1.
Во время дежурства во второй половине дня иногда наступает такой период, когда, с одной стороны, казалось бы нечего делать (беспрерывный поток больных иссякает), а с другой – в любую минуту «Скорая помощь» может привезти очередного пациента. Эмпирически установлено, что стоит выйти из приёмного покоя, например, к себе в отделение, как тут же поступает больной и приходится бежать назад. Пребывание здесь – своеобразная жертва, которую неверующий дежурный врач приносит всевидящему случаю, дабы не искушать его лишний раз. Лежишь себе – вот и лежи, не дёргайся. Солдат спит, служба идёт.
И Виктор просто лежит, смотрит в потолок и наблюдает за тем, какие мысли приходят ему в голову, не отгоняя и не задерживая их, позволяя себе только в зависимости от их содержания улыбнуться или прищёлкнуть языком.
В последнее время его стало беспокоить смутное чувство, сплетённое из знакомого ему честолюбия и совершенно нового для него желания рассказать (кому? зачем?) о своей работе. Виктор уже несколько раз пытался сесть и написать какой-нибудь рассказ. И неизменно его охватывало чувство бессильной досады. Насколько легко возникали захватывающие сюжеты, настолько же трудно было облечь их в словесную форму. Казалось бы чего особенного: вот бумага, вот ручка, грамматику ещё не забыл: пиши, что приходит в голову…
Но что-то не получалось… Виктор надеялся, что в нём откроется сама по себе некая способность сочинять, рука неожиданно приобретёт лёгкость, в голове начнут складываться необыкновенные по красоте и звучанию предложения, которые только и останется записать… Но ничего не открывалось…
Ну, вот, например, – он скосил глаза в сторону окна – эта чёртова ветла! На что она похожа? Наверняка ведь можно придумать какую-нибудь красивую метафору. Вон как она раскинула на ветру свою шевелюру, да и очертание кроны своеобразное. Виктор ещё пару минут с раздражительной задумчивостью разглядывает ни в чём неповинное дерево и шепчет себе под нос: Голова великана? Как в «Руслане и Людмиле»?.. Нет, не очень похоже. Очертания дерева на ветру постоянно меняет свою форму, и если в какое-то мгновение и можно уловить сходство с профилем человека, буйно заросшего дремучей бородой, то уже в следующие секунды дерево было похоже на… обычное дерево. Дерево на ветру и ничего больше…
Нет, так ничего не придумаешь. Надо сесть, взять ручку и… начать писать. Виктор трижды глубоко вздыхает, задерживая дыхание на вдохе и, получив необходимый заряд «жизненной праны», встаёт. Вынимает из кармана халата шариковую ручку. Кладёт перед собой чистый лист бумаги. Неужели у него не хватит ума, чтобы заполнить эту страницу? Он же без затруднений исписывает ежедневно добрый десяток страниц в историях болезни. Все условия для сочинительства есть: тишина, отсутствие больных (тьфу, тьфу, тьфу). И он сейчас что-нибудь обязательно придумает… Вот только с чего начать?.. Разумеется, с названия. Виктор уставился в стену перед собой и сосредоточенно думает.
Краска на стене свежая, но уже начинает отставать. В этом старом корпусе сыровато. Приёмный покой психиатрической больницы вообще больше похож на каземат, чем на больничное учреждение… Интересно, сколько раз красили эту стену за девяносто лет существования больницы? Девяносто? И небось каждый раз по старой краске. Во всяком случае в последние годы делали именно так. Здесь слой краски по толщине, наверное, как сама стена, хотя стены этого полуподвального помещения массивней, чем в иной крепости. За ними как… Вот! Вот оно название! – «За толстыми стенами». Лучше не придумаешь. И символично, и в то же время достаточно реалистично и достоверно.
Виктор красиво выводит на листе бумаги название будущей повести: «За толстыми стенами»… Вот название для повествования о психбольничной жизни. Теперь пойдёт. Одно название чего стоит!? Он ещё так напишет, все обзавидуются… А послать лучше в «Юность». Там подобные повести печатают, а о психиатрической больнице ещё ничего не было. Считают это «закрытой темой», а он её раскроет. Сколько интересного можно написать! Здесь за одно дежурство столько случается, на роман хватит…
2.
