Победа!

Виктор Коростышевский
               
  I

Москва приближалась так медленно, что силы Тамары были на исходе. Она провожала взглядом каждый километровый указатель, проезжая мимо заснеженных храмов, смотрела на темные купола и шептала:
«Господи, неужели я сегодня буду в Москве, увижу свой дом, родителей, сестричку. Какая ты, Москва, после полутора лет разлуки? Где-то там сейчас Анатолий. Как мы встретимся?»
Прошли сутки, как Тамара и фотокорреспондент ушли из Малиновки. Пешком, на попутках, на ремонтной дрезине, в конце концов, добрались до Калинина, а там забрались в первый проходящий железнодорожный состав. Удостоверение военного корреспондента не раз спасало в пути от многочисленных и долгих проверок бдительных патрулей.
В холодном вагоне, под стук колес опытный Редькин наставлял ефрейтора Соболеву:
--  Томочка, ты видишь, сколько патрулей, а в Москве их будет ещё больше, не забывай приветствовать. И чтобы сапожки были начищены, и подворотничок был белый, шинель была аккуратно заправлена под ремень, и юбочка не мятая…
Проехали Химки. Тамара не отрывала взгляд от окна, волнение её нарастало. Как она ждала этого часа! Свидание с Москвой было сейчас самым важным событием в её жизни, она не думала о ГлавПУРе, даже мысли об Анатолии чуть брезжили в её сознании.
«…Москва, Кремль, Красная площадь, Воздвиженка, Никитские ворота, Брюсов переулок, Рогожская застава –  какие вы сегодня?, помните ли вы меня, как помню вас я? Теперь-то я понимаю, что пошла на фронт от любви к вам, и сейчас мне не стыдно прийти к вам на свидание…»
Поезд, замедляя движение, медленно катился вдоль платформы Ленинградского вокзала. Редькин уже на выходе отдавал последние распоряжения Тамаре:
--  Завтра утром придёшь в редакцию «Правды», там же находится ГлавПУР. Тебя встретят, пропуск я сегодня закажу. Не опаздывай! Мне надо срочно бежать по делам, завтра увидимся!
Тамара медленно шла по Садовому кольцу, впитываясь глазами в каждый дом, сквер, улицу. Вдыхала зимний московский воздух, от которого кружилась голова. Дошла до Цветного бульвара, где жил Анатолий. Дома его, конечно, нет, но она оставит ему записку…
Пора ехать домой, в Железнодорожный.
Она вошла в метро «Площадь Революции», приблизилась к турникетам и вдруг слышит:
--  Ефрейтор, остановитесь!
Тамара даже не поняла, что эти слова имеют отношение к ней. После повторного обращения оглянулась вокруг: сзади стоял патруль, других ефрейторов, кроме неё, не было.
--  Почему вы не приветствуете старших по званию?
«Боже мой, откуда они взялись?» -- Тамара растерянно смотрела на старшего лейтенанта и двух сержантов рядом с ним.
--  Извините, я вас не видела!
Выражение лица старшего патруля не предвещало Тамаре ничего хорошего: оно излучало самодовольство и властность. 
--  Что значит, не видела? Пройдёмте в комендатуру, там  разберёмся!
Сержанты сделали шаг вперед к Тамаре, как бы давая понять, что они шутить не будут.
Дверь в комендатуру была здесь же, в холле станции метро, в пяти шагах сзади от турникетов. «Наверное, они вышли оттуда, когда я уже подходила к турникетам» – обреченно подумала ефрейтор Соболева, заходя в помещение комендатуры.
Это была довольно большая неуютная комната, в которой находилось человек двадцать – двадцать пять: майоры, капитаны, много рядовых. Все они стояли в длинную, малоподвижную очередь к столу, за которым худой, нездоровый на вид капитан что-то спрашивал, заполняя предписания. Стоять здесь предстояло не менее двух часов.
Кроме неё, других женщин в комнате не было. Приткнувшись в дальнем углу комнаты, в конце унылой очереди, Тамара почувствовала себя мухой в липкой паутине, к которой неумолимо приближался мерзкий паук. Всё было так нелепо, безнадежно испорчено, что она заплакала, горько и неутешно.
Вид плачущей молоденькой девчонки всколыхнул мертвую атмосферу комендатуры. Офицеры в длинной очереди стали просить капитана, сидящего за столом, чтобы он разобрался с девчонкой без очереди, мол, мы все согласны её пропустить вперёд. Капитан поднял голову от стола, пожал острыми плечами:  «Я не возражаю».
Тамару подтолкнули к столу.
--  За что задержали?
