  летом, Джейн! О, Джейн, как жаль, что ты не видишь, как чудесно цветут вербы на нашем болоте!»
   Джейн тоже было жаль. Потом шли не менее восхитительные новости. Мать Мин хочет завести новую корову, потому что прежняя стала совсем старой. У Полли есть курица, которая высиживает сразу  девять яиц. Джейн так и видела этих девятерых крошечных цыплят, с писком бегающих по двору. Ей  папа тоже обещал завести летом несколько кур.  «Шире шаг» просил Полли сообщить  Джейн, что «весна была что надо! -  даже петухи несли яйца». Младенца Джимми Джонов окрестили Уильямом Чарльзом, он теперь ковыляет повсюду и немного похудел. Собака Большого Дональда отравилась чем-то, и у нее случились судороги, но вскоре дело пошло на поправку.
  Шесть недель, только шесть недель! Там, где были месяцы, остались недели, но по Лантерн-хилл уже снуют малиновки, а с моря по утрам приходят туманы. Джейн нетерпеливо вычеркнула апрель.

33
   Этот дом Джейн увидела в последнюю неделю мая. Как-то вечером мама отправилась навестить подругу, которая  только что переехала  в новый район на берегу Хамбера, и решила взять Джейн с собой. Это стало целым событием для девочки, чьи передвижения по городу были обычно столь ограничены. Она никогда и не думала, что в Торонто можно увидеть такие прекрасные места!  В новом районе все было похоже на симпатичную деревушку: холмы и ложбины, поросшие папоротниками и водосбором, река и деревья, зеленый пожар ив, большие облака дубов, перья  сосен и синий туман вдали, там, где раскинулось озеро Онтарио.
  Миссис Таунли жила на улице с роскошным названием  Приозерные Сады. Она с  гордостью показала гостям свой дом, который оказался  таким большим  и роскошным, что  совершенно не заинтересовал Джейн, и вскоре девочка  убежала на улицу, оставив мать и миссис  Таунли обсуждать буфеты и ванны.
   Джейн сразу же решила, что ей нравятся Приозерные Сады. Ей нравилась извилистая дружелюбная улица, нравились дома, которые  не задирали нос перед своими соседями, даже самые большие и роскошные из них. Они мирно дремали среди своих садов, пенящихся спиреями, тюльпанами и нарциссами, и словно говорили: «В нас множество комнат, и нам не нужно толкаться локтями. Мы можем позволить себе быть добрыми».
  Джейн шла мимо, внимательно их разглядывая. Дойдя до того места, где улица начала спускаться к озеру, девочка вдруг увидела этот дом! Все дома, мимо которых она прошла, были чудесными, но  в этот дом она просто влюбилась, и с  первого взгляда поняла, что он должен принадлежать ей - так же, как Лантерн-хилл.
   Этот дом был слишком маленьким для Приозерных Садов, но гораздо больше, чем дом на Лантерн-хилл. Из серого камня, с очаровательными  решетчатыми окошками, с черепичной крышей, окрашенной в темно-коричневый цвет, он стоял прямо на краю лощины, глядя на дальнее озеро через верхушки деревьев, а позади него застыли пять больших сосен.
- Какое чудесное  место! - выдохнула Джейн.
   Дом был новым, только что построенным, и на нем висело объявление «Продается».  Джейн обошла вокруг и заглянула в каждое окно, составленное  из ромбовидных стеклышек. Она увидела гостиную и тут же представила, как оживит ее появившаяся здесь мебель; столовую с дверью, которая открывалась на застекленную веранду, и восхитительный уголок для завтрака -  в бледно-желтых тонах, со  встроенными буфетами. Здесь надо будет поставить желтые стулья и стол, подумала Джейн, и конечно, повесить золотистые шторы, с которыми даже в самый темный день будет казаться, что светит солнце. Да, этот дом принадлежал ей, она уже видела здесь себя, развешивающую шторы, протирающую до блеска стеклянные двери, делающую печенье в кухне. Она возненавидела надпись «Продается»: думать что кто-то купит этот дом,  ее дом, было просто нестерпимо.
  Джейн все бродила и бродила  вокруг. За домом оказался сад, террасами спускающийся  к лощине. Здесь были и каменные горки, и кусты, которые ранней весной покроются бледно-золотыми цветами.  Вниз по террасам вели  каменные ступени, пестревшие тенями берез, а в отдалении настороженно притихли пирамидальные тополя. Малиновка  дружески подмигнула девочке; из соседнего сада забрел большой  упитанный кот. Джейн пробовала поймать его, но – «извините, сегодня у меня неприемный  день», - сказал кот и лениво поскакал вниз по каменной лестнице.
  Джейн села на ступени. В просвет между  деревьями виднелся  фиолетово-серый холм, а за рекой – туманные, по-весеннему  бледно-зеленые леса. Леса вокруг Лантерн-хилл  были тоже туманно-зелеными. Вдалеке огни ночного города пытались соперничать с огнем закатного неба.  Над рекой метались ставшие розовыми чайки. Дома зацветали огнями. Джейн всегда остро чувствовала обаяние освещенных окон. Вот и в доме позади нее тоже должен гореть свет, и включить его должна она сама. Она должна жить здесь, она может быть счастлива здесь, может  дружить с ветром и дождем, любить озеро, даже если оно не искрится и не шумит прибоем, как море, кормить орехами дерзких белок, развешивать весной скворечники для пернатого народца и кормить фазанов, которые, по словам миссис Таунли, живут  в лощине.
   Тонкий золотой кораблик месяца неожиданно поднялся над замершим миром, почти таким же тихим, как Берег Королевы в спокойную летнюю ночь, и по озеру протянулась цепочка огней, словно ожерелье из  драгоценных камней на шее смуглой красавицы.
- Где ты была весь вечер, дорогая? - спросила мать, когда они ехали домой.
- Выбирала дом, который мы купим, - сказала Джейн мечтательно. - Мне так жаль, что мы живем не здесь, а на Веселой Улице, мамочка!
Мать  помолчала.
- Ты не очень-то любишь   наш дом  на Веселой Улице, дорогая.
- Да,- подтвердила  Джейн и затем, к своему  собственному изумлению,  спросила: - А ты?
Она  еще больше поразилась, когда мать сказала, быстро и сильно:
- Я его ненавижу!
   Тем вечером Джейн вычеркнула май. Там где были недели, оказались дни. Еще  десять дней! А вдруг она заболеет и не сможет поехать? Нет-нет! Бог просто не может так с ней поступить!

34
  Бабушка холодно велела  матери купить Джейн одежду, необходимую для поездки, и они устроили себе счастливый день походов по магазинам. Джейн выбрала именно те вещи, которые подойдут для лета на Острове. Мать, правда,  настояла  на нескольких шикарных вязаных свитерах и одном симпатичном  платье из розового органди с восхитительными оборками. Джейн не знала, где и когда она будет носить это платье -  оно было слишком нарядным для «маленькой южной церкви», - но позволила маме купить его, чтобы ее не расстраивать. Еще мама купила ей  изящный  зеленый купальный костюм.
 - Только подумать, - сказала  Джейн счастливо, - через неделю я буду на Берегу Королевы! Надеюсь,  вода не будет слишком холодной для плавания.
- Может быть, в августе и мы приедем  на  Остров, - сказала Филлис. - Если приедем, то остановимся в гостинице « В гавани», а оттуда рукой подать до Берега Королевы. Я с радостью тебя навещу. 
  Джейн не знала, нравится ли ей эта идея,  или нет. Она не хотела встречаться с Филлис на  Острове, не хотела видеть, как она покровительственно, сверху вниз, глядит на дом, на полку для ботинок и на Сноубимов.
   В этом году Джейн отправилась на остров вместе  с Рандольфами, на утреннем  поезде вместо ночного. В этот унылый, облачный день Джейн была настолько счастлива, что просто излучала счастье, словно  свет. Миссис  Рандольф составила о девочке мнение, совершенно противоположное прошлогоднему мнению миссис Стэнли. Она подумала, что  никогда не встречала более очаровательного ребенка, всем интересующегося, во всем видящего  красоту - даже в складах древесины в Нью-Брансуике. Джейн изучила расписание и объявляла каждую станцию радостно, как друга, особенно станции со странными, восхитительными названиями -  Красные Сосны, Бартибог, Мемрамкук! Затем поезд прибыл в Саквилл, где они пересели на маленькую ветку, ведущую к Мысу Торментайн.  Как жалела Джейн тех, кто не ехал на  Остров!
  Мыс Торментайн, автомобильный паром, далекие красные тесы Острова (она уже и забыла, какие они красные!), а за ними - туманные зеленые холмы... Снова шел дождь, но кого это теперь беспокоило? На Острове все было устроено исключительно разумно. Если нужен  дождь, что ж – пусть будет дождь.
   Выехав из Торонто утренним поездом, она прибыла в Шарлоттаун к полудню. Сойдя с подножки вагона, Джейн в то же мгновение увидела папу. Он засмеялся и сказал:«Извините, но ваше лицо кажется мне знакомым. Вы случайно не...», но Джейн бросилась к нему и крепко обняла. Они больше не расстанутся, она больше никуда не уедет!  Мир снова стал настоящим, она снова была Джейн. О, папа, папа!
  Джейн боялась, что тетя Ирена тоже приедет на вокзал... а возможно, и Лилиан Морроу. Но тетя Ирена, как  выяснилось, была  в Бостоне, и мисс Морроу уехала вместе с ней. Джейн тайно надеялась, что тете так понравится в Бостоне, что она долго не соберется обратно.
- Мой автомобиль снова заболел от волнения, - сказал папа. – Пришлось оставить его в гараже в деревне и  позаимствовать у «Шире шага» лошадь и коляску. Ты не против?
   Против? Джейн была в восхищении. Она хотела, чтобы дорога к Лантерн-хилл длилась как можно дольше, чтобы можно было упиться ею, впитать ее в себя, пока они будут по ней ехать. К тому же, с лошадью можно поговорить, не то что с автомобилем. Они едут на Лантерн-хилл, и все остальное уже не имело для девочки особого значения.
  Папа подхватил ее своими сильными руками, поднял  и усадил на сиденье  коляски.
- Давай-ка продолжим с того, на чем закончили. Ты выросла с прошлого лета, моя Джейн.
- На дюйм, - подтвердила Джейн гордо.
  Дождь наконец прекратился, и появилось солнце. Белые гребни волн в гавани приветливо улыбались Джейн и махали руками.
- Давай проедем по городу  и купим нашему дому какие-нибудь подарки, Джейн.
- Двойной котел, который не будет протекать!  И картофелеварку. Мы можем купить картофелеварку, папа?
  Папа решил, что бюджет выдержит и картофелеварку. Это было восхитительно! Но все же Джейн почувствовала себя счастливой, когда они оставили город и направились по красной дороге домой, ко всему тому, что она любила.
- Давай поедем медленно, папа. Я не хочу ничего пропустить.
    Ее глаза радовались всему: холмам, одетым елями; садам, полным неброской красоты; искрящемуся морю и синеве рек  - неужели прошлым летом реки были такими же синими? Время цветения уже прошло, и  Джейн очень об этом жалела. Она надеялась, что все же когда-нибудь попадет на Остров вовремя, чтобы увидеть в цвету знаменитую вишневую аллею тетушек Титус.
  Они ненадолго остановились повидать миссис Мид, которая расцеловала Джейн и очень сожалела, что мистер Мид не может выйти, чтобы поздороваться с ней, потому что лежит с воспалением уха. Она дала им пачку бутербродов с ветчиной и сыром, чтобы «заморить червячка  по дороге».
  Они услышали океан раньше, чем увидели его. Джейн узнала этот звук - ее словно звал  дух моря. И вот первый глоток соленого  воздуха – с этого холма всегда  можно было впервые почувствовать морской запах. Оттуда же они мельком увидели и Лантерн-хилл. Это было замечательно – видеть вдали свой дом и чувствовать, что каждый шаг лошади приближает вас к нему.
  Джейн чувствовала себя  уже на своей земле. Она взволнованно узнавала все знакомые места: зеленые лесные переулки, старые добрые  фермы. Стройная шеренга елей все так же маршировала вверх по холму Маленького Дональда. Дюны, рыбацкие лодки, маленький голубой пруд, радостно улыбающийся ей и, наконец, Лантерн-хилл! Дом, милый дом!
   Кто–то (позже Джейн узнала, что это были Сноубимы) выложил на аллее белыми камешками «Добро пожаловать!» Во дворе к ним кинулся Счастливчик и от радости чуть не проглотил Джейн. Пузырь, новый толстый белый пес, сидевший в стороне, оказался  таким  симпатичным, что Джейн сразу же простила ему то, что он Пузырь.
  Первым делом нужно было проведать каждую комнату, и каждая комната радостно приветствовала ее. Ничего не изменилось. Джейн обошла дом и убедилась, что все на месте. Маленький бронзовый солдат все так же гарцевал на своем бронзовом коне, а зеленый кот все так же охранял и опекал папин стол, но серебро нуждалось в полировке, герани – в подрезке… а когда в последний раз мыли пол в кухне?
  Джейн  провела вдали  от Лантерн-хилл девять месяцев, но теперь ей казалось, что она не уезжала вовсе. А может, так оно и было – ведь здесь оставалась ее душа.
   Не обошлось и без неожиданностей, приятных неожиданностей. Джейн обнаружила, что в маленьком курятнике за садом живут шесть куриц,  крыльцо обзавелось новой остроконечной крышей, а  в дом провели  телефон.