Вся его творческая настроенность мгновенно пропадает после раздавшегося телефонного звонка. Он означает, как минимум, вызов в отделение: где-нибудь что-то случилось. Врачи уже наверное разошлись по домам, теперь вся больница на нём одном. Но звонила зам. главного врача по лечебной части Яшина:
- Виктор Владимирович, к Вам сейчас привезут на приём больного… Дасаева. – Виктор улавливает небольшое сомнение; обычно Яшина говорит уверенным голосом вежливого приказания. – Вы его положите в первое отделение независимо от клиники. Диагноз можете поставить какой хотите… лучше алкогольный предделирий или что-нибудь в этом роде. Все его вещи оставьте на приёме. К Вам зайдёт товарищ из Комитета госбезопасности, встретьте его, пожалуйста, сами – он их там посмотрит. В общем, создайте ему такую возможность. – И уже нетерпеливо: - Вы меня поняли?
- А направление у больного будет? – первым делом спрашивает Виктор.
- Направление есть. «Скорая» его сейчас привезёт.
- Тогда всё ясно, Антонина Михайловна. Поставлю, положу, встречу, покажу.
- Ну-ну, Вы там посерьёзней, Виктор Владимирович! Это не шутка.
- Да, я всё понимаю, Антонина Михайловна. Не беспокойтесь, всё будет нормально. А стихами я для конспирации говорю.
- Горе-конспиратор. Когда Вы только повзрослеете? Всё шуточки у Вас…
Итак, намечается разнообразие, которое случается не каждый раз. Виктор откладывает «недописанную повесть», теперь уже не до неё. На ужин бы не опоздать.
Интересно, от кого направление, и неужели придётся запихивать в сумасшедший дом здорового человека? И с какой целью? Чтобы только осмотреть его вещи?.. Разумеется, если его стационировать в первое отделение, то на нём даже очков не оставят – всё снимут… А если он начнёт протестовать? Что тогда делать?.. Но должны же были ОНИ учесть и этот фактор…
Ждать приходится недолго. Первым является «кагэбешник»: серьёзное волевое лицо, прямой взгляд в глаза Виктору, излишне крепкое рукопожатие и короткое представление с демонстрацией удостоверения. Всем своим видом он словно говорит: «Я верю, что Вы поможете нам. Вы должны понимать всю важность этого дела». Виктор, потирая пальцы неловко протянутой им для рукопожатия руки, приглашает:
- Проходите, пожалуйста… Можете подождать в кабинете.
- Спасибо, не буду Вам мешать. Я посижу на лавочке вон в той аллее. У вас тут прекрасный воздух, не то, что в городе. – И стремительный, как бросок подкравшейся кошки, переход: - Его должны сейчас привезти. Я зайду, когда Вы отправите его в отделение. Персоналу, который с Вами работает, скажите, что я из милиции. Хорошо?
- А если он начнёт протестовать? Согласитесь, что он может...
- По нашему предположению он не заинтересован в том, чтобы вокруг него поднимался лишний шум. А во всём остальном мы полагаемся на Вас.
- Ясно, - без особого энтузиазма отвечает Виктор. – Посмотрим, как получится…
Врач «Скорой», видимо, не посвящён в тайну операции (интересно, какое у неё кодовое название? Операция «Психушка»?) и выполняет только функцию перевозки:
- Ваш психиатр посмотрел этого мужичка в кожном диспансере и рекомендовал госпитализировать. Я, честно говоря, особенно не вникал, но в направлении написано, что он ночью не спал, бродил по коридору, испытывал страхи, считал, что его преследуют, хотел даже в окно выпрыгнуть. Видимо, развивается алкогольный делирий и решили не оставлять ещё на одну ночь… Так что принимайте.
- Могли бы и на месте купировать, он вроде спокойный, - позволяет себе из чисто «конспиративных» соображений чуть покуражиться Виктор, отметив первую неувязку в этой "операции". Если бы у больного ночью развился алкогольный делирий, его бы привезли к ним сразу утром, а не в шесть часов вечера. Пока, видимо, всё обдумывали и согласовывали, время и пролетело.
- Безусловно, но это уже не ко мне. Вот направление вашего психиатра.
- Уговорили, вопросов больше нет. – Впрочем, и эти можно было бы не задавать… Всё оформлено по всем правилам. Теперь наступила его часть работы. - На что жалуетесь, Артур Николаевич? – обращается Виктор к сидящему на кушетке мужчине и сразу достаёт чистый бланк истории болезни. На что бы тот ни пожаловался, всё равно заполнять, так что нечего и время терять, ужин скоро.
