Во-о-оздух!!!

               
    I

Особенности нашей национальной военной стратегии таковы, что мы сначала должны половину территории отдать врагу, упереться ногами в кремлёвскую стену, а потом гнать супостата обратно в его логово. Цена такой стратегии высока. Нет в России ни одной деревеньки, где бы не оплакивали павших на войне солдат, не возлагали цветы к обелиску 9 мая, но что делать, если по-другому не получалось.
Легко, конечно, быть критиком ушедшей в историю войны, но выводы всегда делает следующее поколение.
За первый день войны СССР потерял 1200 самолётов, при чём 800 из них на земле. В 1941 году враг взял в плен более четырех миллионов советских солдат и офицеров. До сих пор у нас в ходу пропагандистские штампы о внезапном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. И никак не можем выбрать, что же предпочтительнее: выглядеть наивными и безответственными дураками, которых обвел вокруг пальца агрессор, завоевавший к тому времени пол-Европы, или лгунами, прячущими ото всех секреты Полишинеля.
В официальных советских документах чаще звучит выражение: «напали без объявления войны». Сталин в августе 1939 года, обсуждая на Политбюро предстоящее подписание договора с Германией о ненападении, а в мае 1940 года выступая перед выпускниками военных академий, недвусмысленно пояснил слушателям, что в настоящее время войны не объявляются, просто нападают – и всё.
В непримиримом военно–политическом противостоянии обе стороны готовились к схватке. Вышло так, как вышло. Когда на арену выходят два борца, каждый мечтает о победе, каждый готовит другому неожиданные сюрпризы, приемы, тактические хитрости. Но побеждает только один. И если первый раунд вчистую выиграли гитлеровцы, то честь и хвала Красной Армии за то, что она сумела в итоге выстоять, опрокинуть врага и нанести ему сокрушительное поражение. 
Честь и хвала Советскому руководству что, несмотря на политический просчет в 1941 году, оно сумело сплотить народ, организовать оборону, организовать с колёс, зачастую в чистом поле, выпуск танков, самолётов, артиллерии, снарядов и бомб.
Честь и хвала народу, который грудью ложился на амбразуры, шел на воздушный таран, бросался со связкой гранат под танки, выживал под страшными бомбёжками, голодал, умирал, но верил, что дороже родной земли нет ничего на свете.
Более миллиона советских женщин сражались на полях войны, то есть те, кто надел военную форму, кто носил оружие, кто принял присягу. Кроме медиков и связистов было несколько женских авиационных полков, были разведчицы, снайперы, пулеметчицы, морячки и даже пехота! Только в войска ПВО пришло служить свыше 300 тысяч женщин.
Не могу не вспомнить о самой легендарной женщине-летчице Второй Мировой войны, о Лидии Литвяк. Обаятельная, похожая на легенду кино Любовь Орлову, она была разящей молнией в небе.
Однажды, летчик сбитого ею «Мессера», взятый в плен немецкий барон, полковник из отборной эскадры «Рихтгофен», кавалер трех Железных Крестов, спросил у советских командиров, кто же его победил. Узнав, что его сбила девушка, барон потерял дар речи…
Лидия Литвяк погибла в 22 года, сбив лично 11 фашистских самолётов, ещё три было уничтожено в группе. Этот результат никто из её подруг не сумел превзойти. И, наверняка, уже не превзойдет.
Лидия заслуженно носит неофициальный титул «королевы асов всех времен и народов»
Вы можете себе представить в окопах Второй Мировой войны француженок, англичанок, итальянок, японок или немецких женщин?
Благородная задача тех, кто пишет о войне, – достоверно и объективно рассказать о том, что знаешь.
Более трех тысяч женщин, вернее сказать, молодых девушек, воевали в частях воздушного наблюдения (ВНОС). И одна из них – Соболева Тамара Петровна, «девочка из Кремля».
В марте 1942 года Тамару и её подругу Олю Олейник, наконец, вызвал к себе офицер из военкомата, кабинет которого с начала войны находился в здании заводоуправления «Серп и Молот». Выглядел майор устало, работать приходилось без выходных, с восьми утра до полуночи. Каждый день десятки людей снимались, вставали на учет, писали заявления, обращались с запросами о родных, от которых давно не было весточек с фронта.
Перед Тамарой в кабинет майора зашла девушка. В июне 41-го она писала заявление «хочу на фронт». А сейчас отказалась: жду ребенка. И вторая не оправдала надежд – отец вернулся с фронта инвалидом, мать больная. Нельзя их оставить одних. Что ж, девушек силком в армию никто не гнал, только добровольно.
Подошла очередь Тамары. Майор не торопился с вопросом, полистал бумаги, что-то достал, прочитал, потом спросил:
--  Заявление о том, что хочешь Родину защищать, писала?
--  Писала.
--  Не передумала пойти на фронт?
--  Не передумала.
--  Хорошо. Завтра получишь предписание, отправим на курсы. За два месяца пройдешь курс молодого бойца, научат стрелять, ознакомишься с типами самолётов, порядком несения службы воздушного наблюдения  --  майор внимательно смотрел на сидящую перед ним девушку.
--  Вопросы есть? Вопросов нет. Завтра утром придешь сюда за предписанием.
Оля Олейник тоже пришла утром за бумажками, но направили её в другие войска и до прихода мирного времени подруги уже не виделись.
К слову сказать, сотни юношей и девушек с завода «Серп и Молот» ушли на фронт. Нина Окунева стала оружейником самолёта ИЛ-2; Александр Иншаков, бывший рабочий, воевал комсоргом батальона; Павел Вострухин –  рабочий электроцеха, стал летчиком-истребителем, получил звание Героя Советского Союза. Леонид Корнаковский, до войны –  секретарь комитета ВЛКСМ завода, стал командиром дивизии-она «Катюш»; бывший рабочий П. Калинин, – воевал заместителем командира полка по политчасти…  Да разве можно перечислить всех в небольшой повести.
В военкомат Тамару провожала мама, Клавдия Абрамовна, и четырнадцатилетняя сестра Роза. Мама всегда была очень сдержана, она молча смотрела на дочь и украдкой осеняла её крестом. Сестра, шагая рядом, плакала, закусив нижнюю губу, и всё спрашивала: «Ну, Тома, зачем тебе идти на войну?»
Брату Леве восемнадцать лет, он на артиллерийских курсах, его скоро призовут в армию, и Роза останется одна. При этой мысли ей становилось тоскливо, и не было сил сдерживать слезы.
--  Не плачь, сестричка! Я письма домой буду часто писать, а ты мне отвечай, вот и не заметишь, что меня рядом нет. Маме больше помогай и учись хорошо.
Возле военкомата всегда много народу. Тамаре пора уходить, она прижалась к матери, поцеловала её, и, отвернувшись, переступила невидимую черту, за которой остался дом, родные и близкие люди. Она вдруг почувствовала ту долгожданную определенность и ясность, которой ей так недоставало после ухода из госпиталя.
Она перестала думать о войне, всем своим существом ощутив себя уже там, на фронте.
Учеба, боевая подготовка, проходили недалеко от Москвы, в Солнечногорске, на стрелковых курсах. Стрелять научили из всех положений: и стоя, и лежа, и с колена. Что касалось вражеской авиатехники, то здесь больше налегали на теорию, практику, мол, изучите на месте.
После принятия присяги Тамара была взволнована, как однажды в церкви после крещения. 
На курсах крепко подружилась с Машей Романовой. Рассказала ей о тайном крещении, о трепете душевном, и нашла в подруге полное взаимопонимание. Было что-то общее у этих девушек, позднее их не раз сведет вместе армейская сцена.
Аббревиатура ВНОС противовоздушной обороны, куда военная судьба определила Тамару, вначале вызывала улыбку, все упражнялись в остроумии и сочиняли частушечки:
ПВО, НП* и ВНОС –
Здесь фашист получит в нос.
Так ударим в нюхало,
чтоб в печенках ухало.

