"И взял Иаков камень и поставил его памятником. И сказал Иаков родственникам своим: наберите камней. Они взяли камни , и сделали холм, и ели и пили там на холме...
И остался Иаков один. И боролся некто с ним до появления зари, И, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с ним. И сказал ему: отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал ему: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь. Спросил и Иаков, говоря: скажи мне имя Твое. И Он сказал: на что и ты спрашиваешь о имени Моем? (оно чудно). И благословил его там"(Быт.31:45-46; 32:24-29).
"Когда же народ стал сходиться во множестве, Он начал говорить: род сей лукав, он ищет знамения, и знамения не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка; ибо как Иона был знамением для Ниневитян, так будет и сын человеческий для рода сего"(Лк.59 зач.29-30).
"Засим, братия, просим и умоляем вас Христом Иисусом, чтобы вы, приняв от нас, как должно вам поступать и угождать Богу, более в том преуспевали, ибо вы знаете, какие мы дали вам заповеди от Господа Иисуса. Ибо воля Божия есть освящение ваше, чтобы вы воздерживались от блуда; чтобы каждый из вас умел соблюдать свой сосуд в святости и чести, а не в страсти похотения, как язычники, не знающие Бога; чтобы вы ни в чем не поступали с братом своим противозаконно и корыстолюбиво: потому что Господь - мститель за все это, как и прежде мы говорили вам и свидетельствовали. Ибо призвал нас Бог не к нечистоте, но к святости"(! Посл. Павла к Сол.269 зач., 4:1-12).
+++++++++++
Глава 35. БОЖИЙ ЧЕЛОВЕК. БЛАЖЕНСТВО
«Не следует... придумывать какую-то питательную или чувствующую душу, либо какой-то иной принцип движения и жизни, кроме... жара огня, постоянно горящего в сердце, который ничем не отличается по природе от всех других огней, присутствующих в неодушевленных телах» (Декарт)
"Полночь... Свет и тьма... Душа и тело... Добро и зло... Насколько они реальны? Не существуют ли они в лишь в нашем уме, воображении? А насколько я христианин, если нет во мне целостного понимания о Боге, нет полной картины мира, как создания Отца, Сына и Святого Духа?.. И почему-то мне кажется, что все намного сложнее..."
Алексею опять не спалось. После творческого подъема неизбежно наступает спад.
Опустошение. Ушла какая-то сила, которая помогает творить. Наступает расслабление, в котором бродят отголоски прошлых образов, линий, красок, которые перебродили, вылились на холст, стали жить своей, отдельной жизнью, ушли и отдалились.
Но панно-то еще не закончено! Самое тяжелое - это довести картину до совершенства, или хотя бы до состояния, близкого к нему. Тут нужна осторожность, чтобы не испортить то хорошее, что там уже есть. Одно неверное движение кисти, и рисунок может исказиться так, что перечеркнет все достигнутое.
Очень темно, прямо над головой висит почти идеально круглая луна. Вокруг нее бледная радужная оболочка то светится, то исчезает, когда проходят мимо мутные облачка. Кажется, что они ненадолго задерживаются, зацепившись за сосну, стоящую возле дома, и снова продолжают свое странствие... в страну снов...
У Луны - лицо Яны. Оно видится то в одном, то другом ракурсе: то голубоглазая русалка улыбается ему из темноты, сидя на ветке дерева; то оборачивается она, является в другом обличье... В какой-то иной ипостаси, словно оборачивается Луна своей другой, невидимой до того стороной... повернись же в анфас! - кричит он ей. Но улыбка Джоконды скрывает настоящее лицо... множество лиц... Вот сошло облачко, и это уже кто-то другой: кажется, - Марина. Или Маша. Нет, Лиза!
Лиза смеется и поворачивает голову в три четверти: она знает, что так ее лицо приобретает наиболее выгодные, выразительные линии, поправляет рыжие волосы... но почему рыжие? Ведь у нее были мелированные локоны, разноцветные, и ему так нравилось писать это многоцветье, эти змеящиеся локоны... но эти плечи - они не такие, как у Лизы: грациозно переходящие из длинной шеи в высокую грудь... Это покатые плечики Маши, и ее личико: бледное, обрамленное светлыми белесыми прядями, нежными, как лен, и пахнущими льняным цветом, и глаза такие же синие у нее, как цветок льна... Но почему-то они теперь уже зеленые! Так это пришла Марина, и, отодвинув соперницу, встала на подиум, и ходит по нему - по всему небу, среди сверкающих софитов и звезд! Вот повернулась и встала, позируя: я - Афродита, выходящая из пены морской, из этих призрачных облаков, из их волн, похожих на руки: руки творца... Эти руки собирают в горсти воду моря и глину облаков, и песок звезд небесных, и замешивают это вещество ветром, крутят его так и эдак, примериваясь: что же соделать на этот раз?
Добавить ли немного света луны, или напротив - солнца?
И, так и не решив, в какую сторону склониться, лепит что-то двуликое. Это двуликий бог Янус. Вечно переменчивое и не постоянное создание.
Барельеф ложится на полотно и прикрепляется к черному фону на золотом подрамнике. Но произведение не закончено. Ему еще далеко до совершенства, но так как замысел еще не созрел, творение переделывается снова и снова.
Все новые и новые обличья принимает оно.
