Тобольск. Козьма Прутков, декабрист?

   
ТОБОЛЬСК. КОЗЬМА ПРУТКОВ, ДЕКАБРИСТ?

- Сегодня спать буду на улице, у костра, - категорично заявил наш механик, укладывая на землю пахучий лапник.
- Витя, да ты что? - Начали мы его отговаривать.
- Комары съедят!
- Дождь пойдёт!
- Замёрзнешь!
Но Витя был непреклонен. Он аккуратно разложил на ветках спальный мешок, в изголовье положил велосипед, на раму машины вместо подушки  пристроил рюкзак, закрыл лицо накомарником, влез в спальник, застегнул его, накрылся плёнкой и закрыл глаза.
- Витя, ты что, и велосипед не положишь в общую связку? - забеспокоился Рабинович.
- Целее будет, - послышалось из мешка.
Пока догорал костёр, мы, как обычно, сложили велосипеды у входа в палатки, связали их цепочкой, сочувственно посмотрели на спящего механика и полезли в свои полевые «постели».
Проснулись от грустного шума дождя. Из-за висящей в воздухе сырости выбираться из палаток не хотелось. Но было слышно, что Витя уже не спал и пытался разжечь костёр.
Утро начиналось обычно и привычно. Дежурные вытащили из палатки несколько сухих полешек,  быстро разожгли костёр и стали готовить завтрак. Остальные занялись велосипедами.
Вдруг меня пронзил встревоженный взгляд механика.
- Витя, что случилось?
- Велосипед пропал!
- Шутишь! Ты же на нём спал!
Витя молчал. Вид у него был до такой степени растерянный, что его   чёрная бородка посветлела.  Действительно, велосипеда нигде не было. Надо искать.
А где искать-то, непонятно. Ночью никого из посторонних не было, ближайшая деревня в трёх километрах, лагерь поставили на открытой местности, лес метрах в трёхстах, наконец, сам велосипед уехать не мог. Какая-то чертовщина! И все всерьёз обеспокоились…
И тут кто-то крикнул:
- Вон он!
Вдали мы увидели вышедшего из леса Шурика с растрепанной бородой, про которого в суматохе забыли. Он вёз велосипед.
- Ура! - Закричали все кроме меня и механика.
- Ты, Маркыч, и шутник! И не лень  было ночью вставать, да ещё в такую погоду, да по кочкам в лес.  А если бы медведь!? А если бы Косарев проснулся!?
- Порядок должен быть порядок, - только и сказал в своё оправдание Шурик, возвращая велосипед сконфуженному механику.
                ***
От Тобольских ворот Омской крепости через Тару и Тобольск мы продолжили великое Сибирское путешествие, заново открывая старинный тракт и его невольных путешественников-декабристов, стремящихся попасть на поселение поближе к России.
Дождь и горьковатый запах полыни  сопровождали наш выезд из Омска. Тонкоствольные  берёзки, то приближаясь к дороге, то удаляясь от неё, чередовались с желтоватыми полями кукурузы и подсолнухов. Иногда справа голубой полоской мелькал Иртыш.
Вскоре подувший оттуда ветер разорвал тучи, через небесные окна проникли лучи солнца и осеребрили берёзовую поросль.
На второй день прибыли в райцентр Омской области посёлок Большеречье, основанный как форпост Большерецкий №2546 в 1627 году. И сразу же подъехали к местному «Эрмитажу», музею  «Старинная Сибирь», о котором заранее были наслышаны.
 Директор музея Валентина Васильевна, фамилию которой мы не узнали в связи со скоротечностью встречи, оказалась поклонницей Великого Сибирского тракта.
- Посмотрите на эту схему, - провела она указкой по плакату, - на ней начерчен большак, проложенный между деревнями Терехово, Новологиново, Секменёво, Берняжка и Черняево. На этой дистанции сохранились три участка старинного Тарского тракта.
Перед Новологиново и сразу же за  деревней в сторону Секменёво общей протяжённостью 2 километра 200 метров. И за Берняжкой, от Глубокого озера в сторону Черняево, длиной 1,5 километра.