Тот до неба не дорос,
кто не знает службы ВНОС.
До гостей любители
наши истребители.
___________________________________________
*НП – наблюдательный пост

   II

После знаменитого парада в ноябре 1941 следующий парад на Красной площади состоялся 1 мая 1942 года. Подготовка к нему проходила также в обстановке строжайшей секретности. До сих пор это совершенно неизвестное для широкой публики мероприятие.
Погода в те дни стояла превосходная, поэтому при проведении первомайского мероприятия предусматривалось принятие ряда особых мер, усиливавших безопасность Москвы. Были организованы железнодорожные платформы с зенитными орудиями на линии Москва–Ленинград, на башнях Кремля установили зенитные пулемёты. В воздухе дежурили десятки истребителей, готовых пойти на таран, но не пропустить врага к Красной площади.
Но главной проблемой, как ни странно покажется, было остекление окон всех зданий, выходящих фасадами на главную площадь страны. За время зимних бомбардировок стекла во многих местах выбило, рамы были заделаны фанерой и производили удручающее впечатление. Справились и с этой задачей.
Во время войны праздничные дни, учитывая военную обстановку, были рабочими днями. 1 мая 1942 года работали все предприятия и заводы, чтобы больше дать фронту винтовок и снарядов, пушек и самолетов, хлеба, мяса, овощей.
Сталин в своём приказе 1 мая отметил, что «исчезли благодушие и беспечность в отношении врага, которые имели место в первые месяцы отечественной войны. Зверства, грабежи и насилия немецко-фашистских захватчиков над мирным населением и военнопленными излечили наших бойцов от этой болезни. Бойцы стали злее и беспощаднее. Они научились по-настоящему ненавидеть немецко-фашистских захватчиков.
Не стало больше болтовни о непобедимости немецких войск. Красная Армия уже не раз обращала в бегство немецких генералов. Так называемая храбрость немецкого офицера проявляется, когда он имеет дело с безоружными военнопленными и с мирным населением, но храбрость его покидает, когда он встречается лицом к лицу с организованной силой Красной Армии. Как тут не вспомнить народную поговорку: молодец против овец, а против молодца – сам овца.
Завершился приказ требованием бить фашистских захватчиков до полного истребления»
На парад впервые вывели партизанские отряды из Московской, Калининской и Смоленской областей. Прошли отряды конников с лихими тачанками – грозным оружием времен Гражданской войны. На грузовиках проехали артиллеристы, взяв на буксир пушки. Часть пушек для парада позаимствовали от Арсенала Кремля. 
Война приобрела черты тяжелой, ежедневной работы не только человеческого тела, но, прежде всего, его духа. С каждым днём преимущество советских людей обозначалось всё сильнее. Уже никто не жил иллюзиями скорой победы и, возможно, именно это помогло настроиться на долгое, изнурительное противостояние, которое могло завершиться только полным разгромом врага.
Служба воздушного наблюдения, оповещения и связи как будто специально создана для девушек. Средств дальнего обнаружения воздушных целей – радиолокаторов – система ВНОС в начале войны практически не имела. Контроль за воздушным пространством вели наблюдательные посты, разбросанные друг от друга на десять – пятнадцать километров.
Зрение и слух – вот главное «оружие» наблюдателей на постах. Единственное вспомогательное средство – бинокль, и винтовка за спиной. Ещё на каждом посту был комплект опознавательно-указательных полотнищ из тяжелого брезента, которыми показывали направление на вражеские самолёты. Зачастую наши истребители, устремляясь навстречу самолётам противника, пролетали над постом и по брезентовым стрелам уточняли расположение врага в воздухе.
Для поста выбирали возвышенное место, иногда высокое дерево, были и вышки специальные, но это были самые уязвимые цели для вражеских самолётов. Нередко фашисты бомбили посты.
Круглые сутки, посменно стояли девчонки в тишине и слушали небо. Следили, на всякий случай, и за нашими самолётами, и за немецкими. Дежурили всегда по двое. Одна на посту в небо смотрит, другая в землянке возле телефона сидит. И между ними труба переговорная, как на мостике корабля, по которой вахтенный отдавал команды в машинное отделение. Все сведения о самолётах по телефону немедленно передавались в роту, а оттуда – дальше и выше… 
Монотонность и однотипность такой службы невыносима для сильного пола. Потому и формировался пост из четырех девушек и одного мужика, командира поста. 
Хорошо, если рядом деревня какая-нибудь была, но чаще – на природе, в жидком лесочке, на кустарниковой опушечке, да в землянке. От поста до поста десять верст – не крюк, а до роты все пятьдесят – семьдесят. Брали в деревне какую ни есть лошадку и топали в роту за продуктами. А там чего возьмёшь, кроме сухарей ржаных, да крупяного концентрата. После войны девчата из ВНОС на перловку и пшенку двадцать лет смотреть не могли. 
Военной весной 1942 года начальник поста старший сержант Колобов Афанасий Петрович, немолодой, потомственный крестьянин, ефрейтор–наблюдатель Соболева Тамара и три её подруги обживали свой первый пост в районе деревни Крюково Клинского района. В жестоких боях от деревни осталось только название, да кирпичные развалины печей.    
После того, как немцев отогнали от Москвы, штаб 12-го полка ВНОС Московского фронта ПВО расположился в Волоколамске, а ротное начальство, которому подчинялся пост, находилось в Клину. Дорог от Крюково до Клина протоптано в округе немало, но как ни крути, всё равно в один конец полсотни километров набегает.
Построили землянку, где командиру отгородили плащ-палаткой закуток, поставили у входа металлическую печку, на которой готовили еду и грели воду. С дровами проблем не было, благо лес рядом.
Наблюдение вели с вышки. Именно она стала центром беспокойной жизни поста, а не землянка. Немцы ещё не отказались от планов покорить Москву и летали здесь часто. Вышку давно заприметили и на картах своих значок, без сомнения, поставили. Однажды, пролетая мимо, «Юнкерс» развернулся, и на бреющем полоснул очередью по вышке. Наблюдателя Зою Бажанову сверху словно ветром сдуло.
Очнулась, лёжа под вышкой. От землянки бежали подруги. Очередь Зою настигла, когда она прыгнула с вышки вниз. Полы шинели были продырявлены в двух местах, но сама осталась невредима, если не считать отбитых пяток и вывиха ключицы.
Здесь же, возле вышки устроили военный совет, что делать дальше? Если фашисты знают про пост, то постараются его уничтожить. Решение нашел Петрович, за которое вскоре получил очередное воинское звание.
--  Значит, так, девчата. Вышку мы перенесём вправо, вон на тот пригорок, подальше от землянки, а для себя построим другую, ближе к рощице. И замаскируем ветками, а чтобы ложная вышка была понатуральней, вы, девчата, чучело для неё сделайте, чтоб на Зою смахивало. Немцы к ней видать неравнодушны…