Вот - раскололось время первым лучом светила дневного, и восстает из мрака небытия великий бог Ра. И возносит ему зачинающееся бытие свои гимны: "Слава тебе, пришедшему в этот мир!.. на престол воссев, озаряешь свод темного неба и богоматерь Нут, что простирает руки, верша обряд, почести воздавая царю богов... соединив две равные доли дня, нежит тебя в обьятьях богиня Маат, что воплощает истины ровный свет. Ра, ниспосли же доблесть, премудрость, власть, душу живую в плоть облеки, чтоб я Гора узрел на розовых небесах! В гавань ладья ночная бесшумно входит. Север и юг, а также Восток и Запад богу Небес хвалой воздают, вращаясь, ибо ты - первый бог, что, храня величье, мир озарил рождением доброй воли. Звездами правишь в горних высях. Врата небес пред тобой раскрыты, о властелин Осирис. Вечноживые звезды служат тебе, а те, что не уходят с неба в темень - твои престолы. Щедрые приношенья люди тебе творят...
Волей своей растенья ты устремляешь ввысь. И в благодарность поле пищу рождает смертным. Держишь в своих ладонях землю и воды, все ветры, растенья, всякий скот и пернатых, рыбу, скользких рептилий, живность, диких лесных зверей. Слава тебе, о, Телец владычицы запада"(Гимн богу солнца Ра и Осирису).
Вот - это восстала из вечного сна Праматерь-природа, с ее чудодейственной силой творить нетварный мир: Творец дает повеление, и появляются семена, и возрастают на земле, и сеется семя по роду своему, давая жизнь и силу живым созданиям, что населяют просторы ее. Это могучее дерево с пышной кроной, усеянной плодами, и в ветвях его - множество душ живых, - и видимо-реальных, и тех, что видятся в тени полубытия...
И вот, множество ветвей-рук у Дерева. Это Бог, танцующий Вселенную. Чистый как камфора, великий и ужасный, разрушающий галактики своим гневом, милостивый ко всем обездоленным – все это он, противоречивый Махадев. Бог Шива - живущий на священной горе Кайлас, древнейший из богов.
Он - Махадев - властитель зверей и птиц, он - Махешвара - Великий Владыка; Он - Натараджа - многорукий царь танца, и Шабху - приносящий счастье... и разрушитель желаний... трехглазый Великий Йог - дух аскетизма.
Многоликий, многорукий великий Бог. И вторая его половина: Кали, женская ипостась бога,- его разрушающая сила: природа-Мать создает и уничтожает все в своей бешеной и неистовой пляске.
Ракрыл бог глаза, и потекла река жизни, ударил Шива в барабан, и разнесся звук дамару, и вселенная проснулась; взмахнул трезубцем, и ожили знания, и появились плоды вечнозеленые, и обвились вокруг шеи Праматери-Кали, и кобра вокруг выи ее сомкнулась: прошлое и будущее породили настоящее. Взметнулись волосы ее, скрученные в пучок Джату, соединив в одно целое все энергии: физическую, ментальную и духовную. И начался извечный танец: танец любви, созидания и разрушения, и смерти в новом круге бытия. И пляшет Кали на спине быка Нанди, верного ее спутника - это символ земли и мощи, и несет он богов по просторам вселенной, и все дальше раздвигаются они, все шире круги, несущие все сущее и созидающие миры.
...Снова и снова восстают из сна, из небытия боги света: бог солнца Ра, и Луна. Ослепительно ярок свет Ра: так ярок, что за ним Истина не видна. И так слаб и рассеян свет Луны, что истина и вовсе сокрыта, и запечатана печатью той ее стороны.
Я смотрю на нее и молю: о, моя богиня! Покажи свой таинственный лик, сокрытый за слоями сфумато вечности! И вот - снизошла, и снимает свои прозрачные покрывала, в танце живота снимает свои одеяния. И вот - показалась нежная кожа, миг, и... вместо нагого тела - тигриная шкура: сокрывает она сокровенное, побеждая вожделение, и закрывая глаза мои... И глаза ее сияют над миром целую вечность, что проходит как миг один. Вот закончился танец, и глаза богини закрыты: эфир, воздух, огонь, вода и земля готовы распасться, и время исчезает.
Верхняя левая ее рука воздымает меч, отсекая голову демона в правой руке: и голова эта - моя! "Не бойся, - говорят ее глаза, - это всего лишь одно из твоих "Я" - твое эго". И правой рукой прогоняет страх, а другой - благословляет к исполнению всех желаний...
Отражается восстающее солнце в ее глазу, а в другом - отражение звезд остается, а в третьем сверкает молния: то творение, сохранение и разрушение, все рядом идут. И закончилось время, исчезает богиня моя. Но осталась в руке ее моя голова! Эй, постой, многорукая Кали, не уходи, меня мне верни!
Но не слышит богиня, уходит она, уплывает ладья, лишь побрякивают на поясе у нее черепа: знак перевоплощения. И сливается черная кожа с неба-небытия чернотой, только слышится на прощанье рев быка, и молнии гром...
И остался лишь оттиск на небе ночном: отраженное в зеркале луны богини лицо. У него три ипостаси: в фас, три четверти и в профиль. И одно из них: голубоглазо и светло, а второе - кареглазо и черно, ну а третье... непонятное нечто, вперило взгляд неотступно оно, разноглазое чудище, с красно-огненным языком, и льющимся изо рта огненным потоком слов..."
Раскололось небо, и огонь разделил надвое вселенскую тьму. Но это уже вполне наяву! Началась гроза. С каждым ударом молнии кажется, что стеклянный потолок раскалывается на кусочки и вот-вот рухнет и осыплет их осколками стекла! Яна стояла возле его дивана, и ее разные глаза казались еще более странными в этих призрачных сполохах взбесившейся грозы.