Дасаев – интеллигентного типа мужчина, лет тридцати. И действительно в очках. Сидит насупившись, прижав к себе тяжёлый на вид портфель. Поставил его ближе, чем это обычно делают больные. А здесь не Казанский вокзал, не стащат... Видимо, не зря «кагэбешник» нацелился на его вещички. Интересно, что в нём: деньги, оружие, какие-нибудь антисоветские листовки?
- Я не совсем понимаю, почему меня сюда привезли. Я лечусь от экземы, вот посмотрите… И здесь ещё… Два дня отлежал и вдруг ни с того ни с сего…
- Эту ночь как спали?
- Ну, плохо… Но, простите, кому какое дело? Я не шумел, не кричал, никому не мешал… Ну, не хотелось мне спать…
- А почему всё-таки не спали? Что-нибудь беспокоило, чего-то боялись?
- Извините, это к делу не относится. У меня были свои причины. – И он локтем плотнее прижал к себе портфель. – Но уверяю Вас, что никакого психоза у меня нет и в помине… Смотрите сами. Определяйте. Я не совершал никаких безумных поступков, нормально соображаю…
- Вы когда-нибудь раньше в психиатрической больнице лежали?
Заминка и настороженный взгляд. Ага! Значит попал в точку. Теперь будет уже легче.
- Говорите, как есть, не скрывайте, - дожимает Виктор. - Вы же грамотный человек, понимаете, что я это всё равно узнаю… Вам же минус, если Вы что-то попытаетесь скрыть.
- Ну, клали меня, клали! – уже раздражённо говорит Дасаев. – На три дня всего. В Кащенко. В семидесятом году.
- А в связи с чем? С каким диагнозом, не вспомните?
- Да ни с каким! Положили, а потом сразу выпустили, - зло огрызается он. – Сейчас вот тоже кладёте, а с каким диагнозом?
Виктор благоразумно оставляет вопрос без ответа, решив не усложнять ситуацию. Внешне всё выглядит в рамках обычного: есть направление, установлен факт, что больной ранее уже лечился в психбольнице (а теперь и ещё одна госпитализация прибавится), ведёт себя раздражённо, возбуждён, критика к своему состоянию недостаточная… И выдумывать ничего особенно не приходится. Виктор делает необходимые записи и коротко говорит медсестре:
- Пойдёт в первое. – И больному: - А Вы не беспокойтесь. Если эта ночь пройдёт у Вас спокойно, держать без нужды здесь никто не будет. Итак коек свободных не хватает… Переведут назад в кожный диспансер.
Дасаев досадливо морщится и в поисках поддержки оглядывает присутствующих:
- Ну неужели я похож на сумасшедшего, а? Вы же медики, должны видеть…
Медсестра и санитарка спокойно и молча смотрят на него.
- Артур Николаевич, - перебивает его Виктор. – Послушайте меня внимательно. Первое – я Вас всё равно стационирую, коли есть направление. Второе – чем покладистее Вы будете себя вести, тем… ну, безболезненнее, так можно выразиться, обойдётся для Вас пребывание в больнице. Понимаете?
- А Вы что – и уколы назначите? Галоперидол?
- Нет, зачем же? Пока, - Виктор выделяет голосом это «пока», - в этом нет необходимости. Назначу Вам на ночь пару таблеток радедорма, чтобы выспались. И всё. А завтра с утра лечащий врач будет с Вами разбираться… Согласны?
Он покорно кивает головой:
- Портфель я могу с собой взять?
- Нет, что Вы! Это же психиатрическая больница! Да его Вам там и положить будет некуда. Не волнуйтесь, мы всё перепишем и сдадим на склад. Будете выписываться, получите назад.
- Дасаев! – дежурная медсестра своевременно вступает в разговор. – Деньги, документы есть? Давайте всё на стол… Да не бойтесь, у нас не пропадает… Что в портфеле?
- Вы знаете, - Дасаев сразу становится суетливым, - там книги всякие… Ничего особенного. Лучше не переписывать, их слишком много, только время терять. И он у меня на замок закрыт. Просто запишите – портфель и всё.
- Как хотите, только тогда за содержимое не отвечаем.