   III

На каждом посту делалась специальная площадка диаметром метров пятьдесят, которая разделялась по кругу на градусы. Наблюдатель находился в центре такого круга и при подлёте самолёта с помощью градусной сетки определял координаты движения самолёта.
Днем с помощью бинокля было нетрудно определить количество самолётов, их типы, высоту полёта. Девушек этому учили на курсах. По типу крыльев, профилю кабины, по звуку мотора они уверенно различали свои и чужие самолёты.
Ночью было сложнее. Не всегда наблюдатель мог только по звуку определить, чужой или свой самолёт летит. А от команды поста зависели все дальнейшие действия служб противовоздушной обороны: зенитчиков, истребителей, аэростатчиков, радиослужб оповещения тревоги.
Тамара Соболева на слух безошибочно определяла не только «свой-чужой», но и тип самолета. Вот где неожиданно пригодился её абсолютный музыкальный слух.   
Летом 1942 года не было почти ни одного дня или ночи без команды «Воздух!». Несколько воздушных схваток произошло почти над постом. Страшно было смотреть, как падали на землю самолёты. Там, в кабинах, сидели лётчики, и земной шар стремительно летел им навстречу…  Очень редко случалось, чтобы летчики покидали самолёт.
Однажды обреченный самолёт не упал. Он тянул дымный хвост до земли, побежал с ним по кустарнику, пока не опрокинулся. Три километра до самолёта девушки промчались на одном дыхании. Летчик был жив, но говорил с трудом, лицо было разбито. И стоять не мог, ноги, очевидно, были повреждены. Оттащили его подальше от дымящегося самолёта, сообщили в штаб, и дежурили возле раненого летчика почти сутки, пока не прибыли крепкие конники с малиновыми петлицами на кителях.
После этого случая пост старшины Колобова стал знаменитым. Правильно говорят, что у войны не бывает маленьких солдат. А когда на ложную вышку немцы сбросили бомбы, о бесстрашном коллективе поста стали писать фронтовые газеты.
Боевой опыт подсказывал всё новые и новые возможности повысить эффективность обороны. Телефонный аппарат вынесли прямо к наблюдателю и, услышав в небе самолёты, он (вернее, она) сразу сообщал в роту всю информацию. А второй дежурный делал записи в журнале с голоса наблюдателя. Так экономили секунды, которые иногда решали исход боя.
Расположение постов периодически менялось, и тогда приходилось обустраиваться заново. К концу года пост старшины Колобова перебросили в район деревни Павельцево в том же, Клинском районе. Разрушений здесь было меньше, и часть местных жителей вернулась к родным пашням.
В соседнем селе Петровском сохранился кирпичный храм Рождества Христова, построенный почти полтора столетия назад, в этом селе уже работал сельсовет, шло восстановление колхоза. Старшина договорился с местными жителями о баньке и девчата на посту повеселели.
А дежурства шли своим чередом. Однажды поздним вечером Соболева Тамара услышала в черном небе слабый звук мотора. Самолёт летел между двумя постами. Позвонили на соседний пост:
--  Самолёт справа слышите?
--  Слышим. Это, похоже, наш возвращается.
Тамара доложила своему начальнику поста:
--  Я думаю, что это чужой самолет. 
Начальник поста, как говорится, тоже «собаку съел» на этой службе. Поднимешь ложную тревогу раз-другой-третий, – начальство начнет выводы делать. И соседи, опять же, считают, что это свой летит. К весне 1943 года фашисты в воздухе Подмосковья обороты сильно сбавили. Соболева, конечно, упирается, но кулаком шибко себя в грудь не бьет. Старшина с явным нажимом вновь спросил:
--  Ты уверена, что надо дать сигнал тревоги?
--  Я уверена, что это не наш самолёт. Надо срочно дать информацию в штаб.
На принятие решения уходят секунды: описание ситуации заняло больше времени. А штаб роты тоже сомневается: соседний пост докладывает, что летит свой, хотя откуда он взялся, этот свой?
Штаб требует на связь Соболеву:
--  Ну что, не меняешь свои данные о самолёте?
--  Нет, не меняю!
Москву охраняло три пояса круговой противовоздушной обороны. Разделяло их 150 – 200 километров. Пройти безнаказанно все три рубежа практически невозможно, но надеяться на второй эшелон первому эшелону не положено. Принять решение или не принять его –  на фронте одинаково сложно.
Прозвучала команда «Воздух!» и звено МИГов взмыло навстречу
таинственному гостю. Это был чужак. После короткого боя финский бомбардировщик итальянского производства был сбит и упал в заболоченную низину, не долетев до населенного пункта Нудоль.
Орденом «Великой Отечественной войны II степени» была отмечена упрямая девушка.

