«ТАЛАНТ»
«Есть ли у меня талант? Почти всегда готов ответить – нет.
Только в те минуты, когда пишу, всё существо вопиет: «Есть! Есть!»
Викентий Вересаев
1) Чудный вечер
Тихий сентябрьский вечер. Ещё довольно тепло, но уже немного грустно от ощущения ушедшего лета. В наш край пришла пора золотой осени. С её наступлением первыми желтеют тополя и берёзки, за ними «ржавеют» и теряют свою листву клёны и каштаны, облетают липы и ясени. Обычно, говоря о разнообразной осенней палитре, мы забываем об её удивительных ароматах. А они плывут над остывающей землёй… Такие щемяще-пряные, что можно опьянеть!
Александр курил на балконе, слушая тихий шелест в кроне старого дуба и шорох падающих на траву желудей. На руках он держал своего чёрненького с белой грудкой трёхлетнего котика, и вспоминал, как точно также выносил его погулять, когда тот был маленьким израненным комочком...
Искалеченного котёнка Александр подобрал ночью на окружной дороге. Видимо, его сбила проезжающая машина. Котик лежал на обочине и жалобно пищал. У него оказалась сломанной передняя лапка, отсутствовал левый глаз, зияла рана на лбу и было порвано ухо, а из носика текла кровь. Как люди молят о помощи бога, так же животные просят защиты у нас. Александр притормозил, завернул беднягу в тряпочку и привёз домой. По профессии он хирург, поэтому без труда остановил кровотечение, рану на мордочке обработал и зашил, а на лапу наложил шину из дощечек. Через месяц увеченный котёнок поправился, правда, выглядел теперь довольно необычно. Лапка-то зажила, хотя первое время он ещё заметно прихрамывал, но вот через всю мордашку пролегал некрасивый шрам, и на мир малыш взирал всего одним глазом, отчего и получил от своего хозяина кличку Пират. Возможно, не совсем кошачье прозвище, но уж очень оно подходило к его нынешней внешности.
К сожалению, среди животных тоже встречаются инвалиды, чаще всего это жертвы человеческой жестокости и равнодушия. Часто такие зверюшки остаются без попечения и погибают на улице, потому что мы не хотим брать их в дом, считая некрасивыми и ранящими нашу изнеженную психику, а также, полагая, что за ними будет сложно ухаживать. Но все животные даже при своей внешней ущербности тоже страстно хотят жить, радуются каждому дню, играют и проказничают, дарят хозяевам свою любовь и ласку. И проблема вовсе не в том, красивые они или не очень, породистые или нет. Дело в том, что они – особенные, но, как и все мы, имеют право на существование!
Мне думается, что тот, кто время от времени гладит и подкармливает бродячих собачек, вовсе не добрый, а – добренький. Мы боимся принимать в семью покалеченных животных, но страшиться нужно другого – того, что они, оставшись без помощи и заботы, погибнут от голода и холода под нашими окнами! И коль уж я заговорил о жестокости в отношении к братьям нашим меньшим, которую мне нередко доводилось наблюдать среди взрослых и, что ещё более ужасно, среди детей, то это – важный симптом душевного нездоровья. Доказано! Но мы несколько отвлеклись...
Так вот, смышлёный котик быстро привязался к своему спасителю. Он целыми днями «хвостиком» следовал за хозяином, посредством выразительных взглядов, телодвижений и многообразных голосовых интонаций заявляя человеку о своих насущных желаниях и впечатлениях. Общаясь с ним, Александр всё чаще называл его просто – Сынок. А тот рос неутомимым и любознательным исследователем, чистюлей, подлизой, а если было нужно, то и хитрецом. Например, когда мужчина нарочно делал вид, что не понимает «красноречивых» просьб, приёмыш мог показать тому лапой, как следует повернуть дверную ручку, чтобы выпустить его на балкон, с которого ему так нравилось наблюдать за происходящим во дворе. Порой Пират подводил Александра к своей миске, дабы продемонстрировать, что она пуста. Он даже знал пяток несложных команд, но выполнял их с «прохладцей», неохотно. Зато научился своим ворчанием забавно передразнивать домашних, когда был не согласен с тем, что его отчитывают за какую-то очередную проделку.
Ближе к ночи Пират мягко запрыгивал в изножье разложенного дивана, тут же начинал «топтать» одеяло и, блаженно урча, медленно шествовать по хозяйским ногам, а затем животу, чтобы с чистой совестью устроиться спать у Александра на груди. Почему-то лежать здесь ему нравилось более всего. Даже став весьма крупным котом, он не собирался менять своих привычек. Но теперь хозяину стало тяжеловато так дремать, и он аккуратно перекладывал своего питомца на одеяло рядом с собой.
Однажды, когда Пират был ещё подростком, в дом приехали старые друзья, вместе с красавцем сенбернаром весьма крупных размеров. Вот вошли в прихожую гости с огромной собакой, а навстречу им из комнаты выбежал кроха Сынок, в виде эдакого пушистого шарика. Пёс ринулся было к нему знакомиться, а котёнок встал на задние лапы и нанёс ему серию молниеносных ударов по морде. Псина от неожиданности попятилась назад, а вдохновлённый успехом котик продолжал наступать и бить её по физиономии. Бедняга прижался к двери и, прошу прощения, описался. Только после этого Пират успокоился и опустился на четыре лапы. Затем он демонстративно "закопал" деморализованного врага, гордо прошёл вглубь квартиры, сел на пороге кухни и оттуда пристально смотрел на несчастного великана. Пришлось тому ночевать в ванной комнате во избежание новых недоразумений. Хозяин лишь сказал: "Смелость города берет!" А чуть позже довольный сообщил, что пёс, как оказалось, навсегда избавился от дурной привычки убегать от хозяев и гонять окрестных кошек.
Как-то раз Александр на неделю уехал в командировку. Сразу же после его отъезда Сынок затосковал. Потом домашние рассказали, что сначала котик долго искал своего хозяина: метался по дому и мяукал, наверное, звал или спрашивал, где его «папа». Потом он перестал есть. Сутками лежал в комнате, свернувшись калачиком на «отцовской» подушке. В итоге заметно исхудал. Но сколько же было радости, когда Александр вернулся! Кот вертелся у его ног, обмахивал их хвостом, вставал на задние лапы и заглядывал хозяину в глаза. И жаловался, жаловался, жаловался… Тот понимал, что приёмыш рассказывает ему о своей тоске и отчаянии, сомнениях и обиде. Он трепал любимца по холке и говорил ему добрые ласковые слова. Конечно же, Сынок его простил.