--  Не заметила в метро патруль и не поприветствовала,  --сквозь всхлипывания тихо ответила ефрейтор. Капитану под взглядами офицеров совсем не хотелось выглядеть черствым служакой. Он почти по-отечески сказал Тамаре:
--  В Москве надо быть очень внимательной и приветствовать, как положено. Книжка красноармейская есть?
Книжка всегда была с собой, это главный документ для рядового состава. Комендант покрутил, посмотрел её со всех сторон:
--  Ладно, записывать ничего не буду, но когда вернешься в роту, командиру доложишь, что была задержана. Всё, можешь идти…
К слову, когда Тамара возвращалась обратно, она заехала в роту и, конечно, доложила о задержании. Командир роты капитан Завьялов долго смеялся после этого, качая головой и приговаривая:
--  Ну, святая, наивная душа! Ну, какие у меня девчонки!

    II

Утром, зорко поглядывая по сторонам, Тамара бодро шагала по Ленинградскому проспекту от Белорусского вокзала до улицы «Правды». В бюро пропусков редакции газеты «Правда» ей кивнули и куда-то позвонили по местному телефону. 
Через пару минут миловидная женщина с внимательным добрым взглядом вела Тамару длинными коридорами то ли четвертого, то ли пятого этажа и улыбаясь, рассказывала:
--  Ваши фотографии уже готовы. Несколько из них мы поместим в журнале «Фронтовая иллюстрация». А сейчас пойдем, сядем где-нибудь, и будем пить чай. Я тебя буду спрашивать о вашей службе, а ты поможешь мне разобраться во всех тонкостях, как вы охраняете небо Москвы от самолётов врага. Марк Степанович рассказывал, какая ты молодец, интересные «Боевые листки» выпускаешь. Вот, нам сюда!
В небольшой комнате стояло два письменных стола, несколько стульев, в углу маленький столик с чайной посудой, электроплитка, книжные стеллажи, заваленные книгами, газетными вырезками, бумагами, копиркой. На столах тоже разные папки, не сразу найдешь место, куда стакан поставить. Но было уютно и разговор, начатый в коридоре, продолжался легко, непринужденно.
--  Тамара! А бывало страшно на посту?
--  Нам, девчонкам, часто бывает страшно. Стоишь ночью на вышке, темно кругом, на небе тучи, ни зги не видать. Ветер шелестит, кажется, что кто-то крадётся. Может ночью зверёк какой пробежит, я слышу шорох, и у меня душа в пятки прячется.
Когда самолёты летят, особенно днём, не так страшно. Хотя всякое случалось: и бомбили нас, и обстреливали, и самолёты у нас на глазах падали. Мы стоим на вышке и плачем…
--  А что самое трудное в вашей службе?
Тамара на секунду задумалась и улыбнулась:
--  Если бы вы спросили, что самое легкое, я бы не знала, что сказать, а самое трудное…  За полтора года на фронте ни разу не удалось поспать более трех часов подряд. Ни разу… Я привыкла к этому, и другие девушки тоже, но такое ощущение, что всегда хожу с тяжелым рюкзаком на спине, и снять его нельзя.
Я жду конца войны, чтобы выспаться за все эти дни, месяцы, и, наверное, годы, чтобы снова, как до войны, почувствовать себя легкой, счастливой, рядом с мамой… И ещё хочется быть любимой, по-настоящему…
--  Часто вам приходится обнаруживать в небе чужие самолёты?
--  В 1942 году – каждый день, сейчас реже. Командование ведёт боевой  учет по постам. За полтора года мы сообщили о приближении, наверное, около двухсот вражеских самолётов. Им не дали сбросить бомбы на столицу.
Говорили уже больше часа, а конца разговору не видно. Мария Николаевна, сотрудница редакции, снова поставила на плитку чайник, принесла сухарики, слушала, что-то писала в блокнотик, то вдруг замирала, задумавшись, и снова были вопросы, вопросы…
Материал для журнала получился отличный, девушка Марии Николаевне очень понравилась. Расставаясь, она пообещала Тамаре послать экземпляр журнала её родителям, в город Железнодорожный.
Тамара медленно спускалась по лестничным маршам, и чувство праздника её не покидало. Сегодня она увидит Анатолия, он скоро придёт к редакции «Правда». Вчера она написала ему о том, как оказалась в Москве, и где будет давать интервью.
Навстречу ей по лестнице поднималась одетая в строгое платье девушка. Судя по всему, она работала здесь. Тамара мельком взглянула на неё и замерла: неужели это…подруга её детства?
--  Тамара!  -- негромко окликнула она проходящую девушку.
Да, это была её лучшая школьная подруга, Тамара Никандрова. Сколько же они не виделись, пять или шесть лет? Вот так встреча! Тамара Соболева искала глазами взгляд подруги, наконец, нашла, но ни радости, ни блеска в нем не увидела, только что-то настороженно-тревожное в глазах...
