Дедушка Владимир был высокий, улыбчивый и жизнерадостный.
«Вылитый артист, что Гришку Мелехова играл», - безапелляционно утверждали тетушки.
«Начешить чуб свой, возьмет гармонику, да на гулянку за околицу!» - сердито поджимала губы бабушка.
«Я больше всех на него похожа!» - романтично привирала мама, родившаяся в последний день сорокового года...
«Любил меня на лошадь впереди себя сажать, да как вчистит по степи! Мама заругается, а он, смеясь, гутарит, что казак из люльки должен на коня сразу перелезть...» - мечтательно, под водочку, вспоминал дядюшка.
Из четырех детей только Варя похожа на бабушку: светленькая, миниатюрная. Остальные уродились высокие, смугловатые, с чернявыми кудрями и калмыцкой раскосостью глаз, отличительной чертой тех мест.
«Раньше, старики сказывали, казаки жен из набегов привозили – из Калмыкии и Кавказа…» - тётушка Шурочка охотно углублялась в историю.
«Свекруха мени не любила, шо худая, «кацапкой» обзывала. Только робила я поболя усех», - сердилась бабушка, отмахиваясь от моей докучливости.
«Папа меня подкидывал на руках и кликал беляночкой!» - хвалилась тетушка Варя.
И все хором умильно утверждали, что дедушка был бы от меня в восторге, потому как очень любил детей, а уж маленькую маму вообще с рук не спускал.
Моей пятилетней фантазии «восторг» представлялся в виде дарения конфет большими кульками, да гордых прогулок за руку вдоль улицы, чтобы все видели, какой у меня дедушка.
Ещё Шурочка так душевно пела, уверена, что про дедушку: «Каким ты был, таким ты и остался, Орел степной, казак лихой!..»
В школе нам задали сочинение про дедушек, которые воевали. Я так бежала домой, так надеялась, что наконец-то бабушка мне всё расскажет...
«Ишь чего удумали! Войну они вспоминають... Ишо бы Бога припомнили, а то сначала церквы загубили, потом мужиков наших!» - бабушка кричала так, что я расплакалась.
«Пиши, дочка: твой дедушка, Владимир Фёдорович Плешаков, ушел на войну в июле 41-го, воевал все четыре года и дошёл до Берлина. Его не отпустили домой, а отправили в Закарпатье. Неспокойно там было очень. И... и его убили осенью 45-го, через полгода после Победы», - мамин голос становился всё тише и тише...
«Дедушкины фотографии, письма и награды где? Ох, детка, мы поклялись, что ты не узнаешь», - умирающая Шурочка не смогла нарушить волю матери...
«Под зиму пришла похоронка с наградами. И мать осерчала страшно, голосила дурниной, де, знала: не вернется он, уходил, мол, слишком веселый, да с гармошкой!» - дядя Иван не слишком деликатничал.
«Бабушка стала срывать со стен фотографии, их и было всего штуки три, наверно... И кинула их на хворост для растопа, вместе с похоронкой, письмами и документами, да изрубила топориком, проклиная и фашистов и коммунистов одновременно...» – Тяжело вздохнув, тетя Варя окончательно прояснила картину.
Никто не судил бабушку. И я это поняла, когда выросла.
Что те фотографии? Когда точно знаешь, что кровь дедушки, которого никогда не видела, течет в твоих венах и согревает сердце.
Не сомневаюсь, что и на том свете он не устает подначивать бабушку, которая всё сердится притворно, а дед искренне и заливисто хохочет.
И они ладно заводят на два голоса: «Ой, то не вечер, то не вечер...» Правда, правда, я иногда их слышу...
На Конкурс-6: http://www.proza.ru/2018/11/17/346