   IV

Анатолий Штейман после окончания средней школы работал монтировщиком декораций в Одесском Академическом театре оперы и балета. За четыре довоенных года хорошо изучил репертуар не только оперного театра, но и русского драмтеатра. Любил декламировать строки из «Евгения Онегина»:
«Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей:
Там упоительный Россини,
Европы баловень – Орфей…
Итак, я жил тогда в Одессе…»
На второй день войны Анатолий пришел в военкомат. Воевал в миномётной роте недолго, был тяжело ранен и попал в госпиталь на восточной окраине Москвы. К весне 1942 года подлечился, ходил с палочкой, прихрамывая на правую ногу. Для армии он уже не годился, зато появилось желание продолжить образование.
Поступил в специальную юридическую школу, после которой можно пойти учиться дальше – в институт. Подрабатывал на пропитание делопроизводителем в жилищно-коммунальной конторе. 
Жильё – маленькую комнатку – снял на Цветном бульваре у двух сестер преклонного возраста. Сестры всю жизнь прожили вместе, замуж не выходили, и молодого, с живыми умными глазами, раненого фронтовика приняли не то, как сына, не то, как внука.
Жили сестры в одной большой комнате, а другую – поменьше начали сдавать, когда пришли нелегкие времена. В военное лихолетье без мужчины в доме было просто страшно.    
Летом, когда наступили каникулы, Анатолий решил поехать в деревню: заработать что-то и побыть на свежем воздухе. Выбор его был случайным, но всё случайное тоже от бога происходит.
Попал он в село Петровское, где храм Рождества Христова ещё не разобрали на кирпичи. Это сделают позже, 1950-м. Храмы на Руси строили прочно, поэтому добрую половину кирпичей неумело переломали. Но это так, к слову сказано, в пункте – разное… 
В селе безотказный фронтовик Штейман был нарасхват: бухгалтерией надо заниматься, толком никто не умеет, Штейман выручил; амбар починить, –  это, конечно, не декорации в опере ставить, но Штейман и здесь не хуже деревенских плотников топором мастерил; опять же стога метать – только ленивый не сумеет.
Короче, скромный, почти застенчивый Толя Штейман, несмотря на подозрительную фамилию, стал своим парнем в деревне.
А тут банный день для личного состава поста ВНОС подоспел. Идут из баньки две молодые красавицы, и если бы не грубоватая форма, да винтовки за плечом, ну прям, артистки драмтеатра по сцене плывут. Анатолий их увидел возле колхозной конторы, да окликнуть не решился, ещё посмеются над ним. Но у местных потом спросил, кто такие, и откуда. 
Так узнал про пост воздушных наблюдателей. Всего-то до них пять километров по разбитой, в глине утонувшей, дороге. По тем временам, считай рядом. Девушки его тоже видели, и они бы не прочь познакомиться, но парня, видно, столбняк поразил, шага в их сторону не мог сделать. Вздохнув, понесли подруги в землянку сказку о скромном принце в селе Петровском.
Анатолий Штейман не зря готовил себя к юридической работе. Повод посетить пост ВНОС нашел быстро: шефство колхозников над Красной Армией. Начальник поста к тому времени был уже новый: старшину Колобова забрали готовить молодое пополнение. 
Новый был помоложе, явно любил свое начальствующее положение. Попросил документы, долго глядел в них, не вникая в содержание текста. Выдержав паузу и подняв подбородок чуть выше обычного, спросил, как идёт сенокос на селе? Девушки возле землянки присели от смеха. Анатолий в свою очередь спросил, не бывает ли у них перебоев со связью? Хохот уже не прятали, в общем, познакомились быстро и отношения сразу стали слегка насмешливыми.
Тамара приглянулась Анатолию сразу, но это только кажется, что подойти и заговорить с девушкой легко и просто. Одессит артистически рассказывал театральные байки, девушки смеялись, а новый начальник поста озабоченно поглядывал на часы: шефство не должно мешать службе. Демобилизованный фронтовик попрощался и пообещал прийти ещё.
Вечером девушки вынесли свой вердикт:
--  Тамара, он в тебя втюрёхался.      
Тамара и себе-то боялась признаться, что ей бы этого хотелось, а открываться перед подружками совсем ни к чему:
--  Он на меня даже не взглянул ни разу, а с вас глаз не спускал. Вы тоже хороши, весь годовой запас улыбок за один день потратили.
Но у окопных затворниц взгляд проницательный, их байками не проведёшь:
--  Влюбился Анатолий в тебя, потому и смотреть на тебя боялся. На нас, вот, не боялся, смотрел в глаза – и смеялся. Счастливая ты! В следующий раз придёт, держи его крепче, а то отобьём!
Анатолий приходил на пост почти каждый день, девчонки его ждали, поили чаем под косыми взглядами начальника. С Тамарой вроде бы особых отношений не возникало, так, общие фразы, но оба без слов чувствовали, что между ними протянулась ниточка, которую они оберегали от других.
Неожиданно молодых людей сблизило одно общее дело. Анатолий неплохо рисовал, а Тамара сочиняла частушки, вела дневник. Идею выпускать «Боевой листок» оба подхватили с радостью. Каждую неделю они рисовали, писали, обсуждали новые темы. Красок и цветных карандашей не было, но и в черно-белом варианте «Боевой листок» смотрелся в землянке неплохо.
Спустя неделю, когда выпускали свежий номер, «старый» переезжал в сельсовет. Там читателей было гораздо больше, и слава о боевых девчатах быстро пересекла границы района.
Гитлер хвастал, что Москву
К осени захватит.
Знал бы фюрер, что ему
Валенок не хватит…
Валенки, валенки,
Угостим по-сталински.
В следующем номере «Боевого листка» новые карикатуры и новые вирши:      
На уснувшие сёла
навалились врасплох.
Жизнь казалась весёлой
под фашистское «hoch».
Под Москвой бес попутал –
немец сдал и оглох.
Стал шептать про капут он
вместо громкого «hoch».

