Да, я боюсь вспомнить страшное. А оно было в нашей мелкой жизни.
И это несмотря на всю её красоту счастливого быта.
Да, мы радовались жизни, как детишки, но, мы видели и угрозы.
Скажем, выше, или ниже во дворы нам нельзя было ходить.
И сей опыт приобретался весьма болензненно.
Просто, уж так просто, что не передать.
И мы не ходили.
Но, однажды, я нашёл кинжал, на дороге, в грязи, но целый.
Красивый неописуемо, длинный, из напильника сделанный, с ручкой наборной.
Из оргстекла различных цветов. Я, конечно, его заныкал.
И ходил с ним, за пояс заткнутым.
И вот , однажды, спустившись в Овраг на коротышках, я попал в компанию своих соседей.
Понятно,- снимай коротышки. И старший из них, не то Семён, не то Сеня.
Он же меня и разул.
Только ненависть моя была не долгой, я вынул нож и воткнул .
Все разбежались, а я приполз наверх.
Вот, с тех пор и гадаю, что с этим Сеней?
Однако, тишина настала на оврагах.
Разве что баллонами авто кидались с откосов.
Да, ещё, на лёд по весне спускались, когда льдины были общими.
Тут уж не до вежливости.
Кое - кто тонул.
А, впрочем, впереди была ПОБЕДА.
Но, далеко, впрочем.
А пока я сидел дома. Потому, что боялся.
И узким и тонким умишкой я понимал, что не надо выходить на двор.
Ищут меня, я понимал.
Няня, Аннушка, мой кинжал отобрала и спрятала, куда, не знаю.
Но, больше его я не видел. Вот, похоже, ей я обязан жизнью.
Она, из эвакуантов московских, жила у нас с начала войны.
Как уж появилась - это маму надо спрашивать - но, то, что на счастье моё, уж точно.
Так вот, она ходила за продуктами, а я в сарай,за дровами. И приносил охапку мёрзлых поленьев, каждый раз всё меньше. Дрова таяли.
Уж не помню, почему, но хорошо помню, как на трёх половицах в комнате вдруг возник лёд.
Воду,что ли кто пролил,может и я, только каток ледяной возник справный, и я с разбегу на нём катался. Здорово было!
А ещё здорово было разжигать в печке мёрзлые поленья.
Они сначала шипели, потом стреляли, а потом ярко горели.
И смотреть на них было счастьем. С тех пор я любую головёшку доканаю.
Однако, время шло, дело к весне, и метровые сосульки уже свисают с крыши.
Снег осел, и люди говорят, что река вот-вот тронется. Лёд на ней уже тогда взрывали, а самолёт на Песках уже тогда убрали. А то лежал Мессер сбитый, на песчаной отмели, как куча лома с крестами, внушая нам, что не надо к нам соваться. Хорошо внушал, ничего не скажешь!
А река готовилсь, никто не знал, когда она тронется. И вдруг ночью раздался тихий гул, не тревога, не что-то другое, а совсем особенное. Что всех разбудило, и нас, детишек. Тихий грохот, может подземный, из глубины или с неба. Только такой, что его не забудешь, он как глас божий, трубный и мягкий. Страшно не было, и все ринулись смотреть. А смотреть не на что, река, как была, так и осталась спокойной.Ровное поле снежной белизны, разве что чёрные трещины по дорогам. Все разошлись, однако сказали - завтра будем смотреть. И точно, утром река стала неузнаваемой. Огромные ледяные поля, разделённые тёмной водой, медленно двигались вдоль берега, и кто замедлялся, на того налезали ледяные громады. При этом звучал
тихий, но грозный шорох,слышный за много вёрст. И это шорох, этот утробный гул злобы и силы, река показала сразу. И так на неделю.
А для нас - раздолье. Бегом вниз, больше на пятой точке, и на льдины.
Это уж не забудешь, когда медленно и торжественно мимо тебя проплывают дома нижней Набережной. Только вот надо следить, что бы на твой ледяной остров не наехал соседний. Иначе - конфликт интересов с купанием в ледяной воде.
Но, об этом попозже.