Война

               
   I

О предстоящей войне говорили все. Самые верные факты за и против возможного вторжения врага на территорию СССР знали обитатели коммунальных кухонь. 
Выросшие в её недрах самые опытные стратеги ни в грош не ставили пакт о ненападении. Другие, чуть менее опытные, доказывали, что Гитлер не дурак воевать на два фронта и не захочет потерять голову на русских бескрайних болотах и непроходимых лесах. Те и другие спорили, мечтая при этом, чтобы их убедили в невозможности войны.
Человеческая натура устроена так, что готова поверить чему угодно: песням, фильмам, солидарности пролетариата различных стран. А уж не верить историческому заявлению ТАСС о том, что между Германией и СССР не может быть никаких конфликтов– это равносильно личному оскорблению товарища Сталина и должно караться смертной казнью.
Объявление по радио о нападении Германии на Советский Союз буквально через неделю после клятв в любви и верности, напугало всех: для одних это был катастрофический стратегический просчет, для других – разрушение и без того хрупкого, натужного существования. Наверняка, были и третьи, но не о них речь: с ними судьба расплатилась по-своему, без сожаления и оглядки на будущее. В дни беды государство черпает силы в единстве, мы становимся все «братья и сестры».
22 июня, в воскресенье, Тамара Соболева работала на заводе «Серп и Молот» в ночную смену. Вечером, приехав на завод, увидела – завод напоминал растревоженный улей. Те, у кого закончилась смена, домой не уходили. Все чего-то ждали, какой-то определенности, обнадеживающих новостей. Ждали начальства.
Утром появилась дневная смена, весь завод был в сборе. Митинг никто не объявлял, он возник сам, естественно, как народное вече. Длинный заводской гудок отрезал прошлую мирную эпоху и возвестил о нагрянувшей беде. Сотни людей начали плотно заполнять площадь возле заводоуправления. Директор завода и секретарь парткома прибыли на завод после ночного заседания в горкоме партии.
Масштабов бедствия никто не представлял. Хуже незнания могли быть только панические слухи. Все выступающие говорили как заклинание: «Мы не допустим, чтобы враг топтал нашу землю, мы сурово накажем зарвавшегося агрессора, победа будет за нами!» 
На трибуну поднялся помощник мастера прокатного цеха Иван Федорович Пономарёв. Ему лет 40, лицо суровое, речь строгая и внятная:
--  Товарищи! Война не бывает легкой и быстрой. Наши братья сейчас отражают на границе натиск подлого и коварного врага. Фашисты сильны, они подмяли под себя пол-Европы. Да ещё и Финляндия мечтает о реванше за поражение на Карельском перешейке. На Дальнем Востоке японцы не смирятся с поражением на Халхин-Голе. 
Советский Союз как кость в горле у империалистов. Наша сталь укрепляет обороноспособность страны. Мы должны увеличить выпуск продукции для фронта. Надо работать! Надо работать лучше, чем мы работали раньше. Любой брак в работе, это пособничество врагу. Давайте вернемся на свои рабочие места и выполним все задания партии и правительства. Да здравствует товарищ Сталин!
На улицах Москвы, на площадях группами стоит народ. Слушают репродукторы. На лицах растерянность и надежда, что возможно это провокация, шантаж, что бомбардировка советских городов – чудовищная нелепость. В толпе нет ни одного светлого лица, словно внезапное солнечное затмение упало на город.
Звучит сводка Главного командования Красной Армии за 23 июня.   «… Все атаки противника на Владимир-Волынском и Бродском направлениях отбиты с большими для него потерями… На Белостокском и Брестском направлениях после ожесточенных боев противнику удалось потеснить наши части прикрытия и занять город Брест…»
       Через два дня началось формирование воинских составов. На Белорусском вокзале хор Александрова в десятый раз исполнял песню «Вставай, страна огромная!» Перрон был заполнен солдатами, командирами и фотокорреспондентами. У солдат через плечо надеты шинельные скатки, правые руки крепко сжимали ремни винтовок. 
Бойцы не молоды, это вновь мобилизованные. Видно, что они ещё не забыли армейскую науку. Держались уверенно, улыбались, махали родным руками. Конечно, коварный враг скоро будет разбит и выброшен за пределы нашей территории, и воины вернутся домой с победой.
Звучали резкие команды, коротко свистели паровозы, а на другой стороне площади, где не было оцепления, молчаливой толпой стояли жены, матери, сестры, подруги – многие беззвучно плакали, не замечая слёз. У некоторых – на руках дети. Дети молчали, никто не плакал, словно все они оцепенели от тоскливого, пронзительного запаха сиротства.