  Первый Питер сидел на нижней ступеньке крыльца, с большой мышью в зубах, демонстрируя вернувшейся хозяйке свое мастерство охотника. Джейн сбежала с крыльца, схватила кота вместе с его мышью и оглянулась, ища глазами Второго Питера. Где же он?
  Папа крепко обнял  Джейн.
- Второй Питер умер на прошлой неделе, Джейн. Я не знаю, что с ним случилось, он чем-то заболел. Я вызвал  ветеринара, но тот уже ничего не мог сделать.
Джейн почувствовала, как ее глаза защипало. Конечно, она не заплакала, но была потрясена.
- Я... я  думала, что те, кого я люблю, не могут  умереть, - прошептала она, уткнувшись в папино плечо.
- Ах, Джейн, любовь не может защитить от смерти. Пусть тебя утешит то, что Питер прожил  хоть и короткую, но  счастливую жизнь. Мы похоронили его в саду. Пойдем, посмотрим сад, Джейн. Он так расцвел, когда услышал, что ты приезжаешь!
  Веселый ветер пробежал по саду, когда Джейн с папой вошли в калитку, каждый цветок кивнул им головой, а каждый куст приветственно замахал руками-ветками. Джейн увидела посаженный папой маленький огород, где аккуратными рядами росли овощи, а рядом -  клумбы с однолетними цветами.
- Миранда принесла от продавца семян все, что ты хотела. Ты найдешь здесь  даже скабиозы. Зачем тебе скабиозы,  Джейн? Такое отвратительное название  -  звучит как болезнь.
- Это очень славные цветы, папа, и для них есть так много прекрасных названий: «Игольник леди», «Невеста в трауре». Погляди, разве анютины глазки не прекрасны? Я так рада, что посеяла их в прошлом августе.
- Ты сама напоминаешь анютины глазки, Джейн -  красно-коричневый цветок с золотыми глазками.
  При этих папиных словах Джейн вспомнила, что когда-то  задавала себе вопрос, сможет ли кто-нибудь сравнить ее с  цветком. Она почувствовала себя очень счастливой. Все было прекрасно, и даже выстиранное белье жены Большого  Дональда, изящно развевающееся на вершине соседнего холма, словно паруса на фоне синего неба,  казалось чем-то волшебным.  Далеко внизу, за Часовой Башней, шелестел по песку прибой. Джейн хотела бы скорее нырнуть в весело шумящие, захлестывающие ее волны, но с этим придется подождать до утра - сейчас надо готовить  ужин.
- Я так люблю свою кухню, - подумала счастливая Джейн, надевая передник.
- Как славно, что мой поваренок вернулся! - воскликнул  папа. - Я всю зиму питался почти  одной соленой треской, ее было легче всего  готовить. Но не отрицаю - соседи меня выручали. И сегодня они прислали множество  вкусных вещей для нашего ужина.
    Действительно, полки в кладовой просто ломились от еды: холодный цыпленок от Джимми Джонов, кусок масла от жены Большого Дональда, кувшин сливок от жены Маленького Дональда, немного сыра от миссис Сноубим, розово-красные ранние редиски от матери Мин, пирог от миссис  Белл.
- Она сказала, что знает, какие хорошие пироги ты печешь – не хуже, чем она, но решила угостить нас, пока у тебя не появится время испечь свой. Кстати, у нас остались почти все соленья и  немного джема.
  Во время ужина Джейн и папа говорили без умолку, ведь им надо было наверстать целую зиму, прошедшую без разговоров.  Тосковал ли он без нее? Рад ли видеть? Как она жила, о чем думала? Они с удовольствием разглядывали друг друга, а в открытую дверь заглядывал молодой месяц. Папа встал и завел  корабельные часы - время на Лантерн-хилл началось еще раз.
   Вечером, позволив Джейн немного успокоиться от первых впечатлений, все друзья пришли ее навестить. Смуглые и румяные Джимми Джоны, неунывающие Сноубимы, Мин и Динь-дон  - все были рады снова видеть ее. Берег Королевы хранил Джейн в своем сердце. Это было так чудесно – снова стать нужной, весело хохотать, когда никто на это не обижается, снова оказаться  среди счастливых людей. Внезапно Джейн поняла, что в доме  60 по Веселой Улице никто никогда не был счастлив - кроме, возможно, Мэри и Фрэнка - ни бабушка, ни тетя Гертруда... ни мама.
  «Шире  шаг» шепнул ей, что привез тачку первосортного овечьего навоза  для ее сада:
- Ты найдешь его около калитки. Помни, нет ничего лучше хорошего овечьего навоза  для удобрения сада.
 Динь-дон принес ей котенка, чтобы возместить потерю Второго Питера. Этот крошечный малыш  обещал со временем превратиться в великолепного кота, черного, с белыми лапками. Прежде чем отправиться спать,  Джейн с папой перебрали  множество кошачьих имен  и, наконец, остановились на Серебряном Пенни - из-за круглого белого пятна размером с пенни между ушами котенка.
   Джейн поднялась в свою милую комнатку, где через открытое окно было видно растущую на крутом склоне молодую березу, ласково качающую ветвями. Так хорошо было лежать и слушать в темноте звуки моря! Так хорошо было,  проснувшись утром, знать, что она весь день проведет с папой! Одеваясь, спускаясь в кухню и  готовя завтрак, Джейн напевала песню утренних звезд.
  Первое, что сделала Джейн после завтрака  - побежала наперегонки  с ветром к берегу и совершила  ликующее падение в бурные волны. Она блаженствовала, а море качало ее на своих нежных руках.
  Потом она прекрасно провела остаток утра, начищая серебро и отмывая  оконные стекла. Ничто вокруг не изменилось, если не считать того, что «Шире шаг» отрастил бороду из-за неприятностей с горлом, Большой Дональд перекрасил свой  дом, а прошлогодние телята стали взрослыми. Джейн была рада вернуться домой.
- Тимоти Солт собирается в следующую субботу взять меня на ловлю трески, папа.

35
    В июле в «Прибрежной гостинице» остановились дядя Дэвид, тетя Сильвия и Филлис, но остаться они могли только на неделю. Однажды днем дядя и тетя привезли Филлис на Лантерн-хилл и оставили ее там, собираясь тем временем  посетить друзей в городе.
- Мы вернемся часам  к  девяти, - сказала тетя Сильвия, с ужасом глядя на Джейн, которая только прибежала от Ручья Королевы, где по просьбе Джо Готьера  писала  письмо  его подруге в Бостон. На девочке  все еще был комбинезон цвета хаки, который она надела утром, помогая Джимми Джону перегружать сено на сеновал. Комбинезон был старым  и выгоревшим, его совсем не  украшало  большое  пятно зеленой краски: как-то Джейн покрасила старую садовую скамейку и села на нее прежде, чем та высохла.
  Папа куда-то уехал, так что ничего больше не оставалось, как терпеть общество Филлис, которая говорила еще более покровительственным тоном,  чем когда-либо.
- Твой сад довольно хорошенький, - сказала она.
  Джейн издала звук, похожий на фырканье. Хорошенький! И это в то время, когда все признали, что ее сад -  самый красивый на всем Берегу Королевы, кроме, конечно, сада тетушек Титус! Разве Филлис не видит  великолепных всплесков настурций, прекраснее которых не найдешь во всем графстве? Разве не понимает, что крошечные красные свеколки и хитрые рыжие морковки появились на две недели раньше, чем у кого-либо в округе? Могли ли не понравиться ей розовые пионы, удобренные овечьим навозом, которые вызвали восторг всех обитателей деревни? Но Джейн решила не раздражаться и не давать воли досаде. Она помнила, что днем раньше это ей не очень удалось: тетя Ирена и мисс Морроу возвратились  из Бостона и приехали в гости на Фонарный  Холм.  Тетя Ирена, как обычно,  была приторно ласкова и снисходительна, и, как обычно, вывела Джейн из себя.
- Я так рада, что твой отец поставил  телефон. Наконец  он сделал это - после того, как я несколько раз ему намекнула.
- Я никогда не хотела телефон, - сказала Джейн,  насупившись.
- О, милочка, но телефон так нужен, когда тебе часто приходится оставаться одной! Если что-нибудь случится...
- Что может случиться, тетя Ирена?
- Дом может загореться.
- Он загорелся в прошлом году, а я потушила пожар.
- Или тебе может свести ногу судорогой, когда ты будешь плавать...
- Но я вряд ли смогу оттуда позвонить, - сказала Джейн.
- Или придут бродяги...
- Прошлым летом сюда забрел один бродяга, и Счастливчик укусил его за ногу. Я очень жалела беднягу, прижгла ему рану йодом и накормила обедом.
- Милочка, последнее словно непременно должно оставаться за тобой, не так ли? Это у тебя от бабушки Кеннеди.
  Джейн не любила, когда ей говорили, что она похожа  на бабушку Кеннеди. Еще меньше ей понравилось то, что после ужина папа и мисс Морроу ушли  на прогулку по берегу. Тетя Ирена  заинтересованно смотрела им вслед.
- У них так много общего... жаль.
  Джейн не спросила, чего ей так жаль, но полночи лежала с открытыми глазами, и поэтому сегодня ее совсем не обрадовало появление  Филлис, снизошедшей до похвалы ее саду. Но у хозяйки есть некоторые обязательства, и Джейн не собиралась подводить Лантерн-хилл. Ужин, который она приготовила Филлис, заставил ту  открыть глаза от удивления:
- Виктория, не могла же ты приготовить все эти вещи сама!
- Конечно, могла. Это так же легко, как мигнуть.
  Вечером заявились несколько Джимми Джонов и Сноубимов, и Филлис, чувство превосходства которой было несколько поколеблено приготовленным Джейн  ужином, вела себя весьма прилично. Они все пошли на берег купаться, но Филлис боялась набегающих  волн и поэтому села на песок, позволив им разбиваться у ее ног, в то время как другие резвились, как русалки.
- Я не знала, что ты умеешь так  хорошо плавать, Виктория.
- Видела бы ты  меня при спокойной воде, - сказала Джейн.
   Однако она почувствовала облегчение, услышав, что часы пробили девять – время, когда дядя Дэвид и тетя Сильвия должны были  приехать  за Филлис. Но тут раздался телефонный звонок - дядя Дэвид звонил из города, чтобы сказать, что их задержала неисправность автомобиля. Вероятно, они пробудут в городе допоздна - не могут ли обитатели Лантерн-хилл проводить  Филлис до гостиницы? О, да, да, конечно, уверила их Джейн.
- Папа  может не вернуться до полуночи, поэтому нам надо идти, - сказала она Филлис. - Я провожу тебя.
- Но до гостиницы  - четыре мили, - задохнулась от изумления  Филлис.
- Только две – мы пройдем коротким путем по полям. Я знаю дорогу.
- Но ведь темно!
- Ты же не боишься темноты?
Филлис не сказала, боится она темноты или нет. Она посмотрела на комбинезон Джейн.
- Ты что, пойдешь прямо так?
- Нет, я ношу комбинезон только около  дома, - терпеливо объяснила Джейн. – Мне все утро пришлось возиться с сеном: мистер Джимми Джон уехал, а Сорванец повредил ногу. Я мигом переоденусь, и  мы пойдем.
  Джейн нырнула в  юбку и в свой любимый свитер, мазнула гребенкой по рыжевато-каштановым волосам. Людям начинали нравиться роскошные кудри Джейн, вот и Филлис тоже пристально посмотрела на них. Что случилось с Викторией,  которую она считала непроходимо глупой? Эта долговязая девочка вдруг перестала быть неуклюжей, несмотря на оставшиеся худыми руки и ноги, и уж совсем  не казалась  глупой. Филлис чуть слышно вздохнула; и с этим вздохом, хотя ни один из них не ощутил этого, их прежние положения полностью изменились. Филлис теперь  смотрела на  Джейн не сверху вниз – она смотрела на нее с уважением.
   Когда девочки вышли из дома, прохладный вечерний воздух уже отяжелел от росы, ветры уснули среди темных речных долин. На пастбищах ароматно пахли папоротники. Все было тихо, и в этой тишине отчетливо были слышны  далекие звуки: грохот телеги, спускающейся с холма дедушки Купера, приглушенный смех из Голодной Бухты. Сова, живущая на холме Большого Дональда, перекликалась с совой с холма Маленького Дональда. Становилось все темнее и темнее. Филлис жалась поближе к  Джейн.
 -Ой, Виктория, по-моему, такой темной ночи еще не было на свете!
- Не так уж и темно. Я видела ночи и потемнее.
  Джейн нисколько не боялась, что тоже произвело впечатление на Филлис. Джейн чувствовала, что та  удивлена  и очень напугана, но эта новая Филлис ей, кажется, начинала нравиться. Им пришлось перелезть через забор, и Филлис упала, порвав платье и ободрав  колено. Итак,  Филлис не может даже перелезть через  забор, подумала Джейн -  но подумала по-доброму, покровительственно.
- Ой, что это? - Филлис неожиданно схватила Джейн за руку.
- Это? Всего лишь коровы.
- Ой, Виктория, я так боюсь  коров!  Я не могу идти мимо них, не могу! Вдруг они подумают...
- Кому есть дело до того, что думают коровы? - сказала Джейн с чувством превосходства. Она забыла, что когда-то так же боялась коров и их мыслей.
  И тут Филлис заплакала. С этого мгновения у Джейн окончательно пропала к ней вся  неприязнь. Филлис из Торонто, уверенная в себе и говорившая покровительственным тоном, очень отличалась от испуганной Филлис с Острова.
