В духовной оде удивляется поэт
премудрости Создателя, в видимом им
в сем великолепном мире чувствами,
а в невидимом – духом веры усматриваемой;
хвалит провидение, славословит благость и силу Его.
Г.Р. Державин
Гавриил Державин – один из величайших поэтов России, его мощные стихи, раздающиеся как раскаты грома, щедры на гиперболы, написаны, словно огненной кистью, величественны, торжественны и музыкальны. В «Рассуждении о лирической поэзии или оде», он утверждал, что поэтическое искусство уже с момента возникновения было неотделимо от музыки – «пелось с лирою, с псалтирью, с гуслями». Державинский слог изумителен, своей мощью, звучностью и величием он напоминает органную музыку Баха, и тот читатель, чье сердце проникнется его духовной лирикой, никогда не забудет лиру непревзойденного творца великолепных од. Грот замечательно напишет о Державине, содержании и значении его поэтических произведений: «Силой своего пламенного воображения, своей здравой мысли и резкого слова он переносит нас в тот высший нравственный мир, где умолкают страсти, где мы невольно сознаем ничтожество всего житейского и преклоняемся перед духовным величием. Таково содержание главных од Державина. Несмотря ни на какие изменения времен, ни на какие успехи просвещения и языка, образы, им начертанные, сохранят навсегда свою яркость, и до тех пор, пока идеи Бога, бессмертия души, правды, закона и долга будут жить не пустыми звуками на языке русского народа, до тех пор имя Державина как общественного деятеля и поэта не утратит в потомстве своего значения». Но Державин не только восхитительный поэт, чьи произведения покоряют лирически отзывчивые души, но еще и христианский философ, размышляющий о жизни и смерти, Боге и бессмертии души, обличающий порочность мирской власти и прославляющий правосудии Всевышнего. Задолго до Л.Н. Толстого – нашего выдающегося писателя и философствующего моралиста, Державин задумался о тщетности земной славы и мирского величия. Он настоящий философ и богослов, задумывающийся над глубочайшими Божиими тайнами, сокрушающийся о трагичности жизни и смерти человека, грустящий о бренности земного бытия, воспевающий торжество бессмертия души над зловещей властью времени и смерти, царящих в земном мире, с религиозным благоговением обращающийся к Создателю. Первыми учителями Державина в чтении были люди церковные, сам же поэт был натурой религиозной, он – человек с пылкими чувствами, бурным темпераментом и философским складом мысли. Многие русский поэты – Ломоносов, Пушкин, Лермонтов, Тютчев, обращались к образам, сюжетам и притчам Священного Писания, оставили нам блестящие поэтические переложения различных Псалмов и молитв древних подвижников Церкви. Драгоценной чертой державинской поэзии является ее глубокая, искренняя и вдохновенная религиозность, обращение поэта к Псалтырю, Евангелию и книгам пророческим. Язык духовной лирики Державина отличатся библейской образностью и метафоричностью, опорой на тексты Ветхого и Нового Заветов, библейской лексикой и церковнославянизмами. Перу поэта принадлежит блестящее поэтическое переложение более двадцати Псалмов и, перелагая их, он оставался верен не только слову, но и духу Библии. Вся религиозно-философская лирика Державина – это поэтическая проповедь Слова Божиего в стихах.
Для русского поэта Священное Писание было источником поэтического вдохновения, философской мудрости и наставницей веры и нравственности. Державин видел в Священном Писании высочайший образец лирической поэзии, «отражение лучей Премудрого Создателя», почитая книги Моисея, Иова, Давида, Соломона и ветхозаветных пророков более возвышенными и величественными, чем произведения Гомера, Пиндара, Анакреона и Горация. Как христианский поэт и философ с ярко религиозным миросозерцанием, обращающийся к Псалтырю и Евангелию, он находит в библейских книгах не только великолепный поэтический слог, но и «высокий образ мыслей», проницательно замечая, что источник Псалмов – «вдохновение Божие». Уже у Ломоносова, считавшего, что истинные поэты наделены не только сильным и глубоким умом, но и «Божественным Духом вдохновенны», появляется «метафора поэтического вдохновения», которую он именует «восхищением». Не обладая философской эрудицией Ломоносова, Державин все же много размышлял о поэзии. Для него вдохновение – это не риторическая фигура речи, а «живое ощущение, дар неба, луч Божества». Вдохновение – источник духовного искусства, оно – бесценный дар Всевышнего, лучшие произведения религиозной лирики – книга Иова, Псалтырь, Песнь Песней, книга Исайи, Плач Иеремии и Евангелие – были написаны пророками и апостолами, вдохновенными Богом – поэтами Святого Духа. Поэтому апостол Павел таинственно и возвышенно сказал, что «все Писание богодухновенно» (2 Тим.3:16). Слова «вдохновение», «талант» и «гений» были известны задолго до Державина, но в его размышлениях о поэзии тайна вдохновения занимает ключевое место. Державин полагает, что вдохновение – это не эмоциональная экзальтация или парение разгоряченного воображения, но пламя с небес, от которого поэт «приходит в восторг, схватывает лиру и поет, что ему велит его сердце». Если лирическая поэзия есть «отлив разгоряченного духа; отголосок растроганных чувств; упоение или излияние восторженного сердца», то «от вдохновения происходят бурные порывы, пламенные восторги, высокие Божественные мысли. От него, или, приличнее здесь сказать, от Духа Божия, под струнами венценосного иудейского лирика и царя скакали холмы, двигалась земля, преклонялось небо пред лицом Вседержителя: солнце престолом, а луна подножием ног Его становились». В книге Бытия написано, что Господь сотворил человека по образу и подобию Своему, вдохнув в него дыхание жизни из Божественных уст – священный источник вдохновения. Державин уподобляет поэта библейскому пророку, чьи уста возвещают правду Божию: «что свыше Дух Святой внушает, моя то лира днесь звучит». Господь вселяет в сердце поэта премудрость Своею благодатью, а язык пиита провозглашает истину всем живущим в мире.