"Леша, мне страшно! Можно к тебе? - и она притулилась с краешку, робко потянув на себя одеяло - А я давно уже не сплю. Вроде так ясно было, луна так и сияла, и вдруг откуда что прилетело!"
"Да, похоже, не уснуть уже. Я наверное пойду в дом, поработаю. А ты можешь лечь внизу, там не так страшно"
"Нет, я с тобой, ну пожалуйста, не оставляй меня одну!" "Ну пошли"
"А может - чаю попьем? Нет? Ну тогда кваску, я возьму с собой баночку. Иди, Леш, я догоню"
...Он смотрел на свое Древо и не мог понять: что с ним не так? Женщина-дерево выглядит почти идеальной. Совершенной - на его взгляд. но... не завершенной. Казалось, он вложил в ее образ все, что хотел. то сияние, что жило в нем, в его воображении, в замысле, облеклось в кожу, стало кровию и плотию.
Собирательный образ женщины, - символ жизни, плодородия земли, ее одухотворенное начало. Гармоничные линии, возникая из земли, устремляются вверх по стволу дерева, обрисовывая проявляющиеся формы женского тела, струятся, струятся, огибая его, выписывая талию, грудь, шею, черты лица, поднимаясь по взметнувшимся вихрем локонам волос и рукам-ветвям ввысь, опускаются книзу, попутно обтекая листья, цветы, спускаясь на грациозно изогнувшийся стан, и, падая к ногам, уходят обратно в землю - к корням своим...
"По заказу "свыше" я должен изобразить "родову" Хозяина, его корни. Как вписать в этот Эдемский сад живых людей? Или, вернее, уже почти всех умерших. Его корни... Да вот так, наверное" И Алексей начинает вырисовывать корни: они выступают из земли, ложатся поверх ее, - мощные, крепкие сибирские корни. Ведь предки Владимира пришли сюда, наверное, как и большинство не коренных сибиряков, с Дона - из земли обетованной в эту дикую глушь пришли казаки в шестнадцатом веке по приказу царя строить Кузнецкую крепость. Да так и осели, прижившись в суровом климате Сибири. Да, они достойны того, чтобы их увековечить (а не вертихвосток каких-то!).
Вот здесь будет его отец, а здесь - дед, а тут, глубже в земле - прадед и прабабка, чьи размытые лики глядят со старинного портрета: похоже, когда-то давно написал их какой-то Богомаз, странствующий по свету и зарабатывающий на хлеб рисованием. А уж пра-пра-деды и бабушки затерялись где-то во тьме времен. Их облик стерся, исчез, души отошли куда-то в мир горний, лишь покоятся останки в теле праматери-земли. Да проступают наверное слегка их черты в облике Владимира, через разбавленную многократно уже кровь.
Владимир хочет, чтобы я переписал лицо женщины и придал ему больше сходства с его женой. вот ее фото: очень яркая, светящаяся в молодости, и - потускневшая, с пустым взглядом, - позже. А вот и последнее фото: на фоне какого-то храма, вместе с дочерью, но лиц не разглядеть толком. Надо попросить другие портреты.
А пока... Надо что-то исправить в облике Марины. Она упорно не хочет уходить в тень. Или это уже Яна? Или - Маша... Лиза...
Собирательный образ разных женщин. А в нем - как под слоями сфумато - как набросок, подмалевок, оставшийся в самом Начале - сама Ева. Та самая матрица, прародительница всех женщин, да и мужчин тоже.
Пришла Яна, принесла ему "квасок". Крепкий, ядреный такой квасок, придающий девять сил. Со странным привкусом, хотя какой вкус у девясила он не знает. А Яна уже накинула балахон, обернула его поплотнее вокруг себя, и встала в позу. "Леш, так?" "Так, так, Яна"
Сфумато... исчезающие как дым.
В последнее время ему все больше хочется писать в этой технике, как писали Леонардо, Веронезе, Рафаэль... но ему, конечно, далековато до таких классиков. Да и сколько времени надо, чтобы крошечными, почти невидимыми мазочками кисти, точечками, почти бесцветными прозрачными слоями, накладывающимися друг на друга, написать картину. И из этого великого множества "многоточий" рождается в конце концов цельный, завершенный, совершенный по красоте и выразительности образ. Мона Лиза - мой идеал. В ней чувствуется эта загадочная многоликость, - как сама жизнь, сложная по своей структуре, в ней проглядывают даже черты самого художника: мужчина в женщине, его родившей, как художника, что в свою очередь вышла из-под его кисти, будто соделанная из его "ребра", из его души и тела.
Леонардо писал свою Джоконду многие годы, миллионы раз. И каждый раз влагал в ее черты что-то новое: вот она смеется, а вот хмурится; вот ее глаза в молитвенном экстазе устремлены к небу, а вот вдруг промелькнула на устах женщины соблазнительная усмешка... И все это в конце концов стало портретом, на который можно смотреть бесконечно, и каждый видит в нем что-то свое, свое представление о женской красоте, свою любимую женщину, мать, свою мечту, недостающий в жизни идеал... Леонардо мог писать ее до бесконечности, и только ему одному удалось вложить в один лишь портрет все великое множество образов, слившихся воедино.
А как ему написать свою Джоконду? "Я - бедный, ничтожный, странствующий "богомаз". Хотя и до Богомаза-то мне далеко: иконы писать пока что не могу. Слишком привязан к земному. Этому мешает страстность натуры. Та страстность, что живет в крови, просыпается время от времени и зовет куда-то: бродить по свету этому или тому, - все равно.