В филиале Большого театра только что прошла опера Гуно «Ромео и Джульетта». Казалось бы, война, не до музыки сейчас, но зал был полон. Зрители как бы по-новому вслушивались в трагедию двух влиятельных кланов, вражду между которыми искупила, стерла, победила любовь. Смерть во имя прозрения, во имя жизни, во имя самого святого на земле. Зрители горячо принимали спектакль. Но как только занавес упал, все поспешили к репродукторам слушать сводку военных новостей.
26 июня комендант Кремля генерал-майор Н. Спиридонов подготовил предложения по маскировке кремлевских зданий, зубчатых стен, площадей. Государственный комитет обороны, Политбюро понимали, что ближайшей целью гитлеровцев станет Москва, что бомбардировок можно ожидать в любой день.
Убрали блеск куполов соборов и церквей, рубиновые звёзды зачехлили. По всему периметру кремлевской стены поставили макеты зданий. Стена исчезла. На площадях Кремля выстроили макеты ложных городских кварталов, от Боровицких ворот до Спасских отсыпали грунтом декоративную шоссейную дорогу. Зеленые крыши зданий перекрасили в обычный цвет жести и шифера, как по всей Москве. 
Перекрасили ГУМ, Красную и Манежную площади тоже застроили фанерными домами, неузнаваемо изменился облик Мавзолея. Напротив Кремля построили деревянный мост через Москва-реку. По нему никто не ездил, но вид у него был совершенно настоящий.
Московский Кремль «исчез» с лица земли.
Все материалы по маскировке Кремля были засекречены вплоть до наступления XXI века.
Жители Москвы с удивлением обнаружили зенитки на Арбате и Тверском бульваре, в Охотном ряду и у Покровских ворот, на площадях и стадионах города. Зенитные пулеметы нацелились в небо на крышах Концертного зала имени Чайковского, Дома на Набережной
Враг не заставил себя долго ждать. 

   II

За год до войны семья Нестеровых переехала в Подмосковье, в город Железнодорожный. Обменяли две комнаты коммунальной квартиры в центре Москвы на трехкомнатную квартиру в сборно-щитовом доме. Главным приобретением при обмене был приусадебный участок, где осенью собирали картошку, а летом домой приносили свежую редиску, морковку и прочие дары земледелия.
На завод Тамара стала добираться электричкой, получалось даже быстрее, чем раньше из центра. Работа нравилась, смена пролетала незаметно, сил хватало и на курсы повышения знаний, и на кружок «Красного креста и красного полумесяца», и на заводскую самодеятельность. 
Вся молодежь на заводе занималась спортом, все – члены ДОСААФ, у каждого на груди значок ГТО, что подтверждало готовность к труду и обороне страны. Бег, прыжки в высоту и длину, метание гранаты и диска входило в обязательную спортивную программу соревнований между цехами и заводами. Зимой на лыжах бегали. Бывало, в поход уходили на целый день.
Тамара Петровна вспоминает:
«Мы на соревнованиях района нередко занимали призовые места. Сильная у нас была команда. Однажды, помню, заняли мы второе место в районе по легкой атлетике. Получили награду: коробку с парфюмерией – кусок душистого мыла, флакон тройного одеколона и флакончик духов «Красная Москва». Ходили гордые, прошло шестьдесят пять лет, а помню, словно вчера было».
На второй день войны, после заводского митинга, подала Тамара заявление на фронт, и вскоре отправили группу добровольцев на 2-х месячные курсы медсестер, чтобы умели девчонки хотя бы первую помощь оказать.
Прикрепили их к Центральному госпиталю на Госпитальном валу. Раненых много поступало, и девичьи руки лишними не были. Помогали кто в перевязочной, кто в палатах ухаживал за ранеными. Много было ранений в грудь и голову. Почти все – молодые, довоенного призыва. 
Всякие раненые были: и тяжелые, и не очень. Но не было в палате шуток, обычных там, где собираются молодые люди. Стонали в забытьи или лежали молча, напряженно глядя в потолок.
Тамара ухаживала за раненым в голову белорусом, крупным, светловолосым парнем. Он был почти всё время без сознания, кричал: «в атаку!», «огонь!». Перевязывать его было тяжело, ещё труднее – пристроить ему «утку». Сил не хватало, но девушка не отходила от него ни на минуту. Парня надо было спасать, тут уж без комплексов.
Она вливала ему ложечкой чай в сухой рот и тихо плакала. Он метался в бреду, так и не поняв, что уже не в бою, что рядом с ним сидит девушка и молится за его жизнь. Умирал он мучительно, медленно угасал, и рвался обратно из холодной бездны. Тамара держала его крупные руки, но её тепло уже не согревало его.