--  Томочка Никандрова! Ой, я не могу поверить, что тебя встретила. Ты здесь работаешь?  -- Соболева была готова распахнуть объятья, расцеловать подругу, но не было встречной радости, были растерянность и страх. Волна эмоций у фронтовички пошла на убыль, она не понимала, что происходит. 
--  Тамара, ты не рада нашей встрече? Что с тобой? Или ты всё еще не простила мне свои пятнадцать копеек?  --  неловко пошутила она. Никандрова слегка улыбнулась, стряхнула оцепенение:
--  Пойдем ко мне, у меня минут тридцать есть.
Тамара Никандрова работала в редакции газеты «Советский артиллерист», заведовала архивом и нехитрой канцелярией. Подруги зашли в какую-то стеклянную каморку и сели за стол.
--  Я уже не Никандрова. Я в 40-м вышла замуж, через два года после гибели отца,  --  Тамара набрала воздух, словно собиралась прыгать в холодную прорубь, и закончила  --  папу арестовали в 37-м.
В стеклянном закутке повисла тишина. Михаил Никандров, командир Автобоевого отряда, был другом отца Тамары Соболевой. Представить его врагом народа было невозможно, она слишком хорошо его знала.   
Глядя на оцепеневшую подругу, Никандрова почти шепотом закончила:
--  Меня заставили отречься от отца, нигде не брали на работу. У меня сейчас фамилия другая, но мне кажется, что за мной всё время следят. Мне всегда страшно…
Тамара Соболева перевела разговор на другую тему:
--  А ты помнишь наших красавиц – Этери Орджоникидзе, Иру Петерсон, Надю Беленькую  –  я всегда им завидовала, как они красиво одевались.
--  Этери после гибели отца платили пенсию, пока она училась. У неё все хорошо. Она тоже вышла замуж. А Ире и Наде – им не легче, чем мне… Помнишь Аду Юсис, её отец был начальником охраны у Сталина,  –  его тоже арестовали, где он сейчас, никто не знает, говорят, расстреляли  –   разговор опять пошел тягостный и ненужный.
Тамара Соболева молчала. Она вдруг подумала о своём отце, Нестерове Иване, который в 32-м году начал искать возможность уехать, а вернее, удрать из Кремля. Может, потому он и жив, смутно начала догадываться Тамара. 
«Что происходит, почему все её друзья детства – враги народа, почему отец никогда не говорит о таких вещах?», – молча спрашивала себя Тамара.
Из невесёлых раздумий её вытащил голос подруги: -- 
--  В 42-м я встретила здесь Женю Курского, он приходил в редакцию «Комсомолки». Мне раньше казалось, что он влюблен в Этери. При встрече сказал мне, что никогда не женится. Он окончил летное училище, ушел на фронт. Обещал зайти сюда, когда будет в Москве, но больше я его не видела.
Скованность и холодок первых минут, наконец, растаяли, на глазах заблестели слезы, и они протянули друг другу руки, крепко сжали ладошки.
--  Ладно, хватит тоску нагонять. У тебя-то, Томочка, как служба? Ты на каком фронте? А здесь как оказалась?  --  Вопросы сыпались быстрее ответов. Может поэтому, Тамара Соболева почувствовала, как нервничает её одноклассница. Разговор не получался. Тамара вспомнила про Анатолия и заторопилась уйти:
--  Ой, меня же внизу уже два часа ждут. Томочка, мне идти надо,
дел ещё разных много. Через три дня снова в часть еду. Война кончится, и мы обязательно увидимся снова, а может и раньше.
Жизнь идет не по расписанию, она не любит загадывать вперёд. Больше две подруги, две Тамары, никогда не встречались.

    III

Анатолий Штейман, ожидая Тамару, времени зря не терял. Достал тетрадку, книжку и углубился в гуманитарные науки. У вахтерши сердце было не каменное, и вскоре Анатолий занимался, сидя на стареньком стуле. Время летело не обременительно.
Долгожданная встреча двух молодых людей была по-настоящему радостной. Границы времени и пространства распахнулись так, что они их перестали замечать. 
Два дня Тамара приезжала домой глубокой ночью, а утром, едва позавтракав куском хлеба и чаем, уезжала на свидание к Анатолию. Он затаскал её по кинозалам, музеям и театрам столицы. А может они так спасались от зимнего холода?
В последний вечер решили сходить в филиал Малого театра на Большой Ордынке. Там шел спектакль «Нахлебник» по пьесе Тургенева. Тамара и Анатолий были в известном смысле слова театралами, и воздух столичных театров был им «сладок и приятен».
Последний вечер вместе. Завтра Тамара уедет в роту, оттуда на
свой пост и, бог знает, когда они снова будут вот так сидеть рядышком и сжимать руки друг друга.