Успех превзошел все ожидания. Куплеты пели на самодеятельных концертах. Штаб роты запросил переслать им тексты «Боевых листков» Начальник поста к Анатолию заметно подобрел.
Лето подходило к концу, и Анатолий Штейман стал собираться в Москву, продолжать учебу. В душе у Тамары бродили печальные мысли. Уедет и забудет? Адрес его московский она знала, но не будет же она ему первой писать!
Начальник поста укатил на десять дней в роту на сборы. Ефрейтор Соболева осталась за начальника. На фронте затишье, в небе только тучи беззвучно проплывали. С утра, как полагается, боевая подготовка, изучение приказов, политинформация о положении на фронте. До обеда время пролетало, а после обеда – тоска зеленая.
Через пару дней девушки к Тамаре как кошки ластятся:
--  Томочка, отпусти нас в село до ужина. Ты же видишь, всю неделю – тишина. Мы туда-сюда мигом, с Анатолием попрощаемся, привет от тебя передадим, о баньке договоримся…
Плохой начальник поста Тамара Соболева, если с такой дерзкой просьбой к ней посмели обратиться. Это же грубейшее нарушение Устава. Война идёт, а они пост хотят оставить. Но другого случая не будет в увольнение сходить, вернется «слуга устава, буквоед и сухарь» и опять никакого продыху не будет…
Тамара осталась на посту одна, привычно слушая небо, а мысли
её летали вокруг дома, где она не была уже целую вечность. Письма от сестры и родителей приходили регулярно, тем сильнее хотелось побывать дома. Она вдруг ощутила, как устала от войны, ей 22 года, впереди бесконечная война. И молодость, и любовь – всё отложено на потом. Когда оно придёт, это – потом? Нет, хорошо, что девчонок отпустила. Да и не узнает никто про эту вольность.
Вечером девушки пришли, приготовили ужин из перлового концентрата и размечтались о жизни после войны. Зоя Бажанова давно решила, что уедет в деревню жить, замуж выйдет, корову заведет, молоко будет пить каждый день, и детей рожать, пока в доме не станет тесно.
У Люси Вальковой фантазия не такая смелая, как у Зои:
--  А я учиться пойду в педтехникум, всегда хотела учителем работать. У меня и мама учительница, и тетка. Я до войны в детском садике успела поработать. Неплохо, конечно, и там, но мне в школу хочется.
Ангелина Протасова лыжница-разрядница. У них на Урале лыжный спорт самый главный. Голос у неё низкий, с хрипотцой:
--  Я когда на лыжне кого обгоняю, для меня самая радость. А своё отбегаю и тренером стану. В спорте что главное: характер надо иметь и через «не могу» идти к победе. Ладно, заболтались, мне на пост пора.
Хороший выдался вечер, вроде и войны никакой нет.
Шла осень 1943 года.

  V

Начальник поста, вернувшись из роты, ревниво оглядел нехитрое хозяйство, о новостях не рассказывал, а мог бы и рассказать, что предложили в штабе Соболеву Тамару утвердить на должность старшего поста ВНОС, а его перевести на более боевую должность.
Через день повеселел старший сержант ПВО: шепнула ему уралочка – спортсменка, как тут увольнительные выписывала Соболева. Эх, чужая душа – потемки. Сама же ходила в село на гулянье, Тамара одна за всех на посту отдувалась, зачем же на неё донесла? То ли зависть, то ли женская ревность пересилила пружины совести, но подвела будущий спортивный тренер Тамару под монастырь.
Утром – разбор происшествия. Виноват, конечно, тот, кто был старшим и не обеспечил уставного несения службы.
--  Для начала, чтобы было время подумать о своём преступлении, объявляю тебе наряд вне очереди. Сейчас, когда заступишь на пост, возьмешь пилу, и будешь пилить дрова. И за небом смотреть. Ясно!?
Обидно Тамаре стало, вот тебе плата за доброту и уступчивость. Слёзы сами из глаз побежали, под носом капают. Руку сунула в карман за платком, а начальник орёт:
--  Стоять смирно! Руки по швам!
Ну, какое по швам, если под носом сыро, и продолжает Тамара платок искать.
--  Я кому сказал, стоять смирно!  -- тон старшего сержанта стал угрожающим.
И Тамара, всегда покладистая,  –  в крик:
--  Мне, что, в соплях по стойке смирно стоять?
Заступив на пост, поставила рядом колченогий «козёл» для пилки длинного кругляка и взяла в руки пилу. Пила длинная, двуручная, извивается, как живая рыба. Пока один кусок бревнышка отпилила, вся из сил выбилась, кисти держать пилу уже не могут. А впереди ещё целый день. Когда пила взвизгивала, неба не слышно, а если вовремя не прозвучит команда «Воздух!», ещё строже накажут.
Плачет тихонечко ефрейтор и понимает, что не служить ей больше на этом посту: не простит ей начальник её проступка. И с Ангелиной как теперь разговаривать? Выслужилась!..
Вечером Тамара сама позвонила в штаб, доложила о происшествии и о взаимоотношениях с начальником поста. Просила разобраться и перевести её в другое место. Начальство приехало, разобралось, поступок Соболевой осудили и перевели её на другой пост: в деревню Малиновка Тургиновского сельсовета Калининской области.
При прощании Зоя шепнула подруге своей:
Напиши Анатолию с нового поста, он ждет письма от тебя.
--  А мне он что-нибудь просил передать?
--  Нет, сказал только, что ты самая хорошая. Ангелина, видно, обиделась за это. Вот и отомстила…

