- Сходи ты уже в поликлинику.
Она подняла угрюмый взгляд и посмотрела исподлобья.
- И что такого офигительного мне сообщат?
- Ну, не знаю, - пожал плечами Паша, - что-нибудь. На то и врачи.
Он отвернулся и принялся отскребать от кастрюли воняющие на всю кухню пельмени. Как обычно, поставил варить - в итоге жареные. К горлу подступил комок тошноты.
- А то одним компотом и анальгином третий день питаться – не ОК, - назидательно прибавил он, со скрежетом орудуя ложкой.
Она была уже не рада, что выползла к холодильнику. Но даже на то, чтобы встать и уйти, требовалось усилие. В первую очередь, моральное.
- Паш, это бесполезно, - глухо простонала сквозь зубы Карина. – Ну, отсижу в очереди со сварливыми бабками три часа, потом участковая тот же анальгин и выпишет, или диклофенак. У меня невралгия не первый раз, я знаю, что делать.
Карина рассеянно скользила взглядом по его острым лопаткам под растянутой футболкой и ощущала тусклый прилив отторжения. Как раньше ей вообще нравилась эта нескладная тощая фигура?
- Рин, не злись, - миролюбиво протянул Паша, - я за тебя волнуюсь.
Раздражение сменилось виной. Вряд ли он весь испереживался, но хоть старается быть вежливым. Относится к ней как к хорошей соседке, из квартиры не гонит. Правда, это до тех пор, пока новую девушку не найдёт. Но, видно, на Западном фронте без перемен. Или он ещё на что-то надеется? Или просто решил поставить личную жизнь на паузу и забить?
Карина внезапно разозлилась и рывком встала со стула – вспышкой пронизала боль с левой стороны груди. Липкой волной плеснул ужас. Но Карина знала: это психосоматика - да, опять она, родимая. Поэтому она начала одеваться в сумраке прихожей, стиснув зубы и ожидая, когда подействуют таблетки. Она делала всё механически. Куда выходила, толком не знала, но понимала, что вряд ли пойдёт к доктору. И мысли, и чувства были спутаны. Только две ноты проступали различимо. Невыносимая, рвущая изнутри тоска. И - смутно пульсирующий страх. Тот самый, что ощутила она после встречи под елями. Страх от утраты контроля. Как её жизнь за две недели превратилась в ад?
Она не ожидала, что будет так корёжить.
Нет, наверное, умом понимала, во что всё выльется, но чтобы так... Конечно, после расставания в церкви Карина поплакала, но какими-то светлыми слезами. Слушала музыку, лирически грустила. Вдохновенная печаль была во время перелёта. Потом её отпустило, и Карина поняла, что к её эмоциям примешались ничем не обоснованные радужные надежды: они расплылись по сознанию, как бензиновые разводы по поверхности лужи – которая от этого не меняла своей сути.
Во-первых, с осознанными сновидениями снова ничего не вышло. Пустота. Чёрный экран.
Во-вторых, не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: из всех фирм, куда она отправила резюме, ответ придёт не сразу, и не факт, что он будет положительным.
Во-третьих, она осторожно начала прощупывать почву на работе, и результаты её не обрадовали. Решила начать издалека: завела речь о переходе на удалёнку. Последнее время штатных сотрудников переводили на неё крайне неохотно.
Замдиректора Луцевич бросил на неё неодобрительный взгляд поверх очков и побарабанил по столу:
- Что-то не нравится мне эта идея твоя, Корбут. Думаешь, мы тебя чуть не на месяц во Франкфурт на курсы отправляли, чтоб ты вот так вот бочком-бочком и к двери?
- Ну что вы, Сергей Михайлович... – смутилась Карина. Кажется, её раскусили.
- У нас на тебя совсем другие виды были. Ты и раньше в первых рядах шла, а теперь хотелось бы вообще огонь от тебя увидеть, европейский уровень. Или тебя по зарплате что-то не устраивает? Финансовые вопросы, конечно, всегда можно обсудить. Но ничего сверхъестественного обещать не могу. Правда, если у тебя позиция принципиальная... Нет, ну, тут всегда зависит от того, есть ли тебе, куда идти.
Идти ей было пока некуда.
- Хотя я лично заявление тебе подписывать бы не стал, - припечатал Луцевич.
Кажется, впервые Карина испытала за свой профессионализм не гордость, а жгучую досаду.
Наконец, осложняло дело то, что у неё не было в Германии близких друзей или родственников. Зато были здесь, в родной стране. На четвёртый день после возвращения с курсов в трубке раздался напряжённый, подрагивающий мамин голос, и прозвучало пугающее слово: фибраденома.
Карина не задумывалась ни секунды: наступил тот момент, когда спасением могли стать её скромные сбережения – пресловутый «чёрный день». К счастью, прогнозы врачей были оптимистичными. Скоро маме должны были сделать операцию. Для всех это означало бы вздох облегчения.