Он умер на руках у неё. Она долго рыдала, ощутив своё бессилие перед смертью. Тамара была уверена, что любовью и заботой спасёт красивого, молодого парня. Это был её первый подопечный, и она его не спасла. Что-то рухнуло в душе, чувство собственной вины заполнило все пустоты, не оставив места для новой любви, сострадания и терпения. Запах лекарств стал раздражать, она не могла сосредоточиться на самых простых вещах, и – ушла из госпиталя.
А дома, в семье, жизнь с каждым днем становилась тяжелее. Отца практически не видели, все заботы легли на мать. Как прокормить семью, если кроме карточек ничего нет. Ели один раз в день. Хлеба по карточкам получали ровно одну буханку на всех детей. Мать принесет, разделит между всеми, и дети дневную норму за один раз съедали, запивая кипятком.
Огород разорили непрошенные гости, никаких запасов в погребе не было. Летом дрова заготовить не успели, поэтому печь топить было нечем. Ходили вдоль железнодорожных путей, собирали кусочки угля.
И другим вокруг было не легче. Начали приходить похоронки. Беда окрасила всё вокруг в серый цвет.

   III

Ответственным за организацию и проведение налетов на Москву был назначен гитлеровский генерал Б. Лерцер. Ему подчинялись все авиагруппы Восточного фронта.
Противостоял Лерцеру советский генерал Громадин Михаил Степанович, командующий Московской зоной противовоздушной обороны. Враг наступал стремительно, и вскоре располагал аэродромами, с которых можно было совершать налёты на Москву. Опыт войны в Европе показал, что немецкая авиация способна до основания разрушить даже большие города.
Москву надо было защитить любой ценой. Сотни заводов были ещё не эвакуированы, важнейшие учреждения, министерства, научно-исследовательские институты, лаборатории находились в столице. Требовалась исполинская работа, которую выполнить за считанные дни было просто невозможно, это было выше человеческих сил.
20 июля 1941 года генерал-фельдмаршал А. Кессельринг обратился к экипажам бомбардировщиков:
«Мои авиаторы! Вам удалось бомбить города Англии, где вы преодолели сильный огонь зениток, отбили атаки истребителей. Там вы отлично справились с задачей. Теперь ваша цель – Москва. Будет намного легче. У русских почти нет зенитных орудий, нет прожекторов, нет аэростатов. Они совершенно не имеют ночной истребительной авиации. Вы подойдете к Москве на небольшой высоте и точно положите бомбы в цель. Надеюсь, что прогулка будет для вас приятной. Через четыре недели войска вермахта пройдут по развалинам Москвы, и это будет означать конец войны…»
Москва готовилась к обороне. Сотни зениток были нацелены в небо, сотни прожекторов создавали в черном пространстве сплошные световые поля, где невозможно было пролететь незамеченным. Два полка воздушных наблюдателей, готовых немедленно сообщить координаты вражеских самолетов, следили за небом, все радиолокаторы были подготовлены к боевому дежурству. Огромные туши аэростатов заполнили воздушное пространство над Москвой.
21 июля 1941 года Сталин провел в Ставке командно-штабную игру по отражению силами ПВО Москвы дневного воздушного налета. Руководил игрой Г.К. Жуков. Главные участники игры – командующий Московской зоны ПВО генерал Громадин и его начальник штаба генерал Герасимов.
Правила игры были сверхсложными. «Условный» противник приближался к Москве несколькими группами самолетов, которые летели на разных высотах, разными эшелонами. Бомбардировщики шли в окружении истребителей.
-- Товарищ Громадин! Начинайте атаку, а вы, товарищ Герасимов покажите, как будете отражать удары фашистской авиации.
Все члены Государственного Комитета Обороны следили за действиями сторон. Командующие авиацией, зенитной артиллерией, войск связи, руководители разведки, все, от кого зависел исход боя, стояли возле огромного стола.
Почти три часа длилась «битва» на картах и макетах. От напряжения все взмокли, на таких учениях порой решалась судьба многих военачальников. Было выявлено немало слабых мест обороны, но в целом учения прошли хорошо. Сталин, держа погасшую трубку в руках, прохаживался вдоль стола. Казалось, что огромное многочасовое напряжение его не коснулось. Ровным, будничным голосом он подвёл итог тяжелого дня:
-- Завтра продолжим штабную игру в условиях ночного налёта противника.
Поздние летние сумерки опускались на Москву. Участники учебной игры расходились, не зная ещё, что через два часа ночной налёт противника станет жестокой реальностью, и в ночь с 21 на 22 июля будет решаться судьба столицы советского государства.
В 21 час 21 июля армада фашистских самолётов стартовала из района Бреста, Барановичей, Бобруйска, Минска и взяла курс на Москву. Первый сигнал от постов воздушного наблюдения поступил в 22 часа. Вскоре стало известно, что более двухсот тяжелых бомбардировщиков держат курс на Москву.