…А по сцене бродит как неприкаянный грузный, какой-то мятый старик, седые редкие волосы не прибрано торчат на его голове, глаза широко распахнуты и часто моргают. Он страдает одышкой, причмокивает и пришептывает, постоянно поглаживает руками колени, когда сидит. Этот Кузовкин необаятелен, минутами даже неприятен. Видно, что он всеми брошенный, маленький человек, доживающий свой срок на земле.
Из Петербурга в своё имение после долгого отсутствия приезжает порывистая красавица-щебетунья помещица Ольга Петровна Елецкая с мужем, молодым холодным равнодушным красавцем. Ему не нравится присутствие в доме старика-нахлебника. Молодой помещик требует, чтобы старик убирался из имения. Он и его сотоварищи, окрестные помещики, томимые скукой, потешаются над стариком, попирая и унижая его достоинство.
Не выдержав издевательств, Кузовкин во всеуслышание объявляет, что хозяйка имения Ольга – его дочь, а он потомственный дворянин Василий Семенович Кузовкин! Он огромными глазами смотрит на дочь, беспечно скачущую по дому… Он ждет защиты от Ольги, но напрасно. Он начинает говорить молодым людям про своё сердце, которое умеет любить и страдать, но слышит в ответ яростно-захлебывающее: «Нам нет дела до вашего сердца!»
В этом, видимо, всё и дело. Новые молодые хозяева потому и успешны, что им сердце не мешает. А глупое сердце старика – большое, любящее, больное – в результате останавливается, Кузовкин обмяк на стуле, из рук его выпадает чемоданчик, с которым он должен был выйти из дома, а в чемоданчике – зияющая пронзительная пустота…
Тамара беззвучно плакала. Неужели такая жестокость бывает на свете? Она боготворила отца, всегда, во всех конфликтах была на его стороне. Сколько раз они гуляли вместе по улицам Москвы и говорили про звезды, дальние страны, сочиняли фантастические истории. 
Тамара рассказывала, как она слышит, что говорят деревья, как поёт ветер, и о чём молчат камни. Отец никогда не смеялся над ней. И ещё он очень любит маму, любит Леву и Розу. В их семье всё держалось на любви друг к другу. Как это страшно, когда дочь предаёт отца.
И пронзила раскалённой иглой мысль о том, что Тамара Никандрова отреклась от отца. Да, такие были обстоятельства, но…
Сирена воздушной тревоги вернула её в реальный мир, где шла война, где гибли люди, и молодая пара побежала в убежище. Потом они дошли до Цветного бульвара, было очень поздно и Анатолий решительно проговорил:
--  Тамара, я тебя сегодня никуда не отпущу, переночуешь у меня. Я сейчас старушкам только скажу.
Тамара восприняла его слова совершенно спокойно и без тени сомнений пошла следом за Анатолием. Комнатка его была с одним окошком, которое было наглухо затемнено. У окна стоял столик и два стула, вдоль стены узкая железная кровать – вот и вся мебель холостяцкого жилья. 
Тамаре была предоставлена кровать, а себе молодой человек постелил вдоль другой стены матрасик, который ему дали сердобольные сестры-старушки.
Вел себя Анатолий Штейман в высшей степени по-рыцарски.
Вышел из комнаты, давая возможность Тамаре раздеться и лечь в постель. Когда вошёл, присел на край кровати, чтобы поговорить с любимой девушкой о театральных впечатлениях, о планах на будущее, да мало ли тем для разговора у двух влюбленных.
Ночной тихий разговор быстро убаюкал Тамару, и она провалилась в глубокий, без сновидений сон. Так спокойно ей давно не было. Постоянное недосыпание измучило её. Даже в Москве ей не удавалось поспать более трех-четырех часов в сутки. 
Может быть, и не следовало так быстро засыпать, но подумать об этом Тамара даже не успела. Когда она сквозь сон услышала голос Анатолия: «Томочка, вставай, пора», то представить не могла, что уже утро. В этот день ей предстояло вернуться на фронт.
Неужели ночь растаяла вся, без остатка?
Рыцарь вышел из комнаты, и Тамара встала, начала одеваться. Вся её одежда была аккуратно сложена на стуле рядом: чистая, выглаженная гимнастерка с белоснежным подворотничком, юбочка без единой морщинки, начищенные сапожки… Такое не исчезает из памяти даже спустя шесть десятков лет. А в то утро девушка была смущена и растревожена новым, незнакомым ощущением.
Анатолий, свежий и бодрый, зашел в комнату с чаем в руках, поставил на стол банку с брусничным вареньем:
--  Давай, Томочка, чаю попьём и поедем по делам. Мне с утра в школу надо, а ты сейчас поедешь в Железнодорожный, заберешь свой вещмешок. Я приду на вокзал тебя проводить.
