История эта случилась давно. Жил на соседней улице парень, по кличке Цыган. Высокий красавец брюнет. Пышная шевелюра его, мягкими, вьющимися локонами плавно струилась по широким плечам. Лёгкая, но уверенная походка придавала молодому человеку аристократическую статность, присущую, должно быть, только литературным героям бальзаковской поры. Конечно, к цыганскому роду он не имел ни малейшего отношения. Мать Анатолия, так звали парня, была уроженкой Харьковской области, а отец – коренным сибиряком, раскулаченным и сосланным ещё ребёнком со всем семейством на севера;. Половину улицы Луговой, где проживала семья Анатолия, занимали дома оседлых цыган, среди которых и прошло детство нашего героя. Ежедневное общение с их ребятишками помогло мальчику не только в совершенстве овладеть языком, но и окунуться в культурную жизнь цыганского народа, их быт, нравы и обычаи. Как и многие дети той поры, Анатолий, после окончания десятилетки, устроился рабочим на лесозавод, находившийся неподалёку, где трудились его родители. Вскоре отцу выделили квартиру в заводском микрорайоне, и они переехали. Но ещё долго, по выходным, Толя наведывался в цыганскую слободу, проведывать друзей детства.
И вот, наконец, он наступил – первый день отпуска, самый памятный день в трудовой биографии каждого молодого рабочего.
В тот день молодёжи собралось много, как никогда. Вечерами парни и девчата проводили свой досуг в одном и том же месте – небольшой беседке, расположенной в тени высоких берёз, посаженных подле дома ещё при строительстве микрорайона. Рядом с беседкой старожилы соорудили теннисный стол. Игра в пинг-понг так увлекла молодёжь, что часам к восьми вечера собиралась очередь из десятка желающих сыграть партейку-другую. Рядом, на скамейках обосновалось население постарше – любители шахмат, карт и домино.
– А что, Семёныч, может, в выходные на рыбалку махнём, вниз по Енисею. Давно рыбёшкой не баловались, – спросил коренастый мужичок, двигая слона в сторону неприятельского короля, – шах тебе! А я и сету;шки уже подладил. Старик Мельников мне, аж, шесть корчажек подогнал, сам-то давно не рыбалит, хворает больно. Корчажки, конечно, так себе, баловство одно, но мелочишки, тех же ельчиков, ведро-полтора за день попадает. А, с улова, угостим старого. Уж он-то в своё время потаскал рыбки. Бывало, приедет с добычей, так к моей старухе с полной чашкой – «пожарь, мол, своему». Завсегда уважительно ко мне относился.
– Да, да, да… – многозначительно пробубнил собеседник, – корчажки – это хорошо! Здорово, когда корчажки… Ладно, сдаюсь! Цугцванг, как есть! А на счёт рыбалки, подумаю. Лодку, вот только, просмолить бы, подтекает, малость.
– А давай, завтра я Саньку своего отправлю, они с твоим Толиком и просмолят. У меня и вара кусок есть, хватит не на один раз.
На следующий день, закончив работу, отправились Анатолий с Саней смолить лодку. Делали основательно, как деды учили. Прочистили и законопатили сучёной паклей, пропитанной битумом, швы, основательно просмолили днище. Довольные проделанной работой, сели у костерка.
– Я тоже с отцом махну с ночёвкой, – весело проговорил Санька, оттирая руки ветошью, пропитанной керосином, – в прошлом году классно порыбачили. Погода была – прелесть! Накупался, назагорался! Да и улов был, что надо. Как думаешь? Айда и ты с нами! Гитарёшку возьмёшь, вечером у костра песни поревём...
– Звери пусть ревут, а песни петь надо. Слышал, как цыгане поют? – философски заметил Анатолий и, чуток помолчав, добавил, – а на счёт рыбалки – так я с превеликим удовольствием.
Они встали, забросали песком затухающий костёр и, прихватив ведёрко с
полузастывшим битумом, пошли домой.
Незаметно подошёл конец рабочей недели. Пятничным вечером парни с отцами, загрузив снасти и провиант на два дня, двинулись вниз по реке. Лодка шла легко, негромко тарахтел видавший виды мотор «Ветерок», корпус судёнышка играючи подпрыгивал на волнах, поднимаемых небольшими катерками, проходящими мимо. Тёплый летний ветерок ласково трепал непокрытые головы рыбаков. Плыли не долго, чуть более часа.
