Продолжение повести(12+) о путешествии в пространстве и времени.
Начало повести – Пролог – http://www.proza.ru/2018/10/31/454
* * * * *
– Случилось это в самом конце войны, верба уже отцветала, а на берёзах листочки только-только вылупились…
– И был он такой же, как ты… – подала голос бабушка.
Егор отстранился, внимательно глянул на меня и, чуть повернув голову, сказал ей:
– Да нееет, она меня большее будет!
– Не больше, а длиннее! По годам – такая же, просто, кормят лучше.
– А тебе сколько?..
– Двенадцать, – я догадалась, о чём Егор спрашивает.
– Ну да, почитай такой же… Ну вот…
– Ты, Егор, предысторию расскажи! Кто их знает, чему там, в школе, учат! – бабушка не унималась.
– Предысторию? От царя Гороха, что ли! – Егор явно был недоволен, что его перебивают. Я даже испугалась, что рассказывать не станет, но «машина воспоминаний» завелась, и старик уже сам остановиться не мог, – Ты, Анютка, меня не сбивай! Я и сам собьюсь…
Какое-то время мы ехали молча. Я успела съесть и пирожок и яблоко, даже его огрызок и палочку; бабушка засопела, видимо задремав; и моё нечаянное терпение было вознаграждено!
– Ещё в году сорок втором к нам привезли первых фрицев… – поймав мой вопросительный взгляд, дед-Егор пояснил, – пленных немцев звали «фрицами» и «гансами», ну и конечно «фашистами». А и они нас звали… Ну не важно! Вобщем, их привезли на станцию ремонтировать пути. Поселили там же, в паровозном депо. Мы все бегали смотреть, типа – нет ли у них копыт и хвостов?! Не могут же нормальные люди прийти в чужой дом, чтоб убивать, насиловать да грабить!.. Ндааа… Ну вот. Оказалось, что – люди: жалкие, грязные, голодные и жуть как несчастные! Наши бабы – народ сердобольный: от себя да от детей от своих отрывали и носили им пожрать, кто что мог… А они, в благодарность, дарили всякие поделки. Из винтиков да гаек – машинки и человечки, из дерева – фигурки зверей…
– Разве их не охраняли?..
– Охраняли, голуба моя, да не шибко! Мужики-то – на фронте, да и куда им бежать, по лесу да топям! Здесь и местный-то не всякий уйдёт и воротится!.. Словом, жили мирно. Война откатилась, люди страх забывать стали… Поговаривали, что даже немчики рожаться начали…
– Это кто?..
– Кто?.. Да не важно! Главное – было тихо, а потом… То ли где-то что-то взорвалось, то ли кто-то где-то убежал, нам про то не рассказывали. Поговаривали, что в отместку за зверства… Как так можно за зверства зверьми становиться!.. – Егор покачал головой, – но загнали всех горемычных под открытое небо, в лес, да ещё и в болото!.. Сахарная-головка на бок клонится – в болото оседает. А когда-то, ещё до Христа, стояла торчком, как… Ну девкам об этом толковать не стоит…
– Почему?..
Егор моего вопроса, кажется, не расслышал или сделал вид, что не слышал, и продолжал:
– А может, кто-то «разумный» решил и Головку на щебень извести, как раньше раздолбали Солонку. Вобщем, загнали их – и раненых и больных, а других среди немцев, почитай, уже и не было – в болото. Ну, не совсем в болото, но лес там – хилый! Вот и стали они для себя, горемычных, этот лес пилить да бараки строить. Здесь же помирали, здесь же их, под ближайшим деревом, закапывали… Потом и дерево то пилили, по могилам шастали, на могилах и жили…
– Зачем это? Что, отойти нельзя было! – мне стало непосебе.
– Куда ж уйти! К тому времени наших архаровцев нагнали, то же калек; хорошо, если без руки или ноги, а то и без головы!..
– ?..
– Сумасшедших, – почувствовал мой немой вопрос дед, – с фронта, насмотрелись там всякого! Чего добрый человек и не выдержит… Ну и контуженные, конечно. Вобщем, ещё не известно, кто страшнее был: по ту или эту сторону проволоки…
– Так там, у горы, это – лагерь!.. – я вдруг догадалась!