Только бы не сидеть на месте, не замирать в одной точке, - точке сингулярности - той, что извечно подвигает Создателя творить все новые и новые миры. Творческое начало так и бурлит в крови, и не дает ей покоя. И тогда надо дать себе волю, уйти на свободу, вырваться из круга бытия, и уйти во что-то новое, - то, что откроется в другом круге мира этого. И ныряешь в это море - свободы, страстей, соблазнов - до тех пор, пока не потонешь, и только круги на воде останутся после тебя...
И тогда ты весь во власти бесов. Они входят в тебя, как в свой дом, и пользуются тобой: телом твоим, мыслями, душой, речью... И входишь в царство сатаны - князя мира сего. Мир поворачивается к тебе другой стороной, в нем не остается ничего прежнего.
Бесы наслаждений дарят тебе крылья: красные - цвета красоты, страстной любви; синие - цвета неба, зовущие улететь от земли в обманчиво высокий полет; зеленые - все их оттенки - цвета земли, ее открывшихся для тебя далей, где можно бесконечно бродить в поисках все новых ярких впечатлений для вдохновения своего. А вдохновение - какого цвета оно?
В нем слились все цвета стихий, всех страстей, всех замыслов, что, кажется, так и витают в воздухе, только лови! И твори. Твори все, что хочешь - все в твоей власти! Ты - полный властелин и земли, и неба, и всего, что в них заключено!
И - творишь. Творишь иной раз т а к ое, что сам себя не узнаешь. Все правильно: ты и не заметил, как поддался самому сатане. Отдался во власть его. И вот он несет тебя на своих огромных черных крыльях в царство свое, царство тьмы. Создавая иллюзию, что это ты сам летаешь, на своих собственных крылышках, в мире, полном сияния и света. И чувствуешь себя чуть ли не Богом. Творцом!
"Я творю все, что хочу, все в моей власти, я хозяин себе, жизни своей, и мира сего!" Думаешь так, пока не натешится тобой хозяин твой, не наиграется, и не сбросит вниз на самое дно, как надоевшую сломанную игрушку.
И тогда опомнишься - стоя в ледяной воде, во тьме на самом дне, и увидишь только далекий мутный свет на поверхности воды. Отсвет сияния далекого неба, что все также остается там - где-то далеко наверху, откуда ты ниспал, придя в этот мир. Там, где живет великий Промысел о тебе, который и есть Свет. В котором ты должен был оставаться не смотря ни на что, и стараться летать на своих пусть слабых, но своих крылышках, и не падать. Не сворачивать с пути, предначертанном тебе Им. И вот отталкиваешься от дна, и гребешь изо всех оставшихся сил, и -возвращаешься обратно. Пытаясь постичь наконец: так в чем же промысел Творца о тебе? Только Он знает все. О мире и о тебе. А может быть, и Он Сам не знает?..
Хотя любой художник, начиная творить, никогда не знает точно, что получится в конце концов из его картины. Начатое произведение в какой-то момент начинает жить своей жизнью, вносит свои коррективы. У него появляются свои плоть и кровь, и бродят в них соки живые, подвластные силам добра и зла. Которые тоже вмешиваются в процесс.
Ты хочешь создать само совершенство, возводишь каркас, облепляешь его глиной, трудишься, прилагая усилия, вкладывая душу. И вот, когда, казалось бы, начинает что-то получаться , будто кто-то толкает под руку, и вот все скособочилось, растрескалось, рассыпалось в прах. И надо начинать с начала.
...Он и сам не заметил, как написал поверх лица Марины - лицо Лизы...
Она все еще жила в том уголке его души, где живет страсть.
"А ведь Владимир сказал, что я должен рисовать его жену, и он скоро наверное приедет с ее фотографией. Что-то он задерживается..."
А Владимир задерживался по очень уважительной причине: он купил машину Марине, как давно обещал (сказать по правде, она начинала уже ему слегка поднадоедать, и подарком этим хотел на всякий случай заручиться, если придется откупиться от нее: вот дурак старый, подал даже на развод, и хотел оформить брак с этой вертихвосткой, которая вешается на шею всем мужикам подряд, даже этому Лехе-Лоху глазки строит), и решил самолично отогнать ее на дачу, которую снимал для своей любовницы. И приключилась с ним по дороге такая история...
Ехал человек по дороге. Долго ехал… Очень долго…
Дорога на межгороде однообразная: неширокая лента в две полосы бежит навстречу и вперед, то и дело плавно закругляясь на поворотах. Пейзажи тоже не ахти: все поля да перелески с лесочками, покрытые свежей зеленью. Да и некогда их обозревать – на дорогу надо смотреть. К тому же начинает светать, а это время – самое опасное для водителя: все становится серым-серо, и даже свет фар на встречке еле пробивается сквозь эту серую муть.
Едет он, едет, и думает: «Задолбало все. Скорей бы в город приехать, да на боковую. Третьи сутки в рейсе, не спал почти. Ну и горячая же эта штучка Ленка… Надо бы ей в следующий раз привезти в подарок чего-нибудь: колечко, например. Не обручальное, конечно, дома-то жена ждет. И сынишка…»
Он покосился на соседнее сиденье – там лежит фуражка ментовская. Друг подарил. «Передай, - говорит, - Димке своему, в подарок на Рождество, он же мечтает в полиции служить, когда вырастет…» О, е-мое, легки на помине – тормозят гаишники.