Вот только почти сразу чёрные дни наступили и для Карины. Не то, чтобы она жалела: никак иначе поступить она не могла и не хотела, не допускала и мысли. Но о Голубой карте надолго следовало забыть. Конечно, чеченцы бежали через Брест в Европу, не имея за душой ничего – но Карина хотела жить по-человечески и работу иметь достойную. Она всю жизнь зарабатывала интеллектуальным трудом. И ей было мучительно думать, что ради куска хлеба придётся унижаться на грязной работе. Тут к прочим переживаниям добавилось сверлящее чувство вины. Карине было стыдно, что она, во-первых, избалованная снобка, презирающая честный, пусть и неквалифицированный труд; во-вторых, одержимая, но всё равно трусиха; в-третьих, если она мерит всё мерками возможной эмиграции, если трата накопленных денег стала ударом – значит, она всё-таки их жалела для мамы, считала, что её чего-то подло лишили.
Она накрутила себя до тихой истерики – и до начавшейся на днях невралгии.
Карина слонялась сначала по окрестным дворам, где у подъездов тусовались мутные типчики, а в лужах под ногами раскисали бычки, потом поехала в центр, где давили мрачным великолепием имперские здания и холодно полыхали среди пасмурной серости фары автомобилей. Ещё прорезали общую монохромность изумрудные кресты аптек.
Карина поражалась их многочисленности. Хотя, скорее всего, зацикленный ум просто выхватывал из окружающей реальности то, на чём последнее время залип. Она в очередной раз подумала, что брать надо не в одной, а в нескольких, чтоб не навлечь подозрения.
Но очень скоро мысли совершили привычный круг, и лицо её исказила болезненная гримаса. Карина слишком хорошо знала, чем это закончилось для голливудской актрисы Лупе Велес. Она расставила по комнате роскошные букеты цветов, зажгла свечи и, одетая в шикарное белое платье, легла на шёлковые простыни. Вот только нашли её в уборной с головой в унитазе. Хотела попасть на передовицы газет трагически красивой, а вместо этого захлебнулась в собственной рвоте.
Как её организм отреагирует на снотворные, Карина знать не могла, поэтому подобный вариант внушал отвращение. Равно как и мысль о верёвке. Надёжным выбором могла бы стать высота. Ещё можно было положить шею на рельсы железной дороги, как это сделала Рина Паленкова в России. Ха-ха, забавное совпадение. Тоже Рина. Но ей были противны те способы, при которых тело обезображивается каким-то образом. «Ну что ж, поделать, я художник, я так вижу», - думала она.
Но самое главное было не это. Кроме прочего, в том числе соображений этических, Карина догадывалась, что таким образом не достигнет цели. Если Германом в последнем бою двигала слепая ярость, отчаяние и жажда самоуничтожения, то у неё были совсем другие мотивы. И решение нужно было искать по-иному. Карина хмыкнула и поёжилась. Ей совсем не нравилось, что хотя она всерьёз не собиралась умирать, последнее время мысли навязчиво вертелись вокруг одиозной темы.
Естественно, ничего покупать она не стала.
Карина не заметила, как дошла почти до центрального книжного магазина, и тут её глазам предстало странное зрелище. Не то, чтобы на самом деле необычное, но несколько сюрреалистичное. В желтоватом здании с ассиметричной башенкой и решётками на окнах, вокруг которого никогда не видно никакого движения, распахнулась боковая дверь. И из неё на улицу начали вылетать птицы. Конечно же, не настоящие пернатые. Но Карине опять пришло в голову, что в таких учреждениях действительно работает какой-то особый тип людей. Они влились в толпу, но не смешались с ней. Очень строгие костюмы, кожаные портфели – и тёмные одежды. Зловещая, похоронная чернота – они напоминали стаю воронья. Непонятным образом завораживало наблюдение за тем, как они движутся сначала своей плотной группой, потом постепенно отдаляются друг от друга, медленно рассеиваются. Карина не заметила, как увязалась за ними следом. Но тут же вспомнила, что хотела зайти в книжный, и развернулась.
Её словно прошило током. Хотя, казалось, дивиться было нечему. Тем более, трудно было сказать, являлась она частью стаи или просто очутилась рядом – но навстречу Карине с лёгкой улыбкой на губах шагала Алеся. Она выглядела так, будто успела к важному дедлайну или получила поощрение от начальства. На ней была чёрная юбка-карандаш, чёрная блузка в военном стиле и почти круглые очки в лёгкой оправе на лесках. «Под Берию косит?» - мысленно хмыкнула Карина и нервно сглотнула.
- Ну, привет, - сказала Алеся.
Подойдя, она заулыбалась шире:
- Да уж, Минск – это реально большая деревня. Вот, решила на родину заглянуть, заодно тебя проведать. Уже звонить собиралась, а тут ты – легка на помине!
«Надо же», - подумала Карина. Раньше она б не сказала, что они когда-нибудь так сблизятся. Но сейчас эта встреча была как нельзя кстати. Алеся пытливо поглядела на неё. Карина понимала: её осунувшееся лицо выглядит не лучшим образом. Тем более что при выходе из дома на контакты с людьми она была не настроена и поэтому не красилась.
- Рассказывай, что стряслось. Давай пройдёмся. Только как бы нам скоро прятаться не пришлось: не погода, а дерьмо какое-то, солнца вообще не видно. И на всё лето прогноз паршивый.