Тамара подошла к Анатолию, впервые сама прижалась к его губам, и, глядя ему в глаза, сказала:
--  Как только я вернусь с фронта, мы сразу поженимся с тобой. Не передумаешь?
--  Не передумаю…
Хлеба в доме не было, чай пили с вареньем.

   IV

До роты Тамара добралась довольно быстро. Настроение у неё было боевое, весёлое. После доклада командиру роты об интервью в ГлавПУРе РККА и о задержании патрулем в Москве, совсем стало на душе спокойно. Увидела в Ленинской комнате чью-то гармошку, взяла в руки и начала играть. 
Через пять минут комнату заполнили слушатели, которые быстро включились в импровизированный концерт. Задорные самодеятельные частушки сменяли новые, но безумно популярные песни: «Бьётся в тесной печурке огонь», «Темная ночь», спели и «Валенки» Лидии Руслановой.
Прибежал дневальный: 
--  Соболева! Срочно к командиру роты!
Зрители и участники неохотно потянулись на выход. Тамара ожидала если не разноса за нарушение распорядка дня в казарме, то уж точно замечания на счет неурочных музыкальных вольностей. Но командир предложил ефрейтору сесть к столу поближе, и завел разговор о концерте ко дню Красной Армии – 23 февраля 1944 года.
После победы на Курской дуге и первого салюта в Москве в честь разгрома врага в великой танковой битве, оживилась и художественная самодеятельность. Концерты в полках и дивизиях по случаю торжественных дат становились регулярными.
--  Значит, так, Соболева, через месяц в Чернышевских казармах дивизия наша дает концерт. От нашей роты будут участвовать ты и Маша Романова. Она, кажется, твоя подруга? Вот и хорошо!
Программу концерта скоро будем обсуждать и утверждать. Ты готовь свои частушки, у тебя неплохо получается. На бис сыграешь «Катюшу» или «Валенки». С Машей Романовой споете. Не подведи!
Душа у Тамары взвилась жаворонком на седьмое небо, и звенела там высокими колокольчиками. Потом она критически себя оглядела и едва заметно хмыкнула: старенькую форму сколько не стирай, не разглаживай… Командир роты тоже не лаптем щи хлебал:
--  К празднику в роту вызовем. Получишь новое обмундирование, подгонишь, подошьешь, чтобы на сцене как конфетка была. Всё, отдыхай, утром поедешь на пост, до станции на попутке подбросим.
На посту ВНОС расспросам не было конца. Как там  Москва? Встречались ли с Анатолием? Когда выйдет журнал «Фронтовая иллюстрация» с их фотографиями? Что за концерт будет в дивизии? 
Каждого выезжавшего даже в роту ждали обратно с ворохом новостей, а тут в Москве побывала! Разговоров хватило не на один вечер. Девчонки, затаив дыхание, слушали рассказы Тамары о театральных постановках. В те годы артистов знали поименно, это были всенародные любимцы и, в первую очередь, артисты Малого театра: Александр Остужев, Елена Гоголева, Всеволод Аксенов, Наталия Белёвцева…
Рассказ Тамары про сладкий сон в доме Анатолия восприняли не однозначно, да ей-то какое дело, что они себе воображают. А про встречу с подругой детства Тамарой Никандровой не обмолвилась ни словом. Сама не понимала почему, но шестое чувство подсказывало, что об этом говорить нельзя.
Зато спросила она по полной программе с девчонок, почему плохо несли службу на посту: в Москве несколько раз приходилось си-
деть в бомбоубежищах, прятаться от налетов врага.
Бойкая Нина Протасова сразу отпарировала:
--  Дак, для тебя старались, чтобы тебе ночью деваться было некуда, кроме как домой к жениху идти. Коли б знали, что ты так спать любишь, не затевали всей этой канители. В другой раз на нашу помощь не рассчитывай…
На фронте Красная Армия наносила врагу удар за ударом. 20 января был освобожден Новгород. Когда Красная Армия вошла в город, там оставалось в живых всего 30 жителей.
Эхо боев доносилось и до постов ВНОС. Ежедневно десятки эскадрилий держали курс с аэродрома в Клину на Новгород и Ленин-град. Через неделю после освобождения Новгорода была, наконец, снята блокада Ленинграда. Как и чем держался город долгие 871 день? Почти миллион горожан умерло от голода, у остальных не всегда были силы похоронить павших, но город не сдался. Фашисты так и не разгадали причину стойкости города.
27 января прогремел артиллерийский салют в честь советских войск, прорвавших блокаду Ленинграда. Прогремел в Москве, и – особенно торжествующе – в Ленинграде!