В православном Символе Веры сказано, что Бог есть Творец неба и земли – мира духовного и мира материального, Он сотворил вселенную Своей всемогущей волей. Человек, сотворенный по образу и подобию Всевышнего, имеет не только сердце, умеющее любить и молиться, не только созерцающий ум, но еще он наделен свободной волей и изумительным даром творчества. Выдающийся немецкий ученый и философ Лейбниц, несмотря на рационалистический склад своего ума и эстетическую теодицею, несовместимую с трагическими истинами христианского вероучения, мудро полагал, что таланты и дарования – это отражение творческой силы и премудрости Создателя в человеке, а творчество – уподобление Богу и свидетельство богоподобия человеческой личности. В Новом Завете говорится, что все творческие дарования и таланты – это дары Святого Духа. В акафисте митрополита Трифона Туркестанова «Слава Богу за все» – этой восхитительной молитвенной поэме, по силе поэтического вдохновения, полету богословской мысли и ясности философского созерцания, сравнимой с Псалтырем, возвещается: «Наитием Святого Духа Ты озаряешь мысль художников, поэтов, гениев науки. Силой богоданного разума они пророчески постигают законы Твои, раскрывая нам бездну творческой премудрости Твоей. Их дела невольно говорят о Тебе: о, как Ты велик в Своих созданиях, о, как Ты велик в человеке!.. В Священном Писании – книгах Ветхого и Нового Заветов по вдохновению Святого Духа было запечатлено пророками и апостолами Божественное Откровение, хранимое и проповедуемое Церковью Христовой. Если для Лейбница и Ломоноса Бог – великий Архитектор мироздания, то для Державина, как и для иудейского царя и псалмопевца Давида, Он – всемогущий и премудрый Творец, вселенная – Его прекрасный храм, а человек – богоподобная личность, способная возвышенно и поэтически мыслить, созерцать сердцем, духовное создание, одаренное эстетическим чувством и нравственным сознанием, совестью и творческими силами, умением общаться с Богом – молиться, творить высокое и прекрасное. Высшее назначение поэзии – молитва, прославление премудрости и величия Творца, красоты Его творения, а величайшая миссия и пророческое служение поэта – возвещать правду Божию, обличать пороки, просвещать народ и слагать оды и гимны Создателю. В представлении Державина поэт – это человек, восхищенный величием Творца, чудесами, гармонией и красотой сотворенного Им мира, а его призвание – всегда следовать апостольскому наставлению: «Исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу, благодаря всегда за все Бога и Отца, во имя Господа нашего Иисуса Христа» (Еф. 5:18-20).
Великолепная ода Державина «Бог» – это лучшее его произведение, восторженная похвала Всевышнему и молитвенное песнопение, нареченное его «лирическим символом веры», свидетельствует о религиозном миросозерцании прославленного русского поэта. Наша земная жизнь – это не калейдоскоп случайных событий, а собрание Божьих тайн и притч. Символично, что в фамильной легенде о Державине говорится, что когда на небе появилась яркая комета с хвостом о шести лучах, он произнес свое первое слово – «Бог!», и его величайшая духовная ода – настоящий поэтический шедевр, является песнью и гимном во славу Бога. Ода «Бог» Гавриила Державина – это пламенная молитва, излившаяся из сердца поэта, изумленного величием Божества, Его премудростью и красотой миротворения, одна из прекраснейших жемчужин русской и мировой духовной лирики, по мощи звучания, глубине смысла и яркости метафор и образов, схожая с самыми вдохновенными молитвами Псалтыря и возвышенными строками Книги Иова. Профессор Московской Духовной Академии, доктор богословия и доктор филологических наук М.М. Дунаев в своей замечательной книге «Вера в горниле сомнений: Православие и русская литература в XVII – XX веках» справедливо заметит, что «ода эта станет во всей русской литературе явлением исключительным, и не потому, что никто не дерзал посягнуть на подобную тему. Многие дерзали, особенно в XVIII столетии, и не только в России, но и в Европе. Но у одного лишь Державина поэтическая мощь и совершенство поэзии так полно и безусловно соответствуют избранной теме. Ода «Бог» – своего рода поэтическое богословие. Живое дыхание поэзии одухотворяет здесь строгие и четкие вероучительные формулы». Обращаясь к теме величия Троичного Божества, отраженного в красоте сотворенного Им мира, Державин напишет в «Рассуждении о лирической поэзии или оде»: «В духовной оде удивляется поэт премудрости Создателя, в видимом им в сем великолепном мире чувствами, а в невидимом – духом веры усматриваемой; хвалит провидение, славословит благость и силу Его». Владислав Ходасевич – русский поэт, мемуарист и виртуоз историко-литературной эссеистики, проникновенно и трогательно описал, как Державин с замиранием сердца сотворил свою высокую оду: «Образы и слова он вновь громоздил, точно скалы, и, сталкивая звуки, сам упивался звуком их столкновения», «взор его устремлен был к Богу», а душу охватило восхищение. «Тут охватило его такое упоение величайшей гордостью и сладчайшим смирением, открытым человеку, такое невыразимое счастье пребывания в Боге, что далее писать он не мог. Было то уже ночью, незадолго до рассвета. Силы его покинули, он уснул и увидел во сне, что блещет свет в глазах его. Он проснулся, и в самом деле воображение было так разгорячено, что казалось ему – вокруг стен бегает свет. И он заплакал от благодарности и любви к Богу. Он зажег масляную лампу и написал последнюю строфу, окончив тем, что в самом деле проливал благодарные слезы за те понятия, которые ему даны»:
Неизъяснимый, Непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображения бессильны
И тени начертать Твоей;
Но если славословить должно,
То слабым смертным невозможно
Тебя ничем иным почтить,
Как им к Тебе лишь возвышаться,
В безмерной радости теряться
И благодарны слезы лить.
Можно полностью согласиться с мыслью литературоведа и религиозного мыслителя В.Н. Ильина, писавшего: «Стоит отнять от Державина эти мистические мотивы древние и христианские – и от него останутся лишь пышно-яркие описания обедов, кутежей, да стихотворения на случай, то есть все временное и уходящее навсегда с веком. Но религиозно-мистические мотивы Державина делают его поэзию золотой и неподвластной времени. Временами кажется, что эта дивная громовая и небесно-окрыленная муза великого певца, столь близкая Баху, стала еще свежее в наше время». Вдохновение Державина имело высочайшее лирическое напряжение, а яркие поэтические образы и мощные звуки его величественной оды, были одухотворены религиозным чувством – ощущением любви Бога, преклонением перед Его величием и непостижимостью. Вся душа поэта обратилась к Богу, прониклась Его могуществом и премудростью, вознесла сердце и мысль к тайне Троичного Божества. Только Господь мог вдохновить Державина на столь восхитительную оду, где излились лучшие его духовные стремления, а глубокие философские мысли сочетаются с невероятно сильными образами и напряжением ума и чувств, просвещенных верой в Божественную Троицу, пребывающую в полном согласии с православным вероучением Церкви:
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движенье вещества,
Теченьем времени предвечный,
Без лиц, в трех лицах Божества.