Джейн обняла ее за плечи:
- Пойдем, дорогая. Они  даже не взглянут на нас. Все коровы Маленького Дональда - мои друзья. А потом нам останется пройти через тот лесок, и мы уже будем в гостинице.
- Джейн, ты ... пойдешь между мной... и коровами? – всхлипнула Филлис и, крепко держась за Джейн, благополучно миновала коров. Небольшая  лесная  просека была ужасно темной, но короткой, и в конце ее уже виднелись огни гостиницы.
- Все в порядке. Я не буду входить, - сказала Джейн. – Поспешу домой, чтобы приготовить ужин  к приходу папы. Я люблю быть дома, когда он возвращается.
- Виктория! Ты пойдешь назад одна?
- Конечно. Как же еще?
- Если ты подождешь, папа отвезет тебя домой, когда вернется.
Джейн засмеялась.
- Я буду на Лантерн-хилл через полчаса. Я люблю гулять одна.
- Виктория, ты -  самая храбрая девочка, которую я когда-либо в  жизни видела, - искренне сказала Филлис. Ее тон больше не был покровительственным, и никогда не станет таким снова.
  Джейн отправилась назад в одиночестве. Ночь обступила ее. Лесной мир жил своей ночной жизнью. Девочка  слышала отдаленный лай лисы и  шорох  крошечных лапок в папоротнике,  видела бледное мерцание ночных светлячков и вела дружеские разговоры со звездами, которые, казалось, не говорили, а пели, так бесконечно гармоничен был язык их безмолвных разговоров. Джейн узнавала среди них своих добрых знакомых - папа все прошлое лето давал ей уроки  астрономии, обнаружив, что единственным созвездием, которое знала его дочь, была Большая Медведица.
- Так не пойдет, моя Джейн. Ты должна знать звезды. Я не удивляюсь, что ты плохо знакома с ними  - люди  в больших освещенных городах далеки от звезд, а жители деревень слишком привыкли  к ним, чтобы им удивляться. Эмерсон где-то говорит о том, каким изумительным зрелищем мы считали бы эти светящиеся точки, если бы видели их  лишь однажды в тысячу лет.
  В безлунные ночи они охотились на звезды с папиным полевым биноклем, и Джейн поднаторела в знании названий этих далеких солнц.
 - Какую звезду мы посетим сегодня вечером, Джейни?  Антарес? Сириус?
   Было так замечательно сидеть в темноте на каком-нибудь холме, прижавшись головой к папиному плечу, и смотреть, как над их головами навсегда определенными курсами проплывают  далекие  миры. Полярная Звезда, Арктур, Вега, Капелла,  Альтаир – теперь Джейн знала их все. Она знала, куда посмотреть, чтобы увидеть Кассиопею, восседающую на своем украшенном драгоценными камнями троне, Малую Медведицу, перевернутую  вверх ногами,  большого Орла, бесконечно парящего поперек Млечного пути, или  золотой серп, пожинавший небесный урожай.
- Смотри на звезды всякий раз, когда  волнуешься или расстроена, Джейн, - говорил  папа.- Они успокаивают, умиротворяют,  дарят душевное равновесие. Я думаю, что если бы почаще смотрел на них много лет назад… но я понял их науку слишком поздно.

36
-Ты знаешь, тетя Элмира снова умирает, - бодро сообщил девочке Динь-дон. Джейн помогала ему крыть дранкой сарай, делая это, кстати,  очень неплохо. Было замечательно  забраться на крышу сарая и оттуда смотреть, как ветер гонит по небу  веселые облачка. С высоты можно было с легкостью совать нос в дела соседей.
- Что, она и вправду плоха на этот  раз? - спросила Джейн, старательно стуча молотком.
   Джейн уже знала о тете Элмире и ее «помираниях», как называл это Динь-Дон. Каждое такое «помирание» продолжалось обычно довольно долго, пока  действительно не становилось большой неприятностью. Тетя Элмира всегда выбирала для смерти очень неудачное время. Всегда, когда приближалось что-то важное, тетя Элмира вдруг решала умереть. Не раз казалось, что этого и вправду не избежать, и вся семья Белл ждала, затаив дыхание. Поскольку состояние сердца тети Элмиры от нее не зависело, то никто не знал: вдруг она  действительно умрет?
- Беллы не хотят, чтобы она умерла, - сказал «Шире шаг».- Они нуждаются в деньгах, а ее рента умрет вместе с нею. Кроме того, она всегда  заботится о доме, когда Беллы  отправляются в путешествие. И я не скажу, что они ее не любят. Элмира – замечательная старушенция, когда  не умирает.
  Джейн знала это. Они с тетей Элмирой были превосходными друзьями. Но Джейн еще никогда не видела ни одного ее «помирания». В такие минуты тетя Элмира утверждала, что слишком слаба, чтобы видеть людей, и Беллы боялись рисковать. У Джейн с ее умением проникать в суть вещей было свое собственное мнение о «помираниях» тети Элмиры. Она, возможно, не могла бы выразить это умными терминами, которыми пользуются  психологи, но все же как-то сказала папе, что тетя Элмира таким образом пытается расквитаться  с кем-то, хоть и не осознает этого.
  Она чувствовала, что тетя Элмира любит находиться в центре внимания и,  становясь старше, обижается  на то, что ее мягко, но непреклонно выдворяют оттуда. «Помирание» было одним из способов вновь оказаться на сцене - по крайней мере, на время.  Не то чтобы тетя сознательно притворялась - она всегда искренне полагала, что умирает, и впадала в меланхолию, потому что нисколько не желала расстаться с жизнью, такой увлекательной и интересной.
- Очень плоха, - сказал Динь-дон. - Мать считает - еще хуже, чем раньше. Доктор Абботт говорит - она потеряла желание жить. Понимаешь, что это означает?
- В каком-то смысле, - осторожно признала  Джейн.
- Мы пробуем ободрять ее, но она ужасно унылая. Она не ест и  не хочет принимать лекарство, и мама просто не знает, что делать. У нас уже все готово для свадьбы Бренды,  и теперь мы в растерянности.
- Раньше она не умирала так часто, - сказала Джейн.
- Она остается в кровати уже несколько недель  и каждое утро говорит, что это будет ее последний день. Она  сказала  мне свое «последнее прости» уже семь раз. Не могут же люди устраивать свадьбу, если их тетя умирает? А Бренда хочет сногсшибательную свадьбу. Она выходит замуж за Киза и не хочет ударить перед Кизами в грязь лицом. 
  Миссис Белл пригласила Джейн отобедать с ними, и Джейн осталась, потому что папа куда-то уехал на целый день. Она наблюдала, как Бренда собирает поднос для тети Элмиры.
-Я боюсь, что она опять не будет ничего есть, - сказала миссис  Белл с тревогой. Она была усталой женщиной с  приятным лицом, которая очень из-за всего волновалась. - Я не знаю, как она еще жива. И совсем упала духом - говорит, что слишком утомлена, чтобы сделать усилие поправиться, бедняжка. Это все ее сердце, ты знаешь, Джейн. Все мы пробуем ободрять ее и никогда не говорим ей ничего, что может ее взволновать. Бренда, помни, ты не должна говорить ей про белую корову, которую пришлось забить утром. И если она спросит,  что сказал вчера вечером доктор, то скажи, что он думает - она скоро пойдет на поправку. Хоть мой отец и учил, что  больным людям надо говорить только правду, я считаю, что мы должны подбодрить Элмиру.
  После обеда Джейн не сразу присоединилась к Динь-дону, она словно чего-то ждала. Бренда  спустилась вниз, сообщив о том, что тетя Элмира не проглотила ни кусочка, и ушла вместе с матерью уточнить количество шерсти, которую надо будет послать на фабрику для прочесывания. Тогда Джейн поспешила  наверх.
  Тетя Элмира лежала в кровати: крошечное, сморщенное  существо с кукольными локонами седых волос, обрамлявшими ее морщинистое лицо. Поднос с нетронутым обедом стоял на столе.
- Провалиться мне, если  это  не Джейн Стюарт! – проговорила тетя Элмира слабым голосом. – Хоть  кто-то не забыл про меня. Ты пришла увидеть меня в последний раз, Джейн?
  Джейн не противоречила ей. Она села на стул и очень печально смотрела на тетю Элмиру, которая махнула похожей на коготь рукой по направлению к  подносу.
- Ни капли аппетита, Джейн. И немудрено... немудрено. Я чувствую, что они жалеют о каждом кусочке, который мне дают.
- Ну что ж, - сказала Джейн, - вы же знаете, что времена сейчас трудные, а цены высокие.
  Тетя Элмира  ожидала совсем не этого. Странные искры вспыхнули в ее маленьких глазках цвета янтаря.
- Я сама плачу за свой стол, - сказала она, - и всегда зарабатывала все сама, пока могла. А в общем, мне все равно теперь, Джейн. Когда мы заболеваем, то, считай, нас уже и не существует.
- Пожалуй, это верно, - согласилась  Джейн.
- О, я знаю слишком хорошо, что я - лишь бремя для всех, но это  долго не продлится,  Джейн, не продлится. Я уже чувствую дыхание смерти, Джейн. Я понимаю это, даже если больше никто не понимает.
- О, я думаю, что они понимают, - сказала Джейн. - Они спешат перекрыть крышу амбара до похорон.
Искры  в глазах тети Элмиры заплясали еще сильнее.
- Они все спланировали, не так ли? – проговорила она.
- Да, и я слышала, как мистер Белл говорил что-то о том, где он будет рыть могилу. Но возможно, он подразумевал белую корову. Я думаю, что это была корова. Она сдохла этим утром. И он сказал, что надо покрасить в белый цвет южную калитку прежде... чем  что-то,  но я только не поняла, что.
- В белый? Ну и идея! Та калитка всегда была красной. Но, собственно, мне-то зачем волноваться? Я со всем покончила. Не стоит волноваться по любому поводу, когда слышишь поступь смерти, Джейн. Перекрывают сарай, говоришь? Я-то думала, мне этот стук  послышался. Но сарай совсем не нуждался в новой крыше…  хотя Сайлас  всегда делал какие-нибудь глупости, если некому было его образумить.
- Не бойтесь, он потратил деньги только на дранку.  Работа не будет стоить ничего: мы с Динь-доном сами все сделаем.
- Наверно, поэтому ты и вырядилась в комбинезон. В мое время было невозможно даже вообразить  девочку в комбинезоне. Но разве теперь это имеет значение? Только не ходи босиком, Джейн. Ты можешь наступить на  ржавый гвоздь.
- По крыше легче ходить без ботинок. А вот маленький Сид напоролся вчера на ржавый гвоздь, хотя и был в ботинках.
- И мне ничего об этом не сказали! Они доведут ребенка до заражения крови, если  меня нет рядом, чтобы позаботиться о нем! Он - мой любимец, Джейн. Собственно, теперь уже недолго... они знают, где я хочу быть похоронена, но  могли бы и подождать, пока я умру, чтобы обсуждать это.
-О, я уверена, что это была корова, - сказала Джейн. - И я уверена, что они устроят вам прекрасные похороны. Я думаю, что папа напишет для вас чудесный некролог, если я попрошу  его.
- О, хорошо, хорошо. Достаточно об этом. Я не хочу, чтобы меня хоронили прежде смерти. Я надеюсь, они покормили тебя обедом? Нетти добра, но она  не лучший повар на свете. А вот я неплохо готовила. Ах, какие вкусные вещи готовила я в свое время, Джейн, какие вкусные!
  Джейн пропустила превосходную возможность уверить тетю Элмиру, что она приготовит еще много не менее вкусных вещей.
- Обед был очень хорош, тетя Элмира, и мы так веселились. Динь-дон говорил всякие глупости, и мы смеялись до упаду.
- И они могут смеяться, когда я умираю! - сказала тетя Элмира горько. – И ходить вокруг меня на мягких лапках с вытянутыми лицами,  изображая сожаление! Что за шум я слышала все утро?
- Миссис Белл и Бренда переставляли  мебель в комнате. Я думаю, они готовятся  к свадьбе.
- Свадьба? Ты говоришь, свадьба? Чья свадьба?
- Конечно, Бренды. Она собирается замуж за Джима Киза. Я думала, что вы знаете.
- Я предполагала, что они когда-нибудь поженятся, но не сейчас, когда я умираю. Говоришь, они все же готовятся?
- Вы же знаете, что отложить свадьбу – плохая примета. Собственно, это тоже не должно вас сейчас беспокоить, тетя Элмира. Вы – здесь,  в этом крыле дома, и...
  Тетя Элмира села в кровати.
- Дай мне мою челюсть, - приказала она.  – Вон там,  на бюро. Я собираюсь съесть свой обед, а потом  встать, даже если это убьет меня. Они не должны думать, что могут скрыть от меня свадьбу. Мне все равно, что говорит этот глупец доктор. Я никогда не верила, что больна хоть вполовину настолько, насколько он считает. Умрешь тут, когда дети получают заражение крови, а красную калитку собираются красить в белый цвет! Нет, пришло время их всех вразумить!

37
   До последнего времени Джейн жила на Лантерн-хилл достаточно скромно. Даже когда она была замечена босой, приколачивающей дранку на крыше сарая, то никто, кроме миссис Соломон Сноубим много об этом не говорил. Только миссис  Сноубим была потрясена - нет ничего, сказала она снова, чего бы не мог этот ребенок.