И на Западном фронте были большие перемены. Советские воины под огнем врага форсировали Днепр, последнюю большую водную преграду на пути к Берлину. Главной темой обсуждения от солдатских землянок до штабов армий был второй фронт. Что ни говори, но день окончательной победы хотелось приблизить как можно быстрее. В «Боевых листках» появились новые куплеты.

     V

Празднование Дня Красной Армии в феврале 1944 года совпало с крупными поражениями фашистских войск на нескольких фронтах. Боевой дух советских войск и тыла подобно сказочному исполину рос не по дням, а по часам. Перелом в войне был уже не просто риторикой в устах политиков и государственных мужей, а реальностью ратных будней.
Солдатские письма домой были наполнены не только верой в победу, но и надеждой дожить до победы.
Песни с 1943 года пели о том же: «Эх, как бы дожить бы, до свадьбы женитьбы и обнять любимую свою». Но больше других меня поразила песня «Дорога на Берлин». Еще не была снята блокада Ленинграда, ещё Киев был под фашистской оккупацией, а Долматовский и Фрадкин написали лихую песню: «С боем Киев нами взят, город весь прошли и последней улицы название прочли…». Львовская улица, а дальше – «Право, слово боевое: Берлинская улица… Значит, нам туда дорога… – На Берлин!»
После этих слов зрительный зал на тысячу мест в Чернышевских казармах, где проходил праздничный концерт дивизии ПВО, встал в едином порыве, овациям не было конца.
Перед началом концерта выступил командир дивизии – седой генерал-майор, который ещё с Ворошиловым нюхал порох на Гражданской войне. В своей краткой речи он рассказал о победах за последние месяцы войны, напомнил присутствующим, что Верховный Совет СССР присвоил Сталину звание маршала Советского Союза.
Рассказал о том, что наши западные союзники тянут с открытием второго фронта под разными предлогами, но уже решают судьбы послевоенной Европы: Черчилль недавно сделал заявление, что немецкое государство надо уничтожить.
На сей счёт товарищ Сталин ещё в 1942 году сказал: «Красная Армия имеет своей целью изгнать немецких оккупантов из нашей страны, освободить советскую землю от немецко-фашистских захватчиков. Очень вероятно, что война приведет к уничтожению клики Гитлера… Но было бы смешно отождествлять клику Гитлера с германским народом, с германским государством. Германию нельзя уничтожить, как невозможно уничтожить и Россию.
Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское остаётся…»
Тамара Соболева тоже была участницей праздничного концерта. Она вышла на сцену с гармошкой и задорно исполнила вместе с Машей Романовой частушки, на которые была мастерица:
Вся Европа пятый год
под фашистом мается.
Дядя Сэм от всех забот
тушенкой откупается
                . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Фронт второй, увы, не первый!
Дядя Сэм, не опоздай!
Ты союзник, иль соперник
на победный каравай?
 И спели на бис бессмертную «Катюшу». Вот как она сама про это вспоминала: «…Впереди сидел командир дивизии, генерал-майор. Я вышла выступать, волновалась страшно, поджилки тряслись… Но сыграла на гармошке хорошо и спели мы весело. Всем понравилось»
Было награждение орденами и медалями, присвоение новых званий. Новые погоны, которые недавно ввели в армии, блестели золотом и звездами. Завершилось торжество праздничным обедом.
На войне долго не гуляют. К вечеру гости начали разъезжаться по своим полкам, ротам, постам. Тамара Соболева с Машей Романовой поехали в полк, в Волоколамск, где в клубе были организованы танцы.
ПВО не тот род войск, где девушек не хватает, скорее наоборот. Сколько было радостных встреч в клубе полка. Все девчонки учились когда-то на курсах, проходили переподготовку, там знакомились, потом дружили, иногда и после войны – всю оставшуюся жизнь.
В полку Тамара и Маша расстались. Маше надо в Ржев, а Тамаре в роту, в Старицу, и оттуда в родную уже Малиновку.
Между Ржевом и Калининым (ныне Тверь) проходит железнодорожная ветка и где-то на полпути, на полустаночке Суховерково Тамаре надо было соскочить и дальше пешком до Малиновки километров 25 – 30.
Летом там можно было по лесной дороге напрямик пробежать, а зимой неизвестно, как получится. Если снегу много и дорога не накатана, то без лыж можно и не пройти.
Ефрейтор Соболева винтовку за плечо закинула, каску к вещмешку привязала, ремень на шинели подтянула и решительно двинулась по летнему тракту.
