Разбирая документы, фотографии и бумаги, оставшиеся после родителей, мы обнаружили несколько сложенных вместе тетрадей, на обложке первой из которых стояла надпись «Уничтожить!!!». Как оказалось, это были воспоминания Николая Пименовича Соковых - брата нашей бабушки Никитиной (Соковых) Зинаиды Пименовны. Как эти тетради оказались у родителей – нам не известно.
Прочитав записи, мы нашли много нового и интересного из истории нашей семьи, о чем никогда не знали. Нам также показалось, что некоторые из описываемых событий будут интересны и другим людям. Но смущала надпись на тетради. С потомками Николая Пименовича связи у нас не было. В конце концов, мы решили, что никому не сделаем ничего плохого, если предадим гласности эти воспоминания.
Текст приводится с незначительной редактурой, касающейся орфографии и некоторых пропущенных по смыслу слов.
Наш отец, Пимен Николаевич Соковых, был родом из государственных крестьян села Пальна-Аргамач Ламской волости Елецкого уезда Орловской губернии… Название села можно считать до некоторой степени историческим и вот почему: когда-то во времена удельных князей от набегов степных кочевников существовали линии оборонительных укреплений, одна из них проходила через город Елец. От Ельца далеко в степи были наблюдательные пункты, в которых дежурили казаки с лошадьми. Заметив в степи пыль от появившихся врагов, один из казаков садился на коня и мчался в Елец с донесением, и там быстро принимали меры к обороне. Легенда рассказывает про такой случай: мчавшийся с донесением казак на коне арабской породы аргамак (у казаков эта порода лошадей была очень популярна) не доехал до Ельца, его лошадь споткнулась, сорвалась с каменной горы вниз и погибла вместе с казаком близ села Пальна под Ельцом, но донесение было вовремя. С тех пор село Пальна стало называться Пальна-Аргамак. Верна ли эта легенда, доказать трудно, но она в народе существует. Вот в этом селе и родился наш отец в 1862 году в крестьянской семье. Его отец, а наш дедушка Николай Григорьевич, имел небольшое хозяйство, а его семья состояла из 7 человек: двух братьев и трех сестер, да дедушка с бабушкой. Прокормиться и жить сносно от своего хозяйства было трудно, поэтому в осенне-зимний период мой отец и его старший брат уходили на заработки в город Елец. Сам дедушка в зимнее время занимался извозным промыслом… Он и другие односельчане подряжались возить на лошадях купеческие товары (муку, кожу, табак и другие) в Москву и другие города. По рассказам отца у дедушки был такой случай:
Приехав раз с товаром в Москву и сдав его по назначению, артель подрядилась в Москве везти разные грузы в Варшаву. Ехали они долго, но дедушка на своих лошадях до Варшавы не доехал. По причине плохой дороги и чрезмерной нагрузки лошади одна за другой у него пали. Пришлось груз разложить на другие подводы, а самому приехать в Варшаву, как говорится, с одним кнутом. Его товарищи груз сдали и подрядились везти новый груз в Москву. Дедушка с ними не поехал, рассчитывая добраться до дома скорее, по железной дороге. Но получилось другое. На постоялом дворе ночью его обобрали воры, и ехать было не на что. Что делать? Ему посоветовали обратиться к воинскому начальнику за разрешением ехать по этапу, бесплатно (тогда этапы были в ведении военных). Ему было разрешено, но одновременно предупредили, что по этапу будут ехать разные подозрительные люди, в том числе воры, беспаспортные бродяги и разный сброд. Под конвоем, как арестанты. Дедушке ничего не оставалось, как согласиться. Ехал он из Варшавы более двух месяцев и вернулся домой в рваной одежде, в сильно потрепанном виде, истощенным, как заправский бродяга. С тех пор нашу семью односельчане прозвали «по-уличному» Варшавские.
Отец тоже уходил на заработки в г. Елец, где работал на товарной мельнице чернорабочим, так как у него не было никакой специальности. С годами постепенно приобрел специальность вальцовщика, а в дальнейшем стал крупчатником. Это была уже высшая специальность в мукомольном деле, равнялась должности инженера-технолога. В сельском хозяйстве он стал мало принимать участия – не было времени и смысла, а лишь помогал в страдную пору немного времени своим трудом. За ряд лет работы крупчатником отец зарекомендовал себя хорошим специалистом, получал уже хорошую зарплату и был на счету. Владелец другой мельницы, находящейся в 30 км от железнодорожной станции Латная в селе Гремячий Колодезь Воронежской губернии, Безруков, предложил отцу более выгодные условия, а именно: деньгами 75 руб. в месяц, квартиру с отоплением, необходимые продукты для семьи, корм для коровы и другой живности. Отец согласился, заключил с Безруковым договор и вскоре с семьей переехал к месту работы. В это время семья состояла из 6 человек: отец, мать, дедушка и трое детей – Нюра, Маня и Настя.
Безруков был человек развитой, с высшим образованием. В свое время он окончил юридический факультет Московского университета, был депутатом Воронежской городской управы и почетным гражданином г. Воронежа. Он знал толк в людях и отца ценил, как хорошего специалиста, особенно после того, как тот произвел необходимую реконструкцию мельницы без особых затрат. Отец также ценил и уважал своего нового хозяина. Видел в нем хорошо образованного и практического человека, с которого можно брать пример. Он очень любил его и рассказывал о нем много, что мы тогда не все еще понимали. Впоследствии отец признался, что Безруков произвел на него решающее «воспитание» и в корне изменил все прежние понятия о жизни. Но главное, что отец ценил у Безрукова, это его убежденность в чем-либо, твердая, неоспоримая и легко доказуемая своему собеседнику. По словам отца Безруков никогда не горячился, терпеливо выслушивал мысль оппонента и только тогда, не стараясь выпячивать себя и убедившись, что собеседник сказал все, что мог, высказывал свою мысль по данному вопросу, но уже неоспоримую и убедительную, как «дважды два – четыре». Что греха таить, говорил отец, и я сам, часто не дослушав до конца разговаривающего со мной человека, перебивал его и предлагал непродуманное, не твердо усвоенное возражение, и получался какой-то безалаберный разговор разгоряченных спорщиков. Договориться конкретно о чем-либо при такой форме беседы и при отсутствии твердой убежденности в правоте дела редко удается. Без доказательств получается пустой разговор. «Многому я научился в общении с Безруковым и его семьей» - заключал отец. Теперь нам, взрослым детям, приходится только удивляться, как из деревенского крестьянского парня, окончившего только 3 класса земской школы, вышел всесторонне развитый, культурный и воспитанный человек, наш дорогой отец!
Время шло. Отец был удовлетворен работой у Безрукова, но сам Безруков - не особенно, и вот почему. Мельница из-за дальности расстояния от железной дороги, а главное – из-за ее технической отсталости – не была в состоянии конкурировать с крупными товарными Воронежскими мельницами, оснащенными новейшим оборудованием и выпускающими муку более высокого качества и с большим выходом ее. Кроме того, было больше расходов по доставке пшеницы из южных районов, переплачивая за тариф и доставку ее гужевым путем от железной дороги до мельницы на расстояние 30 верст. Эти немалые расходы ложились тяжелым бременем на себестоимость муки, что заставляло Безрукова задуматься о дальнейшем ведении дела. На предложение отца о полной реконструкции мельницы по последнему слову техники (замена малых нарезных вальцев бОльшими, установка рассевов (новинка), и замена парового двигателя нефтяным) Безруков не согласился. У него были свои расчеты – войти пайщиком в большую товарную Воронежскую мельницу и продолжить свое дело в новых условиях, а свою мельницу оставить с меньшим числом квалифицированных рабочих лишь для помола крестьянского зерна на их нужды. На этом и закончилась служба отца у Безрукова, где он проработал более 12 лет.
За это время семья наша увеличилась на 3 человека. Появились на свет 3 брата: я – Николай, Александр и Алексей. Вскоре мы переехали в Воронеж, где и начались наши мытарства по сравнению с жизнью у Безрукова.
В Воронеже должности по последней специальности отца не нашлось, а жить надо. Поступить вальцовщиком отцу не хотелось – не устраивала зарплата, а расходы на содержание семьи возросли. За годы работы у Безрукова наши родители кое-что скопили на черный день, вот отец и решил попытать счастья в хлебной коммерции, которая ему была немного знакома во время работы у Безрукова при общении с так называемыми «комиссионерами», поставляющими пшеницу на мельницу. Эта работа заключалась в купле-продаже пшеницы большими партиями владельцам мельниц и крупным помольцам. Отец занялся этим делом, хотя мама не соглашалась с его новой деятельностью, боясь неудач и растраты сбережений. Он стал ездить по железнодорожным станциям южных районов Воронежской и Курской губерний, где сеяли больше пшеницу, чем другие зерновые культуры. Там на ссыпных дворах у торговцев, а также в имениях помещичьих хозяйств покупал пшеницу вагонами и отправлял ее по железной дороге в Воронеж по дубликату на предъявителя. В Воронеже продавал ее мукомолам по существующей рыночной цене. За вычетом расходов ему оставалась польза 1-2 копейки на пуд, и это считалось хорошим заработком. За одну поездку отец закупал в разных местах 10-12 вагонов по 1000 пудов каждый. Количество не малое! Несведущие люди могут подумать, что на такие операции нужно иметь порядочный капитал, если исходить из расчета стоимости пшеницы примерно 90-95 копеек за пуд, да плюс расходы за тариф по железной дороге и ряд других. Такого большого капитала у комиссионеров, конечно, не было. На какие же капиталы, вернее, на чьи деньги вели эти коммерсанты такие крупные операции с пшеницей, если в кармане у них было не более 300-500 рублей? А дело обстояло примерно так: такой коммерсант, приехав на место к ссыпщику, скупающему зерно у крестьян, или помещику, желающему продать свой хлеб, договаривался с владельцами об условиях в цене, качестве и сроках отгрузки, и дав задаток 20-30 рублей на вагон пшеницы, отправлял ее от имени владельца (или сам владелец) на железнодорожную станцию, где она грузилась насыпью в вагоны, и двери заделывались деревянными щитами. Железная дорога выдавала владельцу документ (дубликат) на прием от него зерна, за которое теперь всецело отвечала железная дорога до прибытия его на станцию назначения. Дубликат выдавался или именной на имя владельца или просто на предъявителя, как того пожелает отправитель. Плата за провоз (тариф) уплачивалась отправителем или получателем груза на станции назначения по прибытии его на место. После того, как железная дорога выдала владельцу дубликат, он мог по нему получить в банке ссуду в сумме рыночной цены или на 10-15% дешевле ее. Рыночные цены сообщали хлебные биржи в своих бюллетенях каждые 5 дней, и на основании их банки, как частные, так и государственные, ими руководствовались в выдаче денежных ссуд. Банки охотно выдавали под дубликаты ссуды, выдавая взамен дубликата свою банковскую квитанцию до времени возвращения ссуды банку. Обычно ссуда выдавалась на 10-12 дней, т.е. на тот срок, за который груз, по расчетам железной дороги, должен пройти путь от станции отправления до станции назначения. За просрочку возврата банку денежной ссуды он взыскивал проценты. По прибытию груза на станцию назначения он выдавался по дубликату любому лицу, предъявившему его. А чтобы получить дубликат из банка, нужно оплатить ему полученную ссуду и плюс процент за нее. Вот примерно весь ход действий со дня покупки пшеницы комиссионером до ее продажи мукомолам. Были и другие варианты купли-продажи, но они не были распространены, как не эффективные и тормозили быстроту оборота капитала в торговле и промышленности. Комиссионеры невольно являлись незаменимыми помощниками в этом деле. Они как бы ускоряли оборот денежных средств, вложенных в любое дело, а особенно в хлебное, как на внутреннем рынке, так и на внешнем, по экспорту за границу…
В южных губернских городах России существовали хлебные биржи, через которые совершались сделки по купле-продаже сельскохозяйственных продуктов. Они считались юридически оформленными, когда регистрировались в биржевом комитете, и только тогда считались законными. Но на практике внутреннего рынка ими мало кто пользовался вследствие их громоздкости и бюрократизма. Вот здесь-то и было большое поле деятельности для нелегальных комиссионеров по всем специальностям сельскохозяйственных продуктов. Они имели большую связь с продавцами и покупателями этих товаров. Хорошо знали, что, когда и кому надо купить или продать тот или другой товар, не выезжая на место и не имея патента на совершение сделки. Хлебные биржи были набиты этими «специалистами» и притом по разным отраслям. Одни специализировались по продаже зерновых продуктов на экспорт, другие по масляничным, третьи на внутреннем рынке по продаже и покупке муки и пшеницы и так далее… Вот наш отец тоже включился в число комиссионеров. Он быстро освоился с этой механикой, забросив на время свою настоящую специальность. Первые шаги ему удалось сделать неплохо. Он стал зарабатывать на жизнь не меньше, чем когда работал у Безрукова. Своих денег требовалось не так много, и опасения мамы, высказанные ею перед началом новой деятельности отца, не оправдались. «Прогореть» он мог лишь на небольшую сумму из своих сбережений, заработанных у Безрукова.
Первое время отец покупал и продавал не более 12-15 вагонов пшеницы на сумму 12-15 тысяч рублей, на которую требовалось своих денег 300-500 рублей для оплаты мелких расходов и небольшого задатка. А зарабатывал 1-2 копейки на пуд, но это в общей сложности составляло 150-180 рублей в месяц. Отец был доволен, мама тоже. Вот в это время после года работы по новой профессии отца наша мама настояла купить свой дом. Вскорости дом купили в окрестности г. Воронежа в слободе Чижова и переехали в него. Отец продолжал работать, и дело у него шло хорошо.
В свой дом мы переехали в 1901 году. В это время наша семья состояла из 9 человек – отца с матерью, дедушки, трех сестер и трех братьев. Как мы все были рады покупке дома! После городской тесноты и переживания всяких неприятностей в наемных квартирах, где было все ограничено, вдруг нам привалило полное раздолье и простор, особенно нам, детям! Мы могли теперь беспрепятственно играть во всевозможные игры без окриков хозяев дома везде, где нам вздумается. Двор был большой и весь огорожен забором. Задняя сторона двора выходила на небольшой пустырь, а чуть дальше раскинулась вековая дубовая роща, принадлежащая какому-то купцу. На дворе были деревянные рубленые сараи. Наша мама тоже не скрывала своей радости от покупки дома. Она очень любила заниматься своим хозяйством, но его не было возможности вести на квартирах в чужых домах. А теперь совсем другое! Вскоре у нас на дворе появились корова, поросенок, куры и собака по кличке Буян, которого мы все дети любили до безумия, а он нас. На столе ежедневно появилось молоко, творог, масло и другие продукты, которых мало и редко бывало во время скитания по квартирам. Но за это мне и брату Александру нашлось много работы по уходу за живностью.
Дом и усадьба со всеми постройками размещались на территории Чижевского волостного управления, в ведении которого находились земли этого крестьянского общества. Без разрешения волостного управления не разрешалось покупать или продавать недвижимое имущество не членам этого общества. Отцу пришлось вступить в члены, но за это также пришлось немало израсходовать денег на неоднократное угощение руководителей волости. Кроме того, были расходы при вступлении прихожанами церкви Иоанна Предтечи, расположенной на территории Чижевского земского общества, хотя ранее наша семья была прихожанами другой церкви, в г. Воронеже. Теперь к нам в большие христианские праздники приходили с «молитвой» священнослужители из двух церквей. Родители их угощали «чем бог послал» и платили им деньги. Им, вероятно, было совестно отказать старым священнослужителям, так как они теперь приходили к нам незаконно. Как-то раз на Пасху в доме встретились священнослужители обеих церквей. Встреча прошла благопристойно, но как-то настороженно. «Старые» поняли, что нарушают порядок приходского обслуживания верующих и перестали бывать у нас с молитвой. Но «новые» как-то в другое время сделали родителям вежливый намек на то, что они принимают «старых» незаконно. Отец, не особо верующий, ответил им грубо, что это их не касается. Да и мама, несмотря на свою приверженность к религии, не смогла смолчать и упрекнула в алчности и тех, и других. На священнослужителей замечание родителей не повлияло, напротив, они вежливо распрощались, получив причитающуюся им сумму, и навеселе ушли с молитвой дальше…
Мне и брату Александру с появлением на дворе живности работы нашлось порядочно, а именно: нужно было отгонять корову в стадо и заготовить для нее на пустыре или роще траву, чистить коровник и ряд других работ. Особенно было трудно рано вставать и гнать корову в стадо. Бывало, рано утром мама ласково разбудит кого-нибудь из нас (по очереди) гнать корову, вскочишь, протрешь глаза, скажешь «сейчас», а сам тут же на боковую и опять заснешь коротким сном. А время идет, и стадо могут от сборного пункта угнать на луг, а корова останется на целый день на дворе. Вот тут-то после двух-трех кратких напоминаний наша добрая мама становится не особенно доброй, другой раз и отшлепает по заднему месту. Но мы как-то не сердились за это на нее – сами виноваты. К тому же она иногда приласкает и по голове погладит, как бы извиняясь за наказание. Мы все это хорошо понимали, хотя по возрасту вроде были еще несмышленышами. Понимали, что ей тяжело дается вести хозяйство и ухаживать одной за большой семьей. Нужно было всех накормить, обстирать, уладить между детьми споры и даже драки и многое другое. Кроме того, у нее были иногда крупные разговоры и недоразумения с отцом по некоторым житейским вопросам. Но все же она была довольна жизнью в своем доме, семьей и хозяйством. Мама была очень трудолюбивая женщина, и она все время опасалась рискованной деятельности отца в его новой профессии после работы у Безрукова. Она все время настаивала, чтобы он бросил свою коммерцию и поступал на работу по специальности, или уехать в деревню и серьезно заняться сельским хозяйством, где, по ее понятиям, жизнь налажена более прочно, чем в городе, где при малейшей ошибке или неудаче может быть разрушена и разорена семья. Отец не соглашался с ее взглядами на жизнь, и к тому же он был уверен, что при скудном заработке такую большую семью прокормить трудно и в городе, и в деревне. Он продолжал свое дело и зарабатывал неплохо.