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем – Бог!
Все христианское вероучение, все истины Божественного Откровения, вся литургическая жизнь Церкви, весь духовный опыт подвижников и вся мудрость ее богословов – все это зиждется на догмате о Святой Троице. Святой Афанасий Великий мудро сказал, что «Церковь основана на вере в Святую Троицу, отпавший от этой веры не может быть и даже именоваться христианином». Вся религиозная жизнь христианина, вся жизнь Церкви основана на вере в Святую Троицу – это ее адомантово основание и совершенное богословие. Новозаветная Церковь всегда жила верой в Святую Троицу, хранило ее как бесценное сокровище, терпела гонения и скорби, проповедовала о тайне Троичности Божества в древних символах веры, священнодействиях, литургиях, молитвенных песнопениях и богословских писаниях. Догмат о Святой Троице – это самая великая и священная из всех тайн Священного Писания, самая непостижимая и неизъяснимая – даже для Херувимов и Серафимом, - истина христианской веры, она – тайна всех тайн Божественного Откровения, драгоценная жемчужина нашей веры, сердце Церкви как мистического Тела Христова, уникальная печать христианства и средоточие всей Божественной Жизни. Все книги Священного Писания – Ветхий Завет символически, сокровенно и пророчески, а Новый Завет ясно, апостольски и открыто, свидетельствуют о Троичности Божества, возвещают, что в Боге три Лица, и три Лица есть единое и абсолютное Божество. Блаженный Августин писал: «Все православные толкователи тайн Ветхого и Нового Завета, кого я только мог читать, прежде меня написавшие о Святой Троице, Которая есть Бог, старались согласно Священному Писанию, учить, что Отец и Сын и Святой Дух, по нераздельному равенству суть одной и той же Сущности, составляют Божественное единство, и поэтому не три Бога, а один Бог». Книга Бытия, Псалтырь, Евангелие, послания апостолов – все боговдохновенные книги изъясняют нам, что Святая Троица едина по Сущности, а Бог Отец всегда действует через Сына в Духе Святом. Преподобный Иустин Попович с пророческой проницательностью и апостольским вдохновением писал в своем колоссальном труде «Догматика Православной Церкви»: «христианство основано на святых тайнах и святых истинах, но то, что эти тайны и истины делает несравненно святыми и несказанно таинственными, есть богооткровенная истина о Святой Троице. Не мог бы ее открыть или придумать ни отдельный человек, ни все разумной человечество, ибо она безмерно превосходит все познавательные и творческие способности человека. Никогда ни одно из сотворенных существ не сможет уразуметь, как в едином Боге существуют три Лица, как Отец – Бог, и Сын – Бог, и Дух Святой – Бог, и все-таки не три бога, но один-единственный Бог и Господь. Нет такого ни разума, ни ума, которые были бы способны показать нам и объяснить, как и каким образом существует Святая Троица. Это – истина непостижимая, неисчерпаемая и невыразимая, посему этого «ни слова не могут передать, ни чувство объять, ни разум осознать. Все это неизреченно, недомыслимо, непостижимо». Этого не может выразить не только человеческий язык, но и ангельский». Священный догмат Церкви о Святой Троице – вечная истина христианской веры, непостижимая для величайших земных мудрецов и Ангелов – духов небесных, недоступная и невыразимая для чувств и для мысли, для слов и для ума. Выдающийся православный богослов Владимир Лосский утверждал, что догмат о Святой Троице есть вершина христианского богословия, эта догматическая истина апофатична, и требует распять разум на кресте веры, чтобы принять веру в Святую Троицу. Нельзя рационально и логически доказать истинность этого догмата, или диалектически ввести его, но можно лишь принять сердцем как богооткровенную истину, размышлять о догмате со страхом Божиим и благоговением, с верою в Божественное Откровение и любовью к Троичному Божеству.
Как христианин Державин не только пламенно исповедует веру в Святую Троицу, но и знает, что Бог по Сущности Своей непостижим, Он превыше всего земного и небесного, материального и духовного. Великий мудрец и богослов Дионисий Ареопагит учил, что никто не может постичь Божественную Сущность, но мы можем познать любовь Бога, Его премудрость, красоту и милосердие, справедливость и всемогущество. Преподобный Максим Исповедник писал, что Бог по Своей Сущности запределен всему сотворенному миру, никем никак не может быть познан, но по Своей любви Господь открывает Себя человеку. Творец являет Свою любовь и раскрывает вечные истины человеку, возвещает Свою волю в ветхозаветные времена – через пророков, а в новозаветную эпоху – через Церковь, Он опекает Свое творение, приуготовляя людей к будущей жизни в Царстве Небесном. Преподобный Григорий Палама говорил, что Сущность Божия остается для нас непостижимой, но через Божественные энергии – Свою любовь, доброту и милосердие, Господь дает человеку постичь Себя и приобщиться к Себе. Державин убежден, что Бог непознаваем даже для Ангелов, и хоть высок умом человек и его философская мысль дерзает вознестись к Создателю, но и она теряется в Его Божественном величии:
Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет
Хотя и мог бы ум высокий, -
Тебе числа и меры нет!
Не могут духи просвещенны,
От света Твоего рожденны,
Исследовать судеб Твоих:
Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает,
В Твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.
