«Что богу нужды нет в молитвах, всякий знает,
Но можно ль нам прожить без них?»
/И.И. Дмитриев/.
1.
Виктор так и не понял, когда же должны начаться эти похороны! Сначала сказали, что в час дня, затем – когда приедут музыканты.
- Когда приедут?
- А когда их из города привезут.
Но, несмотря на всю раздражающую провинциальную неопределённость, несмотря на политзанятия, которые только в двенадцать часов начнутся, несмотря на своё собственное нежелание, идти на похороны он должен. Хоронили санитарку из его отделения.
Виктор работал в этой больнице только пятый месяц и ещё плохо знал персонал. Все звали Боровикову «тётей Машей», а ему вполне хватало её фамилии. Санитарок у него двенадцать человек и если возникала какая-нибудь необходимость, он, выходя из кабинета, обращался к первой попавшейся на глаза: «Можно Вас на минутку? Надо убрать…» И вообще для решения возникающих проблем хватало старшей сестры отделения. В конце концов, его основное дело – это операции и больные…
Виктор шёл и вспоминал, что же знает он об этой Боровиковой кроме фамилии? С ней ему и разговаривать вроде не приходилось. Где-то в первые дни после приезда, когда Виктор только приглядывался и знакомился с сотрудниками, Боровикова неожиданно заявила, что хочет уволиться. Возраст у неё был давно пенсионный, имела полное право и отдохнуть. Виктор переговорил со старшей сестрой, та секунду подумала и ответила:
- Пусть уходит. Найдём кого и помоложе.
Но Боровикова передумала и заявление на расчёт не написала. Надо сказать, что отличалась она особой заботливостью к оперированным больным, для которых внимательный уход и является лучшим лекарством. С ней была ещё связана одна история, к которой Виктор пока так и не понял, как относиться. Дело в том, что Боровикова потихоньку прикрепляла к спинке каждой кровати, на которую клали перевезённого из операционной больного, маленькую картонную иконку. Виктор не сразу заметил эту «систему» и поначалу не вмешивался: в этом городишке верующих, понятно, много; вот, может быть, родные больных и занимаются этой чушью. Потом заметил, что иконки появлялись только в тех палатах, где лежали его послеоперационные больные и которые обслуживала Боровикова. Это суеверие его неожиданно возмутило. Готовишься к операции, стараешься провести её на самом высоком техническом уровне, а тут средневековую поповщину разводят. Иконки эти ещё неизвестно откуда, грязь могут занести.
Виктор только начинал работать и понимал, что новый хирург, разумеется, у многих на виду. Пойдёт у него работа успешно, значит можно и дальше спокойно работать. А не дай бог, что не заладится - он же полостные операции делает, а не аборты! – тогда хоть увольняйся отсюда.
Старшая сестра спокойно выслушала его раздражённую речь:
- А у Вас пока смертей не было, Виктор Владимирович. Тьфу-тьфу-тьфу… У нас за последние месяцы только Крутов умер, но его не Вы оперировали… Не обращайте внимания на это, не заводитесь… Ну, сходит бабка с ума потихоньку, шут с ней; зато ухаживает она за больными хорошо, согласитесь. И потом, - она чуть помедлила, - я думаю, что скоро она и сама бросит это дело. Как умрёт кто-нибудь, не дай бог, конечно, Вы меня понимаете? Плюньте на это. Больные и родственники не жалуются, а нам-то что?
- У вас тут настоящее средневековье… Сто километров от Москвы, а без каких-то дурацких бумажных иконок обойтись не можете.
Но больше спорить со старшей не стал, доверяя её опыту. А ещё через месяц обратил внимание, что одна пожилая больная, которая не должна была бы выкарабкаться после проведённой им операции (он даже родных предупредил, чтобы зря не обнадёживать), каким-то чудом выжила и скоро её уже надо будет выписывать. И теперь во время обходов своих пациентов он, не показывая вида, специально смотрел, весит ли на обычном месте изображение какого-нибудь святого.
Был ещё один неприятный случай, связанный с ней. Как-то, проходя мимо Боровиковой, Виктор почувствовал сладковатый запах вина. К пьяному персоналу относились очень строго, но со стороны Боровиковой это было настолько неожиданно, что Виктор, не останавливаясь, прошёл мимо, пока не сообразил, что санитарка… того. Он вызвал дежурную медсестру:
- Любовь Алексеевна, мне кажется Боровикова пьяная.