   А затем случилось то, что позволило Джейн попасть в газетные заголовки и сделаться местной достопримечательностью. Не только газеты Шарлоттауна целые два дня отводили  ей первые страницы, но и  несколько ежедневных газет Торонто выделили  место для фотографии девочки со львом. Смятение, вызванное этими фотографиями в доме 60 по Веселой Улице, можно только  вообразить. Бабушка была очень рассержена («ведет себя, словно цирковая девчонка!»)  и сказала, что этого и надо было ожидать, но мама подумала,  что на самом деле последнее, чего можно было ожидать – это услышать, что Джейн гуляет по острову Принца Эдуарда, держась за львиную гриву.
   Слухи о льве, сбежавшем из прибывшего в Шарлоттаун маленького цирка, распространились по Берегу Королевы пару дней назад. Когда люди, которые пошли в цирк, и вправду не увидели там никакого льва, все вокруг  заволновались. Вспоминали, что когда-то из цирка сбежала обезьяна, но лев – это же гораздо хуже! Сообщалось, что льва видели  то в одном месте, то в другом – часто на расстоянии нескольких миль, но никто не был точно уверен, что видел именно льва. Потом стали говорить, что исчезают телята и молодые свиньи. Прошел даже слух, что близорукая старая леди в Ройялти потрепала  зверя по голове и сказала: «Хороший песик!» Но и этот слух  не получил подтверждения. Люди Ройялти с негодованием отрицали то, что к ним забредают  львы – ведь такие слухи могли  повредить развитию туризма.
- У меня-то уж точно нет никакого шанса увидеть его, - мрачно сказала миссис Луиза Лайонс. -  Вот что значит быть прикованным к кровати – пропускаешь все самое интересное.
   Миссис Лайонс  была инвалидом уже три года, и доктор постановил, что она больше никогда  не сможет передвигаться без посторонней помощи. Но очень ошибся бы тот, кто предположил бы, что из-за своего недуга эта женщина  пропустила хоть что-то из того, что происходило в деревне, на Берегу Королевы и в самой Гавани.
- Я вообще не верю, что в этом цирке был лев, - сказала Джейн, которая ходила за покупками в деревню и зашла проведать миссис Лайонс. Та  очень любила Джейн и имела к ней только одну претензию: она никогда не могла вытянуть из девочки никаких сведений об ее отце, матери и Лилиан Морроу - все попытки оказывались бесполезными.
- Эта девочка закрывает створки плотнее, чем мидия,  - жаловалась миссис Лайонс.
- Откуда тогда появился этот слух? – требовательно спросила она у  Джейн.
- Многие думают, что в цирке никогда  не было льва - или он умер, и его хозяин хочет скрыть это, потому что люди, которые придут посмотреть на льва, будут  разочарованы и рассержены.
- Но за него предложили награду.
- Только двадцать пять долларов! Если бы они действительно потеряли льва, то предложили бы гораздо больше.
- Но его видели!
- Я думаю, что все эти люди только вообразили, что видели его, - сказала Джейн.
- А я не могу даже вообразить, - простонала миссис Луиза. - И  притвориться не могу - каждый знает, что лев не стал бы подниматься  бы в мою комнату. Если бы я могла увидеть его, мое имя появилось бы в газетах!  Марта Толлинг уже дважды за этот год видела свое имя в газете. Везет же некоторым!
- У Марты Толлинг на прошлой неделе умерла в Саммерсайде сестра.
- Что я говорила? – еще больше огорчилась миссис  Луиза. – Теперь она будет носить траур. Мне никогда не приходилось носить траур. Никто не умирал  в нашем семействе в течение многих лет, а  мне так идет черный цвет. Ну что же, Джейн, мы должны быть благодарны за все, что с нами случается - это я всегда говорила. Спасибо за то, что зашла.  Я всегда говорила Матти: «Есть в Джейн Стюарт что-то такое, что мне по душе. Если ее отец и странный, то это не ее вина». Помни о повороте лестницы, Джейн. Я-то не спускалась по ней уже  больше года, но кто-нибудь непременно сломает там  шею.
   Встреча произошла в  один золотой августовский день, когда Джейн, Полли, Фло, Рути, Сорванец, Мин, Динь-дон, Пенни и Младший Джон насобирали черники на пустоши возле Гавани и возвращались домой коротким путем через дальнее пастбище. На маленькой лесной поляне, поросшей золотарником, около старого сеновала Мартина Робина, они и встретились лицом к лицу со львом.  Он стоял  прямо перед ними, среди золотарника, в тени елей. На мгновение все замерли, а потом, разом завопив от ужаса (Джейн вопила вместе со всеми), бросили  ведра и  помчались к сеновалу. Лев побрел за ними. Снова вопли... закрывать ветхую старую дверь уже некогда... Они взлетели наверх по шаткой лестнице, которая совсем развалилась, как только по ней вскарабкался немного отставший от других Младший  Джон, слишком перепуганный, чтобы завопить снова.
 Лев вошел в дверь и стоял, медленно покачивая  хвостом.  Джейн, стараясь сохранять равновесие, заметила, что он был  слегка облезлым и тощим, хотя  в узком дверном проеме выглядел довольно впечатляюще, и  никто не стал бы отрицать, что он был все-таки львом.
- Он вошел, - простонал Динь-дон.
- Львы умеют лазить? - задыхаясь, спросила Фло.
- Не.. не думаю, - сказала Полли, стуча зубами.
- Кошки ведь могут, а львы - всего лишь большие кошки, - проговорил Сорванец.
- О, пожалуйста, не разговаривайте, - прошептала Мин, - это может рассердить его. Если мы будем сидеть тихо, он уйдет.
 Но лев, казалось, совсем не собирался уходить.  Он постоял, озираясь по сторонам, а потом улегся  в пятне солнечного  света. Видно было, что он никуда не торопится.
- Он не кажется злым, - с надеждой прошептал Динь-дон.
- Может, он просто не голоден, - возразил  Младший  Джон.
- Только не рассердите его, - умоляла Мин.
- Он не обращает на нас никакого внимания, - сказала Джейн. - И не надо было  убегать, я не верю, что он бы на нас напал.
- Ты сама сматывалась вместе с нами, - возмутился Пенни Сноубим. - Держу пари, ты тоже перетрусила. 
- Конечно. Это было так внезапно. Младший Джон, перестань трястись, упадешь.
- Я... я... боюсь, - всхлипнул Джон.
- Вчера вечером  ты смеялся надо мной и сказал, что я боюсь пройти даже мимо капустной грядки, - сказала Фло ядовито. – А теперь посмотри на себя!
- Сравнила тоже… лев - не капуста, - хныкал Младший Джон.
- О, не рассердите его, - отчаянно взывала  ко всем Мин.
 Лев внезапно зевнул, отчего показался Джейн похожим на комичного старого льва из какого-то кинофильма. Девочка закрыла глаза.
- Она уже молится? - шепотом спросил у кого-то  Динь-дон.
 Но Джейн не молилась - она  думала. Сколько можно тут сидеть? Ей надо скорее  домой, чтобы  приготовить  папе на ужин его любимый запеченный картофель. К тому же Младший Джон уже позеленел от страха. Может, он заболел? А этот лев усталый и старый - люди из цирка сказали, что он кроток, как ягненок. И Джейн открыла глаза.
-Я спущусь вниз, отведу этого льва в деревню и закрою его в пустом сарае Джорджа Таннера, - сказала она.
- О, Джейн... ты не можешь... ты не должна...
Но тут лев ударил хвостом по полу, и протесты перешли в испуганный визг.
- Я иду, - сказала Джейн. - Говорю вам, он ручной. Но вы останьтесь здесь,  пока я не отведу его подальше, и не вопите - ни один!
  Широко открыв глаза и затаив дыхание, вся компания наблюдала, как Джейн соскользнула по бревну  к стене и проворно спустилась на пол. Она подошла ко льву и сказала ему: «Вставай, пойдем». И лев послушно встал.
  Пять минут спустя Джейк Маклин выглянул из двери своего магазина  и увидел, что мимо идет Джейн Стюарт, ведя за гриву огромного льва, «на расстоянии плевка», как он потом торжественно утверждал. Когда Джейн и лев, которым, казалось, было хорошо друг с другом, исчезли за углом магазина, Джейк без сил опустился на первый попавшийся стул  и вытер пот со лба  цветным платком.
- Я знаю, что иногда не совсем нормален, но  не думал, что это зашло так далеко, - сказал он себе.
  Джулиус Эванс, выглянув  из  окна склада, тоже не поверил своим глазам. Этого просто не могло быть, просто не могло - он, верно, спит... или пьян... или сошел с ума! Да, наверно, сошел с ума - не прошло и  года с тех пор, как  кузена его отца отвезли в психиатрическую лечебницу, а ведь такие вещи передаются по наследству, этого нельзя отрицать. Не мог же он, в самом деле, видеть  Джейн Стюарт, идущую по переулку мимо его склада рядом со львом.
  Матти Лайонс вбежала в комнату матери, издавая жалобные полузадушенные  крики.
-В чем дело? – спросила миссис Луиза. – Визжишь, как сумасшедшая!
-О, ма, ма, Джейн Стюарт ведет сюда льва!
  Миссис Луиза вскочила с кровати и добралась до окна как раз вовремя, чтобы увидеть хвост льва, исчезнувшего у заднего крыльца.
-Я должна это видеть! - с этими словами миссис Луиза, оставив ошеломленную Матти стоять, вцепившись в спинку кровати, вылетела из комнаты и помчалась вниз по лестнице так проворно, как вряд ли бегала и в  лучшие дни. Миссис Паркер Кросби, которая жила по соседству и имела слабое сердце, чуть не получила удар, когда  увидела Луизу Лайонс, скачущую по заднему двору.
  Миссис Луиза успела  как раз вовремя, чтобы увидеть Джейн и льва, шествующих по пастбищу мистера Таннера по направлению к сараю. Вот Джейн открывает дверь... вводит  льва... закрывает дверь и  задвигает засов! Только тогда миссис Луиза опустилась на грядку, где рос ревень, и Матти пришлось просить соседей помочь перенести ее на  кровать.
  На обратном пути Джейн зашла на склад и попросила Джулиуса Эванса,  все еще бледного и держащегося за прилавок, на котором стояли засиженные мухами кувшины, позвонить в Шарлоттаун и передать администрации цирка, что их лев находится  в сарае мистера Таннера. Папу она нашла в кухне дома на Лантерн-хилл. Он выглядел как-то странно.
- Джейн, перед собой ты видишь лишь руины когда-то сильного и полного жизни мужчины, - сказал он трагически.
- Папа... что-то случилось?
- Случилось ли, спрашивает она недрогнувшим  голосом! Ты не знаешь, Джейн, и, я надеюсь, никогда не узнаешь, что чувствует человек, когда  случайно выглядывает из окна кухни, где обсуждает цены на  яйца с миссис Дэйви Гардинер, и вдруг видит свою дочь, свою единственную дочь - высокую, красивую, - важно шагающей по улице рядом со львом! Он думает, что внезапно сошел с ума, начинает прикидывать, что могло оказаться в  стакане с малиновой настойкой, которой только что угостила его  миссис Гардинер. Бедная миссис Дэйви! Она поэтично заметила, от этого зрелища у нее даже ребра затряслись! Она, конечно, справится с этим, Джейн, но боюсь, что ей никогда уже не стать  той женщиной, которую мы знали.
- Он оказался всего лишь ручным  старым львом, - сказала Джейн нетерпеливо. - Не понимаю, почему люди поднимают такой шум по этому поводу.
- Джейн, моя обожаемая Джейн, ради нервов твоего бедного отца, не води  больше дружбу со львами – все равно,  ручные они  или нет.
- Но это не такая вещь, которая может часто повторяться, папа, - сказала Джейн разумно.
- Ну и прекрасно, - сказал папа со вздохом облегчения. - Я чувствую, что это не войдет у тебя в привычку. Только, Джейнет, если ты однажды захочешь приобрести в качестве домашнего животного какого-нибудь ихтиозавра, предупреди  меня заранее, прошу тебя. Я уже не так молод, как раньше. 
 Джейн не могла понять, почему из простого случая все делают сенсацию. Она нисколько не считала себя героиней.
- Я все равно сначала испугалась, - объяснила она Джимми Джонам,  – но после того, как лев зевнул, мой испуг куда-то делся.
- Ты теперь совсем возгордишься, - сказала Рути Сноубим задумчиво, когда фотография Джейн появилась в газетах. Были сфотографированы и Джейн, и сарай, и лев. Каждый, кто видел их, сразу стал ужасно важничать, а  миссис Луиза Лайонс была просто в восторге: ее фото тоже появилось в газете, рядом с фотографией грядки ревеня.
-Теперь я могу умереть счастливой, - сказала она Джейн. - Вот если бы миссис Паркер Кросби увидела свое фото в газете, а я свое – нет, мне гораздо труднее было бы примириться со своей судьбой. Кстати, я вообще не понимаю, зачем они поместили и ее портрет, ведь она не видела ни тебя, ни  льва - только меня. Ну что ж, некоторые люди просто не могут угомониться, пока не окажутся в центре внимания.
  Вот так Джейн вошла  в историю Берега Королевы как девочка,  которой ничего не стоило пройтись по деревне  в компании  льва или даже двух.
- У этой девчонки совсем нет чувства страха, - говорил «Шире шаг», всюду хвастая своим знакомством с Джейн.
