Зов невидимой птицы

            
       Он услышал её, выйдя к реке, за которой начинался горный массив. Птицы не было видно. На¬верное, она летела очень высоко, а может, он просто не разглядел её в обесцвеченном июнь¬ским солнцем небе. Но голос, чистый, высо¬кий и сильный, как звук горна, был явстве¬нен, будто раздавался в самом Шурике Качалове. Голос звал. Не требовательно, не насилуя волю. Он как бы приглашал за собой, приподнимая угол занавеса, за которым скрывался необыкновенный мир, таинственное Белозерье. Голос не то¬ропил. Он давал возможность подумать.  Шурик, юный и тонкий, как вешка землемера,  стоял точно зачарованный, глядя на го¬ры, на белое небо над ними, откуда доносился манящий зов - всё тише, тише... пока не ос¬тался только в памяти. Навсегда.
            Взволнованный, томимый неясным чувст¬вом, Качалов добрался до автобусной стан¬ции, откуда было рукой подать до горного института в городе нефтяников. В тот день началось распределение. Выпускников известили заранее: есть места в Тюмени, на Чукотке, в Казахстане, два на востоке Украины, где недавно вскрыли газ. Какой-то проектный институт в Лемберге приглашал на должность инженера по исследованию грунтов при строительстве дорог. Место незавидное для тех, кто отведал полевой романтики на преддипломной практике среди нетронутой природы. Качалов, начитавшись о приключениях рудознатца Билибина, мечтал (правда, как-то вяло)  о «диких степях Забайкалья, где золото роют в горах». Но мама отговорила: «Не будь дураком! У нас же в Лемберге отдельная квартира, не коммуналка какая-нибудь! Чё те по чужим углам да по этим вашим… баракам скитаться?». Весомый аргумент, но не только он повлиял на выбор выпускника геофака. Столица западного края вмещала в себя всё, что он любил с детства.  А главное, первая любовь Инга, без пяти минут медсестра,  не поменяла бы «однушку» в жилом подвале  «люксусового» дома на хрущовку «потом» в  «глуши степей», которые и Назон не воспевал. Любовь любовью, а надо думать другим местом.
Вечером судьбоносного дня обладатель новенького диплома (красного!)  занял мягкое кресло с откидной спинкой в вагоне электрички. Колеса начали отстукивать первые километ¬ры его неповторимого, через всю жизнь, марш¬рута. Засыпая, он вновь услышал зов невиди¬мой птицы.  Но его заглушил приятный голос Инги… Скоро он увидит её! И маму, и… Дремота не дала продолжить.
 II.
            В  свои сорок с небольшим лет Александр Качалов  отличался тем, что называется излишней полнотой. Пивом не увлекался, питался, по его словам, как спартанец, но брюшко приобрёл «под пивное».  Шёки начали спорить с плечами за преимущество в ширине.  Он бы смирился с жестокостью времени, если бы жена называла его «мой толстячок». Но вечно стройная Инга, как-то, когда он задремал на диване  с котёнком под брюхом-подушкой, «щёлкнула» его на «Смену» и стала смешить фотографией  друзей дома.
            Оказавшись проездом в Лемберге, я с трудом узнал бывшего однокурсника. Он стоял на бровке тротуара,  пересчитывая  мелочь в пухлой ладони с видом  человека, мечтающего, как минимум, о чашке кофе. Заведение было неподалёку.  Пересчитал, вздохнул и опустил металл в карман куртки. Видимо, вспомнил об инструкции, запрещающей оставлять рабочего без надзора.  Тот, обнажённый по пояс,  орудовал тяжелым ломом  на проезжей части дороги,  у тротуара. Переносной знак  за спиной обеспечивал его безопасность, фундаментальная фигура начальника оповещала прохожих о важности производимой работы. При ударах лома из  квадратной лунки в до¬рожном покрытии летели  обломки ас¬фальтобетона. Некоторые  на излете  били по начальническим штанинам ниже колен. Однако руководящий товарищ стойко держал позицию.