- Есть немного.
- А что же Вы молчите?! Её надо немедленно отстранять от работы. Пусть отправляется домой и сегодняшний день ей не засчитывать.
- Хорошо… А кто вместо неё работать будет?
Смена была вечерняя, готовились к срочной операции, кого и где сейчас найдёшь, да и ему в тот момент было не до того... Когда он вернулся после успешно проведённой операции, смена Боровиковой уже заканчивала работу и поднимать шум Виктор счёл излишним.
Вот, пожалуй, и всё, что он мог сказать о своей санитарке, умершей два дня тому назад.
Виктор предупредил врача, ответственного за политинформацию, что ему надо будет в 12-30 уйти и получил снисходительное разрешение. Политзанятия проводила в этот раз заведующая больничной аптекой, которая вместо «разрядки» упорно говорила «в условиях разнарядки» и достигала своей кульминации выражением «капиталистические страны в коммунистическом окружении»… К членам партии Виктор относился с тем терпеливым пониманием, с каким обычно воспринимают плохую погоду: да, опять дождь, но что тут поделаешь? Более того, считал, что основная задача партийной организации больницы состоит в том, чтобы по возможности оберегать администрацию от бестолковой суетливости райкомовских указаний и бесчисленных постановлений, давая возможность справляться с производственными функциями. Так сказать – принимать удар на себя. Получалось нечто парадоксальное: несмотря на инструкции и постоянный контроль РК КПСС, работа в больнице шла вполне успешно.
2.
Дом Боровиковой находился по другую сторону железной дороги, которая и превратила захолустную деревню в районный центр. Железнодорожная станция – единственное чистое место в городе и путями здесь пользовались как тропинками в лесу, благо они делили город пополам (на «Новый» и «Старый»). В дождь ходить «яко по суху» можно было только по шпалам. Вот и получалось: с одной стороны - чистота, автоблокировка, аккуратно побеленный гравий вдоль путей, а с другой - гусеничный трактор вытаскивал завязший напротив Центральной районной больницы колёсный «Беларусь». С одной стороны - уже более десяти лет электротяга, такое обширное здание вокзала, в котором, наверное, поместилась бы половина населения городка, а с другой - только недавно с горем пополам законченное строительство двухэтажного хирургического корпуса (все другие продолжали ютиться в одноэтажных постройках барачного типа).
Не успел Виктор перейти через пути, как раздалось объявление диктора. Сначала для своих: «По первому главному проходит поезд». Затем для всех остальных: «Граждане пассажиры! По второму пути проходит поезд. Будьте осторожны!» И вот уже налетела гремящая железная громада и связанные рельсами шпалы тяжело задвигались под проходящим поездом, напоминая рёбра сказочного чудовища.
Музыку похоронного марша Виктор услышал издалека сразу, как только стих шум унёсшегося состава. Посмотрел на часы – без пятнадцати час. Чертыхнулся и побежал. Когда он приблизился к дому, оркестр уже смолк, гроб стоял на табуретках перед крыльцом, и парнишка лет пятнадцати фотографировал «Зенитом» стоявших вокруг него плачущих родственников. Виктор поморщился: начиналось то, что он так не любил – слёзы, громкие причитания и самое, на его взгляд, кощунственное – поминки, переходящие во всеобщую пьянку. Всё это ему казалось варварством.
Музыканты из Общества слепых стояли, прижавшись друг к другу локтями, и ожидали дальнейших указаний. Как всё-таки они умудрялись играть и одновременно ходить, ничего не видя перед собой, Виктор не представлял. Потом вспомнил, как видел однажды игру в шахматы слепого: он дотрагивался до верхушек фигур и таким образом мог постоянно представлять их расположение на доске.
Да, у всех свои болезни…
Решил, что должен подойти к гробу, пока тот не понесли. Он, в конце концов, сюда для того и пришёл, чтобы все видели, что на похоронах присутствует заведующий отделением, так сказать, представитель больничной администрации.