- Я же говорил - она просто превосходная, - повторял Дядюшка Надгробная Плита, а миссис Сноубим напоминала всем и каждому, что всегда знала: Джейн Стюарт - ребенок, для которого нет ничего невозможного. Казалось, даже Динь-дон и Сорванец, когда станут стариками, будут говорить друг другу: «Помнишь, как мы с Джейн Стюарт вели того льва в сарай Таннера? Крепкие же у нас были нервы!»

38
   Письмо от Джоди,  закапанное слезами, заставило Джейн пережить бессонную ночь. Похоже, бедняжку в самом деле собирались отослать в сиротский приют.
«Мисс Вест собирается в октябре продать свой пансион и уехать, - писала Джоди. - Я все плачу и плачу,  Джейн. Я ненавижу приюты, и  я никогда не увижу тебя, и - о, Джейн, как это несправедливо! Не думаю, что это мисс Вест такая несправедливая -  но все равно несправедливо».
  Джейн тоже почувствовала, что это несправедливо, что жизнь в доме 60 по Веселой Улице  без Джоди, ждущей ее на заднем дворе, будет еще более невыносимой,  чем раньше. Тут Джейн спохватилась, что жалеет не Джоди, а себя, и даже подумала, что для Джоди лучше было бы немного пожить без забот в приюте, чем вкалывать в пансионе, как бесплатная ломовая лошадь. И все же это нравилось ей не больше, чем самой Джоди. На следующий день  Джейн  выглядела настолько унылой, что это заметил даже «Шире  шаг», принесший ей свежий улов макрели.
- Приготовишь к обеду завтра, Джейн.
- Завтра  – день соленой говядины и капусты, - сказала Джейн безразлично,  - но мы съедим это днем позже. Спасибо.
- У вас что-то неладно,  мисс Укротительница Львов?
И Джейн открыла ему сердце.
- Ты даже представить себе не можешь, что за жизнь у бедной Джоди, - закончила она свой рассказ.
«Шире шаг» кивнул:
- Все нагружают работой, дают оплеухи, тычками поднимают с подушки - я знаю. Бедный ребенок.
- И никто ее не любит, кроме меня. Если Джоди заберут в приют, я никогда не увижу ее.
- Ну, ну, - «Шире шаг» по привычке поскреб затылок. – Мы должны подумать, Джейн, что тут можно сделать.  Мы должны хорошо подумать, Джейн, очень хорошо.
  Джейн думала хорошо, но безуспешно, а вот размышления «Шире шага» были более плодотворными.
- Я тут подумал, - сказал он Джейн на следующий день, -  а не захотят ли тетушки Титус взять Джоди? Они давно хотели взять ребенка, но никак не могут договориться, кого же им брать. Джастина хочет девочку, а Виолетта - мальчика, хотя они обе предпочли бы близнецов. Но подходящие близнецы встречаются редко, и дамы бросили эту идею. Виолетта хочет брюнета с карими глазами, а Джастина – блондинку с голубыми. Виолетта хочет десятилетнего мальчишку, а Джастина - девочку лет семи. А сколько лет Джоди?
- Двенадцать, как и мне.
«Шире шаг» помрачнел.
- Вот уж не знаю. Для них она, наверно, слишком большая. Но разве это плохо? С маленькими столько хлопот!
- Я схожу к ним сегодня вечером, сразу после ужина, - решила Джейн.
  Она была столь возбуждена, что по ошибке посолила яблочное пюре, и поэтому его никто не стал есть. Как только была вымыта посуда, которая, честно говоря, после этого вряд ли могла похвастаться своей чистотой, Джейн выскочила из дома.
   Над гаванью разливался замечательный закат. Щеки Джейн стали красными от крепких поцелуев ветра,  когда она добежала до переулка, такого узкого, что деревья, росшие по разные его стороны, казалось, пытались обнять друг друга. Под деревьями стоял старый, милый и приветливый домик,  где перед камином в  кухне сидели тетушки Титус. Джастина вязала, а Виолетта отрезала сливочные ириски от длинного, серебристого жгута, сделанного по рецепту, который Джейн до сих пор так и не смогла у них выпытать.
- Входи, дорогая, мы так рады тебя видеть, - сказала Джастина любезно и искренне, хотя  с опаской заглянула за плечо  Джейн, словно боялась увидеть там льва, прячущегося в тени. - Вечер сегодня такой прохладный, что мы решили затопить камин. Садись, дорогая. Виолетта, дай девочке ириску. Она становится очень высокой, не правда ли?
- И красивой, - прибавила Виолеттта. – У нее чудесные глаза, верно, сестрица?
  Тетушки Титус имели любопытную привычку обсуждать Джейн так, словно ее вовсе тут не было. Джейн не возражала,  хотя иногда о ней говорились не очень-то лестные вещи.
- Ты же знаешь, что я предпочитаю синие глаза, - ответила Джастина, - но вот волосы Джейн могут любого привести в восторг.
- Недостаточно темные на мой вкус, - сказала Виолетта. – Мне всегда больше нравились черные волосы.
- Единственно красивыми можно считать вьющиеся, медно-золотые волосы, - сказала Джастина. - Ее скулы довольно высоки, но ноги просто замечательны.
- Джейн слишком смуглая, - вздохнула Виолетта. - но я слышала, что это теперь модно. Мы-то с тобой всегда  следили за цветом лица, когда были девочками. Наша мать заставляла нас надевать шляпки от солнца, когда мы выходили на улицу - очаровательные розовые шляпки.
- Розовые? Они были голубые! - воскликнула Джастина.
- Розовые, - повторила Виолетта твердо.
- Голубые, - так же твердо сказала Джастина.
Десять минут они по очереди приводили доводы в пользу цвета шляпок. Когда Джейн увидела, что они уже устали, то упомянула, что Миранда Гарланд через две недели выходит замуж. Тетушки Титус тут же забыли про шляпки.
- Через две недели? Это так внезапно! Конечно, за Неда Митчелла? Я слышала, что они обручились, и даже это показалось мне слишком поспешным, ведь они были знакомы всего шесть месяцев, но я и предположить не могла, что они поженятся так скоро, - осуждающе сказала Виолетта.
- Она не хочет рисковать – вдруг он влюбится в более изящную девушку, - съязвила Джастина.
- Они поторопились со свадьбой для того, чтобы я могла быть подружкой невесты, - гордо объяснила Джейн.
- Но ей же только семнадцать, - сказала Джастина неодобрительно.
- Девятнадцать, сестрица, - поправила Виолетта.
- Семнадцать, - повторила Джастина.
- Девятнадцать, - упорствовала Виолетта.
  Джейн прекратила спор о возрасте Миранды, который грозил затянуться еще минут на десять, сказав, что ей  восемнадцать.
- В конце концов, выйти замуж - достаточно легко, - сказала Джастина. – Труднее в наше время остаться замужем.
  Джейн вздрогнула. Она знала, что Джастина не хотела задеть ее, но ведь отец и мать Джейн перестали быть одной семьей.
 -Я думаю, - сказала Виолетта успокаивающе, - что  у нашего Острова очень хорошая  репутация в этом отношении. Я помню только два развода со времени Конфедерации - это за шестьдесят пять лет!
- Настоящих действительно два, - признала Джастина, - но есть еще  многие, по крайней мере  полдюжины,  кто получил развод в Штатах... а может быть, и больше.
  Тут Виолетта послала Джастине предупреждающий взгляд, который Джейн, к счастью для нее, не заметила - она думала, что, если собирается   упомянуть о цели  своего посещения, то уже пора сделать это. Бесполезно ждать более подходящего момента. Она должна решиться.
- Я слышала, что вы хотите взять к себе  ребенка, - сказала она без обиняков.
Сестры снова обменялись взглядами.
- Мы говорим об этом уже несколько лет, - признала Джастина.
- Мы уже даже договорились, что это будет маленькая девочка, - сказала Виолетта со вздохом. – Мне хотелось бы  мальчика, но, как сказала Джастина, ни одна из нас не знает, как одевают мальчиков. Было бы интереснее одевать маленькую девочку.
-Маленькую девочку приблизительно семи лет, с синими глазами и светлыми, вьющимися волосами, с маленьким ротиком, -  сказала Джастина твердо.
- Маленькую девочку десяти лет с черными волосами и глазами, со  сливочной кожей, - возразила  так же твердо  Виолетта. - Я же согласилась с тем, что это будет девочка, сестрица. Теперь твоя очередь согласиться со мной в вопросе возраста и цвета волос.
- С возрастом - возможно, но не с цветом волос.
- Я знаю самую подходящую для вас девочку, - смело сказала Джейн. - Это моя подруга из Торонто, Джоди Тернер. Я знаю, что вы полюбите ее.
 И Джейн начала свой рассказ. Она не забыла ничего, что могло бы склонить сестер в пользу Джоди. Когда было сказано все, что можно было сказать, Джейн замолчала. Она всегда знала, когда надо замолчать.
 Тетушки Титус тоже молчали. Джастина продолжала вязать, а Виолетта, закончив отрезать ириски, взяла свое плетение. Время от времени они поднимали глаза, смотрели друг на друга и снова их опускали. Огонь в камине весело потрескивал.
- Она хорошенькая? -  спросила  Джастина наконец. – Нам не нужен некрасивый ребенок.
- Она будет красивой, когда вырастет, - сказала Джейн серьезно. – У нее чудесные глаза. Сейчас она просто очень худая и очень плохо одета.
- Она не слишком живая? – спросила Виолетта. – Мне не нравятся шумные девочки.
- Она совсем тихая, - ответила Джейн, но это оказалось ошибкой, потому что...
- Немного шума не помешает, - сказала Джастина.
- Надеюсь, она не захочет носить брюки? - спросила Виолетта. – Многие девочки делают это в наше время.
- Я уверена, что Джоди никогда не стала бы носить что-то, что вам не нравится, - ответила Джейн.
- А вдруг мы возьмем ее, но не сможем полюбить? - засомневалась Джастина.
- Нельзя не полюбить Джоди, - сказала Джейн тепло. - Она такая милая.
- Я надеюсь, - замялась Джастина, - она не будет... у нее не будет... случайно... неприятных насекомых?
- Конечно нет, - потрясенно сказала Джейн. – Ведь она живет на Веселой Улице!
 Впервые в жизни Джейн выступила в защиту Веселой Улицы, которая в этом случае заслуживала справедливости - там не могло появиться никаких неприятных насекомых!
- Если... если бы и были... есть такая замечательная вещь, как частая гребенка, - сказала отважно Виолетта.
Джастина нахмурила темные  брови.
-Никогда в нашем семействе не было нужды в такой вещи, Виолетта.
Они снова принялись за рукоделие, иногда обмениваясь взглядами. Наконец Джастина сказала:
- Нет.
- Нет,- повторила за ней и  Виолетта.
- У нее слишком темные волосы, - сказала Джастина.
- Она слишком большая, - добавила Виолетта.
- А теперь, когда все улажено, не хотела бы Джейн попробовать девонширский крем, который я сделала сегодня? - спросила Джастина.
  Несмотря на девонширский крем и огромный пучок анютиных глазок, подаренный Виолеттой, Джейн шла домой с тяжелым грузом разочарования, лежавшим у нее на сердце, и очень удивилась, увидев, что «Шире шаг» доволен результатом:
- Если бы они сказали тебе, что берут ее, то на следующий день передумали бы. Теперь же все будет наоборот.
 И все же Джейн была поражена, когда на следующий день получила записку от тетушек Титус, в которой говорилось, что они, хорошенько все обдумав, решили взять Джоди и просили Джейн помочь им все уладить.
- Мы решили, что она не слишком взрослая, - сказала Виолетта, когда Джейн пришла к ним.
- И не слишком темные волосы, - добавила Джастина.
- Вы полюбите ее, я знаю, - заключила счастливая Джейн.
- Мы приложим все усилия, чтобы стать ей добрыми родными, - сказала Джастина. - Мы, конечно, будем учить ее музыке. Ты не знаешь, музыкальна ли она, Джейн?
- Очень, - ответила Джейн, вспоминая Джоди и пансионское фортепьяно.
- Я с радостью буду наполнять ее чулок на Рождество, -  мечтательно сказала Виолетта.
- Надо взять корову, - решила Джастина. – Девочка должна ежедневно выпивать на ночь стакан теплого молока.
- Мы обставим для нее маленькую юго-западную комнату, - сказала Виолетта.- Я думаю,  сестрица, что туда очень  подошел бы бледно-голубой ковер.
- Конечно, здесь она не сможет предаваться безумствам современной жизни, - провозгласила  Джастина торжественно, - но мы будем  помнить, что молодежь нуждается в друзьях  и полезных удовольствиях.
- Я с удовольствием буду вязать для нее кофточки! - сказала Виолетта.
- Надо достать деревянных уточек, которых наш дядя вырезал для нас, когда мы были маленькими, - вспомнила Джастина.
- Я буду очень любить ее, - улыбнулась Виолетта. - Только жаль, что она - не близнецы.
- По зрелом размышлении, -  сказала Джастина, - я уверена, ты согласишься, что разумно будет сначала узнать, каково воспитывать одного ребенка, прежде чем брать близнецов.
 -Вы позволите ей держать кошку? - спросила Джейн. - Она любит кошек.
- Кота. Не думаю, чтобы мы возражали  против кота, - сказала Джастина осторожно.
 Наконец, все было решено. Когда Джейн вернется в Торонто, ей останется только найти кого-то, отправляющегося на  Остров, кто мог бы взять с собой Джоди. Джастина торжественно отсчитала и дала Джейн достаточное количество денег на проезд для Джоди и на покупку одежды, подходящей для такого путешествия.