В последнее время Александра всё чаще посещала мысль, что словосочетание "верный друг", без каких-либо оговорок, уместно применять лишь к собакам и кошкам. Только они способны быть такими бесконечно преданными, но это при условии, что человек сам откроет для них собственное сердце. Иногда Александру даже казалось, будто они с Пиратом родные души, и между ними существует какая-то невидимая связь. Возможно, в прошлой жизни он сам обретался в облике кота или же его любимчик – это человек, переродившийся в котёнка.
Также мужчина был уверен, что Пират порой видит нечто такое, что хозяину разглядеть не дано! Нередко без какой-либо зримой причины кот выгибал спину и зловеще шипел, устремив взгляд на совершенно пустое место. Его единственный глаз вспыхивал холодным зелёным светом, шерсть на загривке вставала дыбом, а верхняя губа подрагивала, оскаливая белые клыки. Бывало, задрав голову, он в крайнем волнении следил за чем-то или кем-то, всем своим видом показывая, что они в комнате не одни. Но к его удивительным способностям мы ещё вернёмся.
…Александр закурил вторую сигарету. Тусклый уличный фонарь делал очертания домов и деревьев расплывчатыми, словно сотканными из облаков. Кусты и деревья выглядели таинственно, а их тени казались бездонными ямами. Вот какой-то паренёк присел на асфальтовой дорожке, завязывая шнурок на ботинке. Серенькая куртка с капюшоном слилась с рюкзачком такого же непонятного цвета. В сумерках было трудно разобрать, где же у мальчишки голова. Наконец, он выпрямился и поспешил дальше.
Теперь позвольте сказать несколько слов и о других домочадцах Александра, которые в эти погожие дни вырвались на дачу. Жене, как и ему самому, недавно исполнился «полтинник». Главная её проблема заключалась в том, что она являлась рабой ею же заведенного распорядка и жила исключительно по расписанию, постепенно превращаясь из заботливой феи в инструмент лесоруба – двуручную пилу. Обычно супруга так тщательно подходила к составлению списка первоочередных дел, что у неё уже не оставалось времени на саму работу. Отличные выходные, в её понимании, состояли в том, чтобы заставить домашних мыть полы и окна, тогда как она будет критиковать каждое их движение, чтобы затем всё переделать самой. Нельзя сказать, чтобы Александр её совершенно не любил, просто некогда яркие и сочные чувства со временем сморщились, словно пересушенный изюм, отчего и семейные отношения сделались чёрствыми и вымученными.
Сын Александра – ведущий в местной телекомпании. Каждый вечер семья спешила к экрану телевизора, чтобы в выпуске «Новостей» увидеть, где сегодня побывало их чадо, и послушать, что интересного оно им поведает.
А дочка в школьные годы занималась танцами, рисовала и вышивала. Отцу всегда было по нраву присущее ей творческое начало. Поэтому за случайные «трояки» он её никогда не ругал, поскольку ему самому в жизни не то что синусы, а даже число «Пи» ни разу не понадобилось. «Быть культурным, чутким и отзывчивым – вот в чём заключается уважение к окружающим и самому себе», – считал он. Сейчас дочь училась в университете на клинического психолога. Что ж, тоже нужная профессия.
Так и жили. Детей приходилось воспитывать, а они этого, ох, как не любят. Глупо было, конечно, ожидать от них безмерного уважения и благодарности. Однако это не мешало Александру тепло относиться к своим отпрыскам, оказывая им не только материальную помощь, но и моральную поддержку. Он понимал, что родительская любовь – категория векторная, и её эстафетная палочка передаётся в одном направлении – в будущее. Большую часть доброты и света старшее поколение уже получило в своём детстве. Сегодня вынуждено отдавать долги... Только, несмотря на все его старания, прочие члены семьи обитали как-то сами по себе, словно соседи по общежитию, их мало волновали его проблемы, а больше интересовали финансовые вопросы в виде бесконечного требования денег.
Кстати, о соседях в их нестаром, но постоянно ремонтируемом доме. Александр делил их на два типа: «дятлы» и «стоматологи». Первые постоянно что-то долбили, вторые – сверлили. А третьи, такие, как он, терпели.
Тем временем безмятежный вечер Александра в компании с Пиратом закончился. Пришла пора ложиться спать – завтра очередной «вычеркнутый из жизни» день: до обеда приём в поликлинике, затем дежурство в хирургическом отделении.
Александр вернулся в комнату и подлил молочка в миску своего любимца. Недавно знакомый ветеринар с пеной у рта доказывал ему, что молоко вредно взрослым кошкам. «Но ведь всем известно, как они его любят! – сомневался опытный врач. – У нас все знают, что жирная пища, спиртное и табак тоже не способствуют укреплению здоровья, однако, несмотря на это, многие объедаются, выпивают и курят, а умирают почему-то от совершенно иных причин. Хотя образ жизни, конечно, тоже важен. Но существует и наследственность, гены. А ещё несчастные случаи и плохая экология, стрессы и профессиональные вредности…»
Развивая эту мысль, хочу кратко поведать о работе врача. В ней есть всё: радости и огорчения, прекрасное и отвратительное. Счастье и благодарность в глазах спасённого человека нередко соседствуют с болью и слезами, грязью и смертью. Только, несмотря на это, такая профессия моим коллегам нравится. Возможно, именно своей непредсказуемостью, тем, что она требует от человека смекалки и терпения, а порой – смелости и отваги. Существует расхожая фраза: «Чтобы полюбить человечество и возненавидеть его, надо всего лишь поработать врачом!» А великий Гиппократ сказал ещё более метко: «Среди искусств есть некоторые, которые тягостны для их обладателей, но очень полезны для пользователей. Врач видит ужасные зрелища, прикасается к омерзительным вещам и из чужих несчастий пожинает для себя огорчения». Не правда ли, красиво звучит? Но хватит о грустном…
А наш герой уже приготовил себе постель и теперь негромко разговаривал со своим котиком.