В книге Бытия говорится, что Господь сотворил мир из ничего, а не сформировал вселенную из вечной материи, как думали Платон и Аристотель. По учению Платона существует вечный мир Божественных идей, созерцая этот идеальный мир первообразов, Демиург сотворил космос из совечной ему материи. Материя сама по себе безобразна, она – меонична, и представляет собой лишь возможность бытия и является источником всех несовершенств. Демиург – создатель вселенной и человека, оформляет материю по образу вечных Божественных идей, а все вещи материального мира есть лишь бледные тени идеальных первообразов. Демиург у Платона сильно отличается от библейского Бога Творца, он не обладает всемогуществом. У Аристотеля Бог есть высшая форма – «перводвигатель», это не личный Бог пророков и апостолов, а абстрактный мировой ум, оформляющий безобразную и бесформенную материю. В христианстве Господь сотворил мир актом свободной воли из ничего. Библейский Бог всемогущ, Ему не нужна материя, Он творит из ничего то, что хочет. Для христианина Бог есть Абсолютная Личность, и если предвечное рождение Бога Сына и предвечное исхождение Бога Святого Духа от Бога Отца есть действие Божественной Природы, то сотворения мира – «неба и земли», есть действие Божественной воли. Бог есть Зиждитель бытия, без Него наш мир не мог бы существовать – все сотворенное существует только благодаря причастности Богу. Миротворение – это творческий акт Божественной свободы, а христианский Бог есть не только Творец неба и земли, но Он еще и замыслил все Божественные идеи, по образу которых был сотворен мир. Преподобный Иоанн Дамаскин в «Точном изложении православной веры» писал: «Бог созерцал все вещи прежде бытия их от вечности, представляя их в уме Своем и каждая вещь получает бытие свое в определенное время, согласно с Его вечной, соединенной с хотением, мыслью, которая есть предопределение, и образ, и план». Вечные Божественные идеи – это творческие силы Троичного Божества, идеальный мир существует не в Божественной Сущности, но как Божественные энергии, а чувственный мир не есть только несовершенное отражение и бледная тень вечных Божественных идей, но великолепное и совершенно новое, доселе не бывшее творение. В богословии возник вопрос: «Если Бог сотворил мир из ничего, то, что Он делал до миротворения?» Но еще Августин Блаженный указал на нелепость такого вопроса, ведь и время, и пространство возникли с сотворением мира, только Божественной Троице принадлежит вечность, о чем восторженно и вдохновенно пропела и поэтическая лира Державина:
Хаоса бытность довременну
Из бездн Ты вечности воззвал,
А вечность, прежде век рожденну,
В Себе Самом Ты основал.
Себя Собою составляя,
Собою из Себя сияя,
Ты Свет, откуда свет истек.
Создавый все единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек!
Ты цепь существ в Себе вмещаешь,
Ее содержишь и живишь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь.
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от Тебя родятся.
Как в мразный, ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют,
Так звезды в безднах под Тобой.
Священное Писание учит нас, что все Ипостаси Святой Троицы участвовали в деле сотворения мира и человека: «Словом Господа сотворены небеса, и Духом уст Его - все воинство их» (Пс. 32:6). Святые отцы Церкви рассматривали Псалтырь как пророческую книгу, образец молитвенного богословия и толковали эти строки в согласии с Символом Веры – «Слово Господа» – это Божественный Логос, Бог Слово, Единородный Сын Божий, Он – истинный Мессия, пришествие Которого предрекали ветхозаветные пророки, Спаситель мира и Искупитель грехов рода человеческого, через Него все начало быть – сказано в Евангелии от Иоанна, а «Дух уст Его» – это Святой Дух, который все животворит и освящает, таинственно действует в Церкви, Им совершаются все таинства и открываются все истины, Им живут Ангелы на небе и святые на земле, по вдохновению Святого Духа написаны все библейские книги, Он – Бог Утешитель всех скорбящих. Державин помнит строки Нового Завета, где сказано, что Бог есть Дух, беспредельный и вездесущий, независимый от времени и пространства, Он был «прежде бытия мира» (Ин.17:5), время и пространство сотворены Им в момент сотворения мира. Господь сотворил человека и мир вместе со временем, но сотворил их для вечности, ибо время имеет свое начало и имеет конец, но Бог вечен: «В начале Ты, Господи, основал землю, и небеса – дело рук Твоих; они погибнут, а Ты пребудешь; и все обветшают, как риза, и как одежду свернешь их, и изменятся; но Ты тот же, и лета Твои не кончаются» (Пс. 101:26-28). Апостол Иоанн Богослов пророчествует в Апокалипсисе, что «времени уже не будет» (Откр. 10:6), а все сотворенное Создателем приобщится к вечности. В православном богословии различают безусловную и безначальную Божественную вечность – предвечный Бог есть Дух и Его бытие не имеет ни начала, ни конца, о чем поэтическим языком говорит Державин – «из бездн Ты вечности воззвал, а вечность, прежде век рожденну, в Себе Самом Ты основал» (Ср.: «прежде нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты – Бог» (Пс.89:3), «Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек» («Ср.: «живу Я вовек» (Втор.32:40)), и тварную вечность – вечность в силу дара Божиего и причастности к Божественной Жизни – бессмертие Ангелов, душ и жизнь после всеобщего воскресения. В изумительной по стилю и емкой по смыслу оде «Бессмертие души» Гавриил Державин, предвосхищая Ф.М. Достоевского утверждавшего, что существует две великие идеи, без которых наша жизнь теряет всякий смысл – бытие Бога и бессмертие души, напрямую связывает существование бессметной души человека с бытием Троичного Божества, с тем, что Господь есть Сущий: «Жив Бог – жива душа моя». Для Державина бессмертие души – это незыблемая истина христианской веры, на которой зиждется вся религиозная метафизика спасения, вся евангельская мораль и библейская антропология.
Религиозная мысль Державина возвышается над деизмом – учением признающим, что Бог существует и Он – Творец мира, но отрицающим Его вмешательство в события истории, отвергающим пророков и Откровение, Мессию и Церковь, и над пантеизмом – учением, где мир отождествляется с Богом и Он, как правило, растворяется в природе. Державин верит в библейского Бога – в Абсолютную Личность, и убежден, что Бог не только Творец мира, но и Промыслитель. Господь вездесущ, Он духовно присутствует в мире – Бог везде и нигде, промышляет о мире, действует сообразно Своей любви, премудрости и справедливости, все Его действия добры, ибо Он милосерден, но «судьбы Божии – бездны» и Его Божественный Промысел – неизъяснимая тайна не только для людей, но даже для Ангелов: «Не могут духи просвещенны, от света Твоего рожденны, исследовать судеб Твоих». Воспевая величие Бога во всех делах Его творческой премудрости, поэт, восклицает в стихотворении «Уповающему на свою силу»: «Создавый солнце, круги звездны, и им нарекший имена, велик Господь! велик, и бездны Его премудрости нет дна!» Державин с умилением говорит, что Господь не только сотворил солнце, звезды и луну на небе, насадил цветущие сады, леса и поля на земле, где поют птицы и обитают звери, распростер моря и раскинул реки по лицу земли, но и с любовью и нежностью заботится о всех Своих созданиях. Державин – не только богословствующий лирик с философским складом мысли, но и поэт с обостренным чувством справедливости, с высокой нравственностью. Он не только создает гимны во славу Творца, прославляя Его величие, но и обращается к теме милости и суда Божиего. С обличительным пафосом библейских пророков, Державин помнит, что «всякий человек есть ложь» (Пс.115:2), грозно заявляет – «нет человека без порока, без слабостей и без страстей», и неумолимо порицает за разврат, порочность и беззаконие властителей, чей долг «спасать от бед невинных, несчастливым подать покров; от сильных защищать бессильных, исторгнуть бедных из оков»:
Не внемлют! – видят и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.