Время шло. Мама постепенно успокоилась и уже не настаивала на переезде в деревню, но, по-видимому, предчувствие о непрочности отцовской деятельности ее не оставляло. Конечно, она не могла предвидеть все подробности недалекого будущего нашей семьи, и что оно круто изменится к худшему. И, как ни странно, предчувствия мамы в скором времени стали оправдываться.
Главным событием этого явилась русско-японская война 1904-1905 г.г. и последующая за ней революция 1905-1906 г.г. в результате поражения царского правительства в этой войне. Рабочими организациями была объявлена всеобщая забастовка, остановились фабрики и заводы. Под руководством левых партий рабочие требовали упразднить самодержавный царский строй, приведший Россию к поражению, заменив его республикой или ограничивающий его конституцией. Забастовка коснулась и работы железных дорог. Движение товарных поездов почти совсем прекратилось. Такое явление продолжалось более двух месяцев, а у нашего отца было куплено около 12 вагонов пшеницы. Железнодорожные станции принимали грузы к отправке в порядке очереди, но грузить в вагоны – не грузили. Не было вагонов. Вывезенная отцом пшеница лежала на платформах, и ему пришлось платить за просроченную денежную ссуду проценты банку, а их набиралось немало. После окончания забастовки товарное движение возобновилось, и все стало приходить в норму, однако дело у отца шло плохо. Покупатели-мукомолы воздерживались от покупки ее, опасаясь повторения революционных вспышек.
Но революция была подавлена царским правительством. В результате непредвиденных событий отец понес от своей коммерции большие убытки и разорился. Для расплаты с кредиторами ему не оставалось ничего, как заложить свой дом ростовщику под большие проценты и уплатить долги, чтобы не попасть в тюрьму. Продолжать посредничество он уже не был в состоянии – не было ни доверия, ни денег. Ему пришлось поступить на работу по своей специальности на небольшую товарную мельницу при железнодорожной станции Грязи в 100 верстах от Воронежа. Условия были далеко хуже, чем когда-то у Безрукова, но другого выхода не было. Наша семья по-прежнему жила в своем доме, а он лишь по воскресеньям приезжал домой. Материальное положение семьи после краха стало далеко хуже. Часто не доставало денег на покупку самых необходимых продуктов, и нашей маме приходилось просить лавочника отпустить их в долг, до получки отца.
Однако, энергия у отца к предпринимательству не погасла. В скором времени он придумал дело по откорму свиней, возложив его на маму и на нас, двух братьев, меня и Александра. Помещение для «фермы» у нас было, только в нем пришлось сделать деревянные полы с небольшими щелями для стекания жидкости. В другом сарае сложили печь с котлом для варки картофеля и приготовления корма. Смастерили из дубовых досок два специальных корыта, и оставалось только дело за свиньями. Все это строительство производилось в воскресные дни, когда отец приезжал домой. Вскоре на скотном рынке он купил десять свиней-кастратов примерно годовалого возраста и «ферма» стала существовать. Нам с братом работы хватало по горло, а маме – и говорить нечего. Нужно было закупить корм – картофель, тыкву, мучные отходы, черствый хлеб и прочее. Мы варили в котле картофель, тыкву, толкли сваренное и смешивали его с просяной мукой крупного помола, и, когда варево остынет, разливали по корытам свиньям. А до этого свиньи поднимали такой визг и драку, что слышно было за полверсты. Разве все перескажешь, что нам приходилось делать. Нужно было напилить и нарубить дров, вычистить свинарник, нарвать крапивы и снатки, вымыть картофель и сделать много другой работы. От хорошего корма и ухода свиньи росли и жирели. Уже через полгода отец их продал мяснику. Доход от них был неплохой, и отец решил ферму расширить до 20 голов. Работы прибавилось, хотя нам и стала помогать сестра Анна. Мне в это время было около 11 лет, а брату Александру 9. Оба мы ходили в школу. Тяжело было, особенно осенью и зимой. Приходилось рано вставать, чтобы к 8 часам утра все успеть сделать – вычистить навоз из свинарника, настелить в логово соломы, раздать корм свиньям. Мы очень торопились бежать в школу, так как она была как бы местом отдыха для нас от надоевшей работы по уходу за свиньями. Уроки учили днем, придя из школы. Так что осенью и зимой было для нас очень тяжело. Зато весной и летом мы находили свободное время для игр и других проказ с соседскими ребятишками.
Больше всех доставалось работ и хлопот нашей маме в первое время после отцовского краха. Однако, она стойко переносила последствия и постепенно смирилась с тяжелым положением, постигшим нашу семью. Она и отец не пали духом, и материальное положение семьи постепенно стало улучшаться. У отца больше стало возможности принимать участие в свиноводческом хозяйстве, особенно по приобретению корма и непосредственного ухода за свиньями в свободное от работы время. Дело ладилось. На Чижевке наша семья за 6 лет увеличилась еще на 3 человек, трех сестер. На свет появились Зина, Надя и Клава. Брат Алексей родился в 1899 году, когда мы были еще у Безрукова. Он тоже постепенно включился в работу по уходу за свиньями и другим домашним делам. Работали все от мала до велика, и этим крепко держалась наша семья. Здесь нужно дать нашим родителям справедливую оценку их неутомимой энергии в деятельности и спасении семьи от попадания ее в бездонную пропасть, на дно жизни! Из такого краха, в который попала наша семья, редко кто выбирается и вновь устраивает свою жизнь нормальным путем. Молодцы были наши родители! Не согнулись под непосильной тяжестью. О деятельности их можно очень много писать, но пока следует отложить это и рассказать о наших детских годах. Вернусь немного назад.
Детство
Когда мы переехали в свой дом на Чижевку, мне было 7 лет, а брату Александру 5. Выше я уже описал, какую радость доставило нам то раздолье и простота жизни на новом месте по сравнению с тем временем, когда мы скитались по квартирам чужих домов. Вскоре мы подружились с соседскими ребятами, предварительно не раз подравшись с ними, как обычно бывало тогда на новом месте жительства. Нам хотелось быть во всем на них похожими, и мы стали от них перенимать Чижевские привычки и обычаи, почти во всем подражать им. Они были дети в большинстве ремесленников и рабочих всевозможных специальностей: печников, столяров, кузнецов, слесарей и других. У них были совершенно другие обычаи и взгляды на жизнь, чем у нас. Родители их постепенно приучали к какому-либо ремеслу, и они в раннем возрасте уже могли мастерить кое-что из нужных вещей для домашнего обихода: табуретки, лавки, чинить обувь, посуду и прочее. Умели делать клетки для птиц, цейки? для ловли птиц, деревянные коньки, салазки, тележки и многое другое. Осенью и зимой ловили в роще и на пустырях птиц (чижей, щеглов, синиц), водили голубей, а избыток своей добычи и изделий продавали в городе на птичьем рынке. Мы с Александром, глядя на новых друзей, тоже стали кое-что мастерить: при помощи ножа и самодельного шила клетки и цейки? для ловли птиц, сделали голубятню не хуже, чем у них. Ловили сеткой (тайником) птиц, завели голубей, постепенно узнавая во всем толк. Одним словом, ни в чем не отставали от Чижевских ребят. У них была мода одеваться по-другому, чем в городе. Излюбленным костюмом были: синяя рубаха и черные штаны, черная фуражка с ясным козырьком, смазные сапоги, пахнущие дегтем, ремень с медной пряжкой. Мы тоже хотели так же одеваться и требовали от мамы и старшей сестры Анны, чтобы и нам сшили такую же одежду. Они обычно говорили: «Когда износится старая, тогда и сошьем такую же». Правда сапоги и фуражки (по моде) нам отец вскорости купил, да и остальное быстро появилось, так как старое скорее износилось, чем предполагали мама с сестрой. Все это сблизило нас с коренным населением, и впоследствии образовалась дружная компания, способная на всевозможные озорства.
Главарем компании как-то незаметно выделился Яшка-печник. Он всегда стремился к руководству и был силен на всякие озорные выдумки. Все мы нуждались в деньгах, необходимых ребятам нашего возраста для покупки подкосков? играть в сашки-костяшки, мороженого, провочки? для поделки клеток и многого другого, а также на корм для голубей и птиц. А где их взять? Просить у родителей было не принято и бесполезно. Каждая копейка у них была на счету. Вот ребята и находили сами источники дохода: на свалках и пустырях собирали кости, тряпки, старое железо, негодные калоши и прочую дрянь и сдавали за деньги на склад утиля. Этот склад находился по соседству с нашим задним двором. В сборе утиля мы тоже не отставали от ребят, и деньги у нас водились на самое необходимое.
Как-то раз главарь нашей компании предложил «дело», заключающееся в следующем: подкопать под забором со стороны нашего заднего двора дыру (лаз) и вечерами через нее лазить на склад за костями, тряпками и прочим утилем (воровать), протаскивая ворованное через лаз. Добытый таким образом утиль прятать в шалаше на нашем дворе, а днем по очереди сдавать на этот же склад, как где-то собранное на свалках. Предприятие очень рискованное! Правда, главарь, как и полагается вождю, предварительно выяснил, что сторожа при складе вообще нет, собак тоже, и бояться нечего… Короче говоря, Яшка убедил нас, вернее соблазнил на легкую добычу. Компания наша состояла из 6 человек, в которой были: Яшка-печник, Васька-кузнец, Гришка Косой, Ванька-извозчик и я с братом Александром. В тот же вечер план привели в исполнение. По палке поканались, кому лезть первым. Досталось Яшке-печнику и брату Александру – две противоположности: один инициатор, другой ярый противник. Сошло благополучно. Притащили 2 мешка костей и тряпок, спрятав добычу в шалаше на нашем дворе, забросав ее бурьяном. Днем сдали на склад и «заработали» 2 рубля. Деньги поделили поровну. Через день операцию повторили. Очередь досталась мне и Ваське-кузнецу, а остальные ребята должны быть начеку и помочь протащить добычу через лаз. Пролезть под забор с двумя порожними мешками было нетрудно, но как чувствовал себя мой напарник – я не знаю, а мне было очень страшно. В глазах потемнело, руки трясутся, а сердце бьется так, что и самому страшно. Ощущение такое, что, как будто, кто-то бежит за мной и вот-вот сзади схватит. Назад возвращаться нельзя – прослывешь трусом, и все ребята будут тогда презирать и даже могут избить за измену. Васька был не такой трус, как я. Когда мы подбежали к ворохам костей и тряпок, он, заметив мое состояние, гневно прошипел: «Давай скорее мешок, раззява». Меня его тон здорово покоробил и оскорбил, но одновременно придал силу справиться с испугом и взять себя в руки. Не помню, что-то я ему грубо возразил, и он понял, что я не трус. Я стал держать мешок, а он быстро кидал в него кости. Также быстро мы наполнили другой мешок тряпками и с трудом дотащили их к лазу под забором. Руки мои все же дрожали, хотя я и заставлял себя не поддаваться испугу. Не сразу удалось пропихнуть под забор мешок костей, он застрял, несмотря на то, что ребята по другую сторону забора быстро отобрали часть костей из мешка. Чересчур он был набит полно. Но все же протащили. Было очевидно, что лаз был мал, и его следует углубить и расширить. Вождь, находясь по ту сторону забора, сообразил, что мешок с тряпками тоже скоро не протащишь, вскочил на забор и тихо приказал нам – давай сюда. Мы вдвоем подняли мешок на забор, а Яшка схватил его и вместе с ним спрыгнул на наш двор. Эта операция тоже прошла удачно. Добычу отнесли в шалаш и замаскировали бурьяном. Но на меня и брата она подействовала отрезвляюще. Понемногу успокоившись, я решил больше не делать таких набегов, но… Весь уворованный товар опять сдали на склад, предварительно разделив на части во избежание подозрений со стороны приемщика. Через 2 дня опять пошли на дело. Очередь была брата и Ваньки-извозчика. Брат сначала отказался, но главарь Яшка предупредил его, что это ему даром не пройдет. Пришлось согласиться, зная, что оно значит. Третья операция тоже прошла благополучно. Возможно, было бы еще несколько таких действий проделано, но, к нашему счастью, на следующий день мы заметили через щель в заборе, что рабочий склада принес к лазейке колья и доски, чтобы заделать лаз под забором. В этот же день на складе через весь двор на цепи пустили собаку. Казалось, что для нас с братом кончилось все хорошо. Но вот вечером отец, придя с работы, ни слова не говоря, выпорол нас ремнем, приговаривая: «Вот вам кости, вот вам тряпки». А потом добавил: «Если будете заниматься еще таким ремеслом, выпорю кнутом еще не так». Кто ему сказал про наши проделки – неизвестно. Возможно, что владелец этого злосчастного склада, так как операции совершались на нашем дворе. Как бы то ни было, но экзекуция пошла нам на пользу, хотя мы и сердились на отца – можно было бы ему поговорить с нами по душам, ведь мы и сами чувствовали, что такие дела делать нельзя, но в те времена убеждали только плеткой. Возможно, что в некоторых случаях она и помогала, особенно, когда дело касалось воровства и других нехороших поступков. Отец еще не знал, что мы частенько лазили по садам и бахчам воровать яблоки, сливы, арбузы и дыни. Теперь после отцовского наказания мы как бы осознали вред наших нечестных проделок и стали «хорошими мальчиками». Однако в глазах наших друзей по компании это была как бы измена «товариществу». Хорошо, что вскоре вся наша компания нашла себе другое занятие.
По соседству с нашим двором была небольшая частная бойня, где производился убой скота. На дворе бойни был отгорожен деревянными жердями загон, куда после пастьбы загоняли рогатый скот, подлежащий убою в последующие дни. Временами его набиралось целое стадо, и пастух бойни с мальчиком-подпаском пасли его на пустыре близ бойни до глубокой осени. Наша компания подружилась с пастушонком, да и сам пастух не был против этого возможно потому, что считал нас как бы своими помощниками в охране стада, когда он куда-либо отлучался. Так оно и было. Когда он уходил, то своему помощнику строго-настрого приказывал следить за скотом и нас тоже просил помогать ему в этом. Часа через два-три пастух возвращался навеселе, под хмельком. За время его отсутствия мы принимались за дело. У пастухов всегда порядочный кусок мяса на обед, а также сковорода и котелок для варки пищи. Мы быстро разводили костер и, нарезав мясо небольшими кусочками, жарили его на сковороде, поставленной на два кирпича, часто без сала или масла. Охраняли стадо по очереди два наших товарища, но все тщательно следили, чтобы стадо не разбежалось в разные стороны, о чем извещали нас криком главные пастухи. Сколько было радости и с каким аппетитом мы ели вкусное жареное мясо! Хлеб каждый компаньон приносил с собой, а вместо вилок служили нам очищенные палочки от хвороста, так как горячие куски мяса пальцами брать со сковороды было нельзя. Теперь, спустя много-много лет мне не представлялось есть такого вкусного мяса даже в первоклассных столовых! Как вспомнишь, то и теперь оно вызывает огромный аппетит.
В стаде для «духа» держали старого козла. Козел был, как козел, ничего особенного в нем не было, но по своему поведению он был настоящий хулиган. Вблизи пастбища была проезжая дорога, проходившая из дальней Чижевской слободы в город. Пустырь и дубовая роща были отделены от этой дороги глубокой канавой. Земля из канавы насыпана по другую сторону пустыря, а по насыпи была проложена пешеходная тропинка, по которой было большое движение пешеходов в город и обратно. Особенно много было женщин, носивших на коромыслах в город разные продукты и фрукты на рынок. Расстояние от дальней Чижевки до города было 5-6 верст, и возить небольшой груз на лошадях не было смысла, тем более такой груз, как малина и клубника, от тряски мог испортиться. Я уже сказал, что козел был настоящий хулиган. Он почему-то не любил женщин, несущих что-либо на коромыслах. Пастух всегда нас предупреждал перед своим уходом, чтобы мы смотрели строго и за козлом, не допускали близко к канаве во избежание неприятностей от него. Но, увлекшись чем-либо, мы обычно забывали о козле, надеясь, что он никуда не сбежит от стада. Воспользовавшись тем, что про него забыли, он незаметно пробирался к пешеходной тропинке и неожиданно с разбега нападал на женщин, что-либо несших на коромыслах. Поднимались крик, шум, ругань за разбитые крынки с молоком или рассыпанные ягоды и фрукты. Такие проделки козел повторял не раз и не два и, по-видимому, наслаждался своим хулиганством. Со стороны пострадавших были жалобы на владельца козла в волостное правление, и в конечном результате решили убрать козла во избежание штрафа и возмещения нанесенных им убытков. Но сколько было до этого таких хулиганских случаев! Как-то раз две женщины осмелились броситься на козла с пустыми коромыслами, но он обхитрил их – не побежал от них прямо, а, забежав в сторону, бросился на них, а они с криком и визгом еле-еле убежали от него. Был и такой случай: одна женщина, спасаясь от козла, бросилась бежать, но, споткнувшись обо что-то, упала и закричала «благим матом». Бежавший за ней козел вдруг остановился, как вкопанный, и, не тронув ее, спокойно отошел и поплелся в стадо. Сколько было смеха, когда мы наблюдали проделки козла! Но как было жаль, что его больше не было в стаде. Пастух нам сообщил, что его зарезали, так как на хозяина бойни посыпались жалобы со стороны населения за проделки козла, и волостное правление приказало убрать козла во избежание штрафа. На нас эта весть подействовала удручающе. Мы тоже были частично виновны в его гибели, так как не всегда принимали меры против проделок козла, а как бы наслаждались ими и смеялись от души.
