Малый Анзас – 6 угольный лог
В первое лето моей жизни на Малом Анзасе мы с тёщей косили сено в Парашином логу, километров в трёх от прииска вверх по речке Малый Анзас. Парашиным он назывался потому, что там косила Параша, то есть Прасковья, родная мать моей жены. Прасковья умерла, и покос перешел по наследству Марии Тимофеевне, заменившей Прасковью на супружеском ложе. Их муж, списанный по состоянию здоровья из действующей армии, не мог участвовать в сенозаготовке, и вся эта работа легла на плечи Марии Тимофеевны. А тут я подоспел. У двоих дело стало двигаться быстрее. Младший брат жены, Колька в сенозаготовке участвовал редко. Он уже работал в золотодобывающей артели камневозом и очень уставал, а когда его взяли в армию, сенозаготовка полностью легла на наши плечи.
Покос в Парашином логу не очень походил на настоящий покос. Надо было подниматься по крутому и узкому ущелью километр к месту, где было не так круто и можно было косить. Косили почти на пятой точке, но всё-таки косили, потом с муками гребли, а зимой, оставив лошадь и сани внизу, вручную на волокушах спускали сено к саням. Лог был таким крутым, что воз на волокуше летел вниз, оставляя за собой снежный вихрь. На таком покосе, да на малой траве мы с трудом накосили на зиму корове, прикосив ещё и на Турбеке, горе, под которой и находилась изба тестя. С близкого Турбека сено спускали на волокушах прямо ко двору. Естественно, что такая «косовица» нас не устраивала. Теща пошла в поселковый совет, и в 59-м нам выделили покос в Угольном логу. Выделенная деляна больше походила на покос. Там было не так круто, но добираться до него было ещё трудней. В Угольном логу было много покосов, но они принадлежали старожилам поселка. Нам же выделили нижний, менее удобный. Но мы и этому были рады: косить можно было на полный размах, и сено собирать, бегая не по столь крутому косогору. А трудность заключалась в том, что Угольный лог располагается уже в пяти километрах, от прииска и подниматься к покосу надо ещё пять, по камням, по которым и под которыми и лето и зиму сбегает говорливый ручей. Зимой его прячет глубокий снег, но на санях всё равно не поднимешься. Все, косившие в Угольном, тоже оставляли сани в устье лога, поднимая до покоса лишь лошадей. А преимущество было в том, что волокуши с сеном можно было спускать с помощью лошади, используя для торможения, привязанный к волокуше кол. Пять километров до и пять километров после в лог по камням и перекатам – это вам не прогулка, а придешь на место - и вот он дождь… Выкатилась тучка из-за вершины горы, накапала и улетела – жди когда подсохнет сено. А выкатится другая - пропал день! Зря потрачено время, напрасно пройден нелёгкий путь. Но, как бы там ни было, покос скосили, сено сметали, однако успокоения нет. Стог нагрелся. Оставь его под осень, он сгниет, а может и пламенем загореться. Пришлось раскидывать и сушить на месте. Нам повезло: выходной денек выдался погожий. Сено на Малом Анзасе косили многие жители, косил лесопункт, косила золотодобывающая артель. Не всем достались хорошие покосы. Лишь на ближних займищах располагались удобные, но сенокосилками не косил никто.
Однажды, зимой мне пришлось преодолеть подъём в Угольный дважды. А получилось это так: мне досталась на конном дворе лесопункта норовистая лошадь. Предупредили: «Привязывай, может убежать!». Когда мы с Марией Тимофеевной поднялись к сену, я крепко привязал лошадь к кусту. Пока я раскрывал стог, чтобы накладывать сено на волокушу, сделанную из срубленной березы, лошадь наша, порвав верёвочный повод, рванула мимо нас вниз. Я успел схватиться за обрывок повода, но лошадь остановить не смог, тащился за ней по глубокому снегу. Бурун снега покатился вниз до уже проторенного волокушами волока. В этом буруне, между конских ног тащился я.
----- Ой, убьёт! Ой, убила! – кричала Мария Тимофеевна, испугавшись за меня.