Боровикова лежала с неестественно бледно-жёлтым лицом, лоб был обёрнут какой-то бумажной лентой с изображением икон. (А кто теперь будет вешать иконки его больным?..) На белый нейлоновый тюль стали кидать рубли. Это ещё зачем? Дикость очередная! Рубля с собой у Виктора не оказалось, а можно ли бросить мелочь или положить больше, он не знал. И благоразумно отошёл в сторону. Отыскал в толпе старшую сестру:
- Лидия Андреевна, мне не обязательно к её родным подходить? – спросил он с надеждой. – Я дойду до кладбища и потихоньку потом уйду, хорошо?
Но к его удивлению оказалось, что родственники уже спрашивали о нём, и даже повздорили с музыкантами, пытаясь задержать вынос тела до его прихода. При таком обороте дела одного молчаливого присутствия явно недостаточно. Хочешь - не хочешь, а надо представиться.
- Вон видите, - глазами показала ему старшая сестра и её заплаканное лицо стало на мгновение деловым, - трое стоят. Это брат и две сестры. Больше у неё никого нет.
- А дети?
- Откуда они у неё? Она ж безмужняя была… Сёстры – москвички. Наезжали по праздникам да на лето отдохнуть. Брат – местный. А теперь-то дом, не знаем, как они делить будут…
Процессия, выглядевшая поначалу довольно многочисленной из-за окружающей толпы, вытянулась узкой вереницей по направлению кладбища. Первым шёл мужчина и нёс на голове крышку гроба. Второй шла девушка, на руках у которой лежала красная плюшевая подушечка с несколькими медалями (у Боровиковой оказывается были награды! Интересно, за что и какие?). Затем несли несколько венков. За ними медленно ехал больничный «ЗИЛ-130» с высоко поднятым в кузове гробом. Был виден ковёр, торчали в разные стороны еловые ветки, на дне кузова на боку лежал уже приготовленный памятник в виде жестяной пирамиды с припаянным крестом, рядом две табуретки. По бокам на обшарканных бортах, как два прискорбных флага, развевались закреплённые только поверху, куски красной с чёрным материи. И уже дальше – родственники, оркестр, сопровождающие.
Виктор обогнал несколько пар и подошёл к родственникам, прикидывая, к кому лучше обратиться. Брат Боровиковой показался ему постарше сестёр.
- Здравствуйте… Я врач отделения, где работала Боровикова. – Чёрт бы всё побрал! Забыл спросить у старшей, как её отчество. – Примите мои соболезнования. – Секунду помедлил, соображая, что ещё принято говорить в подобных случаях. – Я могу вам чем-нибудь помочь?
Сёстры молча отрицательно покачали головами, а брат неожиданно оказался довольно пьяным. Он обрадовано улыбнулся, взял под руку Виктора, всхлипнул и ответил:
- Маша так много говорила мне о Вас…
- Обо мне?
- Ну, да! Она Вас так любила! Как сына… Вы извините, я немного уже того… - Он всхлипнул и утёр рукавом лицо. – Меня Михаилом Терентьевичем зовут, а Вас мы все знаем, Вы – Виктор Владимирович… Вы, пожалуйста, скажите несколько слов на её могиле.
Виктор растерялся. У него появилось впечатление, что его разыгрывают, хотя он понимал, что в подобной обстановке это исключено. Какая там любовь?.. Да ещё речь говорить. О чём?.. Не забыть бы отчество: «Терентьевна, Терентьевна, Мария Терентьевна…»
Всю недолгую дорогу до кладбища занял спотыкающийся, прерывистый рассказ Михаила Терентьевича. Тяготясь неинтересным для него разговором, Виктор слушал невнимательно, заранее переживая необходимость выступления у могилы. Такого ему ещё делать не приходилось, да и вообще: его «похоронный опыт» был крайне скуден – не тот возраст. Что там говорить? И хоть бы сейчас была возможность сосредоточиться, а тут этот братец с воспоминаниями…
- Ей-то что обидно было? Всем нам образование дала, в люди вывела, а сама так и осталась в санитарках… Поэтому и стала выпивать в последние годы… Ей что больше всего нравилось в Вас? Вот Вы заметите, что человек проштрафился, посмотрите только, а шума не поднимаете. Это на неё сильнее действовало, чем если бы выговор объявили… Она рассказывала, как недавно сынка своего помянула… Да… Мужа вот не было, а сынок народился… Ну, да ладно. Это уж сколько лет прошло. Год-то ровно и прожил всего. Тоже Витей звали. Она, может, потому и приметила Вас, что с её умершим сыном тёзки были… Так что же это я хотел сказать? Да, я ведь сначала недоволен был, что Вы уговорили её остаться на работе. Но уж так ей приятно было, что в ней там нуждаются. Помните, как из-за иконок с ней ругались? А ведь помогают они больным, согласитесь. Помогают?.. Я и говорю ей – работай, если тебе так нравится… От работы у неё, наверное, удар и приключился, да? Не надо было, наверное больше работать, да?..