– Ну да, там был лагерь пленных. От него сначала рубили просеку куда-то далеко, куда и на кой чёрт – не известно! Потом положили брёвна и рельсы узкоколейки…
– Ааа, так это на ней колёса громыхнули?!
– Ну да, до сих пор в лесу валяется…
– Почему «валяется»?
– Потому, что никому не нужна!..
– Почему?
– По кочану!.. – Егор рассердился, – была бы нужна, не клали бы рельсы на сырые брёвна, а брёвна вкривь-вкось по корням да болотам… Просто – людей изводили! Дорога-то – в никуда! По ней так никто и не поехал!..
– Но какой-то смысл должен был…
– Да какой смысл может быть в войне!.. – дед-Егор совсем распалился, даже бабушку, кажется, разбудил, и она зашуршала сеном, – Говорили, что гору разобьют на щебень для железки, – и уже тише продолжил, – А Головка-то место особое! У нас все, кто и в бога не верил и до церкви не доходил, на ней молились, чтоб Господь отвёл…
– Как это?..
– Чего спрашиваешь, сама там была!
– А ты почему на дороге молился? – я спросила, не рассчитывая на ответ, но получила его.
– Ну, так об этом и говорю! Был уже самый конец войны... В церковь-то сначала ходили тайком, а потом – уже не хоронясь; молились и за здравие, и за упокой, и за победу…
– И за Сахарную-головку…
– Ну и за неё, как за Место молитвы наших пращуров. А ходили аккурат по этой дороге, другой церквы-то здесь и нет. Ну и заворачивали к лагерю. Прежней воли уже не было: вышки понатыкали, автоматчиков, благо оружия было, хоть попой ешь, и собаки… Ох, злющие! Стращали, что их человечиной кормят. Врали должно быть, а может, и нет… Но бабы и ребятня, всё равно, ходили: картохи да хлеб через проволоку пихали. Просто так, без обмена. Но иной раз что-то и в обмен получали. Вот и я, грешным делом, позарился на «гитлера»!
– Гитлера?..
– Был в лагере «фриц», что из камня резал фигурки, как и чем у него получалось – загадка! Видно нашёл для себя отдушину, чтоб с ума не съехать. Уж очень у него хорошо получалась фигурка Гитлера, прям, как на плакате! Величиной с ладонь, крепкая да ладная. Ножки в сапожках на свастике стоят, одна рука – на груди, вторая – вверх. Мордочка, в фуражке, – злющая, с разинутым ртом и чубом на один глаз. Как сейчас вижу! Мы с пацанами такие фигурки ставили на брёвнышко и бросали в них «бомбы», ну не настоящие, конечно, а камни. Чья фигурка дольше всех простоит, тот «кон» себе забирал.
– Кон, это что?
– Кон, это деньги! – Егор, как ребёнок, рассмеялся во весь малозубый рот, – Играли мы на деньги. Каждый игрок приносил свою монетку, а доставались они нам, ох как не просто, а выигравший забирал всё! Кто-то тратил на себя, хотя на что можно было тогда потратить! А я бы носил домой… Знал – как тётке тяжело меня не прокормить, а обуть-одеть. Да и Зорьке – то сбруя, то подковы, то овёс…
– А Зорька уже была? – я удивлённо посмотрела на хвост, помахивающий впереди нас.
– Ну-у, была уже взрослая справная лошадка. Да не эта! Лошади столько не живут. То была моя первая Зорька, что сам из жеребёнка вырастил, я тебе рассказывал.
Я понятливо кивнула головой, и старик продолжил:
– Ну вот. Очень мне хотелось «гитлера»! Мало у кого он был, а у кого был, того ребята уважали. Меня-то уважали взрослые, за работу и лошадку, а хотелось, чтоб уважали пацаны, за игру. Не знал я, чем за своё желание расплачусь…
Я вспомнила и серый камень на вершине горы, и слова бабушки про «плату» и «расплату»… А старик, словно и не было меня рядом, рассказывал, казалось, сам себе:
– Сделал Фриц для меня «гитлера», я ему даже котелок щей принёс… Вот еду я по узкоколейке, от лагеря к дороге, и нагоняет меня Стацук.