– Какой-то ты сегодня встревоженный, Сынок. Как будто хочешь мне что-то сказать или пытаешься о чём-то предупредить. Ну, успокойся, приятель, утро вечера мудренее. Ты помнишь, как замечательно написал Сергей Михалков:
«Ах ты, моя душечка,
Белая подушечка!
На тебя щекой ложусь,
За тебя рукой держусь…»
Действительно, как же славно спать в собственной постели, уткнувшись лицом в уютный живот подушки! На удобном матрасе, который не скрипит и не давит буграми в бока, а мягко обтекает утомлённое тело. Обожаю ощущать прохладную чистоту свежего накрахмаленного белья. Предпочитаю закрыть жалюзи на окнах, проветрить комнату и положить рядом с собой один лишь мобильник, настроив его на самый тихий ринк тон. (Вовсе отключать его при моей работе категорически нельзя!) Мне нравится плавно погрузиться в зыбкое тепло забытья, почувствовать дивный блаженный покой, и находиться в нём столько, сколько пожелает сам организм, чтобы пробудиться с совершенно свежей головой. Причём отдыхать, не вспоминая эпизоды прошедшего дежурства и не хвататься за трубку, беспокоясь о состоянии проблемных пациентов. Чтобы, никто не трезвонил в домофон, не приходил за солью, не врубал громкую музыку и не принимался буравить стенку. Вот такая у меня давняя нежно-розовая мечта…
Обычно на сон грядущий Александр перечитывал парочку рассказов своего коллеги, земского доктора Антона Павловича Чехова. На журнальном столике всегда лежал раскрытый томик его прозы. И пусть говорят, что в творчестве Чехова больше вопросов, чем ответов, однако наш герой этого писателя очень уважал. Иногда он читал его вслух, и вот что любопытно – кот всегда внимательно слушал. Конечно же, Александру нравились произведения и других авторов, таких, например, как Толстой и Достоевский, но Чехов ему всегда был ближе. «Он пишет настолько просто и понятно, что, кажется, будто повествует лично для меня и непосредственно обо мне, – думал Александр. – Его талант неизменно дарит «нужные» эмоции, учит думать, верить и сострадать. Ему по силам всего несколькими фразами выразить много, верно и глубоко. По сердцу мне литературные труды и таких врачей, как Викентий Вересаев и Михаил Булгаков. Но в чём секрет их успеха? Видимо, в том, что наша профессия – это своеобразный духовный фильтр. Ведь обычно в медицину приходят люди, способные чувствовать чужую боль, как свою, умеющие наблюдать и подмечать, утешать и вселять в человека надежду. Всё это очень помогает и на литературном поприще. Порой я ловлю себя на мысли, что тоже мог бы написать славную книжечку. Ведь судьбы наших соседей по подъезду нередко выглядят трагичнее, чем у героев Шекспира. Да вот беда – всё как-то недосуг».
2) Трудный день
Так же, как и во многих иных учреждениях, рабочий день в клинике проходил закономерные этапы: «спячка», «раскачка» и «горячка». Поэтому утром было вполне допустимо намного побалагурить.
– Инсульт-привет, Саша-Миша. Как твоё ничего?
– Сегодня лучше, чем вчера, но хуже, чем завтра.
Саша-Миша – это наш герой, Александр Михайлович Борщевский. За глаза его также величают Борщом. Это – неудивительно, поскольку на его работе многие сотрудники имеют забавные прозвища. А Александр на своё не обижался, так как оно преследовало его со школьной скамьи. Вот по коридору пронёсся громогласный и бесцеремонный субъект – заведующий клинической лабораторией. Создавать вокруг себя смуту и беспорядок – его истинное призвание. За круглую и ярко-алую лысину он получил имя – Эритроцит, он же – Синьор Помидор. Его дражайшая супруга – главный бухгалтер, Жанна Геннадьевна. Вполне логично, что её окрестили Жадиной Говядиной. А сейчас в холле больницы Александр обменялся «любезностями» со своим добрым приятелем – эндокринологом Иваном Ивановичем, которого за излишнюю полноту и медлительность многие в его отсутствие называли Диван Диванычем. Несмотря на сорокалетний возраст, Иван Иванович ещё не женат. Он живёт вдвоём с матушкой и пишет кандидатскую диссертацию. Настроение его меняется ежечасно, а расстраивает абсолютно всё, поэтому он нуждается в постоянном ободрении, которое обретает в шутливых перепалках с коллегами. Думается, в студенчестве он был таким же тюфяком и увальнем. Если бы его тогда на пару лет забрали от мамы и отправили в армию, он мог бы стать настоящим мужиком. Хотя, не факт…
– А ты, смотрю, наконец-то избавился от перхоти? – подначил Саша-Миша совершенно лысого Ивана Ивановича.
– Батенька, я предлагаю не бороться с перхотью, а ввести на неё моду, – так же шутливо ответил ему оппонент.
«Странно, не обиделся, – подумал Борщевский. – Обычно он начинает дуться, даже если просто переключают телевизор на другой канал».
На том и разошлись: Диванычу – направо, Александру – налево.
Наконец, Борщевский вошёл в свой рабочий кабинет и поздоровался с медсестрой Оленькой. По батюшке она Ольга Вениаминовна, и вот, видимо, из-за отчества, а возможно из-за аппетитной «пышности» при невысоком росте, её называют Витаминка. Первое впечатление о таких девушках неяркое. Им недостаёт какой-то лёгкости, они смущаются в присутствии малознакомых людей, и редко бывают инициаторами разговора. Но Витаминка настолько добросердечна и доверчива, что многим мужчинам кажется привлекательной вне зависимости от реального облика. Но пора начинать приём, в коридоре его уже ожидают с десяток страждущих.
…Ну вот, вскрыта парочка панарициев и флегмона , нескольким визитёрам сняты послеоперационные швы, сделан десяток перевязок. Остальное – консультации. К счастью, ничего особо примечательного сегодня не стряслось. Правда, порой человеческая глупость освежала представление Александра о бесконечности и настраивала его на философский лад. Например, врача всегда крайне удивляло, когда от посетителей, которые уверяли, что невыносимо плохо себя чувствуют, пахло вином и сигаретами, да так, что осмотр становился крайне неприятным занятием. А многие представители молодого поколения, приходили к хирургу в нестираном белье и с немытыми ушами, видимо, считая средством гигиены подписанную доктором бумажку. «Знать, это от того, – философствовал Борщевский, – что здравоохранение у нас бесплатное и доступное. Как говорили древние: «Vile est, quod licet» .