Я не стал его отвлекать от дела. Да и зачем? Друзьями  мы не были.  Недавно наша экспедиция прошумела на всю страну именами участников, открывших богатое месторождение самородной серы в верховьях Днестра. Ответы на неизбежные при таких встречах вопросы «как ты? А как ты?» вряд ли доставят удовольствие Качалову. И я прошёл, неузнанным (был уверен) мимо.
Но Качалов  тоже узнал старого знакомца, чей портрет, в ряду других под заголовком  «Герои недр» обнаружила Инга в газете «Правда», заметив «И ты бы мог». «При такой подруге жизни?», - хотел было съязвить супруг, но вовремя сдержался. Да, он на многое был способен, только не здесь и сейчас признать лицо, которым тыкала ему в нос эта… эта… эта медсестричка. 
Качалов покосился в сторону удаляющейся спины и обратился к объекту своего задания.  В это время звенящие удары лома сменились на глухой, как бывает, когда под дорожным покрытием вскрывается грунт.  «Есть!» – воскликнул  рабочий.
И послышался далёкий, трубный голос невидимой птицы. Квадратная лунка в асфальте вдруг  расширилась  и превратилась в устье шурфа среди  выброшенной наверх породы.
III.
            «Есть!», - раздался радостный голос из шурфа.
            Александр, ещё далеко не толстяк, но уже с интересной  сединой в волосах,  в кухлянке и меховых сапогах, стоит на берегу разбухшей реки. Серая вода. Серое небо. И низкое оловянное солнце. Вокруг безлесные сопки. Утрамбованный океанскими вет¬рами снег окаймляет чёрные проплеши¬ны мерзлой земли. На пологом склоне ближней сопки пламенеют оранжевым палатки геологов.
            «Давай!» — донеслось из шурфа. Качалов налёг на ручку ворота. Сначала  показалась грязная, вся в черных тре¬щинах и с обломанными ногтями, рука, вцепив¬шаяся в трос, потом — облезлая пыжиковая шапка и курносое развесёлое лицо шурфовщика. Наверху он встал за ручку ворота, и геолог нырнул в тёплую духоту горной выработки. Забой был расчищен,  в колеблющемся све¬те стеариновой свечи перед глазами геолога молочно белела кварцевая жила с блестящими вкрапинами жёлтого минерала.
            «Поздравляю, шеф! Первое! Твоё золото, шеф! — кричит сверху шурфовщик и переходит на «вы».—Посмотрите, может, ещё долбить?».
IV.
«Посмотрите, может, еще продолбить?» — пов¬торяет рабочий  Дорремпроекта.
            — «Да,— разочарованно и устало отвечает инженер Качалов,— то есть нет, не надо... Что там? Су¬глинок? Засыпай. И по домам.
            Трамвая долго не было. Наконец подкатил. Уставшему геологу досталось сидячее место. Сразу за политехническим институтом начи¬нался пологий и длинный спуск. Лихой води¬тель, вопреки правилам, пустил трамвай на боль¬шой скорости. Сердце  Качалова стало всплывать к горлу. «Как в самоле¬те»,— подумал он.
 
            «ИЛ-62» шёл на посадку. Внизу сверкнула река Тола; лесное холмогорье расступилось, и сухая жёлтая степь мягко, как на ладонь, при-няла тяжелую машину.
            Среди встречавших кандидат наук Качалов увидел рослого, моложавого, с голубыми глазами и ямочками на щеках, Ефремова. Пока длился полёт, предстоящая встреча со знаменитым  писателем и ученым, волновала геолога как юношу, спешащего на свидание.  «Добро пожаловать в Улан-Батор! — про¬рокотал Иван Антонович приятным басом, по¬давая богатырскую ручищу. - «Здравствуйте... Благодарю... Но как вы нашли меня?.. Я же...»— «Не скромничайте, коллега. Мне известны ваши успехи в институте. Друг палеонтоло¬гии — мой друг».— «Да, Иван Антонович, я действительно ув¬лекался позвоночными. Только...».— «Вот и прекрасно! Ваши знания необхо¬димы здесь, на центральном некрополе дино¬завров. Котловина Нэмэгэту давно ждёт вас. Должен признаться, я нуждаюсь в ваших консультациях,— создатель тафономии взял прилетевшего под руку и повёл к выходу из аэропорта.— Отныне вы мой пленник,— басил он шутливо.— Но я заключаю вас не в тюрьму, а во дворец. Да, вам, ученому по праву таланта, дворцом покажется лабиринт сухих ущелий, где в пестроцветных глинах законсервирована история гигантских рептилий».