В 22 часа 7 минут в Москве завыли сирены. По радио звучал четкий ровный голос диктора Александра Уколычева: «Граждане! Воздушная тревога!»
На командном пункте ПВО понимали, что вот и пришел час испытания. Это уже не штабная игра. Любая ошибка будет стоить жизни, и ладно бы только твоей. Три миллиона мирных жителей столицы ничего не знали о смертельной опасности, нависшей над городом.
На командный пункт прибыл Сталин, члены ГКО. Все молча наблюдали за происходящим. Генерал Громадин непрерывно получал информацию от служб ПВО. Следовали четкие мгновенные распоряжения. Он не оглядывался по сторонам, не смотрел в сторону Верховного Главнокомандующего. Три часа назад генерал успешно отражал атаки на штабной карте, и сейчас на карту поставлено всё, что можно объединить одним словом – Отечество. Всем присутствующим было понятно, что в случае неудачи Москва будет разрушена, сожжена, стерта с лица земли. Воля к сопротивлению будет подорвана.
Воздух на командном пункте стал горячим и плотным, было трудно дышать, электрические искры пролетали от рук к бумагам.

 IV

На рубеже Солнечногорск –  Галицино в световых прожекторных полях сошлись первые самолёты с крестами и звёздами на крыльях.
Началась воздушная круговерть и вот уже первый самолёт, разматывая шлейфы дыма, летит к земле. Несколькими эшелонами, на разной высоте идёт фашистская армада на Москву. Все зенитные орудия открыли огонь. Это не прицельная стрельба, а заградительный огневой вал. Расход снарядов при такой стрельбе огромен, но пройти через пространство, кипящее от разрывов и осколков почти невозможно. 
Бомбардировщики меняют курс, но несколько вражеских машин вспыхивают и тяжело скользят к земле. Другие беспорядочно сбрасывают бомбы и круто уходят назад. Новая волна самолётов идет значительно выше. Высота 4,5 километра. Зенитчики ещё не перестроились, снаряды рвутся ниже. Второй эшелон ПВО встретил самолёты ураганным огнём.
И вновь не выдерживают нервы у гитлеровских асов, многие сбрасывают смертоносный груз на поля и пытаются уйти из цепких лучей прожекторов. Их ряды ломаются, но одиночные самолёты всё-таки прорываются к Москве.
--  Ахтунг! Впереди аэростаты!  – кричит бортовой стрелок. Это было для немцев полной неожиданностью. Аэростаты выше двух километров обычно не поднимали, а у этих высота в два раза больше. Такой сюрприз фашистам подготовили советские инженеры. Пикировать на город невозможно, а выше не подняться из-за тяжелого груза. Самолёты сделали резкий разворот и начали поиск нового курса.
Атака гитлеровской воздушной армии стала захлебываться. Налёт продолжался пять часов. Небо полыхало от трассирующих пуль, прожекторов, разрывов снарядов. К Москве прорвалось около трёх десятков самолётов, которые сбросили бомбы на город.
Были разрушения и жертвы, возникло несколько сотен пожаров, было уничтожено несколько вагонов с продовольствием и вооружением. Несколько бомб упало на территорию Кремля, но они не нанесли большого урона. Одна из бомб пробила крышу Большого Кремлевского дворца, прошла через потолок Георгиевского зала, упала на паркетный пол и… не взорвалась.
При бомбёжке пострадала часть здания Арсенала. Несколько бомб попали на Библиотеку им. Ленина, ГУМ, здание Академии Генерального штаба, на Красную площадь. Но масштабы разрушений были сравнительно не велики.
Московское радио было основным источником информации для москвичей. На уличных столбах повсюду висели громкоговорители, в квартирах «черные тарелки» не выключали круглые сутки. Радио сообщало о воздушных налётах, о положении на фронтах, передавало выступления артистов, писателей, поэтов, звучали песни и симфонии.
Пока звучало радио, люди верили, что город жив, работают заводы, фабрики, идут на фронт поезда.   
Геббельс требовал уничтожить Московское радио. Здание, где располагался радиокомитет, находилось возле Пушкинской площади, где сейчас стоит кинотеатр «Пушкинский».
Один из прорвавшихся самолётов сумел сбросить бомбы в этом
районе. Одна из них упала во двор радиокомитета, но не взорвалась. Когда саперы с огромной осторожностью извлекли бомбу из земли и вскрыли её, там вместо взрывчатки нашли куски асфальта и записку на венгерском языке: «Помогаем, чем можем». 
Венгрия воевала на стороне Германии, но видимо и там нашлись патриоты, которые рискуя жизнью, боролись против фашизма. А может, это венгерские узники на германских заводах организовали подпольное сопротивление? Как бы там ни было, а память наша жива до сих пор.