Вылез из кабины своей трехтонки, подал права. Мент, посмотрев, вернул их: «Дмитрий Сергеевич, в курсе, что фара левая не горит?» «Ох е-мое, извини, братан, сейчас исправлю» «Пройдемте в машину» «Братан, может без протокола обойдемся? Я же сейчас вкручу быстренько лампу. Сын дома больной, лекарства надо срочно, а денег у жены нет» «Ладно, только по-быстрому…»
А километрах в тридцати впереди по шоссе едет навстречу от города другой автомобиль. И другой отряд ДПС тормозит его. Водитель вылез из машины, подбежал, начал обьясняться с дэпээсником, чего-то ему втолковывая: «Братан, извини, не заметил, сейчас махом лампу поменяю. Только давай без протоколов: шефа везу, шишка крутая, и торопится. Премии лишит, а у меня и так проблемы…» «У всех проблемы», - на лице гаишника написана непримиримость.
Окно черного Вольво приоткрывается, из него выглядывает сам шеф: «Ну чего там еще?» Шофер подскочил к нему: «Прости дурака, Владимир Николаевич, лампочка в фаре сгорела, я сейчас мигом заменю ее…» «Ну е-е-мо-е! Премии не увидишь, если через пять минут…» «Все, все, пять минут, и поедем!»
Но поехали не через пять, а через десять минут: то в бардачке не нашлось запасной лампы, и пришлось искать ее в другой машине – сзади стояла, поджидая их, новенькая Ауди; то водила долго не мог вкрутить эту проклятую лампочку – руки тряслись от волнения. И все это время начальник психовал и дергался: «Ну все, ищи другое место, козел!» И сам сел за руль.
«Вот засранец, еще и задерживает – уже километров сто можно было проехать как минимум. А там Маринка ждет, на даче, не терпится ей свой подарочек увидеть – машинку новую» - он заглянул в зеркало заднего вида, - Ауди ехала позади,- «Ох, Мариночка, с газельими глазками, уже бьет, наверное, копытцами нетерпеливо, ожидая меня! А я тащусь тут, из-за этого козла!»
И, мечтая о том, как обрадуется Марина, как кинется на шею, давит на газ (давненько, однако, я не сидел за рулем!) и жмурится в предвкушении встречи с любовницей, к тому же почти рассвело, свет фар встречных машин стал ярче и бил по глазам. Да еще и зеркала заднего вида ослепляют: «Надо бы сказать этому дураку Юрке, чтобы ехал подальше, чего он прется впритирку!» Но останавливаться неохота, время бежит так быстро…
А Юрка вел Ауди так, чтобы шефу на нервы капали отсветы фар этой новехонькой дорогущей машинки – новой игрушки для любовницы шефа, шлюхи этой… Совсем оборзели эти богатые! Сам едет на одном авто, а второй везет какую-то фуражку старую – он покосился глазом на этот раритет… И тут впереди что-то случилось…
Время бежит так быстро - стало почти совсем светло, когда Дмитрий, наспех поменяв лампу, поехал быстрее, стараясь не смотреть прямо в «глаза»-фары несущиеся навстречу по другой полосе. Дальний свет иногда так резанет по уставшим глазам, что на миг ослепнешь, и, с трудом различая обочину, держишь курс вдоль нее.
Хочется побыстрей оказаться дома, под уютным абажуром над накрытым столом: курочка, борщ и… пивко холодненькое! Хорошая хозяйка Таня. Только скучная, смурная какая-то стала, особенно после того, как сынишка заболел. С кровью что-то… А он все мечтает стать полицейским, - Дмитрий покосился на фуражку, - героем хочет быть. Вот они – герои – на дороге, сидят в машинах с мигалками, тормозят кого ни попадя, задерживают только, да дань собирают и пузо отращивают… А жена все надеется на чудо: в церковь ходит, исповедается-причащается, молится день и ночь. А бывают они – чудеса-то?! Скучно стало дома. Только отоспаться да отъесться заедешь, и опять в рейс. То ли дело – Аленка! Огонь, а не деваха! Вот в следующее свидание...»
Огонь?! Огонь!.. Да что же это?!. А-а-а…
«Да, Маринка, наверное, уже вся горит огнем в нетерпении. Приеду, не успею из машины вылезть, она уж на шее виснет! Не то, что Ладка моя – постарела, даже перестала следить за собой. В религию ударилась, все книжки божественные читает, - а чего не читать? Сыта. Обута, одета, обеспечена, чего еще не хватает?! Ушла даже на квартиру матери, которая недавно померла, и на работу устроилась: гордая, не хочет от меня зависеть, видите ли! И дочку повадилась в церковь таскать. Чего вымаливают у Бога своего, какого чуда им еще надо? Да и бывают ли они – чудеса-то? Когда отец от рака помирал – спасло его чудо? Хотя и я ходил как-то в церковь, свечки в алтарь дорогущие ставил, панихиды разные заказывал, на строительство Храма даже деньги жертвовал. А помог ли Господь? Даже миллионы наши не спасли его… А ведь он - отец - воевал, хоть и при штабе сидел, но пенсию хорошую дали, и Оку выделили, – с нее-то мы и поднялись в перестройку: я товар возил с Новосиба, а Лада торговала. Она тогда красавица была. Не то, что теперь. Не то, что – Маринка! Поддам-ка я газку, чтобы побыстрее к ней поспеть (а на спидометре – уже под сто пятьдесят, но да ничего: у меня же на Ауди едет отцовская фуражка военная, мой талисман, всегда со мной, - спасет, если что!)… Вот разведусь, - документы в суд уже готовы почти, - и к ней под бочок, а она – О - прямо огонь, а не девка, с ней не… Что? Огонь? А-а, нет! А-а-а…»
Огонь резанул по глазам задремавшего было Дмитрия: прямо впереди, в лоб ему, летит машина!!!. Последняя мысль была: «Черт - чего же у него, козла, левая фара-то не горит – не видно же - Господи, неужели это все - а как же Танька, Димка - простите меня - я больше никогда-никогда… о, Господи!..»