Размышляя о правосудии Божием, Державин обращается к тексту Псалтыря и поэтически перелагает восемьдесят первый Псалом – «Властителям и судиям», где Всевышний судит «земных богов» – царей. Поэт обличает земных властителей, как и все люди, они – смертны и страстны, и только Господь справедлив, ибо «Бог есть Судия единый, Владыка и Правитель всех» («Радость о правосудии»). Гавриил Державин блестящий поэт и великолепный одописец, но он еще и христианский моралист, темпераментный проповедник евангельской этики. Предвосхищая огненные строки М.Ю. Лермонтова – «но есть и Божий суд наперсники разврата!», он напоминает, что око Правосудья бодрствует меж звезд, Бог Вседержитель – «живых и мертвых Судия», зрит все на небе, на земле, на море, и в безднах сердца («Правосудие»). Всех людей после их земной и скоротечной жизни ожидает Страшный Суд – нераскаянных грешников ждут адские муки, а кающихся и праведных – милость Божия и спасение. Замечательное стихотворение Державина «Властителям и судиям», опирающееся на священные строки Псалтыря, Евангелия и Апокалипсиса, завершается возвышенной молитвой Богу:
Воскресни, Боже! Боже правых!
И их молению внемли.
Приди, суди, карай лукавых
И будь един царем земли!
Но в библейских книгах Державина привлекал не только ветхозаветный образ Бога Судии, карающего злодеев и нечестивцев, но и евангельские мотивы любви к ближнему, сострадания и всепрощения. Поэт почерпнул из Псалтыря образ справедливого и милостивого Бога, помогающего кротким и праведным, отвергающего злых, жестоких, коварных, надменных, гордых и лживых. Если человек всей душой и всем сердцем стремится к познанию Бога, то Господь открывает Себя ему, дает ощутить Свою любовь и милость. Державин познавал величие и премудрость Творца, Его любовь и могущество через красоту сотворенного Им мира – великолепие звездного неба, краски утреней зари, беспредельность морских просторов, благоухание цветущих садов. Созерцая красоту и гармонию, существующую в мире, поэт переходил в изумление от мудрости, могущества и совершенства Божиего. Еще апостол Павел говорил о Боге: «невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы» (Рим. 1:20). В жизнеописании святого Антония рассказывается, как к нему пришел философ и спросил, почему в его кельи нет книг, на что подвижник ответил: «У меня есть книга написана перстами Самого Бога. И если я хочу читать ее, то выхожу из своей келье и взираю на звездное небо, на пустыню, на горы, на все сотворенное Богом, листая страницы таинственной книги, написанной Создателем». У святителя Василий Великого есть глубокие мысли о познании Бога через красоту мира, Им сотворенного и созерцание природы – не только грандиозная картина ночного неба, усыпанного сверкающими звездами, но и самый мельчайший муравей – «все несет на себе следы премудрости Создателя», «логосы первоначальной премудрости» – замыслы Творца о Его творении, которые становятся для христианина путеводителем к познанию Бога. Смотря на небесный свод, наблюдая ход солнца, луны и звезд, человек может постичь, что все движет предвечная любовь Творца (драгоценная мысль, восходящая к «Утешению философией» Боэция и «Божественной Комедии» Данте Алигьери), а порядок, соразмерность, стройность и гармоничные черты мира, указывают на Бога и Его премудрость. В богатом по богословскому содержанию стихотворении «Доказательство Творческого бытия», Державин ясно говорит, что «без Творца столь стройный мир, прекрасный сей не может пребывать». Христианский поэт познает Бога через отражение Его величия и премудрости во вселенной, понимая, что все самое великое, грандиозное и прекрасное, что есть в мире и восхищает ум и сердце человека, ничтожно в сравнении с величием Божества. Вслед за святителем Василием Великим, учившим, что человек способен познать Бога через познание своей души, самопознание, ведь он сотворен по образу и подобию предвечного Создателя, Державин убежден, что самопознание, в его глубочайшем смысле, есть философский путь к Богопознанию. Древнегреческие мудрецы Сократ и Платон были правы, утверждая, что истинная философия есть самопознание – «познай самого себя».
Господь вложил в разум каждого человека идею о Боге, одарил его философским мышлением, начертал на скрижалях его сердца Свой священный закон, сделав человека существом нравственным, различающим добро и зло, вдохнул ему в душу искание возвышенного и прекрасного. Совесть человека есть голос Божий, обличающий наши грехи, осуждающий наши злые помышления, слова и деяния, призывающий к добродетели, благодарящий за верность Богу, возвещающий, что Бог благ, всемогущ, премудр и справедлив. Господь ниспослал миру Своих пророков, вдохновенных Святым Духом, наконец явился и Иисус Христос – Спаситель. В великолепной оде «Христос», отмеченной не только поэтическим вдохновением, но и богословской мудростью, где в полную силу проявилась колоссальная эрудиция поэта, его знание Ветхого и Нового Заветов, библейских пророчеств о Мессии и евангельских сюжетов о жизни Спасителя, Державин, возносит хвалу Сыну Божиему – поэтическую молитву Божественному Искупителю. «Каждая строфа этой вдохновенной оды содержит множество параллельных мест в Писании. Можно сказать, что ни одна мысль, ни один образ не рожден собственным поэтическим произволением автора, но все имеют источником своим благую весть» – проницательно замечает профессор М.М. Дунаев. Для Державина Божественное Откровение – это высший источник познания Бога, зафиксированный в Священном Писании и Священном Предании, оно есть мистическая основа религии – союза между Богом и человеком. Господь создал человека существом духовным, вдохнув в него из Своих Божественных уст дыхание жизни, одарил его способностью любить, созерцать и молиться, искать своего Творца, Промыслителя и Спасителя, и непосредственно общаться с Ним. Могущество, премудрость и благость Божества настолько беспредельны, что вселенная и человек ничтожны пред Его величием и совершенством:
Как капля, в море опущенна,
Вся твердь перед Тобой сия.
Но что мной зримая вселенна?
И что перед Тобою я?
В воздушном океане оном,
Миры умножа миллионом
Стократ других миров, – и то,
Когда дерзну сравнить с Тобою,
Лишь будет точкою одною,
А я перед Тобой – ничто.