Все эти отрезки Московско-Сибирского тракта хотим взять под государственную охрану. Поедете, увидите восемь вкопанных  столбов с прибитыми на них металлическими табличками и надписью о запрещении распашки…
Мы тоже решили вкопать столбы, но это уже было в Таре, где нашу идею поставить временный памятный знак в честь старинного Сибирского тракта поддержал секретарь горкома Геннадий Пантелеев.
- Геннадий Аркадьевич, вот эскиз памятного знака, вот мемориальная плита из нержавейки, изготовленная на заводе, вот согласование проекта с профессором Александром Дмитриевичем Колесниковым, возглавляющим в Омске отделение общества охраны памятников истории.
Просим выделить место под памятный знак и помочь материалами.
- Интересно, - посмотрев эскиз, сказал Пантелеев. - Идите в комбинат коммунальных предприятий. Я скажу, чтобы они  предоставили брёвна и транспорт.
Транспортом оказалась телега, запряжённая немолодой лошадью.
- Горелка есть?- спросил Витя Косарев начальника комбината.
- Есть.
И Витя стал обрабатывать газовой горелкой предварительно ошкуренные брёвна. По мере умело контролируемого обжига поверхности произошло структурирование древесины, а покрытие её лаком усилило контрастность и природную красоту рисунка. Нижнюю часть прогудронили.
Пока Витя работал, у столярки собрались любопытные ребята из студенческого строительного отряда.  Они погрузили брёвна на телегу и, подбадривая лошадку, повезли к месту установки.
Место для установки конструкции предоставили в центре города на соединении улиц Ленина (бывшей Зелёной) и Советской, напротив кинотеатра «Родина». Там уже была подготовлена яма, в которую ребята и вкопали разной высоты брёвна со скосами, показывающими направление старинного Сибирского тракта со стороны Тобольска на Омск.
- Маркыч, доставай табличку, - скомандовал механик и профессионально прикрутил блестящую на солнце стальную пластину с надписью: «Здесь проходил старинный Сибирский тракт».
Жители Тары возложили к мемориалу цветы, а нас пригласили в гости к  Шабалину Константину Ивановичу, бывшему учителю истории и директору музея.
Константин Иванович встретил нас в серой кепке и такого же цвета рубашке.  На ногах - шерстяные вязаные тапочки. Из-под кепки выбивались седые волосы, а ниже кепки по-доброму смотрели прищуренные глаза.
- Тара – шестой город, основанный в Сибири. Он был поставлен на границе с Джунгарией. Здесь Тарские служивые люди разбили хана Кучума, а «пашенные» крестьяне сделали город хлебным. И мало кто знает, что впервые в России насладились чаем благодаря выходцу из Тары Ивану Перфильеву. Это он, будучи послом в Китае, первым  завёз его к нам.
Пока мы пили «завезённый Перфильевым» чай и беседовали с историком о жизни времён Ермака на улице вновь пошёл дождь.
- А что там синоптики говорят о погоде на ближайшие дни, Константин Иванович?
- Ничего для вас хорошего не говорят. Пасмурно, дожди, температура 13 – 15 градусов, ночью ещё ниже. Дорога в такую погоду – кисель. Так что вам на велосипедах до Тобольска  не поздоровится.
Вы же знаете, что ещё в середине XIX века тракт выпрямили. Тара с Тобольском остались в стороне, и из Тюмени в Омск поехали через Ялуторовск, Ишим и Тюкалинск…

От Тары до деревни Тузаклы ехали по грязному, но асфальту. Дальше пошёл большак, наезженный на старом Сибирском тракте. Лишь иногда просёлок спрямлял старую дорогу.  И тогда «на петле» были заметны признаки  давнего обустройства старинного тракта: профилирование дороги. Когда выкопанный в кюветах грунт перемещали к оси дороги и использовали для возведения повышенной части проезжего полотна.