Так проходили наши детские годы. Отец постепенно стал приучать нас к общению со взрослыми людьми, считая, что это для нас в будущем будет необходимо в любой деятельности. Помню, раз он поручил мне отнести на станцию железной дороги порожние мешки, несколько штук. Там на товарной платформе найти багажного весовщика по фамилии Голощапов и сдать их ему, и только ему. Мешки предназначались под мучные отходы для свиней. Отец должен был забрать у весовщика в обед, перед отходом поезда на станции Грязи, где он работал на мельнице. Не найдя этого весовщика, я сдал мешки его помощнику и очень просил его передать их Голощапову. Тот обещал это, но, по-видимому, забыл или халатно отнесся к моей просьбе. Когда отец перед отходом поезда явился за мешками к Голощапову, тот сказал ему, что мешков ему никто не передавал, а помощника, как на грех, не было. Голощапов поискал-поискал в своем помещении мешки, но их не было. Пришлось отцу отложить поездку до вечернего поезда и вернуться домой за мешками. «Кому ты сдал мешки?» - строго спросил он меня. «Ивану Ветрову, а не Голощапову». Я сказал, что Голощапова не было, а сдал их его помощнику, который обещался передать Голощапову. Но отца это не удовлетворило, и он отшлепал меня ремнем, приговаривая - «выполняй всегда то, что приказано, а если по каким-либо причинам не выполнил, то не скрывай и говори правду. Теперь мне из-за тебя придется ехать вечером и объясняться с хозяином за опоздание на работу». Конечно, мешки нашлись, а мне был дан наглядный урок, как нужно выполнять приказ. Подобных случаев у меня больше не повторялось. Точность исполнения отец любил и требовал ее от нас.
С ранней весны и до глубокой осени мы с братом Сашей спали на дворе под навесом на нарах, устроенных нами самими. Матрасом служила большая наволочка из мешковины, набитая сеном. Мама давала нам 2 подушки, простыню и одеяла. Все, казалось бы, хорошо, спи спокойно. Воздух чистый, прохладный. Но не тут-то было – блохи не давали спать. Их развелось столько, что и представить невозможно. Пойдешь, бывало, мимо «фермы», и босые ноги в один миг из белых станут черными, как бы в черных чулках. Какой тут сон? Забрав, бывало, подушки и одеяла, предварительно смахнув с ног блох, мы среди ночи отправляемся в садик около дома, где блох было гораздо меньше, и там с трудом засыпали. Одним словом, свиное царство давало о себе знать, расплачиваясь черной неблагодарностью за уход, миллионами блох.
Отец, когда был дома, любил беседовать с нами. Придет, бывало, к нашим нарам под навес и начнет рассказывать о своей жизни с молодых лет. «Вот подрастете и вы скоро будете мне помощниками. Правда, вы теперь уже помогаете немало по хозяйству и уходу за свиньями, но свиней мы вечно не будем держать, найдется дело поважнее». Он много рассказывал о жизни в деревне, когда был такого же возраста, как мы. Как его тоже приучали к тяжелым работам в сельском хозяйстве, о работе на мельнице в г. Ельце, а затем у Безрукова. Как стремился получить специальность и как ко всему присматривался, прислушивался, брал пример с хорошо знающих специалистов по мукомольному делу и за это отплачивая хорошим отношением к ним. Рассказывал много и того, что мы еще не понимали. Что нужно ценить тех людей, от которых можно чему-нибудь научиться, как в поведении, а также в специальности. От болтунов, бездельников, воров и пьяниц ничему хорошему не научиться, кроме плохого. «Вы думаете, мне легко было, когда я вас слегка выпорол ремнем за воровство костей и тряпок? Нет, не легко. А почему получилось, что вы попали на это грязное и нечестное дело? Все потому, что в числе ваших товарищей были ребята нечестные на руку, а вы с ними дружили и подлаживались под их повадки. Родители их неплохие рабочие, трудящиеся люди, но не досмотрели за ними в свое время. Вот и получаются из таких ребят «специалисты» по карманным и квартирным кражам. В результате легкой наживы – водка, разврат и тюрьма». Каждый раз он много рассказывал историй из своей жизни и готов их продолжать без конца всю ночь. Но, видя, что мы под его говор засыпаем, заканчивал сообщением, что завтра он свободен целый день, и, если мы хотим, пойдем ловить рыбу на Шлюз. От такой радости у нас и сон пропадал! Уж очень мы любили ходить с ним на рыбалку, тем более с ночевкой на берегу. «Ну, спите, только с утра не забудьте накопать побольше червей на заднем дворе, а остальную приманку я сделаю сам» - скажет он. На другой день после обеда, предварительно все приготовив, мы отправлялись на Шлюз, верст за 5-6 от нашего дома через дальнюю Чижевку. У отца были удочки с крючками на крупную рыбу – сазан, судак, лещ и другую рыбу, а их нужно ловить с большим умением и терпением, которых у нас, непосед, не было. Мы не могли посидеть терпеливо и 5 минут на одном месте, когда дождешься клева большой рыбы, тогда, как мелочь то и дело попадается на удочку с мелким крючком и без поплавка. Да и ловить ее гораздо веселее. Отец, бывало, сидит целыми часами, не шелохнувшись, а рыбы все нет и нет. А мы за это время уже наловим достаточное количество плотвы, ершей, окуней, а главное, бирючка, на уху. А какая вкусная уха получалась! Особенно хороша она, когда наловишь больше бирючков и окуней. Ешь – не наешься! Бирючок – рыба Донская, но в устье реки Воронеж при впадении в Дон она тоже водится в достаточном количестве. Не знаю, почему в народе дали название этой рыбе «бирючок». Возможно, от слова бирюк (волк), уж очень жадно он бросается на приманку, без всяких предосторожностей. По внешнему виду он похож на пескаря, но размером гораздо больше, примерно 20 см в длину. Очень вкусная и жирная рыба, но с жесткими перьями на спине и плотно сидящей мелкой чешуей. Чистить его – прямо наказание. Главное, что он скользкий, как бы слюнявый. Жесткие перья на спине при чистке то и дело укалывают пальцы своими остриями, а от уколов порядочное время чувствуется боль. Отхода при обработке меньше, чем, например, у плотвы и окуня. Но зато какая вкусная уха из него получается! Знатоки утверждают, что после стерляди нет вкуснее ухи, чем из бирючка. Утверждают также, что бирючок – исключительно Донская рыба и в других реках, даже больших, как Волга, Днепр и др., он не водится. А сколько его было в Дону! Помню, когда я был уже взрослым парнем, поставишь, бывало, перемет до середины Дона, а через часа полтора-два едешь на лодке и снимаешь с крючков перемета попавшую на приманку рыбу. За двух-трех разовую насадку собираешь бирючка целое ведро и больше. Теперь не то – совсем пропал в Дону бирючок, да и другая рыба. Вероятно, от загрязнения Дона стоками с промышленных предприятий, то ли от хищнического браконьерства глушения рыбы взрывчаткой.
На рыбной ловле мы проводили две зори – вечернюю и утреннюю. В это время крупная рыба лучше берется на приманку. Не было случая, чтобы отец не поймал ни одной рыбы. Обычно за зори он вылавливал 2-3 и больше штук крупного размера рыб, и домой мы возвращались поздно вечером всегда с рыбой. Возвращались усталые, загорелые, с массой впечатлений и тотчас засыпали на своих нарах, не чувствуя нападения полчищ блох. Но до сих пор осталась в памяти дорога на Чижевский большой лес. Повсюду в траве светятся огоньки, как звездочки – это червяки-светлячки. В лесу тихо-тихо, как бы замерло все при нашем появлении. Даже соловьи перестают петь после Петрова дня, если идешь в это время через лес. «Посидим немного, отдохнем. Жаль, что соловьи больше не поют – им некогда. Помогают самкам сидеть в гнездах на яйцах. Скоро и у них появятся дети, и прощай соловьиные трели до следующей весны», - бывало, скажет отец. Повторяю – он очень любил путешествовать с нами на рыбалку, но у него не было времени часто совершать такие приятные прогулки вместе с нами. Конечно, мы всегда были бесконечно рады, когда он предлагал отправиться на рыбалку.
Годы шли, мы взрослели. Я и брат Саша уже учились в Чижевской земской школе. При школе были учебные мастерские по столярному и слесарному делу. Мне было больше по душе столярное ремесло. Бывало, под руководством опытного преподавателя-столяра в отведенный для занятий час не заметишь, что он уже прошел. Преподаватель был большой знаток этого ремесла, любил столярное дело и главное, умел толком рассказать ребятам и показать на практике, в натуре, что и как надо делать. Кроме того, он был большой любитель леса и вообще, природы. Если бы у него было больше часов занятий, то он бы очень много рассказывал о лесе и породах деревьев. Даже за один час занятий он выкраивал несколько минут толково рассказать, из какой породы лучше всего делать те или другие предметы обихода – мебель, бочки, кадки, ульи и другие необходимые людям вещи. Рассказывал, как нужно беречь лес и ухаживать за ним. Одним словом, был он человеком на своем месте. Возможно, поэтому ученики любили, когда был его урок, и столярное дело выполняли на пятерки. За короткое время лично я научился делать скамейки, табуретки, простые кухонные столы и прочую нехитрую мебель и предметы домашнего обихода. Брат Саша тоже не отставал от меня, и наша мама мечтала в будущем, после окончания школы, определить нас учиться в Воронежское техническое училище.
Время шло. Мне оставалось учиться в земской школе еще один год, последний (в школе было 4 класса), а брату Саше на год больше. Однако, наша семейная обстановка резко изменилась, и вот почему. Как я уже писал выше, отец был человек энергичный и предприимчивый. Его не устраивала сложившаяся жизнь после провала «пшеничной» коммерции 1905 года, когда он остался не по своей вине у разбитого корыта и поневоле пришлось поступить на работу по специальности, но на гораздо худших условиях, чем у Безрукова, на мельницу при станции Грязи в 110 верстах от Воронежа. Скрепя сердце, он проработал там три года, а мы (мама, я, брат Саша) в течение этого времени выкармливали свиней по 20-25 штук в год, правда, при непосредственном участи отца. Он доставлял в достаточном количестве корм для свиней - просяную и ячменную муку крупного помола, продавал и вновь пополнял нашу свиную ферму новыми партиями свиней и производил ряд других руководящих работ. Картофель, свеклу и черствый хлеб закупала мама. А нам доставалась только черновая работа – непосредственный уход за свиньями. От свиной фермы был неплохой доход, что хорошо помогло нашей семье выбраться из тяжелого положения и скопить небольшую сумму денег. Вот тут-то у отца вновь появилась тяга к самостоятельной жизни, к новому предпринимательству. Помню, мама была против отцовской затеи и доказывала ему, что у него может опять дело обернуться к вторичному краху, тем более на задуманное отцом дело средств будет мало. Но его не так легко было уговорить. Оно им было обдумано до мельчайших подробностей. По его замыслу он решил продать свой дом, расплатиться с кредитором за заем под дом, а самим перейти опять на частную квартиру. Оставшиеся деньги от продажи дома вложить в мукомольное дело. На почве продажи дома и ликвидации всего маминого хозяйства у него с мамой были опять большие неприятности и ссоры. Она никак не хотела лишиться своего угла и вновь скитаться по квартирам. Мы тоже все старшие сестры и братья были против продажи дома. Но в конце концов отец доказал маме, что это единственный выход из создавшегося положения, так как одних процентов за ссуду под дом ежегодно приходится платить не менее 200 рублей, а рассчитаться полностью за нее мы были не в состоянии многие годы при существующем заработке.
Итак, было решено продать дом. Легко сказать – продать дом! Дом, в котором прошли наши детские и отроческие лучшие годы. Все в нем нам было так дорого и мило, что при одной мысли о лишении всего уклада привычной жизни и переезде на квартиру сердце кровью обливалось даже у нас, детей. Здесь были у нас и хорошие друзья, было и свое хозяйство, голуби, птицы, любимая собака, а главное – свобода действий в своем доме. Все это в скором времени нужно бросить. Очень много можно писать про наши детские годы за время жизни в своем доме, но… не буду отвлекаться. Дом в скором времени продали. Наше горе было неописуемо. Отец и мама все это чувствовали и, как могли, успокаивали нас. Корову и прочую живность вскоре тоже продали. Квартиру родители подыскали вблизи новостроящейся церкви из трех небольших комнат на втором этаже кирпичного дома. И вот настал день, когда мы со слезами на глазах и с болью в сердце, погрузив на подводы все домашнее имущество, двинулись в путь в неизвестность. Мама под конец тоже не выдержала, заплакала, как по покойнику. Да и как без слез можно было выдержать такое испытание! Подумать только, вдруг оказаться на чужой квартире с такой огромной семьей из 11 человек! Такое пережить нелегко. Переехали благополучно, ничего не поломалось и не пропало. Хозяин дома оказался неплохим человеком, особенно для нас с братом, в том смысле, что разрешил даже держать голубей. Голубятню мы поставили по его указанию на какой-то сарай с плоской крышей и немного успокоились. Квартира, по мнению сестер, была неплохая, и вся наша семья разместилась сравнительно хорошо, тем более до нашего вселения она была заново отремонтирована. Плохо было то, что окна одной стороны квартиры выходили на кладбище, которое находилось через дорогу от дома, и его со второго этажа было видно, как на грех, хорошо. Другой недостаток был тот, что у хозяина дома был трактир, в котором торговали и водкой. Среди посетителей трактира часто были ссоры и драки, особенно в праздничные дни, что очень возмущало маму. Она была очень религиозная женщина и не могла с этим злом мириться, зная, что окружающая обстановка может отразиться на воспитании детей, особенно дочерей. Двор при доме был небольшой, а по обе стороны его проходили проезжие дороги в ближайшие от города села. Нам, ребятам, играть было негде, а времени для этого было много, так как работы по уходу за скотом не было. Мы стали проводить время за городом, вблизи ипподрома и стрелкового офицерского клуба, где выпущенных из садков голубей офицеры и кадеты на расстоянии расстреливали в воздухе, а мы бегали за убитыми голубями и отрывали им головы, за что получали «на чай». Появились новые товарищи – сыновья хозяина дома, гимназисты Константин (рыжий) и Николай. Они тоже ранее водили голубей и говорили нам, что водить их здесь бесполезно, так как они могут погибнуть от хорька или крыс, но мы им не поверили. Однако вскоре предупреждение подтвердилось – каждую ночь какой-то зверек загрызал трех-четырех голубей, высасывая лишь головной мозг, не трогая тушки голубя. Так за короткое время погибло почти все наше голубиное хозяйство и лишь пар 10 удалось продать на птичьем рынке, а их у нас было 50 пар. Позднее выяснилось, что эти «зверства» творили крысы, которых водилось много в сараях при доме и близлежащих дворов соседних домов. Мы с братом Александром тяжело перенесли эти события и навсегда покончили с голубиной охотой. Постепенно она забылась совсем.
На квартиру мы переехали летом 1907 года, а осенью меня определили учиться в Воронежскую торговую школу, после окончания Чижевской земской школы, а брату Александру оставалось еще год там учиться. Мечта мамы об учебе нас в техническом училище не осуществилась. Отца тоже. Он предполагал дать нам среднее образование по своей специальности – крупчатника, но такого учебного заведения в Воронеже не было, а было только в Одессе и Самаре, куда было трудно определить нас по финансовым обстоятельствам нашей семьи. Вот именно поэтому я попал в торговую школу. Она давала специальность по бухгалтерскому делу, статистиков и плановиков для государственных учреждений, банков и железных дорог, которых тогда не хватало, и по окончании школы они быстро находили работу. В школе было 4 класса. С первых же дней пребывания в школе мне больше всего понравилась форма одежды учеников – черная куртка с медными пуговицами в два ряда, черные брюки навыпуск с красными кантами по бокам, фуражка с темно-зеленым околышем и кокардой, ремень с медной пряжкой и буквами на ней «ВТШ» (Воронежская торговая школа). Повторяю: форма мне очень нравилась, и я гордился ей. Один вид этой одежды как бы обязывал быть солиднее и чувствовать себя выше среди ребят, чем раньше в земской школе.
Первое время было для меня все ново: и учителя (исключительно все мужчины), носящие форменную одежду, и швейцар в длинной ливрее с ясными пуговицами, и буфет (чай, кофе, пирожки и др.), и отсутствие девчонок (их в школу не принимали), и мальчишки евреи, а также светлые большие классные комнаты, которые как бы сдерживали обычное буйство ребят. Но в скором времени мы, ученики, быстро перезнакомились между собой, стали разбирать «по косточкам» своих новых преподавателей и привыкать к их привычкам. Они, по-видимому, нас тоже изучали (по способностям и поведению). Очень хорошо помню, как перед началом занятий, после молебна, выступил классный наставник, он же преподаватель коммерческой арифметики и геометрии Медведев А.И. Передать дословно его речь теперь трудно, да и нет в этом большой необходимости, а в основном она была следующего содержания: «Молодые люди! Вы вступаете на порог школы в гораздо лучших условиях, чем мы когда-то. В России наступила эпоха реформ, как политических, а главное – экономических, за которые так долго боролся русский народ во главе с передовой русской интеллигенцией. Хорошо подготовленные специалисты и всесторонне развитые люди стране нужны, как воздух. Теперь дорога вам открыта, нужно быть только трудолюбивым человеком. Лень – самый главный враг человеческой жизни, и с ней нужно повседневно и беспощадно бороться, чтобы в совершенстве постигнуть преподаваемые вам предметы для изучения. Наша школа дает очень много практических знаний, необходимых в жизни человека. Оканчивающие ее зарекомендовали себя с хорошей стороны для работы в государственных, общественных и частных организациях. Получают неплохое жалование и стоят на твердом жизненном пути. Многие из окончивших школу занимаются торгово-промышленной деятельностью и ведут свои дела на уровне технических и культурных достижений нашего времени. Полуграмотные «дельцы», описанные в комедиях Островского А.Н., наживающие капиталы на хищническом ведении дела и обмане, уступают место образованным специалистам в торгово-промышленном мире. Еще раз повторяю: беритесь за учебу со всей энергией, чтобы быть нужным и полезным человеком. Мы, преподаватели, надеемся, что вы будете достойными людьми нашей Родины и по праву носить звание «личного гражданина», присваиваемое всем ученикам, хорошо окончившим нашу школу. От души желаем вам успехов на вашем нелегком пути», - закончил он. Можно полагать, что мы все выслушали вступительное слово Медведева А.И. с большим вниманием. Особенно нас обрадовало, что после окончания школы (через 4 года) мы будем именоваться «личными гражданами» России. Деление на классы в то время было для большинства народа как бы оскорблением и унижением низших классов (крестьян, рабочих и мещан) против высших (дворян).