Напротив, «подкованные» в медицине «хроники», сосредоточенно клали на стол перед врачом пухлые амбулаторные карты, пачки свежих анализов, а также блокноты с перечнем вопросов и тщательно конспектировали его ответы. Чаще всего таких пациентов волновало, как «распрямить» деформацию желчного пузыря, что ещё выпить при… Однажды даже спросили: «почему у меня кишка «слепая»? Можно подумать, что есть «зрячие»! Приходилось терпеливо объяснять, хотя диафрагма хирурга порой едва сдерживалась под ударами приступов смеха.
Есть ещё одна любопытная категория пациентов – это те, кто со временем начинают гордиться своей болезнью, и даже пытаются извлечь из обладания оной выгоду или прибыль. И небезуспешно! Но Александр всегда был готов помочь и поддержать действительно отчаявшегося человека. Ведь иногда достаточно одной участливой улыбки или доброго слова, чтобы больной воспрянул духом. Сегодня в конце приёма ему самому подняла настроение бабулька лет восьмидесяти. Когда он предложил ей раздеться для осмотра, старушка со вздохом заявила:
– Ну, пойдем, сынок, покажу тебе свою сахарницу...
После приёма доктор Борщевский вышел покурить на больничный двор. Погода стояла просто замечательная, солнечная! Небо казалось пронзительно голубым и высоким. Серебристые паутинки празднично поблёскивали на лапках небольших ёлочек и кустиках шиповника. Так приятно было пройтись по парку, в котором деревья принарядились и словно приготовились к какому-то потрясающему танцу. «Эх, если бы у меня была возможность, я бы непременно нарисовал эту красоту или описал её!» – думалось ему. Разноцветные листья задумчиво шуршали под ногами. «Моей дочери всегда нравилось составлять букеты из опавшей листвы, и они волновали её сильнее, чем композиции из ярких весенних цветов, – вспомнилось Александру. – Я её прекрасно понимаю: ведь осенью нет необходимости что-то срывать, ломать или губить, а можно просто нагнуться и поднять с земли».
А вот и Диван Диваныч прогуливается после диетического обеда. Всем известно, что он не переносит табачного дыма, но, несмотря на это, неспешно подходит к Александру побеседовать. Справедливости ради следует отметить, что кажущийся «уральским пельменем» коллега далеко не глуп: он и в науках силён, и в искусстве разбирается, и даже что-то в философии Канта понимает.
– Ты никак о вечном размышляешь, Иван Иванович, – стал провоцировать его Александр на очередной обмен шутками.
– Не о вечном, а о конечном, – довольно уныло отреагировал тот. – Почему-то, в большинстве своём, люди переживают страх и стыд, но не вину...
– У тебя что-то случилось? – упрятав «в карман» дежурную улыбочку, поинтересовался Борщевский.
– Ничего особенного не произошло. Сегодня мы перевели в хоспис совсем ещё нестарого больного. Помочь ему наша медицина уже не в силах. К тому же у него на лицо все признаки приближающегося исхода: полное равнодушие к окружающему, периодическое закатывание глаз и «симптом скворечника», когда он забывается с открытым ртом. Довольно печально всё это видеть.
– Что поделать… – несколько сконфузился Александр. – Бесполезно поливать сухое дерево. А коль настал момент, чтобы отказаться от цели "полного излечения", следует перевести стрелку на задачу "смягчения симптомов". Если поражение врача очевидно, надо с достоинством покинуть поле боя. Не понимаю, отчего ты так расстроился?
– Мне трудно смириться с тем фактом, что когда меня самого вдруг не станет, то в окружающем мире ровным счётом ничего не изменится, а вся потрясающая красота и великолепие останутся другим. Противный холодок ползёт по спине, когда думаешь об этом…
Честно сказать, Александр терпеть не мог самобичевания и слабодушия, но изрёк:
– Время от времени следует думать и о смерти. Хотя бы для того, чтобы её не бояться. Ведь пока мы живы, её ещё нет, а когда она приходит, мы уже не существуем. Мне представляется, что процесс умирания не страшнее глотка чистого спирта – всего лишь секундное неудобство, спазм в горле и… пустота.
– А мне кажется, всё не так просто, и что-то главное должно оставаться от нас даже после кончины, – задумчиво произнёс Диван Диваныч.
– Наши долги, – вновь съязвил Александр. – А что это у тебя в руке? – попытался он отвлечь коллегу от невесёлых дум.
– Ах, это… – тот протянул ему маленькую книжечку. – Это – Новый Завет.
– Значит, Уголовный и Семейный Кодекс ты уже проштудировал? – всё же не удержался и поддел приятеля Борщевский.
Но коллега пропустил его реплику мимо ушей и продолжил:
– Я считаю, что самые читаемые на сегодняшний день книги – это Коран и Библия.
– Вот как? Я-то думал – Азбука. Почему же именно они?
– Потому, что в них даны исчерпывающие ответы на самые важные вопросы: «Для чего человек приходит в этот мир?», «Как ему следует жить?», «Что такое любовь?»
– Но об этом и Лев Толстой писал, и многие другие классики, – возразил Борщевский.
– В принципе, в стремлении к совершенству нет ничего зазорного, и любой мыслящий человек может попытаться сформулировать нечто подобное. Но при условии, что так же честно, ёмко и ясно ответит на главнейшие для людей вопросы. Да только никому до сих пор это так и не удалось.
– И ты знаешь почему?
– Конечно.
– Тогда блесни чешуёй!
– Пожалуйста. Мы вообразили, что видим мир таким, каков он есть. В действительности же глаза нам часто лишь мешают познать сокровенный смысл бытия. Тут душу надо иметь. Вот ты читал что-нибудь о жизни врачей-священников – хирурге Войно-Ясенецком и отоларингологе Муравьёве-Уральском ? Они оба стали архиепископами, подверглись репрессиям и значительную часть жизни провели в лагерях, но считали себя самыми счастливыми людьми. Почему? Потому что знали, в чём смысл их жизни.