– Семёныч! Вон там приставай! Видишь, сухостоина на берегу торчит. Мы в прошлом годе там рыбалили, хорошее место, уловистое. А сети чуть подальше поставим, в заводях. Там и щучёнка есть и окушки знатные.
– Плавниками трепеща, хоть зубаста и тоща, на обед жратву ища, ходит щука вкруг леща, – с видом знатока рыбацкого дела продекламировал Санька, указывая пальцем вслед за отцом на место будущей стоянки.
Причалили. Пока молодёжь ставила палатки, их отцы перебрали и настроили снасти. Уже затемно поставили сети в заводях, километрах в полутора от рыбацкой стоянки. В это же время Санька, надув резиновую лодку-одноместку, сплавал на вёслах в устье маленькой речушки, впадающей неподалёку в Енисей и поставил корчажки, предварительно промазав горловины промятым мякишем чёрного хлеба. Собравшись вместе, сварили на костре гречневой каши с тушёнкой, заварили чай из корня шиповника с листьями смородины и поужинали.
Анатолий настроил гитару, уселся удобнее прямо на песке, поджав под себя ноги, и тихонько запел. Песня теплой волной поплыла над затихшей, будто уставшей за день, рекой.
Ты лети, лети кибитка,
Разорвалась золотая нитка.
Да успокой меня, да ой, да успокоюсь
За рекою, ой, да за рекою.
Отец Анатолия, поворошив угли в костре, подбросил небольшую охапку сухих веток и стал негромко подпевать знакомый мотив. Песня эта, как и многие другие, что пел сын, давно стала родной для всей семьи. Долгими зимними вечерами, ещё живя в старом доме, вся семья собиралась возле печки и, под мерное потрескивание горящих поленьев, пела русские и цыганские песни.
Допев песню, отец встал, стряхнув со штанов песок, и сказал:
– Песня песней, а спать пора. Завтра на рассвете сети проверять поедем, посмотрим, как улов. А-то, может место поменять придётся.
Все засобирались. Через каких-нибудь пятнадцать минут они уже спали, чинно, по-мужичьи, похрапывая.
Встав засветло, отец раздул угли, ещё тлеющие под слоем седого пепельного налёта, поставил на них чайник и разбудил Анатолия.
– Вставай, сын, поедем сети проверять.
Молча попив чаю, рыбаки сели в лодку. Взревел мотор и их судёнышко, медленно набирая ход, неспешно двинулось вниз по реке. От воды несло утренней свежестью. Зябко поёживаясь, мужики накинули на плечи плащи и надвинули на голову капюшоны.
Не прошло и часа, как они, добравшись до места, выбрали сети и, собрав улов, вернулись на стоянку. Рыбы было немного. С десяток щучек, средней величины, несколько крупных окуней, и немногим более полусотни разной мелочи: сороги, ельцов, туруханки. Через несколько минут вернулся и Санька, проверявший корчаги. Он хитро подмигнул Анатолию и с залихватским покриком «опля», артистично вытащил из резиновой лодки полное ведро отборных, краснопёрых ельцов. Пока старшие перекуривали, да обсуждали дальнейшие действия, молодёжь принялась чистить и солить рыбу. К обеду сорокакилограммовая фляга была заполнена почти на две трети.
– А что, мужики, если дело так и дальше пойдёт, то, пожалуй, улов будет знатный, – бросил Санькин отец, закрывая крышку.
Ребята унесли флягу к прибрежным кустам, где в прохладе была вырыта яма для хранения улова. Поставив посудину, они тщательно укрыли её куском плотного брезента, набросав сверху толстый слой пихтового лапника.
Дождавшись вечера, рыбаки разъехались, оставив Анатолия кашеварить. Почистив и бросив в котелок с кипящей водой картошку. Он взял гитару, сел на камень, торчащий из песка возле самой воды, и запел. Лёгкокрылый песенный мотив полетел над водой. Казалось, от такого волшебного пения, птицы умолкли в лесу, утих лёгкий ветерок, чтобы ничто, даже шелест травы и прибрежных волн не мешало этому чудному песнопению.