Державин – великий поэт и глубокий мыслитель, много размышлявший о тайне человека, его души и бытия, он – выдающийся антрополог, не менее изумительный, чем Иов и Соломон, Данте и Шекспир, Паскаль и Достоевский. Вся антропология Державина, изложенная на высокопарном языке поэтических образов и метафор, является христианской, библейской по духу. Ни одно религиозное вероучение и ни одна философская система не смогли разгадать тайну человека, кроме христианства, не поставили его так высоко, как христианство. Религиозный мыслитель, ученый и христианский экзистенциалист Паскаль, полагал, что христианство открыло тайна порочности человека – грешного существа, обличило его ничтожность: «Конечное уничтожается бесконечным и превращается в чистое ничто. Так и наш разум перед Богом, так и наша справедливость перед Божественной справедливостью». Но вместе с тем, Паскаль считал, что христианство открыло и величие человека: «человек – превосходнейшее из созданий», он – образ Божий. Все романное пятикнижие Достоевского, для которого Бог и человек – это величайшие тайны, раскрывают бездну души человека, его трагическую судьбу и непредсказуемую свободу духа, живописуют, как в его сердце дьявол с Богом борется, как его ум, воля и душа, разрываются между святым идеалом Мадонны и прелестью содомской. И проницательный Шекспир знал, что человек может быть не только мудрым и справедливым как Просперо, но и злым, и коварным как Яго, и жестоким, грубым и развратным как Калибан. Человек мал и ничтожен, но он создан по образу и подобию Божиему, а значит, в нем отражается и величие предвечного Создателя:
Ничто! – Но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне Себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
Изумленный величественной картиной мироздания Державин, говорит, что человек есть малая частица вселенной, но он же – микрокосм, его душа – это целый мир, как зеркало она отражает в себе образ своего Создателя. Поэт вопрошает Бога – «что перед Тобою я?», и это не риторический вопрос, а глубоко философское вопрошание, отсылающее читателя к строкам Псалтыря: «Когда взираю я на небеса Твои – дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил, то что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? Не много Ты умалил его пред Ангелами: славою и честью увенчал его; поставил его владыкою над делами рук Твоих; все положил под ноги его: овец и волов всех, и также полевых зверей, птиц небесных и рыб морских, все, преходящее морскими стезями» (Пс.8:4-9). В Библии сказано, что Бог сотворил человека из персти праха земного – материи, вдохнул в него дуновение из Своих Божественных уст – «дыхание жизни». Антропология Державина глубоко христианская, она всецело обращена к библейским сюжетам, образам, метафорам и смыслам. Человек есть существо двойственное, он – «связь миров», его плоть – телесна и вещественна, а его душа – духовна. Человек – это малая песчинка в сравнении с величественной картиной звездного неба, он – ничтожен и смертен, но его душа богоподобна, ее естество духовно, и она бесконечно драгоценна для Бога. Для Державина человек – это не «звено в общей цепи существ», как ошибочно думают некоторые исследователи, а вершина Божьего творения, он одарен разумом и свободой, его назначение – Божественно, а смысл жизни – любовь к Богу:
Я есмь – конечно есть и Ты!
Ты есть! – природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет,
Ты есть – и я уж не ничто!
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты духов небесных
И цепь существ связал всех мной.
Размышления Державина о человеке и лучшие, наиболее философские строки поэта о его существе, напоминают раздумья преподобного Максима Исповедника. Человек есть духовно-физическое существо, он соединяет в себе два мира – небесный и земной, являясь центром и венцом всего миротворения. Человек – это звено между Богом и сотворенной Им вселенной, с его грехопадением – мировой катастрофой, все в космосе становится смертным и тленным. Человек есть образ и подобие Бога, он боголикая личность, и, нарушив святую волю своего Создателя, он отверг замысел Всевышнего и обрек себя на смерть телесную и духовную. Замысел Бога о человеке безмерно высок – человек призван уподобиться Богу и стать богом по благодати, но грех уничтожает человека изнутри – из сокровенных глубин сердца, ума и воли, извращает всю его жизнь – духовную, душевную и физическую, делает его ущербным и ничтожным. Величие человека заключается в том, что он сотворен по образу Божиему и призван к вечной жизни, а ничтожество – в греховности, грех сделал его жалким, безумным и смертным. Ни один поэт и философ не смог так гениально выразить антиномию человека, как это сделал Державин, подчеркнувший его царское достоинство – знак богоподобия, и ничтожество – человек есть раб греха, ползающий как червь по земле. И только Иисус Христос, Сын Божий, искупивший грехи мира на Голгофе, дарует каждому человеку возможность спасения и обретения Царства Небесного. Остро ощущая антиномичность человека и трагизм его бытия, Державин возвещает, что величие человека – это его богоподобие, а ничтожество – следствие грехопадения, и пламенно верует, что он сохранил в себе отблеск Божественного совершенства – не только «телом в прахе истлевает», но и «умом громам повелевает»:
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества,
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь – я раб, я червь – я бог!
Но, будучи я столь чудесен,
Отколе происшел? – безвестен;
А сам собой я быть не мог.
В философской лирике Гавриила Державина не только раскрывается величие и ничтожество человека в ярких поэтических образах и отточенных формулировках – «Я царь – я раб, я червь – я бог!», но и с особой мощью звучит трагический мотив его жизни и смерти. Поэт задумывался о том, что такое время и для чего человеку дана была его земная жизнь – «небес мгновенный дар». Размышлениям о бренности земного бытия и неизбежности смерти Державин посвятил философскую оду «На смерть князя Мещерского», каждая строка которой звучит трагически. Все люди смертны, а осознавая свою смертность, человек наиболее остро переживает неумолимое и необратимое течение времени и ставит вопрос о смысле жизни. Русский религиозный философ и поэт-символист Владимир Соловьев напишет – «смерть и время царят на земле», а ученый и богослов о. Павел Флоренский в книге «Столп и утверждение истины» будет утверждать, что время и есть губящая коса смерти. «Смерть – это мгновенное время, а время – длительная смерть, рок, тяготеющий над нами». И Державин считал, что смерть – это быстротекущее время, все уносящее и сулящее всему живому гибель. Тема времени и смерти – это одна из самых трагических и рационально неразрешимых проблем земного бытия человека, источник его мучительных переживаний и скорбных размышлений. Предвосхищая религиозные раздумья философа Николая Бердяева, писавшего, что время – это роковой знак падшего мира, Гавриил Державин полагал, что смертоносное время – это свойство нашего падшего мира, лежащего во зле, а вечность – не дурная бесконечность земного времени, а атрибут горнего мира, причастность Богу Творцу. В земном мире смерть всевластна и неодолима, она алчно «глотает царства», ни монарх, ни узник темницы, не убегут от ее губящей косы. Ни красота лица, ни мудрость, ни слава, власть и богатство, ничто не спасет от злобной смерти. Смерть скрежещет зубами, она безжалостна и бессердечна, «сечет дни» и «блещет косой», ее нельзя умолить, ее сущность демонична. Смерть – грозит всему живому, она – истребительница жизни:
Без жалости все смерть разит:
И звезду ею сокрушатся,
И солнцы ею потушатся,
И всем мирам она грозит.