В то время мы еще толком не понимали, что наступило время реформ царского самодержавия, и как они должны примениться в жизни народа, но чувствовали что-то новое, требующее от нас быть хорошо подготовленными специалистами по экономическим вопросам и достойными гражданами России. Так началось мое обучение в торговой школе. Нужно сказать, что эта школа была узкой специальности, выпускающая бухгалтеров, счетоводов, статистиков, коммерческих корреспондентов, экономистов и других специалистов средней квалификации. Окончивших школу охотно брали на работу государственные учреждения – казенная палата, казначейства, государственный банк и пр., а также железная дорога, частные банки и торгово-промышленные предприятия. Многие ученики, окончившие школу, для продолжения образования поступали в коммерческие училища и дальше в коммерческие институты в Москве, Киеве и других городах. В Воронеже высших учебных заведений не было, за исключением сельскохозяйственного. В дальнейшем я вернусь более подробно о пребывании в торговой школе и полученных в ней знаниях, а теперь о жизни всей семьи.
После продажи дома отец, расплатившись со своим кредитором, начал энергично проводить свой план в действие. На мукомольное дело средств у него было недостаточно, и он подыскал себе компаньона булочника Гостева, который по договору должен был вложить в дело не менее 5 тыс.рублей. Договор заключили через нотариальную контору и начали дело. Всю работу по организации и ведению работ отец взял на себя, компаньон был не в курсе дела, да у него своего дела хватало по хлебопечению. По договору было обусловлено прибыль, а если будут, убытки, делить поровну. С мельницей два товарищества заключили договор на помол пшеницы в количестве 10 тыс. пудов в месяц, но молоть больше допускалось, так как производительность мельницы была 10 тыс. пудов в сутки, а само «товарищество» иногда не в состоянии было загрузить ее полностью и сдавало помол не членам товарищества. Отец неплохо разбирался в калькуляции (себестоимости) и в короткое время закупил у комиссионеров нужное количество наличной пшеницы, заявив управляющему мельницей, что он готов к помолу. По договору ему выделили один каменный амбар под пшеницу и муку с верхним этажом. В начале новой деятельности отца я и брат Александр были как бы его помощниками. Наступили летние каникулы и в день помола отец, забрав нас с собой на мельницу, проинструктировал, как, кому и что делать. До этого дня мы бывали на мельнице, но только в амбаре, где хранилась пшеница и прочий инвентарь. Знали в общих чертах все организационные работы при подготовке к помолу, кроме самого размола. Моя обязанность была следить за сохранностью пшеницы, мешков и прочего инвентаря, сдачи зерна по весу приемщику мельницы для помола, отобрав совместно с ним пробу для определения качества ее, и выдача мешков под муку и отходы. На Александре лежала обязанность переборки мешков по сортам для муки, освободившихся от пшеницы, отбрасывая худые, и вести необходимый учет всех материальных ценностей, отпущенных в переработку. Работы в это время нам было по горло, но все же при помощи отца выкраивали время, чтобы познакомиться с техникой самого процесса помола. Она была довольно сложной, и малейшая ошибка или халатность специалистов могли серьезно влиять на качество и количество выхода муки. Наш помол продолжался всего одни сутки, и за это короткое время нужно было подготовить все необходимое, чтобы ни в чем не было задержки. Отец был занят другими, более важными делами. Ему нужно было быстрее продавать муку, чтобы быть готовым для следующего очередного помола, не нарушая договор с мельницей. Он хорошо усвоил истину, что конкуренция играет громадную роль в торгово-промышленном деле. В данном случае в качестве муки и ее цене. Качество муки хорошее и цена ниже, чем у других мукомолов, дело шло хорошо. Покупателей становится больше, и оборот вложенного капитала быстро увеличивается. Эту истину отец усвоил очень хорошо.
До начала своего дела он знал некоторых оптовых покупателей муки еще со времени работы у Безрукова. Кроме того, многих завербовал через комиссионеров, и ему быстро удалось реализовать свою будущую продукцию в количестве нескольких вагонов по образцам, вырабатываемым мельницей. Когда начался наш первый помол, то мука прямо из мельницы грузилась в вагоны, и все операции, как железнодорожные, а равно и банковские, проходили быстро, без задержки в чем-либо. Все учреждения и лица были кровно заинтересованы в быстроте, оперативности, так как конкуренция всех подстегивала. В противном случае можно было прогореть при отсутствии гибкости в любом деле. Судите сами, сколько лиц и учреждений было занято в одном деле! Например, в Воронеже было 4 мельницы, 5 частных банков, 2 управления железной дороги (частные акционерные общества), много предприятий чугунно-литейных и машиностроительных заводов, и все это – с частным капиталом! От государства никаких бессрочных ссуд и субсидий они не получали, но благодаря конкуренции и умелому ведению дела их экономика стояла на твердом фундаменте. Погибали лишь те предприятия, которые не выдерживали яростной конкуренции в обороте денежных средств. Конкуренция была двигателем всей экономической жизни, и лишь в отдельные десятилетия были депрессии и разорения отдельных торгово-промышленных предприятий вследствие их отсталости в техническом оборудовании. Как только, благодаря новейшим изобретениям, их отсталость устранялась, все приходило в норму, вновь расцветала вся экономическая жизнь страны, вновь действовала неумолимая конкуренция положительно во всем. Предприимчивость и оперативность руководителей играла в этом решающую роль. И, как ни странно, эта роль основывалась даже на всевозможных, казалось бы, мелочах, не относящихся к делу. Даже такие поощрения рядовым рабочим и служащим, обслуживающим любое предприятие, как материальная благодарность за быстрое исполнение какого-либо дела, приносило ощутимую пользу этому предприятию. Приведу пример из практики в мукомольном деле с самых малых мелочей. При сдаче для помола пшеницы последняя из мешков высыпалась в так называемую мельничную яму. Завязки на мешках для быстроты не развязывались, а резались рабочими ножами. Конечно, если их резать аккуратно, то на мешках не будет порезов, и они без починки идут вновь в оборот. Но люди бывают разные – одни добросовестные, другие нет. Но добросовестных меньше. И вот для того, чтобы все были заинтересованы, приходилось давать «на чай», как тогда говорили, и все было в порядке - и быстрота в работе, и отсутствие порчи мешков, и в их качестве после ремонта, и в затрате денег на него, и экономия времени. Все было учтено. Все перечисленные мелочи в 5-6 раз были бы дороже, чем чаевая благодарность за произведенную работу. Вот таких операций, мелочей было много. Здесь они были и за своевременную подачу вагонов, и осмотр их железнодорожными рабочими, и за быстрое оформление документов на железной дороге, и руководству мельницы, и специалистам за хорошее качество и количество выхода муки, и прочие и прочие благодарности. Эти поощрения в заинтересованности бытовали всюду. Они вошли в плоть и кровь всех людей нашей необъятной страны, во все классы нашего общества. Без них не совершалось ни одно дело, как в государственном аппарате, а также в общественных и частных учреждениях и предприятиях. Они выражались в поощрениях в денежном, товарном и во всевозможных подарках и угощениях. К каждому человеку, заслуживающему «благодарность», был нужен свой подход, в зависимости от его должности и влияния на успех того или другого дела. Повторяю, что все эти благодарности окупались сторицей. Денежные средства, вложенные в то или иное предприятие, быстро делали оборот и способствовали с наименьшей затратой на производство материальных ценностей удешевить их себестоимость, что позволяло снижать цены и конкурировать с заводами и фабриками, выпускающими однородную продукцию. Приведу несколько примеров. Железнодорожный весовщик по просьбе дельца-мукомола оформляет вагон муки и выдает первичный документ этому дельцу, в то время, когда его пшеница только что принята мельницей для помола и мука из нее будет только через сутки, если в техническом состоянии мельница будет работать без простоев. Эта операция рискованная для весовщика, но не настолько, как кажется. Он вполне уверен, что делец его не подведет даже в том случае, если мельница не будет работать некоторое время, но не более двух суток. Все равно мука будет погружена в вагон своевременно. Он был вполне уверен, что делец его не подведет, а за это, казалось бы, уголовное дело ему перепадал немалый куш благодарности. С первым документом-накладной, оформленным весовщиком, делец шел в товарную контору и получал основной, который предъявлялся в любой частный или государственный банк для получения денежной ссуды под него, получал взамен банковскую квитанцию (собачку). Получалось, что делец из воздуха сделал деньги, и немалые. Муки еще и в помине нет, а у него уже деньги в кармане! Он вновь имеет возможность купить на эти деньги уже два вагона пшеницы. Вот как предприимчивый коммерсант делает быстрый оборот своего капитала! Второй пример. Угостив как следует главного технического специалиста и его помощника и сделав их женам ценные подарки, такой коммерсант уверен, что качество и количество муки будет хорошее и большего количества, а следовательно он будет более конкурентноспособным, чем его соперники по мукомольному делу. Можно привести много и других примеров в поощрении нужных людей благодарностью. Все эти премудрости в торгово-промышленном деле отец хорошо усвоил и в своем новом деле умело претворял их в жизнь. Дело у него шло успешно. От первого помола ему со своим компаньоном досталось примерно 1500 рублей чистой прибыли. Оба они были довольны (со слов отца). Но самое главное была быстрота реализации муки. На предложение отца смолоть пшеницы еще вне очереди столько же (15 тыс.пудов) администрация мельницы согласилась (вероятно, за благодарность). Он быстро закупил через комиссионеров наличной пшеницы и в скором времени после первого помола приступил ко второму. Спешка была немалая. Нужна была большая предусмотрительность и энергия. Поступающую пшеницу ему разрешили складировать около мельничной ямы, для чего выдали два вагонных брезента для укрытия ее от дождя. Были произведены быстро и прочие подготовительные работы. И вот начался второй помол. Муки из него было запродано пока меньше, чем при первом. Но отец дал своим знакомым покупателям с десяток телеграмм с предложением продать муки по сортам, назначив окончательную минимальную цену и срок отгрузки. В результате таким образом было продано 7 вагонов. Кроме того, через одного комиссионера он продал новому покупателю из г. Егорьевска Московской области еще 5 вагонов. Тот приехал сам познакомиться с отцовской фирмой. Впоследствии этот покупатель стал постоянным клиентом у отца. Короче говоря, и вторая операция помола закончилась удачно. Отец был очень доволен и компаньон тоже. В дальнейшем дело шло благополучно, и за год работы с компаньоном капитал во вложенное дело у отца удвоился. Но его удручало то, что вся тяжесть по делу ложилась исключительно на его плечи и на меня с братом Александром, а результат делился поровну с компаньоном. Это он неоднократно высказывал в разговоре с мамой. На предложение своему компаньону увеличить долю прибыли и убытка отцу на 10% компаньон не согласился, и они разошлись по-хорошему. Не нравилось отцу и то, что компаньон был человек осторожный в части дальнейшего расширения дела, боясь возможных убытков, а это было тормозом. Оставшись один, отец не пожалел об этом. Его знали в коммерческом мире не только как специалиста-крупчатника, но и хорошего предприимчивого коммерсанта. Однако, своих средств у него было далеко не достаточно, и ему пришлось обратиться за ссудой под товары в Волжско-Камский банк, благо, что при мельнице был прикреплен артельщик этого банка, на которого возложена обязанность контролера следить за обеспечением сохранности выданной ссуды под пшеницу и муку. Денежная ссуда была выдана и отцу под наличие в амбаре указанных товаров, но ключи от него хранились у артельщика, и двери амбара всегда были запломбированы. Это первое время задерживало быстроту операций по приему и отпуску заложенной продукции, но впоследствии, когда артельщик убедился, что со стороны отца не может быть каких-либо злонамеренных действий, стал доверять ключи от амбара отцу и нам с братом, когда это было необходимо. Теперь, беря ссуду под материальные ценности в банке, он не нуждался в компаньоне, и деньги на приобретение пшеницы всегда можно получить в любой сумме, лишь была бы справка от артельщика о наличии товара в амбаре. Появилась возможность расширить договор с мельницей на помол вместо 10 тыс. пудов до 25 тыс. пудов в месяц. Естественно, работы прибавилось раза в два и нам всем, и отцу в особенности. Но я и брат Александр не всегда были помощниками отца в виду учебы, а лишь в каникулярное время, да после прихода из школы. Но отец вышел из положения. Он договорился с мельничным приказчиком работать у него по совместительству. Этот человек пользовался большим доверием у администрации мельницы, и артельщик банка доверял ему без всякого опасения. В скором времени подошла очередь нашего помола. К этому времени пшеница была полностью закуплена, и часть будущей муки была отцом запродана заранее иногородним покупателям. Начался первый помол без компаньона. Запроданная мука прямо из мельницы грузилась в вагоны, а железнодорожные дубликаты вручались артельщику для передачи их в банк для погашения ссуды. Банк взамен дубликата выдавал квитанцию, которую отец отсылал вместе со счетом стоимости муки покупателю, по которому и производился окончательный расчет с ним. Все это делалось иногда без личного знакомства продавца и покупателя, заочно, и при этом быстро. Во всем люди были заинтересованы как по своей службе, а также в добавочном заработке за услуги в виде «благодарности». Этот первый помол прошел блестяще. Он был в количественном отношении в два раза больше, и полученная прибыль целиком досталась отцу. В дальнейшем дело шло неплохо, и все невзгоды после краха 1905 года и продажи дома на Чижевке стали постепенно забываться. Даже мама больше не роптала на отца и была очень довольна новой жизнью.
Шел 1908 год. В квартире появилась маломальская обстановка, но из живности ничего не было. На приобретение коровы, лошади и другого мелкого скота у родителей средства уже были, но обстановка не позволяла этого сделать. Хозяин дома, где мы были на квартире, не был против. За отдельную плату он мог предоставить в наше распоряжение и вполне пригодные помещения для скота, но у мамы были свои взгляды на хозяйство. Двор был небольшой, ворота день и ночь не закрывались, так как то и дело подвозились в трактир продукты и спиртные напитки. По воскресеньям и праздничным дням в трактире собиралось много разного рода мастеровых людей и подозрительных бродяг. Нередко среди них возникали ссоры и драки на почве опьянения. Среди них около злачного места ютились и жулики, которые особенно были опасны для трудолюбивых хозяйственных людей, имеющих скот. Вот эти обстоятельства и отталкивали маму от ведения хозяйства на квартире, и ее желание не было осуществлено.
Через год после поступления меня в торговую школу брат Александр тоже поступил. Я был во втором классе, а он в первом. Мы по прежнему в свободное от учебных занятий время и в каникулы помогали отцу во время напряженных периодов помола. Я уже писал о своем первом впечатлении при поступлении в торговую школу и особенно замечательную речь классного наставника перед началом учебного года Медведева. Теперь, на втором году обучения, он, как преподаватель, стал лучшим, полюбившимся нам учителем, несмотря на то, что был строг и справедлив. Преподаваемые им предметы математики и алгебры с геометрией для большинства учеников казались трудными, но на уроках мы, сидя за партами, слушали, как зачарованные, его ясно выраженные доказательства простыми словами из этих предметов. Особенно нас интересовала коммерческая арифметика. Денежные единицы разных стран: доллары, фунты стерлингов, франки и другие. Их соотношение к русскому рублю, состав в них благородных металлов (золота, платины, серебра), их курс на фондовых биржах, причины повышения и понижения денежных валют. Но главное, он был большим знатоком политической экономии. Много рассказывал про экономическую жизнь России, Англии, Северной Америки (Соединенные Штаты) и ряд других стран. В общем, он был большой знаток по преподаваемым им предметам, и при этом в очень доступной форме даже для нас, ребят-непосед. Впоследствии мне приходилось слушать его лекции в общественных местах и диспутах по экономическим вопросам. Его высказывания и обобщения в то время были новы и оригинальны, но в корне противоречили взглядам революционно настроенной интеллигенции и студенческой молодежи, которые он в корне опровергал, оперируя неопровержимыми доказательствами. Но об этом позднее.