Московское радио не прерывало своих передач ни на один день.
В первом налёте на Москву было сбито 22 фашистских самолёта, ровно 10 процентов от общего количества. Противник был обескуражен таким отпором, но не поверил, что Москва сумеет и в дальнейшем оказывать такое же сопротивление. 
В следующую ночь на столицу с разных сторон навалилось 150 самолётов. На город сыпались «зажигалки», фугасные бомбы. Самолеты фашистов были оборудованы специальными сиренами большой мощности и когда они пикировали, люди от страшного воя просто цепенели. Правда, такие сирены недолго простояли на самолётах: гитлеровским летчикам они тоже действовали на нервы. Во вторую ночь было сбито 15 самолетов врага, опять те же 10 процентов.
В следующую ночь, 24 июля, все повторилось снова. И число сбитых самолётов, и проценты. О процентах я вспоминаю здесь не от любви к точным наукам. Я хочу, чтобы читатель мог оценить эффективность воздушной войны в небе над Москвой. При налётах на Лондон и Париж фашисты теряли менее 3 процентов самолётов.
Сбить самолёт из зенитного орудия не просто. Ошибка в десятую долю градуса уводит снаряд в сторону. Не надо забывать, что самолёт движется, маневрирует – и вверх, и вниз, и в стороны. Применить истребители для атаки врага при таких налётах не всегда возможно, снаряд не может отличить свой самолет от чужого. А не стрелять из зениток при массированном налете – совсем глупо. 
Поэтому 10 процентов сбитых самолетов – это подвиг тех, кто охранял небо Москвы в трагические дни сражений 1941 года.
Уйдя с головой в архивы, воспоминания и мемуары участников событий, я вдруг отрывался от рукописи, пораженный величием духа Красной Армии. И через толщу прошедших лет, восхищаясь героизмом наших воинов, благодарно замирал перед их памятью.
Вечная им слава!

  V

Рассказывает Соболева Тамара Петровна:
«В тот день, когда был первый налёт на Москву, я как раз в вечернюю смену работала. Объявили воздушную тревогу, и мы побежали из цеха на улицу, где были вырыты траншеи для укрытия. Капитальных убежищ не было. Над траншеями был сделан навес от дождя, но никаких стен не было. 
Когда появились самолёты, все небо было исполосовано трассирующими пулями. В небе фонари висели, они медленно к земле опускались. Нам было очень интересно, мы наружу высовывались, чтобы посмотреть. Все думали, что это репетиция идет, что это ненастоящая бомбёжка. Когда бомбы стали взрываться на Заставе Ильича и в районе шоссе Энтузиастов, а это рядом с нами, мы поняли, что в Москву пришла война.
Завод в августе начали готовить к эвакуации. Вскоре стали минировать корпуса цехов. Работа на заводе прекратилась».
Но заводоуправление продолжало жить, сюда приходили заводчане, не уехавшие в эвакуацию, здесь узнавали все новости, отсюда уезжали вслед за заводом новые специалисты, здесь молодёжь встречалась с представителем военкомата.
После ухода из госпиталя Тамара уже не первый раз обращалась в военкомат с заявлением об отправке на фронт. После очередной беседы заявление у неё приняли, и велели ждать вызова. Такие выносливые девушки, с абсолютным музыкальным слухом хорошо воюют на постах воздушного наблюдения, но фронт был рядом с Москвой, и новые посты просто негде было размещать.
При стремительном наступлении немцев многие посты ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение, связь – В.К.) оказывались неожиданно в немецком тылу. 
Каждый пост – это пять слабо вооруженных бойцов, часто девушек. Разбросанные друг от друга на десяток-другой километров, посты не могли помочь друг другу. Многие из них, находясь за линией фронта, продолжали выдавать информацию о воздушном противнике, а при обнаружении принимали последний неравный бой.
В 1-м полку ВНОС из 364 постов целыми остались только 35. Фашисты, если обнаруживали наблюдателей, специально вылетали для  их уничтожения. Часто посты ВНОС погибали от вражеского десанта, сбрасываемого в нашем тылу. На войне нет «тихого» места, где можно отсидеться, ничем не рискуя.
В военкомате уже знали, где будет служить Тамара Соболева. Просто время ещё не подошло.
Попытки прорваться к Москве не прекращались ни днём, ни ночью. И большими группами, и одиночными самолётами. Опытным «одиночкам» удавалось, используя облачность или темное время суток, пристроиться к летящим домой краснозвёздным самолётам и незаметно проскочить службы наблюдения. И тогда они появлялись над городом неожиданно, как гром среди ясного неба.