Александр был не готов к подобной беседе, и ему сделалось скучно.
– Возможно, ты прав, однако в пору моей комсомольской юности я стал убеждённым атеистом и предпочитаю совсем другую литературу. Будь здоров…
Видимо, из-за духа противоречия, но он солгал. Безбожником Александр никогда не был и в церковь время от времени всё же заходил, хотя на коленях там не стоял и поклонов не бил. А комсомол, на самом-то деле, желая выковать из молодых людей воинствующих атеистов, получал в итоге «пофигистов».
«Мать моя в кедах! – злился Александр. – Ненавижу всё, что впихивают в мою голову против воли: рекламу, политические убеждения и религиозные догмы!» Потом он немного успокоился, и мысли потекли в нужном направлении.
«Сегодня нередко можно услышать, – думал он, – как старушки на скамеечке расхвалива-ют прежние времена. Мол, жилось тогда и лучше, и веселей. Осмелюсь с этим не согласиться! Тридцать лет назад я был студен¬том медицинского института. Помимо учёбы, нас старались максимально загру¬зить никому не нужной общественной работой: дежурствами в «добровольной» народной дружине, пением в хоре, стенгазетами и прочей ерундой. Как-то раз, в очередную годовщину Великой Ок¬тябрьской революции, меня с приятелем заставили нести огромный порт¬рет одного из членов Политбюро (теперь его имя живёт исключительно в анекдо-тах). Как мы ни выкручивались, нам всё равно вручили этого тяжеленного «чле¬на» с рукоятками, как у строительных но¬силок, напоследок припечатав: «Это вам – комсомольское поручение!»
И вот демонстрация началась. Пошатываясь и обливаясь потом, мы часа три таскали по городу своего «динозавра», хотя боль¬шинство наших товарищей шли налегке и бренчали на гитарах. В конце концов, мы с криками «Ура!» прошагали мимо трибун с городской «верхушкой» и мероп¬риятие закончилось. Но теперь нам с дружком предстояло тащить своего «мон¬стра» через полгорода к «альма-ма¬тер». Измученные и злые, мы вдруг увидели стоящий неподалёку грузовик, в который забрасывали свои транспаранты студенты другого ВУЗа. Каждому понятно, как мы поступили со своей обузой. А после, отряхнув ладошки, помчались к девушкам на традиционное праздничное застолье».
Александр наморщил лоб, и полез в карман брюк за очередной сигаретой.
«Если моя память мне ни с кем не изменяет, на следующий же день объявили экстренное комсомольское собрание. На повестке стоял вопрос о нашем исключении из рядов ВЛКСМ, а заодно – и из ин¬ститута. В вину нам вменялась, чуть ли не политическая диверсия. Шустрые молодёжные вожачки, гневно сверкая глазами и брызгая слюной, твердили о том, что «не пошли бы с нами в разведку», а мы, понурив головы, думали: «Ну, и носили бы его сами, раз так любите». В конце этой публичной порки встал наш декан: «Предлагаю их простить и взять на поруки. Они просто молодые и глупые, как и все вы…» Во время голосования лишь перевес в один голос спас нас от отчисления. А злополучный портрет, естественно, вскоре нашёлся. Этот случай оставил глубокую зазубрину в моей памяти. Мы, конечно же, стали врачами, но страшно даже подумать о том, как могла сложиться наша судьба, если бы не тот «решающий» голос. Все-таки неплохо, что те времена прошли, и мы больше не живем «из-под палки».
Итак, дежурство набирало обороты. Первой сегодня стала рядовая аппендэктомия у симпатичной девчушки шестнадцати лет. Всё прошло штатно и без осложнений, но поскольку Александр имел привычку поболтать и пошутить со своими пациентами во время операции, то и тут не удержался да спросил:
– А мальчики у тебя уже были?
– Нет, что вы! – категорически отмела от себя все подозрения девица.
– Давай-ка, не обманывай! – продолжал подтрунивать над барышней доктор, – Мне же тут всё видно… (А что видно-то? Операционное поле в правой подвздошной области – меньше ладони.)
– Всего один разик, – вздохнула девушка. – Только маме не рассказывайте.
После ужина Александр сделал вечерний обход больных в отделении, кое-кому поменял назначения, кого-то обещал выписать. Обыкновенная будничная скукотища, но для дежурного персонала она – счастье. По праздникам дежурить несравнимо сложнее. Взять, хотя бы, Новый год, который у всех добрых людей принято встречать в кругу семьи. Но медики – особенные! Мы – лучшие из лучших! Это нам доверяют покой родного города и всей страны! Как говорит в таких случаях шеф Борщевского – Леонид Павлович: «Александр Михайлович, только вам я могу препоручить такое ответственное дежурство, потому что вы у нас – талант!». Про «талант» он, конечно же, врёт. А вот о том, что новогодняя вахта, действительно, весьма напряжённая и нервная – сказано верно. До полуночи, правда, ни то, ни сё – все трудятся, как обычно. Но после боя курантов начинают поступать всевозможные «джентльмены неудачи». Это – попадание в глаза пробок от шампанского, взрывные травмы от запущенных петард и фейерверков, ожоги от бенгальских огней. Ближе к утру пачками везут пострадавших в драках. И персонал ощущает себя рабами на галерах… А после дежурства начинается «награждение неучаствовавших и наказание невиновных». Так что, когда мы говорим о нашей любимой Родине, то вполне уместна фраза – «Мать наша», а когда речь идёт о чиновниках и бюрократах от медицины, то – «мать вашу!»
3) Беспокойная ночь
Постепенно суета утихла, хождения по стационару прекратились. Александр оформлял истории болезни поступивших пациентов и размышлял: «Замечательно, после «отбоя» найти себе лежанку, где можно приткнуться между консультациями и операциями, возложить тяжёлую голову, поднять затёкшие ноги и расслабиться на какое-то время. Смежить веки и отвлечься от всех посторонних шумов: стонов, плача, брани. Хотя бы на пол часика... Но самое противное, когда в три утра раздаётся телефонная трель или крик в дверь ординаторской: «Ножевое в живот привезли!» Это вам не аппендицит, когда можно ещё пару минут понежиться. Тут надо сразу вскакивать с кушетки и, переобувшись в прыжке, сбегать вниз по лестницам, смотреть пострадавшего и принимать решение.