В торговой школе были преподаватели-обыватели, если так можно выразиться. Просто давали свой предмет, не касаясь политических событий того времени. Например, преподаватель по бухгалтерскому учету и статистике Ступоченко преподносил свои предметы настолько сухо, что учащиеся с нетерпением ждали звонка конца его урока, несмотря на то, что эти предметы были жизненно необходимыми нам в будущей нашей деятельности. А вот преподаватель каллиграфии и коммерческой корреспонденции И. Е. Краснов, несмотря на сухость его предметов, преподавал увлеченно, пересыпая урок веселыми каламбурами из жизни военных, так что мы часто так смеялись всем классом, что ему приходилось с трудом останавливать нас, чтобы на громкий смех в класс не явился классный наставник. Напротив, преподаватель физики и химии Боголюбов, хорошо зная свои предметы, был очень тихий человек и к тому же близорукий. Урок преподавал как-то монотонно, усыпляюще для некоторых, а для других поощряюще для шумных выходок, не замечая ни того, ни другого, давая повод к еще большему хаосу в классе. В результате большинство ребят усваивали преподаваемые предметы плохо и именно по ним на экзаменах проваливались и оставались на второй год в том же классе. Учитель географии Ксенофонтов был совсем молодой человек. Преподавал свой предмет неплохо, в доступной форме, но у нас, учеников, авторитетом не пользовался. Вне стен школы его частенько видели навеселе, во хмелю, в обществе сомнительных девиц легкого поведения где-либо в общественных местах и на природе. Он был в школе недолго и, по-видимому, за такое поведение удален. Русский язык и литературу преподавал уже пожилой преподаватель, он же директор школы М. М. Львов. Он пользовался среди учеников популярностью и авторитетом, как хороший педагог и справедливый человек. Литературу преподавал с увлечением. Особое внимание уделял писателям-сатирикам – Фонвизину, Гоголю, Салтыкову-Щедрину - и подробно разъяснял нам значение их произведений в жизни нашего, не особенно культурного общества, и пресечению в нем разного рода хамства и тунеядства путем художественной сатиры. Он как бы закладывал в наши души гражданское чувство в противовес отрицательным героям. Можно представить в его толкованиях типы, выведенные в комедиях классиков-сатириков (Иудушку Головлева, Тяпкина-Ляпкина, Хлестакова и городничего с компанией, Митрофанушек и Скотининых и ряд других), чтобы мы могли не только посмеяться над этими типами, но и ненавидеть их невежество, хамство, подхалимство, предательство и другие пороки, а главное – бороться беспощадно с этими пороками. Кроме того, Михаил Михайлович привил нам любовь к художественной литературе и научил распознавать, что хорошо, что плохо. Литература литературе рознь, говорил он. Есть искренне и правдиво написанные произведения талантливыми писателями, а есть и такие, которые не следовало бы и читать, хотя они и изложены прекрасным языком в художественном отношении. Примером может служить «Яма» талантливого писателя Куприна или «Сатин» Арцыбашева. «Читать подобные произведения, да еще неискушенным молодым людям, просто преступление», - говорил он. «Эти сочинения только развращают, а не воспитывают вступающих в жизнь молодых людей», - добавлял он.
Много, очень много делал этот преподаватель-просветитель для нашего поколения. Он привил нам настоящую любовь к литературе, литературе правдивой, искренней и составленной высоким художественным слогом. Впоследствии я не раз в душе говорил ему за это большое, большое спасибо.
Других преподавателей подробно описывать нет смысла. Большинство из них были просто посредственные личности.
Время шло. Мы становились почти взрослыми людьми. Я заканчивал последний класс, но на выпускных экзаменах провалился по физике и Закону Божьему (катехизису, краткому изложению христианского вероучения в вопросах и ответах) и оставлен на второй год. Было так обидно и так тяжело переживать внезапный удар, что, казалось, выхода из него нет, и жизнь окончена. Обидно было и то, что теперь брат Александр догнал меня и будет учиться в одном классе со мной!
Время шло, и в молодые годы всякое горе быстрее забывается. По уже полученным знаниям в торговой школе я уже был подготовленным человеком к жизни. Не было диплома. Отец меня успокаивал. Говорил, что мне не особенно нужен диплом, так как все равно на службу тебе не поступать, своих дел по горло. Главное – не нужно падать духом, и тогда из всякого тяжелого положения можно выбраться. В скором времени он стал мне давать больше дел в своем мукомольном производстве и более ответственных, чем ранее. Это были поручения, связанные с покупкой пшеницы у торговцев-ссыпщиков и у помещичьих хозяйств, первое время предварительно знакомив меня с ними лично или давая мне на руки письменное к ним обращение. Постепенно я стал втягиваться в эту коммерцию. Теперь мне часто приходилось ездить в южные районы Воронежской области, общаться с деловыми людьми и основательно знакомиться с делом. Весна и лето после провала на экзаменах прошли для меня не бесполезно, и я стал забывать всю тяжесть моего положения. Однако, перед началом нового учебного года она вернулась с новой силой и особенно, когда вспомнишь, что ты второгодник и будешь учиться в одном классе вместе с младшим братом Александром. Этого позора я не мог себе представить! Почти все мои одноклассники закончили школу, и большинство из них служили в государственных и общественных учреждениях, а мне вновь придется целый год изучать все пройденное, а особенно ненавистные физику и катехизис. Мне представлялось, что ученики, перешедшие из третьего класса, будут относиться ко мне с высокомерием и пренебрежением, как к неудачнику, безавторитетному товарищу, и мне придется перед ними заискивать, быть как бы в чем-то виноватым перед ними. Но и тут пришел мне на помощь отец. По-видимому, он заметил мое подавленное настроение перед началом учебного года и за обеденным столом как бы между прочим спросил меня в присутствии мамы и всех братьев и сестер: «Ты что-то в последнее время не в настроении. Может быть, тебя удручает неприятность по школе? Не горюй. Первые шаги в жизни человека редко бывают успешными. Да у тебя еще и не так плохи дела. Ты уже достаточно подготовлен и вполне можешь работать по бухгалтерии, статистике или другой специальности. На днях я виделся с вашим классным наставником и побеседовал с ним, как говорят, по душам. Он советует закончить твое образование, чтобы получить диплом. Но одновременно, зная, что у меня есть для сына дело, высказал мнение, что оно, второгодничество, мало нового дает. Если у тебя есть желание учиться – учись. А если нет, то будешь помогать мне и по учету, и по коммерческим вопросам. Мне одному тяжело справляться с делом, и впору хоть подыскивать знающих людей. Зачем нужно подыскивать счетовода из среды чужих людей, когда есть свои? Нужен человек и по хозяйственной части, которому можно было бы доверить дело с материальными ценностями и денежными средствами, а кому можно доверить их, кроме своих людей? Вот я и решил так: если у тебя есть желание учиться, учись, возражать не буду. А если нет, то будешь помощником мне. Поступать на работу куда-либо нет смысла, работы хватает в своем деле по горло. В дальнейшем, если будет у тебя желание продолжать образование дальше, подыщем преподавателя для подготовки в коммерческий институт или университет. Подумай обо всем хорошенько, а пока оставайся работать и дальше, как работал весной и летом этого года», - закончил он. Со стороны мамы и сестер возражений не было, да и не могло быть. В самом деле, при масштабах отцовского предприятия ему очень тяжело доставалось одному справляться с делом, это мы все хорошо понимали. Никто не возражал, хотя и было желание у них видеть меня студентом, в будущем человеком с высшим образованием и специальностью. Что касается лично меня, то, естественно, я был в восторге от предложения отца и не мог даже скрыть этого. «Ну, вот и хорошо. Теперь у меня будет свой помощник», - сказал отец. В школу я больше не пошел. Отец сам сходил и заявил классному наставнику, что решил оставить сына в своем деле. Мне была выдана справка из школы с отметками по законченным предметам с указанием баллов, кроме физики и катехизиса по Закону Божьему. На этом и кончилось мое образование в торговой школе.
Так я начал самостоятельную жизнь под руководством отца и на основании полученных знаний. Мне было в это время 14 лет. Дела у отца шли неплохо, что было заметно даже со стороны. Настроение у родителей было хорошее, и они строили планы о покупке дома в городе Воронеже. Вскоре через комиссионера подыскали дом на Верхне-Стрелецкой улице. Мы все дети ходили его смотреть, правда, со стороны, не входя даже во двор. Дом нам очень понравился, и мы были все рады, когда его купили. Это было в 1912 году. После небольшого ремонта мы переехали в него с большой радостью как родителей, так и нас, детей. Дом был кирпичный, фасадом выходил во двор. По обе стороны ворот, выходивших на улицу, было два ветхих деревянных флигеля фасадом на улицу, в них жили квартиранты. Дом был расположен посреди усадьбы, как бы деля ее на две равные части. Впереди дома был двор с хозяйственными постройками, а сзади фруктовый сад площадью примерно четверть гектара. Нужно сказать, что дом был построен лет за 10-12 до его приобретения и производил хорошее внешнее впечатление: железная крыша была покрашена зеленой краской, что придавало ему красивый, веселый вид. В доме были две входные двери – парадное и обычные, повседневные. Если входить в дом в обычную дверь, то попадаешь в небольшой коридорчик, а затем в просторную кухню, далее в столовую комнату, из которой одна дверь ведет в «детскую», а вторая – в смежную, а из нее в спальню родителей и в просторный светлый зал. Из него в небольшую парадную переднюю и дверь (парадный вход). Наша большая семья разместилась в доме с комфортом, просторно. Не доставало только мало-мальски приличной мебели, которой родители не были в состоянии купить в то время. Впоследствии, через года два, было приобретено все необходимое. Даже в рассрочку был куплен рояль, и наша семья стала жить довольно-таки прилично. С покупкой дома энергия у отца как будто удвоилась. Договор с мельницей на помол пшеницы был им увеличен до 50 тыс. пудов в месяц, и работы прибавилось порядочно. Теперь и я стал постоянным помощником ему, но этого было мало. Он ждал, когда закончит весной школу Александр, и его необходимо включить в дело. Оно требовало увеличения штата немедленно, а поэтому пришлось отцу взять на работу человека со стороны, знающего дело. Весной 1909 года Александр закончил торговую школу с успехом и стал работать в своем деле по бухгалтерскому учету. Он оказался хорошим бухгалтером. Усидчивости и требовательности у него было достаточно, ни одна операция не ускользала от его контроля, и учет материальных ценностей стал на высоте. Иначе и не могло быть! Нас учили в торговой школе, что хороший учет – это зеркало любого предприятия, а следовательно все операции должны проводиться в день их совершения, своевременно, чтобы в любое время было видно по бухгалтерским книгам состояние дела. Отставание учета ни в коем случае не допускалось, иначе получается не учет, а запутанность, ведущая к всевозможным злоупотреблениям подотчетных лиц. Даже и у нас был такой случай. Отец любил иногда играть в карты. Как-то раз он проиграл порядочную сумму денег одному торговцу из слободы Сагуны, и вероятно хотел скрыть ее от нас. В погашение проигранного он дал указание мне отгрузить на станцию Сагуны на предъявителя 50 мешков муки-крупчатки, что было и сделано. Брат Александр эту операцию провел по книгам учета, поставив стоимость муки по указанию отца на счет торговца в Сагунах по фамилии Филиппов, как проданную в кредит. Прошло некоторое время, вернее наступил срок уплаты долга Филипповым, а от него деньги в погашение задолженности не поступили. Александр раза два напоминал об этом отцу, но он что-то неопределенно отвечал, что потребует долг с Филиппова сам, когда тот приедет в Воронеж. Время шло, а долг не возвращался. Тогда Александр потребовал от отца подписать исковое заявление в суд на предмет взыскания задолженности в принудительном порядке. Отец, прочитав заявление и глядя на нас, разорвал его и признался, что эту сумму он задолжал Филиппову за проигрыш в карты и расплатился за него мукой. Он как-то выглядел виноватым перед нами за обман, но одновременно оправдался, ссылаясь на проверку им правильности учета, ведущегося Александром, и теперь наглядно убедился в этом.
Дело у отца шло хорошо. Знакомство с деловыми людьми расширялось, оптовых покупателей все прибавлялось, и мука на складах не задерживалась. Многие конкуренты-мукомолы упрекали отца в том, что он продает муку ниже существующих цен и подрывает якобы единые цены, существующие среди мукомолов. Но он мало обращал внимания на это и не напрасно. Его девиз был таков: чем больше оборот, тем больше и прибыль. И действительно, у некоторых мукомолов реализация продукции шла медленно, а у отца не было отбоя от оптовых покупателей. Потребность в муке от них росла. Настала необходимость увеличить договор с мельницей на помол, а производительность ее не позволяла этого. Пришлось отцу заключить договор с другой мельницей на 20 тыс. пудов в месяц, чтобы полностью удовлетворить спрос на муку и не растерять своих постоянных покупателей. Работы всем нам еще прибавилось, но мы тоже были втянуты в дело отца не по возрасту. По инициативе отца мы сшили себе добротные костюмы, осенние и зимние пальто, купили велосипеды. Сестры тоже не были забыты, и все необходимое по их возрасту было приобретено. Теперь наша семья уже не отставала от других зажиточных семей, родословная которых насчитывала многие десятки лет. У сестер появились женихи и хорошие, и плохие. В основном они стремились получить хорошее приданое, зная, что у родителей невесты оно есть. Но сестры, ни одна из трех старших, не вышли замуж за ловкачей такого рода. Не нравились они им, и к тому же Мария и Анастасия были более развиты и в недалеком будущем будут иметь высшее образование. Они стремились к более развитым молодым людям с университетским образованием. Впрочем, об этом деликатном деле взрослых сестер я не могу судить. В жизни всякое случается! Расскажу лучше о себе.
У меня тоже было большое желание к самообразованию, особенно к изучению общественных и юридических наук и историографии. Будучи 18-летним парнем я напомнил отцу о его обещании о продолжении образования. Он не возразил и обещал отпустить в Москву в следующем учебном сезоне, так как в данное время ему крайне необходим помощник. Выше о своей работе у отца я уже частично писал, когда был еще не оторван от торговой школы. Теперь, спустя четыре года, моя работа в корне изменилась, взрослела вместе со мной. Теперь я уже был вполне опытным в коммерческих делах человеком, самостоятельно без указаний и наставлений отца мог совершать сделки по покупке пшеницы, продаже муки вагонами и другой хозяйственной деятельности. Приходилось много ездить по железной дороге, часто бывать в больших и малых городах Рязанской, Калужской, Московской губерний по продаже муки и расчетов по совершенным операциям, а также в южных районах Воронежской, Курской и Харьковской по закупке пшеницы. Меня знали и верили, как доверенному человеку отца. Откровенно говоря, работа эта мне нравилась, и я от души увлекся ею. Но вместе с тем меня тянуло к знаниям экономического и политического характера, а их было у меня негусто. Мало было у меня и литературного образования. В свободное время я втянулся в чтение литературных произведений русских писателей. Особое впечатление произвел на меня Л. Н. Толстой своими художественными и религиозно-философскими произведениями. Одно время я даже стал его ярым последователем взглядов на жизнь, что стало в ущерб коммерческой деятельности. Но оно продолжалось недолго. Не укладывались в моем сознании взгляды Толстого на непротивление злу, на непризнание им предприимчивости отдельных одаренных людей и многое другое. Все это противоречило практической жизни и никогда не могло иметь успеха. Влияние моих познаний, полученных еще в торговой школе от Медведева и повсюду в практической жизни, быстро меня отрезвило, и мне оставались милы лишь художественные произведения Толстого. Из других великих писателей мне по душе были Чехов, Бунин, Гоголь, Островский, Салтыков-Щедрин и многие другие. Кроме того, меня тянуло к общественным и историческим наукам. В общем, очень сильно тянуло к самообразованию.
В Москве в то время существовал университет имени Шанявского. Он был основан, как общеобразовательный, не давал официального диплома слушателям, лекции преподносились не по казенной официальной программе и читались лучшими прогрессивными профессорами и преподавателями того времени. Этот университет поставил своей главной задачей распространение среди населения чисто просветительских целей по экономическим, историческим, философским и другим наукам.
Шел 1913 год. Я решил поступить слушателем университета историко-экономического и юридического факультета. В Москве, как я уже писал выше, учились сестры Маня и Настя на высших женских курсах. Отец не возражал и отпустил меня на учебный сезон. Приехал я в Москву, и сестры быстро подыскали мне комнату вблизи их комнаты на улице Большая Дмитровка. Университет имени Шанявского находился на Миусской площади в направлении Брянского вокзала. В университете заявление мое приняли, и я был зачислен слушателем историко-экономического и юридического факультета. Не буду описывать впечатление, произведенное на меня обстановкой, царящей в университете. Везде было заметно влияние опытных и знающих людей в постановке и организации вопроса для самообразования. Большинство профессорско-преподавательского состава читали лекции по своей специальности в Московском государственном университете и в других высших учебных заведениях, были видными учеными прогрессивного направления и имели свои труды. Я постепенно втянулся в студенческую жизнь и был очень доволен. С увлечением слушал лекции таких профессоров, как Кизеветтер («История России» с древнейших времен до царствования императора Александра III), Железнов («Политическая экономия»), Минаков («Антропология в связи с судебной медициной») и ряд других. Среди слушателей были люди разных возрастов и большинство из них с житейским опытом и определенными взглядами на жизнь. Некоторые из них разделяли программы партий: социал-революционеров (правые и левые), конституционно-демократической (К-Д), социально-демократической (РСДРП меньшевики и большевики), октябристов, прогрессистов, монархистов и ряда других. Большой популярностью среди слушателей пользовались партии правых СР и конституционно-демократическая (К-Д). Эти две партии были очень популярны среди слушателей университета. Лично я ни в какой партии не состоял, но был приверженцем конституционно- демократической (К-Д). Эта партия из элиты интеллигенции, лидером ее был профессор Милюков П.Н. Большинство ее членов были профессора, литературные работники, адвокаты, врачи и много было рядовой интеллигенции. Большинство слушателей работали в учреждениях, на заводах и различных предприятиях. Некоторые приезжие, из молодых, днем подрабатывали на жизнь на случайных работах, довольствуясь и небольшим заработком. Учитывая все это, а также свободное время профессорско-преподавательского персонала от дневных часов, чтение лекций в государственном университете и в высших учебных заведениях, администрация Шанявского университета установила время преподавания лекций в вечерние часы, примерно в 6 часов. Молодежь, в том числе и я, находила время подработок днем на каких-либо работах в качестве грузчиков, дворников и других. Вечерами иногда находили время после лекций посещать театры и концертные залы, кино и другие развлечения. Это обогащало и прививало молодым людям опыт в жизни и одновременно знакомило их с искусством, литературой. Подумать только, когда и где мог бы я увидеть и услышать таких гениальных артистов и певцов, как Шаляпин, Собинов, Вяльцева, Плевицкая, Лужский, Качалов, Бакшеев и других. А оперетта Потопчиной! А цирк! Мы обычно забирались на галерку за 7-10 копеек, и там создавалась молодежью популярность исполнителей или беспощадное «долой»! в отсутствие таланта. Выражались громкими возгласами поощрения или порицания; цветы за первое и тухлые яйца и соленые негодные огурцы за второе летели на сцену с галерки от истинных ценителей искусства. Иногда товарищи по университету собирались и устраивали у кого-либо небольшие вечеринки. На все нужны были деньги! Вот и приходилось подрабатывать к тому, что высылал отец ежемесячно. Здоровье у меня было хорошее, и мы, молодежь из числа слушателей, часто подряжались выгружать на товарных станциях Москвы из вагонов зерно, муку, дрова и прочие грузы. На лесных складах пилили и кололи дрова, укладывали доски и бревна в штабеля, и другие работы. Одним словом, если не полениться и позволяет здоровье, можно было зарабатывать в месяц 50-60 рублей. На жизнь в Москве, включая и развлечения, денег мне вполне хватало. Так я провел первый учебный год 1913-1914, а весной 1914 г., вернувшись в Воронеж, опять включился в дело отца, но уже с обогащенным опытом и новыми взглядами на жизнь. Мне было 20 лет. Дела у отца шли неплохо. Брат Александр оказался тоже очень хорошим помощником отцу в деле наведения порядка учета и расчетов по всем операциям с банком и клиентурой. Наша мама тоже была довольна жизнью, и теперь ее уже не тянуло в деревню. На дворе было много живности: и корова, и свинки, куры, гуси. Была куплена и лошадь для развоза муки по пекарням города, для чего отцу пришлось подыскать возчика-конюха. Ему с женой была отведена отдельная комната во флигеле.