-Я сегодня же напишу обо всем мисс Вест, - пообещала Джейн, - но попрошу  ее ничего не говорить об этом  Джоди до моего возвращения. Я хочу сама сказать  ей... хочу видеть ее глаза!
- Мы очень обязаны тебе, Джейн, - сказала Джастина, - ты исполнила мечту  нашей жизни.

39
- Жаль, что не в моей власти  удлинить  лето, - вздохнула Джейн.
  Да, это было невозможно: наступил сентябрь, и скоро Виктория снова придет на смену Джейн - но не раньше, чем выйдет замуж Миранда Джимми Джон! Джейн была так занята, помогая Джимми Джонам готовиться к свадьбе, что Лантерн-хилл почти не видел ее, кроме тех редких мгновений, когда она забегала приготовить папе что-нибудь поесть. Как подружка невесты она могла наконец  надеть восхитительное платье из  розового органди  с сине-белой вышивкой, которое подарила ей мама.
  Но вот свадьба, как и все на свете, закончилась, и пора было снова прощаться с Лантерн-хилл, с заливом, серебрящимся под ветром,  с прудом, с  переулком Большого Дональда, который, увы, собирались вспахать,  со своим садом, в который, казалось, никогда не приходила зима – ведь Джейн видела его только летом, -  с ветром, который пел в елях, и с чайками, белевшими над гаванью, с Пузырем и Счастливчиком, с Первым Питером и с Серебряным Пенни. И с папой... Но хотя Джейн грустила, все же это была грусть, а не отчаяние, как год назад. Она знала, что  вернется следующим летом - теперь в этом не было никаких сомнений. Ей хотелось увидеть маму, уже не вызывала отвращения мысль об учебе, нужно было столько сказать Джоди и увидеть восторг в ее глазах, да и папа в этот раз провожал ее до Монреаля.
  Тетя Ирена приехала на Фонарный  Холм за день до отъезда Джейн  и, казалось, хотела  что-то сказать, но не сказала. Когда она уходила,  то пожала руку Джейн и посмотрела на нее как-то очень значительно.
- Если ты услышишь кое-какие новости следующей весной, милочка...
- Какие новости я могу услышать? – спросила Джейн с ужасающей прямотой, которую тетя Ирена всегда  осуждала.
- О... никогда нельзя сказать заранее... кто знает, что произойдет за это время?
  Джейн почувствовала беспокойство, но тут же отогнала от себя тревожные мысли: тетя Ирена  всегда делала какие-то таинственные намеки, словно оплетая девочку своей паутиной, и  Джейн научилась не принимать ее всерьез.
- Я никогда не могла повлиять на этого ребенка, - жаловалась  тетя Ирена  подруге. - Она держит всех на расстоянии вытянутой  руки. Кеннеди такие трудные люди, даже ее мать, хотя, глядя на нее, можно было подумать, что она сделана из сливок, роз и сладостей. Но внутри, милочка, внутри она тоже была тверда,  как скала. Она разрушила жизнь моего брата и сделала все, все!-  чтобы настроить против него его же  дочь.
- Джейн, кажется, очень любит отца, - робко возразила подруга.
- О, я уверена, что любит - как  может. Но Эндрю - очень одинокий человек, и  я не знаю, будет ли он когда-либо другим. В последнее время я задаюсь вопросом...
- Задаешься вопросом, решится ли он, наконец, получить в Штатах развод и жениться на Лилиан Морроу, - откровенно продолжила подруга. Она уже приобрела опыт в восполнении недоговорок Ирены.
  Даже тетя Ирена, казалось, была смущена такой откровенностью.
- О, я не это хотела сказать, я действительно не знаю... но, конечно, именно на Лилиан он должен был жениться вместо Робин Кеннеди. У них так много общего, и хотя я не одобряю разводы и думаю, это отвратительно, но все же... есть особые обстоятельства...
Джейн и папа чудесно доехали до Монреаля.
- Как приятно думать, что  мы  стали на час моложе, чем были, - сказал папа в Кемпбеллтоне, переведя часы назад. На станции в Монреале Джейн крепко вцепилась в него.
- Папочка, дорогой, я вернусь следующим летом, обязательно!
- Конечно, - сказал папа, и добавил: - Джейн, здесь немного денег для тебя. Я не думаю, что ты получаешь большие карманные деньги.
- Ни пенни.... Но как ты смог сэкономить это, папа? - Джейн глядела на банкноты, которые отец вложил в ее руку. - Пятьдесят долларов! Это же  ужасная куча денег, папочка.
- Этот год был удачным для меня, Джейн - редакторы меня любили. К тому же, мне лучше работается, когда ты рядом, так что в моем успехе есть и твоя заслуга.
  Джейн, которая потратила все деньги, полученные за льва,  на вещи для Лантерн-хилл  и на угощение для остальных участников этого волнующего эпизода, спрятала деньги в сумочку, думая, как они пригодятся ей на Рождество.
  «Жизнь, обходись с ней помягче, любовь, никогда не покидай ее», - шептал Эндрю Стюарт, глядя вслед торонтскому поезду, исчезающему вдали.
  Дома Джейн с удивлением обнаружила, что бабушка переделала для нее комнату: серебристый ковер, светлые шторы, стулья, обтянутые дорогим сатином, мебель сливочного цвета, розовое шелковое покрывало - замечательный блеск розового и серебристого вместо былой унылой обстановки. Исчезла старая медвежья шкура, единственная вещь, которую Джейн действительно любила, а массивное зеркало было заменено небольшим и круглым, без рамы.
- Как тебе нравится? - спросила бабушка осторожно.
  Джейн вспомнила свою небольшую комнатку в доме на Лантерн-хилл - с голым полом, овчинным ковриком и белой кроватью, покрытой стеганым одеялом, и ответила:
- Это очень красиво, бабушка. Большое спасибо.
- К счастью, - сказала бабушка, - я  и не ожидала большого восторга.
  После того, как бабушка вышла, Джейн повернулась ко всей этой роскоши спиной и подошла к окну. Единственными знакомыми ей предметами остались звезды. Может быть, папа сейчас тоже смотрит на них? Нет, конечно, он еще не вернулся домой, но, вернувшись, увидит их на прежнем месте: Полярную Звезду над Часовой Башней, Орион над холмом Большого Дональда...

- О, Джейн, - воскликнула Джоди. - О, Джейн!
- Я знаю, что ты будешь счастлива у тетушек Титус, Джоди. Они немного старомодны, но очень добры, и у них  прекрасный сад. Ты больше не будешь втыкать в песок увядшие цветы и увидишь знаменитую вишневую аллею  в цвету! Я сама ее еще ни разу  не видела.
- Это походит на красивую мечту, - прошептала Джоди. - Но, Джейн, я так не хочу расставаться с тобой!
- Просто теперь мы будем расставаться на зиму, а не на лето - вот и вся разница, Джоди. И поверь мне, это будет гораздо лучше! Мы будем вместе гулять, купаться, я научу тебя плавать кролем. Мама говорит, что ее подруга, миссис Ньютон, довезет тебя до Саквилла, а там тебя встретит мисс Джастина Титус. Мама собирается купить тебе одежду.
- Я счастлива, как на небесах, - сказала Джоди, затаив дыхание.
  Джейн, конечно, тосковала, когда Джоди  уехала, но вскоре ее жизнь наполнилась другими делами и заботами. Она полюбила школу св. Агаты, полюбила Филлис. Даже тетя Сильвия сказала, что она никогда не видела, чтобы ребенок так расцвел за лето, как Виктория. Дядя Уильям теперь не мог поставить ее в тупик, спрашивая про столицы, и даже начал думать, что эта Виктория не так уж и глупа. Джейн в свою очередь нашла, что к нему можно хорошо относиться. Что касается бабушки, то Мэри как-то сказала Фрэнку, что просто сердце радуется, когда  видишь, как мисс Виктория дает отпор  старой леди.
- Не отпор, это неправильное слово, но госпожа не может теперь одержать верх, как раньше. Что бы она не выдала, все равно не может ранить мисс Викторию - это-то и  выводит старуху из себя! Я видела, как она побелела  от гнева, когда  сказала что-то ядовитое, а мисс Виктория ответила ей почтительно, но твердо.
- Вот еще бы мисс Робин изучила бы эту уловку, - сказал Фрэнк.
Мэри покачала головой.
- Нет, той уже поздно. Она слишком долго была под каблуком у старой леди и никогда не шла против нее, кроме одного раза в жизни, и теперь раскаивается в этом, так говорят. Во всяком случае, она – не той породы, что мисс Виктория.
  Вечером первого ноября мать снова отправилась в Приозерные Сады повидать подругу и взяла с собой Джейн. Джейн обрадовалась возможности снова увидеть «ее дом». А вдруг его уже продали? Невероятно, но нет! Сердце Джейн облегченно забилось, хоть она и не могла понять, почему этого до сих пор не случилось – дом был таким замечательным! Она не знала, что дом оказался слишком скромным для обеспеченных людей, стремившихся поселиться в Приозерных Садах - они хотели приобрести дома побольше.
  Хотя Джейн была довольна, что дом не продали, ей было жаль, что он стоит неосвещенным и необогретым - как-то он перенесет холода надвигающейся зимы? Она сидела на ступенях,  смотрела, как расцветают огнями Сады, и от всей души желала, чтобы в «ее доме» тоже засветилось окно. Как печально шелестели под ветром мертвые бурые листья, все еще цепляющиеся за ветви дубов! Как мерцали сквозь деревья дальние огоньки на берегу озера! И как она ненавидела того человека, который купит этот дом!
- Это просто несправедливо, - думала Джейн. - Никто никогда не будет любить его, как любила бы я! Он должен быть моим! 
  За неделю до Рождества Джейн на папины деньги купила продукты для фруктового пирога, сама состряпала его в кухне, а потом отослала  папе. Она не спрашивала разрешения, просто пошла и сделала. Мэри придержала язык, и бабушка ничего не узнала, но сама Джейн и не старалась ничего скрыть.
 В этом году девочку ожидал настоящий рождественский сюрприз: сразу после завтрака вошел Фрэнк и объявил, что междугородная вызывает мисс Викторию. Джейн поспешила  в зал с озадаченным видом - кто мог звонить ей издалека? Она взяла трубку.
- Лантерн-хилл вызывает Превосходную Джейн! С Рождеством Христовым, и спасибо за пирог! - сказал голос папы так отчетливо, как будто  раздавался их соседней комнаты.
- Папа! - задохнулась Джейн. – Где ты?
- Здесь, на Лантерн-хилл. Это мой рождественский подарок тебе, Джейнет. Трехминутный разговор через  тысячу миль!
 Никто не мог бы сказать больше за три минуты. Когда Джейн возвратилась в гостиную, ее щеки алели, а глаза пылали, словно драгоценные камни.
- Кто звонил тебе, Виктория? -  спросила бабушка.
- Папа, - ответила Джейн.
   Мать издала неопределенный звук. Бабушка яростно взглянула на нее.
- Может быть, - сказала она девочке презрительно, - ты думаешь, что ему очень хотелось звонить тебе?
- Очень хотелось, - спокойно ответила Джейн.


  40
  На исходе серебристо-синего мартовского дня Джейн делала уроки в своей комнате, чувствуя себя счастливой - утром она получила очередное восторженное письмо от Джоди (теперь все письма Джоди были восторженными и сообщали много интересных новостей с Берега Королевы), а неделей раньше  у Джейн  был  день рождения, и в тот день Тетя Сильвия взяла ее и Филлис в поход по магазинам, где Джейн приобрела две восхитительных вещи для Лантерн-хилл: прекрасную старую медную чашу и смешной бронзовый  дверной молоточек для входной  двери - в виде головы собаки, весело свесившей набок язык. В глазах собаки играл смех.
  Дверь открылась, и вошла мать, одетая для званого обеда. На ней было замечательное платье из тафты цвета слоновой кости с бархатным сапфировым бантом на спине, а плечи покрывала  синяя бархатная накидка. Из-под платья виднелись синие туфельки с тонкими золотыми каблучками, а волосы были уложены новым способом: гладко зачесаны, лишь вокруг шеи игриво вьются несколько  завитков.
- О, мама, какая ты красивая, - воскликнула Джейн, глядя на нее с обожанием, а затем добавила то, что совсем не собиралась говорить:
- Жаль, что папа тебя сейчас не видит.
И застыла в страшной тревоге. Ей велели никогда не напоминать матери про папу, и все же она сделала это! 
  Мама выглядела так, как будто ее ударили.
- Я не думаю, - наконец сказала она горько, - чтобы ему этого хотелось.
  Джейн промолчала: да и что она могла сказать?  Откуда она могла знать, чего хотелось бы папе? И все же она была уверена, что он все еще любит маму.
  Мать села на один из стульев и посмотрела на Джейн.
- Джейн, - проговорила она, - я хочу рассказать тебе кое-что о моем браке. Я не знаю, что ты слышала от другой стороны -  ведь была другая сторона, Джейн, - но я хочу, чтобы выслушала и меня. Наверно, я должна была все рассказать тебе раньше, но... это так тяжело для меня.
- Не говори ничего, если тебе тяжело, дорогая мамочка, - сказала Джейн искренне.
(«Пожалуй, я знаю больше, чем ты предполагаешь», - подумала она при этом).
- Я должна, Джейн Виктория.  Тебе надо знать некоторые вещи, и я не хочу, чтобы ты во всем обвиняла меня.
- Я совсем не обвиняю тебя, мамочка.