 Такие отрезки дороги сохранились у деревень Шухово, Тузаклы, Бакшеево, Петелино…  Мы их измеряли, зарисовывали и фотографировали  для отчёта.
Сам большак был похож на глубоко вспаханную полосу земли, уходящую за горизонт. Две скользкие, как лёд, колеи от грузовых машин, как будто проложенные для нас, представляли собой  унылое зрелище. Когда они подсыхали, грунт, как и на Берёзовом перевале в Восточной Сибири, наматывался на колёса, забивая всю ходовую часть велосипедов. Обочины были ещё страшнее.
 После маленькой деревни Бобровка дорога стала не только не проезжей, но и не проходимой. И тогда Витя сшил из серебрянки неизвестную мне обувь с подошвами из галош и с шипами, сопровождая одновременную работу портного и сапожника выразительным стихом «собственного приготовления».
                «Дождь, тракт, велосипед, галоши,
                Медлительный и трудный путь.
                Пройдёт ещё хоть четверть срока -
                Всё будет так. Асфальта нет».
 В качестве шипов он использовали болты с гайками.
- Ну, ты прямо-таки Александр Блок. А шипы надо запатентовать, - сострил Серёга.
«Вспаханная» полоса была заполнена бесконечно тянущимися грядами чёрной грязи, имеющими, как писал Чехов, свои «Эльбрусы» и «Казбеки», которые в дождливую погоду расползались, а в солнечную превращались в бесформенно застывшую массу.
 Это и есть часть сухопутной дороги, соединявшей два континента: Европу и Азию.
За Петелино, это ближе к Тюменской области, шли через болота, через кустарник, по высокой траве в рост человека, через поваленные стволы деревьев, в заполненных грязью сапогах.
- Вот уж нахлебались «киселя», - бурчал Серёга, выливая грязь из сапог.
 - Я посчитал, - вторил ему Шурик, - что за последние пятнадцать дней тринадцать были дождливыми.
За велосипеды боялись. Они болезненно кричали ужасным скрипом. Вместе с нами, например, за деревней Иванов Мыс, падали в грязь. Вместе с нами «отмывались» в озёрах и речках.  Вместе с нами «ложились спать», не боясь укусов насекомых.  Нам же не помогали ни репеллент, ни накомарники. У Шурика от укусов  распухли ноги.
Общения во встречавшихся селениях с людьми, где дома были с открытыми или закрытыми дворами, а иногда, как в Новоникольске, с дощатыми крышами, были редкими.
В деревне Кип познакомились со староверами. В Чекрушево, куда в 1600 году специально подселили людей для распашки земли, поговорили с местными крестьянами о «пашенных». Но они о них ничего не знали. В Шухово сфотографировались с пастухом и его детьми. У татарской деревни Тайчи прямо на подсохшем большаке увидели двух татарок, сидящих друг против друга. Они были одеты в красные платья, зелёный и чёрный жилеты, повязаны расписными платками и смотрели на нас, как на инопланетян. Ещё в одной татарской деревне Нагорно-Левске поболтали с продавщицей в магазине.
Перед Тевризом с могучих берёз сорвалась в небо стая орлов и долго парила над нами с пронзительными криками тю-тю.

Исправить дороги и мосты – веками предписывалось документами живущему в этих местах люду.
Так, 19 августа 1769 года в присланной промемории (памятной записке) в Тюменскую воеводскую канцелярию объявлено, «что в силу ордера его превосходительства господина генерал-майора и Сибирского губернатора Дениса Ивановича Чичерина велено для следующего через Тюмень Селенгинского полка дороги и мосты исправить».
Но за 200 с лишним лет так и не исправили.
А сегодня, спустя много лет после нашего путешествия?
И сегодня не исправили.
Прочитал в интернете впечатления «Омчанина», пытавшегося проехать на «Калине» из Омска в Тюмень через Тару, Усть-Ишим и Тобольск:
«К Усть-Ишиму «Калина» покрылась слоем грязи с пол-пальца, но это пол-беды: дорога от Усть-Ишима на Тобольск оказалась полностью грунтовой, без всякого щебёночного основания, размокшей после дневного дождя. «Калина» по такой дороге могла ехать только до тех пор, пока не забились землёй колёсные арки. Тогда решили повернуть назад, и поискать счастья на дороге через Тюкалинск».