Над головой нависло фиолетово-чёрное небо, душный ветер налетал упругими толчками. Прохожие ускоряли шаг. Девушки перешли проспект и уселись на скамью в сквере. Там журчал ступенчатый, уходящий вниз по улице фонтан. Слева виднелся памятник Железному Феликсу, во мгле отсвечивало чахоточной желтизной здание КГБ. В обрамлении деревьев с обеих сторон красовалась его знаменитая башенка. На этом фоне мерцал овал Алесиного лица, казавшегося ещё светлее по контрасту с чёрной рубашкой, и тускло поблёскивали стёкла очков.
Алеся снова посмотрела долгим взглядом.
- Ну что, колбасит?
- Да, - выдавила Карина. – Причём нереально.
- Плохо дело. Но этого следовало ждать, - сухо отметила Стамбровская и, неодобрительно дёрнув бровью, посмотрела куда-то в сторону.
От таких пренебрежительных жестов Карину словно прорвало, и она, горячо жестикулируя, споря, оправдываясь, выложила ей всё: рассказала о попытках перебраться в Германию, точнее, пока что - просто шагах, о маминой болезни, о гложущей тоске, о суицидальных мыслях.
- Я не знаю, что делать, - упавшим голосом подытожила Карина, - валить из страны я буду по-любому. Но как до этого дожить?! Меня ломает, Леся, меня просто ломает.
- Так, - скомандовала Алеся, - сначала свалим-ка отсюда.
На тротуар шлёпнулись первые тяжёлые капли, за ними уже летели следующие. Карина с Алесей кинулись вниз по лестнице в какое-то кафе, как в бомбоубежище. Через минуту струи ливня стекали сплошным потоком по скупым окнам цокольного этажа. Народу было немного. Карина устроилась на неудобном кожаном диване и оглядела претенциозную обстановку: тёмно-вишнёвые стены, люстры с подвесками чёрного стекла, рояль. Алеся откинулась на спинку дивана напротив – от неё осталась одна голова и руки. Она не стала включать миниатюрный светильник на стене.
- Что будем пить, раз уж мы тут?
- Я пас...
Алеся пожала плечами и невозмутимо заказала кофе, как обычно. Его приготовили быстро. Стамбровская медленно подносила к губам фарфоровую чашку и бросала изучающие взгляды на Карину. Она ждала. После бурных излияний та выглядела подавленной и надломленной. Она долгое время сидела молча и смотрела в одну точку. Но всё-таки не выдержала и заговорила убитым голосом:
- Мне не к кому обратиться, есть только ты. Я понимаю, что если сама лишу себя жизни, вряд ли попаду к нему.
- Точнее, стопроцентно не попадёшь, - жёстко подчеркнула Алеся.
- Так, может, всё-таки есть хоть какой-то способ его призвать? Вытащить хотя бы в сны?! Я уж и не говорю о большем...
При этом Карина побледнела ещё сильнее и болезненно сцепила пальцы. Так, что сразу становилось ясно: именно на большее она и хотела бы рассчитывать.
Алеся наклонилась к столу. Она придвинула к себе горящую на столе свечу и приблизила пальцы к подсвечнику толстого стекла, будто хотела согреть их. Карина смотрела на дрожащий огонёк, на её шевелящиеся пальцы, на отблески серебряных колец в оранжевом свете.
- Как знать, - негромко, задумчиво произнесла Стамбровская. – Есть, конечно, один способ. Древняя техника. Но она довольно непредсказуема. Вообще, работа с умершими - это всегда риск. Бывали случаи, когда всё шло идеально, а бывало и по-другому. Чёрную панну Несвижа знаешь?
- Знаю. Барбара Радзивилл была отравлена - умерла не своей смертью. И при этом умирала долго и мучительно: по всему телу вскрывались страшные, зловонные язвы. Поэтому она и превратилась в привидение.
- Нет, товарищ, так, да не так. Там всё интереснее. Дело в том, что король Сигизмунд с помощью алхимиков решил вернуть любимую жену с помощью транслокации – это и есть та самая техника. Но что-то пошло не так, и когда Барбара явилась в наш мир, алхимики поняли, что вышел сбой, и предупредили короля: смотреть можно, общаться тоже, прикасаться – нельзя.
- Да что ж это за жизнь?! – вырвалось у Карины.
Алеся холодно повела плечом:
- Вот и Сигизмунду так казалось. Не выдержал, бросился к ней, обнять попытался – раздался хлопок, пошёл трупный запах. И Барбара из человека не до конца совершившего переход вообще превратилась в нежить.
Карина не нашлась, что сказать. Она пришибленно молчала. Но через пару секунд собралась с духом и чуть преувеличенно твёрдым голосом произнесла:
- Приятного мало. Но контакт теоретически возможен?
- И практически.
- И техника древняя, то есть, люди такое раньше делали и не однажды?
- Делали. Как видишь, ещё в шестнадцатом веке. А что не совсем получилось – я же говорю, раз на раз не приходится. Ещё зависит от энергетики людей – участников ритуала. Кстати... – Стамбровская замолчала. Усмехнулась краешком рта, поправила очки. – Вот с твоими способностями – кто его знает?..