Довольно скоро она пожалела о выбранном маршруте. Её, этой дороги, как бы и не было, снег лежал нетронутый с начала зимы, идти было трудно, но и возвращаться уже не хотелось. По пояс в снегу брела Тамара шаг за шагом почти сутки, в сапоги набился снег, он превратился в лёд, но ноги уже не чувствовали ни холода, ни тепла. 
А впереди еще половина пути. Дальше, где дорога проходила через лес, снег был ещё глубже. «Боже мой, что я наделала. Как я отсюда выйду живой?» 
Ночь сменил серый рассвет, она падала, вставала и шла, ползла дальше. Только бы не заснуть, тогда точно – смерть…
Пошел под горку ещё один день, небо затягивали тучи, поднимался ветер. Вдали уже виднелись знакомые очертания холмов, там дорога и люди, там её родной пост, самый лучший начальник поста, любимые девочки, которые ждут её и не понимают, куда она пропала…
Оставалось пройти, проползти через снежные сугробы всего-то метров пятьсот. «Сколько же весит эта винтовка, наверное, больше ста килограммов? Так, сейчас через низину, потом подняться по оврагу, и там – дорога».
Земля под ногами вдруг зашаталась, ноги стали проваливаться в пустоту: болото! Как она забыла о нём! 
Тамара упала на живот, раскинула руки. Винтовка больно ударила по темени, но нет времени даже думать об этом. Вперёд, по-пластунски, как учили на курсах. Только бы уйти с болота! В глаза сыпался снег, она крепко закрыла веки и начала проваливаться в сон. Нет,  нет, спать нельзя… только бы не заснуть…
Сил больше нет. Два дня в снегу, голодная, замерзшая Тамара проползла свои последние метры и сознание покинуло её… Над оврагом закружилась снежная карусель позднего февраля.

     VI

Рядом с Малиновкой было ещё две деревни: Решетовка и  Санники. Я уже поминал, что фашисты, отступая, расстреляли всех жителей. Осталось на три деревни человек пятнадцать, с теми, кто выжил после расстрела. И жила в Малиновке девочка Катя двенадцати лет вместе с братиком Ваней восьми лет. Родителей их убили фашисты. 
Жили они одни в стареньком доме и другие жители, как могли, опекали детей. Устроили Катю работать почтальоном, какие – никакие, но получала она деньги за работу.
Шла Катенька по слабо укатанной зимней дороге из Решетовки в Малиновку. По этой дороге местные крестьяне на бычках да на коровах, а то и на себе возили понемножку лес на хозяйственные нужды. Дорогу Катя знала хорошо, и ничто не ускользало от острого детского взгляда. 
Темное пятно на краю болота она заметила, не смотря на носившуюся в воздухе снежную крупу. Вчера этого пятна не было точно. Присмотрелась, то ли мешок брошенный, то ли, человек лежит. Быстро скатилась по склону оврага, подошла и увидела солдата с винтовкой. Слегка приподняла его голову и воскликнула:
--  Да это же наша Тамарушка!
Девочка сбегала в деревню, позвала взрослых, взяли большие сани, положили на них Тамару и быстро довезли до ближайшего дома. Положили на лавку возле печи и стали снимать с неё ледяную одежду. Сапоги примёрзли так, что оторвать их не было сил. Кто-то сказал:
--  Давай, режь сапоги!
При этих словах Тамара дернулась, как от электрического разря-да, и глухо простонала:  --  Н-н-ее-е-т!
Онемевшие губы ещё не могли говорить, но мозг работал и воспротивился безумному предложению портить сапоги. До роты семьдесят пять километров, кто пойдет туда за новыми сапогами для неё? А что ей делать на посту без сапог? 
В конце концов, без винтовки можно нести охрану неба, а вот без сапог никак нельзя. И она снова, мычанием глухонемого выразила свою волю:      --  Нн-е-ет!
Кто-то уже сбегал на пост и старшина с девушками окружили своего боевого товарища.
Сапоги она спасла, их после решительных действий оторвали от жестяных штанов, осторожно растерли ноги, напоили горячим чаем и оставили на ночь возле горячей печи.
Прошло несколько дней, Тамара снова вышла на улицу, но ноги после того случая ещё много лет ощущали холодный озноб, даже летом.
Последний год войны прошел легче и быстрее. Каждый день радио сообщало о новых освобожденных городах, о разгроме фашистов.
Оперативная сводка за 26 марта 1944 года: «Войска 2-го Украинского фронта вышли на нашу государственную границу – реку Прут, на фронте. протяженностью 85 километров…»
Сводка за 10 апреля очень порадовала Тамару: «Войска 3-го Украинского фронта мощной атакой по всему фронту выбили фашистов из Одессы…»
Её Анатолий был родом из Одессы, там жили его родители. Живы ли они? Тамара понимала, что испытывает сейчас Анатолий, и писала ему письма полные любви и надежды на счастливое будущее.