Могила была уже готова и гроб поставили недалеко от неё на привезённые с собой табуретки. Сёстры покойной и Михаил Терентьевич плакали и что-то невнятно причитали. Виктор с содроганием ждал той минуты, когда настанет его очередь. Он мог бы придумать дорогой десяток соответствующих ситуации фраз, но всё услышанное им из разрозненных воспоминаний брата Боровиковой сбивало с толку, искажало и без того смутное и неясное представление о санитарке. Откуда это восхищение Виктором? Нелёгкая судьба, самоотверженная жизнь по отношению к младшим сёстрам и брату. Куча медалей…
Всё перепуталось в его голове и теперь уже Виктор совсем не представлял, что за человек эта Боровикова. Хорошая или плохая? А как можно говорить на могиле, не знаю умершего? Обманывать в жизни ему, конечно, приходилось, но ложь должна быть хоть немного похожей на правду!.. Даже жутко себе представить, если он сейчас выступит с такими правдивыми словами: «Товарищи! Я уже полгода работаю с Боровиковой, но только сегодня узнал её отчество. В отделении она была малозаметной и неактивной в общественной жизни, да ещё излишне религиозной. Работала, впрочем, неплохо, отличалась жалостью к больным, но порой появлялась в отделении в состоянии алкогольного опьянения. Мне жаль, что она умерла, но на её место мы уже подыскали молодую женщину, от которой, наверняка, будет больше пользы…»
Ну, это он явно увлёкся. Такого всё равно не скажешь.
Родные выпрямились и чуть отошли от гроба. Михаил Терентьевич зажатой в руке шляпой подавал Виктору знаки. Пора!
Проходя мимо старшей сестры, Виктор решил спросить хотя бы, как долго Боровикова проработала в их отделении. С этого, пожалуй, можно было бы и начать.
- Мария Терентьевна сколько лет в нашем отделении проработала?
- Какая Мария Терентьевна? – от удивления лицо старшей сестры вытянулось и она даже перестала плакать. – Вы о ней? Какая Терентьевна? Её Марией Владимировной зовут. Смотрите, не спутайте…
С этой информацией, окончательно ошеломившей его, Виктор и подошёл к гробу. В голове крутилась только одна мысль: какой был бы стыд, если бы он сейчас назвал Боровикову Марией Терентьевной! Но почему она Владимировна? Старшая ошибиться никак не могла. Может быть брат сводный?..
- Товарищи… Когда умирает человек, это всегда несчастье для родных, тяжёлое горе для близких. – Так. Начал нормально. Только вот сразу израсходовал такие слова, как «горе» и «несчастье». – Когда умирает человек, который был в полном расцвете сил, приносил добро и пользу людям, это горе вдвойне. – Пока сойдёт; тем более, если не относить сказанное к Боровиковой. В абстрактном смысле, так сказать, он прав. Только вот куда его несёт с этими нагнетающими атмосферу «когда»? – Но когда умирает человек… с таким жизнелюбивым и энергичным характером, с такой неиссякаемой душевной добротой к больным людям, которые ждали и получали от неё помощи, это ещё большее несчастье. – Ух, слава богу! Вроде выкрутился. Теперь полагается назвать всё-таки её по имени и отчеству, а то не поймёшь, о ком говорю. Так всё-таки «Терентьевна» или «Владимировна»? – Мария Владимировна навечно останется в нашей памяти, в наших сердцах. Товарищи! Есть на Руси такое напутствие скончавшемуся человеку: Спите спокойно, Мария Владимировна, и пусть земля будет вам пухом.
Виктор поклонился, отошёл от гроба и незаметно оглядел окружающих. Вроде всё нормально, значит он не ошибся. Заметил, что после его «речи» плачущих стало больше.