Осенью 1913г. отец вместе со мной и братом Александром в саду посадили 12 штук породистых груш 6-летнего возраста на месте выкорчеванных старых яблонь, а весной 1914г. они пышно цвели. Принялись. Труд наш не пропал даром.
Все шло хорошо. Но вот в августе 1914г. вспыхнула война с Германией, и налаженная жизнь нашей семьи, да и всего народа России, стала быстро меняться. Наступило тревожное время. Было мобилизовано все годное к службе молодое поколение до 30-летнего возраста и после недолгого обучения отправлялось в действующую армию на фронт. Через некоторое время в городе появились раненые солдаты, которых первое время жители города встречали с почетом и цветами. Для госпиталей занимали школьные и общественные помещения, клубы и концертные залы. Первое время воинственный патриотизм захватил частично и народные массы, обычно критиковавшие действия правительства, и высшие классы общества. Много молодежи, не достигшей призывного возраста, добровольно записывались в действующую армию. Брат Александр под влиянием патриотизма и своих товарищей записался добровольцем в гусарскую кавалерийскую часть, где обучался примерно полгода, а затем был отправлен в действующую армию на фронт. В 1916 г. и я должен был быть призван в армию, в декабре мне сравняется 21 год, но до этого у меня было еще больше года. Сестра Анна записалась на курсы медицинских сестер милосердия и через месяц была отправлена в город Самару в тыловой госпиталь. Патриотизм был в разгаре. Появилась какая-то ненависть к немцам и всему немецкому. Город Петербург был переименован в город Петроград. Немецкий язык перестали преподавать в средних школах, и все немецкие слова выбросили из печатных изданий и разговорной речи. В газетах прославляли героев, отличившихся в войне с немцами, особенно из казаков. Казак Крючков был награжден тремя георгиевскими крестами, якобы за то, что заколол пикой 12 немцев. Во всех журналах того времени красовались его фотографии, а в газетах печаталось о его подвигах много хвалебных статей. О войне писалось, что она была навязана нам кровожадными захватчиками-немцами, которые хотят поработить русский народ и сделать их своими рабами. Появилось много беженцев из западных губерний и из Польши. Большинство из них своими преувеличенными рассказами ужесточали расправы и зверства немцев с населением, а особенно с солдатами, попавшими к ним в плен. Все это влияло на воинственно настроенную часть народа. На фронтах обстановка первое время была в нашу пользу, но во всем чувствовалось, что война будет затяжная и не такая легкая, как ее представляют многие. И вот с фронта и через беженцев начали поступать неутешительные вести: то наши войска потерпели поражение на каком-либо направлении из-за недостачи оружия, то у немцев намного больше пулеметов, аэропланов и другой техники, то несвоевременная эвакуация (отправка) раненых солдат в тыл, вследствие чего многие из них погибали на полях сражений или попадали в плен к немцам без оказания врачебной помощи. Сообщалось и многое другое, одно другого страшнее. Например, на фронт рижского направления, где особенно чувствовался недостаток оружия, поступило несколько вагонов нательных крестов, молитвенников, медных образков с изображением святых угодников и другими религиозными предметами для солдат. Но все это было на этом фронте в достаточном количестве, а вот одна винтовка приходилась на троих солдат. А о пулеметах и говорить нечего. Все это нервировало настроение на фронте и в результате приводило к частичному поражению со всеми последствиями. Распространялось и самое страшное известие – это измена со стороны военного министра Сухомлинова и генерала Мясоедова в пользу немцев, следствием чего явилось крупное поражение наших войск в Мазурских озерах, в Пруссии. Правда и ложь печатались во многих газетах того времени. Особенно этим злоупотребляла любимая обывательская газета «Русское слово». Более правдиво о войне сообщалось газетой «Русские ведомости». Орган, издаваемый РСДРП(б), газета «Правда», часто печатая статьи корреспондентов, якобы с фронта, сильно преувеличивала ненормальности и головотяпства, происходившие на фронтах по вине царского правительства, пропагандировала среди солдат и на фронте, и в тылу пораженческие настроения в завуалированном виде.
Война продолжалась. Пришла зима 1914-1915 г.г. Вследствие недостачи хлеба в стране и скачков цен на него царским правительством была введена хлебная монополия. Были установлены твердые цены, выше которых производители и торгово-промышленный класс в хлебном деле не имели права продавать и покупать хлебопродукты в зерне и переработанном виде. Многие дельцы закрыли свои предприятия до лучших времен, а желающих продолжать свое дело заставили дать подписку продовольственному комитету при губернаторе в том, что они согласны вести операции по установленным государственным ценам. Наш отец дал подписку, и дело у него продолжалось, хотя в меньших размерах. Однако в операциях ведения нормального оборота в хлебном деле появилось много препятствий. Нужно было обязательное разрешение продовольственного комитета при губернаторе для того, чтобы перевозить беспрепятственно хлебопродукты по железным дорогам, при отправке и получении их. И это всякий раз, на каждую партию груза. Кроме того, если груз был отправлен в другую губернию, то и там требовалось разрешение на получение груза от местного продовольственного комитета и подписка получателя о том, что хлебопродукты будут продаваться населению по установленным твердым ценам. На первый взгляд все эти ограничения как будто не так и затруднительны, но в действительности они сильно тормозили ход операций из-за бюрократизма чиновников, ведающих этими вопросами. Иногда приходилось тратить на это целый день и больше. Требовалось проводить лишние расходы на взятки для ускорения получения разрешения, а иначе оно затянется. Одним словом, ведение хлебного дела обрастало бюрократической волокитой и тормозило оперативность, увеличивая накладные расходы. Лично мне часто приходилось обивать пороги продовольственных комитетов и кабинетов губернаторов, теряя на это много времени, добиваясь разрешений.
В январе 1916г. мне предстояло идти в армию. Я попросил у отца разрешения до призыва пожить мне немного свободнее и освободить от деловых операций. Он согласился. К тому же дела у него уменьшились, и он один с приказчиком вполне мог справиться.
В мае 1915 г. я с сестрой Анастасией решили поехать на пароходе к сестре Анне в Самару, где она работала в тыловом госпитале. До Нижнего Новгорода ехали по железной дороге, а там пересели на пароход. Останавливались в Казани и в Самаре. Несмотря на войну, жизнь в глубоком тылу кипела вовсю. Может быть, нам так казалось, но люди были веселы и сыты, не чувствуя невзгод. От изобилия продуктов повсюду, и на пристанях, и в магазинах, полки буквально ломились. Повсюду то и дело попадались подвыпившие компании молодежи с залихватскими песнями и музыкой. Очень возможно, что люди веселились так внешне, но в душе чувствуя надвигающиеся беды и несчастья от все более разгорающейся войны.
Приехав в Самару утром, мы решили один день уделить знакомству с городом, а на следующий день выехать пароходом до пристани «Учительская» в 15 км от Самары, где был расположен госпиталь, в котором работала наша сестра Анна. Город Самара нам очень понравился. Везде зелень и цветы, цветы повсюду. На ночь решили остановиться в городе, а не вблизи пристани. Зашли в гостиницу (номера) и договорились с хозяином оставить нам по одному месту в мужской и женской комнатах. До вечера оставалось еще уйма времени, и мы решили покататься по Волге на лодке. Река Волга не чета реке Воронеж, которая нам была хорошо знакома еще с детства. Там течение воды было медленное, а лодки совершенно другой конструкции – небольшие, легкие. А волжские казались нам неуклюжими и тяжелыми, но, несмотря на это, течение воды быстро сносило их вниз. Я сел на весла, а сестра стала управлять рулем. Доплыли до середины реки, и решили плыть на другой берег. Грести было трудно, так как быстрым течением лодку сносило вниз, но дело подвигалось. Вдали показался товарный пароход с баржами, и нам нужно было быстрее уходить от него, иначе волны будут сильно качать нашу лодку, и может произойти неприятность. Я усиленно работал веслами, но, несмотря на это, мы как бы застыли на месте. По-видимому, мы попали в водоворот. С парохода стали давать предупредительные гудки, и он быстро настигал нас. Мы немного растерялись, но, предчувствуя недоброе, быстро взяли себя в руки. Помню, я приказал сестре повелительным тоном выполнять мои указания, не поддаваясь панике. Пароход все приближался и вот-вот обгонит нас. Капитан парохода что-то громко кричал в свою трубу, но разобрать было нельзя, за исключением жестов его рук, из которых я понял, что лодку надо направить поперек волн, исходящих от парохода, сейчас же, немедленно, иначе ее может захлестнуть волной, и она неминуемо перевернется. Мы так и сделали. Еще пароход не опередил, а только равнялся с лодкой, мы направили ее прямо против предполагаемых волн, которые в считанные секунды должны появиться. Но вот пароход с баржами опередили нас, лодка боком стала сильно качаться, однако благодаря нерастерявшемуся рулевому (сестре), мы пересекли их и направили ее непосредственно вслед за пароходом. Волна, расходясь вилкой от него, уже не могла опрокинуть нашу лодку. Примерно так мы вышли из опасного положения. Переплыть на другой берег уже не было желания. Обессиленные и мокрые подъехали к лодочной станции и сдали лодку. Оправившись от пережитого ужаса и обсохнув на берегу, через час мы были уже в гостинице. В эту ночь я крепко спал, не слыша прихода постояльцев по комнате. На второй день, встав утром довольно рано, как договорились, мы отправились на пристань и, сев на местный катер, уехали до пристани «Учительская», где находился военный госпиталь, в котором работала наша сестра Анна. Он был расположен в прекрасном особняке, принадлежащем владельцу мельницы Башкирову, на высоком месте. Чуть ли не от Волги к нему вела мраморная лестница. Снизу до самого верха был окружен декоративными деревьями, а за ними по обе стороны тянулся сад. Вид на все это был прямо сказочный. Разыскали сестру. Она заканчивала дежурство в госпитале и просила нас подождать в саду. Там прогуливались раненые и больные солдаты. Вскоре сестра освободилась, и мы пошли в ее комнату, находящуюся в небольшом флигеле вблизи особняка-госпиталя. Сестру я не видел около года, и ее лицо мне показалось усталым, но более солидным, и вместе с тем грустным. После небольшого разговора, обычного при встрече среди родных, и радости нашего приезда, она сообщила как бы вскользь, что подала заявление своему начальству о прикомандировании ее к эвакуационному поезду, перевозящему с фронта раненых солдат. «Хочется присутствовать хотя бы временно в действующей армии, видеть и переживать те страсти, о которых рассказывают раненые солдаты и пишут газеты», - закончила она. Что-либо советовать ей в этом вопросе было неуместно. Гасить ее желание принести на алтарь отечества что-то чистое, патриотическое, когда масса людей зрелого возраста гибла на полях сражений, защищая свою Родину, мы не могли. Мы не стали возражать и как бы согласились с ее желанием.
Через неделю из Москвы приехала к нам сестра Маруся, и нас собралось трое здоровых людей, праздных и ровным счетом ничего не делающих, а лишь гуляющих по живописным местам волжских окрестностей и восхищающихся ими, да приготовляющих для себя на свежем воздухе завтраки, обеды и ужины. Несмотря на войну, продуктов здесь было достаточно, хотя они тоже постепенно дорожали. Вдали от фронта и отсутствия громадного числа беженцев здесь цены на все продовольственные продукты были гораздо ниже, чем в Воронеже и других городах юго-западного направления. Раненых и больных солдат по словам сестры Анны кормили хорошо, да и сами они не жаловались на питание. Но, как говорит пословица, «хорошо птичке в золотой клетке, а еще лучше на зеленой ветке». Все помыслы их были направлены на скорейшее возвращение домой, в родные места. А вместо этого их по выздоровлению опять направляли на фронт, на убой. Естественно все ждали конца ненавистной войны, а она все продолжалась. Раненых и больных в госпиталь поступало все больше и больше. Настроение в народе все больше обострялось против войны, тем более на фронтах наши войска терпели поражение за поражением. Царское правительство не было подготовлено к войне, и к тому же большинство высшего военного начальства оказались люди бездарные и даже среди них были явные изменники. Все это подробно описывалось в газетах и произносилось в речах депутатов Государственной Думы, несмотря на существующие законы о строгом наказании за критику царского правительства. Оно уже было бессильно бороться против поголовного недовольства всего русского общества. Большинство депутатов Государственной Думы разных партий открыто требовали создания ответственного министерства перед Государственной Думой, что являлось бы уже уничтожением самодержавной царской власти. Всех министров назначать на должности только с согласия большинства депутатов Государственной Думы, и все важнейшие вопросы внешней и внутренней политики без решения и утверждения их Думой в жизнь не проводить.
Но царское правительство Николая II крайне необходимые реформы отвергало и продолжало идти прежним, гибельным путем. При дворе появился проходимец-авантюрист Григорий Распутин, малограмотный тип из среды низшего духовенства, и завоевал мнимой религиозностью весь царский двор. Его советы и указания по всем вопросам внутренней и внешней политики царем Николаем II проводились в жизнь. Назначение и увольнение министров, а также военных руководителей производилось только с согласия Распутина. Например, премьер-министром был назначен некто Протопопов, также был назначен военным министром Сухомлинов, после оказавшийся изменником и предателем. По существу руководило страной уже не самодержавное царское правительство, а авантюристы и проходимцы, наживающие миллионы рублей на крови народа. Наши войска терпели поражение за поражением на территории Восточной Пруссии, от которых уже было трудно оправиться и завершить победоносно войну вместе с Англией и Францией. И кто же командовал этой операцией? Генерал Мясоедов, назначенный царем по указанию Григория Распутина. Известно, что он оказался изменником Родины. Сухомлинов и Мясоедов остались не наказанными царским правительством, а только уволены со своих постов.
Я погостил у сестры Анны один месяц и решил вернуться в Воронеж. Появилось какое-то беспокойное предчувствие. Вскоре получил письмо от отца, в котором сообщалось, что от воинского начальника получена повестка, что мне нужно досрочно явиться на комиссию по призыву в армию не 24.12., а 15.10.1915 г., т.е. раньше на 2,5 месяца, когда бы мне исполнился ровно 21 год. Распрощавшись с сестрами, я выехал в Воронеж.
Дома было все в порядке. Брат Александр тоже приехал в Воронеж, пробыв на фронте в кавалерийской части около года. Он был назначен в военное училище в Москву и заехал домой всего на три дня. Прежнего патриотизма у него уже не было. По его рассказам на фронте творилось что-то ужасное. Бездарное руководство командования русской армией привело страну к полному поражению на многих фронтах, к большим потерям в людской силе и технике. Но главное, солдаты гибли не столько от пуль и снарядов, сколько от болезней, в связи с неорганизованностью своевременного лечения больных и раненых. В армии разразилась страшная эпидемия сыпного тифа, уносившая в могилы десятки и сотни тысяч человеческих жизней. Недовольство среди солдат и даже некоторой части командного состава, офицерства, росло с каждым днем. По словам брата Александра дело скоро дойдет до полного поражения нашей армии на фронтах и полной анархии в стране.
На другой день после моего приезда Александр уехал в Москву, а я в указанный в повестке срок явился к воинскому начальнику. Сестры Маня и Настя погостили у Анны после моего отъезда еще около месяца, вернулись домой, а Анна в скором времени была откомандирована по ее заявлению в санитарно-эвакуационный поезд.
Дело у отца постепенно сворачивалось. Не хватало пшеницы. Владельцы ее уклонялись продавать по установленным твердым ценам, считая их низкими по сравнению с промышленными товарами. Экономика страны быстро расстраивалась и шла к упадку. На рынке цены на все поднимались. Все дорожало. Появились в большом количестве любители легкой наживы, спекулянты. Очереди за хлебом и продовольственными товарами в магазинах становились все больше и больше. Война продолжалась.
В октябре 1915 г. меня призвали на действительную воинскую службу, и в скором времени целый эшелон новобранцев был отправлен в Москву, на пополнение 84-го пехотного запасного полка. По прибытии нас разбили по взводам и направили в баню, а затем в казарму. Нары (постель) были почти голые, грязные, набитые клопами. На другой день выдали обмундирование, да такое заношенное и не по размерам, что и описать трудно. Шинель мне досталась короткая, грязная и здорово изношенная. Вместо сапог выдали старые ботинки с обмотками. Брюки и гимнастерка тоже дрянь. Не буду описывать все дальнейшее в моей солдатской жизни в первое время, но она произвела удручающее впечатление, и казалось, что вряд ли придется когда-либо выбраться из этой ямы, если не произойдет какое-либо чудо! Но чуда не было, а жизнь в казарме шла своим чередом. После первых занятий нас опросили, кто какую имеет специальность. Я заявил, что знаю столярное и слесарное дело. Записали. Пригодилось в жизни то, что приобретено в земской школе! В нашем взводе оказалось только двое знающих слесарное дело, я и водитель трамвая Горшков. С ним я и подружился. Дальше пошла обычная солдатская жизнь: муштровка, дежурства, работа на кухне и прочее. Прошло два месяца. Я со своим другом стали волноваться, что нас долго не откомандировывают в полковую мастерскую, и уже подходит время, когда обычно, через 2-3 месяца нашу роту должны отправить на фронт. Это нас не устраивало. Никакого патриотизма у нас не было! Стали набирать желающих в учебную команду, и мы записались в нее, несмотря на то, что там было труднее и строевая служба и дисциплина, гораздо строже. Но зато было больше во всем порядка: нары чистые с ватными матрасами, для каждого солдата вблизи стояла тумбочка для вещей, само помещение было просторнее и светлее.