            Качалов, завороженный словами прославленного ученого, и не заметил, как они сели… в узкий чешский трамвай. Он словно бы очнулся от гипноза, когда Ефремов, нагнув¬шись к нему, шёпотом произнёс непонятное: «А птица-то улетела,— и громко, почему-то женским голосом добавил: — Улица Ленина». Великий палеонтолог исчез, трамвай остановился,  створки дверей раздвинулись.
V.
            К столу жена подала «суп с фрикадельками» – водичку с сиротливыми комками вроде бы мяса, и «геркулес», который  с первого послебрачного утра неизменно возвращал открывателя самого крупного месторождения золота и коллегу Ефремова к мысли о преимуществах холостяцкой жизни. «Опять овёс!» - «Лопай! Английские лорды трижды в день употребляют и не кривятся».  — «И лошади тоже».— «Лошади едят солому». — «Сено, дорогая», со сдержанным смешком поправил муж, почувствовав своё превосходство. - «И я — не лорд». – «Догадываюсь, по твоей зарплате». Тут уж парировать было нечем. От чая хозяин отказался. Это насторожило хо¬зяйку: «В кофейню метишь?». – «Не знаю… Пойду, прогуляюсь. Устал сегодня. Пришлось долбить».
            Кофе в «Арарате» был, как всегда, превосходным. После первой чашки Александр почувствовал себя другим человеком. Перебирая в уме разговор с женой, принял окончательное решение: «Надо быть мужчиной». И ко второй чашке заказал пятьдесят граммов лике¬ра. В наличии была ядовито-изумрудная жидкость.
«Девушка, вы напиток этот на зелёных змиях наста¬иваете?»  — удачно (так ему показалось) сострил посетитель модного заведения, передавая через прилавок металлический рубль. Девушка, лет под пятьдесят, с лицом раскрашенного идола, как-то странно на него посмотрела и усмехнулась ещё обидней, чем давеча жена. Видимо, и она догадалась, что толстяк перед её глазами – не лорд.
            Покинув «Арарат», Качалов через минуту оказался под веко¬выми липами старинного парка. Узкие аллеи, при¬хотливо извиваясь между островками зелени, вели вверх, к солнцу. Впереди на лужайке сто¬ял, подпирая тяжелую крону двухсотлетнего старца, косой столб света. И послышался зна¬комый тягучий звук...
VI.
            Кружевные одежды чёрных сухопарых бу¬ков пропускали толстые струи света. Казалось, расплавленное небо изливалось на горы тугим ливнем.
            Он, с загорелым лицом, жилистый, крепкий, закончив ответственный маршрут, поднимался по крутому склону хребта, усеянному глыба¬ми серого песчаника. Спину его отягощал рюк¬зак, набитый образцами горных пород; правая рука сжимала молоток на длинной ручке. Это и орудие труда, и оружие заброшенного на без¬людье изыскателя, и третья нога, помогающая преодолевать неровный путь, и романтический символ разведчика земных недр.
            Вчера, когда потребовалось как можно точ¬нее отбить границу двух тектонических зон, все геологи съемочного отряда вызвались пройти этот маршрут. Однако оценивающий взгляд на¬чальника остановился на Александре. «Перспектив¬ный геолог»,— как-то услышал молодой специ¬алист отзыв о себе. И нисколько не возгордился. Он не страдал самоуверенностью. Он был прос¬то уверен в своих силах.