Пациента (теперь уже пациента!) переодевают в больничную пижаму и уводят. Через несколько минут входит «кагэбешник».
- Мария Григорьевна, это товарищ из милиции. Ему надо осмотреть вещи этого Дасаева. Покажите, пожалуйста.
Медсестра проводит того через ванную комнату в кладовку, где перед отправкой на склад собирают вещи поступивших за смену больных. «Кагэбешник» внимательно осматривает портфель. Виктор останавливается в дверях:
- А мне можно полюбопытствовать?
Тот неопределённо кивает головой, видимо, не хочет иметь свидетеля, но и отказать стесняется. Медсестра ворчливо замечает:
- Вы только ничего не берите. А то будет выписываться, хай поднимет.
- Не беспокойтесь. Я только посмотрю, что там за книги.
Он каким-то крючком открывает портфель и вглядывается в его тёмное нутро. То ли переигрывает, изображая из себя Пинкертона, то ли запоминает, в каком порядке лежат книги… Потом начинает аккуратно вынимать их и просматривать. Виктору не видно и, решив, что хозяин здесь всё-таки он, подходит поближе. Сотруднику КГБ ничего не остаётся, как показать ему одну из них:
- Видите: переплёт самодельный, титульного листа нет, на обложке тоже ничего не написано. А знаете, какая это книга? «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына.
- Вот это да! А почему Вам попросту не арестовать его с поличным – и все дела!? Зачем всё так усложнять?
- Во-первых, мы не были уверены, что они у него с собой. Во вторых, он их привёз из Москвы, но кому? Не себе же одному все эти экземпляры! Нам надо проследить всю цепочку… И потом, пусть пока считает, что мы ни о чём не догадываемся.
- Ясно. Чётко работаете… Ну, если я Вам больше не нужен, то пойду на кухню. Пора пробу снимать.
- Спасибо. Вы нам очень помогли. – Он выпрямляется, снова крепко жмёт Виктору руку и смотрит прямо в глаза.
3.
Все корпуса некогда загородной психиатрической больницы были расположены в форме гигантской буквы «П», у основания которого длинной неровной чертой тянулись дома, давно вошедшие в черту города. По всей территории щедро раскиданы дубы, неправдоподобно высокие берёзы, белую кору которых можно с трудом заметить только у самой верхушки ствола. Своеобразная парковая зона придаёт больнице неповторимое очарование: нигде в городе больше нет та¬кого места. И массивные корпуса, построенные чуть ли не сто лет назад, воспринимаются как должное на фоне этих величавых деревьев. Такие же зелёные великаны возвышались толь¬ко вокруг заброшенной церкви на краю посёлка, стыдливо прикрывая от посторонних глаз её распоротый и "обескрещенный" купол. Больница находилась в пределах города, гигантской подковой охватывающего её с трёх сторон, но предусмотрительно отгородилась от его шума оврагом, переходящим в большой пруд, и плохо ухоженным парком. Какие-нибудь пятьсот метров отделяют последние городские девятиэтажки от больничной территории, но пока пройдёшь их по узкой асфальтовой дорожке в окружении дурманящих зарослей лопухов, камыша и звонко квакающих лягушек, то уже невольно начинаешь говорить: "там, в городе" и "здесь, в больнице". Впрочем, город уже протянул к больнице асфальтовый язык и охватил его раздвоенным концом старый накренившийся дуб у крайнего корпуса. Здесь и сделали автобусную остановку.
За несколько лет работы Виктор уже привык к вечерним и ночным обходам. Со стороны, конечно, можно посчитать его героем, так как посторонние приравнивали такой обход к ночной прогулке по кладбищу. На кладбище, возможно, Виктор и сам испугался бы, но здесь привычка давно нейтрализовала страх. И он спокойно идёт по плохо освещённым дорожкам больницы (свет фонарей не в силах пробиться сквозь густую листву деревьев) от одного корпуса к другому, не встречая, как всегда, не души. Кто здесь может быть в одиннадцать часов вечера?.. Рядом, за толстыми стенами сотни сумасшедших людей, но здесь, на территории старой психиатрической больницы – он один.