Скажите, а вы знаете, что такое прерванный сон? – спрашивал он у воображаемых собеседников. – Согласитесь, что это – жутко неприятная и крайне вредная вещь! А сон, прерванный дважды или трижды?! В подобных ситуациях мозг отказывается подчиняться и умоляет об отдыхе! Ему плевать на то, что ты должен мчаться кого-то спасать. У доктора Чехова есть весьма злободневный рассказ под названием «Спать хочется», в нём постоянный недосып довёл юную героиню до совершения ужасного преступления…»
В открытое окно доктору улыбалась щербатая луна.
«Да и сердечко моё что-то пошаливает... А ведь это – батарейка жизни! Полгода назад со мной уже произошёл неприятный случай, который в народе называют «первым звоночком». Дело было дома, после вечерних новостей. В комнате находились я и Пират. И вот, во время очередного перекура, у меня вдруг бешено заколотилось сердце, я ощутил нехватку воздуха и резкую слабость. Такого со мной прежде никогда не было. Мои ноги подкосились, и я плавно осел на ковёр. И спас меня… Кто бы вы думали? Мой Сынок! Как кот до такого «додумался», не знаю. Он прыгнул с дивана на мою грудь, но грохнулся на неё не лапами, как обычно, а всем телом. От такого чувствительного удара сердечный ритм мгновенно восстановился. Так что, хотите – верьте, а хотите – нет. Попытаться, что ли в очередной раз бросить курить? Как всегда промучаюсь пару дней и вновь начну дымить. Работа нервная. Вот выйду на пенсию, тогда… А пока буду принимать витамины.
Эх, где же ты, мой молодой задор, неповторимая романтика ночных дежурств и осознание своей причастности к чему-то героическому? Где чувство гордости и удовлетворения, когда на рассвете произносишь фразу: «Спасибо всем!», снимаешь перчатки и выходишь из операционной? Их давно уже нет... Сейчас в такое время суток я помышляю лишь о том, как умудриться час или полтора отдохнуть до утреннего обхода. Какая тут к чёрту романтика, какой героизм?!
К слову, среди ночи в приёмный покой обычно поступают либо пьяные негодяи с уровнем интеллекта амбарной плесени, или действительно тяжёлые больные. Обе категории – не подарок. Первые уверены, что коль врач давал «клятву Пифагора», то теперь всем им по гроб обязан. А вот вторых необходимо экстренно оперировать. Кататравму или перитонит так просто не оставишь...»
В коридоре вновь загромыхала каталка скорой помощи. Толкали её незнакомый молоденький фельдшер и доктор по прозвищу Старушкин, наречённый так потому, что чаще всего доставлял древних бабушек.
– Салют романтику ночных дорог, чердаков и подвалов! – поприветствовал его Борщевский. – Отчего твоё чело печально, как участь геморроя?
– Здравствуй гений зондов и клистирных трубок, – ответствовал тот. – Как же тут не кручиниться, коль на предыдущем вызове пожилая леди пригласила нашу бригаду лишь для того, чтобы мы вкрутили ей лампочку на кухне. А вообще-то меня сегодня уже два раза прокляли и три раза послали в дальнее эротическое путешествие.
– Что ж, «на войне, как на войне», коллега, – вздохнул Борщевский. – Выскажу крамольное предположение, но сегодняшнее хамство и пьянство происходят от того, что наше народонаселение в значительной своей части – это потомки палачей и «стукачей» сталинской эпохи. Почти всех порядочных людей тогда уничтожили либо вынудили покинуть свою страну. Так кого ты нам привёз сегодня, любезный? Опять немощную старушку с «непроходимостью»?
– Отнюдь нет. Нынче – вот этого благородного джентльмена со следами беспробудного пьянства и умственного отдыха на лице. Мы подобрали его на городской свалке. Он почивал там весь в слюнях и с пирожком во рту.
– Что за несчастье с ним приключилось, сударь?
– Он отравился несвежим виски, который у нас называют суррогатом.
– О, тогда это не к нам, милостивый государь, а в токсикологию.
– Ну, что вы, сэр, мы его уже отполоскали до "чистых вод", но в самом конце увидели, что хлынула кровь. Эндоскопист сказал: «язва антрального отдела желудка».
– Что ж, тогда готовим к операции…
Пока Александр «мылся», а это – процесс небыстрый и скрупулёзный, ему снова вспомнились годы учёбы и то, как в молодости он ожидал от выбранной профессии лишь приключений, признания и славы. Однажды в ту пору ему довелось провести практически «уникальную» операцию.
«Тогда у меня тоже было дежурство, – с улыбкой вспоминал он, орудуя намыленной щёточкой. – И вот вечером, когда больные стали готовиться ко сну, старший ординатор вдруг объявил, что у его дорогой тёщи сегодня юбилей, и твёрдо пообещав не задерживаться и регулярно звонить, самовольно отлучился домой на другой конец города. Вместо себя он оставил меня – молодого врача-интерна, полгода назад закончившего институт.
Через час, когда в палатах выключили свет, а больные мирно засопели, медперсонал, по традиции, собрался на вечерний чай. На стол в ординаторской каждый выложил свои бутерброды и подношения от выписанных днём благодарных пациентов. Компания подобралась молодёжная и весёлая: два врача-интерна – я и анестезиолог да молоденькая операционная сестра, работающая в отделении всего третий день. Шуткам и байкам не было конца. Но тут из приёмного сообщили об экстренном поступлении пожилого мужчины с тромбозом бедренной артерии и явными признаками гангрены. Я кинулся к телефону – вызывать заблудшего ординатора. «Уже бегу ловить такси, – заплетающимся языком пообещал наш наставник. – А вы готовьтесь сами и готовьте больного».
Мы немного полистали справочники, затем вымыли руки и облачились во все стерильное. На каталке санитары привезли нам симпатичного дедулю. Анестезиолог дал ему ингаляционный наркоз, а я встал к операционному столу. «Чего ждать? – решили мы. – Начнём сами, а там, глядишь, и помощь подоспеет. Поехали!»