У Карины захватило дух. Она жадно ловила каждое слово. А Алеся словно нарочно мучила, так тянула фразы:
- Уж если ты в Иной мир на променады выбиралась, и тебе хоть бы хны... Знаешь, я тебе даже завидую, Карин. – В её голосе, и правда, зазвучали нотки незлой, но откровенной, сильной зависти, которую она даже не посчитала нужным прятать. – У тебя какие-то совершенно особые отношения с миром мёртвых. И силы фееричные. А ведь Смерть – это моя специализация! И вот то, над чем мне надо биться годами, ещё и «жэсточайшую» технику безопасности соблюдая – у тебя на раз-два выходит. Играючи. Притом что всё остальное на практическом уровне не идёт. Я тебе уже говорила, в твоей истории у меня есть свой шкурный интерес – научный.
- То есть, что получается? – тихо переспросила Карина. – Думаешь, можно Германа... воскресить?
Отведя глаза, Алеся мягко возразила:
- Не совсем так. Скорее, выдернуть его в наш мир в момент гибели, в момент Перехода. Эта специфическая техника потому так и называется – транслокация. К ней в основном прибегали тогда, когда хотели использовать в своих целях чьи-то таланты. Большей частью, военные. Вот представь, сидишь ты в холодном, грязном окопе где-нибудь на Сомме, вокруг адище, а линия фронта - ни на сантиметр, ни в какую. И вот думаешь: «Господи, как же этот мрак достал! Вот был бы жив Фридрих Великий, как задал бы этим лягушатникам!». Или наоборот: «Был бы жив Наполеон...» - смотря с какой ты стороны.
- Ясно... – проронила Карина. – А как же, если человек из другой эпохи? Как его талант использовать? У него же никаких знаний о современной жизни. Он... не приспособлен.
- Приспосабливается, - бесстрастно возразила Алеся. – А талант – конвертируется. Когда человек перемещается в наш мир, автоматически преобразуется его интеллект и сознание. В него закачиваются новые программы и новые данные. Магический сленг похож на программерский; у нас в официозе магия называется «энерго-информационным программированием». Ключевое тут именно «энерго»: айтишники воздействуют на реальность косвенно, через машинный разум, а мы, маги – непосредственно. Так вот, по сути: человек великолепно овладевает тем, что являлось его призванием. – Она подчеркнула последнее слово. - Дар – это центральная точка притяжения. И к ней в первую очередь притягиваются новые знания, жизненные проявления. В остальном могут быть пробелы, сбои, здесь – никогда.
- Ничего себе...
Алеся снова откинулась на спинку дивана и медленно спросила:
- Ну так что? Будем пробовать?
Карина ощутила лёгкое головокружение. Алеся всё так же пристально смотрела на неё из полумрака, поглаживая остывший бок чашки, перламутрово-бледный, как плоть покойника.
- Будем, - глухо выговорила Карина.
Алеся оживилась и расцвела улыбкой:
- Ну так что, по рукам? Ох, и авантюру мы затеяли, однако...
- По рукам! – сверкая глазами, с тихим возбуждением, перебила её Карина.
Они порывисто потянулись через стол и пожали руки, едва не обжегшись свечой.
Насколько угнетённой Карина ощущала себя до этой встречи, настолько же наэлектризованной после. Ликование туманило голову, давя изнутри. Она чувствовала превосходство над всем миром: над забравшей счёт официанткой со стылым взглядом, над остальными посетителями, над прохожими.
Небо смягчилось и расплылось нежной голубиной сизостью. Пахло озоном. Кариной овладело ощущение ясности и лёгкости, она резво перепрыгивала антрацитные потоки, поглотившие асфальт. Стамбровская молча шагала рядом, поглядывая с толикой снисходительности.
Только спустя минут пять Карина начала расспросы по существу. Слушала, серьёзно кивала, уточняла. Уже стоя у смутно затенённого зева метро, она замерла, помялась, но задала-таки свой каверзный вопрос:
- Алеся, если ты владеешь техникой, то... почему тогда не попробовала вытащить Юрия Владимировича?
- Не ты первая, - грустно улыбнулась Алеся. – Тогда я ничего не знала о транслокации. Да и силёнок не хватало. И вообще, тогда моей миссией было не спасти, а похоронить. Взбунтоваться я могла, конечно. Но даже если б вытянула, хорошего было бы мало. Я сомневаюсь, что рядом со мной оказался б человек... образца 1967-го года, скажем. – Она издала нервный смешок, чтобы скрыть горечь. – Он всё равно оказался бы смертельно больным. Я б не хотела, чтобы он снова при мне страдал и умирал во второй раз. Вы-то – другое дело. Вы - молодые. Вам ещё жить и жить.
Она произнесла это угасающим голосом, и на миг Алесино лицо показалось удивительно похожим на лицо её любимого человека - и таким же измученным.
Карина не произнесла ничего ни в утешение, ни на прощание. Развернулась и молча, покорно начала спускаться по ступеням. Потому что главные слова уже прозвучали: «В двадцать два пятьдесят пять».