Недавно из Тары пришло сообщение: «…Книгу мы Вашу («Владимирку») получили, очень благодарны Вам за подарок и внимание. Сейчас в нашем городе на улице Советской установлен новый памятный знак и караульная будка…».  К письму приложены фотографии.
Перечитал корреспонденцию из Тары и вспомнил многие имена первопроходцев, сохранённые в архиве Тюмени. Это и им поставили памятник.
                ***
- Юрий Александрович, - обратился ко мне в архиве Шурик. – Я «перевожу» документ, в котором поручик енисейского полка Дементий Завьялов извещал Тюменского воеводу Тобольского дворянина Замощикова о требовании под колодников  семи подвод за прогоны. Мне кажется, что для писаря было безразлично:  что выделить подводы под груз, например, хлеб, лес, пеньку, что под живых людей. Думаю, поручик имел в виду выделение семи подвод для колодников. 
Письменный язык XVIII века приходилось «переводить» на современную речь.
В 1764 году императрица Екатерина Алексеевна II подписала Указ, в котором генерал - поручику Николаю Муравьёву «препоручила в ведение» канцелярию государственных дорог. Этим же Указом Муравьёву велено было «прилагать старания и приводить все государственные дороги в наилучшее состояние и  правильно промерить в вёрстах расстояние каждой дороги надёжными (видимо, образованными) людьми. Дабы каждая верста была в 500 сажень». (Мы в одном из документов видели рисунок верстового столба не с цифрой 4, а с её зеркальным отображением ).
На генерал – поручика также было возложен сбор дорожной информации.
«Сколько по тем дорогам есть рек, ручьёв и озёр и как именно они широки в межень и не бывает ли в полые воды разлития и есть ли мосты или перевозы и где верстовых столбов не поставлено. А если будет неправильно и тех ведомостей (отчётов с информацией) не будет и оттого в генеральной ведомости учиница (учинена) остановка, то тех канцелярий воеводы с товарищами и комиссарами без штрафа оставлены не будут».

Особо большое значение имел Указ императрицы для дороги, соединяющей Россию с Сибирью. В том числе для организации движения.
На почтовых станах (станциях) для смотрения за ямщиками назначали отставных солдат. В свою очередь за этими солдатами тоже присматривали.
Так, Тюменскому отставному солдату Степану Шишкину, назначенному для смотрения не только за ямщиками, но и за станционными солдатами, была выдана по этому поводу инструкция.
В соответствии с этой инструкцией Шишкин должен был ежемесячно объезжать все почтовые станции в Тюменском ведомстве. Через три месяца менять станционных солдат. Смотреть за лошадьми: чтобы на станциях имелось шесть, а не четыре почтовых лошадей и чтобы они были сыты и под присмотром. Никому не давать почтовых подвод без подорожен и без прогонов. Не позволять обижать ямщиков.
«А если ямщиков и самого Шишкина обидят, то обидчики обязательно будут оштрафованы».
Но и Шишкину «за нарушение инструкции не было никакого милосердия».
Наряду с почтой тракт активно использовали для доставки в Среднее Прииртышье стратегически важных продуктов и товаров.
В один из дней 1767 года в торговом ряду Тюмени дворянин Алексей Текутьев купил холст: для парусов по 3 копейки за аршин и на мешки по 2 копейки. На покупку холста Текутьеву было выдано 100 рублей из денежной казны Тюменской канцелярии. Всего дворянин приобрёл у купцов 3912 аршин холста. От Текутьева холст был принят солдатом Михаилом Вязьминовым на перемер. После чего его увязали в тюки и взвесили. Получилось 32 пуда 10 фунтов (на две подводы).