И мы "поехали", – Александр довольно хмыкнул. – В подобных операциях я прежде не участвовал. Так что, одно дело, когда читаешь учебник, и всё тебе кажется простым и понятным. Другое дело – жизнь, а в ней обычно гораздо сложней. Тем не менее, я без спешки рассёк кожу, потом мышцы, перевязал сосуды, отпилил бедренную кость и сформировал аккуратненькую культю. На всё ушло около часа. «Готово!» – выдохнули мы хором, и пациента покатили в палату.
«Да ты – талантище! – изумился прибывший куратор, выслушав мой отчёт и осмотрев больного. – Хорошо то, что хорошо кончается».
Следующее моё дежурство в этой больнице состоялось дня через четыре. К тому времени наш дедушка в поисках сигарет вполне овладел техникой бега на костылях, весело балагурил с медсёстрами, а врачам уже надоел просьбами о своей выписке».
…Однако на сей раз всё незаладилось с самого начала. Введённый зонд показал, что кровотечение не останавливается, а усиливается, и из больного «выливается» больше, чем мы пытаемся «ввести» ему сразу через две вены. Бледность его кожных покровов стала сопоставима с цветом простыни, на которой он лежал. Спасти человека могло лишь срочное прошивание кровоточащего сосуда.
Анестезиологом в этот день была Снежана Королёва, именуемая Снежной Королевой. Она притягивала внимание мужчин не только роскошной фигурой похожей на цифру «восемь», а прежде всего тем, что казалась ухоженной, умной и неприступной женщиной. К сожалению, никого из мужчин она не считала ровней себе. Это было довольно своенравное и взбалмошное создание, а таким проще занять кабинет начальника, чем найти себе подходящего мужа. Так вот, сначала Снежная Королева ни в какую не хотела давать наркоз больному, поскольку у того было слишком низкое давление, и согласилась только тогда, когда Александр написал расписку, что всю ответственность за последствия берёт на себя. Потом что-то перегорело в бестеневой лампе и её пришлось заменить. В заключение на столе в самый разгар полостной операции пациент дал остановку сердца, а реанимационные мероприятия оказались безуспешными…
Всё! Занавес! Борщевский ушёл из операционной забыв снять бахилы.
За окнами ординаторской занимался угрюмый, под стать его настроению, рассвет. Отчего-то Александру вспомнилось детство и другое утро. Вот они с дедом пришли порыбачить на «зорьке». Мокрая от росы трава и поблескивающая холодной сталью спина реки. Туман словно вата. С обрывистого берега вниз сыплется ручеёк песка, а возле зарослей камыша рыба «играет», хватая мошек. Где-то вдали слышен гогот поднимающейся гусиной стаи. Александр нетерпеливо сбегает к воде, прыгает в лодку-долблёнку и чувствует спиной, что дед доволен и улыбается. Потом старик отталкивается от берега шестом, и лёгкая лодочка скользит по водной глади. Ещё довольно сильный и крепкий, с обнажённой загорелой грудью, он энергично взмахивает шестом, который вязнет в илистом дне. Впереди у них долгий и яркий день, полный непередаваемых впечатлений и приключений…
И тут громкий голос:
– Борщевский, надевай штаны ширинкой назад и скачи к шефу. Он приготовил для тебя ведерную клизму с дохлыми ёжиками!
Это – Тестостерон, тридцатилетний доктор, пришедший в отделение ему на смену. Он заслужил своё прозвище бравадой, мол, уровень данного мужского гормона в его щуплом теле якобы вдвое выше среднестатистической нормы. Хоть в народе и шутят, что «хороший петух жирным не бывает», но Александр всё же сомневался. Тестостерон обладал обворожительной улыбкой и, с его слов, привычкой цитировать Шекспира, одновременно расстёгивая дамские лифчики. Будучи не бог весть каким хирургом, этот доктор постоянно вступал в перепалки с более опытными коллегами и легко мог обвинить любого во всех смертных грехах, а сам остаться героем. Но сегодня, чтобы «поставить его на место», не было ни сил, ни желания…
– Я тебе не будёновская лошадь, – ответил Борщевский. – А ты, дружок, возьми с полки пирожок. Их там два: твой тот, что посредине.
«Да, подвело меня этой ночью чутьё! – размышлял он, шагая по коридору больницы. – По определению Наполеона «интуиция – это молниеносно произведенный расчёт». А я в своих расчётах серьёзно ошибся. И человек умер... Без операции он бы тоже погиб, но теперь у всех злопыхателей есть прекрасная мишень для обвинений. Неужели придётся уходить из профессии?» Пусто и зябко сделалось внутри, неприятная тяжесть появилась за грудиной. Вспомнились слова Чехова о том, что "у врачей бывают отвратительные дни и часы, не дай бог никому этого..." Хорошо быть таким же «инвалидом учёбы», как Тестостерон, и не задаваться вопросом: «Может ли врач позволить себе такую роскошь, как свобода мысли и действия?» Ведь смелость хирурга существенно отличается от храбрости солдата, рискующего на поле боя собственной жизнью... Через пять минут он уже входил в кабинет начальника.
Вы, верно, слышали шутливое правило: «Кто знает и умеет, тот – делает. Кто знает, но не умеет – учит. А кто не знает и не умеет – тот руководит!» Так вот, последнее – про заведующего отделением Леонида Павловича! Единственное, что у него получалось хорошо – это заводить знакомства с нужными людьми, которые помогали ему не только решать различные хозяйственные вопросы, но и продвигаться по карьерной лестнице. Прежде он работал в урологии, отчего за ним прочно закрепилось прозвище Мочеточник. Леонид Павлович мнил себя центром, вокруг которого все должны вращаться. Любое инакомыслие он рассматривал, как личное оскорбление, но любил, когда его называли "наш шеф" и склонялись в уважительном полупоклоне. Мелочный и придирчивый горлопан... Порой казалось, что у себя дома он проверяет каждый использованный тюбик с зубной пастой, который жена намеревается выбросить. Шеф мог повторять прописные истины несколько часов подряд. И многие считали, что работать под его началом – это словно вновь и вновь, будучи крепко привязанным к стулу, слушать концерт пьяных балалаечников из «погорелого театра». Но иногда нотации заведующего выглядели так ярко и сочно, что сотрудникам после них приходилось «обтекать» несколько суток. Шефу представлялось, что так он над людьми «поднимается», а на самом деле – «всплывал».