Ехать было далеко. Многоэтажки и торговые центры окраины ещё пылали вывесками, народ бурлил у входов в подземку. Кто-то толпился за дешёвой едой. Кто-то затевал ссору с пьяными дружками, шатаясь и бычась. Кто-то просил милостыню: стоя во весь рост или на коленях, сидя, продавая ненужные копеечные предметы, клянча на корм очередному облезлому животному, болезненно потряхивая табличкой с жирно начертанным посланием людям. Кто-то просто торопился по своим делам: в соты, в гнёзда, в норы – уже несколько суетливо, виновато, притом что большой город живёт своими, извращёнными ритмами. Навстречу потоку вышагивала Карина, то и дело кренясь, уворачиваясь, чтоб избежать столкновения, чтоб никто не задел обёрнутого бумагой прямоугольника у неё под мышкой.
Суть и темп происходящего не казались ей абсурдными. Она получилась такой заряд, что неслась ракетой, и даже в моменты величайшего сосредоточения, напряжённой тихости, педантизма её сегодня не оставляло это ощущение.
Давки уже не было. Войдя в вагон, открыла «Чёрный обелиск» Ремарка, но слова ускользали от неё. Тогда она зафиксировала невидящий взгляд на своём мутном отражении в льдистом стекле.
Вечер дышал сыростью. Фосфорически горели лужи и влажный асфальт.
Плащ был шёлковый, лёгкий, волосы кокетливо завивались, но выдавала выправка. А может, не выдавала, а сигнализировала? Карина безошибочно узнала фигуру на остановке даже со спины.
- Привет.
- Привет. Пошли.
Они направились в обход, мимо главных ворот.
- Круг почёта, - усмехнулась Алеся. – А вообще, спешить пока некуда. Наслаждайся атмосферой.
Атмосфера была своеобразна.
Внизу утомлённо подползал к остановке предпоследний трамвай, и из его освещённого нутра нырнула в неверный коктейль из теней и подсветки чья-то фигура. Полыхало тёмной, нездоровой синевой сталинское здание. Его соседи мерцали мертвенно-белым.
И вдруг в один миг подсветка погасла. Всё залила тьма. В груди нехорошо ёкнуло, Карина запнулась и остановилась. До неё донёсся тихий ироничный голос Стамбровской:
- Да уж, Минск не Лас-Вегас...
Сглотнув, она глянула на часы: двадцать три ноль ноль.
Алеся, не оглядываясь, уже шла вверх по улице, Карина поспешила за ней. В стороне мелькали дома, больше похожие на бараки. Фонари горели через один. Свернули налево и пошли вдоль той же низенькой ограды, через которую, напирая на невидимую черту, выплёскивалась тьма. Алеся стремительно рассекала ночной мрак. Снова почему-то поднялся ветер, и зашелестели листья над головой. Карина вздрогнула.
Справа спали летаргическим сном двухэтажные дома пятидесятых годов с ветхими балконами, оплетённые цепким диким виноградом, взятые в плен хищными зарослями мальвы. Всё искажалось и уродовалось в мёртвом оранжевом свете фонарей.
Алеся замедлила шаг и процитировала: «The street lamp shadow poured into the alley, like a shot out of a mystery romance flick. No sound but the paper trash dancing in the city smoke...» . Нуарное начало её любимой свинговой композиции. Под ногами на самом деле вяло шуршали обрывки растерзанной газеты.
- Ну ладно, вперёд. Пора за дело.
Они перелезли через низкую ограду. Каблуки погрузились в мягкую травяную темь, и вкрадчивым чёрным туманом наползла на плечи и голову жуть. Карину потряхивало. Она старалась ступать осторожно, но всё равно спотыкалась. Все захоронения здесь носили отпечаток хаоса – может, кроме солдатских времён второй мировой. Ощущалась давящая мощь черноты вокруг, сродни давлению на глубинных слоях океана. Алеся скользила сквозь них как ни в чём ни бывало без фонарика, как субмарина. Слева впереди смутно темнел силуэт небольшой православной церкви.
- Леся, это и есть Военное кладбище? – шёпотом спросила Карина.
- Да, - вполголоса отозвалась Стамбровская. – Для наших целей самое то. Да и вообще мне здесь нравится.
Карина не могла сказать того же. Её всё больше начинало лихорадить.
- Направо идём, где вояк больше. Возьми меня под руку, нам вниз.
Наконец Алеся выудила из сумки чёрную свечу, испещрённую не то знаками, не то узорами, и зажгла её. Притом не доставала из сумки коробка и не чиркала спичкой – это отозвалось приглушённым изумлением.
Они протискивались мимо заржавевших оград, голых крестов и обелисков со звездой, миновали призрачную статую советского воина с ППШ наперевес. Карина всё так же опасливо придерживала драгоценную ношу. Вот замерцали неверным светом золотистые буквы и лавровые ветви на плитах.
- Так, кто он у нас там?
- В смысле? – растерялась Карина.
- Звание?
- Майор...
- А, ну тогда тут норм, - тем же будничным тоном проронила Алеся и без тени смущения поставила сумку на сырую землю. Свечу воткнула в подсвечник на чьём-то ближнем участке без ограды. Карина вслед за ней осторожно прислонила к надгробию пакет.
Опустившись на одно колено, Алеся залезла в сумку и достала пучок других свечей, церковных.
- Теперь помогай, тут почва не самая мягкая.