   VI

До войны деревня с романтичным названием Малиновка была чудесным местом, особенно пригорки вдоль речки Шоша, поросшие густой травой и земляникой. Отступая, немецкие изверги, учинили неслыханное зверство над мирными жителями Малиновки, Решетовки и деревеньки Санники. Всех жителей этих деревенек согнали в одно место и расстреляли – 300 человек. Дома подожгли, храмы разграбили и взорвали.
Передовые части Красной Армии, ворвавшись в эти деревни, разобрали груды трупов, и нашли 10 ещё живых, тяжело раненных женщин и детей. Всё, что осталось от векового крестьянского рода-племени. 
И сколько я не искал на подробных современных картах Калининского района Тверской области – нет сегодня таких деревень. Много их сгинуло от нашествия немецко-фашистских орд. В большом селе Емельяново стояло ровно 400 крепких крестьянских домов, 365 сгорели дотла в последние дни оккупации.
В звериной злобе враг расстреливал даже иконы в церквях, глумился над церковными православными святынями.
В освобожденных районах сразу оборудовали посты ВНОС, чтобы ни один стервятник не пролетел в советский тыл через линию фронта. Вот сюда и забросила воля командования опытного слухача Соболеву Тамару. В штабе не забыли случая, когда она одна пошла против общего мнения и помогла обнаружить самолёт врага.
В новом коллективе девушки подружились быстро. Про «Боевые листки» с частушками тоже были уже наслышаны. Но в Малиновке Тамара раскрылась совсем неожиданным образом.
У начальника поста была гармошка, играл он так себе, хотя любил меха растягивать. Несколько дней Тамара присматривалась к гармошке, и к начальнику Березкину тоже. Наконец, не выдержала:
--  Василий Васильевич, можно гармошку попробовать?
--  Ты умеешь играть на гармошке?
--  Нет, до сих пор в руках не держала.
Василий был мужчина молодой, с ироничным характером, понял он, что не зря просит гармонь деваха.
--  Ну-ка, ну-ка, интересно…
Тамара попробовала басы, прошлась по пуговкам-кнопочкам, потом стала нажимать клапана правой рукой. Поняла, какой здесь звуковой ряд и произнесла таинственное слово: «Хроматика!»
Василий напрягся, морщинки над переносицей забегали как меха маленькой гармошки. Тамара пояснила:
--  Звуки у гармошки на полтона разделяются. Это – хроматика!   
И пошло – поехало. 
Талант ведь, как родник, всё равно дорогу пробьёт. Вся округа вскоре знала о юной гармонистке. Не было ни одного вечера, чтобы не спели, не погрустили под гармошку. Василий Березкин не ревновал к успеху своей подчинённой. Славы хватало на всех. До Старицы, где стояла рота, добрых семьдесят километров от поста. Про музыкальные таланты Соболевой узнали и там.
О своём новом увлечении, о новых подругах написала Тамара Анатолию коротенькое письмо. Письма уходили через роту, в те дни, когда за продуктами ездили, там же и получали почту для своего поста. Не часто приходилось письма получать, зато почти всегда сразу несколько конвертов. Первое письмо от Анатолия читала Тамара с замиранием сердца.
«Милая Томочка! Я теперь самый счастливый человек на свете. Наконец-то пришло письмо от тебя. Я его перечитываю каждый день. Я благодарю судьбу, что познакомился с тобой. Ты такая светлая, скромная девушка, самая лучшая на свете. Моя жизнь  преобразилась с тех пор, как я узнал тебя. Мне стало легче жить и учиться, всё наполнилось другим смыслом.
Мои бабули в квартире про тебя знают, переживают за тебя. Если у тебя будет возможность приехать в Москву, мы все дни будем вместе. Если ты долго не сможешь приехать, то я сам приеду к тебе. Ты не возражаешь? Скорей бы закончилась война, чтобы мы навсегда были вместе. Если бы ты знала, как ты мне нравишься. Но я совсем не уверен, что я тебе тоже не безразличен. Из всех твоих подружек, ты была ко мне самой равнодушной…
Я рад, что на новом месте службы у тебя всё хорошо. О твоих музыкальных талантах я даже не подозревал. Как это здорово! Я очень люблю оперу, мы с тобой обязательно будем ходить в Большой театр…»
Четыре страницы радостных влюбленных слов, перемежаемых грустью и сомнениями, четыре страницы мечтаний о новой жизни после войны, и снова грусть: как много зла натворила война, скорей бы Победа! Он закончит юридическую школу, потом институт, и они будут самой счастливой парой на свете…
Тамара уже не скрывала от себя, что любит Анатолия. В своих письмах домой она рассказывала о замечательном парне, который пишет ей замечательные письма. Больше всех за Тамару радовалась сестричка Роза. О том, как трудно жилось семье в Железнодорожном, о том, что от Лёвы давно не было весточек и родители не знали, жив ли он, в письмах Тамаре не писали.
На войне грустные да печальные погибают чаще веселых и неунывающих. Не зря с первых дней войны артисты выезжали на передовую и буквально в перерывах между боями давали концерты перед бойцами. Особенно популярны были юмористические и сатирические сценки. Наивные и бесхитростные, они вызывали дружный хохот у публики.
После первых, самых тяжелых лет войны, стала набирать обороты и армейская самодеятельность. Не обошла она стороной и ефрейтора Соболеву. В роте давно её на заметку взяли. На ближайший праздник надо девчонку включить в программу концерта.
Ну, а пока – почтовый роман набирал силу. Тамара уже не сомневалась в чувствах Анатолия, и сама стала писать ему душевные письма про любовь, про верность, про удивительной красоты снежинки, про звезды в ночном небе, про сны в короткие часы отдыха. В снах она видела Анатолия, и они всё куда-то бесконечно шли…
Как-то после дежурства села Тамара возле печки и стала писать письма. Первым делом подписала все конверты: домой, подружке Анечке Суворовой, которая несла службу на посту ВНОС в Ржеве, и милому Толюше. 
Домой написала привычно быстро. Потом в письме подружке Анечке призналась: мол, познакомилась с таким хорошим еврейчиком, он мне пишет письма такие хорошие про любовь, и я ему пишу письма про любовь, у нас завязалась романтическая история, он фронтовик, но после ранения комиссован, и он такой умный, и красивый и т.д.
В тот день Тамара написала Анатолию особенно нежное письмо. Как был бы счастлив начинающий юрист, если бы получил это послание. Но так получилось, что письмо для Анатолия легло в конверт с адресом в Ржев, а письмо для Ани про милого еврейчика ушло самому еврейчику.
Ошибка эта обнаружилась не скоро, когда верная Аня вернула письмо Тамаре, а деликатный Анатолий написал в письме: «Милая Томочка, ты, наверное, перепутала конверты…» и тоже вернул чужое письмо. Когда безразмерная волна смущения и неловкости улеглась, то обнаружилось, что милый еврейчик нечаянно узнал ещё больше правды о чувствах Тамары и стал любить её ещё больше.