Какие-то незнакомые ему мужчины заколотили крышку, ловко подхватили гроб верёвками и начала опускать в могилу. Вслед полетели медные монеты. Тоже варварство, но это хоть не рубли. Виктор поспешно сунул руку в карман, зажал несколько монет и бросил их в яму. Отошёл с чувством выполненного долга, от чего даже настроение поднялось. Оглянулся, прикидывая в какую сторону удобнее уйти. Одна из сестёр Боровиковой объявила, обращаясь ко всем:
- Приглашаем всех на поминки. Приходите, пожалуйста. – Растерянно посмотрела в спины расходящимся людям, добавила: - Все приходите.
Виктору стало её жалко. Он решил постоять ещё пару минут для приличия, потом едва заметным кивком попрощался на расстоянии со своей старшей сестрой, поймав её взгляд, и пошёл вслед за другими. Его первое активное участие на похоронах прошло вполне успешно. Даже удачно, можно сказать.
И вдруг он услышал за своей спиной:
- Виктор Владимирович! – К нему подбегал брат Боровиковой. – Вы там подождите около выхода. Мы сейчас все вместе на поминочки пойдём… Помянуть надо Машу-то.
- Вы знаете, Михаил Терентьевич, мне надо ещё в отделение зайти, одного больного посмотреть после операции, - не очень уверенно соврал Виктор.
- Нет-нет-нет! Никаких отделений!.. Лида! – крикнул он в сторону могилы. – Мы с Виктором Владимировичем пойдём…
Виктор медленно, но верно превращался из опоздавшего участника похорон в почётного гостя предстоящих поминок.
3.
Боровикова жила в типичном деревенском доме, каких было много в старой части города. Такие дома Виктору не нравились своим резким специфическим запахом, отсутствием комфорта и нелепым контрастом между бревенчатыми стенами и полированной мебелью. У Боровиковой он увидел всё то, что и ожидал: люстра с запылившимися пластмассовыми подвесками «под хрусталь» и старые во многих местах рваные обои, рисунок которых напоминал пятна Роршаха. И пить, наверное будут самогон, один запах которого вызывал у Виктора тошноту. Приготовился он к самому худшему и пока не видел достойных путей к отступлению.
Михаил Терентьевич с пьяной услужливостью опекал его, усиливая раздражение, которое становилось тем сильнее, чем чаще Виктору приходилось говорить «спасибо» и в знак согласия с чем-нибудь кивать головой. А тот всё что-то говорил и рассказывал, Виктор рассеянно слушал и поглядывал на стол, пытаясь определить, есть ли среди бутылок хорошее вино.
Наконец, началась пытка: после того, как все расселись, разнесли кутью и отсыпали всем по чайной ложке в ладонь. И её надо было съесть!
Сидевшие в углу «П-образно» расставленного стола старушки на какой-то мудрёный переливчатый мотив запели «Отче наш».
Все встали. Виктор, не скрывая любопытства, разглядывал серьёзные и некрасивые лица, удивляясь высокой тональности пения и той слаженности, с которой исполнялась молитва.
Когда закончили, кто-то произнёс:
- Ну, что ж… Давайте помянем рабу Божию Марию…
В молчании застучали вилки и ложки, послышался приглушённый разговор – кому-то что-то передавали. Виктору налили, слава богу, водку, но в такую объёмистую стопку, что он, бесстрашно её выпив, решительно прошептал Михаилу Терентьевичу:
- Мне, пожалуйста, больше не наливайте.
- Что Вы! Полагается три раза выпить. Вы уж не обижайте нас. Больше можете не пить, а три – это уж как положено…
После второй большой стопки и обильной закуски настроение у Виктора стало благодушным, недовольство исчезло, теперь разговором овладел он, настойчиво спрашивая у Михаила Терентьевича:
- Нет, Вы мне скажите, как можно было жить одной в таком доме? Как? А огород какой большой, да ещё эти куры… И без водопровода!!!… И работала ещё на ставку с четвертью… А вечерами? Здесь со страха с ума сойдёшь. До туалета, ночью если приспичит, так и идти не захочешь…
Михаил Терентьевич снисходительно улыбался, обнимал Виктора за плечи и, несмотря на продолжающееся поглощение спиртного, оставался на одном уровне опьянения. Он пытался что-то разъяснить Виктору, но тот перебивал его новыми вопросами:
- Нет, а воду как она носила? Что, с коромыслом через плечо, как в средние века?! Так от её дома до колонки полкилометра, не меньше, ноги отвалятся! Ну, зимой можно на санках, это я ещё понимаю. А летом? На коромысле, да? Ладно, два ведра принесла, а если искупаться, бельё постирать? Это же не натаскаешься!..