Она протянула Карине серебряный инструмент медицинского вида вроде лопатки – у неё был такой же. Им Алеся выкопала миниатюрную ямку, поставила туда хрупкую восковую палочку, бережно утрамбовала с боков. Карина последовала её примеру. Было не по себе. Когда б она подумала, что будет глухой ночью ковыряться в кладбищенской земле? Земля была плотная. Отходила жёсткими комками. Сверху её покрывал скользкий слой тонкого мха и влаги. У Карины срывались руки, и она не избежала прикосновений. Самое противное было то, что тлен забивался под ногти.
Тринадцать свечей широко выстроились по очертанию невидимой могилы: шесть по бокам, одна в изголовье. Алеся забрала у Карины инструмент, оба вытерла салфеткой и положила обратно в сумку.
- Работа такая, - сказала она, читая мысли подруги.
Поёживаясь, Карина торопливо принялась отчищать ногти и скатывать с пальцев налипшую грязь. Её занятию помешал требовательный Алесин голос:
- Ну что, принесла? Показывай!
Карина послушно взяла пакет и, морщась от шуршания, начала разрывать обёртку. Она безжизненно упала на чахлую траву бумажными потрохами, и Алеся привычно прищурилась.
- Нет, давай прибавим света. Только сначала небольшая маскировка.
Она замурлыкала что-то на непонятном языке и принялась обходить, точнее, пробираться вокруг расставленных свечей с поднятой рукой. Пальцы были сжаты в щепоть, и за ними тянулся по воздуху плавный, мерцающий сиреневый след. «Вот это да», - восхитилась Карина.
- Заклятие невидимости, - объяснила Алеся. – А то мало ли что.
Поэтому Карина уже не удивилась, когда та, наклоняясь к свечам, зажгла их прикосновением пальца.
- Ставь туда, в изголовье.
Она поставила, прислонив к ребру гранитной плиты. Обе отошли и посмотрели издалека.
Это был портрет Рихтгофена, писанный акриловыми красками. И это было в принципе лучшее, что Карина когда-либо создавала в традиционной технике.
- Как живой! – усмехнулась Алеся.
- Я старалась, - прошептала Карина.
Для ритуала нужно было его изображение. Выбор казался очевидным. Но, когда Карина прибежала домой, то, повинуясь внезапному порыву, заперлась в комнате и принялась переделывать написанное ещё в феврале. Зачем, неизвестно, но будто кто-то толкал под руку. По правде сказать, картина действительно стала лучше – ещё тоньше, глубже, реалистичней.
Но зачем понадобилось менять освещение? Рихтгофен был нарисован крупным планом, по грудь, чтоб были видны ордена. По ощущению, находился в комнате, а через окна лился золотистый весенний свет.
Почему он привёл Карину в раздражение? Она кинулась почти полностью менять гамму. Удивительно, как ей это удалось – но она никогда не работала так неистово, одержимо, закусив удила. Странно, насколько точны были движения, ни одного лишнего. По ощущению прошли сутки. Когда Карина очнулась и глубоко вздохнула, отложив кисть, то оказалось, что всего три с половиной часа. Этого было достаточно, чтобы скоротать невыносимое ожидание до вечера.
Да, из отличной картина стала превосходной. И это несмотря на то, что в лице у героя вместо насмешливого, самоуверенного спокойствия появилось что-то слишком серьёзное, напряжённое, вроде тщательно скрываемой боли. Хотя ведь именно таким Карина и видела его во Франкфурте не раз. А бледность сейчас была незаметна в тёплых отсветах.
Единственное, она спохватилась, что забыла о глазах. Вот всегда так глупо выходит, когда увлечёшься. Освещение на картине сменилось на пасмурное – а у неё получалось, будто он до сих пор смотрит в солнечное окно.
Но Алеся этого, конечно, не заметила. Она расточала похвалы:
- Ох, как хорош. Вот это красавец! Какие черты нордические! А орлиный взор? Была б я немцем-ветераном, непременно б детям о нём рассказывала и говорила: вот были люди в наше время, не то, что нынешнее племя...
- Богатыри, не вы, - бесцветным голосом машинально закончила Карина.
Её совсем не трогало Алесино стремление «разрядить атмосферу» - даже казалось в чём-то кощунственным. Но Стамбровская резко посерьёзнела:
- Так, а теперь можно начать. Выполнять будешь всё, что сказано, и в точности.
Алеся взяла портрет и, встав на колени, положила его на землю в окружении свечей. Потом достала из кармана кусочек ладана и подожгла: во мраке поплыл протяжный, терпкий аромат. «Запах вечности...» - почему-то высветилось в мыслях. Впервые вязкая жуть начала потихонечку отступать. Сердце забилось ровнее.
Алеся суровым, торжественным голосом, держа в руках свою свечу, размеренно читала не то заклятие, не то молитву. Карина разобрала, что это латынь, хотя понимала лишь отдельные слова и выражения. Были среди них традиционные для католичества. Но порой звучали странноватые: «возвращение героя», «сакральная Германия»... Оставалось лишь гадать, каково содержание. Но Алеся явно импровизировала. Точнее, говорила так, будто ей надиктовывали откуда-то с опережением всего в секунду, однако текст этот явно не был заученным и не существовал никогда ранее. Карина смотрела на неё, как завороженная. С одной стороны, она всё больше терялась во времени и грезила наяву, с другой стороны, нарастало волнение. Минуты тянулись бесконечно. И она вздрогнула всем телом, когда услышала оклик:
- Подойди сюда.