Обойти все отделения областной психиатрической больницы – это значит побывать на всех кругах ада, только населённого не грешниками, а людьми с больной психикой. Если приёмный покой считать преддверием ада, то все остальные корпуса – ровным счётом девять – девять кругов дантовского ада. Самый неприятный из них для Виктора – детское отделение. Он вспоминает, что сегодня поступил один ребёнок шести лет с подозрением на детскую шизофрению. И на вопрос Виктора, как тебя зовут, ответил: «Мамка зовёт «голе луковое»…
Именно этот мальчонка ещё не спал.
- Ну-ка, давай, закрывай глаза! Спи.
- Когда я глаза закрываю, мне страшно становится. Можно, я лучше буду спать с открытыми глазами? - Мальчуган грустно смотрит на Виктора, моргает и на загорелые щёчки вдруг выкатываются две слезинки: - А когда мамка возьмёт меня отсюда?
- Скоро. Немного полежишь, а потом она тебя и возьмёт… Спи!
- А Вы не обманываете?
Обмануть взрослого больного (для пользы дела, конечно) было для Виктора два раза плюнуть. На то он и психиатр, чтобы утешать, успокаивать и выдавать белое за чёрное. Но с детьми он почему-то терялся, ему становилось их слишком жалко, чтобы можно было думать ещё «о пользе дела». Работа в детском психиатрическом отделении требует не только специальной подготовки, но и специальных нервов… Виктор поворачивается к сопровождающей его дежурной медсестре:
- Может быть ему ещё что-нибудь дать? Ну, там валерьянки…
- У него есть все назначения. Вы не беспокойтесь. Мария Михайловна его сегодня уже посмотрела… В первую ночь они все так по дому маются. Дети же… А потом привыкают…
Виктор на прощание касается худенького плечика, ободряюще кивает головой и выходит из палаты. Не дай бог работать в детском отделении! Уж лучше в женском…
Круг завершается. Остаётся зайти в здание, где расположены первое и второе отделения, и затем снова – в приёмный покой уже до утра. Он быстро входит в вестибюль первого отделения и… останавливается. Во-первых, на скамейке перед дверью в отделение сидит какая-то молодая женщина, что само по себе уже «непорядок» (скорее всего, чья-то родственница; а что она может делать здесь в такое время?), во-вторых, она кажется Виктору удивительно знакомой, особенно её глаза. В голове сразу завертелись возможные варианты: не из нашей больницы, не из института, не из соседей по улице; кто-нибудь из школьных знакомых? Из случайных встреч?..
- А Вы что здесь делаете в такое время?
Она встаёт ему навстречу.
- Это Вы – дежурный врач? – И Виктор чувствует по её взгляду и голосу, что она тоже его узнала, так как профессионально уже хорошо замечает все эти полусекундные запинки в разговоре с другими людьми. – Я была в приёмном покое, но мне сказали, что Вы пошли в обход…
- А Вы что хотели? Чем я могу Вам помочь?
- У меня брата положили в первое отделение… Я только узнала недавно… Он лечился в кожном диспансере; сегодня вечером я пошла его навестить, а там сказали, что направили в психиатрическую больницу. В приёмном покое ответили, что он лежит в первом отделении, а здесь даже дверь не открывают... Что с ним? Он же был совершенно нормальным…
- Вы о Дасаеве?.. Знаете, Вы его сейчас при всём желании не увидите. И его не выпустят, и Вас в отделение не впустят. И вообще – не то время. Только завтра.
- А что хоть с ним случилось? Вы его видели?
- Видел, конечно… Я могу помочь Вам только одним: если он сейчас там ещё не спит, передать, что Вы пришли… Вот, собственно, и всё. Подождите меня здесь. Потом я Вас провожу до приёмного покоя.
- Конечно, подожду. Спасибо. Скажите ему, пожалуйста, что я здесь, чтобы он напрасно не волновался. И завтра обязательно приду.
4.
Эта женщина по всей вероятности была той девушкой, которую он когда-то встречал, которой любовался, хотя так и не познакомился с ней. Это вообще была какая-то инфантильная и глупая история. Виктор позже неоднократно ругал себя за нерешительность и фантазёрство… С тех пор прошло уже лет восемь, наверное, если не больше. И он, машинально продолжая обход и о чём-то говоря с персоналом, вспоминал давнюю историю и всё больше убеждался в том, что эта женщина, сестра больного, которого он без всяких показаний сегодня запихнул в психушку, и есть та самая девушка из его прошлого.