    VII

       Говорят, всё, что не случается – всё к лучшему.
       Если бы так было всегда. Эту поговорку люди придумали, чтобы скрывать огорчения, возникающие из-за своей невнимательности, неосторожности, или невезучести.
Необходимые для вступления в ряды ВКП(б) рекомендации Тамаре дал отец, командир роты и старшина поста ВНОС. Звание коммуниста никаких личных выгод или преимуществ человеку не давало, по крайней мере, в те годы, но ко многому обязывало.
«Коммунисты, вперёд!» – это был, прежде всего, лозунг действия, а не только пропагандистский штамп. В боевых условиях, когда стойкость и готовность к самопожертвованию решали исход сражения, эти слова звучали, как последний призыв. Это была своеобразная религия, в которой слова «за веру, царя и Отечество» наполнялись новым звучанием: «За Родину, за Сталина!».
В душе званием коммуниста, несомненно, гордились. 
В годы Советской власти коммунистическое влияние на человека преобладало над религиозным, но никогда категорически одно не исключало другого. Сфера духовного, неосязаемого, обожествленного сознания стояла на запредельной высоте, доступная далеко не каждому.
Если в критической ситуации, когда смерть была не просто рядом, а брала человека за шкирку, и обращение к Богу оборачивалось спасением, то потрясение от чуда возвращения к жизни делало человека  глубоко религиозным, и до конца жизни он шептал слова благодарности небесам, где по устоявшимся представлениям находится контора Всевышнего.
Когда в конце ХХ столетия в нашей стране наступил кризис коммунистической идеологии, стало обычным делом увидеть даже высших руководителей страны в лоне церкви, смиренно внимающих молитве пастыря, и пламя свечи трепетало в державных руках, и танцующие тени делали лица нездешними, совершенно не похожими на те, какие мы знали по парадным портретам в кабинетах официальных лиц.
Партийная идеология или религиозные постулаты – суть любой нравственной сферы бытия. По большому счету – это явления одного порядка, они могут заполнять сосуд нашей души в разных пропорциях, никогда не перемешиваясь, и не образуя коктейля убеждений. Крайности этого явления: воинствующее безбожие или религиозный фанатизм одинаково безнравственны, делающие человека низким, угодливым, лживым рабом.
Жизнь обязательно «качнется вправо, качнувшись влево» и человек должен оставить себе возможность компромисса для того, чтобы быть действительно свободным.
Решение вступить в партию возникло у Тамары самостоятельно и совершенно осознанно, иначе просить рекомендацию у отца она бы не стала. На заседании партийной комиссии, где её принимали кандидатом в члены партии, она испытала такое же душевное волнение, как когда-то давно в церкви при крещении.
Кандидатский стаж на фронте вполовину меньше, чем в мирное время. Полугодовой срок подходил к концу, когда Тамара поехала в очередной раз в роту за продуктами и почтой. Костлявая Савраска обреченно отмеряла длинные километры, уходя от дома. Обратный путь всегда почему-то казался короче, легче и лошадка шла, помахивая давно нечесаной гривой.
Моросил мелкий бесконечный дождь. Тамара сидела, закрывшись с головой плащ-палаткой, не высовывая наружу носа, и всё равно, тяжелый сырой воздух проникал до самого нутра. На лесной дороге телегу трясло по ямкам и толстым корням, которые как набухшие вены ползли по разбитой грунтовой колее.
Через десять часов лошадь, наконец, остановилась возле землянки, и возница устало сползла на землю. Подошел начальник поста, чтобы разгрузить телегу, откинул брезент, посмотрел на привезенный паек и недоуменно спросил:
--  Ты сколько получила продуктов? Сколько мешков тебе погрузили в телегу?
--  Два.  – Тамара удивилась вопросу. Всегда получали по два мешка концентратов, разных консервов, муки, каких-то овощей, жиров. Устало обернувшись и посмотрев в чрево телеги, она стала цепенеть от ещё смутной, но страшной догадки: один мешок в дороге пропал. Этого не может быть! Тяжелое молчание вокруг не оставляло шансов на благополучный исход. Никто не знал, что следует говорить, но каждый понимал, что придется жить две недели на муке, сухарях и концентратах. Всё остальное исчезло.
Тамара уже осознала, что мешок сполз с телеги во время тряски, а она под плащ-палаткой этого не заметила. Ехать обратно семьдесят километров она была согласна, но лошадь отчаянно мотала головой, и все понимали, что она быстрее ляжет на дорогу, чем снова пойдет от своей конюшни. Дорога проходила через деревни, и если кто нашел мешок, то вряд ли станет бегать с ним по тылам и искать того, кто обронил…
В роту о пропаже мешка с продуктами начальник поста сообщил. Особист начал раскручивать дело о хищении, злоупотреблении – едва уговорили не раздувать из мухи слона. О каком злоупотреблении вести речь? Обменяла продукты на самогон, выпила, а потом поехала на пост?
Или обменяла на ящик неучтенных гранат? У человека через неделю кандидатский стаж заканчивается, в партию вступает…
--  Какая партия? Гн-а-ать к чертовой ма-атери эту скрытую контру!… –   бдительный чекист бросился грудью защищать чистоту ленинской партии.
С ним не спорили, это было достойным и суровым наказанием, чтобы закрыть дело Соболевой. Потом партийная комиссия приняла решение назначить Соболевой повторный кандидатский стаж сроком на шесть месяцев. За месяц до капитуляции Германии Тамара стала членом ВКП(б).  Двадцать лет спустя коллектив доверил ей мандат делегата партийного съезда КПСС.

