Услышать меня и увидеть значительно больше фотографий можно вот здесь:
https://www.youtube.com/watch?v=yJlLK88J8x8
Ой, я забыла вам сказать, что в первом «акте» на стену повесила не какую-то там проржавевшую аркебузу, а современную ижевскую двустволку. Однако выстрелила до сих пор всего из одного ствола. Паганелями. А ведь мы уже летим над самым большим континентальным ледниковым щитом планеты. Внизу всё в праздничном белом сиянии снегов. Гигантские глетчеры, будто мистические санные пути, вьются между искрящимися вершинами, сползая к озерам. Значит, пришла пора заряжать второй ствол. На сей раз – Патагонией. Жюль Верн так расписал её в «Детях капитана Гранта», что никакая Википедия в подмётки не станет. В общем, пальнём из обоих: уж «стрелять – так стрелять»!
А между тем самолёт берёт вправо, и царство тысячелетних льдов уступает место королевству фьордов. «Как не похож этот изрезанный конец Американского материка на ровные, правильные оконечности Африки, Австралии и Индии! Какая неведомая катастрофа искрошила этот огромный мыс, брошенный между двумя океанами?» Тектоническая, дорогой Жюль! Тектоническая! Восемь могучих литосферных плит и кучка «плиток» поменьше покрывают земной шар и живут себе своей, независимой от человечества жизнью. Но ведут себя при этом совсем как люди: то миллионами лет влюблёнными парочками прижимаются друг к другу, то вдруг, заприметив соседку попривлекательней, устремляются в «чужие» объятия, меняя движение со встречного на противоположное. И тогда на краях плит образуются трещины и разломы – рваные раны разбитого счастья. Они заполняются водой, – и фьорды готовы.
От них мы поворачиваем налево, огибаем мыс Фроуард, пролетаем над Голодной бухтой. Вот уже позади «осталась исправительная тюрьма в Пунта-Аренас. Среди деревьев промелькнул чилийский флаг и колокольня», и мы приземлились. Патагония встретила нас колючим холодным ветром. Это результат того, как низко мы пали – 53 градуса южной широты. Ещё десяток – и Антарктида. И растительность соответствующая: замшелые, по-стариковски скрюченные голые деревца; рахитичные, покрытые мелкой жесткой листвой кустарники со сдутой в сторону господствующих ветров «причёской»; «желтушные» пятна лишайников на каменистой земле, да чахлая трава вдоль дороги
Кстати, именно неласковые погоды и то, «что местность эта вовсе не так плодовита, а леса не так богаты дичью, как говорят», спасли эти земли и населявших их индейцев теуэльче от колонизаторов. Хотя испанцы из экспедиции Фернана Магеллана побывали здесь уже в далёком 1520 году. Поудивлялись высокому росту туземцев и, отметив их воинственность, решили не засиживаться, – в Индию как ни как собрались. Лет через шестьдесят испанское правительство смекнуло, что место сие стратегическое и надо бы основать там колонию. С этим и отправило туда шестнадцать кораблей с двумя с лишним тысячами будущих колонистов на борту. Произошло это в декабре 1581 года. Двадцать семь месяцев продолжалось плавание. Из-за сильных штормов до цели добрались лишь четыре корабля.
Высадились чуточку южнее нынешнего Пунта-Аренас. «На этом месте во главе четырёхсот эмигрантов поселился в 1584 году испанец Сармьенто. Здесь он основал город Сан-Филипе. Часть поселенцев погибла от свирепых морозов. Голод прикончил тех, кого пощадила зима. И в 1587 году корсар Кавендиш нашел последнего из четырёхсот несчастных эмигрантов умирающим от голода на развалинах этого города, просуществовавшего три года, но прожившего, казалось, шесть веков». Впечатлённный увиденным, отнюдь не сентиментальный пират назвал Сан-Филипе Голодным Портом, и следующие двести лет нога белого моряка ступала на этот берег лишь в случае самой крайней необходимости.