Воспоминания Тамары Петровны:
«Дело было днём. Ехали мы с отцом на трамвае в сторону центра в районе Неглинной улицы. И вдруг бомбёжка. Воздушной тревоги не было объявлено, возникла паника. Одна бомба попала в Малый театр, другие на дорогу. Впереди нас тоже трамваи потихоньку двигались. Стекла все в вагоне вылетели, отца ранило в голову, очевидно, стеклом, а за окном на асфальте лежали убитые женщины, по другую сторону трамвая тоже убитые и раненые лежали. Ужас просто…  И тут, наконец, объявили воздушную тревогу».
Наступил октябрь 1941 года. Враг был нацелен на штурм Москвы. Началось генеральное наступление. 5 октября фашистские армии прорвали фронт под Холм-Жирковским и Спас-Демьянском. Двадцать одна дивизия советских войск попали в котел, и после нескольких неудачных попыток прорваться основные силы Западного фронта перестали существовать.
У Жукова, назначенного 10 октября командующим Западным фронтом, под рукой осталось только несколько наспех сколоченных дивизий, которыми можно было прикрыть основные дороги, но о создании сплошного фронта речи не шло.
Далее я хочу процитировать историка Пармена Посохова. Его изыскания по теме обороны Москвы существенно отличаются от многочисленных, как под копирку написанных трудов, и потому эти авторы не слишком внушают доверие. Итак, Пармен Посохов:
«Утром 16 октября 1941 года по радио в Москве объявили о прорыве немцами фронта. Документальных подтверждений, что было такое сообщение, нигде нет, но живы свидетели, которые это слышали и не верить которым я не могу. Началась паника. Метро остановилось, народ побежал к шоссе, ведущим на восток, к вокзалам. Мародёры стали громить магазины.
Из Москвы уехали все посольства, государственные учреждения, здания ЦК партии на Старой площади покинули все сотрудники. И, что самое печальное, из Москвы собирался выехать Сталин.
Но Сталин не уехал. Что его остановило? Изучив разношерстные показания различных очевидцев, я из этой мозаики восстановил более-менее правдоподобную картину. Сталину подали спецпоезд на станцию Курская-товарная, близ заставы Ильича. Он приехал на автомобиле из Кремля, долго ходил взад-вперед по платформе, потом сделал один телефонный звонок, после чего сел в машину и вернулся в Кремль».
В истории России есть несколько случаев, когда царствующая власть покидала столицу под натиском врага, и это не приводило к разгрому и порабощению России. Напротив, Москва становилась для врага западней, и дело кончалось скорым разгромом захватчика. Поражение Наполеона в 1812 - 1813 годах яркий тому пример.
Мог ли Сталин проводить исторические параллели, планируя отъезд из Москвы. Скорее всего, да. В самый критический момент такая мысль могла показаться спасительной. Но, взвешивая на пустынной платформе все доводы за и против, Сталин понимал, что захват Москвы будет означать бесповоротный проигрыш войны.
В Москве было сосредоточено до трети всего промышленного потенциала СССР, а с учетом оккупации западных областей – и того больше. Потерю этого потенциала восполнить будет нечем. А деморализующее воздействие сдачи столицы на армию, на население? А угроза Квантунской армии на Дальнем Востоке? Проклятый замкнутый круг!
Надо что-то решать. Сейчас, немедленно!
Снова цитирую Пармена Посохова:
«Есть свидетели того, что происходило 16 октября в ставке Жукова в Перхушково. Ему позвонил Сталин. Жуков молча выслушал, потом произнёс:
–  Без Сталина в Кремле армия защищать Москву не будет, –   и бросил трубку».
Уже на следующий день власть пришла в себя. Панику задушили, ввели военное положение в городе и стали готовиться к обороне.
17 октября по радио выступил секретарь МК и МГК ВКП(б) Н. С. Щербаков. Он объявил, что Сталин в Москве. Опроверг все слухи о сдаче столицы и сказал: «За Москву будем драться до последней капли крови».
Изучая хронику битвы за Москву по дням, я нашел вполне официальные данные о том, что 13 октября танки Гудериана уже шли по Московской области; 14 октября – остановлены все московские заводы, в Куйбышев эвакуировался основной состав Большого театра; 15 октября Л.М. Каганович отдал приказ закрыть Метрополитен и в течение трёх часов подготовить предложения по его уничтожению…
В ночь на 16 октября начался демонтаж эскалаторов метро. С утра 16 октября из Москвы уехал Генеральный штаб, закрылись все учреждения, общественный транспорт перестал работать.
Настойчиво прошу Тамару Петровну вспомнить тот роковой, трагический день для Москвы. Вот её рассказ:
«Утром 16 октября я села на станции «Железнодорожный» на случайную электричку, которая шла только до Реутова. Дальше пешком пошла в сторону Курского вокзала. Возле Заставы Ильича встретила подружку Олю Олейник. На улицах творилось безобразие. Какие-то грузовики спешно грузились возле магазинов, били стекла, ломали двери…
Мы с Олей побежали искать милицию. Нашли, наперебой рассказываем, что творится на соседней улице. Машины были арестованы, бандиты сбежали. Но машин и грабежей было много, я не знаю, как милиция могла с ними справиться. Домой я в тот день не попала, просидела всю ночь на своём заводе».