Время шло. Мы в учебной команде уже более месяца, а нас и не думали вызывать. Наконец, взводный объявил, что меня и Горшкова вызывают в полковую канцелярию. Пошли. Там выдали нам направление в автомобильную военную школу, находящуюся на Арбате, для прохождения экзаменов по слесарному делу. Явились. Нас направили в слесарную мастерскую при школе. Пожилой солдат-слесарь опросил нас, задал несколько вопросов о специальности и дал задание нарезать болты и гайки к ним из находящегося здесь же материала, указав на метчики и тиски, а сам ушел. Я еще с земской школы эту работу знал и теперь без труда ее выполнил. Горшков тем более был хорошо знаком со слесарным делом. Пришел этот же слесарь, осмотрел нашу работу, расспросил о наших знаниях о других работах по слесарному делу и, отметив в направлении прохождения практики, послал к дежурному офицеру. Тот, прочитав заключение солдата-экзаменатора, направил нас в канцелярию для оформления. Там нам сказали, что примерно через неделю будет приказ в вашу часть, и тогда вас откомандируют в автошколу. Но прошла неделя, другая, а приказа все не было. Мы стали волноваться, так как подходил конец учебы и нас уже выпустили в чине ефрейторов, вот-вот направят на фронт пехотинцами. Наконец, на 25-й день приказ об откомандировании прибыл, и мы в тот же день были направлены в автошколу. Так на законном основании мы на 5-6 месяцев задержались в тылу и избежали на время опасной фронтовой обстановки, где ежечасно угрожала смерть.
В школе нас зачислили в состав учеников I группы. Выдали приличное обмундирование, и началось обучение нас автомобильному делу. Преподавателями были специалисты-офицеры и очень толково преподавали. Правда в то время конструкция автомобилей была еще не усовершенствованной и очень сложной. Много было неудобств в рулевом управлении, коробке скоростей и тормозной системе. Ученикам трудно было быстро усваивать все премудрости практической езды. У нас в России автозаводов тогда еще не было, все машины были разных иностранных фирм. К каждой автомашине нужно было некоторое время приспособиться, а на это требовалось порядочно времени. Изучишь «Пакард» одно, а «Рено» - другое, «Пежо» - третье. Каждая марка имеет свои особенности, а это является тормозом в скором обучении и в теории, и на практике. А военная обстановка требовала скорейшего обучения. Но все же учеба шла успешно. В старой Русской армии автомобиль только-только появился, а шоферов почти не было совсем, нужно было срочно обучать этой специальности, быстрее. Правда, желающих быть шоферами было много из молодежи, и она тянулась к этой профессии. Профессия новая и интересная, в то время ценилась на вес золота. Кроме того, молодежь прельщала форма одежды: кожаная куртка с погонами, украшенными вензелями с двумя колесами и рулем на них, суконные черные брюки навыпуск с красным кантом, хромовые ботинки, а главное, очень красивая по форме черная пилотка, только-только входящая в моду. В общем, внешний вид одежды был очень привлекательный и смахивал на офицерский чин поручика. Нередко были случаи, когда рядовые солдаты принимали военного шофера за офицера и по всем правилам отдавали ему честь.
Прошло уже полгода с момента обучения. Теоретические познания были почти полностью закончены, а вот практические шли туго из-за отсутствия необходимого количества учебных автомашин. До выпуска оставалось всего только 3 месяца, а мы еще не научились как следует управлять автомобилем. Учитывая это, начальство школы приказало совсем отменить строевые и теоретические занятия, а освободившееся от них время отдало практическим занятиям. Кроме того, было добавлено несколько машин, и дело пошло гораздо быстрее. За короткое время мы научились самостоятельно управлять и становились уже заправскими шоферами.
Наступал день экзаменов. 1-го октября 1916 г. нас (все 3 группы) построили в строй и под командой преподавателей-офицеров с музыкой направили в Манеж на Моховую. Назначенное проводить экзамены начальство было уже там. Наша группа попала первой. Вызывали курсантов по алфавиту. Кое-кто из нашей группы по теории не все хорошо знал, а по практической езде хорошо. Некоторые наоборот. Горшкова вызвали ранее меня, и он выдержал экзамен на отлично и по теории, и по практике. Ему было присвоено звание шофера I класса. Я сдал на хорошо и звание получил II класса.
Теперь мы стали настоящими шоферами, и в ожидании отправки на фронт нам дали передышку от всех занятий и дежурств, кроме строевой службы. За время службы в армии я регулярно писал письма родителям и всегда получал ответы от них. Сообщил и на этот раз подробно обо всем. Написал и о том, что в недалеком будущем буду отправлен на фронт в качестве шофера. Послал им свою фотокарточку в военной форме. Сообщил, что виделся с Сашей в его военном училище. Он тоже в скором времени заканчивает обучение и будет направлен на фронт в чине прапорщика. Вести для родителей печальные, да и для нас тоже.
Война все продолжалось и казалось, что ей не будет конца. Обстановка становилась все более тревожной. Продовольственный вопрос все более обострялся, и недовольство войной в народе росло с каждым днем. У хлебных магазинов образовались громадные очереди, и нередко были погромы их и неповиновение полиции в наведении порядка.
Отправка нас на фронт задерживалась. Время шло. Наступила глубокая осень, и на душе было как-то тревожно. И вот, наконец, стало известно, что нас в скором времени отправляют на Северный фронт, под Ригу, на пополнение броневого автодивизиона имени Петра I. В конце ноября 1916 г. все три группы новых шоферов построили под командой офицеров и походным порядком, с музыкой направили на Рижский вокзал, где на товарной платформе уже стояли оборудованные товарные вагоны. В них нас разместили и назначили старших в каждом вагоне. В скором времени все 5 вагонов и один пассажирский для комсостава прицепили к какому-то воинскому эшелону, и поехали мы на фронт! Было как-то грустно. Что ждет нас впереди? Подробно писать не буду. Всем это хорошо известно. Но всегда среди людей, переживающих тягостное настроение и печальные думы, находятся люди веселого, оптимистического нрава. Под их веселыми и безобидными шутками горе и тяжелые думы смягчаются, появляется откуда-то гармошка, и полились веселые и задушевные песни. Так было и среди нас в нашем вагоне.
В Ригу мы приехали через неделю, и нас скоро зачислили в действующую армию. Наша часть расположилась в каком-то селении примерно в 20 верстах от Риги. Броневых автомашин было много, но большинство из них, как оказалось, требовало капитального ремонта. Для всех прибывших шоферов годных машин не хватало, но нашей I группе досталось полностью. На каждую машину полагалось 2 шофера и один артиллерист, он же пулеметчик. Горшков и я попали на одну машину. Артиллерист по фамилии Шестеркин был лет 30-ти из донских казаков. На фронте был с начала войны 1914 г., а после легкого двухкратного ранения прямо из госпиталя был назначен в бронедивизион. Был награжден георгиевским крестом. Солдаты быстро знакомятся друг с другом. За какие-то 2-3 дня мы уже знали все подробности его жизни, а он нашей. Ранее, до войны он был слесарем на каком-то Ростовском заводе. У него есть жена и двое ребят. Человек он был рассудительный и располагал к себе общающихся с ним людей. Правда, любил пошутить и слегка над кем-либо или над чем-либо посмеяться. От него мы узнали, что на Рижском фронте, да и почти повсюду дела идут не блестяще. Немцы в последнее время перебросили сюда на фронт большое подкрепление в технике и живой силе, рассчитывая также на лояльное отношение латышей и эстонцев при наступлении. Они были уверены в скором разгроме русской армии и захвате территории, имеющей для них стратегическое значение. По словам Шестеркина предстоят ожесточенные бои в недалеком будущем. На наш вопрос, откуда он все это знает, он ответил, что при допросе пленных немцев, захваченных разведчиками, он присутствовал в качестве часового охраны и все слышал своими ушами. Немецкое командование хорошо знало о разложении русской армии и естественно все, до мельчайших подробностей учитывало это. Да и как не знать, если даже в Государственной Думе и во всех газетах говорилось и сообщалось о поражении на фронтах, недовольстве бездарностью царского правительства в ведении войны, продовольственном вопросе и многих других. Сообщалось даже, что в здравомыслящих близких к престолу кругах назрела мысль произвести чистку среди правительственного аппарата. Был задуман и осуществлен заговор против проходимцев, авантюристов и изменников Распутина, Протопопова, Сухомлина и других. Во главе заговора стояли такие видные деятели монархического строя, как депутат Государственной Думы Пуришкевич, князь Юсупов и ряд других деятелей-патриотов. Распутин был убит тайно, и труп его был брошен в прорубь какого-то канала в Петербурге. Сухомлинова, как военного министра, обвинили в измене и сняли. Премьер-министра Протопопова, как ставленника Распутина, тоже сняли. Все это держалось царским правительством в глубокой тайне, но вездесущие газетные корреспонденты неведомыми путями узнавали эти тайны и со всеми подробностями описывали их в своих газетах. Все эти данные о положении дел в России немцы учитывали, и разгром русской армии ими быстро подготавливался. Армия наша все больше и больше разлагалась. Поражение было неминуемо. Не помогло наведение порядка и замена министров Протопопова и Сухомлинова более даровитыми людьми. Не помогло даже убийство всемогущего Гришки Распутина. Время было упущено. Напротив, устранение проходимцев и изменников от руководства правительством дало повод для агитации революционерам, еще больше простора для обвинения царского правительства в бездарности и в измене. Самого царя и весь царский двор считали предателями и шпионами, работающими на немцев. Пропаганда даже утверждала, что царь Николай II пьяница и идиот, под влиянием своей жены Алисы, чистокровной немки, и министра двора Фредерикса, тоже немца, пытался договориться о сепаратном мире с кайзером Германии Вильгельмом II. Помешало этому только разоблачение некоторых членов Государственной Думы, принадлежащих к прогрессивным партиям патриотов, стоящих за войну до полной победы и считавших, что сепаратный мир с Германией – это будет измена и гибель России, а также невыполнение договоров с Англией и Францией. Так, благодаря протесту депутатов Государственной Думы не был заключен сепаратный мир, и тайный договор с кайзеровской Германией был разоблачен.
Война продолжалось. Время было упущено. Армия терпела поражение за поражением, а внутри страны наступала полная разруха и анархия на фронте и в тылу. В Петрограде, Москве и других больших городах не хватало для населения продуктов питания. Рабочие бастовали, заводы и фабрики работали не полностью, а некоторые совсем встали. Народ требовал улучшения продовольственного вопроса, который, по словам агитаторов, умышленно кем-то обострялся до крайности. В Петрограде забастовка приняла общенародный характер. На стороне бастующих выступили некоторые воинские части, и в феврале месяце 1917 года недовольство приняло зловещий характер. Под лозунгами «Долой войну», «Долой самодержавие», «Вся власть советам рабочих и крестьянских депутатов». Подавить забастовку царское правительство было уже не в состоянии. В действующей армии солдаты отказывались воевать, несмотря на строгие приказы командования. Наиболее дисциплинированных офицеров, не поддававшихся общей стихии, требующих исполнения воинской дисциплины в выполнении приказов, зверски убивали. Армия в корне разлагалась, и немцы беспрепятственно занимали стратегически важные пункты один за другим. По предложению некоторых влиятельных депутатов Государственной Думы (Родзянко, Гучков, Шингарев и др.), а также генералов верховного командования (Брусилова, Верховского и др.) царь Николай II 24 февраля 1917 г. отрекся от престола за себя и сына Алексея в пользу брата Михаила. Тот тоже отрекся от престола в пользу временного правительства, состоящего из депутатов Государственной Думы. Оно и приступило к управлению страной впредь до выборов Учредительного собрания всенародным общим тайным голосованием. Во главе временного правительства встал депутат Государственной Думы правой социал-революционной партии Керенский А.Ф.
Так и закончилась самодержавная власть в России, существовавшая с 1613 года. Теперь война, став как бы всенародной, до полной победы над Германией, продолжалась. Но, несмотря на перемену правительства и зажигательные речи его министров о необходимости продолжения войны «свободным народом» до полного разгрома кайзеровской Германии вместе с союзниками Англией и Францией, на всех фронтах армия свободной России терпела поражение за поражением. Солдаты не хотели воевать. Они сами договорились с немецкими солдатами о мире и конце войны помимо временного правительства и командования. Этот «мир» был основан на том, что по какому-то наитию и русские и немецкие солдаты понимали хорошо друг друга и «братались», несмотря на незнание немецкого языка русскими и русского немцами. Ходили друг к другу в окопы, предварительно бросив винтовки и пулеметы, целовались, обнимались и на своих языках кричали «Ура!» и «Капут войне!». Все это происходило на глазах русских и немецких офицеров как будто чистосердечно, без задней мысли. Правда были отдельные случаи, когда после братания по приказу офицеров немцы брались за оружие или шли в наступление, занимая нашу территорию без боя и кровопролития. Но, как правило, это были редкие случаи. По-видимому, немецкое командование было твердо убеждено в полном развале русской армии и неспособности дальше продолжать войну до победы. А раз так, то зачем силой занимать русскую территорию и лить кровь, когда она и так будет их. Зачем вызывать недовольство и озлобление у русских солдат, сеять недоверие к немецким солдатам после братания? Напротив, их командование хорошо учло психологическое состояние русских солдат и поощряло братание, дабы скорее разложить русскую армию. Так оно и было. За короткое время она была полностью деморализована. Под влиянием агитации и пропаганды десятки тысяч солдат бежали из своих частей с фронта, захватывая силой оружия целые составы поездов, заставляя железнодорожных служащих и машинистов паровозов отправлять их в тыл.
Время шло быстро. Февральская революция застала меня на Рижском фронте. Весть о ней была понята солдатами, как скорый конец войны. Но конца ей не было. На Рижском фронте, как и на всех других фронтах, появилось много дезертиров. Солдаты стихийно покидали свои части, бежали в тыл, домой. Захватывали с собой винтовки, патроны и даже пулеметы. За «Свободную Россию» воевать оставалось мало охотников. Сюда тоже приезжали некоторые министры Временного правительства для уговоров солдат продолжать наступление на немцев, но никакие зажигательные речи уже не действовали. Был здесь и верховный главнокомандующий Временного правительства Керенский. Он великолепный оратор и закатывал такие душещипательные речи о долге, патриотизме и прочих обязанностях солдат и офицеров, защитников свободной России, что казалось, что они сейчас же кинутся в бой с немцами, и победа обеспечена. Солдаты кричали «Ура!», потрясая оружием, и стреляли в воздух. Но стоило Керенскому со своей свитой закончить яркую патриотическую речь о спасении России и уехать на другой участок фронта, как сейчас же эти же солдаты под влиянием агитаторов «левых» партий в солдатских шинелях бросались в другую сторону. Под лозунгами «Долой войну», «Долой правительство капиталистов и соглашателей», «Земля крестьянам». Наступление на немцев отбрасывалось в сторону. Теперь, кто только заикнется о войне до победы, тот контрреволюционер, шпион и враг народа. Такому патриоту уже несдобровать от разъяренной толпы солдат.
Разложение армии шло быстро. В августе 1917 г. хорошо дисциплинированная немецкая армия, снабженная первоклассной техникой, повела стремительное наступление на Рижском фронте. В короткое время очистила почти всю территорию трех прибалтийских государств от разложившейся русской армии, которая потерпела сокрушительное поражение, бросив всю военную технику, боеприпасы и продовольствие, ринулась в паническом страхе бежать в направлении Петрограда, Новгорода и Пскова. Так трагически закончил свое существование Рижский фронт, имеющий большое значение для обороны свободной России. В Новгороде остатки нашего бронеавтомобильного дивизиона кое-как собрали и отправили в Москву на формирование. В Москве продержали нас до конца сентября в какой-то сырой бане, переоборудованной под казарму, так и не приступив к формированию новой части. Под предлогом слабого состояния здоровья большинство солдат-шоферов, больных и раненых, стали через околотки своих частей отправлять на месяц для излечения по месту жительства с условием по окончании срока явиться для переосвидетельствования к местному воинскому начальнику для направления в медицинский околоток. Лично я, приехав в Воронеж, встал на учет, и, пробыв дома месяц, в срок явился на комиссию. Мне дали еще один месяц «на излечение», а потом еще один. После трехмесячного «излечения» и отдыха совсем сняли с воинского учета и больше не беспокоили воинской службой. Так я стал вольным гражданином свободной России.