Да, история приключилась чудная, какой-то троллейбусный роман. Единственным оправданием поведения Виктора могло служить только то обстоятельство, что он на четвёртом курсе института уже решил стать психиатром. А у психиатра должны же быть какие-нибудь странности… Слабое утешение, конечно, но ничего другого не придумаешь...
Итак, однажды Виктор увидел в троллейбусе девушку, поразившую его своей внешностью. Прямой тонкий нос и необычайные для центральной России большие миндалевидные глаза удивительно гармонировали с гордой, даже надменной осанкой, придавая её лицу своеобразный кавказский колорит. Несмотря на сформировавшуюся фигуру, ей вряд ли было больше шестнадцати-семнадцати лет. Виктор тогда ещё подумал, что именно из таких вот прелестниц и формируется тип «Ванды» – идеал мазохистов. Через какое-то время он снова встретил её. Теперь уже в центре города и вот тогда-то и запомнил по-настоящему, восстановив в памяти первую встречу. На этот раз он разглядел её всю с ног до головы, мысленно раздев, и не отказал себе в удовольствии обернуться и посмотреть её вслед. Она, как и в первый раз, как и потом, как и сегодня, всегда была одна.
Следующая, третья встреча (а можно ли это назвать встречами?) произошла осенью, уже в начале учебного года. Виктор мельком увидел её в окне проезжавшего троллейбуса, но был уверен, что не ошибся: этот точёный профиль невозможно было спутать ни с каким другим. И вот с того дня он уже как одержимый не пропускал мимо себя ни одного троллейбуса этого маршрута, не оглядев в поисках знакомого лица все окна… И вскоре его старания увенчались успехом. На своей собственной остановке, утром, когда он обычно и отправлялся в институт, Виктор увидел её снова. Остолбенев от неожиданной удачи, он секунд 15-20 рассматривал её с двухметрового расстояния. Окно, за которым она сидела, пришлось как раз напротив того места, где стоял Виктор, ему даже голову не надо было поворачивать. И начиная с этого момента он видел её уже каждый будний день, так как независимо от того, к какому часу ему надо было сегодня ехать в институт и в какую аудиторию (а они были раскиданы по разным клиникам города), он сначала стоял на своей остановке и ждал её троллейбус. Ему помогало то обстоятельство, что девушка ехала, видимо, с конечной остановки, так как всегда сидела на одном и том же месте и у одного и того же окна. Её необычная красота отпугивала его, страдавшего, видимо, в то время, как он сейчас уже понимает, комплексом неполноценности. Во всяком случае ему и в голову не приходило познакомиться с ней, хотя ни аскетом, ни затворником он не был. Виктор настолько пригляделся к ней, настолько привык к этому одностороннему свиданию, что не сразу осознал всё коварство надвигавшейся зимы. И вот, «в один прекрасный день» мороз сразу и надолго закрыл окна троллейбусов непроницаемой даже для страждущего взора ледяной коростой.
Тогда Виктор (с ещё большим риском опоздать на свои лекции) заходил в троллейбус, пробирался сквозь толпу в салон, минуту-другую смотрел на неподвижной профиль своей богини и затем суетливо проталкивался к выходу, чтобы на очередной остановке пересесть на свой троллейбус. К счастью, маршруты их совпадали на длительном отрезке пути. Это поведение приобрело характер настоящего синдрома навязчивости.
Постепенно Виктор удлинял совместные поездки, чтобы определить, на какой остановке она выходит. После этого он иногда заранее приезжал на эту остановку и согревался от холода сладостной возможностью увидеть свой кумир в движении. Походкой манекенщицы она проходила мимо Виктора с высокомерно поднятой головой – царица Тамара да и только! Пройдя метров пятьдесят, она скрывалась за массивной дверью городского учреждения, а Виктор, очнувшись, лихорадочно рыскал глазами по номерам подходящих к остановке автобусов и троллейбусов в поисках своего маршрута.
Бывало и так, что Виктор садился в её троллейбус, выбирал удобное для наблюдения место и всю дорогу любовался её лицом, сочиняя какую-нибудь любовную историю, где героями, разумеется, были они... И выходил вслед за ней, радуясь тому, что торопливые пассажиры толкают его и невольно прижимают к её телу… Да, у него оказывается был весь набор сексуальных извращений: от вуайеризма до мазохизма и фроттажа.