Эти дни обнажили сущность многих людей, в том числе и достаточно высокого положения. Комендант известного «Дома на Набережной», пользуясь отъездом хозяев квартир, свободно проникал в жилища и грабил их, как заурядный уголовник. Позднее он был изобличен и расстрелян.

    VI

Ярость атак и бомбёжек Москвы не ослабевала. Напротив, фашисты, отчаянно стремясь сломить сопротивление обреченного города, бросали в бой все новые и новые танки, самолёты, пехотные части. Какими силами держалась русская столица, если кадровая армия была давно уничтожена?
29 октября более трехсот фашистских бомбардировщиков участвовали в налёте. Не менее 100 самолётов висели над Москвой. Это был самый страшный день для москвичей. Тысячи пожаров затянули город дымом, казалось, взрывы разрушили город до основания. Воздушная тревога с маленькими перерывами длилась сутки.
В среднем, за целый день, каждые 15 – 20 секунд на город падала бомба. Каждые 20 – 30 секунд в небе рвался зенитный снаряд, 47 самолётов врага рухнули на землю.
Было много жертв и разрушений, но каждая атака на Москву захлебывалась и откатывалась, словно разъяренная морская волна, разбившись о каменный берег, уползала с бессильным шипением назад. Этому противостоянию не было видно конца.
Никому, кроме Сталина, не могла прийти в голову мысль о праздновании очередной годовщины Октябрьской революции. Какой праздник под такими бомбёжками? Какой парад, если враг в одном танковом броске от Красной площади?
Большой театр сильно пострадал от бомбёжки. Торжественное заседание провели 6 ноября под сводами станции метро «Маяковская». О завтрашнем параде на Красной площади знали только маршал Буденный, он принимал парад, и командующий Московским военным округом генерал Павел Артемьев, он командовал парадом. Для всех остальных участников было объявлено о проведении строевого смотра войск совсем в стороне от Красной площади.
Лошадей, на которых должны были выезжать на парад Буденный и Артемьев, в ночь на 7 ноября доставили к Кремлю. Именно к Кремлю, а не в Кремль, так как охрана не получала никаких указаний по поводу лошадей и в Кремль их не пустила. 
Комендант Кремля Спиридонов Буденному не подчинялся, а лошадям по штатному расписанию нечего было делать в Кремле. Кавалерийские замашки Семена Михайловича были всем хорошо известны. Недоразумение быстро разрешилось, а заодно коменданту Кремля было приказано к 8 часам утра снять мешковину с рубиновых звезд башен Кремля, убрать маскирующие надстройки с Мавзолея. Только на время парада!
Готовя парад, стремились предвидеть любую неожиданную ситуацию. Да, синоптики обещали абсолютно нелётную погоду. Да, все средства ПВО были приведены в наивысшую боевую готовность. Но вдруг будут сброшены бомбы на Красную площадь? Движение парадных колонн всё равно не остановится, но для оказания помощи раненым вокруг площади поставили десять санитарных машин, и в каждой – бригада врачей…
Приглашения на парад начали развозить по квартирам крупных руководителей предприятий, заводов, государственных учреждений в четыре часа утра. Можно себе представить: ночь, быстрый стук в дверь и требовательный голос – «откройте, НКВД». Тут недолго было и пулю в лоб себе пустить…
Штаб проведения парада контролировал обстановку не только в центре Москвы, но и получал информацию от специальных наблюдателей со всех районов Подмосковья. Только этот штаб мог внести коррективы, вплоть до отмены парада. Располагался штаб во время парада в… Царь-колоколе. Там находился оперативный узел связи. И если бы я эту информацию получил не из рук ФСО Кремля, вряд ли поверил такой экзотике.
Парад ошеломил всех. И союзников, и врагов, и воюющую Красную Армию, и жителей столицы, в общем, весь мир. Это была стратегическая победа в битве за Москву. Фашистское командование просто не могло представить, что большевики, истекая кровью, бросят им  такой дерзкий вызов.
Сталин от имени Советского правительства и большевистской партии поздравил Красную Армию и Флот, командиров и политработников, рабочих и колхозников, работников интеллигентского труда, партизан, всех граждан страны, временно попавших под иго немецких разбойников с 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.
Отметив тяжелые условия, в которых находилась страна, Сталин напомнил, что «бывали дни, когда наша страна находилась в ещё более тяжелом положении. Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции. Три четверти нашей страны находилось тогда в руках иностранных интервентов.