1 мая 1944 года в честь побед Красной Армии, в честь великого вклада работников тыла, в день всемирного праздника трудящихся был произведен салют двадцатью артиллерийскими залпами в Москве, Ленинграде, Гомеле, Киеве, Харькове, Ростове, Тбилиси, Симферополе, Одессе. 
В этот день была утверждена медаль «За оборону Москвы». Свыше миллиона советских граждан получили эту награду.
Оперативная сводка за 9 мая: «Наши войска штурмом овладели крепостью и важнейшей военно-морской базой на Черном море – городом Севастополь… Ликвидирован последний очаг сопротивления немцев в Крыму…»
Родители Анатолия погибли во время оккупации Одессы. Не могли выжить при фашистах «лица еврейской национальности». Всех их загоняли в гетто, где и уничтожали, или вывозили в концлагеря, где сжигали в газовых камерах. Ни каких сведений, ни могил, и даже соседей не осталось в том месте, где жила до войны счастливая семья тихого старого еврея Натана Штеймана.
Анатолий после окончания юридической школы учился на юрфаке московского вуза и работал в суде помощником судьи. Переписка с Тамарой скрашивала его затворническую жизнь, но при первой же возможности он, оформив пропуск и прочие проездные документы, поехал к ней в Малиновку. Было это за месяц до окончания войны. В пропуске указал цель поездки: посещение жены. Потом не без удовольствия показывал пропуск Тамаре. Оба были счастливы и мечтали только о скорой победе и мирной жизни.
Начальник поста последние полгода был новый; тот, гармонист, ушел на фронт, уж очень он рвался войну в логове врага завершить. Уходя, гармошку Тамаре подарил.
Новый тоже был не плохой человек, бывшего фронтовика Штеймана принял радушно, за Тамару был рад по-отцовски.
Прожив на посту трое суток, Анатолий двинулся в обратный тридцатикилометровый путь до ближайшего полустанка, где местный поезд, пробегая, подбирал пассажиров до Калинина.
Вся страна, фронт и тыл, жили ожиданием конца войны. И хотя никто не сомневался, что дни её сочтены, известие о капитуляции Германии вызвало долгожданное ликование народа. Сразу стало как бы больше света вокруг, и не только потому, что исчезла светомаскировка.
Люди улыбались, смеялись, плакали, глаза их излучали свет. 
На пост в Малиновку известие о конце войны поступило перед рассветом 9 мая. Девчата выскочили из землянки, кричали «ура», отплясывали невообразимый танец триумфа.
Свершилось! Дожили! Победили!
Радость разрасталась, ей было уже тесно на посту. Над Малиновкой висела привычная тишина, в деревне ещё не знали, что пришёл великий день! Надо срочно сообщить народу о конце войны.
По лицу начальника поста пробежала озабоченность: всем постом идти в деревню, или как? Приказа о прекращении дежурства не было, а кого оставить здесь торчать нелепым пугалом, когда уже войны нет? Впервые за всю войну старшина допустил вольность, а точнее говоря, это была первая вольность мирного времени. Здраво рассудил старшина, что сегодня в штабе всё поймут и простят.
--  Отделение! В колонну по одному становись! В деревню, с песней, шагом марш!
Три погорелых деревни, полтора десятка жителей, да пять, ставших родными для сельчан воздушных наблюдателей поста ВНОС.
И откуда что взялось! Прямо на улицу вынесли столы, лавки, что-то доставали из погребов и чуланов – это был пир победителей! Завтра будут свои проблемы: посевная, сенокосы, обустройство жилья, ожидание тех, кто должен вернуться домой… – но всё это потом, а сегодня Малиновка пела и плакала, вспоминая всех сельчан, замученных, расстрелянных, сгинувших в черном омуте войны.
Приказы о свертывании боевых дежурств на постах ВНОС пришли скоро. Перед демобилизацией бойцов со всех рот собирали в Чернышевских казармах. Там сдавали оружие, боеприпасы, оформляли документы и каждой женщине выдали по десять метров байки.
Вернувшись домой, Тамара, отдавая ткань маме, сказала:
--  Мамочка, сшей себе новый халат! Тут и Розе, и мне хватит!
Так закончилась Великая Отечественная война для Соболевой Тамары, обычной девушки из простой советской семьи. Впереди её ждала новая, большая жизнь. И какой она будет, зависело только от неё самой. 
Анатолий, получив известие о возвращении Тамары домой, написал ей большую пространную телеграмму из Троекуровского района Рязанской области, где работал в это время судьей. Смысл полустраничной телеграммы в кратком изложении был таков: «Скоро закончу дела, жди, приеду, люблю, целую».
Через три дня в Москве состоялся исторический, знаменитый Парад Победы.