            Маршрут пролегал вдоль слабосильного в это сухое время, но шумного ручья. Нигде так, как в горах, не подтверждается столь зримо по¬говорка «Gutta cavat Lapidem». Неисчисли¬мое количество капель, сливаясь в бесконечный водный поток, долбит камень хребтов, и горы раздвигаются, образуя долины.
            Ручей, по которому шёл Александр, точно скальпель хирурга, вскрыл под рыхлыми осы¬пями древние породы, слагающие тело гор. Для непосвященного, крутые борта узкого и неглу¬бокого ущелья казались сложенными вслепую обломками и пластинами камня, но геолог видел здесь определённую закономерность. Человек пришёл в горы, чтобы получить ответ на свои вопросы. И горы отвечали своим языком: всё, что различал глаз,— от цвета горных пород до форм залегания слоёв,— имело смысл для Качалова. Он уже почти дошёл до истоков ручья, как зеленовато-серые песчаники и аргиллиты стали переходить в монотонную толщу тёмно-окрашенных сланцев. Наполненный рюкзак пе¬рестал давить на спину. Веселей зазвенел мо¬лоток. Граница двух тектонических зон красной чертой легла на планшет.
            Возвращаться на базу удобней было по водоразделу. Там, под буками, на гриве хребта, обдуваемой ветрами, испытал он большую, ка¬залось бы, ни на чём конкретном не основан¬ную радость. Вокруг него — куда ни посмот¬ри — были горы: его дом, кабинет, лаборатория, цех... Разве можно мечтать о большем, когда потолок над тобой — небо, когда стены вокруг тебя — лес, когда стол твой — замшелый камень. И освещает его живой светильник — солн¬це?.. Только откуда взялся этот режущий, та¬кой неуместный здесь звук?
VII.
            Визг тормозов завяз в ушах, как серная пробка. Роскошная вишнёвая «Волга» останови¬лась в метре от ушедшего  в себя неосторожного путника, вышедшего из парка на проезжую часть улицы. «Куда же ты прёшь? Олух! Жить надо¬ело?», — плачущим бессильным голосом простонала голова, высунувшаяся из машины.
            Испугаться Качалов не ус¬пел. А потом пугаться не было смысла и вре-мени. Предстояло пробиться через толпу. Люди сбежались на зрелище молниеносно, словно го¬товились к нему заранее. «Похороны откладываются», - рассмеялся кто-то. Однако ноги вдруг ослабели, и  помилованный на этот раз Богом возвратился в парк. Часы показывали начало пятого. Свободных скамеек не оказалось. Качалов присел рядом с двумя парнями в джинсах и одинаковых майках с яркой эмбле¬мой. Неподалеку деревянный кинотеатр, окра¬шенный под природу, оглушительно кричал на весь парк, что, оказывается, «все могут коро¬ли». Из мусорника (под античную вазу) воняло окурками. Парни разговаривали:
            — Если не удастся где-нибудь у нас, возь¬му открепление.
            — Вряд ли получится. Говорят, один Саха¬лин остался. Да Сургут в придачу.
            — Значит, свободный.
            — И что ты делать с ним будешь? Нашего брата всюду набито.
            — А, буду менять профессию! Найду контору.
            Качалов   с интересом посмот¬рел на парней:
            — Геологи?
            Тот, что сидел ближе к нему, раскинув го¬лые руки по спинке скамейки, ответил неохот¬но:
            — Геодезисты.
            — Значит, братья-изыскатели. Я – геолог… поисковик, - вспомнил запись в дипломе.
            — Братья по несчастью,— со смешком от¬ветил юный скептик.
            — Отчего так? Интересная специальность. Романтика...
            — Ну, раз романтика, чего же вы здесь си¬дите? Не на Памире, например. Да и Карпаты рядом.