Какие трагические строки! Скорбные интонации этой изумительной оды заставляют звучать ее элегически, а ее метафизический драматизм обращает нас к поэтическим думам о неизбежности смерти Горация – с этим поэтом Державина сравнивал Вяземский, - и к Священному Писанию, к Псалтырю и книгам царя и мудреца Соломона. Трагическая ода Державина произвела огромное художественное впечатление на русского публициста и литературного критика В.Г. Белинского: «Как страшна его ода «На смерть Мещерского»: кровь стынет в жилах, волосы, по выражение Шекспира, встают на голове встревоженною ратью, когда в ушах ваших раздается вещий бой «глагола времен», когда в глазах мерещится ужасный остов смерти с косою в руках!» Философские думы Державина о смерти исходят из его личного духовного опыта, из глубин его религиозного сознания, мощно изливаются в лирических, элегических и трагических стихах. Мне неизвестно читал ли Державин творения, вышедшие из-под пера преподобного Иоанна Дамаскина, обращался ли он к молитвам и надгробным песнопениям преподобного Ефрема Сирина, но многие строки русского поэта напоминают поэтическое переложение мудрых изречений этих святых отцов Церкви. Преподобный Иоанн Дамаскин много размышлял о смерти человека, увядающего как цветок, о бренности нашего бытия, задумывался о скоротечной земной жизни и внезапном часе смерти, вызывающем в нашем сердце сетование, скорбь и плач. «Придите, братья, в могиле узрим пепел и прах, из которого мы были созданы. Куда мы ныне идем? И чем были? Кто бедный или богач? Или кто владыка, а кто свободный? Не все ли пепел? Красота лица истлела, и весь цвет юности иссушила смерть». «Все человеческое – тщета, то, что не пребывает по смерти: не остается богатство, не сопутствует слава, ведь с приходом смерти все это исчезло». Самые глубокие раздумья о смерти оставил преподобный Ефрем Сирин – христианский богослов, подвижник и мудрец с сердцем поэта, духовный философ и блестящий писатель, чей дух всегда возвышен, а язык красочен, образен и метафоричен. Господь сотворил человека для вечности, Он премудро всеял в сердце Своего создания любовь к жизни и ненависть к смерти. Смерть – это не конец нашего существования, а таинственный рубеж, переход от временной жизни к вечному бытию. Если любовь Божия даровала нам жизнь, то смерть, назначенная нам, есть лишь конец земного бытия и начало иной жизни. И все же мысль о смерти угнетает всех людей – всех поэтов и мудрецов, философов и богословов, вливает в их чуткие сердца тяжкую скорбь и горькую печаль, исторгает из уст воздыхания, а из очей слезы. Никто из людей не знает, когда он умрет, как он умрет и что будет с ним после смерти. Смерть настигает человека внезапно – как удар молнии, слетевшей с небес, как могучий порыв ветра, угасивший огонь светильника. От смерти нельзя спрятаться или откупиться, она везде настигнет свою жертву. Великий богослов и древний поэт Православной Церкви грозно провозглашает, что от смерти «ни спасут ни богатство, ни имение, ни чин, ни могущество», и нет усопшему пользы «ни в слезах, ни в сердечной печали, ни в скорбях, ни в воплях». Но он горячо призывает всех христиан с воздыханиями и скорбным гласом молиться Богу за усопшего – всем вместе, единой Церковью. Преподобный Ефрем Сирин вопрошает: «Где жившие прежде нас, которые трудились, не щадили трудов своих, не давали себе покоя? Тела их поглотила земля, и в ней стали они прахом. Где древние цари и могущественная их власть? Где покорявшие себе землю во бранях и людей в ратоборствах? У них столько же было золота, сколько праха на земле, и сокровищ более, нежели сколько песка морского. Они для прославления своего имени созидали города, сооружали стены и твердыни. Перед взорами всех ставили изваяния и величественные изображения, чтобы воздавали им честь. И вот, они в земле, обратились в прах, исчезла их жизнь от дыхания смерти». Мощнозвучные струны поэтической лиры Державина как бы интуитивно откликнулись на раздумья сирийского мудреца:
Где слава? Где великолепье?
Где ты, о сильный человек?
Мафусаила долголетье
Лишь было б сон, лишь тень наш век:
Вся наша жизнь не что иное,
Как лишь мечтание пустое.
В «Рассуждении о лирической поэзии или оде» Державин писал о преходящем характере мирского величия и славы, противопоставляя им правду Божию, гремящую в песнопениях и славословиях Всевышнему: «Величие, блеск и слава мира сего преходят; но правда, гремящая в псалмопениях, славословие Всевышнему, пребывает и пребудет во веки. По сему-то, думаю я, более, а не почему другому, дошли до нас оды Пиндара и Горация, что и в первом блещут искры богопочтения и наставления царям, а во втором – при сладости жизни правила любомудрия. В рассуждение чего, нравоучение, кратко, кстати и хорошо сказанное, не только не портит высоких лирических песней, но даже их и украшает». Размышляя о земных благах, поэт развенчивает эпикурейство, обличает тщету чувственных наслаждений, скоротечность земной жизни и неумолимость смерти, перед которой ничтожны все громкие титулы, богатства и великолепие царских дворцов. Подобно древнему царю Соломону, русский поэт грустил оттого, что смерть равняет мудрецов и глупцов, настигает праведных и грешных, ведь все они – умирают. И если нет Бога и бессмертия души, то нет и смысла жизни, нет памяти об усопших, нет утешения для скорбящих, нет и справедливости в мире. В замечательной оде «На тщету земной славы», Державин не только напоминает о том, что наша бренная жизнь недолговечна, но и обнаруживает ничтожность всех суетных и мирских благ:
Ах! тщетно смертны мнят в надменье,
Что в век их зданья не падут,
Что титл и славы расширенье
Потомки в надписях прочтут.
Увы! вся власть и честь земная
Минует с нами, будто тень:
Затмит лишь солнце тьма нощная,
Где звук? – Где блеск? – Где светлый день?