– Кто это?
– А хрен его знает! То ли имя его такое, то ли фамилия такая хохлятская, то бишь украинская, но звали его только так. Ох, и злой был мужик! Красномордый, как свёкла, с короткими жирными пальцами, вечно сложенными в кулаки, а вместо голоса сип, и слов не разобрать. Из тех, что «без головы»! Вот еду я на своей лошадке верхом, «гитлера» к груди прижимаю, и счастли-и-ивый!.. – старик замолчал.
Я, чувствуя что-то нехорошее, притихла рядом, затаив дыхание... Но вот мой рассказчик, показалось, проглотил комок в горле и продолжил:
– Как он оказался позади меня, на Зорьке, даже и не знаю! Только чувствую, что обхватил меня, руку крутит, чтоб фигурку вырвать, и сипит что-то сзади на ухо… Что – понять не могу, только чувствую запах лука и перегара, одно сильнее и противнее другого. А я, из-за упрямства или с перепугу, зажал своего несчастного «гитлера» в кулак так, что вырвать его можно только с рукой. Вот этот Стацук дёрнул меня за шиворот, да и выбил из седла!
– Прям наземь?! – я задохнулась!.. Представила маленького худенького мальчика в лапах страшного чудовища…
– Если бы!!! Он меня за ремень «нанизал» на сук!..
– Это как?.. – я, кажется, от ужаса и дышать перестала.
– На мне была тёткина фуфайка, перетянута по талии ремнём. Вот он умудрился за него подвесить меня на сук! Дерево здесь, на дороге возле самых рельс, разбитое молнией стояло. Ведь и не выше соседних, а молния попала прошлым летом аккурат в него. Не иначе, как для меня! Как он так чёрт красномордый сумел?! Вот вишу я, как Буратино, руками-ногами дрыгаю, а ни спрыгнуть, ни слезть, ни ремень расстегнуть не могу!..
– А Сацук?..
– А Стацук так и уехал на моей лошадке, по узкоколейке. Слышал жалобное Зорькино ржание, а ничего поделать не мог!..
Какое-то время мы ехали молча. Мне стало так тяжко в груди и жёстко сидеть, словно и меня перетянули ремнём пополам. Я даже посмотрела на свои ноги. Нет, они мирно стояли на перекладине телеги, на них красовались нарядные оранжевые, правда уже потёртые и перепачканные, сандали… Но мне всё равно захотелось к бабушке, что мирно похрапывала позади мня.
– И провисел я так ночь. И ещё день. И ещё… Места здесь глухие, ходят и сейчас редко, а тогда и некому было… И забыл я уже обо всём… И о Гитлере, и желанном каменном и живом ненавистном; и о красномордой сволочи; и о тётке, что убивалась поди по мне, ведь не знала, куда я отправился; и о Зорьке, как потере невозвратной; и о себе, подыхающем в холодном лесу. Хоть и весна была, и ветреница уже все взгорки и полянки укрыла, но по низинам и в гуще ещё снег лежал, серый ноздреватый…
Я больше не хотела слушать про то, как мальчик умирал в глухом лесу, но вдруг сообразила, что он жив-здоров сидит рядом со мною! А «мальчик» продолжал:
– Уж и не знаю, сколько так провисел, сложился уже пополам и дышать перестал, и вдруг… Чувствую, что кто-то тормошит меня, возится… И бабах!!! Свалился я с высоты! Ни видеть, ни чувствовать, даже боль, не могу, слышу только немецкую речь… А потом – разогнули меня и стали тереть лицо и руки снегом… И я задышал!.. Ещё не успел сообразить, жив или нет… Лай собак! Крики… Русский мат!.. Автоматная очередь!!!
Теперь, не только я перестала дышать, но и мой рассказчик задохнулся и всхлипнул… И молчал он долго, показалось, что чуть подвывая… Я успокоилась первой и, почему-то шёпотом, спросила:
– Что случилось…
Егор ответил не сразу. Понимая, что ему трудно говорить, я ждала.