            Инженер Дорремстроя смешался:
            — Поздно уже... Осечка вышла. Как и вы, хотел в своё время романтики с ванной и зана¬весочками на окнах. Не делайте глупости, ре¬бята. Лет пятнадцать-двадцать можно и кома¬ров покормить своим белым телом, и полевой обед поесть с песоч¬ком пустыни — словом, пощупать жизнь сво¬ими руками, коль уж достался вам счастливый билет. А город, так называемые блага цивили¬зации никуда от вас не убегут. Ещё заманчи¬вей потом покажутся. К тому же будет о чём вспомнить и чем гордиться... Знаете, что труд¬нее всего переносить?.. Сожаление по утерян¬ной возможности.
            — Да,— нехотя согласился сидевший на дальнем конце скамейки, но его товарищ мне¬ния своего не изменил:
            — Пусть каждый учится на своих ошибках.
            Качалов сразу потерял инте¬рес к разговору. Посидев ещё немного,  встал, бросил «ну, пока» и, не торопясь, побрёл домой.
 
            Ночью Качалову приснилась река. Безлюдный водный путь пролегал среди пустынных берегов. Он плыл один вниз по те¬чению на чёрной лодке. Река была большая, но взору его открывалась сразу вся — от истоков до широкой ветвистой дельты. Дальше рассти¬лалось море, мглистое и хмурое. Он чувствовал себя молодым: сильные руки уверен¬но держали весла, но мысли и ощущения его принадлежали пожилому, много повидавшему человеку. Он томился ожиданием той минуты, когда придётся решать, по какому из рукавов дельты плыть дальше. В нём зрела догадка, что выбор уже сделан помимо его воли, и в то же время теплилась надежда, что ещё можно что-то изменить.
            И вот то роковое место, где начинает вет¬виться водный поток. Нельзя ни повернуть на¬зад, ни остановиться, чтобы обдумать дальней¬ший путь.
            Река, подобно жизни, течёт стремительно и мощно и только в одном направлении — к мглистому негостеприимному пределу.
            Перед ним два рукава. Один, полноводный, взъерошенный ветром, устремляется, раздвигая утёсы, в синюю даль, где столбы солнеч¬ного света и нагромождение грозовых туч соз¬дают панораму какой-то фантастической стра¬ны. Там (подсказывает сердце) есть место для всех, кто, не фальшивя, любит жизнь и умеет создавать её собственными руками.
            Но лодка, как будто не по воле человека, повинуясь нерешительному или неосторожно¬му движению весла, сворачивает в другой ру¬кав. Течение здесь тихое, поверхность воды гладкая. Ухоженные чужим трудом берега. Местность (что и говорить) красивая, но какая-то однообразная в своей красоте, не обещающая никаких неожиданностей.
            И тут, с поднебесья, раздался трубный вы¬сокий звук. И герой этого рассказа увидел на¬конец свою птицу. Она неслась белым легко¬крылым видением над полноводным потоком в синюю грозовую даль, пересекая столбы сол¬нечного света, пока не растворилась в про¬зрачном воздухе.
            «Вернуться! Вернуться!» — забилось в моз¬гу. Он схватил весла и... проснулся.
            Глухо звенел будильник под меховой шап¬кой, чтобы не разбудить сына, работавшего в ночную смену. Жена уже встала, звуки её жизнедеятельности доносились с кухни. Вспомнилось: сегодня же суббота, выходной день. Он позволил себе полежать ещё минут десять: идти за моло-ком  не предполагалось. Сделать заряд¬ку, что ли? А ну её! Мысленно, одним взгля¬дом, охватил свой день до самого вечера. Нич¬то его не ждало. И он ничего не ждал.  Качалов оделся в домашнее, убрал постель и развалился на диване, прикрыв веки, чтобы лучше мечталось. Котёнок мигом занял тёплое место  слева  под уютной складкой живота.
…Инте¬ресно, а что сегодня по телику?..
 
Примечания автора:
Текст 2018 года по одноименному рассказу, опубликованному в книге
«Первый день юности».  (Респ. кн.и-во Каменяр, 1987).
На западе СССР «люксовскими» (или «люксюсовыми) называли дома, построенные в 20-30 годах бельгийской фирмой «Люкс».