Во все века люди искали счастья, все философы и мудрецы мучительно переживали, что мир лежит во зле, они напряженно думали о том, для чего существует человек и как ему обрести счастье, неистребимое смертью. Несчастны все люди на свете – и бедные и богачи, и нищие и цари, и стоический мудрец в оковах раба Эпиктет, и философ на римском троне Марк Аврелий, и страждущий Иов, сидящий на гноище и обращающий к Богу все скорбные думы и неистовые мольбы своего сердца, и иудейский венценосец Соломон, окруженный славой и величием, но с печалью изрекший: «все – суета и томление духа!» (Еккл.1:14). Вслед за Сократом, Державин говорит, что «по смерти не возьмет с собою никто вещей своих драгих», не возьмут ничего кроме души. Смерть рушит все надежды человека на счастье, а быстротекущее время уносит все его успехи и достижения в пропасть забвения. Смерть – это проклятье грешного человека, а время истребляющее жизнь обостряет ощущение падшести нашего мира. Но смерть может стать и учителем жизни, более мудрым, чем царь Соломон. Смерть обращает мысль человека к вечности, побуждает его задуматься о Боге и душе, о смысле жизни и посмертной участи, превращает его в философа. В оде «На великость» поэт прославляет античных мудрецов Сократа и Эпиктета, которые могли «терпеть, страдать и умереть с неколебимою душою». Державин знал, что все люди смертны и понимал, что со временем, и он умрет. Отчаянно стремясь освободиться от роковой власти времени и смерти, поэт искал бессмертие в искусстве и творчестве – «Так! весь я не умру: и часть моя большая, от тлена убежав, по смерти станет жить» («Памятник»), «Не заключит меня гробница, средь звезд не превращусь я в прах» («Лебедь»). Но тяжко переживая метафизический трагизм смерти, Державин не мог долго верить в мираж бессмертия «по делам» в искусстве, науке и политике. Как глубоко религиозный человек, он все более поэтически противопоставлял вечность Божию и бессмертие души – суете и тленности мира. Человек наделен свободой воли, он ответственен за свою душу, в его власти «себя унизить, иль возвысить, погребсть во тьме, иль осветить», уподобиться ангелу или скоту. На закате своих земных дней, уже холодеющей рукой, Державин напишет на грифельной доске свое последнее стихотворение – элегическую оду «На тленность» – пронзительный аккорд, сорвавшийся со струн трепещущей лиры умирающего поэта, изумительно красивое восьмистишие, где рассыпаны драгоценные мысли о жизни и смерти, времени и вечности, необычайно созвучные скорбным думам библейского мудреца Екклесиаста:
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
С таким художественным драматизмом и философской глубиной, с таким лирическим напряжением чувств и трагической остротой мысли тайну смерти и времени переживали только Иов и Соломон, Гераклит и Платон, Блаженный Августин и Ефрем Сирин, Шекспир и Байрон, а из русских писателей и поэтов – только Лермонтов и Баратынский, Достоевский и Тютчев, Вл. Соловьев и Ахматова. Предсмертные раздумья Державина напоминают не только строки из книги Екклесиаста, но и основную идею Гераклита Ефесского, учившего, что время – это река, в которую не войти дважды. Плачущий философ скорбел от того, что наша жизнь хрупка, счастье на земле эфемерно, ибо нет ничего вечного под луной – «все течет, все меняется». Неумолимое время обладает такими свойствами как текучесть и необратимость. Земная жизнь есть лишь миг в сравнении с вечностью, а участь всех людей – смерть. У благородного римского императора и философа-стоика Марка Аврелия есть строки, схожие с мудростью Гераклита и Екклесиаста, предвосхищающие мотив последней оды Державина: «Чаще размышляй о том, с какой быстротой проносится и исчезает из виду все сущее и происходящее. Ибо сущее подобно непрерывно текущей реке: действия беспрестанно сменяют друг друга, причины подлежат бесчисленным изменениям. И нет, по-видимому, ничего устойчивого. А рядом с нами безмерная бездна прошедшего, в которой исчезает все». И древнегреческий философ Платон – слава и гордость древних Афин, мудро говорил: «время всесильно, порой изменяют немногие оды имя и образ вещей, их естество и судьбу». Но прекрасная по своему элегическому слогу и восхитительная по своему трагическому звучанию ода Державина «На тленность» – это не поэтическое переложение изречений древних мудрецов, не гимн философскому пессимизму, не мрачный вердикт земной жизни человека и всем его упованиям, не надгробная речь и многоскорбная эпитафия, беспощадно и бескомпромиссно развенчивающая иллюзии о земном бессмертии, а духовное прозрение поэта, предчувствие вечности. В строках его последней оды нет отчаяния и безнадежности, в них есть религиозная мудрость христианского поэта и философа, духовный опыт соприкосновения с вечностью и горним миром, рационально неизъяснимая тайна молитвенного предстояния Создателю. Как проницательно заметил В.Ф. Ходасевич: «Отказываясь от исторического бессмертия, Державин должен был обратиться к мысли о личном бессмертии – в Боге. Он начал последнюю из своих религиозных од, но ее уже не закончил. Бог было первое слово, произнесенное им в младенчестве – еще без мысли, без разумения. О Боге была его последняя мысль, для которой он уже не успел найти слов». Как христианский стоик, подобно средневековому философу Боэцию и святителю Иоанну Златоусту, Державин ищет утешение от горечи бытия и зловещей власти смерти в христианской вере и библейской философии, в духовной мудрости Священного Писания и Церкви Христовой. Смерть – это врата в вечность: «в вечность льются дни и годы»; смертный человек стоит у «дверей вечности», он может умереть в любой момент, смертная плоть его станет пиршеством червей, а бессмертный дух уйдет в таинственную бездну вечности. Смерть – это грозная и непобедимая сила, она загадочна, повсюду сопровождает человека, неразлучна с ним как тень, может настигнуть его в любое мгновение, пред ней смешны и бессильны наука и жизненный опыт, культура и власть, просвещение и вся мудрость мира сего. Но всемогущий Бог вдохнул в нас дыхание жизни, Он – наш премудрый и всеблагой Творец и Спаситель, к Нему устремляются наше сердце и наша мысль в надежде разрешить грозную тайну смерти и обрести вечную жизнь. Наша жизнь – это поле боя, смерть «с роковой косою» собирает свою кровавую жатву, и только в Боге можно обрести спасение:
Твое созданье я, Создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ податель,
Душа души моей и Царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! в бессмертие Твое.