Груз пожелал свести в Тобольск ямщик Алексей Оверин. «… А за своз хочу получить с каждой подводы по девяносто пять копеек, а меньше взять не желаю и торговатца не буду».
 Вместе с холстом на подводы было погружен мешок с деньгами пятикопеечными монетами на сумму 120 рублей весом в четыре пуда. 
Груз сопровождали  Михаил Вязьминов и капрал Пятов.
В Тобольске комиссар Пушкарёв выдал Вязьминову квитанцию о приёме холста, а солдат рапортовал об этом в Тюменскую воеводскую канцелярию поручику Василию Игумнову.
Тракт тогда в этих местах был не лучше, чем сегодня. Поэтому наравне с ним пользовались и водным путём из Тюмени в Тобольск по Туре и Тоболу и дальше до Тары, Большеречья, Омска и других селений по Иртышу.
Для доставки грузов по воде, в частности, «провианта и овса, вверх в Иртышские крепости» использовали плоскодонные деревянные речные судна небольшого размера с палубой или полупалубой и одной мачтой. Такие судна назывались дощаниками. Делали их в Тюмени, в Туринске, в Краснослободске, в Верхотурье, в Ялуторовске, и их строительство было выгодным предприятием. За одно судно платили 23 рубля 65 копеек. Но и требования к качеству дощаников предъявляли.
«Построить дощаники крепкие и к водному ходу способные против прежних примеров и конопатить сии дощаники одной пенькой, а не лыком или другим чем-то неспособным и непрочным».
Тем не менее, плавание было не менее трудным предприятием, чем доставка грузов по тракту.
Как-то в начале октября 1745 года (во времена царствования Елизаветы Петровны) воевода Тюмени Михайло Лодыгин получил промеморию из Верхотурской воеводской канцелярии.
В бумаге сообщалось, что «казённая соль за мелководством остановилась в Тюменском ведомстве ниже села Сазоновского. Суда разбросало погодой, снасти не держали, работники голодали».
Соль предлагалось выгрузить, принять её голове Фёдору Кудрину и отвезти в удобные и безопасные от воды и огня и от осенней мокрой погоды амбары. Для перевозки выделить необходимое число подвод, и как только соль окажется в амбарах - рапортовать в Тюменскую канцелярию.
Для охраны дощаников и снастей велено было приставить из обывателей караул. «Беречь дощаники от воды и льда, а если будет повреждение, то  поступлено будет без всякой пощады».
                ***
И вот мы в Тобольске, в городе, где 2,5 века тому назад комиссар Пушкарёв выдал солдату Вязьминову квитанцию о приёме холста.
Тобольск был построен в семнадцати километрах от столицы Сибирского ханства города Кашлыка (Сибири, Искера, ныне смытого в Иртыш) и сыграл выдающуюся роль в превращении Руси в Российскую империю.
Белокаменный красавец кремль с Софийско-Успенским собором, чьи купола  выкрашены в небесный цвет, памятник покорителю Сибири Ермаку и деление города на две части: под горой и на горе – это первое наше знакомство с бывшей столицей Сибири.
А первым человеком, с которым мы столкнулись в Тобольске, была Вера Ивановна Трофимова - главный хранитель фондов музея. Именно при её активном участии краеведческий музей вырос в Тобольский государственный историко-архитектурный музей-заповедник.
- Наш музей находится в здании, где в середине XIX века размещался Тобольский Приказ о ссыльных, - начала рассказ Вера Ивановна, узнав, что нас интересуют декабристы, составившие в Тобольске самую многочисленную колонию ссыльнопоселенцев.
- В этом учреждении работал заседателем декабрист Иван Анненков. На нашей же улице Красная площадь расположено здание бывших Присутственных мест. В нём на службе состояли Александр Михайлович Муравьёв, младший брат Никиты Муравьёва, Пётр Свистунов, Степан Семёнов.
На улице Мира сохранился дом купца Пиленкова, в котором по инициативе  декабристов работало девичье приходское училище.