– Немцы из лагеря сбежали. По узкоколейке и бежали. Наткнулись на меня. Один, видимо, встал на спину другому и сняли меня с сучка… Пока возились, их собаки и нагнали и расстреляли…
– Собаки?! – я от ужаса сказала глупость.
– Съесть тебя хотели немцы, – бабушка, проснувшись, сказала позади нас ещё большую глупость…
– А снегом зачем растирали?! – Егор вспылил!
– Показалось тебе, Егорушка, не виноват ты в их смерти.
– Ну да, «гитлер» виноват! И мальчишка-дурак!..
– Ну, мальчишки все дураки, а Гитлер виноват! Только их, голубчиков, на нашу землю не под ружьём привели. Про своих родных помнишь?.. – бабушка старалась говорить ласково, хотя я уже понимала, когда она сердится, скрывая это, – Вот с тех пор Егор и не может, непомолясь за упокой «невинно убиенных», проехать. Хотя, какие они невинные! Фашисты.
– А Сацук?.. – я постаралась перевести разговор, как делала это, если мама с папой начинали ссориться.
– А Стацук пропал. Зорька пришла домой сама, а его искали-искали, а может, и не очень искали, и не нашли. Лагерь через месяц, вдруг, опустел. Война кончилась, и всех куда-то подевали. И гора осталась целёхонька, не успели фашисты её расколотить.
– А «гитлер»?
– А Гитлер, голуба моя, – старик улыбнулся, – Застрелился! Сам, козёл! Вот у кого уж точно были и копыта и хвост. А-а, ты про игрушку... Я и забыл тогда про неё! И к ребятам играть уже не бегал, глупости всё это. Да и работы стало прорва. Весна! Даже болеть было некогда, работой и вылечился. Уже к осени спилил, нахрен, это дерево…
– Егор, не бранись…
– Да я и не бранюсь, Аннушка! Распилил его, треклятое, на чурбаны, поколол на поленья, да и сжёг в печи. А с ними вместе и свою «жуткую» память…
– Ой ли!.. – бабушка протяжно вздохнула.
– Жуткую сжёг! А «просто память» – осталась, как же без неё! Заплатил за детскую глупость сполна. Или расплатился...
Егор и бабушка, каждый думая о своём, о чём-то невесёлом, молчали; и я задумалась: расплатился мальчик, а за что?! И он ли один… А заплатил – кто и за что?.. И в голове, как и в чувствах моих, была полная сумятица! Жалко стало всех, даже гадкого красномордого, опять забыла – как его звали. Ведь и он был «мальчиком»! Если бы не немцы, что пришли с оружием к нам... И немцев, ведь и у них остались дома дети… И собак, что кормили человечиной, и тех, кто их кормил, ведь они тоже стали нелюдьми… И, как ни странно, себя!
И себя стало жалко, наверное потому, что вдруг догадалась, что не умею понять «за что?» и «чем?» плачу и расплачиваюсь… Вот! Вот о чём надо было попросить на волшебной горе: прокричать желание – мудрости, пусть бы его понёс ветер!.. Куда?.. Может быть, в будущее!.. А что было в прошлом?.. Я бы долго могла думать, о чём раньше никогда не размышляла, но тут…
– Егор! Проехал… – бабушка встрепенулась!
– Тпр-у-у-у! Всё же, идти не передумала?.. – дед-Егор повернул голову в сторону бабушки.
Зорька неохотно остановилась посерёд дороги, глухой лес – справа, такой же – слева. Бабуля, кряхтя, выбралась из телеги и поманила меня рукой:
– Пойдёшь со мною напрямки или поедешь кругом, с Егором?
Я даже не стала спрашивать, куда меня бабуля зовёт, – так страшно было сидеть на облучке рядом с «жуткой историей», – с радостью спрыгнула на землю и даже, неожиданно и для себя и бабушки, схватила её за руку. Знала бы я, что ждёт меня впереди!..
* * * * *
Продолжение – 8 глава "Свеча" – http://www.proza.ru/2018/12/07/1327