Украина, Кавказ, Средняя Азия, Урал, Сибирь, Дальний Восток были временно потеряны нами. У нас не было союзников, у нас не было Красной Армии, – мы ее только начали создавать, – не хватало хлеба, не хватало вооружения, не хватало обмундирования.
14 государств наседали тогда на нашу землю. Но мы не унывали, не падали духом. В огне войны организовывали тогда мы Красную Армию и
превратили нашу страну в военный лагерь…
Мы разбили интервентов, вернули все потерянные территории и добились победы. Теперь положение нашей страны куда лучше, чем 23 года назад. Наша страна во много раз богаче теперь и промышленностью, и продовольствием, и сырьем. У нас есть теперь союзники… Мы имеем сочувствие и поддержку всех народов Европы, попавших под иго гитлеровской тирании…
Наши людские резервы неисчерпаемы. Дух великого Ленина вдохновляет нас на Отечественную войну так же, как 23 года назад. Враг не так силён, как изображают его некоторые перепуганные интеллигентики…  Немецко-фашистские захватчики стоят перед катастрофой. 
В Германии царят голод и обнищание, за 4 месяца войны Германия потеряла четыре с половиной миллиона солдат, её людские резервы иссякают…  Немецкие захватчики напрягают последние силы. Ещё несколько месяцев, может полгода, может, годик – и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений…
…Великая освободительная миссия выпала на вашу долю…
Будьте же достойными этой миссии! Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!..
Смерть немецким оккупантам! Под знаменем Ленина – вперёд, к победе!
Речь Сталина длилась всего минут пять, но дорогого стоила.
По площади пошла пехота, за ней кавалерия, артиллерия, танки.
Танки только что прибыли по железной дороге с завода, стартеры на них ставили в пути, во время движения. 
С танками во время парада случилась история, которая нигде ранее в литературе не отражалась, так как сводка от 7 ноября 1941 года была, как водится, секретной. С приходом XXI века с многих документов был снят гриф секретности, и историю эту мне поведал сотрудник Управления охраны Кремля ФСО РФ Жиляев Валентин Иванович.
Ничего особенного в этой истории нет, тем более секретного. При желании можно было лишний раз подчеркнуть боевую выучку наших танкистов.  А случилось вот что:
На параде участвовало 16 танков, шли они по площади попарно, то есть восемь пар. И один танк стоял за Историческим музеем, как резервный. Разумеется, ни одного снаряда в танках не было, как не было ни одного патрона в винтовках у пехоты. Танки замыкали военный парад, и надо было такому случиться, что у последнего танка посреди площади заглох мотор. Отчаянные попытки водителя-механика завести двигатель успеха не имели. Все танки были радиофицированы, и водитель невезучего танка сообщил: «Двигатель заглох. Завести не могу. Нужна помощь».
В боевой обстановке резервные машины согласно Устава должны принять все меры по спасению товарища и вытащить его в безопасное место. Реакция резервного танка была как в бою. Он выскочил из-за Исторического музея и помчался к одиноко стоящему на площади танку. 
Всё правительство во главе со Сталиным стояло на трибуне Мавзолея, и смотрело на одинокий танк. Башня замершего танка развернулась в сторону трибуны. Возможно, он повернул башню, чтобы резервному танку было удобнее подойти и прицепить трос к буксировочному крюку. Может, были другие причины, это не важно. О Мавзолее танкист в ту минуту меньше всего думал. Второй танк, подъехав, остановился. Ствол пушки смотрел в ту же сторону, что и у первого танка.  Сталин обернулся и спросил:
--  Кто может объяснить, что происходит?
С ЧП разбирался начальник охраны Сталина генерал Власик. Экипажи танков прибыли с фронта. Из-за поломки разволновались, о параде забыли, действовали как в бою. Обвинять танкистов в «покушении на товарища Сталина», к счастью, никому в голову не пришло. Отпустили танкистов на фронт.
А меня очень интересовало, как москвичи отреагировали на парад. Снова и снова пытаю Тамару Петровну Соболеву утомительными вопросами. Она ответила не сразу: «О параде, по-моему, никто не задумывался. Даже в голову не приходило, что может состояться парад. Слишком много было горя и разрухи кругом. Бомбёжки каждый день. Это для немцев парад шоком стал. А мы не знали, будем ли живы завтра.
Потом, когда немцев от Москвы отогнали, я уже в частях ВНОС служила, мы вспоминали о параде и начинали понимать, что произошло на Красной площади 7 ноября. Вот тогда я впервые ощутила гордость за то, что Сталин не побоялся провести парад перед носом у немцев. Наверное, это для нашей армии было очень важно».
После парада многие поверили, что Москву немцам не взять.