Алеся уже стояла на ногах. Она рывком сбросила плащ, и Карина обомлела. На ней был строгий мундир, сукно которого словно было соткано из самой тьмы - поблёскивающие пуговицы казались звёздами на фоне открытого космоса. На левой стороне груди кровянисто отсвечивал неизвестный крест. Знаков различия не имелось.
Преодолев замешательство, она подошла к Алесе. Та поманила пальцем и опустилась на одно колено, Карина вслед за ней. Стамбровская протянула ей пузырёк с тёмной жидкостью.
- Пей, не бойся. Это лекарство.
Карина послушно, как во сне, взяла пузырёк и залпом выпила. Она поморщилась от горьковатого вкуса. По всем слизистым пошло резкое мятное покалывание.
- Язык немного онемел?
Она закивала. Чувствовалось, как зелье ползёт к желудку, обдавая прохладным жжением изнутри груди. Когда оно достигло цели, ощущения резко исчезли.
- Отлично.
Алеся передала ей свечу и велела:
- Поджигай. Так надо.
Карина взяла её, но поколебалась. В груди заныло. Ей было больно за своё лучшее произведение. Оно создавалось с любовью и тщанием, в него была вложена душа. А теперь его нужно уничтожить. Хотя чего она ожидала? Как выяснилось, на все её вопросы Алеся днём отвечала подробно, но бессодержательно. Только в радостном опьянении Карина считала себя подготовленной. Но она неоднократно дала согласие выполнять указания. Тем более - она сама была готова сгореть, лишь бы скорей увидеть Его.
Карина поднесла свечу, провела ей по нижней кромке подрамника, и портрет занялся пламенем.
– Теперь давай руку, левую.
Карина покорно вытянула руку.
Во мраке кортик у Алеси на поясе оказался незаметен. Она выхватила его и полоснула Карине наискось по предплечью, другой рукой капканом сжав запястье. Карина дёрнулась. Всё заняло доли секунды. Этот удар ощутился, скорее, как электрический. Карина в шоке наблюдала распахнутыми глазами, как рана набухает рубиновой полосой, изливаются, бегут вниз, пачкая белую кожу, капли, как они обильно падают между огненных языков - прямо на пылающее лицо того, кого она называла возлюбленным.
- Потерпи, Кариночка, потерпи, - баюкающими интонациями приговаривала Алеся, гладя её по плечу. Но железную хватку не ослабляла. Кортик был отброшен наземь. – Это часть процедуры... так надо, Карин, так надо...
А ей и не было больно. Она окаменела от шока и не могла даже шевельнуться. Из раны всё текло, текло. Через звон в ушах, как при контузии, доносились Алесины слова:
- Ты - связующее звено. Более того, - краеугольный камень, Карин. Это во-первых. Во-вторых, мы ведь хотим телесного, полноценного воплощения. Поэтому, уж извини, без крови никак. То, что ты выпила, - это обезболивающее и восстановительное. Хотя дома потом лучше поесть, чая, воды побольше. Я сделаю так, что рана затянется за минуту. Даже следа не останется. Да даже если и будет тоненький, это ведь небольшая плата...
А Карина всё так же зачарованно смотрела на кровь и пламя. Аномальным образом оно вспыхивало ярче и сильнее от странного топлива. Вскоре от подрамника и холста остался только пепел, в котором гасли последние искры. А Алеся не отпускала её руки: кровь должна была равномерно окропить прах. И только после этого она разжала хватку.
Алеся достала салфетки и сунула Карине. Она, будто в дурмане, принялась неловко промокать рану. Алеся вполголоса произносила формулы. Сначала салфетки моментально вымокали, но вскоре кровь остановилась, края начали сами собой стягиваться, смыкаться, сохнуть, корочка даже не слезла, а просто растворилась, исчезла в белизне кожи. И вот Карина, не веря своим глазам, уже щупала своё худое, нетронутое загаром предплечье – целое и невредимое.
Как ни странно, тут её и отпустило. Она обалдело уставилась на Стамбровскую и хрипло вскрикнула:
- Леся, вот это вот что сейчас было?!
- Ритуал. Точнее, его основная часть, - терпеливо отозвалась Алеся. Её голос звучал успокаивающе.
Карина глубоко, судорожно вздохнула. Собравшись с мыслями, спросила:
- А теперь что нужно делать?
- Теперь? Только ждать.
- И где он должен появиться? Здесь?
- Ну, естественно. Где обозначено, там и должен.
Теперь Карине, пожалуй, даже импонировали эти разговорные интонации. Она была в состоянии натянутой струны, её бил озноб. Отчаянно хотелось, чтобы уже ну хоть что-нибудь произошло. Что угодно, чтобы снять это невозможное напряжение.
Тем временем Алеся вытерла кортик, загнала в ножны, подобрала и накинула плащ, вынула из сумки и постелила у одной из оград тонкий коврик – и, наконец, устроилась на нём, прислонившись спиной к прутьям.