И вот начальник, выскочив из-за стола, взорвался, словно ящик динамита:
– Почему вы не собрали консилиум, не стабилизировали состояние, а бездумно кинулись оперировать такого тяжёлого пациента? – орал он на Александра.
– Потому что времени на раздумья у меня не было. Следовало спасать человека…
– Я вам чёрным по белому объясняю, – всё больше расходился шеф, – вы не спасли своего вонючего бомжа, а пошло зарезали! Чем испортили отделению всю статистику! Ишь, какой Македонский отыскался! Это – победителей не судят, а вас теперь будут судить!
– Леонид Павлович, вы не Серый Волк, а я не Красная Шапочка, – Александр попытался отразить выпад заведующего. – Всё то, что теоретически возможно, когда-нибудь обязательно происходит. Это был несчастный случай. Я сделал всё, что мог, но кровотечение было настолько обильным, что больной умер на столе. Я не мог предотвратить подобный исход.
– А какого чёрта ты полез в его живот?! – заведующий перешёл на «ты», что не предвещало ничего хорошего. – Сначала следовало восполнить объём циркулирующей крови, поднять артериальное давление или не трогать его совсем! Пусть бы он умер в реанимации, тогда к нам не было бы никаких претензий! А всё, что натворил ты – это рукожопство !
…Кстати, вы замечали, что с наступлением гололёда число культурных людей резко сокращается? Правильно, это оттого, что они дают волю своим эмоциям. Ещё сильнее на уровне интеллигентности и культурности человека сказывается его должностное положение.
– С сегодняшнего дня отстраняю тебя от операций! – продолжал верещать начальник. – По прокуратурам и судам теперь бегать будешь! А получишь тюремный срок – поделом! Выгораживать не собираюсь.
Часто так бывает, хочешь сказать что-то очень важное, а тебя перебивают или просят подождать. И ты понимаешь, что говорить, наверное, уже ничего не нужно...
– А вы похожи не на врача, – с трудом сдерживаясь, ответил Александр, – а на прохожего, который, увидев тонущего в реке, закрывает глаза, затыкает уши и ждёт, когда исчезнут круги на воде.
– Ну, ты нахал, Борщевский! – побагровел Мочеточник.
– Я не «махал», а дирижировал, – парировал Александр.
И дальше в том же духе. Теперь он казался себе летящим по воле ветра мыльным пузырём, который сам не знает, куда его занесёт в следующую минуту.
В коридоре Борщевский столкнулся с тучным Диван Диванычем. Тот только что пришёл на работу, но уже был в курсе ночного происшествия.
– Скажи мне, мудрейший из мудрейших, – обратился к нему Александр, – преступно ли добросовестное заблуждение врача? Если – да, то, какого он заслуживает наказания?
– Мой друг, "Клятва Гиппократа" не определяла мер правовой ответственности медицинского работника. А вот во времена вавилонского царя Хамурапи… – приятель вознёс глаза к небу, – это почти за две тысячи лет до нашей эры, за смерть больного лекарю отрубали руку, отсекали язык, выкалывали глаза.
– И как часто прибегали к подобным мерам? Ведь почти у каждого из нас есть за спиной своё кладбище, и никуда от этого не деться.
– Затрудняюсь ответить. Знаю лишь, что в Русских летописях сказано о том, как врач князя Каракуча, после смерти последнего, был "сведён на Москву-реку под мост зимою и зарезан ножом, как овца". А царский указ от 1686 года так и гласил: "Сказать всем лекарям: буде из них кто нарочно или не нарочно кого уморят, а про то сыщется, и им быть казнёнными смертью".
– Спасибо, утешил, - насупился Александр.
– Но иного мнения был врач и писатель Вересаев, – мигом поправился доморощенный философ Иван Иванович. – Он заявлял, что за досадные промахи несёт ответственность не сам врач, а его медицинский факультет. А Марлинский написал: "Если бы нам, медикам, случалось приходить в отчаяние от ошибок, так пришлось бы задавиться после первого дежурства в клинике".
– Вот это – точно. Уже чувствую такое желание, – пробухтел наш грешник.
– Не секрет, – ободряюще продолжал «духовник», – что оплошности случаются и у медиков со стажем. Даже великий Сергей Петрович Боткин симптомы прогрессирующей у него ишемической болезни сердца (от которой он впоследствии и скончался) принимал за проявления желчекаменной болезни...
– Как ты думаешь, возможно ли пройти врачебную жизнь совсем без ошибок? – перебил его Александр.
– А жареной луны ты не хочешь?! – искренне возмутился Диван Диваныч. – Лично я подобных образцов для подражания не знаю. Врачами не рождаются – ими становятся, и учатся этому всю свою жизнь. К сожалению, ошибки – неотъемлемая составляющая нашей работы. От них нельзя полностью уберечься, можно лишь свести к минимуму их число и смягчить последствия, – взволнованный коллега перевёл дыхание и вытер со лба испарину мятым клетчатым платочком. – Возьмём, например, меня. В наших справочниках каждую болезнь рассматривают в изолированном, чистом виде, так сказать, без посторонних примесей. На самом же деле она неразрывно связана со своим обладателем – живым человеком. Поэтому его индивидуальные особенности всегда искажают её течение и внешние проявления. А одновременное наличие у пациента нескольких болячек, что в пожилом возрасте, скорее правило, чем исключение, может так усложнить общую клиническую картину, что врачу порой трудно решить, какое из этих заболеваний является ведущим. Да и других причин достаточно. Лишь о грубости и глупости начальства, все почему-то предпочитают молчать. А я-то своим выпуклым глазом вижу, как крепко тебе досталось от шефа...
– Да что о нём говорить: корова, она хоть на коньках, хоть на горных лыжах – корова.
– Действительно, хуже нету сволочей, чем начальство из врачей! Но ты не принимай так близко к сердцу, а то инфаркт заработаешь. Поверь: всё утрясётся и перемелется – мука будет. Ведь синица в руке лучше, чем утка под кроватью. Извини, брат, но мне пора. Пока-пока…
– За «пока» – бьют бока!