4.
Назад Виктор отправился той же дорогой – через станцию, из «старого города» в «новый». У него неожиданно оказалось несколько попутчиков, в основном санитарки из его больницы, но многих он даже в лицо плохо знал. Виктор с каждым шагом трезвел и становился молчаливее. Они же рассказывали ему сначала о Боровиковой, но постепенно каждая переключилась на свои заботы и радости.
- Вы огурцы этим летом солить небось не будете? Участочек себе не взяли? Я Вам принесу баночку…
- А у меня всегда капуста хорошая получается. Я не хвастаюсь, честное слово. Вот принесу, попробуете сами…
- Вы, врачи, только получаете много, а как дойдёт до дела, то денег обычно не бывает. Так что Вы не стесняйтесь, если что – скажите мне. Я Вам займу…
Виктор благодарно кивал головой, не понимая, чем он заслужил такое к себе отношение. Но мысли ещё плохо слушались его, и он просто улыбался в ответ на обращаемые к нему слова… А думал невольно о прошедших похоронах, вспоминая отдельные моменты и удивляясь той степени религиозности, которой был пронизан весь похоронный ритуал. Что это? Бессознательная дань привычке или никому не нужные традиции? Но как они смогли сохраниться в течение 60 лет советской власти, когда сменилось уже не одно поколение?! Откуда такая вера в бога?..
С ней дело вообще обстояло достаточно сложно. Именно с верой, так как отсутствие самого Всевышнего - или как там ещё его называют? – являлось для Виктора аксиомой. А вот с верой в эту «несуществующую персону»…
Когда он узнал, что Боровикова верующая, то почувствовал к ней ещё большее отчуждение – «не наш человек». Но малограмотной женщине эту веру ещё можно было бы и простить. А вот когда Виктор – ещё в институте – узнал, что знаменитый хирург Войно-Ясенецкий, перед которым он преклонялся, умудрялся сочетать научную работу с деятельностью священника, это уже был настоящий шок. И недоумение усиливалось ещё больше оттого, что Войно-Ясенецкий достиг официального признания в обеих ипостасях: за свою монографию получил сталинскую премию, а за религиозность – сан архиепископа. Этот пример (знал он и другие, но те в основном касались зарубежных хирургов, а с них что взять?) больше всего смущал Виктора. Профессор Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий – это не провинциальная бабка… Что заставило поверить в бога такого человека? Зачем ему это было нужно? Человек прекрасно обходится и без молитв, и без этой примитивной веры. И сам Виктор тому пример… Он скорее бы допустил существование «летающих тарелок». В последнем случае учёные рано или поздно найдут какое-нибудь естественнонаучное объяснение этому феномену. Но допустить существование бога?
Чушь!
Следующий день был четвергом - день плановых операций. Перед её началом Виктор зашёл в кабинет старшей сестры, закрыл за собой дверь и негромко спросил:
- Лидия, Андреевна, у меня к Вам разговор, но только строго между нами. У нас в отделении есть ещё верующие?
- Есть. Люба постоянно в церковь ходит.
- Какая? Любовь Алексеевна? Да она же медсестра?! Вот это номер!..
- А Вы, собственно, что хотели?
Виктор на мгновение замялся, потом тихо продолжил:
- Я Вас попрошу, только между нами: пусть она моим послеоперационным больным иконки на кровати вешает. Но только не говорите, что это моя просьба. Как будто это ваша идея. Если за эти иконки надо заплатить, скажете мне… Я Вас очень прошу… А я на них внимания обращать не буду, вроде так и должно быть…
Лидия Андреевна, член КПСС с 1972 года, серьёзно посмотрела на Виктора, а потом в знак согласия медленно покачала головой. И произнесла:
- Думаю, что не только в иконках было дело. Так ухаживать за больными, как это делала Марья, Люба не будет… Но - как скажете. С ней я договорюсь…
***
Январь 2001.