Оглушительный грохот столкновения, кувырок через голову, падение…
...Огонь! Свет резанул по глазам Владимира, он зажмурился было, крутанул руль вправо-влево… Грохот столкновения, кувырок, падение в кювет, последняя мысль: «Черт, почему у этого козла левая фара не светит?! А-а-а! Ну все- конец - Вольве моей пипец - и Ауди наверное тоже - такие деньги -Господи а Влада, а дочка Виолетта - как они теперь - я ж развод почти оформил и имущество переписал на эту вертихвостку - Господи, да никогда больше - спаси, сохрани и - уверую! А-а-а- надо было фуражку отцовскую тут, с собой положить!..»
И свет померк…
Гаишники подъехали очень быстро с обеих сторон, благо что были почти рядом от места столкновения. Свет фар патрульных автомобилей осветил страшную картину: обе машины валяются в кюветах, разбитые и покореженные…
Свет… Разноцветные мигающие огоньки… Сирена…
«Я – живой! Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!А машина вдребезги. Хоть Ауди, кажется, цела! И – фуражка там отцова,- спасла все-таки! Вернусь в город, заеду в церковь, закажу в алтарь две свечи, и на ремонт Храма в два раза больше пожертвую!"
«Я – жив! Слава Богу! Машине, кажется, копец – мост отвалился, движке – конец… Но за то – я более-менее цел! И гаишники – вот они, скорую вызывают… Да, домой теперь не скоро попаду, а Таня ждет, и Димка – фуражку ждет свою. Где же она? А – вот, цела фуражечка, Афган прошла, чего ей там какие-то аварии!..»
А в церквях тем временем заканчивалась утренняя служба: в Церкви Святой Троицы на левом берегу Томи в Кемерове ставят свечки Таня и сынок Дима: «Господи, спаси и сохрани раба Твоего Дмитрия в путь- дороге дальней!»
А в шестистах километрах от них, на маленьком островке посреди Оби - на взгорке - в Никольском Храме, за монастырскими стенами, уже отпели его дочку, Веру (о чем он даже еще не знает, потому что обиженная на него Владислава ничего не сообщила о смерти дочери, считая отца виноватым в том, что дочь отправил за границу, и поэтому она там погибла душой, а уже тело свое загубила здесь, в Могочине), но в этот момент повернулось что-то у жены Владимира в душе, екнуло сердце, и она, подойдя к ногам Спасителя, упала на колени и прошептала тихо: «Спаси и сохрани, Господи, Иисусе Христе, Боже наш, раба Твоего Владимира.. Хоть и грешен, и не достоин, и богатство свое неправедно гребет, и веры-то у него с фуражку всего, а может быть, еще покается, и обратится к Тебе, и – жив будет!..»
А еще выше, - и городов, и берегов речных, и церквей, - на восточном краю неба, светит совсем неярким ещё светом восходящая утренняя звезда…
И когда Владимир, сидя в машине, подписывал протоколы, раздался телефонный звонок, и он услышал:"Приезжай на похороны дочери..."
И мир разом потерял все звуки, краски и цвета...
*********
«Алеша» - Яна подошла, всматриваясь в лицо дерева. - Ох, Леша, Леший ты наш, зачет ты опять испортил мой портрет?! Кого это ты намалевал?» Опять краски проступают?!»
Алексей оторвался от корней, вглянул: и правда, на него смотрит как живая его жена Лиза! Лицедейка… «Замажь ее скорее, пожалуйста, и давай начнем сначала» «Сначала… да, конечно, лучше начинать с самого начала» И он, выдавив на палитру новые краски, попытался соскоблить с мастихийном Лизины черты, но краска успела подсохнуть, и ничего не получилось, только одна сторона лица ее стала менее выступать из тени, но глаза все также смеялись, а линии рта, приоткрытого, словно для поцелуя, изогнулись в соблазнительной усмешке. «Ладно, допишу после» - и он принялся опять за корни: они, змеясь, поползли по земле, еще больше выступая над ее поверхностью.
«Прохладно сегодня, дождь. Давай я затоплю камин» «Делай, что хочешь» И Яна принесла дров, подожгла их, и стало уютней, по стенам забегали сполохи на перегонки с тенями.
«Сегодня Хозяин хотел пригнать гастарбайтеров, отделывать стены, но я его попросила, чтобы попозже они приехали. Может, успеешь закончить картину?» «Может быть» «Побудем еще вдвоем…» но уже снова как будто кто-то третий стоит между ними: его женушка так и пялится на него, и заглядывает в глаза, словно моля о чем-то. «Он что – опять хочет ее?! Не бывать этому!» И Яна принесла на подносике крепкий чай: «Алеш, подкрепись, а то что-то плохо выглядишь» «Спасибо»
Зато сама Яна расцветает с каждым днем: она чувствует, что не смотря ни на что где-то внутри Алексея уже что-то произрастает, и тянется этот росточек прямо к ней, через все тернии, что пытаются его заглушить. «Надо закреплять успех!» И она, подбросив в огонь дров, исчезает…
А Алексеем овладевает лихорадочное состояние художника, спешащего закончить свое творение...