- Иди сюда, - позвала она. – Садись, в ногах правды нет. Довольно тёплая ночь. Но лучше немного согреться. Саперави будешь? Извини, закусить нечем.
- Да уж, не откажусь... хотя нет, не знаю...
Зубы у неё клацали. Карина скованно подогнула, потом неуклюже выпростала ноги, усаживаясь на коврик. В руках у Алеси уже появилась металлическая фляга. Карина сделала оттуда два глотка. По нёбу раскатилась виноградная, черносмородинная терпкость.
Алеся принялась со смешками рассказывать какой-то случай из своей служебной практики, тоже на кладбищенскую тему. Карине было сложно сосредоточиться, она совсем не слушала и не вникала. Отметила лишь то, что Алеся пересказывает воспоминания так же нежно и страстно, как знакомые ей военные, когда-то служившие в ГДР. Вот вам и сакральная Германия, ага. Ещё уловила, что этот непривычно выглядящий крест Алеся получила за какую-то операцию, связанную с той историей. Больше ничего.
Но Стамбровской, вроде, и не нужно было большего. Она отпивала мелкими глотками из фляжки, мечтательно глядела в бездну меж крестами и плитами и пребывала опять на какой-то своей волне. Автоматических вежливых ответов ей было вполне достаточно. Только пару раз, когда она делала особенно задумчивую паузу, Карина искоса глядела на неё. И замечала, что лицо её блестит от тончайшей испарины, черты заострились, а во взгляде сквозит колоссальная усталость, будто она только что пробежала марафон – но вынуждена давать интервью назойливым репортёрам. Хотя Стамбровскую никто не заставлял болтать, она сама захотела. Впрочем, её фразы становились всё более и более отрывистыми, и они обе замолчали.
Страшно уже не было. Было тоскливо и тревожно. Было недоуменно, потому что свечи давным-давно должны уже были догореть, но их слабые огоньки только-только подбирались к долу и начинали облизывать края лунок. Куда делось время? Неужели оно спрессовалось, как здешняя твёрдая скользкая земля? Ведь казалось, что прошло уже часа два, не меньше. Тем временем Алеся вскинула левую руку, посмотрела на часы и выдала очередную цитату:
- Уж полночь близится, а Германа всё нет...
- Сколько там? – слабым голосом спросила Карина.
- На самом деле, час тридцать одна, - с обычной своей военной чёткостью отрапортовала Алеся. – Ты не переживай. Считается, что наилучшее время – с полуночи до четырёх утра. Идём по графику.
Сиротливые горошины свечных огоньков умирали одна за другой. Вот последняя погасла. Не доносилось ни шороха. Казалось, вместе с видимостью барьером были отрезаны и все звуки внешнего мира. Карина и себе не хотела в том признаваться, но с каждой новой минутой её охватывало нарастающее отчаяние. Алеся казалась не то олимпийски спокойной, не то безучастной – её застывший профиль не выражал ничего.
Карина перевела взгляд на место, где был сожжён портрет, и чуть не схватилась за сердце: у самой земли разливалось слабое красное мерцание, оно постепенно ширилось и прерывисто пульсировало.
- Эй, Леся! Слышишь?! Смотри! Так должно быть?! – шёпотом закричала она в ухо Стамбровской.
Та ответила тоже шёпотом, сквозь зубы:
- Не знаю, оно ж по-разному бывает! Ждём!
В полном безветрии воздух содрогнулся, их обдала горячая волна, как от отдалённого взрыва.
Алеся вскочила, уронив наброшенный плащ, Карина тоже рывком поднялась на ноги. Кровавое сияние стремительно делалось ярче, росло, поднималось – при этом било не из земли, а напоминало голограмму. Прокатилась новая воздушная волна, раздался запах металла и пороха. Рубиновый свет взлетел до двух метров в высоту и полыхал уже нестерпимо. Карина ожидала взрыва или раската грома – но вместо этого словно утратила слух на секунду, всё в ней содрогнулось – и свет резко погас, и в тот момент из красного ореола вылетела человеческая фигура.
Её будто выбросило взрывом, и, конечно, человек не удержался на ногах – упал вперёд на подставленные руки. С головы у него слетела фуражка. Он ошалело поднял лицо, пошатываясь, встал на ноги - и тень последнего сомнения исчезла. Придя в себя, Карина заорала:
- Герман!
И кинулась к нему, благополучно забыв предосторожности. Рихтгофен стоял смертельно бледный, остолбеневший, словно контуженный. Карина обхватила его, прижалась – нет, не испарился, плотный, тёплый, живой! – и принялась тормошить:
- Ну же, миленький, ну! Очнись! Всё хорошо! Ты живой! Всё хорошо!
Кое-как опомнившись, он, наконец, разлепил губы:
- Карин... ты?.. что происходит?.. я умер?..
- Да нет, ты что! Наоборот! Я ж говорю, ты жив! – кричала Карина, от возбуждения чуть не прыгая на месте.
- Ничего не понимаю... – беспомощно проговорил Рихтгофен, мучительно хмурясь. – Где я?..
И тут подала голос всеми забытая Стамбровская. Она выступила из сумрака и, сияя триумфом, с широкой улыбкой произнесла:
- Не беспокойтесь, вы в безопасности и среди друзей, барон.