Позади, возле палаток, раздался тихий шорох. Анатолий оглянулся. В десятке метров от него сидел огромный медведь, видимо привлечённый не только запахом еды и рыбы, но и пением. Парень обомлел, руки его затряслись, ноги стали ватными и непослушными. В голове мелькал один и тот же вопрос: «Что делать?» Анатолий опустил гитару на песок и тут же медведь поднялся во весь рост и негромко зарычал, угрожающе оскалив острые, длинные клыки. Рука Толи машинально потянулась за инструментом. Привычным жестом, ударив по струнам, он запел. Медведь, как завсегдатай музыкальных площадок, удовлетворённо рыкнул и снова сел. Анатолий пел, всё громче и громче, надеясь, что кто-нибудь услышит. Изо всех человеческих сил он хлестал по тугим металлическим струнам, изодрав в кровь кончики пальцев. Как только музыкант начинал играть тише, медведь вставал во весь рост, всем видом показывая серьёзность своих намерений. Сколько времени прошло, Анатолий не знал. Минуты тянулись неспешно и казались вечностью. Вскоре вдалеке затарахтела моторка и, спустя несколько секунд, вылетела из-за плёса, поросшего густым тальником. Через мгновение раздался тугой, хлёсткий ружейный выстрел. Медведь подпрыгнул и бросился к Анатолию, но на полпути резко развернулся и помчался вдоль берега. Через несколько метров он так же резко свернул и исчез в густом кустарнике. Подъехавшие мужики стали наперебой расспрашивать парня о случившемся. Анатолий молчал. Санькин отец достал из палатки армейскую фляжку, налил полкружки водки и подал пареньку.
– Ох, и хватил же ты, паря страху! У меня, у самого мороз по коже. Как стрельнул, сам не помню. На, вот, выпей, полегчает.
Толя взял кружку и резко опрокинув, одним глотком выпил содержимое. Дух перехватило. Он никогда раньше не выпивал одним махом столько спиртного.
– Ничего, ничего, пройдёт, – ласково проговорил отец, постучав сына ладонью по спине. Он достал из деревянного лодочного бардачка бинт с йодом и стал перевязывать пальцы сына.
Через некоторое время подплыл и Санька, крича издалека:
– Чего стреляли!
– Да так, тебя вызывали, чтобы грёб быстрее, – съехидничал отец, и продолжил, обращаясь к Толиному отцу, – я так думаю, Семёныч, надо, пока не стемнело, сети и корчаги выбирать, да менять место. А лучше вообще на тот берег переплыть. Он, ведь, медведь, зверь злопамятный, не приведи Господь, вернётся.
Так и сделали. Собрали сети и почти за полночь переправились на другой берег. Анатолий не спал до утра. Всю ночь ему мерещился медвежий рёв, раздававшийся с противоположного берега.
Мужики проснулись рано. Им было уже не до рыбалки. Наскоро напившись чая, они принялись собирать рыбацкие пожитки. К вечеру все были дома. Во избежание бабьих пересудов и рыданий, решили домашним о медведе не говорить.
Прошло несколько дней, и Анатолий решил повидаться с друзьями. Встретили его, как всегда, приветливо. С нескрываемым любопытством расспрашивая о работе, о родителях. Парень, польщённый всеобщим вниманием, начал увлечённо рассказывать собравшимся о своём приключении на рыбалке, стеснительно демонстрируя всё ещё забинтованные пальцы. Дискуссия развернулась полным ходом. Каждый старался высказать свою версию этого происшествия. Казалось, фантазии молодых людей не было предела.
– Пойди-ка сюда, сынок, – раздался скрипучий голос, – подойди, не робей!
Анатолий обернулся. Из затянутой зелёным плющём беседки на него смотрели любопытные старушечьи глаза.
– Те авЕс бахталИ! – с почтением сказал Анатолий, подходя.
– Здравствуй, здравствуй, сынок, – приветливо ответила старушка, – я всё
слышала. Дай-ка свою руку.
Парень протянул левую руку, с нескрываемым любопытством глядя в глаза старой цыганки.
– Нет, родной, не суждено тебе погибнуть от зверя, – промолвила она и, помолчав несколько мгновений, продолжила, – всё, ступай, больше ничего тебе не скажу.
Анатолий ушёл, подавленный.
Видно знала наперёд старая цыганка, какая участь ждёт паренька. Через полтора года его, молодого, необстрелянного солдатика настигла пуля моджахеда в первом же бою у кишлака Хаара, близ афганского города Асадабад.