- О, я была очень виновата, я понимаю это только теперь, когда уже слишком поздно. Я была такой молодой и глупой  - беспечная, счастливая маленькая невеста. Я... я убежала, чтобы обвенчаться  с твоим отцом, Джейн.
   Джейн кивнула.
- Как много ты знаешь, Джейн?
- Только то, что вы убежали и сперва были очень счастливы.
- Счастливы? Да, Джейн Виктория, я была счастлива.  Я была очень счастлива. Но на самом деле это был... очень неудачный брак, моя дорогая («Очень похоже на то, что говорит бабушка»). Я не должна была так поступать с твоей бабушкой, ведь я была всем, что у нее осталось после смерти моего отца. Но она простила меня («И посвятила себя тому, чтобы сеять размолвки между тобой и папой»). Мы были счастливы  в тот первый год, Джейн Виктория. Я обожала Эндрю, его  улыбку... ты теперь знаешь его улыбку («Конечно, знаю»). Нам было хорошо вместе, мы читали стихи у костра из плавника - мы создали целый ритуал из разжигания  костра, - и жизнь была замечательной. Я пыталась продлить дни, так же, как теперь пытаюсь их скоротать.  За весь год у нас  была только одна ссора, я уже забыла, из-за чего... какая-то глупость. Но стоило мне поцеловать его нахмуренный лоб, и снова все стало хорошо. Я знала, что в мире нет женщины, столь же  счастливой, как я. Если бы это могло продолжаться всегда!
- Но почему нет, мамочка?
- Я... я не знаю. Конечно, хозяйка из меня была плохая, но, думаю, дело не в этом. Я не умела готовить, но наша горничная делала это неплохо, да и Маленькая Тетя Эм имела обыкновение приходить и помогать - она была такой милой! Еще я не умела  проверять счета. Я могла сложить цифры восемь раз и каждый раз получила бы различный ответ, но  Эндрю только смеялся этому. А потом родилась ты...
- И сразу все стало плохо, - прошептала Джейн, которую  в глубине души все еще терзала эта мысль.
- Не сразу... о, дорогая Джейн Виктория, не сразу. Но Эндрю уже  не был больше таким, как раньше («Интересно, а не ты ли изменилась, мамочка?»). Он ревновал меня к тебе, Джейн Виктория («Не ревновал, нет, не ревновал. Просто... он не мог смириться с тем, что стал для тебя вторым  после того, как всегда раньше был первым. Он думал, что теперь непременно станет вторым»). Он всегда говорил «твой  ребенок», «твоя дочь»,  как будто ты не была и его ребенком. Он всегда высмеивал тебя, сказал, что у тебя мордочка, как у обезьянки («А Кеннеди никогда не понимали шуток»).
- Ты была прелестным ребенком, Джейн Виктория, дорогая, ты была просто чудом каждого дня! Я так любила  укрывать тебя ночью и смотреть, как ты спишь («Ты сама была всего лишь большим ребенком, мамочка»). Эндрю сердился, что я  стала редко куда-либо выезжать с ним. Но как я могла? Нельзя было ни взять тебя с собой, ни оставить дома, но ему было все равно, ему всегда было все равно… кроме того первого года. Он больше заботился о своей книге, чем обо мне - закрывался наедине с ней на долгие дни и забывал  обо всем («А ты говоришь, что ревновал только он!»). Наверно, я просто не была предназначена стать женой писателя,  я всегда знала, что недостаточно умна для него. Да и Ирена не упускала случая подчеркнуть это. А он прислушивался к ней гораздо больше, чем ко мне  («О, нет, нет... никогда!»). Она умела влиять на него, и он говорил ей все прежде, чем мне («Потому что  она всегда вытягивала новости  из него прежде, чем он успевал их тебе рассказать»). Задумав что-нибудь, советовался с нею, а не со мной. Ирена заставила меня чувствовать себя подобно тени в моем собственном доме. Ей словно нравилось оскорблять меня, оставаясь при этом  сладко  улыбающейся («Это она может!»).
- Я все замечаю, - говорила она с таким видом, как будто все время шпионила  за мной.  Эндрю сказал, что я неправа – может быть, но почему он всегда становился на ее сторону?  Ирена никогда не любила меня, она хотела, чтобы Эндрю женился на другой девушке. Она всегда повторяла,  что знает -  наш брак будет неудачным («И постаралась сделать для этого все»). Она словно отталкивала нас друг от друга - немного здесь, немного там. Я была беспомощна перед ней («Надо было проявить твердость, мамочка!»). Эндрю раздражало то, что я не люблю ее, но он и сам ненавидел мою семью. Он не мог говорить о моей матери, не оскорбляя ее; не хотел, чтобы я навещала ее, принимала от нее подарки,  деньги - о, Джейн Виктория, тот последний год был просто ужасным! Эндрю даже старался не смотреть на меня («Поскольку это причиняло ему боль»). Казалось,  я вышла замуж за незнакомца. Мы всегда говорили друг другу жестокие вещи («Я прочла  в Библии вчера вечером: «Смерть и Жизнь находятся во власти языка» -  как это верно, как верно!»).  Потом мать прислала письмо  и попросила меня приехать повидаться с ней. Эндрю сказал: «Поезжай, если хочешь»... что-то вроде этого. Ирена поддержала его, сказав, что нам надо отдохнуть друг от друга («Я даже вижу, как  она улыбается при этом»).
- Я уехала. И... мать захотела, чтобы я осталась с нею. Она  видела, что я несчастна («У нее наконец появился шанс»). Я не могла продолжать жить с человеком, который ненавидит меня, не могла, и я... я написала ему, что будет  лучше для нас обоих, если я не вернусь. Не знаю, все  казалось таким нереальным! Если бы он написал  и попросил меня вернуться ... но он не написал. Я не слышала о нем ничего до тех пор, пока не пришло письмо про тебя.
  Пока мать говорила, Джейн молчала,  думая в паузы над сказанным, но теперь она не могла сдержаться:
- Он писал тебе, он просил тебя вернуться... а ты не ответила. Почему ты  не ответила ему, мамочка?
Мать и дочь смотрели друг на друга, разделенные  тишиной  большой, красивой  и равнодушной комнаты.
Чуть погодя  мать прошептала: «Я никогда не получала такого письма, Джейн Виктория».
  Больше они об этом не говорили - обе слишком хорошо знали, что случилось с письмом.
- Мамочка, но может быть, еще не слишком поздно…
- Уже  слишком поздно, дорогая. Слишком много всего пролегло между нами. Я не могу опять порвать с матерью, да и она больше никогда не простила бы меня, а ведь она меня так любит. Я - все, что есть у нее.
- Ерунда! - Джейн вдруг стала  по-стюартовски бесцеремонной. – У нее есть тетя Гертруда, дядя Уильям и тетя Сильвия.
-Это - не то же самое. Она не любила их отца. Я не могу разбить ей сердце, Джейн Виктория, да и, кроме того, твоему отцу я больше не нужна. Мы – чужие друг другу люди. О, Джейн Виктория, жизнь утекает сквозь мои пальцы! Чем больше я пробую удержать ее, тем быстрее она течет. Скоро я потеряю и тебя.
- Никогда, мамочка!
- Да, ты уже принадлежишь больше ему, чем мне. Я не обвиняю тебя, но с каждым годом ты будешь принадлежать ему все больше и больше, а я  скоро стану для тебя ничем.
 Вошла бабушка и посмотрела на них обеих подозрительно.
- Ты забыла об обеде, Робин?
- Да, похоже, забыла, - сказала мать как-то странно. - Но неважно - я уже вспомнила, и теперь  не забуду.
Бабушка на мгновение задержалась после того, как мать вышла.
- Чем ты расстроила мать, Виктория?
Джейн пристально поглядела на бабушку:
- Что случилось с письмом отца, которое он написал маме – тогда, давно, когда  просил ее возвратиться к нему?
Холодные жесткие глаза бабушки внезапно сверкнули.
- Вот как? Ты думаешь, это твое дело?
- Да, я думаю, что мое, ведь  я - их ребенок.
- Я сделала то, что считала правильным. Я сожгла его. Твоя мать поняла свою ошибку и вернулась ко мне. Я всегда знала, что она вернется, и  не могла позволить снова  вводить ее  в заблуждение. Не устраивай революцию, Виктория, я  все еще забочусь о вас всех.
- Есть только одна вещь, которую я хочу сказать Вам, бабушка, – проговорила  Джейн. - Мой отец и мать все еще любят друг друга. Теперь я знаю это.
 Голос бабушки стал ледяным.
- Нет. Твоя мать  была счастлива все эти годы,  пока ты не начала вытаскивать на свет старые воспоминания. Оставь ее в покое. Она – моя дочь, и никто никогда больше не встанет между нами - ни Эндрю Стюарт, ни ты, никто. Будь любезна запомнить это.

41
  Эти письма прибыли в последний день марта. В тот день Джейн оставалась дома - накануне  у нее немного воспалилось горло,  и мать решила, что будет лучше, если она не поедет в школу. Горло почти не болело, и Джейн была спокойна и  счастлива. Близился апрель - если и не совсем весна, то  все же, по крайней мере, надежда на весну. Еще только два месяца с небольшим - и она помчится к Лантерн-хилл на свидание с июнем.  Она планировала кое-какие  усовершенствования в саду: например, ряд благородных штокроз  около ограды. Если в августе посеять семена, то на следующее лето розы уже зацветут.
  Бабушка, тетя Гертруда и мать уехали на чай и бридж к миссис Моррисон, поэтому  Мэри принесла дневную почту Джейн, которая  с радостью  увидела три письма, адресованные ей: одно от Полли, одно от Фло, а  одно... Джейн узнала каллиграфический почерк тети Ирены. Сперва она прочла письмо Полли -  хорошее письмо, полное забав и шуток с Лантерн-хилл. Были и новости о папе: он собирался съездить в Штаты -  в Бостон, Нью-Йорк или куда-то еще. Дальше Полли заставила Джейн посмеяться. Она писала: «Мистер Джулиус Эванс просто сошел с ума на прошлой неделе: в новой бочке с кленовым сиропом  утонула крыса, и он ужасно бесился из-за этого. Но папа говорит, что Эванс вряд ли выбросил этот сироп, поэтому мы пока покупаем сироп у Джо Болдуина, на всякий случай».  Все еще смеясь, Джейн открыла письмо Фло. Один абзац на второй странице сразу бросился ей в глаза.
 «Все говорят, что твой отец собирается получить развод у янки и жениться на Лилиан Морроу. Тогда она станет твоей мачехой. Как тебе это нравится? Как можно иметь мачеху, когда твоя собственная мать все еще жива? Ты тогда переменишь фамилию? Рути говорит, что нет, но они делают такие странные вещи в этих Штатах. Я надеюсь, что ты все равно будешь приезжать летом на Лантерн-хилл».
  Джейн внезапно почувствовала себя совсем  больной, распечатывая письмо тети Ирены. Если до этого она задавалась вопросом, что та могла ей написать, то теперь уже точно знала, о чем будет письмо. И действительно, письмо объявляло Джейн, что тетя Ирена  подозревает - ее брат Эндрю собрался ехать в Штаты  и прожить там достаточно долго, чтобы иметь право получить развод. «Конечно, это не может быть правдой, милочка. Он не сказал мне ничего, но мы живем в деревне, и здесь не бывает дыма без огня. Я думаю, что ты должна быть готова ко всему, Джейни. Несколько его друзей давно советовали ему получить развод, но поскольку он никогда не обсуждал это со мной, я не высказывалась ни за, ни против. По некоторым причинам я не могу понять, почему он все скрывал от меня  эти два года, но я всегда чувствовала, что состояние его дел очень неудовлетворительное. Я уверена, что ты не будешь волноваться по этому поводу -  я не писала бы тебе, если бы  думала, что это может взволновать тебя. У тебя слишком много здравого смысла, и я  часто замечала, что ты слишком взрослая для своих лет. Но если слухи верны, тебе надо об этом знать, ведь Эндрю может жениться снова».
  Если вы видели, как гаснет пламя свечи, то поймете, как выглядела Джейн после прочтения письма. Она  вслепую добрела до окна и сквозь завесу ливня смотрела на темную, безразличную улицу, не видя ее. Джейн никогда так не страдала. Ей вдруг показалось, что она давно предчувствовала это. Она вспомнила тетины намеки, ласковую Лилиан Морроу, ее «Энди», удовольствие папы от ее компании. И теперь, если эта ужасная вещь произойдет, Джейн никогда уже не сможет проводить лето на Лантерн-хилл.  Неужели Лилиан Морроу  посмеет  жить на Лантерн-хилл? Лилиан Морроу станет ее матерью? Ерунда! Никто не может быть ее матерью, кроме мамы.  Но Лилиан Морроу может стать женой отца!
 И надо же было всему этому  случиться именно сейчас, когда она была так счастлива, с таким нетерпением ждала июня!
- Я не знаю, смогу ли когда-нибудь стать счастливой снова, - подумала Джейн мрачно. Девочка чувствовала себя так, как будто бы ее вдруг столкнули с дороги на обочину, будто она смотрит  на жизнь, людей и вещи с другого конца большого телескопа Тимоти Солта. Ей вдруг показалось, что уже год прошел с тех пор, как она смеялась над рассказом  Полли о мистере Эвансе и его кленовом сиропе.
 Весь остаток дня Джейн ходила по комнате. Она не осмеливалась присесть ни  на мгновение - ей казалось, что пока она движется, боль движется вместе с нею, и так ее легче переносить. Если Джейн остановится, боль убьет ее. Но спустя некоторое время мозг Джейн снова стал работать. Она должна знать правду, и она поняла, как можно ее узнать. Это надо было сделать не откладывая.