    VIII

Марк Степанович Редькин был военным фотокорреспондентом высокого класса, как говорят, от бога. Он начал снимать войну не просто с первого дня, а буквально, с первых минут.
А дело было так. 
20 июня он приехал на пограничную заставу под Ленинградом фотографировать боевые учения на советско-финляндской границе. В ночь на 22 июня, завершая своё пребывание на заставе, отправился на близлежащее озеро порыбачить. На утренней зорьке клёв был отменным.
Вдруг тишину раннего утра нарушил многомоторный гул самолётов. Несколько звеньев бомбардировщиков летело со стороны Финляндии. Удивиться Марк Степанович не успел. Самолёты начали входить в пике и на заставу, на пограничные укрепления посыпались бомбы. Редькин рванул лодку к берегу, схватил фотокамеру и начал
снимать самолёты, разрывы бомб и, кусая губы, гибель заставы.
В тот день Марк Степанович чудом остался жив. На полуразбитом ЗиСе он проехал более 50 километров до пограничного отряда, откуда ему помогли добраться до Ленинграда. 
ТАСС, сотрудником которого был Редькин, получило первые, уникальные кадры фотохроники Великой Отечественной войны. Забегая вперёд, скажу, что он же запечатлел своей камерой и последние мгновения войны –  подписание акта капитуляции Германии.
В августе 1941 года начал выходить журнал «Фронтовая иллюстрация», где лучшие фотожурналисты страны создавали фотолетопись войны. Был среди них и Марк Степанович. Он побывал на всех фронтах и однажды едва не погиб во время боевого вылета, когда их бомбардировщик был подбит во время боя и, с трудом дотянув до своих, рухнул на лес. Летчик и штурман погибли, а его, потерявшего сознание и висевшего на парашютных стропах среди сосен и елей, сняли с дерева питерские ополченцы. Два месяца Редькин провёл в госпитале, в Ростове Великом, подлечился и опять ушел, прихрамывая, на фронт.
Когда в 1942 году появилась в газете публикация истории, как пост наблюдения в Крюково спас летчика из подбитого самолёта, фамилия Соболевой Тамары вместе с другими попала в записную книжку Редькина. Случай решает иногда многое, больше, чем мы предполагаем. После истории, когда был сбит финский самолёт итальянского производства и фамилия Соболевой снова попала на глаза фотокорреспонденту, он уже знал, что найдет время побывать на посту ВНОС, желательно там, где служит Тамара Соболева.
Через командование полка в Волоколамске Редькин Марк Степанович уточнил местонахождение роты, где служила Соболева, а ротное начальство в Старице подсказало про деревню Малиновку. От ближайшего железнодорожного полустанка в районе села Суховерково до Малиновки добрых 25 километров. До полустанка тоже поезда не по расписанию ходили, и надо, чтобы ещё крепко повезло при этом.
Как бы там ни было, но в январе 1944 года фотокор М.С. Редькин добрался до поста ВНОС и предъявил документы старшине Берёзкину. О приезде знаменитого боевого фотографа личный состав поста предупредили заранее, приняли его по-фронтовому радушно. Пели под гармонь, слушали удивительные истории из жизни Марка Степаныча.
В юности он работал сварщиком на судоремонтном заводе. Как-то отец купил ему в комиссионке видавший виды «Фохтлендер» и Марк сделал на заводе свой первый снимок. Недолго думая, отнёс его в городскую газету. На следующий день фотография была напечатана на первой полосе.
Марк в тот день сделал свой выбор и публикации стали постоянными. Позднее уехал учиться фотомастерству в Ленинград и совмещал учебу с работой на Канонерском заводе судовым сварщиком. И на том судне, которое ремонтировал, ушел в кругосветное плавание.
А однажды, в одном из рейсов с рыбаками, в сильный шторм не побоялся взобраться на мачту и снимал оттуда, раскачиваясь с амплитудой в несколько метров. Зато сделал отличный кадр: в кильватере, преодолевая крутые волны, идут два сейнера. Это снимок напечатали все центральные газеты. Редькина тогда узнала вся страна…
Утром Марк Степанович начал съёмки на посту наблюдения.
Деятельность поста ВНОС внешне мало эффектна, это не воздушный бой или танковая атака. Снимки получались плакатными, и, хотя фотомастеру удалось сделать динамичные кадры марширующих девчат с винтовками наперевес, но без текста здесь было не обойтись. Нужно взять интервью у бойца и разместить в журнале вместе с фотоснимками.
По просьбе фотокорреспондента командование роты разрешило Соболевой Тамаре убыть в Москву на 5 дней в распоряжение ГлавПУРа РККА. 
Марк Степанович торопился: под Новгородом шли непрерывные бои, город не сегодня-завтра будет освобожден от фашистов, блокада Ленинграда тоже трещала по всем швам.
Редькин и Соболева на следующее утро выехали в Москву.