Как-то, уже весной, он вошёл в троллейбус и случилось то, что должно было произойти давно: они встретились с ней взглядами. Она почему-то сидела не на своём обычном месте, а на последнем в ряду сидении. Лицом к входу. Поднявшись на верхнюю ступеньку, Виктор повернулся налево и… в полуметре от него – чёрные глаза восточного божества; немигающий, завораживающий взгляд. Прямо на него. В него. Затем сверкающие звёзды прикрылись ресницами и опустились долу.
После этой кульминации троллейбусный роман закончился с ужасающей быстротой. Когда на следующее утро Виктор, находясь ещё под впечатлением магического взгляда, покорно стоял на её остановке, ожидая явления божества, произошло следующее. Она появилась как всегда: натужено гудя, раздвинулись двери троллейбуса, выскочило несколько безликих фигур. И вот – она: левая нога опускается на землю, правая ещё стоит на нижней ступеньке троллейбуса и Виктор целые полсекунды с замирающим сердцем смотрел на тот участочек тела, который при этом обнажался: колено и маленькую полоску бедра.
И в тот момент, когда она проходила мимо Виктора, впервые за всё время последовал неожиданный поворот головы в его сторону. Пристальный взор, но в глазах Виктору почудился не испепеляющий огонь, а испуг. Вероятно, она замечала его и раньше; в этом нет ничего удивительного, если вспомнить его назойливую, почти ежедневную слежку за ней. Девушке, наверное, представилась вся неестественность и ненормальность его поведения. И богиня совсем по-девчоночьи испугалась, отшатнулась от него и побежала к своему подъезду. Такой, видимо, страх внушил ей Виктор своими непонятными поступками.
Лишнее добавлять, что он больше не искал с нею встреч. И старался появляться на остановке в другое время, чтобы только случайно не попасться ей на глаза. И потом как-то быстро излечился от той «платонической любви». И забыл о ней.
И вот теперь встреча здесь: чуть ли ни ночью на территории психиатрической больницы, где за все его дежурства Виктору никогда не встречалась ни одна живая душа. Что это? Не знак ли Судьбы?…
5.
До приёмного покоя они шли вместе.
- Сейчас попробуем вызвать такси, - предлагает Виктор.
- Спасибо. Я могу и пешком дойти. Я живу на Гоголя, она недалеко отсюда…
- Недалеко-то недалеко, но по такой темноте через лесопарк до города идти категорически не рекомендую. А проводить Вас, как понимаете, не могу. Сейчас вызовем такси. Своей машиной мы здесь, к сожалению, не располагаем… Может быть я Вам завтра смогу чем-нибудь помочь. То отделение, где лежит ваш брат, считается «острым»… ну, в общем, таким, куда вообще сложно попасть, хотя врач к Вам, естественно, должен выйти. Давайте поэтому познакомимся. Меня зовут Виктор Владимирович. А Вас?
- Я – Галя… Да мы с Вами немного были знакомы.
- Откуда? – Но теперь, после её слов уже всё окончательно становится ясным. Да. То была она. И вопрос его – верх глупости.
- Вы просто забыли… Впрочем, это было так давно и я, наверное, сильно изменилась.
- Так это были Вы, там в троллейбусе?!… Вообще история какая-то нелепая получилась. Я вёл себя как мальчишка и Вы меня, ради бога извините за навязчивость.
- Помню, я всё терялась в догадках, почему Вы ко мне не подойдёте и не познакомитесь. Мы тогда только переехали с Кавказа, знакомых никого. А тут такой симпатичный мальчик заглядывается… Только очень уж странно Вы себя вели, я даже подумала, что может быть немного… того… Вы извините, что я так говорю. Просто мы могли бы давным-давно уже быть знакомы.
- Вы совершенно правы. Я в то время, наверное, был действительно… того… А Вы тогда сильно испугались?
- Когда?
- Ну, в последний раз… Вы ещё побежали от меня…
- Это когда Вы пропали?.. Да, нет, я просто опаздывала в тот день… Потом я ещё высматривала Вас на остановках, но Вы как в воду канули…
- И Вы всю зиму замечали, что я слежу за Вами?
- О, Господи! Надо было быть совершенно слепой, чтобы такого не заметить…
6.
На следующее утро после обхода в своём отделении Виктор позвонил Петрову, своему хорошему знакомому, работавшему в соседнем отделении этой же больницы. Этот самый Петров и консультировал вчера Дасаева в кожном диспансере.