«Почему же написалась Лиза? И почему не Маша? Нет, Маше здесь не место! Как и Владиславе. Ведь это, по сути, язычество: поклонение Дереву». Он так любил писать Лизу в образе богинь: Флора. Фауна. Афродита. Аврора… Ему так и виделись мистерии: вот она, его богиня Афина, восседает на троне, а у ее ног – подданные. Ей, жрице любви, поют дифирамбы, под лютни и цимпалы превознося ее лучезарную красоту. Толпы народа идут и закидывают ее цветами. И на ее прекрасной голове - венок из цветов. Нет, золотой венец – символ власти. На шее ожерелье – это змея, кусающая себя за хвост (позже будет еще один змей – ползущий по стволу дерева и держащий во рту плод искушения), и еще одно ожерелье – из человеческих черепов. И множество рук человеческих обвивают ее талию. Кожа ее приобретает синеватый оттенок – знак вечности. На лбу женщины появляется третий глаз…
«Господи, Леша, это что такое? Ужас тихий! Кто это?!» Алексей очнулся, глянул со стороны: «Богиня… Кали» «Кали? Почему вдруг Кали?!» «Да сам не знаю» И он вспомнил… «Сон мне приснился сегодня: поклонение языческим богам: богу солнца Ра, который потом превратился в бога Шиву» «А кто этот Шива?» «Главный индийский бог. Кали – его женская ипостась» Он отошел подальше и посмотрел со стороны… И рассмеялся: «А ведь это и правда многорукая Кали! Но, согласись, красиво получилась! Само о чаро вание!»
«Хозяин тебя убьет!» «А я напишу другую картину» «А лицо! Ты опять пишешь не меня!» «Собирательный образ, Яна, он и есть собирательный. Образ богини и земной женщины одновременно: множество образов, смыслов, сливающихся в одно целое. Змей-искуситель… Змей Моисея – прообраз креста… Мысль, вышедшая из одной точки, приходит к концу, и смыкается с началом себя… Круг замкнулся!» «Бред какой-то!» «Первое Древо – дерево жизни, второе – возрастил на земле сатана, третье – Крест Господень… Интересная цепочка получается. А по сути почему нет? Христианство выросло из язычества, как дерево из семени. И церковь – из капища. Ты знаешь что-нибудь о древних мистериях?
Театр – одно из древнейших видов искусства. Он возник, когда начали возникать первые религиозные обряды : вот обычный соплеменник надел костюм, отличный от привычных, и стал совершать определенные действия, направленные на усмирение природы или предсказание удачной охоты. Все действо разворачивается в круге, выложенном из камней: это и есть прообраз будущей церкви.
В древнегреческом театре в середине орхестры находился алтарь – свидетельство того, что театр, возникнув из религиозного обряда, сохранял свою связь с культовыми празднествами в честь богов. Там разыгрывались трагедии на основе мифов о богах и героях. Первоначально на орхестре выступал хор, исполнявший песнопения – дифирамбы. Потом из него выделился один исполнитель – первый актер, при помощи разных масок он мог изображать нескольких персонажей, вступая в собеседование с руководителем хора. Но всего актеров было не более трех в период рассвета греческого театра.
Это был период рассвета культуры. Люди начинали понимать, что смысл ее - в красоте, которую может создавать художник, в искусстве. Благодаря искусству человек становится творцом. Отождествляя себя с Творцом мира. Сообщаясь с ним через действо. До наших дней сохранился театр Диониса, построенный в пятом веке до нашей эры. Его строение удивительным образом напоминает строение храма: впереди – полукруглая орхестра, отделенная от зрителей скеной с богатыми декорациями, завеса, а зрители находились в амфитеатре. В средние века драматизировали Евангелие, и разыгрывали спектакль под названием «Страждущий Христос», изображающий мучения евангельского учителя в таком же стиле, что и драмы Еврипида. Первые мистерии разыгрывались в самой церкви и составляли как бы часть богослужения, а потом. Когда зрители уже не вмещались. Начали переносить действо на улицу…
Знаешь, Ян, иногда в церкви, впадая в восторженное состояние, я ловлю себя на мысли, что присутствую на театральной постановке. Будто кто-то стоит за спиной и нашептывает: «Ну чего ты тут делаешь?! Разве не видишь, что это – сплошной театр. Где есть режиссер, художник и актеры… Одни создают сюжеты, другие рисуют декорации, третьи играют… комедию…драму… или трагедию! Мистерия, действо. Для того, чтобы тебя, дурака, охмурить, и сделать рабом… кого? Чего? А есть ли там, наверху, вообще кто-то?! Посмотри, что ты видишь над куполами: не пустое ли небо? Просто воздух, вакуум, космическое пространство. А те действа, те картины, что показывают тебе, - просто пшик, и больше ничего! Где они, все эти боги, все их величайшее множество, где Аллах, где Будда, Христос… И почему собственно Христос?! И Его Отец? И Святой Дух? Почему не Шива и Кали? Чем они хуже? Ты ведь давно уже восхищаешься индийской философией! Почему же вдруг повернул и пошел в христианство? Потому что Бог явил тебе чудо, когда ты спасся у ворот храма? Да чудо ли это было вообще, не Сам же Господь явился тебе, а пришел настоятель и спас тебя…»
«Леш, а ведь тогда – помнишь – возле церкви меня сбила машина? Я еще запомнила, что вроде бы это была красная Мазда, она мелькнула, как огонь, и скрылась. А я… у меня было видение: над куполом я увидела шествующего Христа, и черные тени меня тащили в ад, но потом что-то произошло, я не помню, и меня вернули на землю!» «Вот, видишь, это было знамение тебе, чтобы ты шла в церковь. И все эти нашептывания – это от лукавого. Чем ближе к Богу, тем ближе и он подступает»
«А ты увлекался индийской философией?» «Да, было дело. Индийские боги – их великое множество. Кали – так похожа на Древо: эти руки-ветви… Мы поклоняемся множеству божков, сами того не зная. Мир – это мистерия, а правит балом сатана…»
«О, а это ты, Леха, правильно сказал, что сатана правит миром этим» - они и не заметили, как появился Владимир. Прихрамывая, он прошел к креслу и упал в него. Под глазами у него круги, лицо осунувшееся. «Что-то случилось, Владимир?» «Случилось Леха, случилось. Страшное случилось со мной. Погибла моя дочь. А сам я чудом остался жив» «Как?!» «Что?»