А мы вот – по доброй воле. И просим Паганеля III отвезти нас сначала к Магелланову проливу, потом к памятнику его открывателя, а уж потом туда, куда, как говорил товарищ Сухов, маршрут туристический «к тому нас обязывает». Чтобы достичь цели, пересекаем Пунта-Аренас. По дороге заскакиваем на смотровую площадку. «Низкорослый» город раскинулся внизу вдоль пролива. Дома в основном малоэтажные. Один, трёхэтажный, целиком заключён в стеклянный корпус. По зазору между внешней стеной здания и прозрачным «футляром» можно даже колонной по одному прогуляться. Гид говорит, что «пустой аквариум» на дом надели для сохранения тепла. Ну что ж, зимой «парниковый эффект» реально спасёт от холода.
- А как не перегреться под этим колпаком летом? Или на данной широте тёплое время года не предусмотрено? – интересуюсь я у гида.
- Ну как Вы могли такое подумать! – почти возмущается Паганель III. – В декабре-январе температура иногда поднимается аж до +16 градусов Цельсия! Но по внешнему контуру дома в жаркие дни осуществляется и естественная, и принудительная вентиляция, – тут же успокаивает он моё праведное беспокойство.
Нечаянно вспомнилось, как хохотал мой отец, когда я, будучи второклассницей, учила наизусть стишок: «Мороз десятиградусный трещит в аллеях парка...» Мы тогда в Сибири жили. Там, где минус двадцать зимой считается оттепелью...
Едем дальше, примечаем интересные детали: автобусная остановка в виде лежащего стеклянного цилиндра, куцые араукарии, цветущие одуванчики на газоне, шикарно раздетая красотка на вывеске одного «специализированного» заведения (город портовый). И ...пиццерия Франческо. Сюда «отсеялись» легкомысленно одетые коллеги по туру. До пролива всего полтора квартала пешего хода, и не теряя времени мы уходим на встречу с мечтой.
Вот он, родимый, у самых ног плещется. «Точная длина Магелланова пролива составляет всего триста семьдесят шесть миль. Он настолько глубок, что по нему даже у самых берегов могут проходить суда большого водоизмещения». В других местах – наверное. А в конкретном, где мы идём по кромке воды, а она ласково облизывает подошвы наших ботинок, стоящий на рейде корабль едва различим невооруженным биноклем глазом.
Старый лодочный причал уходит далеко в море. Тонкие металлические трубы проржавели, деревянные балки настила сгнили и кое-где обрушились в воду. Рыбаки давно уже не привязывают здесь свои лодки, зато чайки, обсевшие пирс, переваривают выхваченную из волн добычу и ведут шумные переговоры, переходящие иногда в потасовки. И что им, казалось бы, делить? Брали бы пример с рыжей собаки, лениво прикорнувшей на песке. Почувствовав наше приближение, она открывает глаза и, убедившись в отсутствии угрозы, закрывает их снова. А рядом, на песке же, пристроились две старшеклассницы-подружки. Разгорячённые юностью, они скинули форменные курточки, вывалили из сумок свои тетради, листают их и что-то живо обсуждают. Извинившись за вторжение в «учёную» беседу, мы просим сфотографировать нас вдвоём на берегу Магелланова пролива. Они с радостью соглашаются, потом расспрашивают нас о том, кто мы такие и откуда? Рассказывают о себе. Выясняется, что о России они знают гораздо больше, чем о Германии, а о Латвии вообще не слышали и даже не представляют, в каком «углу» глобуса та находится.
Оговоренные полтора часа пролетают мгновенно, мы заглядываем в пиццерию Франческо. Коллеги, заказавшие пиццу, всё ещё её не получили. «Обычно путешественники питаются в дороге сушёным мясом, рисом, приправленным перцем, и дичью, которую удаётся подстрелить», – утверждает Жюль Верн. «То обстоятельство, что по пути из аэропорта нам не удалось никого подстрелить, не является основанием для того, чтобы провести полдня в ожидании пиццы», – дополняет сентенцию писателя мой муж, и мы отправляемся на поиски памятника Магеллану. Судя по объяснению гида, это просто. И близко. Так оно, впрочем, и оказалось.