За это время шла в стране подготовка к выборам в Учредительное собрание. Без конца шли митинги и агитация среди населения. На площадях и в общественных помещениях митинговали с утра до поздней ночи. Каждый оратор расхваливал свою партию. По их словам Россию может вывести из тупика и спасти от разрухи именно эта партия. Наконец, в октябре 1917 г. Учредительное собрание было выбрано и приступило к работе. В выборах участвовало 12 партий, в том числе и партия большевиков во главе с Лениным. Наконец, в середине октября 1917 г. Учредительное собрание было торжественно открыто. Был выбран и председатель Учредительного собрания, член партии «правых» СР Авксентьев. В повестку дня первым был поставлен вопрос о войне и мире, но его не удалось разрешить лишь потому, что Учредительное собрание было разогнано матросами и солдатами разложившейся армии под руководством партии большевиков во главе с Лениным. Он по своему правильно учел обстановку в России. После свержения царского правительства, даже после приезда из-за границы в апреле 1917 г. он не торопился с захватом власти. Вся его «гениальность» состояла в том, чтобы до созыва Учредительного собрания полностью разложить армию Временного правительства, пользуясь продолжением войны «до победного конца». Нужно было накалить обстановку до предела среди солдат и матросов против войны, против Временного правительства и против Учредительного собрания, если в результате выборов в нем не будет большинства депутатов от крайне «левых» партий – левых эсэров и большевиков. Он даже был против внезапно вспыхнувшего восстания 3-5 июля 1917 г. в Петербурге, подготовленного его нетерпеливыми учениками по партии, считая это преждевременным (подавлено Временным правительством). И вот теперь, когда результаты выборов в Учредительное собрание показали, что левые эсэры и большевики оказались на последнем месте по числу депутатов, Ленин пошел на крайность – разогнать Учредительное собрание с помощью разложившихся солдат и матросов армии Временного правительства, под предлогом, что оно состоит из большинства депутатов буржуазных партий – капиталистов и помещиков, от которых нельзя ждать в скором времени конца войны и передачи земли крестьянам, а фабрик и заводов рабочим. За восемь месяцев существования Временного правительства почва для захвата власти была уже подготовлена, и восстание совершилось.
25 октября 1917 г. Учредительное собрание было разогнано. Большинство депутатов было арестовано, а министры Временного правительства Шингарев и Кокошкин были зверски убиты в госпитале, где они находились на излечении. Керенскому, Савинкову и другим министрам удалось бежать за границу. Так трагически закончилась деятельность Учредительного собрания, выбранного народом путем всеобщего тайного голосования.
Захватив власть, партия большевиков и левых эсэров образовало Советское правительство во главе с Лениным. Немедленно был объявлен Декрет о мире без аннексий и контрибуций, о бесплатной передаче крестьянам помещичьей земли, а фабрик и заводов рабочим. О всеобщем бесплатном обучении и медицинском обслуживании и многие другие декреты. Вот краткая история февральской и октябрьской революций и причины их возникновения.
На нашей семье обе революции отразились трагически. Особенно трагической оказалась октябрьская, которая спустя десятки лет все еще дает о себе знать и теперь. Февральская была тем тяжела для нас, что коммерческая деятельность отца совсем прекратилась из-за отсутствия товарного зерна в крестьянских и помещичьих хозяйствах. Оставалось ему заняться каким-либо другим делом или поступить на работу по своей специальности. Но этого он сделать не успел, так как нужно было закончить ликвидацию своего обширного хозяйства, и только тогда можно было бы предпринимать что-то новое. А время шло. Совершилась Октябрьская революция, и тут пошло все насмарку. Вскоре у родителей было реквизировано почти все движимое и недвижимое имущество, денежные средства в банках и товарные ценности. Отец пал духом, постарел и все это болезненно переживал. В семье в это время было трудно с продовольствием, и нередко мы оставались полуголодными. Частенько мне и брату Александру приходилось ездить за хлебом в деревню в обмен на какие-либо вещи. Ездили чаще всего в Курскую область и на Украину. Поездки были очень трудные, так как по железным дорогам скапливалось большое количество людей, и попасть в вагон стоило больших усилий и ссор из-за места. Но довезти продукты домой иногда нам не удавалось. По приезде на Курский вокзал в Воронеже поезд с так называемыми «мешочниками» оцеплял заградительный отряд из красноармейцев с оружием, и привезенный с таким трудом хлеб без всякой пощады отбирался «для голодных рабочих» Москвы и Петрограда. Все люди, ездившие за хлебом, властью считались спекулянтами, мешающими, якобы, производить заготовку хлеба государством у крестьян по твердым (низким) ценам, и поэтому с ними велась беспощадная борьба. После двух-трех безрезультатных и убыточных поездок нам в дальнейшем пришлось проделывать рискованные трюки, какие делали и другие пассажиры, а именно: не доезжая до Воронежа километров 6-7 от железнодорожного моста через реку Дон, начинался небольшой подъем железнодорожного полотна, постепенно увеличивающийся, где состав поезда замедлял ход, и ловкому человеку не особенно опасно можно было спрыгнуть на ходу, предварительно сбросив мешки с мукой или зерном. Мы стали проделывать такие же трюки, как и другие, привозили хлеб домой в целости, с еще большими трудностями, но довольными поездкой.
Было трудное время. Оно стало еще труднее примерно через 5-8 месяцев существования Советской власти. Продовольственный вопрос обострился до предела. Под предлогом борьбы со спекуляцией хлебом и укрытия его «кулаками» в ямах и тайных местах государством была создана целая армия продовольственных отрядов из красноармейцев и местных активистов для розыска и изъятия хлеба у «кулаков» и «спекулянтов». На практике это проделывалось и у большинства крестьян, под предлогом излишков у них. Им оставляли самое минимальное количество хлеба на пропитание. Все это вызывало сильное недовольство и нередко выливалось в отдельные крестьянские восстания, подавляемые силой оружия. Но главное, большинство крестьянских хозяйств, во избежание образования «излишков» хлеба, стало сокращать посевные площади зерновых культур, а это привело к еще большей нехватке хлеба в стране. В большинстве районов России, как, например, на Волге и в больших городах, разразился голод. Люди умирали сотнями тысяч, но Советское правительство упрямо продолжало свою политику принудительной заготовки хлеба путем разверстки. В 1919-1921 г.г. на почве крестьянских и так называемых «контрреволюционных» восстаний, таких как Кронштадтское, Антоновское на Тамбовщине, Махновское на Украине и ряде других, в стране происходили массовые аресты и расстрелы «контр». Забирали совершенно невинных людей в качестве заложников, и «для примера» их беспощадно наказывали карательные органы ЧК. Наш отец тоже не избежал этой участи. К нашему дому как-то весной 1918 г. ночью подъехал автомобиль с чекистами. Был произведен тщательный, но безрезультатный обыск, ничего не нашли. Однако, нашего дорогого отца чекисты забрали с собой, якобы для опроса, успокоив маму и нас, что через час он будет дома. Но он не пришел. С другими заложниками, под конвоем, его отправили по железной дороге неизвестно куда. Выяснить о нем что-либо в ЧК было просто невозможно и чрезвычайно опасно. Более трех месяцев мы о нем ничего не знали, но вдруг он явился домой сам, как говорится, еле-еле душа в теле, и до того отрепанным, что и представить невозможно. Оказывается, что он был где-то в Самарской губернии за Волгой вместе с мелкими «контрреволюционерами» и работал в коммуне на голодном пайке. Его, как сильно истощенного и старого, не годного в дальнейшем для работы, вместе с такими же другими освободили, и он с большим трудом добрался до Воронежа. Первое время по приезде он боялся подробно рассказывать всю историю про себя даже нам, своим родным. Был так сильно запуган, что и родным не верил, боясь новых неприятностей. В это время семья наша жила в особо тяжелых условиях. Продукты у нас были на вес золота, доходов никаких. Мне долго не удавалось устроиться на работу из-за «буржуазного происхождения», не будучи членом какого-либо профсоюза. С большим трудом, через хорошо знакомого товарища по торговой школе мне удалось поступить на работу в продовольственный магазин счетоводом и вступить в члены профсоюза торгово-промышленных работников.
Постепенно жизнь у нас стала налаживаться. Сестра Анастасия вышла замуж за своего знакомого студента коммерческого института Павленко. Оба они уже были коммунистами и принимали активное участие в Октябрьской революции и становлении Советской власти в Воронеже. Отец после возвращения с принудительных работ в Самарской губернии устроился на товарную водяную мельницу в Валуйском уезде крупчатником, и вместе с мамой выехал на место работы. Брат Александр выехал в Новочеркасск, где подыскал себе работу по бухгалтерскому делу и одновременно поступил в техникум пищевой промышленности учиться. Нас осталось в семье 6 человек: 4 сестры (Маня, Зина, Надя и Клавдия) и 2 брата – я и Алексей. Сестры Анна и Анастасия со своими мужьями жили отдельно и питались самостоятельно, так что продовольственный вопрос у нас немного улучшился. Моя работа в продовольственном магазине в смысле самоснабжения была доходной. Каждые 10 дней служащие и рабочие делили между собой продукты, добытые нечестным трудом при карточной системе распределения. Кроме этого еще сами питались в магазине. За хлебом в Курскую губернию и на Украину мы уже не ездили, да и ездить было некому. В 1918 году я поступил в Воронежский университет на юридический факультет учиться. Занятия проводились после рабочего дня, по вечерам. Во время войны еще до революции в Воронеж был эвакуирован Юрьевский университет и теперь он был преобразован в Воронежский. Профессора и преподаватели были известные всей стране люди, некоторые с большими именами, заслуженные деятели по юриспруденции, как например профессор Щукин, Невзоров и ряд других. Большинство студентов было из интеллигенции, а также молодежь из лиц еврейского происхождения, бежавших во время империалистической войны из западных губерний и из Польши… Я работал и одновременно повышал свои знания по юридическим наукам и историографии, полученные еще до революции в Московском народном университете имени Шанявского.
Все шло хорошо, однако в стране не было спокойно. На юге, в Донской области, на Кубани и на Украине гражданская война не утихала, а наоборот, разгоралась все больше и больше. В июне 1919 г. ее границы достигли уже Воронежской и Курской областей. На борьбу с белой армией и казачеством немалые силы Красной армии были брошены, но безрезультатно. Под командованием генералов Шкуро и Мамонтова белые рвались на Москву. Шли жаркие бои в южных районах Воронежской губернии, а Курская и весь Донбасс были уже заняты белыми. В Воронеже красными был создан штаб обороны и объявлена дополнительная мобилизация всех мужчин от 18 до 30 лет. Я тоже попал в число мобилизованных и был направлен в головной инженерный батальон 8-й армии. В обязанности батальона входило исправление железнодорожного полотна и мостов, разрушенных в ходе боев. В августе 1919 года наш головной поезд находился на станции Лиски, где мы вели работы по капитальному ремонту разрушенного железнодорожного моста через реку Дон. Но восстановить мост не удалось. Шли ожесточенные бои за переправы через Дон. Где-то ниже противнику удалось в некоторых местах переправиться через Дон, и части Красной Армии были окружены. Началось паническое отступление на север по направлению Отрожек и г. Воронеж. На станции Давыдовка через небольшую речку мост был тоже взорван, и наш головной поезд дальше следовать не мог. По приказу командования оружие и боеприпасы были розданы красноармейцам и комсоставу, а весь состав поезда с инженерным имуществом взорван и сожжен. Взорвано было и часть железнодорожного полотна. Отступление было паническим. Большинство комиссаров и командиров в страхе бросали свои части на произвол судьбы, спасая свои шкуры от неизбежной гибели. Рядовые красноармейцы и младший комсостав частично тоже разбегались кто куда, бросая оружие, боеприпасы и документы, лишь бы не попасть к белым в плен. Начальство еще до поражения все твердило красноармейцам, что все попавшие в плен к белым, ими расстреливаются, не считаясь с тем, коммунист он или нет. Но все же большинство красноармейцев и младшего комсостава, несмотря на предательство своих командиров, продолжали с боями отступать на север. Однако такое сопротивление не могло остановить стремительное наступление белогвардейской конницы. Паника была страшной! К тому же она усиливалась бежавшими из Воронежа руководителями воинских и гражданских учреждений. Они удирали вместе со своими семьями на северо-восток, в города Козлов, Борисоглебск и другие тыловые города, где могли бы укрыться от расправы белых. Поезда и товарные и пассажирские были ими переполнены, и попасть в них рядовому составу было невозможно. Остатки нашего батальона попали в плен к белым. Город Воронеж уже был занят ими. Под небольшим конвоем нас направили в распоряжение коменданта г. Воронежа, где нас опросили, как положено, занесли в списки и объявили нам, что мы мобилизованы в Русскую добровольческую армию и обязаны подчиняться уставу воинской службы. Те, у которых родные проживают в Воронеже и его пригороде, могут быть отпущены на 3 дня по пропускам домой, предварительно дав подписку явиться в комендатуру в срок. В случае неявки, предупредили нас, они будут арестованы и по приговору военно-полевого суда расстреляны. Многие дали подписку и я тоже. Моему возвращению дома все были рады, но ненадолго. На второй день после моего возвращения к нам заявились два офицера из контрразведки и произвели тщательный обыск. Но, по-видимому, он мало их интересовал. Из опроса каждого из присутствующих в доме, в том числе и меня, было видно, что ищут сестру Анастасию и ее мужа Павленко. Как коммунистов. Убедившись, что их нет, контрразведчики удалились со словами «жаль, а хотелось найти кое-что у вас!». Сестра Анастасия с мужем покинули Воронеж примерно за неделю до его захвата белыми войсками, и где они, никто из нас действительно не знал.
В комендатуру я явился в срок, а на следующий день битком набитый такими же пленными, как и я, эшелон из товарных вагонов был отправлен в город Старый Оскол на формирование артиллерийского дивизиона. Так началась моя новая жизнь в «добровольческой» армии.
В кратких чертах опишу мое пребывание в этой армии за время с октября 1919 г. по апрель 1920 г., о ее боеспособности и неспособности восстановления в России буржуазно-демократического строя. Прибыв в Старый Оскол, нас направили в артиллерийский дивизион имени Петра I. Началось спешное обучение артиллерийскому делу. Меня назначили <неразборчиво> номером, обслуживающим трехдюймовую пушку батареи. Моя обязанность была ставить ключом на снаряде расстояние, на котором при выстреле должен был взорваться снаряд. Обучение было настолько ускоренным, что мы едва-едва успевали усваивать основы артиллерийского дела. Чувствовалось, что успехи на фронтах гражданской войны не на стороне добровольческой армии. Уже в конце ноября 1919 г. эта армия начала отступление с боями в юго-западном направлении, потерпев поражение под станцией Касторная. Вскоре и наша мало обученная часть была введена в дело в районе Старого Оскола, и после десятидневного пребывания на фронте с боями стала отступать в Валуйско-<неразборчиво> направлении. Стремительное наступление конницы красных угрожало окружению белых, что создавало в их рядах панические настроения и уменьшало численность в людском составе. Большинство «добровольцев», особенно из крестьян, почти целиком разбегались, кто как смог, главным образом оставаясь по деревням, расположенным по пути отступления. Даже донские казаки с награбленным имуществом удирали восвояси, бросая фронт. Добровольческая армия разлагалась на глазах. Только убежденные в правоте своей борьбы «контрреволюционеры», состоящие из кадровых офицеров, студентов из буржуазных семей, хозяйственных крестьян, сыновей интеллигенции, мечтающих о демократическом строе, оказывали сопротивление, но всех их было ничтожно мало по сравнению с общим числом населения. Дни добровольческой армии были сочтены. А красная армия наоборот, росла, как снежный ком, пополняясь бежавшими и мобилизованными из вновь занятых местностей. Играла главную роль и пропаганда большевиков о том, что в случае возврата буржуазного строя возвратятся помещики, отберут у крестьян землю, а их будут беспощадно наказывать, ссылать в Сибирь и расстреливать. Но еще большую роль в разложении добровольческой армии среди рядовых солдат сыграли меткие лозунги большевиков, такие, как «Долой войну», «Земля крестьянам», «Грабь награбленное», «Мир хижинам, война дворцам» и многие другие, притягивающие солдат, как магнитом, на сторону большевиков. Наша часть уменьшилась не менее, чем наполовину, и с небольшими боями мы скоро достигли Таганрога и Ростова-на-Дону. А красные следовали быстро по пятам. В Ростове они нас настигли вплотную, а при переправе через Дон скопилось много белых частей, и началась страшная паника. Мои товарищи по орудию еще загодя решили дальше не отступать, а остаться в Ростове. У одного из них был заранее приготовлен бланк нашей части со штампом и печатью. Мы использовали его, заполнив своими фамилиями, с указанием, что эти солдаты, больные тифом, направляются в любой госпиталь в сопровождении фельдшера. Воспользовавшись паникой, один по одному покинули свою часть, договорившись встретиться немедленно у какого-то здания, указанного «фельдшером». Он знал, где находится ближайший госпиталь и нас 5 человек привел в этот госпиталь. Предъявил начальнику госпиталя сопроводительный документ, и всем нам было разрешено остаться. Но свободных коек не оказалось, и мы расположились на полу, на соломенных матрасах. В госпитале было много больных тифом и раненых солдат, и нам, совершенно здоровым людям, долго оставаться было нельзя из-за боязни заразиться. К тому же обслуживающий госпиталь персонал, главным образом санитары, быстро приспособились к красным и стали выдавать им наиболее видных рядовых «белогвардейцев», находящихся на излечении в госпитале. Дошло и до нашей компании. У меня отобрали часы и сапоги, считая добровольцем. У других моих товарищей тоже отобрали то, что можно было. Это говорило о том, что дело могло дойти и до более худшего, тем более, что мы попали в госпиталь при отступлении, а не ранее, как больные тифом. Пришлось и нам серьезно подумать, как выходить из опасного положения.
В Ростове после его падения шли грабежи магазинов, особенно продовольственных и винно-водочных. Комендатура города для усиления охраны от грабежей вынуждена была набирать большое количество людей из числа желающих рядовых солдат, бывших белогвардейцев, о чем извещала объявлениями на заборах и домах вблизи комендатуры. Узнав об этом, мы все 5 человек пошли записываться в охрану. После недолгого опроса каждого из нас, согласно личному заявлению, всех нас зачислили в охрану и выдали удостоверения. На другой день назначили в наряд по охране и выдали винтовки. Я попал в первый же день в особо опасный район города, где наиболее было беспокойно. Стоя на часах у большого…
На этом месте записи обрываются.
На фотографии Николай Пименович Соковых в 1919 году.