Поняв, что лошадь не остановится, я отпустил повод. Лошадь вскачь помчалась вниз по волоку. Тёща подбежала ко мне. Я выбрался из буруна, отряхнулся. Ничего со мной не случилось, только долго искали шапку. Легкая царапина на затылке не в счёт. Пришлось бежать за лошадью. Мария Тимофеевна осталась нагружать волокушу.
В устье лога местные старожилы Барашковы уже перегружали сено с волокуш на сани. У них было несколько лошадей. Наша прибилась к ним, и Барашковы её поймали. Если бы не лошади Барашковых, мне пришлось бы догонять свою до самого Анзаса.
Почему лог называется Угольным, я не знаю. Наверное, там когда-то либо добывали каменный, либо выжигали древесный уголь. Угольный лог богат не только покосами. Сюда местные жители ходили по весне на глухаря, летом за черемшой и корнем-ревнем, добывали маралий корень и золотой, осенью добывали кедровый орех. Поднимались в Угольный за черемшой и мы с Марией Тимофеевной.
А на плоской вершине Угольного уже Шаман, широта обзора - невозможно оторвать взгляд от лугового разноцветья, от снежных шапок, таявших лишь к августу. Между низеньких кедров и сосен, похожих на карликовые, сплошная черемша в палец толщиной, местами пробивается из-под снега. Можно косой косить! Непуганные белые куропатки прилетают от снеговых шапок попастись на луговом разнотравьи. Невидимые медведки посвистывают. Прохладно и солнечно. Благодать! Живи и радуйся жизни, но надо нарвать черемши полный мешок, спустить на загорбке её вниз, а там еще пять километров до поселка. Зато потом моя семья черемшой заполняла нехватку витаминов в продуктах питания. Мы потребляли её и в жареном, и в пареном, и в соленом виде, но самая вкусная и полезная она в виде свежем.
Однажды осенью мы ходили в Угольный за орехами с ночевкой. Ходили я, Колька, теща и её сын с женой, тот которого она привезла в Малый Анзас на корове. К концу пятидесятых он уже отслужил в армии, женился, построил дом неподалеку и жил самостоятельно. Ночевали в балагане, спали попеременке. Кто бодрствовал, охраняя табор от непрошенного гостя в обличьи медведя, тот тёр шишки, подживлял костер. Ореха было много. В Угольном был лазовый кедрач, кедры раскидистые, толстые. Колька, как самый молодой и проворный, лазал по кедрам и длинной палкой сшибал с веток шишки. Едва ли не с каждого падало по мешку, а то и по два. Иван, сын Марии Тимофеевны, сделал на валежине зарубки, изготовил рубель, и мы, мужчины, к утру перетёрли все собранные шишки. Утром, уже всей компанией, отсеяли, отвеяли, откидали, отделяя мусор и пустой. Набралось чистого ореха каждому в полную нагрузку. А нести пять километров вниз по камням, по бездорожью, да пять по дороге. Полный мешок нес Иван. Мне досталось нести пять ведер, Кольке четыре, а женщинам по три. Поначалу мешок на лямках показался вполне подъемным. Сырой орех легче сухого, и мы радовались количеству добытого. Но спустившись к дороге, и наломав под тяжелой ношей ноги, мы уже не очень – то были рады, долго отдыхали. Последние километры мы отдыхали уже через каждые сто-двести метров, помогая друг другу снять ношу и потом поднять её на плечи. Интересное ощущение после снятия ноши, тебя клонит, гнёт вперед, будто ты еще не освободился…
В последнее лето я, кроме покоса в Угольном, косил еще в Артасе. Это я косил уж как – бы для себя. Мария Тимофеевна пообещала отдать нам с женой тёлочку. Мне выделил поссовет небольшую деляну невдалеке, куда я бегал после работы. Сам косил, сам греб, сам сметал небольшой стожок, но про телочку тёща больше не заикнулась, да и куда бы я её поместил? Вокруг моего барака не было никаких построек. Тёлочка осталась во дворе тестя, туда же увезли и мое сено, а зимой мы перебрались в Таштып.