  Она сосчитала деньги, которые остались от папиного подарка. Да, денег было достаточно для билета в один конец до Острова. Ни  пищи, ни  спального вагона - но это не имело значения:  Джейн понимала, что не сможет ни есть, ни спать, пока не узнает правду. Она спустилась к обеду, который Мэри накрыла  в комнате для завтрака, и попробовала съесть что-нибудь, чтобы Мэри  не заметила ее состояния.
 Но Мэри заметила.
- Горло болит, мисс Виктория?
- Нет, мое горло в порядке, - сказала Джейн. Ее голос странно отдавался в  ушах,  как будто принадлежал кому-то другому. – Мэри, ты не знаешь, когда вернутся мама и бабушка?
- Думаю, что  поздно, мисс Виктория. Ваша бабушка и тетя Гертруда обедают у вашего дяди Уильяма вместе с какими-то  старыми друзьями  с запада, а  ваша мать уехала на званый вечер. Ее не будет дома до полуночи, а за бабушкой Фрэнк поедет в одиннадцать.
  Международный Скорый отправлялся  в десять, и у Джейн было достаточно времени. Она пошла наверх и упаковала в маленькую сумку кое-какие нужные вещи и коробку имбирного печенья, лежавшую на столе в спальне. Темнота угрюмо глядела  в окна, дождь швырял в стекла тяжелые капли. Ветер одиноко выл в голых вязах. Раньше Джейн считала дождь и ветер своими друзьями, но теперь они казались врагами. Все причиняло ей боль. Девочка надела шляпу и пальто, взяла  сумку, зашла в комнату  матери и прикрепила к подушке маленькую записку, а потом осторожно спустилась вниз по лестнице. Мэри и Фрэнк обедали в кухне, и дверь была закрыта. Очень спокойно Джейн вызвала по телефону такси и ждала на улице, пока оно прибудет. В последний раз она вышла из дома 60 по Веселой Улице,  из его мрачных железных ворот.
 - На вокзал, - сказала она таксисту. Такси стремительно двигалось по мокрой  улице, которая напоминала черную реку с отраженными  в ней огнями.  Джейн собиралась узнать правду у единственного, кто мог ей все рассказать  – у отца.

42
  Джейн покинула  Торонто вечером в среду, а в ночь на пятницу уже достигла Острова. Ее Остров оказался совсем некрасивым в это время года, похожим на любое другое место ранней весной. Красивыми оставались только тонкие белые березы на темных холмах. Джейн всю поездку просидела, вытянувшись в струнку - ночью и днем, существуя только за счет имбирного печенья, которое заставляла себя глотать. Она не  двигалась, но все время чувствовала, будто бежит, бежит, пытается догнать кого-то,  кто убегает от нее все дальше и дальше.
  Она не поехала до Шарлоттауна, а вышла в Западном Тренте, на маленьком запасном пути, где поезд останавливался только по требованию. Оттуда по прямой было всего пять миль до Лантерн-хилл. Джейн уже могла расслышать отдаленный рев океана. Когда-то он волновал ее, этот звук, эта музыка, проникающая сквозь ветреную  темно-серую ночь, но теперь она не замечала его.
  Шел дождь, дорога была трудной – неровной, покрытой глубокими лужами.  Джейн равнодушно ступала прямо по ним. Когда взошла луна, ее пронзили темные шпили елей, а лужи на дороге превратились в чаши, наполненные серебряным огнем.  Дома, мимо которых она проходила, казались чужими и далекими  - они словно закрывали перед ней свои  двери. Ели при виде девочки холодно пожимали плечами. Вдали, весь бледный от лунного света, виднелся лесистый холм, где в чьем-то доме горел свет. Будет ли свет в окнах Лантерн-хилл, или папа уже уехал?
   Знакомый пес остановился поговорить с нею, но Джейн даже не посмотрела на него.  Один раз мимо промчался автомобиль, ослепив ее фарами и обрызгав с головы до пят с грязью. Это был Джо Викс, кузен миссис Мид, обладатель фамильной черты делать и говорить все некстати. Добравшись до дому, он сказал своей скептически настроенной жене, что встретил на дороге или Джейн Стюарт, или ее призрак. Джейн и вправду чувствовала себя призраком, обреченным  вечно брести сквозь  этот призрачный мир, залитый холодным лунным светом.
 Вот  дом Маленького Дональда, где свет, проникающий сквозь красные занавески, кажется розовым, вот дом Большого Дональда, вот последний переулок перед Лантерн-хилл... В кухне горит свет!
 Джейн вся дрожала, пока поднималась по изрытому колеями переулку и шла через двор, мимо несчастного  грязного сада, где летом в изящных шелковых платьях так весело танцевали маки. Как отличалось это печальное возвращение домой от того, о котором она мечтала весь год! Девочка заглянула в окно. Папа сидел за столом и читал. На нем был старый потертый твидовый костюм и серый галстук с крошечными красными пятнышками, который Джейн выбрала для него прошлым летом. «Презренный старикашка» торчал у него изо  рта, а ноги лежали на диване, где спали две собаки и Первый Питер. Серебряный Пенни растянулся на столе у теплого основания  лампы. В углу стояла стопка грязных тарелок.
  Мгновение спустя пораженный Эндрю Стюарт поднял голову, увидел перед собой свою дочь - с мокрыми ногами, забрызганную грязью, бледную, с глазами, полными страдания, - и ужасное опасение закралось в его душу. Что-то с матерью?
- О боже, Джейн!
Буквально больная от страха, Джейн начала прямо с вопроса, задать который она и приехала.
- Папа, ты собираешься получить развод и жениться на мисс Морроу?
 Папа на мгновение лишился дара речи, а потом закричал: «Нет!» И  снова: «Нет, нет, нет! Джейн, кто сказал тебе такое?»
Джейн глубоко вздохнула, пробуя осознать, что долгий кошмар закончился, но не могла... пока.
- Тетя Ирена написала мне. Она сказала, что ты едешь в Бостон. Она сказала...
- Ирена? В ее голове всегда возникают какие-то глупые идеи!  Джейн, послушай  раз и навсегда: я – муж своей жены, и никогда не женюсь на ком-либо еще. 
  Папа замолчал и в изумлении уставился на дочь: по щекам никогда не плачущей Джейн текли слезы! Он схватил ее на  руки.
- Джейн, дорогая маленькая дурочка! Как ты могла этому поверить? Мне нравится Лилиан Морроу, и всегда нравилась, но полюбить ее я не мог бы и через тысячу лет. Поездка в Бостон? Конечно, я собираюсь в Бостон. У меня грандиозные новости, Джейн: моя книга в конце концов принята! Я собираюсь в Бостон обговаривать детали с моими издателями. Джейн, любимая, ты хочешь сказать, что шла пешком от  Западного Трента? Какая удача, что сегодня вечером я вывесил луну! Но ты совсем промокла. В чем ты нуждаешься, так это в чашке хорошего горячего какао, и я собираюсь сварить его для тебя. Радуйтесь, собаки!  Мурлыкай, Питер! Джейн вернулась домой!

43
  На следующий день Эндрю Стюарт послал за доктором, а  несколькими часами позже приехала и сиделка. На Берегу Королевы и в деревне скоро узнали, что Джейн Стюарт очень больна опасной формой пневмонии.
  Джейн не могла потом четко вспомнить ничего из тех первых дней. Она бредила с самого начала болезни. Смутно наплывали и уплывали разные лица: встревоженный папа, серьезный, обеспокоенный доктор, сиделка в белом чепчике, и, наконец, еще одно  лицо... но это, наверно, сон - мама не могла быть здесь,  даже если Джейн и казалось, что она чувствует слабый запах духов от ее волос. Мать была в далеком Торонто.
  Что касается ее собственного местонахождения, то Джейн не осознавала, где она, и чувствовала себя  заблудившимся ветром, который ищет какое-то забытое слово. Только найдя это слово, она перестанет быть ветром и снова превратится в Джейн Стюарт. Однажды ей показалось, что она услышала отчаянный женский крик и чьи-то слова: «Еще есть надежда, дорогая, еще есть маленькая  надежда».  А потом: «Сегодня вечером все решится».
- И тогда, - сказала Джейн так ясно и отчетливо, что это поразило всех в комнате, -  я найду мое пропавшее слово.
  Джейн не знала, сколько времени прошло с того вечера до дня, когда она поняла, что снова стала Джейн, прекратив быть ветром.
- Я умерла? – подумала она, подняла слабые руки и посмотрела на них. Они стали ужасно тонкими, и она могла удержать их на весу лишь только секунду, но все же девочка заключила, что еще жива.
  Она лежала на кровати, но не в своей маленькой комнате в доме на Лантерн-хилл, а в папиной. В окно был виден искрящийся залив и небо над дюнами, такое мягкое, такое нереально синее. Кто-то (позже Джейн узнала, что это была Джоди) принес первые цветочки и поставил их в вазу на столик возле кровати.
-Я  уверена - дом  прислушивается к чему-то, - поняла Джейн.
  К чему? Конечно, к разговору двух человек, которые сидели на ступеньках снаружи. Джейн чувствовала, что должна знать, кто это, но знание ускользало от нее. Сквозь дверь доносились обрывки предложений, хотя говорившие приглушали голос. Сначала эти обрывки  ничего не значили, но вскоре Джейн услышала:
 - Любимая, не верь ни слову из тех ужасных вещей, которые я когда-то говорил! 
- Если бы я получила тогда твое письмо...
- Моя бедная малышка...
- Ты когда-нибудь вспоминал обо мне?
- Разве я мог забыть, моя дорогая?
- Когда пришла твоя телеграмма, мать сказала, что я не должна... как будто что-нибудь могло удержать меня вдали от Джейн, когда ...
- Мы были двумя  глупцами. Неужели поздно поумнеть,  Робин?
   Джейн хотела услышать ответ на тот вопрос, ужасно хотела, она чувствовала, что это имеет огромную важность для всех в мире, но ворвался ветер с моря и захлопнул дверь.
- Теперь я никогда не узнаю, - жалобно прошептала Джейн сиделке, когда та вошла.
- Не узнаешь чего, дорогая?
- Что она ответила, та женщина на лестнице. Ее голос был так похож на мамин…
- Это твоя мама, дорогая. Твой папа телеграфировал ей, как только я приехала. Она здесь, и если ты не будешь волноваться, то сможешь недолго побыть с ней вечером.
- Значит, - спросила Джейн слабо, - на этот раз мама смогла настоять на своем?
   Но только через несколько дней Джейн разрешили поговорить с отцом и матерью. Они вошли вместе, рука в руке, и стояли, глядя на нее. Джейн знала, что сейчас в этой комнате было трое чрезвычайно счастливых людей. Никогда не видела она папу и маму такими счастливыми. Они, казалось, испили из источника жизни, и этот глоток  сделал их снова молодыми влюбленными.
- Джейн, - сказал папа, - два глупых человека, кажется, немного поумнели.
- Это моя ошибка, что мы не поняли этого раньше, - сказала мать. В ее голосе звучали и слезы, и смех.
- Женщина! - Как восхитительно папа произнес это «женщина»! И мать засмеялась... действительно ли это был смех или перезвон серебряных колокольчиков? - Я не позволю бросать тень на мою жену. Твоя ошибка! Не позволю отнять у себя ни кусочка моей  вины. Взгляни-ка на нее, Джейн, посмотри  на мою  королеву! Как тебе удалось выбрать себе такую замечательную мать, Джейн? Я влюбился в нее в первое же мгновение нашей первой встречи – раз и навсегда. А теперь мы все отправимся на поиск десяти потерянных лет.
- И мы будем жить здесь, на Фонарном  Холме? - спросила Джейн.
- Всегда, когда не будем жить  где-нибудь еще. Я боюсь, с двумя женщинами  на  руках я никогда не закончу эпопею из жизни Мафусаила, Джейн. Но не бывает худа без добра - я думаю, у нас наступает медовый месяц. Как только ты встанешь на ноги, Превосходная Джейн, мы все вместе поедем в Бостон - я должен присмотреть за своей книгой. Потом проведем лето здесь, а осень... Джейн, мне предложили должность помощника редактора «Субботнего вечера» с приличным заработком. Я думал отказаться, но теперь, наверно, соглашусь. Как, Джейн? Зима в Торонто, а  лето здесь, в Лантерн-хилл?
- И мы никогда не должны будем расставаться снова? О, папа! Но...
- Никаких «но». Что беспокоит тебя, дорогая?
- Мы... мы не будем жить в доме 60 по Веселой Улице?
- Ни в коем случае! Но мы должны будем подумать о своем доме. Как мы живем, конечно, важнее, чем где мы живем, но должна же у нас быть крыша над головой.
  Джейн подумала о маленьком каменном доме в Приозерных Садах. Его, наверно, еще не продали. Они смогут купить его, дать ему жизнь, и холодные темные окна приветно засияют огнями. Бабушка, словно старая королева, царящая в доме 60 по Веселой Улице,  с глазами, блестящими от гнева, прощающая или неумолимая, никогда не сможет снова причинять им неприятности. Больше не будет недоразумений между папой и мамой.  Она, Джейн, понимает их обоих, и будет переводить их слова друг другу. И будет присматривать за домашним хозяйством. Все сходилось, как будто было запланировано давным-давно.
- О, папа, - закричала самая счастливая на свете Джейн, -  я знаю один такой дом!
- Вот и прекрасно, - ответил папа.