- Привет, Серёнь! Ты вчера смотрел в кожном некоего Дасаева?
- Да. А чего?
- «Чевочка» с хвостиком. У него же не было психоза? Зачем направление написал?
Виктор упивался его смущением и длительным молчанием. Потом Сергей наконец выдавил из себя:
- А с тобой разве Яшина не разговаривала?
- Разговаривала, конечно. Я просто хотел убедиться, что я не один дурак такой… Значит тебе тоже «вежливо приказали»? Что хотят, то и творят, представляешь? Нашими руками свои делишки проворачивают…
- Слушай, не надо на эту тему по телефону говорить. Давай лучше при встрече.
- Ну, ладно, я к тебе сейчас зайду!
- Подожди, Витька! Ты это… Не распространяйся ни с кем на эту тему, понял? Ни к чему…
Виктору всегда нравилось проходить сквозь почтительно расступающихся перед ним толпу родственников, лязгая трёхгранником, открыть дверь и беспрепятственно войти туда, куда они даже глазом не могут заглянуть. Он чувствует, что это показное, что не будь здесь людей, он вошёл бы в отделение не думая о том, как выглядит со стороны. Откуда взялось это желание продемонстрировать, как он легко открывает запретные для других двери? Не от того ли, что слишком много других дверей остаётся для него закрытыми?..
На этот раз он, впрочем, не спешит, оглядывая столпившихся у дверей отделения людей: скоро время свидания. Но Гали не видно. Проходит в кабинет к Сергею и открывает фрамугу окна: у того накурено так, что дышать невозможно. Так как посторонних в кабинете больше не было, Виктор сразу перешёл к наболевшему:
- Ты его долго будешь держать?
- Сказали «пару дней, а дальше как хочешь».
- Да они уже всё, что их интересовало, выяснили. – И Виктор рассказал о том, как происходила госпитализация Дасаева. – Выпиши мужика. Жалко его.
- А ты бы что сделал на моём месте? – спросил Петров, закуриваю очередную «беломорину».
- Что-что!… На твоём месте я уже побывал и вёл себя как последняя сволочь… Слушай, а что мы их так боимся, а? Ну чтобы со мной было, если бы его вчера не госпитализировал? Ничего бы не сделали!
- Возможно, ничего бы сначала и не сделали. Но думаю, что после этого ты недолго бы работал в больнице. Создали такие условия, что сам бы ушёл… И у этой конторы глубинного бурения память хорошая. А руки, наверное, ещё длиннее… Давай прекратим этот бестолковый разговор. Ничего страшного не произошло. Мы что? – убили кого-нибудь?! Всё нормально.
- Ладно. Сменим пластинку. К тебе его сестра не приходила ещё? Смугляночка необыкновенной красоты.
- Имел счастье беседовать. С утра меня перехватила, прямо у входа… Самое любопытное, Витька, знаешь что? Этот Дасаев действительно, как минимум, паранойяльный психопат. Причём всё логично вытекает из анамнестических данных. Психоза, разумеется, нет, но дня два-три полежать у меня ему только на пользу пойдёт: выйдет, будет как шёлковый.
- В твоём отделении любому из нас полежать не помешает, чтобы потом жизнь слаще казалась, и чтобы были ещё более шёлковыми… Ну, поступай, как знаешь… А сестра его ещё зайдёт, не знаешь?
- Кто её знает. Она мне больше не нужна. Ты же знаешь, что легче с больными разговаривать, чем с их родственниками…
7.
Вечером дома, разбирая свой портфель, Виктор наткнулся на лист бумаги с надписью «За толстыми стенами». Ну, да! Он же хотел повесть писать. И вроде даже придумал какое-то начало…
Виктор сел за стол, положил лист перед собой. Что он может написать? Этот случай с диссидентом, разумеется, отпадает. О таком стыдно даже вспоминать. Можно, конечно, рассказать, как он принимал вчера одного дефектного шизофреника, который сам себе палец откусил. Да, вот это интересно. Надо будет попробовать.
Виктор взялся за ручку, но возникшее ещё вчера чувство стыда и неловкости за своё поведение не давало возможности сосредоточиться на «красивых образах». Впрочем, через несколько дней на совести должно стать легче…
Если, конечно, опять не произойдёт что-нибудь подобное...
* * *
1979 г.