Пойдёте гулять по городу, советую пройти на улицу Никольский взвоз. Посмотрите памятник Ермаку на мысе Чукман, поставленный по личному распоряжению императора Николая I. Когда сюда приехали декабристы, он уже стоял.
«Да, - подумал я, - казакам памятник, декабристам тюрьма. Памятник-то уже стоял, а город-то свои столичные и губернские функции терял в связи с выпрямлением тракта из Тюмени в Омск».
Жена экс-генерала Фонвизина Наталья Дмитриевна вспоминала:
«Чудный этот 1839 год. Отсюда тогда погнало народ нарядный как помелом в Омск. Все поскакали, все поехали, как будто господь выгнал их верёвкою… В Тобольске стало просторно и тихо… Белки скакали по городским скверам, лягушки квакали по улицам, птицы влетали в горницы».
 - Никольский взвоз, - продолжала Вера Ивановна, -  переходит в улицу Октябрьскую, на которой проживали ссыльные декабристы. В частности, в доме №4 жил декабрист Михаил Фонвизин.
- Вера Ивановна, не могли декабристы жить на улице Октябрьская. Она как-то по-другому называлась, - не согласился с главным хранителем фондов Рабинович.
- Да. Она вроде бы звалась раньше улицей Петропавловской.
Задал и я вопрос Трофимовой.
- Читал, что в Тобольске в 1799 году был построен оружейный завод. В качестве главного мастера и технического управляющего заводом был назначен Суздальский оружейник Никифор Иванович Пилёнок. Сейчас в Тобольске о нём что-нибудь напоминает?
- В нижнем посаде на месте бывших оружейных мастерских сложились улицы, получившие названия Большая Пиляцкая и Малая Пиляцкая. Малую Пиляцкую переименовали в улицу Мусы Джалиля, а Большую Пиляцкую, в связи со 100-летием со дня смерти поэта в улицу Пушкина. Тоже ведь фамилия оружейная.
                ***
Всех декабристов, проживавших в Тобольске, можно разделить на две группы: кто выжил и вернулся в Россию и кто остался лежать в Сибирской земле.
В «вернувшейся» группе было 10 человек: Иван Анненков, братья Павел и Николай Бобрищевы-Пушкины, Николай Басаргин, Александр Николаевич Муравьёв, Пётр Свистунов, Михаил Фонвизин, Николай Чижов, Владимир Штейнгель и Гавриил Батеньков.
В «невернувшейся» – 7 декабристов: Александр Михайлович Муравьёв, Вильгельм Кюхельбекер,  Семён Краснокутский, Флегонт Башмаков, Александр Барятинский, Степан Семёнов и Фердинанд Вольф.
 Тобольских поселенцев, за исключением Кюхельбекера и Вольфа, по аналогии с «призрачным» Чижовым можно считать «воображаемыми» декабристами. Поскольку участие их в тайных обществах, скорее всего, было виртуальное, а несправедливое наказание – реальное.
За разговоры и даже за давние разговоры были наказаны Анненков, Басаргин, Фонвизин….  Штейнгель видел в себе «более свидетеля, нежели соучастника тайных обществ». Башмакова сослали в Сибирь за то, что проживал в одной квартире с Пестелем. А Бобрищевых-Пушкиных – за сокрытие «Русской правды»….
Тем не менее, пользу государству всё же многие из них принесли, несмотря на вычеркнутые из активной жизни десятилетия.
Иван Анненков участвовал в крестьянской реформе и даже был награждён серебряной медалью «За труды по освобождению крестьян». В Нижнем Новгороде его избрали почётным мировой судьёй.
Пётр Свистунов занимался устройством быта помещичьих крестьян.
Михаил Фонвизин вместе с Фердинандом Вольфом ухаживал за больными в Тобольске во время холеры.
Гавриил Батеньков, родившийся в Тобольске, несправедливо наказанный двадцатилетним заключением в крепостях, в Томске работал архитектором и занимался благоустройством улиц.