И Владимир рассказал вкратце, что произошло. «Вот, если бы не отцова фуражка, пришлось бы Ладе нас обоих хоронить. Вот, привез я фотографии жены и дочки. Как, вы каком виде будешь их рисовать теперь? Хотя ничего мне уже не надо. Картин этих… Все фигня. Я жить-то не знаю, как буду теперь. А еще гастарбайтеров привез я все-таки. Так что ты, Лех, закругляйся пока. Пускай они тут пока стены повыравнивают. Надо более-менее привести все тут в божеский вид, да и выставлять дом на продажу. Ну а я… поехал на похороны, в Могочино» «Куда?» «Куда?!»
«Да в монастырь этот самый. Жена там решила остаться, рядом с дочкой. Грехи будет замаливать: ее, свои, мои… А ты что, знаешь, где это, была там?» «Нет! Нет, не была. На фиг надо!» «Ну, не зарекайся. Сейчас не надо, так потом… Блудница ты наша. Странница. Я вот – тоже не думал никогда… А еще: ведь врачи заподозрили у меня опухоль. Вот так вот. Все к одному. Пришла беда… Как там: входит одна беда, и приводит с собой еще семь? Ну ладно, ребята. Я тут привез вам кое-что: то, что Яна заказывала, и от себя: помяните рабу Божию Виолетту… то есть Веру, конечно. Ну и за меня выпейте, за здоровье мое. Давай-ка Яна, поухаживай, налей нам по сто грамм»
Яна с готовностью ставит на стол бутылки, закуску. «Ну, помянем… Леха, пей давай. Ты че – не уважаешь меня, что ли? За помин души моей дочери не хочешь даже выпить?!»
«Владимир, поминают в церкви, или в молитве» «Вот же ж Божий ты человек! В церкви ее и так поминают: отпевание там, панихиды разные, все как надо. Я бабла не пожалею, не сомневайся, отвалю столько, что до скончания века будут молиться монахи и о Вере, и о Ладе, и обо мне, грешнем. А зачем мне теперь бабло это? Трясся, трясся над ним, как Кащей, и вот… Сволочь он, сатана этот ваш: манит, манит всеми благами, а потом раз – и на тебе, фигу с маслицем! Или это Бог все так устраивает? А, Леха? Выпил? Ну, молодцом. Яночка, давай-ка еще по одной, стресс снять. И я поехал. Лех, пошли к машине, заберешь пакеты»
Вернулся Алексей с большими пакетами. А в пакетах было все: и вино, коньяк, и мясо, и фрукты – не поскупился Хозяин, отвалил продуктов щедрой рукой! «Не бывает худа без добра! - думает Яна. – Ну что, Леш, на речку может махнем, давно не были. И погодка разъяснилась!» «А пойдем!»
В доме уже хозяйничали смуглые хозяйские работники. Заходя в комнату на втором этаже, они воззрились в удивлении на стену: там такая странная картина нарисована! Баба полуголая, трехглазая, многорукая, со змеей на шее, в одной руке меч, обвитый змеей, в другой голова этого мужика, художника, и по стволу дерева-женщины ползет огромный змей, обвивая кольцами тело, он положил голову на ее грудь, и жало его сладострастно облизывает нежную кожу…
А на берегу разворачивается новое действо. Поминки, как это у нас часто водится, быстро перерастают в пиршество. Яна и Алексей взяли с собой небольшой мангал, жарили мясо, пили вино и коньяк, варили глинтвейн… и вот, кажется, оттаивает что-то в душе, успокаивается в сердце, расслабляет тело, и прорастают крылышки – хочется танцевать, прыгать, скакать, пить, кружиться вокруг костра, на котором жарится мясо и варится зелье: а что еще надо человеку для счастья?! Нажарившись у огня, побежать, прыгнуть в реку, и ее холодная вода сначала обжигает, а потом гладит и ласкает… ласкает и гладит… и все кругом так и полнится любовью, ее страстью, блаженством!
Боже, какое блаженство! Исполняются наконец-то все чаяния Яны, она просто счастлива!..
Устав плескаться, они долго лежат на мелководье, как две рыбки в аквариуме реки. Яна так и льнет к Алексею: "Ты мой, божий человек!" "А ты - само о чаро вание..."
А прямо над ними, так близко – протяни руку, и коснешься, но на недосягаемой высоте – блестит изменчивый лик. Двуликий бог Янус… Так и смотрит пристально, наблюдая за этими людишками: что они творят там, внизу?
«А что мы творим? Что-то, кажется, не то…» Но мысли путаются. И Алексей махнул рукой: «А, что будет, то будет. То будет завтра. А пока… Какое блаженство все-таки дарит любовь – чувственная, страстная…»
Он даже ни разу не вспомнил, что сегодня – пятница. Постный день. И он собирался с утра повести Яну в церковь к причастию. Где его будут ждать Маша и сынок, Ленечка, которому исполняется три года.
Пятница – день, когда Господь Иисус Христос принял крестные страдания и умер за нас на Кресте…