А декабрист Александр Николаевич Муравьёв, будучи сосланным в Сибирь,  работал гражданским губернатором в Тобольске, потом в Архангельске.  Был произведён в генерал-лейтенанты, участвовал в Крымской войне, в 1861 году внёс свой вклад в крестьянскую реформу, в Нижнем Новгороде стал военным губернатором.
«Видимо, это неспроста, - посчитал я, - ведь Нижний Новгород декабристы хотели видеть столицей России, с переименованием города во Владимир (а Владимир - в город Клязьмин.)»….
 
«Невернувшиеся»  в Россию декабристы в разные годы умерли в Тобольске и похоронены на Завальном кладбище, расположенном за земляным валом. Похоронены они по-семейному, рядом.
Четыре подряд могилы, из которых две - Александра Михайловича Муравьёва и Фердинанда Вольфа выделяются одинаковыми примечательными надгробиями видны издалека. Они  отлиты из чугуна в виде мощных кубов с нишами и увенчаны высокими крестами с распятиями.
Вместе с Муравьёвым похоронена его двухлетняя дочка Лида.
Слева от Муравьёва захоронение Степана Семёнова. На скромной чугунной плите написано: «Здесь покоится прах статского советника Степана Михайловича Семёнова. Род. Марта 1802. Умер 24 ноября 1852». Справа от Вольфа – Флегонта Башмакова. «Во имя Отца и Сына и Святого Духа аминь. Флегонтъ Мироновичъ Башмаковъ последний из ссыльных за 14 декабря 1825 г. Скончался в Тобольске 21 сентября 1859 г.».
Ещё три могилы первых умерших в Тобольске декабристов - поэта Вильгельма Кюхельбекера, генерала Семёна Краснокутского и друга Пестеля Александра Барятинского с такими же надгробиями, как у Семёнова и Башмакова выглядят скромно.
                ***
Декабрист, морской офицер, путешественник, автор физико-географического описания Новой Земли Николай Чижов, дослужившийся в ссылке до прапорщика, прожил в Тобольске 10 лет. За это время он сдружился с уроженцем Тобольска автором Конька-Горбунка Петром Ершовым. Их дружба увенчалась совместным творчеством, о котором Ершов сообщил своему приятелю в Санкт-Петербург:
«Мы с Чижовым стряпаем водевиль «Черепослов», в котором Галль (основатель френологии – лженауки о взаимосвязи между психикой человека и строением поверхности его черепа – авт.) получит шишку пречудесную. Куплетцы – загляденье! Вот уж пришлю их к тебе после первого представления».
                «… Спокойствие занятий
                Ты дважды прерывал!..
                Прими же тьмы проклятий,
                Что б чёрт тебя побрал!..»
Свой водевиль Ершов с Чижовым отправили поэту Владимиру Жемчужникову, не лишённому, как и его братья, чувства юмора. Это они вместе с писателем, поэтом и сатириком  Алексеем Константиновичем Толстым придумали Козьму Пруткова, ставшего «великим философом, писателем и острословом».
Жемчужниковы вставили текст Ершова и Чижова в оперетту «Черепослов. Сиречь Френолог» и опубликовали её в 1860 году в журнале «Современник» под именем Петра Пруткова (придуманного отца Козьмы – авт.).
Так Козьма Прутков «стал» декабристом.
                «…За здравие френологии,
                Мудрейшей из наук!..
                Хоть ей не верят многие,
                Но, знать, их разум туг,
                Она руководителем
                Должна служить, ей-ей…»
Действительно. Френологии верить не надо. И руководителям она не должна служить. Но Ершов с Чижовым навели на мысль: может, физиогномика не лженаука? И можно заранее распознать характер человека по его внешности.  Хотелось бы в это верить. А то в странах с традиционным единоличным правлением, как у нас, часто политика становится заложницей характера и поступков одного лица. Видимо, декабрист Николай Чижов, выступивший под псевдонимом Прутков, об этом знал, когда 14 декабря выходил на Сенатскую площадь, и считал: не должны же жизни десятков миллионов людей зависеть от характера и поведения одного человека!
 
В произведении использованы документы Государственного архива Тюменской области.